Название: Лис
Лис
Уморин Алексей Виленович

  В большой норе, что у развилки реки, у мшистого серого камня, как раз там, где зимой луна выходит из-за бугра, жил старый хвостатый Лис. И не очень-то был он стар, седые волоски только-только начали пробиваться на боках, и матёрые тетерева, и бородавчатый сом из Дальнего озера, которому однажды лис выкусил целый плавник, больше всего в лесу опасались именно его, да только лису нравилось так думать о себе. 
  Что она стара, что опытна и седа, решает, в конце-концов, любая лиса, у которой побелел от времени ус. А уж наш знакомец - крупный хвостатый Лис - отрастил уже и серебристые волоски над передними лапами, так что мог с полным право считать себя стариком и с большим уважением относиться к себе. Тем более - тому были причины, и, во-первых, нора. Когда, ещё давным-давно, Лис впервые забрался в неё, там еще сильно пахло барсуком, и была она тёмной и тесной. Но, что тогда поразило Лиса и что заставило (вопреки обыкновению) выгнать барсука, (который, если откровенно, ничего не терял, ибо был толст, к тому же имеол ещё две норы: у холма и у Острого камня) - был то прекрасный вид, открывавшийся из куста у входа в нору. 
  -Лунными ночами, - думал Лис, зализывая лапу, укушенную барсуком, - лунными ночами так славно будет посидеть у входа или, даже не вылезая целиком из норы, просунуть голову и взлаять от восхищения, окинув взглядом Божий мир... И - так оно и случилось, так оно и было дальше, ибо в душе наш Лис был поэт, даже немножечко рисовал тонкой веточкой на мокром речном песке. А ведь вы представляете себе, что такое: перестраивать нору толстого, неопрятного барсука - одних только шерстяных набрюшников целая тачка набралась. 
  ...Он скрылся в норе и долго-долго не показывался наверху: рылся там, шипел, урчал и задом выбирался из норы, нагребая всё новые волны песку. Испачкал хвост, занозился, устал, но кончил труд заполночь. Сороки из ближних берёз, что, стрекоча, хороводили день-деньской над новым соседом, уже отправились спать, а он всё копал и копал, выкусывая из стенок дождевых червей - подкреплялся. Наконец, узкий вход, коридор с вешалкой, кухня, гостиная, детская (тут Лис заглянул вперёд), две спальни с окнами на реку, туалет и ванная были готовы (ванну он слепил из глины сам, углём, сам, обжёг, покрыв синей и красной глазурью так, что стенки искрились, а купаться были радостно и горячо); и тогда он осторожно вышел, прогнал зашуршавшую любопытную мышь, и, уже при Луне, издалека прорыл тёмный извилистый ход - запасной, а потом - тайный, еще один. Никто не узнал, хорошо, что сороки уже спали. 
  (Бедный Лис, весь в песке, целый день принужден был выходить на их настойчивый стук у входа и, протирая одной лапой запорошённые глаза, протягивать другую - здороваться и представляться. Бездельницы, от скуки, прилетали здороваться, каждая по нескольку раз, - льстило, что столь известная в округе личность пожимает им костлявые жёлтые лапы, и под конец, Лис вовсе измаялся. Но сразу нашёл выход: взял большую фанерку и написал всё, что нашёл у себя в паспорте, а снизу, крупными буквами: 'ЕСЛИ ВОПРОС СРОЧНЫЙ - УКУШУ!' - и с того момента его никто не беспокоил. Так и перезимовал.) 
  А потом пришла весна. И свадьбы. Лис женился и у него стала Лиса. 
  Нельзя сказать, что был Лис франтом. Конечно, висели на плечиках во встроенном в нору шкафу три новые нахвостные попонки. Но годов этом приобретению было едва не столько же, сколько самой норе, а выглядело как новое. Потому что куда в лесу нахвостные попонки надеть? Приёмов нету - Хозяин ушёл на юг, а если на охоту, то прощай вещь: наверняка угваздаешь или порвёшь. Ту же крысу водную хватать - в тине напрыгаешься... Словом, так и ходил без попонок Лис, вообще без ничего ходил, только в самые холода надевал фетровые боты, что купила у Бобрихи Лиса. Обходился. Но однажды... 
  Однажды Лиса, проснувшись поздно - ночью всё снилась сова: летала и норовила на голову сесть, - обнаружила, что выход из валенка (где Лиса спала) пуст, традиционная копчёная мышь не ждёт её в тарелке, мужа в дому нет, а на столе лежит записка: 'Жди, приду сюрпризом'. И подпись внизу 'Лис'. 
  Лиса, да будет известно всем, была дама грамотная. И про то, как телеграммы надо писать узнала еще тогда, когда её черно-бурая мать сообщала её отцу о великой заячьей войне. Но, чтобы родной супруг экономил слова в записке родной супруге..? Словом, была Лиса удивлена и глубоко задумалась. А тем временем... 
  Тем временем её старый хвостатый Лис, оцарапываясь и шипя, пробирался сквозь колючие кусты в дальнем Неглинном овраге. Кусты были крепкие и особенно не любил Лис, когда сухая толстая ветка с ходу тыкала в его отощалый с весны бок. Но, оставляя буковки зимней шкуры на зазеленевших ветвях, Лис бежал и бежал, пока мох под лапами не стал мокрым и овраг упёрся в Сизый пруд, известный любому хорьку, как главная обитель лягушек. К лягушкам же Лис питал слабость. 
  Тут надобно пояснить то, что в лесу главное - не попасть впросак. Если, скажем, вы лев, а ведёте себя, как заяц, то будьте спокойны: найдётся пара смелых лис, которые с удовольствием приготовят из вас обед. Даже если вы лев, повторю, но ведёте себя как крол. И наоборот: если вы ёж, а ведёте себя, как лис, то твое-трое ваших колючих соседей с величайшей радостью столкнут вас в ручей, чтобы посмотреть, как в холодной и прозрачной воде вы развернётесь из колючего комка, фырча. Они будут долго и заливисто хохотать, глядя, как вас крутит вода, как плещут в ней ваши узкие, когтистые лапы. А всё дело том, что в лесу надо быть тем, кто вы есть, даже если вы хорь. 
  Вот так и делал Лис. Он питал слабость к лягушкам, и, хоть съедал их по шесть кряду в голодный час, но не считал нужным скрывать, как ему нравятся лягушечки - зелёненькие, упругие и скачут (вкусные-вкусные!). Весь лес это знал и принимал, ибо Лис ничего не воображал, не вёл себя, как чопорный олень, а явно ел лягух, скача по тине и грязи, как полагается, а что до умиления, порой расплывавшегося по сытой уже морде, - то было исключительно его, Лиса, личное дело. 
  Итак, он шёл и шёл, а только меж пальцев лап из бурой шкуры мха стала просачиваться вода, остановился и оглянулся. Поискав глазами и сделав еще несколько шагов вбок, нашёл и ткнул белую продолговатую косточку звонка над жестяной зелёной стрелой с витееватой надписью: 'Лягуград'. 
  ...Вода за нестойкой камышовой стеной взбурлила, и из разбегающихся кругов вылез массивный рогатый страж Волосук - жаба, издавна хранившая Западные ворота Лягушачьего царства. Царства, истинно, ибо в мелком и тихом Срединном - так называлось озеро, - лягушки издавна строили свои подводные терема и там же, в коряжьих хоромах, изукрашенных красным червём и мозаикой из перламутровых куколок, от веку жили цари лягушачьего племени Зеленкваки, от Зиждителя Первого, до нынешнего Зеленквака 746 (сокращ.: ЗК - 746) - всё в холе, ряске и неге. Здесь по весне нежные изумрудные красавицы вымётывали бессчётную крупу икринок, плодя горластых подданных Зеленквакам, и жило мирриадное, плотное даже наощупь облако комаров, мух и мошек-кровососов, доставляя богатый стол прямо ко рту озерного народца, но затрудняя до бесполезности любую попытку добраться к озеру земным путём. 'За-е-да-ют!' с этим криком любой незадачливый путешественник улепётывал от озера восвояси, лишь только вступив в заповедные границы. Любой, - но не Лис. 
  О том, по каким этапам складывались отношения нашего героя с лягушками о.Серединного, мы умолчим. Когда-нибудь пытливый читатель отыщет благословенное место и, расспросив очевидцев, - а многие еще живы и, на обговорённых условиях, предоставят любые сведения - узнает, почему Лис, ловко уплетавший за обе щёки лягушек со всеми их лапками, не только не терял расположения каждого из очередных Зеленкваков, но и знал, что за него всегда будет замолвлено словечко перед летучими бойцами Высасывающего Народца, которого в лесу не боялся только глупец или слепой, но что им делать в лесу? 
  А может быть, мы и сами об этом расскажем, но спустя время, потом, после путешествия по Великой и Жёлтой реке, после всех дальних странствий, оставивши позади океаны и поезда, верблюжии караваны, тропики с пароходами - потом, потом, однажды, собравшись в тепле, вьюжной зимою, дорожный чемодан, обклеенный биркам со слонами и раджами, акулами с Парфенонами, старый, кожаный чемодан, поколесивший по миру за путешественником, уже седой и потёртый, в тропическом шлеме и шрамах, кряхтя, откинется в клубном кресле, и под добрую пинту пива, слово за словом поведёт речь о великих приключениях, о револьверах и беспримерной храбрости, гордости и отчаянии, о спасении, о ничтожных шансах, неисчислимых сокровищах, о всём том, чем неизменно полны великие путешествия для того, чтобы мы могли слушать, ахать, недоумевать и переспрашивая - да неужели ж, как же это могло..! - и дивиться, под плавное течение были, пока наконец, рассказчик, сморённый теплом и удобным креслом, не задремлет, вытянув ноги и выделывая этакие рулады кожистым, пробитым обойными гвоздиками носом... Всё это, очень возможное, будет, но - после-после, потом. Пока же, Лис позвонил и, увидев Волосука, поздоровался, быстро сказал: 'Я по делам' и, скорчив недовольную рожу, рогатый жаб пропустил его. 
  Лис быстро прошёл в камыши и только там позволил себе ухмыльнуться. 
  Ухмылялся он вот почему. Как страж был Волосук не всем хорош. Ростом с доброго ежа, с рогами, сильный и упорный, он, конечно, мог один сражаться с целым войском врага, но по нраву... По нраву не нашлось бы в лесу и бабочки добрей и 
  разговорчивее Волосука. А если прибавить к тому нужду по долгу службы целыми днями по долгу службы сидеть в тесной караулке, глядя в тростниковый перископ, как резвятся цветные мотыли и молодые жабОки на солнечных отмелях, можно представить себе, что любой добрый пришелец надолго застревал в воротах лягушьего Царства, под напором радушной болтовни могучего Волосука. А уж если удавалось ему залучить гостя в свою избушку, (и грех было отказываться: нет в лесу чая вкусней, чем заваривал этот жаб из тайных, лишь ему ведомых трав и водорослей, сорванных на полную Луну), то и вовсе пропадала надежда у посетителя достичь лягушачей столицы раньше завтрашнего дня. Ведь он и приколдовывал, говорят, Волосук, но не черно, без зла. Может быть потому и интересны были столь его рассказы, когда, со словами враз, вставали перед гостями туманные, однако, весьма красочные картины. 'Получше любого телевизора!' говорил побывавший в караулке и не жалел о времени никогда. Ещё на обратном пути, со связкой сушек, обязательно заходил. 
  Лис не раз пользовался гостеприимством старого жаба: и в воротах на корточках сиживал, и в караулке ночами чаи гонял. Можно сказать, добрая дружба завязалась между хвостатым и рыжим, но сегодня не было ни часа ни сейкунды свободной, потому так сразу и сказал, не тянул. 
  Тот понял, когда знаешь друга, как тут не понять. Поймёшь... 
  Осторожно и легко Лис вошёл в холодную весеннюю воду, продвинулся, глядя, как мохнатые ноги его подымают туманные вихри с илистого дна, поджал от холода живот, когда вода коснулась его, и поплыл. Он плыл, шевеля в прозрачной воде лапами и, если глядеть снизу, то казалось: по блестящему вогнутому зеркалу двигается светлая барка, и гребцы машут вёслами, не вынимая их из воды. Ещё снизу было бы видно: весь Лис опутан блестящей икряной сеткой серебряных пузырьков - словно в шарах награднОго серебра шла по зеркалу пушистая барка, искрясь. Хотя, если подумать, кому было смотреть на Лиса из-под воды? Но, не будем забегать вперед, кто знает, может и вправду был, был некий, выпуклый и внимательный глаз, который не только увидел, как Лис плыл, но и последовал за ним у дна, внизу? Кто знаете?.. 
  А тем временем Лис плыл себе и плыл, гнал перед собой косую волну и, не спеша работая лапами (но сильно, так, что выпукло двигались лопатки), постепенно приближался к плоскому островку, лежавшему почти посередине озера. Там жил царь, и туда плыл Лис. 
  Понятно, Лис не впервые плыл на островок. Отнюдь. И даже когда он был молод, и, кроме гастрономического, не имел никаких интересов среди лягушек, даже тогда он регулярно заплывал сюда, чтобы... - Отвлечёмся. 
  Ах, милый мой читатель, тебе и не ведать, как славно, как сладко было на этом островке. Сложенный из плоских и гладких сланцевых плиток, сам плоский, медленно подымающийся из вод островок был идеальным местом для тех, кто любит одиночество. А Лис не только любил одиночество, но еще и занимался подводной охотой. Да-да, это было одной из странностей молодого, когда-то, но затем неизменным осталось и взрослого, и даже у старого, как он думал теперь, но всегда хвостатого Лиса. Это же просто чудо было: надеть маску, натянуть ласты из длинных и упругих листьев фикуса (молодой Лис обворовывал летом все листья с маминого фикуса и продолжал бы это делать зимой, в запас, если бы родители, доведённые до отчаяния видимой мукой растения, не принесли в жертву старый, бабушкин, вполне еще, надо сказать, исправный зонтик. И Лис немедленно разобрал его, разгрыз, привязал по три спицы с тканью к лапе, стал плавать побыстрее любой лягушки - у тех же только лапы, а у Лиса - Приспособления! Он начал охотиться, разумеется, какой же лис упустит возможность поохотиться, если поохотиться возможности есть? 
  ...А каких карпов домой приносил? Бронзовых, огромных, как блюдо, сверкающих. А как они скворчали на сковородке, как бронзовели, поджарившись!.. И не по одному, а, продев в жабры палочку, тащил штук по пять... В семье им тогда очень гордились, а соседки-лисы всем ставили его в пример своим рыжим: 'Олух ты, прости Господи, - олух Царя небесного! Ты ж посмотри на Лиса, маленький, от горшка полвершка, а пользы скока, а ты?' 
  'Ты' угрюмо отмалчивались, зондируя когтём носы, или огрызались: 'А ты и мне зонтик бабушкин дай!', на что матери сразу пугались: бабушкин зонтик у лис - святыня. Почему - неведомо, так повелось. Некоторые могут пожертвовать им для сына и фикуса, а остальные нет. А на нет и суда нет, потому маленький Лис вечно плавал в одиночестве. К собственной радости: плывёшь этак, ластами едва пошевеливая, в прозрачной воде солнышко длинными светлыми спицами, внизу тёмно-зелёные водоросли стаями. Иные как деревья, к самому животу поднимаются и от них прохладой веет, а иные - вверх, гирляндами, воздушные шарики светом надув. И звон в ушах - от тишины. 
  Так, на красоту заглядевшись, сколько раз Лис верную добычу упускал! Но не печаловался: озёра все в лесу стояли дикие, тёплые ьберега пустые, никто в них, кроме вот таких же лисов не лазал, рыб не гонял, так что всегда находилась и верная добыча, и радости одиноких купаний. А если уж ничего таки не попадалось, то - лови у берега крупных серо-бурых раков, бесстрашно запуская в норки свои узкие чёрные лапы. Раки, конечно, кусались, но зато хороши были красные и варёные доотвалу. Если всей семьёй, из большого таза, а мама однажды заплакала: 'В этом же тазу мы тебя купали, Лисушка, когда был совсем маленький!', а пушистый и светлый папа нахмурился и сказал: 'Ничего, мать, захотим, ещё заведём, еще купать станем!' 
  Да так и не собрались - возраст... 
  Впрочем, обо всём этом Лис на плаву не думал. Мысли такого рода он предпочитал думать где-нибудь в одиночестве, на берегу, когда один и можно чуть-чуть погрустить. Вода же, считал он, создана для радости. Или охоты, но вовсе не для 'печаль разводить'. А то утонуть недолго - под тяжестью дум. Поэтому он потихоньку плыл и плыл себе, пока не почувствовал, что вода стала гораздо теплей и посветлела - это приблизилось дно. Тут он опасливо вытянул передние лапы и длинно и сильно загрёб задними, как то делают лягушки. Ластов на нём сейчас не было, но, тем не менее, толчком его пронесло вперёд как лодку или лягушку в совсем тёплую водичку мелководья, и, когда он осторожно опустил и оперся на передние лапы, то сразу встал 'по колено'. Он приплыл. 
  Чем чудесен низенький сланцевый остров - это своими лужами. (Впрочем, кто морщится и не понимает, Лис не приглашает восхищаться. Он вообще предпочитал держать в секрете всё, что касалось острова, да и озера Серединного вообще). - Кто понимает, слушайте: в плоских и широких вмятинах, где выкрошился сланец, заставивалась дождевая вода и к середине дня Солнце так прогревало её, что шлёпнуться туда - было как в горячую ванну: вот радость продрогшего пловца. А Солнце всё греет, а в неглубоком ложе можно голову без страха откинуть, расслабиться, и - лежи-полёживай себе на сланцевых чёрных зеркальцах, глядя в небо и считая облака. Хотя, что их считать? - лучше просто раствориться, отдаться теплу и радости покоя. 
  Вот так и лежал сейчас приплывший Лис, чувствуя, как медленно выходит из-под шкуры холод, как согревается хвост - он почему-то мёрз, как, наконец, тепло входит в глубину самого Лиса и лапы, а холод утекает из кости. Потом наступило блаженство. 
  ...Лис долго так лежал. Один. В тепле. С закрытыми глазами. Со стороны могло показаться, что он сдох, а он не сдох, он просто так лежал, потом решил, что эту лужу он собою остудил, переборол лень, и быстренько перебежал в другую, ног не разгибая. Там снова лежал. И снова вздремнул в полной безопасности. Потом проснулся от испуга - не проспал ли? Но нет: из-под воды только-только показалась белая шапочка: придворные церемонии были всегда и оставались неспешны. 
  ...А под водой медленно-медленно обрисовывалась тёмная туша, размером с ежа. Шевелясь и гоня с себя волны, разведя вкруговую волну, широкая бурая спина проявилась на поверхности, продавила её, и полезла дальше - вверх, выше, вверх, вслед за головой, увенчанной белой округлой шапочкой. Размеры спины и шапочка безошибочно выдавали единственного на озере их обладателя: придворного Церемониймейстера Жабока. 
  Наконец, гоня перед собой тонкую и шипящую волну, Жабок вышел весь, сильно передёрнул бурой кожей ('как булка в мешке' - подумал Лис) и только потом трижды церемонно прыгнул, шлёпаясь каждый раз животом. 
  'Я тоже приветствую вас!' - сказал Лис и трижды вильнул хвостом. Жабок выслушал и, в знак достигнутого понимания, с видимым удовольствием закрыл и открыл выпуклые ярко-зелёные глаза. Затем он высоко-высоко взбросил в небо клейкий язык, поймал пролетавшее насекомое и церемонно поднёс его Лису на самом кончике. Тот съел и с лёгким полупоклоном проговорил: 'Шага за три поймали! Вы всё улучшаете и улучшаете свою форму'. Вельможа польшённо побурел и закивал, - похвала такого великого охотника чего-нибудь, да стоила! Оба остались довольны. 
