Название: Котиные сказки: эпизод I
Он откинулся назад – от монитора пишущей машинки в прохладную тень подголовника огромного кожаного кресла. Перед уставшими глазами поплыли яркие разноцветные прямоугольники. Он поморгал, привыкая к окружающей полутьме, потянулся, разминая затёкшие плечи, и тут боковым зрением заметил кота. Кот сидел на балконе и смотрел на него сквозь панорамную дверь. Ему показалось, что кот – серебристо-серый, с янтарными глазами и белым мехом в ушах. Он повернул голову и присмотрелся. Силуэт кота явно прорисовывался сквозь дверное стекло, подсвеченное с улицы разноцветными рекламными огнями. На улице стояла колючая снежная февральская ночь. Ветер струил мелкий снег тускло сверкающими потоками, которые змеились, сплетались и перемешивались за окном. Огромный ситивизор, укреплённый на стене противоположного здания, подсвечивал снег, окрашивая его в самые невообразимые сочетания цветов. Он некоторое время любовался стремительным танцем снега. Словно мех играющих драконов – подумалось ему. 
Кот продолжал смотреть в комнату. Он встал из кресла, утопая по щиколотку в ворсе ковра, подошёл вплотную к балконной двери и присел на корточки, чтобы рассмотреть животное. Это действительно был кот, и довольно крупный. Тёмно-серый мех зверька играл на ветру, янтарные глаза неотрывно смотрели на него. Он опустился на колени, почти коснувшись лбом стекла, и тут кот прыгнул в комнату сквозь стекло. Толстое противовандальное стекло балконной двери на пятьдесят третьем этаже. 
Он очнулся и понял, что лежит на полу у выхода на балкон, уткнувшись носом в стекло. Ветер по-прежнему играл со снегом, сплетая из его потоков бесконечные узоры. 
Его первая мысль была о коте. Силуэт животного, сидящего по ту сторону стекла, отпечатался у него на сетчатке, но за блеклым призраком, застрявшим в памяти, уже ничего не было. Кот бесследно исчез. Он перекатился на спину, с удивлением осознав, как ему не хочется подниматься с ковра. Отсюда, снизу, всё принимало непривычный ракурс, а непривычная обстановка порождала непривычный ход мыслей, даже самых  простых. Он некоторое время полежал так, привыкая, наблюдая, как всё в голове перекатывается с боку на бок, устраиваясь поудобнее. Тёмный массивный интерьер, тяжёлый дубовый стол с точёными ножками, огромное кожаное кресло – всё давило, нависало, как над узкими улочками старого города нависают современные небоскрёбы. Он перебрался под стол и увидел его крышку снизу, заметив между делом, что планка, которая удерживает ящик стола в крайнем выдвинутом положении, уже почти слетела с шурупов и стоит её подтянуть.
Здесь, под столом было уютно. И дело было не в воспоминаниях детства, в которых именно этот стол служил ему рыцарским замком, пещерой, полной чудовищ, космопортом, больницей, заводом по сборке и ремонту людей и тысячью других игровых ипостасей. Дело было в ощущении, которое он получил, попав сюда вновь. В новом, взрослом ощущении. В тонком запахе старого дерева и коврового ворса, в тусклых бликах уличных огней в безудержно дряхлеющей полировке, в ощутимом весе дубовой столешницы, опёртом на столь же ощутимую монументальность ножек. Он оглянулся, потом, просунувшись в проём кресла, стащил со стола пишущую машинку и убавил яркость подсветки экрана почти до минимума. Теперь под столом стало ещё уютнее. Вместо ножек и столешницы вокруг сгустилась уютная, тяжёлая, мягкая, с тонким запахом стареющей древесины темнота.
Он свернулся клубком, переключил машинку на рукописный ввод, чтобы удобнее было работать одной рукой, и начал новый абзац со слов: „Я понял что такое „точка зрения“, лишь ударившись головой о стекло, когда пошёл посмотреть на кота, которого, возможно, и не было вовсе. Я понял многое из того, что было и не было сказано. И я понимаю, что неоткуда взяться коту на балконе пятьдесят третьего этажа восьмидесятиэтажного здания. Мне всё равно, насчёт кота, потому что теперь я уверен в его существовании на все сто процентов. Я даже готов сказать, что он гораздо реальнее всего, что я видел раньше. И всего, что я вижу, чувствую и понимаю теперь. Этот кот только лишь вопросом о своём существовании изменил мою точку зрения на многие вещи“. 
Он поставил точку, дождался, пока машинка распознает его почерк и закрыл глаза, вслушиваясь в атональное многоголосье ветра, поющего в растяжках гигантского экрана ситивизора на противоположном здании.