Название: На охоте
 	
Поваленное дерево было не просто большим – огромным: не меньше двадцати прыжков в основании ствола, и такое длинное, что оба его конца – и обтрепанная крона, и воздетые к небу скрюченные корни – терялись далеко в подлеске. Оббегать его кругом значило затратить уйму времени, а поворачивать назад было уже поздно – собаки буквально наступали ему на пятки. Оставался лишь один-единственный выход, и, как обычно, тело додумалось до этого быстрее разума – под густой зимней шерстью волной прокатились мускулы, а со следующим ударом сердца молодой волк уже взлетел над землей в великолепном прыжке, достойном могучего горного барса, но уж никак не серого охотника долин. Зацепись он лапой за сучок или ошметок коры – и он полетел бы кубарем, как получившая пинка подзаборная шавка, после чего уж вряд ли поднялся бы на ноги. Но – обошлось, и, мягко приземлившись на пестрый ковер опавшей листвы, зверь побежал дальше, стелясь над жухлой осенней травкой в череде длинных, текучих прыжков, словно клок косматого утреннего тумана. Он бежал уже довольно долго, и порядком устал, но сдаваться не собирался и, усилием воли гася накапливающуюся в лапах мертвящую слабость, он мчался все дальше и дальше, углубляясь в лесную чащу... Когда началась псовая охота, молодой самец сдуру бросился в сторону, треща кустами и, естественно, привлек на себя внимание собак, что с лаем бросились следом. Он удирал, сломя голову и не особо глядя по сторонам, а когда наконец взял себя в лапы и оглянулся по сторонам, то с ужасом понял, что оказался в совершенно ему не знакомом лесу. Собаки же не отставали ни на шаг, гоня его, как он, бывало, гнал зимой молодого оленя, ни на миг не сбавляя бешеного темпа и сменяя своих уставших товарищей, чтобы не дать измученному волку ни мгновения передышки. И теперь эта бешеная свора была уже настолько близко, что, когда зверь ненадолго приостанавливался, дабы обогнуть кучу бурелома или поднырнуть под низко нависшие еловые лапы, он чуял их запах – терпкий душок, в котором отчетливо чувствовалась кислая человеческая вонь. Рабы двуногих... На какой-то миг в душе дикого охотника вспыхнула былая гордость, и угольно-черные губы изогнула презрительная усмешка, тут же сменившаяся яростным оскалом, когда, мельком оглянувшись через плечо, он заметил среди редкой листвы косматый желто-бурый мех. Тухлое мясо! Вздыбив всклокоченный загривок, запыхавшийся зверь резко свернул в сторону, стремясь сбить погоню с толку и вырваться из поля зрения, но слегка подопревший слой опада от столь неласкового обращения соскользнул по влажной земле, и молодой волк, потеряв равновесие, неуклюже рухнул на бок, едва не переломав себе все ребра о выступающие древесные корни. Падение было не слишком серьезным, но эта досадная задержка сократила и без того не великое расстояние, разделявшее его и исходящую истерическим лаем свору, а потому, едва вскочив на ноги, волк, поджав хвост, опрометью бросился в густой кустарник. Язык словно раскалился в его пасти, и он вывалил его наружу, чтобы, ярко-красный, он знаменем реял по ветру, в уголках губ медленно засыхала едкая желтоватая пена, но чуть раскосые зеленовато-желтые глаза его по-прежнему горели яростным огнем, и, пока пылало это пламя, молодой волк не собирался сдаваться! Один раз ему даже удалось ненадолго задержать собак, когда дорогу ему пересек узенький лесной ручеек – поняв, что это его шанс, зверь бросился бежать по воде, вниз по течению, чтобы движение воздуха, вторящее направлению бега потока, не донесло до носов его преследователей предательскую струйку запаха – а он сейчас пах очень сильно! Уловка сработала – во всяком случае, стройный, «гончий» голос своры расстроился, сменившись смущенным тявканьем, и волк даже, было, понадеялся, что ему удалось их