  Тем временем церемония подходила к концу, да и то сказать, пора: вельможи ленивы. Трижды шлёпнувшись животом, не дожидаясь ответа лисьего хвоста, бугристая туша задом отправилась в воду - отводить взгляд от важного гостя нельзя. Теперь озеро продавливалось вовнутрь, чтобы принять обратно огромного Церемониймейстера. Лис насторожился. Вот скрылась задняя лапа с острым, сверкающим орденом орденом Плавника, вот передняя, потом вода медленно обняла округлые, белые его бока, поднялась, пробежала спиной, чуть помедливши, подошла, поглотила белую шапочку... 
  'Вот! - без слов подумалось Лису. - Сейчас!' 
  И - выплыла первая Булька. 
  ...Лис стал еще напряжённее. - Вторая. Третья. Четвёртая... (дело подходило к решению успеха всего похода. - Шестая. ('Следовало бы писать Лисе подлинней, потуманнее. - мелькнуло. - Следовало бы...') Он недодумал, потому что пришёл страх: Седьмая задерживается! У Лиса дрогнули лапы, он не жалел, что шёл и плыл, но возвращаться к Лисе с неудачей... 
  - Седьмая! - Поднялась и лопнула с особенным шампанским блеском, после неё на воде заколыхалась крошечная зелёная ленточка: знак благорасположения и согласия Государя, знак, что не зря ты вымок, замёрз, что теперь - ура! Ура! - осталось только встретить и уговорить доброго Зеленквака-Царя, который теперь точно придёт. Точно! - и тут Лис, не выдержав, заплясал. А, отплясав, громко крикнул: 'Сюрприз, сюрприз!', в радости валясь снова в свою лужу, свою тёплую, теплейшую из всех в мире луж - ждать. 
  Лис очень любил свою молодую Лису. Оч-чень даже любил. Он носил ей цветы, он рано, с мороза никогда не совал ей под мышку холодный нос, чтобы не будить, а только тихо клал рядом с посапывающей во сне тёплой женой пойманную полярную сову. Сов таких возле дома, конечно, не было, но перед свадьбой Лис обещал: 'Пусть не звезду с неба, но - полярную сову', и регулярно исполнял обещание. 
  - Как? - Секрет. Таков уж был Лис, но не слишком-то ценила это Лиса. И в том было дело. 
  Однажды, когда жена, намазавшись губной помадой, ушла - 'К подруге!' вполоборота бросив с порога, Лис лёг на диван, положив голову на лапы, и долго-долго так лежал. Именно в этот день, на рассвете ещё, он поймал особо жирного сурка и долго тащил по глубокому снегу, устал - тяжёлую тушку - с удовольствием представляя, как они с женой зажарят её на вертеле. Изжарят сурка и будут вместе есть на тёплой кухне, урча. И греть будет новая печь. 
  Эту печь, большую и тёплую, сложил им матёрый енот, и не постеснялся содрать за работу восемь толстых мышей. Хотя Лис помогал, ведра носил, глину месил, - тот, тем не менее, запросил и стоял-ухмылялся. Не дома будь - Лис бы проучил наглеца, но затевать драку на глазах у жены... И он молча сходил в кладовую, принёс и вручил улыбающемуся еноту восемь толстых мышей, а потом, - гулять так гулять! - берёзовой бражки тому налил: 'Пей за здоровье хозяйки!' И тот выпил... - Так что все основания были у Лиса ждать праздника души, а праздника нет как нет. - Что же делать? 
  ...Ну, Лис тогда лёг и задумался до конца: может ошибка? 
  - Нет, ошибки нет. Что-то не так у них с Лисой, что-то не так. 'Сам виноват!' - решил Лис, и действовать решил. А действовать как? А, сюрпризом. К примеру вот, на второй месяц весны удумать что-нибудь. Этакое. А для начала хоть перекраситься. В зелёный цвет, а краску - ведро, достать у лягушек. 
  И вот - час настал. Взбурлила вода и вышел из воды полк, кваком и топом топя островок. А следом шли трубачи один одного зеленей и трубили победную песнь. Потом принесли короля. 
  Зеленквак был обычный лягух, только толстый, с сытой довольною рожей. Маленькая золотая коронка его была увенчана драгоценностями в виде мух: на каждом острие сверкала, лупясь рубиновым глазом, крошечная изумрудная муха, и сам ЗК - 746 (таков был, короля, порядковый номер) обут был в красивые сафьяновые башмачки. 
  - Ну, чего там, здравствуй, Лис! (В обращении Его Величество были весьма прост.) 
  - Здравствуйте! - Вежливо поклонился Лис. И, только было вдохнул воздуху, чтобы продолжать, как, негодуя, и от негодования шипя, как бомба взорвался церемониймейстер. Именем Жабок. 
  - Как можно! Не имеете права, господин Лис. Как бы ни обращались Его Величество, вы, вы должны соблюдать этикет! Извольте сначала, сначала! 
  Рассерженный Жабок был красен, словно рак. Зеленквак с неудовольствим покосился на ретивого вельможу, но пожал широкими плечами: ничего, де не поделаешь, закон есть закон, порядок. И, со вздохом распрямясь, принял неприступный вид. 
  Тогда Лис начал, как положено, обращаясь сперва к Гофмаршалу - крупному лягву со шпагой и эполетами. 
  - Как ваши кравы? 
  - О, - был вежливый ответ, его Лис и услушал. 
  - Как ваши наконечники? 
  - О-о, - полагалось сказать, и так и сказали. 
  - Как ваши ильчерукие супруги? 
  - О-о-о! - следовало произнести, и, покорённый лисьей учтивостью, лягв с чувством простонал, может быть даже и чуть чрезмерно в гласную вкладываясь. Но ведь доныне ни одна лиса не следовала этикету, сразу же норовя съесть перепончатолапого собеседника, оставляя безответным даже 'Ква!', (в переводе 'здравствуйте!'). Да и сам Лис прежде при встречах просто хлопал лапой Гофмаршала по плечу. Как ни надувался тот, а неизменно слышал: 'Да ладно тебе, зелёный', после чего зелёный долго выдыхал, сдувался, сам понимая, что оно вправду ладно, коли не едят. А тут... 
  Словом, Гофмаршал был крайне польщён, взволнован и от волнения даже перекусил надвое красного церемониального червяка, дотоле красиво струившегося по груди из уголков широкого рта. Подбирая половинки лапками, рассыпавшись в мелких поквакиваниях и попрыгиваниях, Гофмаршал стал залезать в воду, кожей при этом подёргивая в знак печали от расставания. 
  'А червяка, всё же, доест, даром, что этикет', - подумал Лис и обернулся к королю. Теперь можно было, пора. 
  Лис любил поболтать с королём. Вовсе не потому, что тот король, а он простой Лис, пускай и старый, и хвостатый. Ведь при желании Лис мог съесть короля вместе с охраной, но ему нравился здоровый юмор и неиспорченная стандартным воспитанием натура августейшей особы. Кроле того, король был всегда хорошо информирован по своим королевским каналам (ручные червяки прорыли их тысячи), и 
  Часто знал такое, чего сорока вовек не узнать, а узнать, так и не сносить длинного вертлявого хвоста. Словом, куча поводов была у Лиса длить и длить разговор с королём и особо теперь, после скучной зимы, но увы, жена ждала. Поэтому он так и сказал: 
  - Извините Зеленквак, теперь я женат, времени нет, и у меня к вам дело. 
  - А-а, - протянул король. - женна-а-ат! (слово это получилось особенно вкусно: 'А-а-а...' - разинув пасть, словно треугольник буквы, упершись головой в ребристое нёбо, а двумя ногами в отворот нижней губы, развалил ляшачью голову, как кошелёк, по одной высыпая начищенные медные монеты: 'А-А-А-А...') . И 
  - кончилось: 
  - Что ж, понимаю, времени быть и не должно. Этак вы, Лис и подводную охоту забросите. 
  (Нет, определённо, непрост был король. Лиса словно пыльным мешком, при этих словах, стукнули, и он замер, не зная, что ответить. Потом собрался, но выговорил совсем не то, что хотел) 
  - Не... Никогда! - с неожиданным жаром воскликнул Лис. - Нет, король, я буду охотиться под водой, даже... 
  И он поднял лапу, будто клялся. Но умолк. 
  Король сделал вид, что смотрел в другую сторону. 'Болезнь неопасна, - подумал лягух. - Пройдёт'. И воодушевился, а Лис же, напротив, оставался смущённым до самого конца беседы, хот я договорились они быстро. Лис поклялся до следующей весны отказаться от ловли королевских подданных, а король приказал доставить к Западным вратам царства ведро национального пигмента. Он еще и до клятвы Лиса мигнул Жабоку ведро доставить - очень Лис королю нравился. А что лягушечек ловит - так куда ж их девать? Если подданных никто не ест - то на что нужен король? 
  Этого Зеленвак открыть другу не мог, и сказал вот что: 
  Буду откровенен. Вы симпатичный Лис. И хотя уменьшаете ежегодно число моих граждан на изрядную величину, мы вот стоим на островке рядом вы и я, и вы, - не я! - изрядно смущены. Это одно дорогого стоит. Больше скажу - драгоценного. И я не хочу, чтобы отношения, вдруг потеплевши, оборвались из-за молодой (тут король сделал паузу и внимательно-внимательно посмотрел на Лиса) - при всём уважении, слишком неопытной в семейной жизни особы. 
  Тут король прервался, чтобы снова вперить в Лиса свой пронизывающий взор, но тот не видел. Уткнув глаза перед собой, он бездумно сжимал и разжимал пальцы чёрных лап, бездумно царапая сланец - сочувствие, давно забытое, согревало его. 
  - Имею в виду, - уже совершенно спокойно продолжал король, - душевное ваше состояние. ПризнАюсь, я слежу за вами давно. Что, - думаю, - что это за Лис, который с детства плавает один, под водой охотится на рыбу, и имеет, и поддерживает с лягушками договор!.. 
  Мечтатель? - Но это Лис-то... 
  Бездельник? - Но он же Лис... 
  Глупец? - Но нет же - ведь он Лис, Лис, Лис! 
  После долгого размышления что-то сложилось и... И, словом, я рад, что, с тех пор, как вы раз за разом все более совпадали с нарисованным мной образом, я ни разу не имел нужды пересматривать своё видение. В каком-то смысле, теперь моё мировоззрение основано и на вас, мой дорогой рыжий друг. 
  (Тут король опять остановился, - чрезмерно, с точки зрения лягушки, даже знатной, звать 'дорогим другом' опасного рыжего гиганта. Но, душевед поневоле, король не ошибся, убаюканный сочувствием, - тем именно, на что так падко любое живое, Лис, опустив глаза, смотрел перед собой и поёживался под волнами приятных мурашей, пробегаших под густой, взявшейся сосулистыми склейками на ногах, шкурой.) 
  Я не-хо-чу любых перемен в вашей душе, Лис. Ничуть, ни... - хоть в какую сторону. Мы, короли, капризны! - (с улыбкой). 'Где старый - квак, там новый - бряк', - говорят лягушки о переменах, чего бы те ни сулили. Кстати, это именно, определив его как желание покоя и жизни в серединном течении у нас взяли и древние китайцы. Даосы. 
  - А что китайцы? - спросил вежливый собеседник, хотя слушал вполуха, занятый собственными мыслями. 
  - А китайцы говорят так: 'Врагу пожелай жить в 'интересное' время'. ...Вот поэтому, поэтому я и не-хо-чу, - ваших изменений в любую другую сторону! 
  - А-а, - сказал Лис. - Ага... Усы его опустились. Король попал в точку: рыжий перемен не желал, но трагедия была в том, что перемены шли, неудержимы, и связаны были с Лисой. 
  ...Во времена своего мечтательного одиночества не раз, обернув хвост вокруг ног, Лис думал: 'А что, вот возьму и женюсь. И будут дети у меня. И дом. И лиса тёплая, ласковая. Появится новая цель в жизни, другой, новый смысл...' Ему становилось тепло. И, что ж, вот, он женат и - словно со стороны наблюдает, как брак вычёркивает одну за другой его 'чёрточки'. С виду только я рыж, а внутри - давным-давно не тот. ...Бел. Вернее, сед'. 
  Печален становился Лис. 
  - Печален я становлюсь, - продолжал он вслух. - Всё думаю 'скорей бы помереть', но тут опять же - Лиса... 
  ...Лиса - повторил он и остановился 
  - Да уж, Лиса... - внутренне повторил король. - Молоденькая фря и фуфыра понятия не имеет о хрупкости организации дивного супруга. Это тупик. Эгоцентризм, мещанство, недалёкость и превалирующая низменность устремлений - все поводы деградации брака налицо. А ведь на этом Рыжем, как на макете, отчётлива тончайшая жизнь высокоорганизованной психики. Лис склонен к творчеству - при явной агорафобии. Он энергичен, - при очевидной камерности таланта, - в искусстве то и другое часто и, в иных областях, вполне даже себе пользительно, однако, ежели и в родной норе художника затиранить (как то у энергичных молодых дурищ водится, - с веселой наглостью), вот вам и реактивный психоз. ...При том, что маниакально-депрессивный налицо. Ишь ты, попался как кур, Ван Гог наш хвостатый... 
  ...И точно, Ван Гог, да! Такие картины умел Лис выводить вишенной веточкой на светлопесчаных отмелях лесных ручьёв, только диву даёшься! Король неизменно лучших своих глазунов отправлял по отмелям, где они, Лису вслед, запоминали рисунки, чтобы воспроизвести на стенах королевских замков в масштабе и точности. А иначе, пиши пропало: лучшие Лисовы работы выходили именно там, где их сразу смывала вода. Только там его рука смелела, линии обретали упругость, изображение - силу, вкус, соль. И перец, да - потому что глубоко в душе был Лис шутник. Шутник и озорник, и, если бы кто-то проник под крепкий рыжий череп, там обнаружились бы такие идеи, чертенята такие!.. Но пока всё смывала вода. Иначе и быть не могло. Иное всё мыслилось, как возрождение вместе с Лисой... 
  Пока Лис рассказывал, а король думал, придворные их покинули. Очень были они деликатные, эти придворные, и, отметив лишь одним им ведомые признаки разговора приватного, нырнули на цыпочках и теперь весь островок был окружён качавшимися на волнах зелёными пузырьками - это придворные, раздув зобы и едва переквакивая, носы и глазки выставили - дышать чуть, но видеть Зеленквака обожаемого. Пузыри качались и помигивали, но ничего этого Лис не замечал. Лис рассказывал... 
  Про Лису. Про Лисука буйного. Про жизнь свою, что в семье он как фон, декорация. 
  - Да, - сказал король как бы сам себе, - отсюда естественны и сомнения.' 
  - Сомнения?! - взвизжал Лис, у которого был абсолютный слух. - Так ведь гибнут мои чёрточки! 
  ...Лис давно стал задумываться, ну почему, чем занятье бессмысленнее в лесу, тем мне милей. Вот например, абажуры. Очень их делать любил. Или ещё - рисовать на песке. Раньше вообще думалось: без этого никуда. Или - взять подводную охоту. Куда проще: выйди на луг и, даже если ты старый больной лис, всё равно на твою долю придётся жирная полёвка-мышь, а чаще - две. Ещё проще воровать кур, но то уже для таких древних лисиц-стариков, что их уж и нет почти. Можно, в крайнем случае, за куском на помойку, хотя любой лис в здравом уме и трезвой памяти не станет этого делать. Уж просто поймает себе на ужин дикого зайца. Или тетерева. Или крота, ежа, да вообще, хоть кого, но - подводная охота? 
  Лезть в холодную, знобкую в любо время года воду, плыть за полмили с железякой в руке - зачем? 
  Да, бывает, попадается золотой линь. Или молодой сом. Бывает и объедается лисья семь первоклассной ухой. С золотым жирком на прозрачном бульоне, в котором один, обязательно только один большой, к письму, лавровый лист... Но - бефстроганов? Даже солянка из копчёных мышей отнюдь же неплоха. А жирные ужи, запеченные кольцами в золе - а? Чем не хороши? Во всяком случае, в десять раз проще, чем тех же тощих ершей на суковатую удочку под тучным комарьём. Ух, как кусают, ух, ух! А если вынырнешь из воды, то, сквозь прилипшую шкуру, - до костей! Ох! А тут еще и жена намекает, что вот, мол, у сестры её, Крутихвостик, муж лосятинки раздобыл... 
  - Но это же совершенная бредятина! - не выдержал король. - Откуда лисе - лосятина? Разве, медведь поделится? 
  - Да нет, король. - печально сказал Лис. - Вы не знаете условия. Надо ждать стрелков у избушки егеря. Приедут - егерь пойдёт им лося отыскивать, тут надо следом бежать. Если глубокой в лесу, наверняка оставят полтушки, - лень нести, - тут и наскакивать. 
  - Ну и что? - удивился король. - Следили бы, да наскакивали. 
  Лис вздохнул: 
  - У меня не получается. 
  - У вас? - поразился король. - У такого охотника? 
  - Да, я лося предупреждаю, не выдерживаю. 
  - А-а! - дошло до короля, - понятненько... И он долго Лиса рассматривал. Потом он поковырял перепончатой лапкой землю и долго, протяжно зевнул. А надо знать, что когда лягушка зевает, обозначает это думу, глубокую и серьёзную. Размышление продолжалось... - но кончилось (всё же ум государственный), и король сказал: 
  - Видите ли, по роду своему я имею, как бы это, большой опыт по матримониальной части. У нас всё иначе.., вовсе, не сравнить (тут король, видимо, подхваченный воспоминаниями о крепеньких, пупырчатых, зеленоглазых принцессах, умолк и облизнулся, мгновенно, в несколько раз опоясАвшись раздвоенным языком, но потом справился и мигнул). Так вот, я говорю, у меня несколько больший опыт и поэтому... (тут он опять перервался, чтобы неожиданно отвесить в сторону Лиса церемонный поклон), чем, до крайности нарушил каноны, но удовлетворил чувство, говорившее внутри: 'Оч-чень мне нравится этот интеллигентный, усталый Лис. Надо бы с ним помягче.' - Так говорило чувство, а король, не испорченный стандартным воспитанием, чувств своих слушаться привык. Но - Лис не обратил внимания. Полностью погружённый в себя, он стоял, голову опустив, наслаждаясь покоем от сочувствия. Он даже глаза полуприкрыл. 
  Видя такое действие от своих слов, король окончательно приободрился и понёсся умом вдаль. 
  - Видите ли, проблемы наших семей, конечно, значительно отличаются, от проблем моногамных браков, (у Зеленкваков семейный уклад восточный: гарем, многожёнство, танцы живота, шальвары, евнухи. Король знал кейф и мог советовать. Вместе с тем он был умён и к советам стоило прислушиваться)... 
  - Вы творческая натура, Лис, для творческой натуры неоходимо самовыражение. А посмотрите на себя - от вас остаётся всё меньше и меньше. Хотя с виду вы всё еще тот же самый старый хвостатый Лис, только, может быть, чуть похудевший, да ярче горят глаза, - вас, тем не менее, гораздо меньше, чем давно, было прежде. А было это много лет назад и вы, лисёнком, как раз охотились. 
  Я был молодой король, я бывал и очень занят, однако на лисёнка с огромным ластами всегда смотрел. Вы были маленький, но - вас было куда как больше. Сейчас вы менее, чем тогда, - вы это понимаете? 
  - Понимаю. - угрюмо согласился Лис. 
  - Так вот, чтобы вновь, скажем так, 'отрасти', надо самовыразиться. Всего и только. Рисовать красками, полагаю, уже не получится, вы так привыкли к своему песчаному берегу, что отучатся некогда, к тому времени вовсе исчезнете. Средство одно: пишите рассказ. 
  Это ново, Лиса потерпит несколько, первый рассказ пишут, обыкновенно, легко, так что вы всё успеете. И, кстати, прощайте рыжую: - у женщин два возраста: до брака и после. Второй важней, и, со временем это понимается. Так что относитесь к ней, как ... - к головастику. 
  Тут Лис (чуть натужно) и король (почти естественно) рассмеялись. Но - стало весело. 
  ...- Так вы полагаете, рассказы? - помолчавши, спросил Лис. 
  - Да, рассказики. На большие сразу не замахивайтесь, а вот маленькие... 
  Что-нибудь типа 'Лис за шторой'. Или напишите про бабочку, да, Лиса-бабочку опишите. На худой конец - про Лиса, который лета на дельтаплане. 
  Лис восхитился. (Он всегда так - восхищался мгновенно. Ну совершенно был несолидный.) 
  - За шторой, говорите? Это здорово. А вот, слушайте... И, с вдруг застучавшим сердцем, объявил,: 
   
