Название: Wolffish «Не жизнь – дар. Умение жить – дар. В существовании нет ничего необычного.» Дум Джонсон(ака Андрей Грачёв) - Боже, Энни, как это могло случиться?! Свет. Тусклый свет клубится перед моим взором. Играя глубокими темными прогалинами, он то въедается в полуприкрытые глаза, то отступает в небытие. Больно… Не чудовищно, но настолько сильно, что хочется кричать. Боль тупым ножом елозит в моей голове и то стихает, то вспыхивает с новой силой. Откуда она? Почему перед глазами туман? И что это за голоса, доходящие до меня словно издалека… - Я не могу найти причину ошибки в распределительных манипуляторах корпуса биоматериалов. – проговорила какая-то женщина. Женщина? Интересно, что именно оно обозначает это слово. – Сейчас там работают проверочные боты. Они сообщают, что сбежавшие крысы, которые ушли по трубопроводам, где нет датчиков движения, с голодухи погрызли проводку, вследствие чего в камеру органического синтеза были доставлены неправильные образцы. Нет, я не могу впитывать то, что она говорит… Какая-то чепуха, раздражающая виски и лоб. О, я, кажется, знаю, что обозначают эти части тела. Тело?! Сколько слов, сколько слов… - Энни, ты понимаешь, что я хотел попытаться вырастить новый искусственный спинной мозг для крысы, а у меня на столе лежит какое-то… Какое-то животное, и… Черт, да оно же дышит! - Регистрирую обмен веществ, пищеварительную систему, мозговую деятельность, кровообращение и нервную систему, аналогичную многим живущим на планете млекопитающим. – резюмировала женщина. - Это замечательно, конечно, но по всем законам логики, оно умрет менее, чем через сутки из-за недостатков органических соединений. Его кровь слишком токсична для него самого. Печень не справится, и все это время оно проведет в жутких болях. Лучше его усыпить. – а это уже был низкий приятный баритон. Говорил четко, логично и с поставленным нажимом на согласные. Властный, эм… Властное существо. Что-то не нахожу подходящего слова для обозначения окружающих. - К сожалению, Гордон, я не могу тебе позволить этого сделать. Тот, кого девушка назвала Гордоном, видимо, несказанно удивился возражению. - Ты препятствуешь мне? - Я запрограммирована на то, чтобы полностью тебе подчиняться в любом случае, кроме фундаментальных нарушений. Ты можешь приказать мне не применять эти законы в отношении себя, кроме прямого приказа убить объект «Артемус Гордон». В случае, если тебе угрожает опасность, я могу уничтожить любой объект. Однако, в случае отсутствия таковой, я не могу убивать живых сознательных существ. - Но ты же отпускаешь крыс на смерть в экспериментах, да и других некоторых животных… Чем же здесь тебе не эксперимент? - Конституция созданного существа имеет в себе строение мозга, не похожее ни на одно из известных мне доселе. С точностью в 87,561% я могу утверждать, что оно умеет мыслить, проводить простейшие анализы и решать несложные задачи. Вкупе с анализом его энцефалограмы, это дает вполне достаточные основания полагать наличие сознательных черт. - Например? - Характер, эмоции, чувства, переживания. А главное – личность. - Значит, он… Фуррь? - Исходя из строения тела, я бы не спешила с выводами… Теперь ты понимаешь, я не могу убить это. И помочь не могу – слишком сложна ошибка, его породившая. Даже я не в силах что-то сделать. Нужно менять молекулярные уровни, что невозможно при всех известных нам технологиях. Где-то слева зажужжала странная конструкция на колесах, которая поднесла хозяина баритона ближе. Над бедным мокрым созданием склонилась морда белого снежного барса в стильных черных очках с массивными стеклами, сквозь которые почему-то нельзя было увидеть глаза. Сейчас они выражали больше, чем слова, сказанные в следующий миг. - Эххх… Жаль мне тебя, маленький фрик. Прости нас за нашу ошибку. И перед тем, как очередная порция боли под головой заставила его потерять сознание, наш герой оценил сказанное ему добрым голосом, полным сострадания, примерно так. - Как он сказал? Фик? Фик… Интересно… Наверное, меня так зовут. И тьма холодным поцелуем отгородила его душу от полной боли действительности. * * * Что же происходит? Я вообще не могу ответить на этот вопрос. Потому что нам свойственно не отвечать за то, что хаотично случается за границами нашей черепной коробки. Внутри себя ты что-то вроде бога: можешь строить в себе самые огромные замки и выдумывать далекие страны, возводить Вавилонские башни выше всяких облаков и атмосфер. Фантазия – это дар, который применять надо почаще и в нужный момент. Тот, у кого ее нет – просто кусок мяса, даже не заслуживающий права называться хотя бы животным. У животных свои порядки и свое устройство, которое не нам осуждать и оценивать. Черт, почему же сейчас я не хозяин тому, что творится перед глазами? Зачем, зачем это все мучает меня? Какие-то образы, несчастные, изуродованные, извивающиеся