провести, но вскоре кто-то из собак отыскал то место, где он вышел на берег, и погоня возобновилась. Этот волк был молод, ему только-только минуло две зимы, и он был сильнее и выносливее любого пса, но даже его прыти был отмерен свой предел. И когда он едва не споткнулся на ровном месте, потому что лапы уже отказывались его держать, то понял совершенно точно и ясно: это конец. Сожалел ли он об этом?.. Пожалуй, что нет. Животные редко задумываются о том, что бы было, если бы..? В их суровом мире нет места сослагательному наклонению – его придумали люди, потому что научились мечтать. А молодому волку мечтать было не о чем. И не о чем сожалеть. Возможно, будь он не зверем, а человеком, он бы и вздохнул о своей подруге, которую ему так и не довелось встретить, или о волчатах, которых у него уже никогда не будет... но – он не был. И не стал. Собаки уже почти дышали ему в спину, а потому, дождавшись, пока они совсем приблизятся, он резко развернулся и грозно зарычал, оскалив клыки и как-то по-кошачьи, горбом выгнув спину. Он не особо верил, что, измученный и мокрый от страха, с клочьями собственной пены на груди, он сумеет напугать полдюжины свирепых охотничьих псов, приученных гнать и травить ему подобных, но, во всяком случае, он был готов показать им, что по-прежнему способен драться и располосовать горло любому, кто приблизиться хотя бы на один шаг!.. Вот только собаки, надо сказать, тоже были далеко не глупы. Они прекрасно знали, что подходить к загнанному волку – это верная смерть, и потому, как только жертва остановилась, они тоже замерли на месте, ворча и даже огрызаясь в его сторону, но и не пытаясь самолично прикончить ненавистного врага. Их яростный, захлебывающийся от злобы лай далеко разносился над лесом, и, несмотря на всю свою молодость, волк понял, чего они добиваются. Сами они ни за что не полезут на его клыки, а потому зовут своих хозяев, умеющих убивать издалека – людей... Яростный рев вырвался из волчьего горла полузадушенным стоном, и молодой волк каким-то судорожным, последним рывком бросился в сторону... но тут же коротко взвизгнул и покатился по земле, а когда тяжелое серое тело наконец замерло, то стало видно черное оперение стрелы, торчащей из его бока. Было больно, так, что слезы на глазах выступили. Но волк лежал неподвижно. Он не пытался встать, не выл и не скулил - хотя, право слово, хотелось! Он просто лежал, молча и не шевелясь, стараясь даже не дышать. Его инстинкты, древние и неумолимые, как само время, приказывали ему встать и бежать дальше, спасая свою шкуру, но, в первый раз за всю жизнь, он им не подчинился. Собаки бесновались в стороне, но ни одна не рискнула приблизиться к, казалось, уже безнадежно мертвому врагу, и волк слушал их брех, стараясь по нему угадать, когда же подойдет человек. Тот не заставил себя долго ждать, и волк едва сдержался, чтобы не застонать, когда длинная палка толкнула его в раненный бок. Ну уж нет... Серый зверь остался совершенно неподвижен, и охотник, успокоившись, нагнулся, чтобы вытащить свою стрелу. Было больно. Пожалуй, даже слишком больно. Но эта боль была ничем по сравнению с одной простой истиной: он умирает. Стальной наконечник вошел слишком глубоко, наверняка разорвав внутренности, так что, рано или поздно, но он испустит дух. Впрочем, его не особо волновало, когда именно. Гораздо важнее было другое... Губы волка дрогнули. Ну уж нет! И когда широкая безволосая лапа коснулась его шерсти, готовясь с хрустом и влажным чавканьем тащить наружу глубоко увязшую в теле зверя стрелу...
Что случилось потом – могли бы рассказать собаки, но они так и не вернулись домой после той охоты, навечно бросив людской кров... да и у кого достало бы храбрости спросить о том, после чего даже вернейшие из друзей человека потеряли свою память?..