  'ЛИС ЗА ШТОРОЙ' 
   
  Лис берёт ручку и пишет: 'Лис был за шторой...' - откидывается в кресле и видит себя стоящим за шторой. Кончики лап едва виднеются из-под плотной, шитой крестиком неяркой материи, скользкой наощупь. Такой плотной, что дыхание совершенно не шевелит её. Он опасается, чтобы нос не слишком оттопыривал её и поворачивает голову набок, и тут замечает, что кончики лап освещены внизу. Он понимает, что они видны и становится на плинтус - широкий в этом незнакомом старинном доме. Толстая кладка стены холодит спину, но так лучше. 'Теперь всё хорошо, - думает Лис, - теперь меня никто не заметит". 
  Спину холодит и он чуть изгибается, стараясь стать поудобнее, чтобы не закашляться. "...Но есть ли я, когда меня не видит никто? Быть может, лисам затем и надо быть замеченными и гибнуть, чтобы быть?" 
  Сердце перестаёт стучать.Спину уже не холодит. Повернуться нельзя, но кажется,что спину уже нет. Дом растворяет его, стоящего за шторой, не зря так злорадно скрипнула дверь, впуская, когда он входил. "Дом ест живых. Дома всегда едят нас! - крикнул бы Лис, но голос пропал." Он даже не может откинуть холодную штору, и повернуть голову, шея затекла... А вот уже и не чувствуется. ...Нет шеи. Нет..." 
  Он ощущает, как исчезает, становясь тоньше, дыхание.В глазах мутится. "Это исходит пар, в который обращаюсь я.- понимает Лис. - Здесь странные обои, как будто кожа лица. Кажется, кожа шевелится. Должно быть за обоями огромный рот и он потихоньку вдыхает меня. Спасения нет. Я перейду в ничто... Я буду ничто. Я... Спастись... Спастись чем?" 
  И вдруг, в наползающем небытии, он отчётливо видит мысль. Та плывёт к нему... Входит в него, как змей... 
  Понял! 
  И он берёт ручку и пишет этот текст. 
   
   
  ...раскланивается. 
  - Хм-м, - сказал король, в стиле Кортасара. Если б добавить лабиринт за спиной, или в штору Алеф, то, пожалуй, и Борхеса. Давно пишете?.. (он понял глаза на Лиса, и - только досадливо махнул лапкой) - Да что я говорю! Лис, для начала неплохо. Да. Продолжайте в том духе и волшебные силы искусства вас выправят и направят. Верьте мне. 
  - Кому мне верить, как не вам. От уважения, если хотите знать, я уж полчаса сдерживаюсь, а очень надо чесаться. Блохи! 
  - Да ради Бога, Лис! Выкусывайте себе на зоровье, Жабока я отослал, что еще за церемонии! 
  Поблагодарить его Лис не успел, свившись в кольцо, морща нос, вгрызшись в начинавшую подсыхать шкуру у задней лапы. Только усы вздыбились. 
  - Что, - с участием, к которому, впрочем, примешался тончайший оттенок зависти, спросил Зеленквак, - сильно кусают? 
  - Уж-жас-с... - неразборчиво пробормотал Лис, дробно скребя резцами свой хвост. Чёрный нос его оттопырившись, ехал набок. - Уж-жасс... - еще раз проговорил он, одновременно скребя резцами и перебираясь к хвосту... - но. - 'Но' послышалось только время спустя, с трудом разводя сведённые сладкой мукой челюсти. - Это не блохи, а чистый ужас, король, извините за тему. 
  - Да ладно вам! 
  -Нет-нет, знаете, лисам известны блохи тысячи разновидностей, но эти ну просто нечто из ряда вон! Просто из ряда... 
  Говорят, - продолжил он, ещё скребясь, - Говорят... - и вновь не закончил, а яростно застучал локтём, пробивая ямку в песке. - Говорят... - в третий раз начал Лис, и уже только вяло почёсываясь заднею лапой, продолжал - ...завезли к нам их из Бенгалии, с тиграми. Блоха такая, тигровая. Олухов полосатых в зоопарк (как все дикие, Лис не уважал выловленных: не хитры оказались, глупы), а блохи, извольте радоваться, нам. Крысы-то везде ходят. 
  - Так вы и крыс, - ам? - догадался король, и чуть заметно передёрнулся. 
  - Ещё бы! И крыс мы и мыс мы... - то есть, хотел сказать: и мышь мы... Всех мы. Ага, стояли бы тут, разговаривали, не имей я, как любой лис, подпола для крыс... Свежий 'крышмыш' обязательный продукт для лисы. Натуральное хозяйство. 
  Собеседник сочувственно качал головой. 
  Они еще рассказывали друг другу последние новости, когда тень от прутика показали 'за полдень' и Лис сказал 'Да' и стал сумрачен. И король тоже сказал, повторил раздумчиво и продолжил: 
  - Вижу, Лис, вам 'пора бежать'? 
  - Увы, это так, ответил ему собеседник, нервно закрутивши хвостом. - От этого никуда не денешься, 
  - И, долог путь? 
  - Дотемна, верно. Точно, дотемна, а если ждать, пока краска высохнет, только к ночи домой доберусь. 
  - Кажется, я смогу вам помочь. - скал Король. - Но, прежде того... (и король потрогал на носу шишечку, что означало решимость неколебимую), мы с вами явно подружимся. А по установившейся при дворе традиции, всех моих друзей запечатлевают, изображение потом вешают в спальне, чтобы не страшно по ночам спать было. У нас страхи, видите ли, наследственное. Так вот... 
  - Я, конечно, не против, - перебил его Лис, - только знаете, мне неприятно будет висеть в обществе светящихся червячков и пиявочек. Я бы просил занавесочку. 
  - Сколько угодно, да хоть три занавесочки, только, как бы не взвыть вам от одиночества: в моей спальне вы будете единственным. 
  - ...Лис вытаращился. 
  - Отгораживаться вам не от кого. Там будете только вы - и я. Тет-а-тет. 
  Лис лишь и умел пробормотать: 'Благодарю вас, король.' 
  - Нет, это я вас благодарю, ответил Зеленквак, вдруг отворачиваясь. И теперь уже Лис делал вид, что всё спокойненько. 
  ...Тем временем из воды тащили фотографа. Это был огромный, с кофейное блюдце, половозрелый жук-плавунец, с красными шёлковыми подкрыльями и целым коробом ручных мелких червячков. Недолго думая, Лис предоставил себя искусству, а фотограф заполз слева, справа, слева ещё, вгляделся, и - уверенной рукой съедобными красками нанёс на полешек изображения. Потом, той же умелой, покрыл рисунок красными червяками из короба, свистнул и червячки приступили к трапезе, вгрызаясь в дерево. - Пара минут, и перед Лисом предстал его барельеф. Ахнуть! - сходство было полное. 
  - Мы еще покроем его цветным фосфором, в покоях сумрак, знаете ли. И только глаза будут, как на японских фотографиях, закрывающимися. А то, представьте себя под непрестанным взглядом светящегося лица. Пусть даже и лучшего друга - поёжишься. 
  И Лис немедленно согласился. Терпеть не мог рыжий, чтобы за ним 'доглядывали'. 
  Изображение унесли. 
  И тут король зычно прокричал. Земля содрогнулась. В воде произошло бурление. 
  - А это - мой вам подарок. Вы, Лис, ПОЛЕТИТЕ отсюда. (Король умел при нужде сказать капслоком. На то и король.) Полетите и скоро окажетесь дома. 
  - Как это? - Лису в голову не пришло помыслить обидное. Тем более, что его и не было. - Разве я воробей? 
  - Никакого сходства! - во весь широкий рот улыбнулся король. - Но, тем не менее. Вы полетите на воздушном змее! 
  Бурление стало активнее, еще активнее, из воды показались толпы лягушечек, нёсших рулоны крепкой материи. К ним, радостно махая лапками, вприпрыжку понеслась королевская свита: змея-то клеют только по праздникам, а тут нечаянная радость. 
  Тем временем, из воды тащили шарниры, 'Змей у вас будет управляемым' комментировал король, - всплывали связки гибких бамбуковых палочек 'На дне они лежали под грузами', - намотанные на катушки, связками, лягушки несли на груди вязальные нитки, как лучшие ожерелия, 'Их прядут из нитей пресноводных устриц, - нитки для змеев, нашего производства, особоценные.' 
  Всё это добро прямо на глазах умело вставлялось, свинчивалось, связывалось и, только кой-где, изредка, негромко вскрикивала пила: 'Мастера отменные!', а с берега уже бежала малая лодочка: везли ведро краски и лягушки налегали на вёсла с пением. 
  - А если я упаду? - тихо спросил Лис. Он вдруг почувствовал себя одиноко и - неготовым к подвигу среди общего энтузиазма. Было стыдно особенно, потому что не получалось влиться общие радости, хотя все ждали 
  - Ерунда, Лис, выплывете! - жизнерадостно бросил король, не глядя, но - вдруг оглянулся. 
  - То есть я хотел сказать, это исключено, упасть. Вы в безопасности, больше того, - аппарат многоразового пользования, и, думаю, мы еще не раз вас увидим в небесах. Гордо реющим. К тому же, вы сможете охотиться на водоплавающую птицу в её второй стихии. Ведь это - знаете? - это у вас дельтоплан!' 
  Про дельтопланы Лис ничего не знал, но, на всякий случай, обрадовался. Более же всего воодушевила охота в воздухе. Он знал радость водных забав, но - чтобы в воздухе..! Это должо было быть замечательно. И прекратится досада, когда, промахнувшись, бредёте, повесив голову в тине по уши, а жирная птица, при одном взгляде на которую слюнки бегут, поносит вас, летая по воздуху. Лис, конечно, нечасто промахивался но он знал вкус неудачи. А как же без этого. 
  Тем временем работы закончились Дельтаплан, действительно. И король повёл Лиса учиться водить обсыхающую машину. Откуда-то взялся шлем, тесноватый, правда, но, когда дырки для ушей прорезались, - как раз впору. И управлять змеем оказалось несложным, главное - балансировать. Лис чувствовал, как у него всё сильней и сильнее бьётся сердце. Не то, чтобы он волновался, а как-то само в общем-то. Но он постоял-постоял и справился, и потом даже помог лягушам перелить краску в завинчивающийся бидон из тыквы, а после настала пора прощания. 
  ...Как полагается для каждого змееплавателя, вокруг Лиса устроили хоровод. Лягуши, под флейты и бубны кружились, то цепью до самой воды растягиваясь, то сдваивая и страивая сужающиеся кольца, и тогда бешено скачущие животики, становясь похожими на зубчатые колёса, мелькали у самых глаз. Казалось, что попал в часовой механизм и от этого скорее хотелось улететь: время уже тикало. 
  Рябило. 
  Лис сморщился и чихнул, но пляска уже кончилась и только фотограф еще возился у крыл, поспешно набрасывая лисовы профили. 
  - Краски, сей раз, несъедобные, - улыбнулся король. - Летите себе спокойно... Ведь вы живёте на обрыве? Вот и отлично, взлетать будете прямо с крыши собственной, а главное - прилетайте почаще. Я буду ждать. 
  И, отвернувшись, то ли всхлипнул, то ли высморкался. 
  И вот - грянул сигнальный квак. Катапульта сработала, а тысячи мощных зобов так мощно дунули, что Лис в своём аппарате мигом взлетел к облакам. - Как же оттуда земля муравьиниста! 
  ...Осторожно, он наклонился вправо, и аппарат тоже склонился, влево - и аппарат последовал острым клювом, - тогда он еще немного полетал над островом, привыкая к управлению, и покачав крыльями на прощание, развернулся над лесом и дунул к норе по прямой. Через полчаса он уже снизился у знакомых берёз и сел, пугая ястребов, и сел. тихо радуясь, что никто не видел: при посадке он, таки плюхнулся. Вовсе не больно, и тыква с прикрученной пробкой не пролила ни капельки. А что в аппарате что-то хрустнуло, так то ничего, то завтра уже, поглядим. 
  Аккуратно он собрал 'змея', отнёс к свои дверям, но не постучал, а пошёл к самым берёзам и тут такая радость его охватила, нежность такая! 
  - Родное всё! И он просто не знал, что делать, и крикнул - икрик, заблестев икринками, покатился по лесу под гору, сшибая грачей. И вверх побежал, мелькая кедами, пригибаясь к земле, по мере, как удалялся он. Когда в землю ушёл, - Лис запел и глядел в небеса. 
  Допев свою песню, он, было, начал другую, но вспомнил о деле. Солнышко уже садилось, а ему ещё обсыхать. Поэтому он аккуратно отвинтил крышечку, встал, поднял на вытянутых лапах тяжёлый сосуд и медленно, осторожно полил. Жидкая краска мгновенно обтекла его всего и за минуту пропитались и исчезли последние островки рыжины. 
  - Не зря лягушина так зелена, - подумал Лис. 
  Вечерело, под берёзами уже становилось прохладно и хвост он мочил уже выйдя из тени на солнышко, наклонявшееся над деревьями уходить. Краска высыхала быстро-быстро и скоро стало совсем тепло. 
  Лис оглядеп себя: цвет получился восхитительный. самый, что ни есть истинно зелёный-зелёный цвет, чуть отливающий в голубой. Изумруд чистой воды. 
  .... 
  Лиса сидела и, тупо глядя в окно, доедала третью мышь. От огорчения её всегда одолевал аппетит и тут она сидела и ела, и ела. Вдруг - стук в дверь. 
  - Кто там? - волнуясь, крикнула Лиса. 
  Голос Лиса ей ответил: 
  - Это я, сюрпризом! 
  Дверь распахнулась и Лис предстал перед ней сияющий и зелёный. 
   
  Конец. 
   
   
  Рассказы Лиса. 
   
  Любимая песня лис была протяжна и плавна. Она породилась из вечернего воя, которым лисица так любила услаждать молодую Луну. 
  Но Лис, - ленивый уже по одному тому, что он лис и считал себя старым, - каждый раз так долго потягивался, ворчал, пряча нос хвостом и не желая выбираться на росу, что лисица в один прекрасный момент больно укусила его и с тех пор ходила петь в вечерний лес одна. 
  А Лис... Но что, Лис... Лис повёл себя, как нормальный лис: пискнул, чихнул, полизал укушенный бок и спокойно заснул. Так и нужно было, видать. 
   
   
  ЛЮБОВЬ И АСТРАЛ 
   
  Излюбленным было поднять лицо и глядеть, щурясь, на солнышко. Лиса, мечтательная, и, оттого носившая очки, даже раненько утром вставала и шла - лапы рыжели от росы. На реку шла, на высокий берег, солнышко смотреть. Лис, ленивый, и, оттого остроглазый, спал допоздна, чтобы потом, зевая, выбраться к позднему уже, слепящему до синих пятен диску. Он полагал, что он, Лис - орёл, ведь только орлы глядят на высокое солнце. 
  - Какой ты орёл! - укоряла жена, когда он, в пижаме и шлёпанцах влезал в нору и снова бухался на кровать - до чаю. 
  - Ну какой ты орёл!... 
  Сама Лиса, солнышко осмотрев, успела лисучка накормить, завтрак согреть, и, к моменту, уже вчерне заканчивала уборку норы. 
  - Какой ты, ух..., - она не договаривала, набивая еловыми шишками самовар с тиснёным пояском медалей, наследие лисова дедушки. Шишки падали в медный живот, глухо гремя. 
  - Орёл-то,... - бормотала Лиса, трудясь, - ...он по всему орёл! Небось, орёл, вместо, чтобы на солнышко зря зевать, он спозаранку со свежатинкой и жену свою, клюв-вастую дуру кормит... 
  - ...До-осыта, - через паузу оканчивала Лиса, потому что ей требовалось шмыгнуть носом. Носом она шмыгала, чуть сворачивая его вбок, на что не раз справедливо указывалось. Мол, не по статусу супруге самого Старого Рыжего мало, что шмыгать, но и набок сворачивать!.. Да разве ж послушала? В ней же одно упрямство, одно упрямство только, сказать, вот и всё. Вот. 
  ...Не, так жить нельзя, нет - думал Лис. 
  В это время, говорившая Лиса тыльной стороной лапы автоматически отмахивала рыжую прядку, давно уже выбившуюся из-под косынки в красный горошек, и, раз за разом, застившую глаз. Со стороны автоматические движения чёрной лапы казались кукольными, что еще более раздразило бы, до лаю и невыносимости, только Лис - не смотрел. Закрыл глаза и не-смот-рел. 
  -...Он, небось, ла-асковый, орёл, - продолжала трудиться Лиса, - он, потому что, не лежебока рыжий, - ор-рё-ол. Сам и самова-ар-чик запалит, сам и жену свою клюва-астую кормит, он не заста-авит её, как рас-последнюю ду-уру рыжую, самоварчик себе вздувать... 
  Говоря, Лиса со всей силы качала хромовым сапогом воздух в короткую самоварную шею, заднею лапой одновременно подтягивая одымлённую у множества ржавых дырочек, самовара трубу. Тот нагло блестел. 
  -...Распоследняя ду-ра! - тяжело дыша, повторила она, отбрасывая прядку, и всхлипнула. 
  ...Неохотно-неохотно медный истукан выпустил из зубов тонкую, завитую струйку дыма. 
  Лис повернулся на другой бок (самодельная кровать заскрипела) и кинул взгляд вдаль. Собственно, перед ним-то стояла стена, но он представлял себе, что смотрит вдаль и вдаль смотрел. Внизу расплескивалось огромное его царство: курились вершины вулканов, сверкали намёрзшие ледники, ирбис таился, а горные козлы под колёсными рогами, завидев в вышине его крылатый силуэт, прядали, и, в дрожи, разбегались по скалам. Он парил, мир лежал под ним. Голос жены был далёк и жалок, Лис-орёл пожалел её, не растерзал и ничего не ответил. 
   
   
  СЕМЬЯ 
   
  Лиса раздула самовар, умылась и села к столу. Она макала свежие блинчики в масло, пила из блюдечка сладкий чай, думала: налетается и придёт. Смешной. Извиняться еще будет, что опоздал... Такой у меня недотёпа... 
  Она заботливо придвинула к его чашке блюдце со стопкой поджаренных блинов, как Лис любил, поправила крахмальную скатерть и опять задумалась - теперь уже о делах. Но долго виднелась под изящными чёрными усиками нежная улыбка. 
   
   
   
  Лис был лих. Скакал по лесу, высоко задирая лапы, сбивая с листков росу. Роса искрилась и сверкала, а Лис хохотал. Заслышав топот, трубный зов, далёко, с карканьем, валились с гнезд вороны, расползались ужи, влача по травам длинный след. Испуганно шипели: 'Лис идёт! Лис идёт!' Боялись Лиса в лесу. 
  А те, кто не боялся, тем было плевать. Но и Лису плевать было тоже. Наскакавшись так поутру, он имел полное право считать себя Лисом лихим, а большее-то зачем? Большего и не надо. 
  Лих был Лис. 
   
   
  И кот 
   
  У Лисов завёлся кот. У кота была круглая голова, поэтому Лиса думала, "чудище, шутки ради, завёл Лис". Это же, Лис думал и про Лису. Спрашивать неудобно, шутка не худшая, кот остался в норе. У кота не было имени, но кот был быстр. Пока, внеся с чердака вязку полукопчёных мышей, Лис стоял в полсапоге, шурша мокрым дождевиком, кот одну отъел. Жуя губами, Лис постоял, скорбя, но жена молчит, - и он оторвал коту ещё. 
  Дня за два в вязке остались одни палочки мышьих хвостов. Хвосты торчали ершом, и кот взял их играть. Лис-то бросал их воронам, но кот так гонял вязку, напрыгивал, крался, дрожал хвостом, и так, опрокинувшись, подбрасывал всеми лапами ёрш, что Лис подумал... 
  (Детей-то у них с Лисой не было). 
  Но важно другое: вороны собрались, но не получили хвостов. Сороки собрались, но не увидели боя ворон. Зайцы удрали, но сделали это зря. И мыши собрались, мы-ши, сами, но не нашли чёрных перьев. Нет-нет и нет. Нет, нет и... 
  (И - без хвоста вороны белеют). 
  - Поэтому звери вздули чёрную весть: "Лис-то с катушек! - орали они, разлетаясь, сбегаясь, гуськом в нору уходя. - Съехал с катушек, завел кота старый, рыжий дурак Лис!" 
  Лес не поверил. Лес всколыхнулся, закручинился Лес. Вышел войной, пустил под откос пургу, по ветвям прокатил цунами. Опора основ, мостовой кран, Лис, равный слонам, держащим мир - сошёл с ума? 
  Медведь стрелялся из маузера. ...Неудачно. Волки перебежали к врагу, усилив его ряды, орёл сдох, сом карпа съел. А ведь дружили с трёх лет. "И с кем теперь в шахматы играть, - горько думал сом, подперевшись рукой. - С кем, как, когда?"... горючая сомовья слеза капнув, прожгла до дна дно. В проделанную дыру с шумом пошла река, играя волной, засипела воронкою. Колыша камыш, обнажилось дно, забились в иле проток мальки и камикадзе-лягушки, на ходу обвязывая белым башку, одна за одной кидались в ширящийся провал - заткнуть. Но тот сглотал всех. 
  И - сома, и - ворон, и - сорок, и - мышей, и - волков, и - врагов, и - медведя, маузер, откуда-то взявшиеся очки, и уже подбирался к Лисам... - да кот в дыру не полез. Просто не захотел. 
  Тю, - сказал кот, лёжа на спине, играя ершом. - Дураки. 
  - Тотчас вернулось всё. 
   
   
  РАДОСТЬ 
   
  Слыл учёным Лис. Он всегда рассуждал, пока по дому возилась Лиса. Она возилась, он рассуждал, а Лисук сидел на горшке. У него был великолепный белый горшок с нарисованным средневековым замком и рыцарем на коне. Лис говорил, что это Дон Кихот, а Лиса просто брала горшок за удобную круглую ручку и сажала на горшок Лисука. Лисук орал и сопротивлялся, а Лиса говорила: 'Смотри, не сядешь - придёт папа, назовёт тебя Дон Кихот'. Лисук пугался и сидел, а Лис небрежно говорил друзьям: 'Горшок у нас, конечно, царский, сомнений нет - титулованной фамилии горшок'. 
  И еще: 'Один несу просвещение в дом. С Лисуком 'Дон Кихота' учу'. И звал ребёнка. Тот пугался и тащил горшок, чтобы садиться, гости думали, что Лисук понял о чём речь и несёт рисунок, доказать слова отца, Лис гордился эффектом, принимал поздравления, с гениальностью сына и драгоценным горшком и все вместе приглашались на конференцию. Там засыпали вопросами горшок и Лиса с Лисуком вместе и порознь, в конце-концов все трое стали знамениты и поехали за медалью в Москву. Только Лиса оставалась в тени, искренне радуясь возможности отдохнуть от горшков с лисуками и царскими амбициями. Она брала книжку, лезла в валенок и оставалась одна. И это была радость. 
   
   
   
  ЛЮБОВЬ 
   
  Лис полоскал в ручье. Он полоскал бельишко Лисучка, тёр его узкими чёрными лапкам, выжимал, аккуратно складывал белое бельё в голубой пластмассовый тазик. Тазик был лёгок, Лис его любил. 
  Сороки смеялись над ним, зайцы тоже, знакомые волки не подходили к нему. Чтоб не опозориться. Как же так: Лис - и вдруг тазик в ручье... Как же так: Лис - и полощет... А еще... 
  Словом, позор. 
  Лис всё это знал, и всё же каждые два дня ходил на ручей с тазиком, полным белья, а потом ещё и развешивал, стоя на стульчике, чтобы достать верёвок. Цеплял прищепочками. 
  Однажды, это было давно, Лиса попросила Лиса помочь развесить: заплюхалась, а день был к вечеру - всё равно никому не видать. Лис фыркнул, но согласился. Он взял жестяной еще тазик и вышел на улицу. Вечерело, на тёмном небе крупно блестели звёзды. Неслышной походкой Лис дошёл до поляны, где сушилось бельё, подставил стульчик стал развешивать, и - замер, лапы тряслись. Крошечная рубашка Лисучка в его лапах была такой крошечной, такой беззащитной и маленькой, что Лис заплакал: 'И этому вот тёплому, маленькому Лисучку, носящему эту рубашечку, предстоит расти и жить в таком огромном мёртвом мире, где слышатся шорохи, где цикада поёт одинаково над мёртвыми и живыми, где и самомУ большому и храброму Лису неуютно и страшно, а каково же маленькому Лисучку, носящему вот эту рубашечку? Эту вот?!' 
  Он с трудом довешал бельё, заботливо расправляя каждую складочку, и побежал в нору. Вбежав, он схватил своего Лисучка, другой лапой прижал к себе удивлённую Лису и долго, протяжно выл. 'О-о, как жесток этот мир! О, как холоден он, безразличен и жесток к маленьким, слабым, живым! У-у-у! У-у-у! 
  С тех пор Лис всегда сам полоскал, сам ходил на реку и полоскал бельё в голубом пластмассовом тазике, который специально для того и купил. Так любил. 
   
   
  ЛИСА 
   
  Весь лес боялся Лису. Боялся и уважал. При Лисе не дрались, старались не ссориться, говорили тихо, уважительно, застенчиво пошаркивая задней лапкой. Такова была она - Лиса. 
   
   
   
  СОСТОЯНИЕ 
   
  Иногда усталость так захлёстывала Лиса, что жить становилось невмоготу. 'Ну, что, - думал себе Лис, - ну, поймаю я еще одного зайца, ещё съем трёх кур - что изменится с того? Мир перевернётся? Свет в стене засветится?' В такие минуты его не радовала даже Лиса. Хоть любил он её, да, несомненно, любил. И, тем не менее... 
  'Обидно, что мы живём', думал в такие минуты Лис, и добро бы - только минуты, часы. Раз начавшись, состояние длилось днями, приходило потом с утра... Лис боялся спать. Зная, что первая мысль с утра будет: 'А зачем?'. Он просиживал ночи над книгой, писал длинные письма в Африку до тех пор, пока без ног не сваливался. Но спал плохо, стонал и ворочался. 
  То ли от этого, то ли уже пора пришла - стала дёргаться левая бровь. Лисица уже всё перепробовола, и притирания, и заклинания. И травки, что собирала на Успение, и на молодую луну, кладя жабу рогатую с кожей ужа весеннего, и книгу читала старую, кожаную - нет, не помогло. 
  ...Даже китайское иглоукалывание, - а ведь тонкой золотой иголочкой! Лис вставал, благодарил, и - через пять минут бровь прыгала по-прежнему. 
  Лиса огорчалась, а Лис хотел выть в дупло и ругал свою бровь яростно. Кабы извернуться, да укусить... - так извернуться не смог. Дело кончилось радостно: поймали и съели гуся жареного, да не просто так, а с яблоками и - в отпуск. 
   
   
   
  ЧТО БЫ ЧТО 
   
  Что бы что, а это Лис любил. Выйти на гору, приставить ладошку к бровям и - обзирать. Любил. Подолгу так сидел и ни рукой, ни ногой, только головой из стороны в сторону зырк-зырк. 
  Лису, порой, спросят: где, мол, Лис? А она только лапой махнёт - обзирает, мол. Взберутся на самую вершину, а там и вправде Лис сидит: большой, рыжий, на самом зелёном краю. Ширь, простор и - Лис. Чисто, капитан. 
   
   
  ИНОЙ ВЗГЛЯД 
   
  'Лис ты, или не Лис?! - кричала рассерженная Лиса. - Лис ты, или нет? Где плотность, где обстоятельность, вещественность наконец? Пока все, что я вижу, это звёздочки в небе, туман над водой!..' 
  Лис слушал и щурился. Он не всегда понимал Лису. Но - что было делать? Уж какой ни есть, а браки заключаются на небесах. 
   
   
  ОСНОВА 
   
  Была у Лиса справка. Никто не знал - какая, а Лис не показывал. И все боялись. 
  'А ну, как покажет? - говорили друг другу в лесу и все что-то несли к норе. Кто мёду, кто орешков стакан, кто рыбок кучку принёс. И жили лисы безбедно. Вовсе не из-за справки, естественно. 
   
   
  ПОЭТИКА ТАИНСТВЕННОГО 
   
  Лис грыз в норе. Долго, громко грыз, а что - неизвестно. След -был, звук - был, а что, чего что - ну, никак... 
  Долго слушали, - день, другой. Потом решились, - зашли. На их несчастье, грызла Лиса... 
   
   ********** 
   
  Лис стучал хвостом. Часто, громко стучал. Знатоки, подняв лапу, говорили: 'Лис! Стучит!' И все со значением отвечали: 'Ага!' 
   
   ************ 
   
   
  Лунная ночь. 'Что я, рыжий, что ли!', - с упрёком говорил енот и прятался в нору. 
  А Лисы гуляли в лесу. 
   
   ************* 
   
   
  Лиса хотела спать, но не легла. Рыжая, сонная бродила по норе, но не легла. Печаль. 
   
   
   ************* 
   
  Однажды Лис, повесив хвост, долго шёл по лесу, бубня себе поднос: 'Шёл-не шёл, шёл-не шёл...' Это заметила сова, пролетела вперёд, села на пень и стала дразниться: 'Шёл-не шёл, шёл-не шёл...' 
  Лис себе потихоньку добрёл до неё, ткнулся и долго стоял, обомлев. Пряча улыбку, Сова старательно бубнила. 
  - Ты можешь остановиться? - спросил Лис. 
  - Нет, - ответила, довольная проделкой Сова. 
  - Значит, заразно. - грустно сказал Лис и молча повернул назад, а Сова осталась бубнить. 
   
   
  ЮНОСТЬ ГЕНИЯ 
   
  Червяк завязался узлом. Никто не мог развязать. Пытался даже медведь - потерпел неудачу. Бежал маленький Лис, цапнул и съел. 
  - Выплюнь, гадость! - вскричала рыжая мать. Вызвали 'скорую', всполошился весь лес. И только старый Ворон, снимаясь с куста, проворчал: 
  - Ишь, Македонский... 
  Его никто не расслышал. 
   
   
  ТВОРЧЕСТВО 
   
  Лис знал про эфонию и писал рассказы. Вот один, в нём правда жизни. 
  'Вот тянул волыну. Волына тянулась, а вот всё тянул и тянул. Большой, фиолетовый, да и рогатый. Кто тут указ? - Так и сдох, не сделав ни фига'. 
  Вот. Только эфонии тут нет. 
   
   ************ 
   
  Ещё Лис придумывал поговорки. Вот две. Из самых близких Лису. 'Пока ёж иголки считал - нитки кончились'. И еще: 'Пока ежа съешь - глазки вылезут'. Тут подразумевалось, что ежа будут есть с иголками, и знакомые лисы неоднократно указывали на это, как на ошибку. 
  - Ты что же, старый, очумел? - риторически вопрошали они. - Никогда ежа в воду не сбрасывал, чтобы потом прогрызть ему мягкий и вкусный живот? 
  - Да сбрасывал я, - неуверенно отвечал Лис, - разворачиваются, но ведь поговорка эта не только для рыжих. Это литературная форма. Идиоматический оборот. 
  - Вот и видно, что ты идиот, - в рифму говорили приятели. 
  - Лучше бы вправду ежа съел, всё бы сытней, чем так. 
  - Да, и с иголками, - бормотал им вслед вконец расстроившийся Лис. 
   
   
  'Книги надо читать, - думал Лис. - Не потому, что знания там, или скука, а вот - растёт дуб, и на месте его никакого другого дерева нет. Дуб тут есть, должен быть и хорошо. Вот так книги: есть книга и хорошо, другого на месте её нет, - надо читать'. 
  А всё же Лис написал ещё и рассказ. Называется 
   
  'СОН' 
   
  Миллионы маленьких китов спят. Миллионы маленьких чёрных китов спят на верёвочках. Над бескрайним пляжем у синего океана несётся тихий гомон - то вскрикивают и плещут во сне хвостами маленькие киты. 
   
  подпись: 
  Лис. 
   
   
   
  Писал Лис и стихи: 
   
   
  У Лисицы на столбах, 
  У оленя под крылом, 
  На лазоревых ветрах, 
  За сиреневым стеклом, 
   
  Я тебя не жду, шутя, 
  Но люблю тебя - всегда 
  Я, огромный, как дитя, 
  И весёлый, как слюда. 
   
  Там сиреневый лазор 
  Упирается в зенит, 
  И мохнатый милый вор 
  Потихонечку звенит, 
   
  А алмазных вёдер звон, 
  Ненаполненных воды, 
  Будет ждать до вешних пор 
  И укроет от беды. 
   
   
  А вот главное, по названию 
  'Лиса' 
   
  Лиса топтала узкий след, Лиса была хитра, 
  Она, без русел и примет бродила до утра. 
  Она ходила в тех местах, где не видать ни зги. 
  В густых сиреневых лесах к Лисе крались враги. 
  Но ту Лису не напугать, не победить ничем. 
  Она подпрыгнула и - хвать! - врага того совсем. 
  И вдаль пошла своей тропой в сиреневых кустах. 
  Гуляла гордая, одна и всем внушала страх. 
  Глядела долго на Луну и пела у воды. 
  В росе густой, ночных цветах оставила следы. 
  И - скрылась. Вслед ей по ветвям понёсся тихий звон: 
  То с дальних звёзд Лисе привет прислал весёлый слон. 
   
   
  (И последнее, Лису, почему-то, не нравящееся) 
   
  Лисы маленькие, рыжие в драгоценный лом стихов 
  Потихоньку отчекрыжили от хвоста щепоть мехов. 
  Драгоценную пушинкою с бронзовых застёжек лёг 
  На меха, от ласки жидкие - солнц сверкающий желток. 
  В чашке звонкой и фарфоровой загустеет слиток-стих: 
  Сбитень тёмной крови воровой, золотинок лисьих вспых. 
   
   
   
  РИТУАЛ 
   
  Время от времени Лис воодушевлялся и начинал петь: 'А что я придумал, а что я придумал...' 
  Лиса немедля шла, спрашивая на ту же мелодию: 'А что ты придумал, хитрый, что придумал?' 
  Иногда Лис ей говорил, а иногда продолжал петь, и тогда полагалось в такт помахивать хвостом и покачивать головой. Иначе, обидясь, мог и не сказать. 
   
   
  ВНЯТНОЕ 
   
   
  Однажды Лиса долго допытывалась у Лиса, что да что, да почему, а Лис отмалчивался и неодобрительно морщил нос. Потом убеждённо сказал: 
  'Есть птица соловей, а есть птица дрозд'. И счёл объяснение завершённым. 
   
   
   
  ХИТРОСТЬ 
   
  Однажды Лиса чисто прибрала дом. Прибрала, помыла посуду, одела Лисучка в чистые пушистые носки. Лис, по рассеянности, пропёрся, было в башмаках, но получил нагоняй и был заставлен вернуться, разуться и протереть свои следы. Возясь на чистом полу, обрадованный порядком, Лисучком в чистых носках, Лис вошёл во вкус и с тех пор сам моет пол, утверждая, однако, что делает это исключительно, чтобы попрекать грязными лапами Лису. На самом деле ему просто нравится, а воду он греет в тазу. 
   
   
  ЁЖ 
   
  'Нет проку в еже. Еды на раз, свернётся, так неси до воды, язык поколешь... Одним словом, нету проку в еже'. - думал Лис. На самом деле ему нравилось слово 'ёж', маленькое, но боевитое, храбрее, чем вялое 'слон'. Умилялся Лис ежу. 
   
   
  СЕТЕНЦИИ 
   
  'Чем уже наш круг, - говорил Лис, - тем светлее мир баз нас'. Лиса слушала, молча кивала. Временами, была очень немногословна эта Лиса. Чего-то всё думала себе, а на слова Лиса кивала, вот как сейчас. 
  Потом всё же сказала: 'Сентенция'. Теперь закивал Лис. Слова он не знал, но твёрдо знал одно: Лиса его не обидит. 
   
   
  ЛЕТО 
   
  Лисы сидели в воде, пустив по воде хвосты. Вода струила хвосты, хвосты плыли, то распушаясь, то худые, как палки. К ним подныривали любопытные рыбёшки, прячась в тени хвоста и, перед тем, как исчезнуть в ней, по золотой чешуе ослепительно отражались лучи, Солнце. 
  Тепло. Лисы следили рыбёшек вблизи и видели, как колышутся полукружья жабер, пульсирует и натягивается нежная белая перепонка. 
  ...Переводя от золота, смотрели на своё отражение в реке. Отражение тоже плыло. Оно струилось, радуя лис, и они, парою, оба рыжие, долго сидели в прозрачной воде. Холодно не было: солнце грело пушистые спины. 
   
   
  ДОХ 
   
  В прозрачном весеннем лесу у первых проталин лисы восьмёркой обвивались вокруг близких берёз и дохли одна за одной. В рот взяв хвост. А всё потому, что открыли весенний дох. Подохнув так с полчаса, лиса распутывалась и шла по своим делам. Дох считали тем лучше, чем сильнее натягивалась между берёзами лиса. 
  'Звучит!' - вот была высшая похвала. И все ждали дох. 
   
  ...А польза была та, что не в сезон ни одна лиса не могла от горя помереть. Нельзя, не сезон. Ей так тут и скажут: 
  'Чего, мол, ты?' 
  'Ну, не сезон, так не сезон!', - отвечала лиса и нехотя принималась за дела. А там и забудет. 
  Счастье. 
   
   
  ЧЕСТНОСТЬ 
   
  -...И пусть меня загрызут блохи, если это не так!' - клялась мытая, ухоженная Лиса. 
  - Шампунь французский? - не в тему спрашивал Лис. 
  - Французский, а что? - недоумевала Лиса. 
  - Тогда верю. - говорил Лис, чихал и чесал задней лапой живот. 
  Очень неудобно, кстати. 
   
   
  ЧЕСТНОСТЬ еще 
   
  Клятва стоит трёх мышей. Чтобы поверили. Но одним - больше, другим веры меньше. 'Не клянись, мышей не хватит', говорили лисы какому-нибудь рыжему вралю. Но если он всё равно.., - так после и говорили: 'Наклялся на двадцать одну мышь'. 
  А если рассказывал Лис, то 'Лис сказал'. 
   
   
   
   
  БЕСКОНЕЧНОСТЬ 
   
  Любил Лис смотреть в звёздное небо. Представлял бесконечность он так: 'Вот, бежишь-бежишь, и быстрота твоя так быстра, что быстрей всех на земле'. Потом он прибавил к той быстроте ещё одну такую. Потом умножил между собой. А потом решил: 'Они растут - каждый шаг на ещё такую же быстроту'. 
  И когда он увидел, как звёзды, кружась, слились вокруг в светящуюся крупу, а конца всё нет... Нет... Не...т - голова его закружилась и Лис вернулся. Но блестящую крупу в черноте не забыл. 
   
   
   
   
  МАСКА 
   
  В Африке у Лиса был длинноухий брат, который его любил, как мог утешал, даже прислал по почте маску африканского колдуна. На почтамте вознамерились маску не отдавать: подумаешь, получатель такой красивой вещи - какой-то рыжий Лис. Но вдруг маска открыла страшные клыки и, взревев, пустила летать по залу длинный огненный язык. Все были в ужасе и маску поскорее отдали, даже не взявши заполненный бланк. Лис же тем был немало раздосадован: он рассчитывал на эффект от своего красивого почерка. 
   
   
   
  Дом 
   
  Лис не построил дом. Дерево - было, а дом не довёл. Бассейн довёл. Рыбок, водорослей, камушки, жабку с ушками, жабу без, жабину просто и просто ежа, а дом нет. Он и вёл его, и водил, и сядет, бывало, с домом, и ляжет на поляне на травку, и по головке гладит, гладит. Так гладил-гладил-гладил. Гладил-гладил-гладил не так, иначе. Наконец, взялся вот этак гла... - но дом сразу встал и пошёл, пошёл под гору, на закат, на своё домовое место, возмущённо роняя комья тончайшей глины с золотыми вкраплениями. А Лис, на траве-мураве, на своём месте под солнцем, остался в задумчивости лепить маленьких человечков из глины с золотыми вкраплениями. 
  С тех пор людей на земле прибавилось. 
  И такие красивые. 
   
   
  Фрак 
   
  Лис достойно носит вишнёвый фрак, изредка оставляя его в шкафу, не забыв вынуть мелочь - фрак стал мот. Фрак, с обшаренными карманами сперва оскорблённо выпрямляется, но, в шкаф заходя, независимо и легко поводит зауженными плечами. Дома к нему почтительны. 
  Фрак живёт франтом. У него самые выгнутые плечиках, место в самой тени, на глубине шкафа, чтобы цунами не захватило. Цунами войдёт, сразу в шкаф, дверь открывать, но, перебирая второстепенные тряпочки, расточится. Славно придумано! Разве, серый костюм снизу намочит? Лучше б не надо, Лис на новый костюм рассчитывает. 
  Вишнёвый орёл с двойным хвостом крокодиловым - фрак качается на раскачалках, распяленый на расчалках, причален, беспечален, но одинок. Поэтому пользуется мочалками и говорит с соседями по коммуналке мычалками и рычалками. Но сдерживается. "Замкадыши" - неслышно шипит в сердцах, ниже карманов спустя губные углы, а вслух - нет. Раз только бросил штанам с накладными карманами: "Рвань!". Стихли штаны. Барин, что ж. 
  Фрак не отказывается от права первой ночи, и право второй ночи им тоже востребовано. Так же не упускает фрак и третью ночь. Лис узнает о проделках вишнёвого фрака и по тому, как встрёпано белое платье, и - как подтягивает спущенную брительку майка Лисы, висящая здесь уже пару лет. Знает, но молчит. Фрак нужен ему. Скажешь невпопад, потом недосчитаешься долларов в нагрудном кармане. Уж лучше молчать. Что там ему жить осталось, этому фраку? Сколько ему уже, а? Лис знал его до рождения, с каждой пуговкой лично беседовал. Да и не раз - шила-то фрак Лиса. 
  Редко-редко, уложив всех спать, натопивши печку, наконец оставшись один, Лис занят странным делом. Он оглаживает сам себя по лацканам, проймам, полам. Он трогает прошву, роняя слезу. Не сумасшедший, нет, он жалеет стареющий фрак. Друг фрак. Старик. Столько лет в холода согревал... 
  ...Подумаешь, платья. Платьям не привыкать. 
   
   
   
   
  14 апреля, 6:51 
  Время нести 
   
   
   
  Весёлым был кот - весёлым был Лис. Грустным был кот - тут приходила Лиса, и, по обыкновению своему, гнала вон: "поди-поди вон, старый, рыжий плут, поди, воду грей." 
  И вот. 
  Лис разводит костёр. 
  Вот медный татарский котёл. 
  Вот рогульки, чтобы воткнуть. 
  Вот ведро с водой, поленья вот. 
  - Вот, сидит. 
  А что ему: с котом Лиса, а где Лиса, там победа - обе рыжи. 
  "Рыжа - к ры-ыжей идёт, 
  рыжа бло-ошку несёт, - выводит Лис первое, что приходит на ум. 
  ...Рыжа ко-ошку лечила 
  говорить научила. - продолжал Лис, кусая палец, чтобы без улыбки, суровым быть. 
  ...Говори-ить научила, 
  на воде размочила... - Земля холодная, но трава уже зеленая и костёрок греет. От костерка тепло, но ешё солнце. Оно пока низко, больше слепит, но спину греет и ветра удивительно нет. 
  - Эх-эх, костерок-костерок, 
  ты не низок, не высок - не высок, 
  ты не филин, д-не су-рок, не су-рок... А что, - думает Лис если кота долго мочить в тёплой воде, - (лучше б погорячей), - вдруг заговорит? Негромка "Ма-ма. Ли-са. Ли-са-ма-ма." Хорошо! 
  ...И всему ты знаешь прок, носорок. 
   "Рог", не "рок", думает он, но мысли сами сворачивают на приятное, к примеру, на то, как кот говорит, это да, а потом, как шкура чёрная котовья намокает, колыхается с водой в котле или водорослями неподвижно стоит. И дремлет кот. 
  ... А может, - думает еще Лис, - кота прямо в котёл, греть, а? Ни воду потом не таскать, ни из котла кружкой горячую черпать. 
  - Лиса-а! - кричит он на бегу к норе. - А-а-а - слышит в норе она, приближающееся, чуть морщась, и кивает, когда вдруг муж разом всовывается до половины прохода и, не успев повернуть, застревает. 
  - Лиса, - говорит он, вися, двигая всем лицом, - Давай мы кота прямо в котёл! 
  Лиса коту делает укол, поэтому молчит, закусив пушистую верхнюю губу левым белым клычком. Только отбросив скатанный белый комочек ватки, и проколов на бедре кожу кота, она начинает медленно говорить, чуточку шепелявя, потому что забыла отпустить губу. 
  Ли-ис, а Лис, - говорит он сквозь зубы, стиснутые от душевной муки причинения боли. Слова повисают в воздухе, медленно подплывая к Лису полосатыми пчёлами. - Лис, а Лис, а вот знаешь... 
  Лис ждёт, затая дыхание, сочувствуя коту из всех сил. Губу он тоже закусил. 
  - Лис, а пойди-ка ты, знаешь куда-а... Слова Лисы растягиваются, отчего смыслы резинят. А потом разом пчёлы подлетают и облепляют, жужжа. 
  Лис, - резко отдернув пустой уже шприц, оборачивается Лиса: Ты котёл согрел, а? 
  Подбочась острыми, черными на концах лапами, Лиса медленно приближается и Лис извивается всё сильней: в кулаке жены зажат шприц. 
  - Ты где должен быть, ты, рыжего цвета - негромко продолжает она, надвигаясь, становясь большой. 
  Лис выкручивается из кожи, молчит, смотрит на шприц. 
  А-а, - говорит Лиса, - боишься? А вот "как выпрыгну, как выскочу, полетя-а-ат клочки-то по... 
  ...Тум! - рыжий выбрасывается из горла норы пробкой и летит, стелясь по зеленеющей траве, оглядываясь, пушась. 
  Эгей! - высунулась из норы Лиса. - Эгей! - крик обгоняет его, хлопает по спине, хохоча, взмывает... 
   
  ...А орешки не простые, все скорлупки молодые, 
  для Лисицы золотой... - продолжает он через полчаса. Ему хорошо: пока с котом там Лиса мучается, он, Лис, тут один и ему хорошо. Он будто шпион в своём доме, всех обманул. Ну и пусть. Он муж, ему горячее ведро нести. И вообще - заговорит ли кот? Ну а вдруг! 
  ...Говорит ей постовой. 
  Буль-буль-буль. - говорит уже татарский котёл. - Согрелось мол, время нести 
   
   
   
   
  ВОДА 
   
  Любила Лиса попить. На ночь всегда стояло у валенка зелёное жестяное ведёрко с большим нарисованным букетом. И часто, проснувшись, Лис слышал от валенка глухое 'Лак-лак-лак'. 
  'Пьёт, - думал Лис, и, перевернувшись на другой бок в темноте, засыпал. Засыпала, успокоенно, и Лиса. 
   
   
   
  Ночью, пока лиса спала, Лис вышил валенок цветочками. Голубыми и красными. И зелёную полоску нашил. Лиса утром вышла из валенка, а свет горит, Лис сидит. 
  - Ты что, рыжий? 
  - Спать хочется. 
  - А что не спишь? 
  - Работу смотрю. 
  И Лис склонил голову набок. Усы у него были все в ниточках. Лиса обернулась и ахнула, но Лис уже спал. 
   
   
  У Лисов была книга - одно название наводило молчание и страх. Звалась она: 'Еноты'. 
   
   
   
  НАЧАЛО НОВОЙ ИСТОРИИ 
   
  Принесла откуда-то Лиса красного кочервякА. Ушла ненадолго, вернулась, неся в зубах. Кочервяк пищал и мешал лису заниматься делами. Лис возмутился, выл, рыча, ходил вокруг, один раз даже хотел кочервяка выбросить, но Лиса не дала. Укусила за бок, а кочервяка унесла в валенок. Там и кормила, там и пелёнки меняла, пела колыбельную. Потом принесли люлю. В ней кочервяк теперь жил, но отъелся и стал спокойным, не так мешал, и Лис смирился. Даже подходил иногда, тонуть голый тёплый бок холодным мокрым носом. Кочервяк тихо пищал и гнулся - розовый, печальный. 'Ну, спи-спи', - разрешал Лис и уходил по делам. 
  Лиса следила и нашла такое общение допустимым. Стали жить. 
   
   
  СОБЫТИЕ 
   
  Два дня в лисьей норе стоял вой. ЛисУ было совсем не видно. Может, ночью она и выходила, но об этом никто не знал. А Лис - выбегал, почему-то с пустыми вёдрами. Вынырнет, погремит, и - обратно. А то и в лесу встречался. 
  Через два дня вой затих. Лес замер в ожидании. А всего-то у Лисучка прорезались коренные зубки. 
   
   
  ОЛАДЬИ 
   
  Любила Лиса оладьи печь. Накрадёт воробьиных яиц попятнистее, муку замесит. Соли там, сахару, чего еще... И - печё-от! Только и слышно: шлёп - пш-ш-ш. Шлёп - пш-ш-ш. Да скачут солнечные зайцы от сковороды по окну. 
   
   
  СЕРЕБРО 
   
  Был у Лисы столовый прибор. Был-был. Лиса хоть и припрятывала его от иных гостей, а иным подавала. Выказывала... Деревянный ящик резной и с музыкой имел наверху медную ручку с извилистыми выпуклостями. Лиса крошечным ключиком отпирала, и тогда гости отражались в сиянии ложек и ножей. Серебро. 
   
   
   
  УВЕРЕННОСТЬ 
   
   
  Умел Лис делать абажюры. Через 'ю'. По утрам он умывался холодной водой и, на голодный желудок, выгибал из проволоки упругие каркасы - фонариков, кубиков, - или колбасой. А вечером, сказавши букву 'ю', чехольчики шил. 
  Опасность была ущемить старыми, обмотанными изолентой плоскогубцами палец, но это еще ничего. Более всего не любил Лис проволочки обшивать. 'Долго!', - ворчал он, блестя иглой и пребывая в дурном настроении. 
  'Занялся бы ты делом, старый! - кричали соседи, - таскал бы кур, коптил бы мышей...' 
  Лис молчал на это, развешивая абажюры на кустах. Солнце светило сквозь нежную ткань, и под абажюры собирались муравьи. 'Калейдоскопы, калейдоскопы!' - кричали они и приводили с собой детей. Муравьиные дети тихо радовались и пели, а Лис выбирал лучший, а остальные дарил. И, только уйдя в нору, повесив новый абажюр на лампу, говорил: 'Мышей, мышей. А ещё кур...Призвание у меня'. 
  Столпившиеся в дверях соседи, глядя на засвеченную ровой рабугой поместительную нору, солидно кивали: 'Оно конечно!'. Но слова 'призвание' не любили и потихоньку начинали уходить. И Лис оставался один. Наконец становились слышны песни маленьких муравьёв. 
   
   
   
  ПУТЕШЕСТВИЯ 
   
  Любил Лис ездить самолётом. Первым делом требовал лесенку и торопливо взбегал по ней на крыло. А как взберётся, так сразу ругаться и лапами махать, чтобы скорее лесенку убирали. И ширмочку, что, по условию, ставили, пока взбегал. Унесут их подальше, тут всё и начинается. 
  Выпрямясь и распуша хвост, он шагал по самому краешку, высоко подымая лапы. В лучах восходящего солнца и носом к ветру - это обязательно. И элегантно. Однажды, правда, поторопился, влез не на то крыло, - пришлось, чтобы носом к ветру - попятиться. Не слезать же. 
  Но обычно всё шло просто прекрасно. И Лис доходил до окна и деликатно стучал: 
  - Кто там? - спрашивала стюардесса в форточку. 
  - Пассажир! - с достоинством отвечал Лис. 
  - Ваш билет? 
  Лис молча подавал рыжий билет и гордо стоял на сереблистом крыле в лучах восходящего солнца. 
  Со звоном открывалась дверь под окном самолёта, и Лис входил и усаживался на свой ряд 
  - Курицу! - требовал он. Ему давали курицу, самолёт взлетал, а Лис ел ножку и ехал самолётом. 
   
   
  ЗИМА. СУГРОБ. 
   
  Любил Лис рыть сугроб и часто приходил домой с мокрыми холодными лапами. Потрогает Лиса его лапу и сердито говорит: 
  'Опять рыл снег, рыжий?' И виноватый Лис старался скрыться в глубине норы, потому что слабостей своих стеснялся, а рыть сугроб - и была его наиглавнейшая слабость. 
   
   
  ...Слабость есть я, - говаривал Лис у камелька. Сила - что... Сильный - медведь, ну и что толку в нём? Рычит и рыбу зубами ест... А слабость - это как синие кирпички среди красных в стене. У одного там, у других - здесь. У меня - везде. Синий - красный, синий - красный... Зато я рассказы пишу. 
  Тут он наконец смущался, захлопывал дверцу печки и прятал глаза. 
   
   
  Был у Лиса даже любимый сугроб. Укромный, большой, с синеватым подтаявшим краем. Но, как-то утром пришёл Лис хмурый. И полдня молчал. Лисица и так и сяк ластилась к нему, стараясь выведать, в чём дело. К полудню Лис рассказал, что за ночь куда-то исчез его сугроб. Другие и меньше - целы, а этот как корова языком слизнула. Сказал, и опять огорчился, долго еще вспоминал о сугробе своём. 
  Куда же подевался - так и осталось для лисов загадкой. Не узнали хитрые никогда. 
   
  ...Одна надежда была у него - Лиса. Такая пушистая, тёплая, наощупь - мягкая. И добрая - считал Лис. Придёшь с мороза, горло болит, от воя хрип, а она такая тёплая, такая мягкая. Если она его жалела, то Лис плакал. Слёзы катились по узкому лицу и скапливались на кончиках усов. Лис плакал долго и всласть, и на каждом усе повисало по большой, прозрачной, как хрусталик, слезе. Тогда Лиса вела его на мороз, где капельки твердели, брала стеклянную палочку и, постукивая по слезам, вызвала мелодичный звон. Вскоре она научилась играть очень красивые мелодии и, часто так увлекалась, что у Лиса мёрзли лапы. Лис сердился и убегал в самый торжественный момент. 
  Снова плакать. 
  ...'Что я вам. Шептал, свернувшись в кустах, замёрзший Лис, - живой ксилофон?' Усы его в это время искрились и тоненько позванивали. 
   
   
  Ещё любили лисы красных снегирей. Им просто хотелось на них смотреть вблизи. 'От них даже тепло', - шептала Лиса, когда снегири, - толстые, красные, распушившись с мороза, налетали гурьбой на дикую яблоню, что росла у бугра на той стороне реки. Лисы крались к ним, но на белом от снега льду рыжие, с серебринкой, шкуры были заметны издалека и снегири улетали, возбуждённо бурля и негодующе посвистывая. 
  Тогда лисы смущались. Но к снегирям крались всегда. 
   
   
  ПИСК 
   
  Часто хватал Лис горящий уголь голой лапой. Жёгся, пищал, но каждый раз снова хватал. Печку в норе клал ещё прежний хозяин, барсук, Лис её вычистил, нарисовал на бок печи цветочки, но переложить так и не успел. Все некогда,- правильней, неохота, а еще правильней - не умеешь, не берись, Сибирь. Лис и не брался, но страдал: топилась печь по-барсучьи, а этого не любил. Верней, не любила Лиса, а он выходил вроде крайнего: топка на нём. 
  Конечно, никто бы не заставлял. Экое же злодейство, да и зачем? Падают угольки - ну и пусть. Внизу - жесть, а после - веничком, веничком, но... 
  Лиса писки не любила, в ответ кричала с кухни: 'Что, опять лапой схватил?' И, если да, грозилась, однако, 
  - загибай пальцы - 
  угля мало, носить далеко, нести тяжело, а - побегай-ка по морозу с ведром в зубах! Шею тянуть высоко-высоко, шагать еле-еле, железная дужка в зубах так скрипит - того и гляди, треснет эмаль! Что лиса без зубов? - рыжий кролик! Вот и приходилось: выскочит уголь из-под кочерёжки, - хватай и в печь. Сам - в писк. 
   
  Приходилось пищать и Лисе. Как отросли у Лисучка острые молочные зубки, так стал он подкрадываться и кусать Лису за коленки. Кусал он и Лиса, но гораздо реже, просто потому, что не так часто лисы бывают дома. А Лиса дома всегда. Приходилось пищать и Лисе. Ага. 
   
   
  У ПЕЧИ 
   
   
  Любили лисы сидеть, сцепив хвосты. Для того Лис прикатил два еловых пенёчка, составил их, на них и садились лицом врозь, скрестя хвосты. Затем лиса загибала свой крючочком вверх, Лис - крючочком вбок, и всё. 
  Уславливались: глядеть друг на дружку или не глядеть, но всегда - ни слова не молвить. Только чуть-чуть двигали кольцом в кольце толстые тёплые хвосты. Так и сидели, испытывая довольство и отраду. 
   
   
  А В НОРЕ 
   
  Лисы тихо змеились и шипели в своей норе. 
   
  Китай 
   
  Спал мало Лис. В ушах звенело, глаз уезжал под бровь и холодил, но спал Лис мало. "Не спит Солнце, не спит Лис!", и дошло до того, что не мог и часа прожить без Солнца. К ночи мрачнел, три раза чесал живот, и шёл к столу. 
  "Нихао!" - говорил он, вырастая вдруг из наступившей тьмы, на пороге ярко освещённой норы. Придвинув стул, шумно усаживался, хлопая по столешнице, говоря жене: "Ну, мать?" Лиса кивала. Большего не требовалось: с трудом сводил Лис усталый взгляд к кончику чёрного носа, фокусировался, и когда изображения начинали разъезжаться, понимал: вот он, третий глаз. 
  "Старые даосы... почти сразу тогда начинал Лис, - старые даосы..." - и не оканчивал, засыпая в Китай. 
  Тихо пуская трели из под обведенных чёрной полоской губ и смешно шевеля толстыми, по краям, ушами, Лис спал, выставив ягоды лапы, положа голову на тёмный стол. Спал и во сне говорил про даосов. В снах Лис был мандарин, а даосы стояли вокруг -маленькие, узкоглазые и кивали голубыми лакированными головами: "Да, говорили даосы. Мы-то - да-а..." Большего Лис не помнил, и спал, ведь скоро Солнце. Солнце-брат. Мандарин-Солнце, Солнце-Китай 
   
  Шоссы 
   
  Обыкновенно Лис носил перевязку, корченя и шоссы. Шоссы были кожаные, вырезные, с многими, очень удобными там-сям кармашками. Понятно, карманы к шоссам пришила Лиса, блестя иглой, сопя. Ещё бы: толстая кожа, выдубленная - шоссы же, поди-ка, иглу продень! А плоскогубцев не было. Потому Лисица снимала с пальца напёрсток, аккуратно, чтобы не укатился к мышьей норе, ставила на стол, и, кладя голову набок, вставляла иглу под низ шоссов в одну из выемочек потемнелого и тяжёлого старого напёрстка, прицеливалась, и, вздохнув воздух, наваливалась. Со скри-и-ипом, медленно-медленно проклёвывался с другой стороны дорогой вещи остренький кончик иглы, вылезая чуть-чуть. Тогда она проводила ногтём по этому кончику, вздыхала, и забрав воздуху еще, наваливалась второй раз, жмуря, для напряжения глаз. И тогда доводила дело до конца. 
  Так каждый, каждый стежок. 
  ...Сила росла. 
  А были ещё корченя. 
   
   
  Убедительность 
   
  Камень в ботинке - сущая беда. - Не-е, - говорил Лис, разводя лапы, вперясь, кланяясь иронически. - Нет уж, увольте, явите милость... 
  И он полуповорачивался спиной, упирал одну лапу в бок, замирал. 
  ...Потом, мгновенно оборотясь: 
  - Не-ет! Ни за что, ни-когда в поход с камешком в ботинке! 
  Для убедительности он подымал правую заднюю лапу, чтобы все увидели. 
  -Видите? Вот этой вот самой ногой - ни-но-гой! Ни-но-гой! Ни-но... 
  Тут он решительно орбывал себя на полуслове, потому что - зачем тратить слов? 
  Мужчины много не говорят. И, сделав рубящий жест сверху слева-направо наискосок, уходил вдаль. Босиком. 
  А ботинки были. 
   
   
   
  Сны 
   
   
   Любил Лис с котом сидеть. Возьмёт, бывало, кота и сидит. И кот. 
  ...А у кота усы-ы. А у кота хво-ост, - Пока так приговаривает, кот засыпает, круглая голова. Прикрываются, под выпуклым лбом, узенькими щёлочками становятся янтарные глаза наглые, уши подворачиваются в разны стороны выемкой вниз, чтобы не слышать, не слушать, спать. И спать, и спать, и спать. Только спать. 
  ...Усы легли. Задрёмывает и Лис. И кот. 
   
   
   
  Платок 
   
   
  Собрал Лис кота: обул в ботиночки, повязал платок. Платок желтоватый, в алую птицу, тонкой шерсти, драный, любимый. Этим платком повязывали ещё кочевряка, пока не подрос. А перестал кочевряк быть красным, - убрался платок в мешок, чуть поворочался, да уснул. И вот разбудили, поднесли кваску, умыв, охлопали по плечу, навязали коту - повязали на кота. Езжай платок на коте. 
  ...Туда едем, сюда едем. Хорошо. Вверх - это если собаки, вниз - это когда спать. Вверх, - это когда синица, вниз, это когда жаба, но без кочерги. Вверх интересно, когда скучно, вниз - когда шевелится. А шевелится - надо поймать. А пока ловят - не до платков, тут скачут-скачут, валяются-валяются, тина - так тина, глина - так глина, чашка - так бита, корыто - пролито, бельё на верёвке - было, и верёвка была... 
  И вот, пришёл кот домой дово-ольный. И платок. 
  ...Потом все легли спать. 
   
   
   
   
   Устало и слегка натужно 
   
  - прыгал Лис. Он прыгал вокруг ежа, а может быть кота, а может быть вокруг камня - ему, в общем-то всё равно. Просто пришло время прыгать. Конечно, прыгать возле ежа смешней: прыгаешь, прыгаешь, а ты возле ежа. Е-жжа, - одно слово дорогого стоит. А если встать, да встать в траве на четвереньки, послушать, как еж стучит. А стучит он ровно: тук-тук-тук, стучит сам в себе - улыбнёшься и выше запрыгаешь. 
  Возле ежа. 
  Не переставая скакать так, чтобы все четыре лапы отрорвались от земли, тяжело дыша, Лис бормочет: 
  "Возле ежа, возле ежа, возле...", но, уставши, сливает слова: 
  "Возлеежавозлеежавозлеежа...". Переход к "Возлежавозлежа... " вызывает в скачущем Лисе хохот и он перестаёт. Дальше прыгает уже "Возлекотавозлекотавозлекота", отчётливо клокоча, и тоже смешно. 
  ...В голове стучит, и он сбавляет амплитуду: сердце. 
  - Прыгай "у кота". - предлагает Лиса, развешивая бельё. (Стандартная жизненная позиция: блоха-муж и нагруженная жена не пугают Лиса, умный во всём найдёт смак, поэтому он добавляет прищепочки на бечёвке на шее Лисы, холщовый фартук с синей полоской, - подумав, - лицо своей любовницы вместе лисьего, а там, заменяет и всё остальное на любовницЫно ж.., но - 
  зачёркивает. Насупясь, каляко-мапячит, каляка-малякает по картинке до сломанного пера, до дыр, до скрежета по столешнице, отбрасывает ручку и - берёт следующий лис-ток). 
  И уж там Лис прыгал, прыгал, прыгал... 
  - Устал. 
   
   
  Тепло в норе 
   
  - Протопилась нора. Берёзовые полешки у печки горкой, запах их свежий, сухой, кукла на чайнике, вязаные, с красной полоской по щиколотке носочки у Лисука. Сам не виден, слышно - возит машинку: у-у-у... Негромко везёт, по ковру, на ковре сидит, одни лапки в носочках из-за угла видны. Тепло в норе. Три маленьких окошка, заиндивелые, зелёноват переплёт: на юг окон два, одно на запад. Лиса, пушистая, в котах, кот сам у мисочки с молоком. Миска эмалированная, красная, в щербинах чёрный край. 
  Печь у лисов расписная, в цветных петухах. Вся-вся. Зашёл с мороза, дверью в сенцах хлоп, оставляя снаружи зиму, валенком об пол туп-туп-туп, веником их обмёл, потом еще дверь, потолще... - отворишь и - сразу к печи, спиною, спиною к теплу. Скамеечка лакированная, без спинки - медленно, не отрывая спины от горячей, неровно штукатуренной печи, сползти, обпереться и греть себя, греть. Валенки только потом снимать. Можно, уж, поди, хозяин... 
  Можно чуть-чуть возить лохматой рыжей спиной, оставляющей синеющие полоски тающих снежинок по штукатурке. 
  Чуть-чуть, чуть-чуть. Чуть. 
  Ходики... 
  Спать 
   
   
  эпоха Тан 
   
  Пишут чернилами на листе, пишут и глядят на слова. Лис вырыл узкий отросток норы, где локти упираются в стены, а с потолка на страничку падают крапки земли. Но можно сидеть на полу, а лист положить на табуретку, ведь сбоку горит свеча. 
  Рассказ должен звенеть, и он выписывает, переставляет, чтобы выстроилась сахарная стена, и ждёт, когда зазвенит. Тогда появится маленький красный зверь. Выскочит из пролизанной в сахаре круглой дыры, блестящей от слюны по краям, выпрыгнет, крутится, крутится, и, не давая привыкнуть, чтобы его пожалели, пуфф! - исчез. Останется только звон, будто по кожуре фарфоровой чашки эпохи Тан щёлкнули крепким когтем. 
  - Тан-н-н... 
  Там, где сидит Лис, из потолка норы свисает коричневый корешок, с прозрачной картофельной кожицей, сладковатый. Зимой его Лис не грыз, толечко трогал, спящего, вот. Весной стал грызть, на то и весна. 'Отрастай, - думал мысль корню Лис, - отрастай, дурак, кончишься'. А тот ни в какую. Лис думал, что корень переходит в слова, и, далеко заполночь выбираясь из своего закутка, примечал: вот до сих дорос, завтра слов будет много. Но поутру забывал проверить, а вечером, по забывчивости, метку сгрызал. 
  Единственное, что точно - корень неизменно чесал ему за ухом. Поворотишь башку - корень тут как тут. То ли послушался, и рос, то ли чесал иной кто, - Лису всё равно: есть свечка, листок и слова. 
   
   
   
  Лис ест кость, он сильный. Положив голову набок, держа большую кость вертикально, глаза зажмурив, ест. 
  - Да этот ли пишет сказки, умным слывёт? ...Кто он, раз ест кость крепкую, твёрдую, белую? И зачем? - третий, напоследок, вопрос. 
  - Она человеческая. - был ответ. - Твёрдая кость воина. 
   
   
  ЛИСА 
   
  Больше всего Лиса любила свой валенок. Из вещей. Разумеется, из вещей. Не из вещей она больше всего любила Лисука - раз, Лиса - два, нору - три. Нора тоже не из вещей, она - более... Потом шли: анютины глазки, абажюр сиреневый с зелёными поперечными полосками, восклицательный знак, след бегемота - никогда не видела и полагала прекрасным, - весну, первую проталину весной, выть, картину К.Моне 'Бульвар капуцинов', вечернее шоссе летом. Очередность могла меняться от плохой погоды и общей удовлетворённости, но выбору, однажды сделанному, оставалась верна. 
   
   
  Чуть не забыл! 
  Из невещей Лиса любила букву 'ю'. За сиреневый цвет и за то, что она - бемоль. 
   
   
  ИЗГИБ 
   
  Больше всего любила Лиса в валенке изгиб. 'Даже теплее в нём', - собственные её слова. И ещё - 'Тут я целиком, не то, что на бегу'. А всё потому, что изгиб. Пусть и не так, как должно, Лисе, пусть и не уткнёшь нос в хвост, но всё же изгиб, всё не как палка - морженый минтай. А как Лиса - в изгиб. И потом, он шерстистый, тугой, толстого войлока серого. Заберёшься - и тепло. И спа-ать, спа-ать, спааа... 
  Вовсе не знала клаустрофобии. 
   
   
  МОГУЩЕСТВО 
   
  По двору нёсся вихрь. То был вопль Лисука. И Лисы лавиной потекли из норы. 
   
   
  ОЗВУЧИВАНИЕ В ЛЕСУ 
   
  1.Камень 
  Вышла как-то вечером лисица из норы, села на белый камень и горесто завыла. Потом выскочил из норы Лис, стал кружить, бегать вокруг белого камня, скулил - хотел утешить, но не знал как. Тогда он тоже влез не камень и завыл. 
  Так началось озвучивание. 
   
  2.Буква 
  В вечерних сумерках, когда деревья уже увеличила ночная мгла, лисы часто бежали по лесу гуськом, держа во рту белую деревянную букву 'У'. Глубокой, узенькой тропой, не спеша и не обгоняя друг друга. Лесной закон возлагал на них вечернее озвучивание. Но в холод выть - ангиной болеть, поэтому хитрый Лис придумал Букву. Он выстругал из развилок берёзовых веток две 'У', белые и большие, далеко видные в вечернем лесу, и, взяв их ртом, лисы оббегали лес, где полагалось выть. Таким образом, соблюдался Закон, а лисы не болели. 
   
  3.Знание 
  'Свои дела можно делать только за счёт тех, кто тебя любит. - знал Лис. - За счёт чужих сделать ничего нельзя'. Поэтому он расстраивался, когда, наведя глаза, лисица на каблуках выбегала из норы, с порога, не глядя, бросая: 'Я по делам'. 
  - Добегается, - тоскливо думал, Лис, но не помогало. Помогло бы, когда бы вдруг пришла, но - когда-то ещё придёт... И он клал лапу на тёплое темечко Лисука, и молча глядел вниз. 
   
   
  Лиса раздружилась с сорокой. Даже и кинулась. Сорока всё про всех слушала и прилетала к Лисе рассказать подслушанное. Лиса первый день радовалась, второй день радовалась, на третий кинулась. 
  - Ты что, одурела? - спрашивали Лису 
  - У неё грязные уши, - отвечала Лиса, но с нею не соглашались: ушей у сорок нет. 
   
   
  Лисуку он говорил: 
  'Пока ты не делаешь, что должен, - то, что должен, ест'. 
   
   
  Лисы сидели в норе. Не шебаршились, не шурша, тихо сидели в норе. Пушистые, красные, тёплые. А зубы влажные, белые. В тёмноё норе глубоко под землёй. 
  А наверху - снег. 
   
   
  Шар 
   
  'Ты - шар, - говорил Лис Лисуку, - я облако вокруг шара', - и приносил ему мышь. Но, только пришли охотники, бежал быстрее ветра, куда быстрей. Лисук юркнул в болото, а Лис удрал, мелькая в пригорках рыжим шарфом,.. рыжей полоской,.. рыжим тире, точкой, ещё точкой... - ничем. 
  Потом стыдился, тяжело дыша. 
  'Ты - шар, - говорил Лис, - Лисуки всегда шар, - меньше лисук, тем он твёрже, а Лис облако, но иглами внутрь'. - когда успокоилось. Ускорял речь, стесняясь сказать, как страшно было, когда пришли охотники, и что трудно про иглы теперь: ведь, если есть иглы - кажется, можно бы кинуться на охотников. Но этого не хотелось, было бы плохо, и кто бы тогда объяснил Лисуку про зверя в словах: ты - шар. 
  И про иглы внутрь. 
   
   
  Лис и еж 
   
  Лис кружит над пленным ежом, беззвучный дух. Долго кружит, готовясь к предельной схватке. Еж - враг лисы, потому что иголками вверх, а лис - он иголками внутрь. Всякий знает, любой поймёт: возьми ежа за шкирку... - ан, не возьмёшь, потому что иголками вверх. 
  А возьми Лиса... - ан, не возьмёшь, как же, дастся он! Потому что Лис - иголками внутрь, как выскочит, как вырвется - полетят клочки. Всякий знает, любой поймёт. 
  Им встречаться, Лису с ежом, ни-ни, не жизнь. Ходят вёдрами на коромысле: где Лис - ежа нет, где еж, Лиса след остыл. Однако, бывает, сводит лесная судьба, у судеб свои резоны. Вот Лис и кружит над ежом: сошлись. Посолонь - песни поёт, противосолонь - сказки рассказывает. Сказок он так и придумывал, всех: кружа над ежом. А еще и ёж-то смотря какой попадётся. Над одним, кружи не кружи, а только б до воды докатить, развернуть и съесть. А над другим, хотя маленьким, и худым - какие сказки, да что ж за чудо-сказки думаются! Так бы не ел, не пил, а всё б читал вслух кочевряку с котом, или б записывал, скрипя пёрышком из наборчика. Железным вставочкой-пёрышком. 
  Да нету времени, вовсе нет времени. Надо кружить: новых сказок ждёт беззвучный дух. 
   
   
  Китай 
   
  Лис кружил у тропы над пойманным ежом, как лист кружит. Бегал по часовой и против, быстро бегал до дурноты, но злость не брала. Шёл-то на травку, на речку под вечернее солнышко, с удочкой, стульчиком, котелком, брёл, побрякивая и наблюдая свою шестую весну, но, в прозрачном орешнике Ёж, как кулак, аргумент судьбы, был придвинут под чёрный нос. Чернее некуда. Противостояние рисовалось конечным, потому что еж - иглами наружу, а Лис - иглами внутрь, ну и 'на щите или со щитом', однако убить ежа и тем исполнить эсхатологический долг Лис не мог. Ну не хотел. Претило. Сытый, здоровенький Лис знал: 'Не ценящий благоволения духов, будет подвергнут штрафу в 300 лян серебра'. А где то серебро? Шутка сказать - триста лян! И - вот уже полчаса крутился над громко стучащим внутри ежом, думал. 
  'С одной стороны, - (бегая по часовой), - Конфуций учил: 'Куда бы ни направлялся, следуй за сердцем'. А сердце моё катилось к рыбалке, простору над блестящей от солнца, пустынной реке. Туда, к камышам, заводям, серебристым карасикам и Лиса подойдёт: костёр, уха, картошки и 'ну, кому письмо - лавровый лист?'. 
  ...Но против часовой древний китаец сказал иное: 'Когда очевидно, что цель не достичь, изменяй не цели, а делаемое'. 
  'Ну, задачка! И что мне менять? - мысленно спрашивал он у Конфуция. - Лисицу мне не сменить, сама сменит, кого захочет. Уйти же - ушмыгнёт еж, ну а долг, а судьбы конечная цель?' 
  Он сел и старательно почесал за ухом задней ногой. За левым ухом проживала плешинка, что помогало доходить до сути. 'Утечёт, и пусть' прорезалась мысль. Лис взял мысль пальцами, глядя, как оформляется, поводит очами, шевелит надкрылиями, чуть стрекоча. 'Может, и вправду так? - сказал он, неотрывно глядя на новую мысль, и проникся сочувствием. - Ишь, акрида!' 
  Но ёж - ёж был полон сущностными различиями и сердито стучал внутри, и не тёк. 
  'С третьей стороны, нечто я чуньских пустынь фенёк? - Я есть среднеевропейский породистый Лис, какие, к лешему, тут китайцы?' - и поднялся, и вновь забегал, надеясь хоть от усталости обозлиться. Но солнце светило на зелёную траву, та зеленела исправно, и муха, эта бронзовато-зелёная фря размером в черешню, минут уже пять висевшая в воздухе, явно его не одобряла. Колышась, вместе с еле заметным ветром, выбрасывая на юте морские сигналы, она сигнализировала о нужде возвратиться к корням, если и не к толстовской сохе, то хотя бы европейской традиции мысли, и - Лис задумался, а злость сошла. Не, ну правда, в рамках диалектики, а тем более солипсизма, ну какой может быть постоянный Ёж? Да и нету его: отворачиваемся - нет ежа. Вижу удочку, котёлок, тропу, а ёж отсутствует. Да и будь ёж, - кто он? И, если отбросить все условности, то по-простому - что нам с того ежа? Не разворачивается, так до речки катить одна мука. Такого вот... Этакого... 
  А! - одним словом подумал Лис и было в этом слове всё: 'плевать я хотел', и 'камыши на плёсе', и 'удочки-рыбка-костер', и 'плеск мелкой волны у ног', 'покрасневшее солнце уже садится в берёзы' и - 'живи', для ежа. 
  Живи. 
   
   
  До человека 
   
  Лис плетёт верёвку. От гвоздя, вбитого в белую стену, снуя заострёнными чёрными лапами, Лис плетёт верёвку, а в ней семечки, корни, цветы, зверьки и голос случайных птиц. Лис удаляется, плетя, исчезает вдали, и в просветах длинного тёмного коридора, возле окон, остаётся видна натянутая верёвка, на которой расцветают птицы, корни, озёра и летает медведь. 
  Белый, летает медведь. 
   
   
  Горбач 
   
  Лис горбит спину. Он стоит, горбит спину и думает 'Я горбат'. 'Горбат я, несчастен, возможно, я нем'. И пробует голос. Голос, однако есть. Но голос не радует. Ну, не таков быть должен голос. Нет, должен быть голос исполин, голос-йод, голос-пчела, а это что? Нет, видимо, я все же горбат и несчастен. Несчастен я, и... 
  Недодумавши, Лис лезет на пень, горбит спину, и там стоит, согнут как лук, готовый пустить стрелу в небеса из спины. 'Стрела будет в Сириус. - думает Лис. - Нет, в Орион. ...Нет, в Сириус! - думает Лис. -...Нет в Орион'. 
  Внутри разворачивается спор, голос-йод против голос-пчелы, закипает жаркая драка, летят полосатый хитин и капельки йода, пятная выбеленные заулочки, пачкая плахты, подсолнухи, тын... Но ему, рыжему Лису, стоящему высоко на пне, дырявя стрелами из себя белые нёба неба - всё равно. 
  Он исполин, и горбат. 
  Для небес. 
   
   
   
   
  ДОСАДА 
   
  Однажды Лиса, чтобы досадить Лису, стал прихорашиваться и хвалить енота: 'Ах, какой енот пушистый! Какой полосатый и тёплый. И мягкий. 
  Лис озлился, но так как по природе был ленив, поведения не изменил, и лишь через два дня понюхал Лису и обозвал: 'Енота. Рыжая енота'. 
  Лиса, разумеется, в мыслях не держала никакого енота, она просто хотела поддразнить, а вышло... И она сказала: 'Ты рыжий и злопамятный лисук. Укушу. И хвост у тебя облез'. Что, разумеется, было совершенной неправдой, хвост у Лиса был, как прежде, богат, пушист, словно ерш. Да и сам Лис был хорош. Но обида слов не выбирает. И в валенке сидит одна. 
   
   
   
  Иногда Лису не хотелось жить. Так бы и сдох. 
  Обычно этому была одна причина: в узком коридоре норы Лис хватал себя ртом за хвост, несколько времени держал так, а после сильно кусал. Затем тихонько выбегал на мороз, и выл. Тогда ему и не хотелось жить - а действительно, чего? Хвост укушен, воешь до звона, мороз... 
  Да, так бы и сдох. 
   
   
   Поевши, Лис выделывал ногами так и сяк, однако же, выглядел значительным. В такие минуты в нём просыпалась философия и прочие расточительности ума. Он не спешил записывать ибо уместен ум на полный желудок, но сытость минёт, как дым. 
  'Дым плывёт, сомкнув глаза, как сом в тёмной воде речной зари...', напевал Лис на зелёной тропе и убыстрял шаги. Кувшинки стояли недвижны, а мир спал, и куры. 
  ...Вода слов уступает молоту голода, чтобы заполнить сосуд потом. А когда Боги прискучат игрой, они просто сломают рыжий кувшин и всё. 
   
   
  ...Рыжий, рыжий, рыжий - рыж! - кричала Лиса, крутясь на одном месте и хлопая в ладоши. Лис, стоявший поодаль, был до шеи в густой траве и улыбался. 
  ...Рыжий, рыжий, рыжий - рыж! - вскрикивала Лиса, крутясь, пока, завертевшись, земля не ставила ей подножку, валя. Теперь следовало лежать, стиснув виски, пока раскрученная юла земных земель не остановится с тихим шипением. 
  - Устала, всё! 
  То же самое говорила, с неуверенной улыбкой вставая, и Лиса 
   
   
  ...Небо крутилось и подольше земли: небо земли легче, оно высоко, и, скорее всего, просто китайский шёлковый зонтик. 
  -Почему там, высоко, не вышиты золотые драконы? - спрашивала Лиса. - Плыли бы, так красиво. 
  - А ты знаешь, что на небе всё оживают? Даже драконы!.. - строго спрашивал Лис, 
  - Знаю, - потерянно отвечала Лиса. - Знаю. По глазам было видать, что она согласна: ведь золото на голубом. 
   
   
  Мир плоск 
   
   
  - Мир плоск, а Лис всегда больше тех, кого съел, - говорит Лис, мерно расхаживая по просторной норе, держа указку в лапах за спиной, чтобы осторожно подводить к ней кончик хвоста. Кончик бел. 
  - Мир плоск, - повторяет он, - а Лисы круглы. 
  Лисуки не верят, лисуки перешёптываются, вертят круглыми головами, интересуются собственным хвостом. Исследовав хвост, отпрашиваются выкусить блоху. Блоху выкусить можно. Это в темноте идти длинным, медленно расширяющимся коридором, где глинистые кубики неслышно осыпаются вслед со стен. Когда небо, наконец, откроется - щурить глаза, топорща усы. После, все бродят поляной у входа. Поляна в цветах и кругла. 
  И они видят большую бабочку, крадутся к бабочке, прыгают сразу, столкнувшись, барахтаются, попискивают, друг друга тузя, - а, на салфеточных крыльях, бабочка медленно-медленно упархивает. Раскинув хвосты, садятся, смотрят, долго ведя носы в одну сторону, вверх. 
  И они видят большого жука, крадутся к жуку, прыгают все - ...барахтанье, писк, но писк громче - жук вцепился самому храброму в нос, тот, с визгом, несётся кругами, а спасшиеся сидят на хвостах, носами все в одну сторону вместе, глядят. 
  И потом они идут в кусты, в колючие синие кусты, где у гадюки гнездо и всовывают носы, труся, дрожа, один перед одним храбрясь, а гадюка шипит, гадюка вот-вот.., но уже вышел Лис, который знает время, гадюку, иное многое сверху того, потому вот вышел, зовёт. И они сразу гурьбой назад, вперегонки, ведь за гадюку точно кому-то должно попасть, а в очереди на 'попасть', по опыту знают они, последний - первый всегда. 
   - Но не у Лиса, нет. Это просто ещё не привыкли они. Новый класс, дикие лисуки, чисто из леса зверьки... 
   
   
  Лис кругл и есть. А плоскому не бывать. 
  Кругл Лис и ест. ...И сыт и есть, поскольку быстр и хитр. 
  Лис до мозга костей: грызет, разумен, белозуб. 
  ...Не скоком - хитростью, не славы - сливок, взял - съел, вот Лис. 
  Ну и: до пят в шубе, до глаз в шерсти, бежит - огонь, а стал - не тронь, и, голому не бывать, - Лис. 
  Тут, наскоро записывающий дневное, случайное, уставший Лис задумывается или задрёмывает, опершись подбородком на руку, в которой ручку. Давно ночь. Ручка клонится, капля на конце пера набухает, томится, тянется и срывается на лист. 
  -Клякса! 
  Чёрное пятно расползлось тоненькими гантельками, нитками, с надетыми точками бусин, расплющилось, набухло краями, а промокашки нет. Лис пометался взглядом, пощёлкал пальцами - не те времена, брат, промокашки нет, - и, наклонив голову, слизнул. ...Тут же вскочил, отбросив стул, по кривому ходу выбежал из норы, плевался, высовывая язык. 
  Оглянулся: никого ли нет? 
  Но - только слова, звезды и - Лис. 
   
   
   
   
  Порой, на Лиса нападала чувствительность и он договаривался с дождём, луной или солнцем - как повезёт. Он чувствовал: тонок мир, и можно только тогда выходить, когда в мире появится дырка, которую ты займешь. 
  Обыкновенно, переговоры с дождём затягивались, дождь проходил, а Лис ждал и ждал, когда будет можно. 
  Наконец, выходил 
  - на солнце, как договорено: с зонтом и в калошах. 
   
  Упустить 
   
  - На кур гляди вполглаза, - учил Лис игравшего в песке Лисука. - Ибо красота курицы может зачаровать тебя. Немало по миру бродит очарованных Лисов, - защитников кур и освободителей птичников, но все мы умрём одинаково. 
  Он остановился, нагибаясь за бамбуковой удочкой. Самодельный, из пенопласта, белый поплавок с воткнутым пером кукушки топило - самый вечерний клёв. 
  Лисук же строил дом и урчал, машинкой подвозя песок. Машинка буксовала, Лисук урчал. Он любил копаться в мокром песке реки, но делают это лишь вечерами, когда в небе сдут слабокрасный кулёк огня, и не увидать прыгающих вверх, за мошкой рыб, а только всплеск. 
  - И лучше быть сытым, - продолжал Лис, вытягивая окунька, - чем очарованным, и лучше есть, чем думать о еде, и лучше знать, ибо знающий сыт. Так мир твой заключится в кольцо и это правильно, ибо только кольцо, поймав - не пустит. Бойся не смерти, а упустить жизнь. 
  ...Говоря, он продел насквозь рыбки ореховый прут - кукан с облипнувшими песком лещом, да пятком окуней. 
  - Играй, пацан, играй себе. - пробормотал Лис, но сын услышал. 
   
   
   
  НРАВЫ 1. 
   
  Была у Лисы прошлогодняя куриная кость. Жёлтая от времени, длинная - петушиная. Их высокого голенастого иностранца с голландской фамилией Леггорн. Лис его на свадьбу приволок. Но то дело давнее, а ныне... Если брала Лиса в зубы косточку, значит. Плохое у ней настроение. Ну, а если той косточкой в зубах ковыряла, - сразу Лис уходил. И, сворачиваясь на ночь где-нибудь под кустом в тугой рыжий ком, думал: 'Так-то оно лучше'. С тем и засыпал, тепло дыша в густой мех хвоста. 
   
   
   
  НРАВЫ 2. 
   
  Укусил Лису барсук. Всё ладком, всё мирком, всё - всегда, а тут взял и укусил. За бок. Целый клок рыжей шкуры пропал. И Лиса заболела. Плакала-плакала, ругалась-ругалась, а потом легла и заболела. Аспирину хотела выпить, да нету аспирину - вороне отдала. Стул подставила, царап-царап по по полочке, а там пустота, один пузырёк йоду, да и тот чёрный-пречёрный, как ночь. Хоть помирай. 
  Залезла в свой валенок, дрожит, никак согреться не может, скулит. Так мёрзла и скулила в толстом своём сером валенке, пока Лис не пришёл, а как услыхала шаги, так в голос. Выскочила из валенка: 'Меня барсук укусил!'. Весь мех на плече измочила насквозь, до кожи, даром, что подшёрсток зимний, густой. А потом назад в валенок убежала. 
  Расстроился Лис. Побежал, было, за Лисой, а она в валенке лежит, плачет - хвостом повернулась. У него аж лапы затряслись: нервный стресс, решил, у Лисы. Она ж такая слабая, такая нежная. Мыши недоедает, аппетиту у ней нет, а что же такое для здоровой лисы - мышь? Ам - и нету, а тут...Совсем расстроился. Трогал Лису лапой, чёрной лапой своей гладил рыжую Лису, а после - решился: стал дрова рубить, печь топить, греть нору. Поставил на печь глиняный горшок - траву кипятком залил, лапу обжёг, смолчал, горшок верблюжьим одеялом укрыл и - к валенку: 
  'Как ты там, Лисица, как ты, родная?' Окатанные и чужие слова, но где же взять свои, наскоро, сейчас? Темно и грустно в валенке, но слышно: шмыгает, дышит, значит, жива. 'Ничего-ничего, - (густым, бодрым голосом), - сейчас ты у меня отвару попьёшь, на печи посидишь, я.., да, - блинов напеку и чай доспеет, напьёшься с мёдом и - в валенок, до утра'. Так сам говорит, а сердце никуда: болеет, болеет его милая, любимая лисица-Лиса, вот и боится за неё, вот и торопится, про лапу свою и думать забыл хитрый, встопорщенный от заботы Лис. 
  'А уж барсука... - тут Лис не додумывал, тут глаза его темнели, и хвост прямел. - Уж я бар-су-ка-а...' Но особенно-то некогда было, и особенно, про барсука, потому оставил мысль на потом. И варево поспело. 
  В белом фартуке, обсыпав нос мукой, - блины пёк, - вызывал Лис больную из валенка. Наклонялся к отверстию, звал, позвал... Вышла, постанывая, головой поматывая, нетвёрдо ступая по качающейся земле. Но пришла, добралась, на белую табуретку села, рыжий хвост у ножек спустив, обеими лапами взяла глиняную же кружечку с отваром. Лис огорчался 'горький отвар!', думал, 'но, может, запах поможет, запах хорош!' и принюхивался, и, помогая, сам глотал в такт. Потом на печь её подсадил, а через полчасика и еще кружечку настою поднёс... Не вышло, чтобы ровнёхонько полчаса, - с блинами этими всё прилаживался, чтоб одинаково круглыми лужицами, ну и тут не добился, и там опоздал. Вперекосяку схватил кружку, чуть выронил, ожёгся опять, но удержался, топнул ногой на себя: 'А ну!..', и справился. Лиса выпила, прошиб Лису пот. А потом, уже, погодя чуть, - чаю ей, на малиновом листе, донниковом меду, с блинами лисовыми. Хороши вышли, были и с кружевом, тонкие. Тут она силы нашла пекаря похвалить. Порыжел - приятно. 
  Нагрелась Лиса, полезла с печи, опять драный бок заболел, шатнулась, чуть не грохнулась. Лис поддержал и, предупреждая слёзу, тем же верблюжьим одеялом укутав, на руках и отнёс в валенок. ...В нору валенка юрк. Угомонилась. 
  Лис потом куда-то уходил, и вернулся довольно скоро, уже спокойный, только глаза горели особо. А наутро встала Лиса почти здоровая, но ещё три дня в норе просидела, арестованная - чтоб не простудилась и вообще - ухаживать за ней любил. Это ж нечасто выпадает, это ж ласка. 
  А барсук потом извиняться являлся. Сам. Прискакал на трёх лапах и долго, и громко каялся: 'И как я вообще мог, как у меня только зуб поднялся, как меня земля носит!.." Ну и, конечно - "Чтобы я сдох и облез!' Выкуп - к ногам: заграничные очки и меховые башмачки, - во дурень! Лисе и неловко, и отказываться ещё хуже того: сороки глядят, всем разнесут, скажут - Лиса вовсе умом рехнулась. Взяла, взяла. Кивнула, повернулась и ушла: она барсука давно простила. Нелёгка жизнь барсука, - кому не лень, кто силён - кусается, гонит: неловок барсук. За отходчивость очень её в лесу уважали. А Лис - тот вообще обожал. На то он и муж, Лис. 
   
   
   
   
   
  ВРЕМЯ 
   
  Часто вечерами Лис пел. Петь он умел и раньше, но сильно стеснялся, а тут, родился второй Лисучок, так и запел. Как прорезалось. Он брал старшенького своего на ручки, садился на самодельную кровать и запевал романс. Или кандальную, образца 1881 года. Звучало глухо в норе. Он обнаружил, что если немножечко смягчать голос, как бы вожжи 
  отпуская, и видеть картинку, о чём поёшь, то выходит здорово. Даже нравилось самому. Впрочем, однажды он переборщил и, растягивая '...пое-дем красо-отка ката-а-а...', вдруг увидал себя в пассажирском железном вагоне, в руках была гармонь, а на носу - круглые непрозрачные очочки. 'Слепой', - похолодел Лис. И сразу же захотелось снять очки, но он всё пел, и вдруг ощутил лютую тоску одиноких и пустых, тоску их по размаху и воле, по силе в груди - такой, чтобы, поворотяся лишь, горизонт сам хряпнуть напополам, мир качнуть, чтоб, значит, знали, ан... - перед глазами чёрная пустота, а в горле литые, тяжко заезженные, но неиспитые, как неиспит никогда до конца жидкий свинец, слова. Слитки - слова, лава-слова, песня. 
  Из сожжённой живой болью раны-рта лилась она свободно и не было слушавшим и малого дела до сбивов и хрипов, неверных нот. Она лила спасительную боль, и двигались, оживали вокруг оржавевшие тощие души. Дождичком прыскала в кружку благодарно-серебряная плотва - десятики, пятначики... Меди почти что и не было: сытый народ в поездах пошёл, как дикий гусь. 
  Всё это разом увидел невовремя распевшийся Лис, смутился, умолк. 'Не время, - решил, - не время ещё эту тяжесть, огонь в душу брать. А вот полгода- года пройдёт, - посмотрю тогда. Запою. А пока - нет, дети у меня, чтобы сердце губить. И пошёл класть в люлю старшего Лисука. Было время как раз. 
   
   
   
  Лисы, легенды и мифы 
   
   КОСМОГОНИЯ 
   
  Бог у Лисов тоже был лисий, свой. "На Небе,- говорили лисы, - есть Верховный Лис. Хвост его - Млечный Путь, а звёзды - глаза. Звёзд много, поэтому Лис всеведущ. Он хитр, он вечно длит акт поедания жареной курицы. Курица тоже большая, Всевечная. 
  Те лисы, которые при жизни хорошо вели себя, после смерти вливаются в Лиса, а те, что плохо - в Курицу. Так восстановлена справедливость, ибо плохие тоже преобразятся в Лиса, когда их в курице съедят. Поэтому Лисы не молились, не удумывали философий, они просто достойны имени своего. 
   
   
  ВЕРА 
   
   
  Жила была Лиса. И от трудностей и печали жизни осталась у ней одна лапа. Было, было четыре, а осталась одна. Вот пошла Лиса в лес и видит, идёт заяц. Лиса ему: заяц-заяц, я тебя съем. А тот в ответ: Да куда уж тебе, покойся, у тебя одна лапа. 
  Пошла Лиса дальше. Видит, растёт гриб. Гриб-гриб, я тебя сейчас съем. А гриб ей отвечает: да куда уж тебе, - с одной-то лапой и ты гриб. Тогда подогнула Лиса свою единственную лапу, села на землю и завыла. Сбежались на вой звери со всего леса, спрашивают: что с тобой, Лиса, ты чего воешь? А она от слёз даже сказать ничего не может. Начнёт только: "А 
  у меня... А у меня лааа-...", и всё, больше ничего не может. Жалко Лису. Тогда выглянул из-за облаков Бог: "Чего ты воешь, лиса?" - спрашивает. А Лиса и сказать ничего не может, только лапу ему показала. Пригляделся Бог: "Так что ты воешь, Лиса?" - "У меня лапа одна!" - прорыдала Лиса. Бог снял очки и говорит: "Глупая ты, Лиса. лапа у тебя не одна, а все четыре, это просто ты видишь так". 
  Глядь, Лиса. а их и вправду все четыре. 
   
   
   
  БОГ 
   
  "Что есть я?" - думал Лис, разглядывая собственную лапу. "Лапа? Это вот Лапа? А почему она (а, может, оно, - ведь я не знаю его/её - нас никто не представлял) - тут? И то, что на приделана ко мне ничего не значит. (Тут он нахмурился) 
  Может, это я приделан к ней? И что есть я? И что тогда Лапа? 
  (Тут опять замелькали всякие обрывки, мысли, события, слова...Картинки: "Лис и консервная банка", "Лис за шторой", "Лис и электрический фонарь".) ...При слове "капкан" Лиса всего передёрнуло. "Бр-р, экая гадость. И грубость - стальным железом по живой лапе. Больно, бо-ольно! У-у..." - огорчился Лис, сострадая всем, попавшим в капкан. "А маленькие лисята? Да я же своими лапами вот стирал крошечные распашонки и чепчики Лисучку. И вешал сушить на верёвочку. Они же совсем тоненькие, на маленьких тёплых лисучков... И на них же - стальной капкан?" 
  Лис плакал. Он плакал час, и плакал два, и всё прижимал к себе своего маленького Лисучка, и гладил присмиревшую Лису. Он жалел, жалел всех-всех! "Господи! - сквозь слёзы молился Лис. Помоги нам всем, Господи, помоги! За что убивают нас? И неужели всем этим женщинам - тонким и нежным не стыдно носить шапки из нас? Ведь каждую, прежде, чем надеть, надо было убить!" 
  А ночью Лису приснился Бог, который плакал, как он, и жалел, жалел и гладил бедных малых своих. Утираясь рукавом, Бог говорил: "Плачьте, лисы. За страдание воздастся вам. А люди... - им горько". 
   
   
   
  АНГЕЛ 
   
  Ночью к лисам приходит рыжий ангел. Он укрывает лису, свернувшуюся под кустом на снегу, рыжим одеялом, подтыкает одеяло со всех сторон, и лиса улыбается, тепло лисе во сне. 
  "Что, - говорит ангел, - угрелась, рыжая, а?". 
  "Угу", - отвечает Лиса, и спит 
  "А что, - осторожно спрашивает ангел и опускает глаза, - может, пора уже честь знать, а?" 
  "Это ты о чём?" - спит Лиса. 
  "Ну, ты знаешь, - отвечает рыжий ангел, наверное, в сотый раз. Но не сердится, он ангел, - Пошли на Небо, лисица, сколько же можно тебе вот так под кустом на снегу, вот тут! Не по-людски." 
  "А я нелюдь и есть, - отвечает Лиса, и переворачивается на другой бок. - Не, я еще тут поживу." 
  И спит себе, под рыжим одеялом, а ангел, вздохнув, стоит. Ему стоять до утра. 
  Над каждой лисой в мире ночами стоит рыжий ангел, на небо зовёт. 
  Но с нами рыжие пока. Ещё здесь. 
   
   
   
  Весенний бег 
   
  Быстрый бег под луной, долгий, весенней тропой, забрызганной лунной мукой в прозрачном лесу. Чернеют кусты, появляются, близятся и сливаются, проносясь - каждый куст говорит своим голосом, будто другой зверь. 
  Бег, бег под луной, а где под горку - быстрей. Лапы ту-ту-ту.., лапы тррррр.., лапы туруп-туруп-туп - там, где тропу подъели ручьи, приблизилось и - пронеслось облачко звука, утихло вдали. 
  Кто-то один стоит в шапке, пальто, зарешёченный тенями голых деревьев. Слушает, слушает: мне бы так, мне... - да куда уж ему. 
  Лапы ту-ту-ту..., лапы трррррр под луной - так один, только, Лис. 
   
   
   
  Письма 
   
   Одно из писем жене Лис начал так: "Лиса моей души!..", а другое иначе: "Любимая Лиса, очей очарованье...". Третье надписал крупно: "ЛИСА", но не отправил, потому что от волнения продолжать не мог. 
   
   
  Тщетное 
   
  Уходя, Лис запирал дверь снаружи, чтобы Лиса не убегала. Правда, крючок было легко открыть, но помогало: Лиса не убегала. 
   
   
   
   
   Анальгин 
   
  Когда у Лиса болели зубы, он думал. 
   
  ...Когда не болели - ел. 
   
   
  Хозяева 
   
  День прошёл и прошёл. Мягкою лапой Лис гасит свечу, вытянув губы в трубочку, дует на красного муравья. Тот проползёт фитилём, пыхает и умирает. Муравья сразу жаль, ну так вот спички, да потом же опять гасить. ...Вот, если ждать, замеревши над мёртвой свечёй, то появится мысль. 
  Скоро... 
  Скоро... (Муравья всё ещё жаль). 
  Скоро... 
  Мысль: свеча тухнет и пахнет плохо. Плохо, это вред - думает Лис. Думает. Думает... Всё, муравья не жаль. 
  Локтем он больно опирается об стол, локтем. Локтем... Слово теряет смысл. Слово без смысла, когда в кухне тёмной норы умерла свеча. Тишина, только печка живёт. Устал Лис за день, глаза закрыл, под веками боль шипит. Если ждать, боль уйдёт со слезой, но тут тьма, что закрой, что открой глаза, только печка живёт в тёплой норе, отрытой собой, лапами, в этом вот месте. 
  Дом. 
  ...Отсветы из конфорки: точки, полоски, розовые пятна нагретого чугуна. 
  Что-то сипит в печи. Пересыпает себя само, на тарелку сажает, на тарелке сидит, ножки свеся, летает на угольке. Говорит слова печи: горячие, с писком, куря дым в трубу. Горячо. Изнутри печи чиркает, со свистом всасывает чёрными лёгкими, щёлкнув пальцем, закуривает из огонька. Закуря, глядит в небо через трубу. В небо - из чёрного, в вечное - из догорающего по утрам, в самые звёзды - из сажи печи, печёнки норы. Кепка его на затылке, лоб чумазый, глаза с прищуром: весёлы, горячи, с просверками чёрные белки. Самое время его и, в сапогах гармошкой, горит оно, ходит, поёт, знает в печи всё внутри. Его дом. 
  Есть белёная стена печи - это лисицу греть. Плита печи - где чай, его потолок. Есть труба - вверх, в сердце неба, и горит-горит, шепчет, сыплется, бегает огоньками, не спит. Курится. Курит горячее, улыбается. 
  - А тебе, Лис, пора уж, пора. 
  - Горишь, печь? 
  - Горюгорянезнаю. 
  - Ну, гори. А я - спаать. 
  Бул-тых. 
   
   
   
   
  Жить, кружась 
   
  Над окном Лисы свил гнездо стриж. Да не один, а два и снесли яйцо. 
  - Съешь ты его, - советовал Лис. 
  - Не-а, - отвечала Лиса, пощёлкивая когтём по горячему от весны подоконнику. - Я жду птенцов. 
  - И после, съешь? - подняв брови, догадывался Лис 
  - Не знаю - не знаю, - вдруг закружась по комнате, отвечала она. - У меня странный нрав. 
   
   
  Скакать 
   
  Лис навязал бантики по хвосту. Числом семь и все разных цветов. Бабки ходили вокруг на четырёх ногах и сочувствовали Лисе, барсук принёс порошок, и только маленький Лисук спросил: 
  - Это для радости, да? 
  - Да. - ответил Лис и взял того на Алтай - скакать. 
   
   
  Злато 
   
  Лис приходил на берег голубой реки и тихо стучал по выбеленному водой стволу. Из трухлявого ствола вылезали муравьи и клеили золотые песчинки Лису на нос. 
  - Инкрустированный нос! - говорил Лис и очень носом гордился. А с муравьями оно пел, катая их на хвосте 
   
   
   
  Лих Лис 
   
   
  Как уже говорилось, лих был Лис. Хитр, быстр и лих. Лиса так и говорила: 'Лих Лис'. 
  ...А ей-то Лисе что, чистая гордость - её, ведь, лих Лис. 
   
   
   
  Енот 
   
  Главный враг лисов - енот. Но не простой, а сталевар. Его никто не видел, но все знают: в ботинках, ростом с сосну и молчит. Книга есть: 'Енот - опасность для цивилизации' 
  Еноты трудолюбивы, все они лётчики, Валерки и алкаши. Но главное: каждый енот - сталевар. 
  (И, двух мнений нет: енотовидная собака - собака ужасная) 
   
   
  Есть у лисов еще более страшный враг - бальчиковый енот. Он ходит строем, держа на плече сосну. Но об этом не вслух. ...Лишь переглядываются. 
   
   
   
  Под крылами 
   
  Одно время письма и статьи Лис начинал эпиграфом: 
  'Под крылами у меня всяческая гадина, 
  Зато в клюве у меня вкусная помадина' 
   
   Абу-ль-Масуд-ибн-Маслама-ибн-Саддат 
   'Песни ворона' 
   (авторизованный перевод с белорусского) 
  - и оно выходило мудрей. 
  Да он бросил. 
   
   
   
  Белеть 
   
  'Человек неизменен, совершенствуется только охотничье оружие'. - записал Лис и пригорюнился. 
  Переписал: 
  'Человек неизменен, совершенствуются лишь средства его истребления'. 
  - Легче не стало. 
  "Человек неизменен... - начал он, и вдруг дописал. - ...но иногда любИм." 
  Поставил точку, свернулся, уснул, а лист остался. 
  Белый для темноты 
   
   
   
  Обыденность 
   
   
  Обыденность состоит в том, что ты Лис, и в том, что вор. И в том, что можешь долго-долго плыть тёмными водами Круглого озера, заглядывая за камыши и носом раздвинуть кувшинки в затонах за ними, где воду держат песочные берега. Там тени рыб, пятнистых, стоящих в воде глубже лап, толстых и медленных рыб. Бело-пятнистых - хотя ты и вор. 
  ...И водомерки на циркульных ножках у самого глаза, разрезанного пополам стеклянной линией между воздухом и водой, или поднять голову для яркого селезня, выехавшего из камышовой протоки на гладь цветным утюжком. Поднять голову и глядеть, держа одну позу, а капли сами стекут по носу к губам - щекотать и капать, сгибая усы. Ондатра серым мешочком ещё суетится руками у своего носа, сморщенного - как не наморщиться носу, когда его скоро-прескоренько трут? 
  А ты вор. Ты Лис и широкой волчьей груди у тебя нет. Белая, на рыжем, узкая грудь, а в ней сердце, живой. Живой ходит ночами, след в след попадая, след в след идя, сопя в ладонь. По сторонам не смотри, по сторонам едят, и лис. Поэтому звуков тебя нет, звуков полна ночь, тех звуков полна грудь, живой. Но тебя нет, потому что большая Луна, большие деревья, большие волки, огни. Русалки большие, прохлада, туман сырой-сырой, большая сова неслышно летит, глядя: больше - съест, нет - она дальше неслышно. 
  И тысячи звёзд есть, и дом, откуда тепло, там река под холмом, реки плоский кнут, отсвечивает в темноте. Всё есть, один ты не есть. Потому что не ел, потому что голодного нет. А съешь - будешь. А нет - нет. Не будешь. Останется ночь. И тусклая река. И звёзды. Тысячи их, звёзд. В черноте. 
  - Ну и что тут нового, вор? 
  Только обыденность. 
   
   
  Николай 
   
  Лис, перед зеркалом, примерил имя Николай. 
  - Лис Николай, а что? Тропой идёшь, а ты - Николай. Весь такой Ни-ко-лай. А если погладят по спине, то Николааааааай, Николаааааааюшшшшшшкааааа... 
  Это не Альберт: "Лис Альберт" - с ума сойти. Со стороны оно и лестно, выделяет, а попробуй Альбертом сам поживи. "Альберт" - белые гольфы с зайчиками, стрелки на шортах, манжеты, галстук... - Бр-р! Повеситься на берёзе, покачиваться три дня в ветерке. Мелькая. Потом Альбертом завоняет. Бр-р-р. 
  Нет, Николай - это хорошо, хорошо. 
  Не отходя от зеркала, Лис прикладывает имя справа, поворотясь в профиль... Потом слева, в три четверти, скосив в отраженье глаза. Слева Николай особенно шло к лицу: не морщит, вытачки все на месте. Лис повертелся вправо, влево, сел на круглый стул, сбросив небрежно хвост, натягивая сапожки Николай, замшевые, синие. Натянул, потопал в пол: колодка хоть куда. Поглядел еще в зеркало: ну, царь. Вылитый. 
  Магазинная девушка из-за плеча в зеркале улыбалась ему ободряюще. Лицом она говорила: а вот стань Николай, и тогда... И погромче: а будь ты Николай, то мы... И, так же, почти фамильярно: Ну, Коля-аша... 
  Лис встал, скинул всё и - под солнце, косогорами вдаль, оставив глубокие следы на мокрой земле. 
   
   
   
   
  Птиц переводят 
   
  Больше всего Лис не любил авгуров. 
   
   
   
  ЦВЕТА 
   
  Раз. 
   
  Однажды Лис долго шёл по дальней горе, между колючих фиолетовых кустов. Лис бежал и шёл, а яркие фиолетовые шишечки застревали в рыжем меху. Он вышел на вершину и увидел: за незнакомой ему горой сворачивается туман, и уже ничего не видно. Тогда Лис пошёл вниз, туда, где сгущались зелёные сумерки, потерял цвет, и утонул в них. 
   
   
  Другой раз. 
   
  Лис долго бежал и смотрел на траву и лес, словно через голубые очки. И вдруг вышел к озеру. Озеро было Сиреневым. Лис постоял на берегу, где крупные песчинки светились фианитами, раздумчиво потоптался, оставив следы, которые сразу же превращались в сиреневые цветы. А потом вытянул морду, шумно вздохнул и, осторожно поплыл. Сиреневая волна шла широким углом. Вода дымилась, Лис плыл, постепенно превращаясь из обыкновенного (хоть и старого, и хвостатого) Лиса в Лиса необыкновенного, сиреневого. Только хвост и уши держал над водой и они сохранили прежний рыжий цвет. 
  Потом сгустился голубой туман и в нём пропал из глаз лис, но еще несколько времени было слышно, как иногда всплёскивала у бока вода. Потом ещё сгустился туман, и не стало видно совсем. И не слышно. Так и уплыл Лис.