в мысленных спазмах. Они танцуют и поют унылые песни о своем минутном существовании. Поют мне, я знаю. Я понимаю их, но не хочу слушать то, что говорится в этих песнях. Оно причиняет мне боль. Не физическую, душевную. Оставьте меня… Отпустите мое больное воображение в прохладную, мягкую темноту, манящую и прекрасную, где я могу от вас спрятаться и забыть короткий миг сознания. Не уходят, пытаются заставить прийти в себя. Жить. ЖИТЬ. Что такое «жить»? Я знаю слово, но не понимаю, что оно означает. По всей видимости, что-то такое, ради чего стоит напрягаться. Так, ладно, уговорили. Попытаюсь если не сделать это ваше «жить», то хотя бы изобразить его. Тени ушли, возвращая голове возможность мыслить и, что прискорбно, чувствовать свое тело. Кстати, интересно, какое оно это вместилище, из которого я вообще думаю? Мне не понять на ощупь и пошевелиться боязно. Правда сейчас что-то находиться в нем совершенно неприятно, причем везде – от головы – до… До чего-то там, в другом конце. Вот бы осмотреть себя, может, сделал бы какие выводы. Для начала разлепим зенки, которые заплыли чем-то мутным и вязким. Из-за этого вещества предметы вокруг казались размытыми, словно пропущенными через полиэтиленовую пленку. Надо проморгаться. Ну-ка… Нет, попытка не приводит к должному результату – жидкость забилась в углы глаз и стала стекать вниз, оставляя за собой водянистые шлейфы, неприятно холодящие собой то, чем я покрыт снаружи. Однако, зрение улучшилось и в пределах поворота глазных яблок появилась возможность осмотреть мой… Назовем это место домом. Условно, конечно. Итак, я лежу на сером холодном кафельному полу, сияющем от источников света, расположенных сверху. Стены здесь тоже кафельные, справа и слева, одинаково серые и играющие яркими бликами. А прямо передо мной блестящая металлическая решетка с каким-то замысловатым замком. Думаю, она здесь не спроста: либо меня от кого-то защищают, либо кого-то защищают от меня. Наверняка второе, ибо с самого начала я подозревал, что все происходящее вокруг довольно странно. Хм, а ведь откуда-то я понимаю, что странно, а что нет. Перед решеткой сдвоенная пластиковая миска с водой и чем-то еще, выглядящим очень привлекательно. Чувствую, как в сплошном комке боли внутри проснулось еще одно чувство, которому сознание тут же нашло определение «голод». Так, надо бы добраться до еды и постараться утолить потребность в пище: ощущать два неприятных чувства – уже слишком. Пытаюсь шевельнуться и понимаю, что имею две конечности где-то позади тех мест, которыми я слышу. Конечности гнутся только посередине. А еще они какие-то плоские и неуклюжие. Подгребаю ими под себя и то, что я бы назвал животом, отлипло от кафеля. Ага, я еще и мокрый, вот почему мне так холодно было лежать на нем. Пытаюсь повернуть шеей и разглядеть свои бока, при этом ухватить взглядом оставшуюся часть помещения. Словно пьяное, существо еле держалось на ластоподобных конечностях и выгибало еще мягкий позвоночник, который с каждой секундой становился все крепче. Оно с тоской глянуло на вытянутую, коническую тушку, оканчивающуюся раздвоенным китовым хвостом, покрытую жестким белым мехом на всем своем протяжении. Без толики удивления приняв свой внешний облик позади головы, белый пушистик сделал неуклюже несколько дрожащих шажков к вожделенной пище, оказавшейся жаренным окорочком. Было отмечено, что данное блюдо пришлось созданию по вкусу и, запах жарненой курочки был отложен в сознании на случай обнаружения аналогичного продовольствия. Кстати, запахи различались прекрасно, словно кто-то разбросал в воздухе цветные флаги разных стран. Вот желтоватый соленый дымок вьется по углам и ведет в маленькую расковырянную щель, откуда несколько секунд назад раздался тихий писк. Ткань других запахов темно-масляного цвета градиентной радугой раскинулась за решеткой и готовилась обновиться, когда там, под светом маломощных ламп, вышагнул паукообразный механизм с застеленным стальными пластинами торсом, красными окулярами, сжимающимися под силой фокусировочных двигателей и странными круглыми трубками на «руках». Робот грузно повернул свою тушу к существу и уставился сквозь прутья прямо в глаза нашему герою. Фик, как он решил себя точно величать, бесхитростно смотрел на страшный облик стального паукообразного и невольно восхищался сложностью суставов, красотой металлических листов на его лапах и торсе, а также угрожающим красным свечением за злобно скошенными разрезами брони. Правда, он не мог дать определения и малой части того, что видел перед собой, но вид страшной машины завораживал. Понятие «враг» было незнакомо Фику. Защитно-штурмовой бот «Скорпион» подвинулся, пропуская к двери хозяина другого, очень приятного, голубоватого запаха, обнимающего ноздри при попытке его вдохнуть. Он катился на черной инвалидной коляске с электроприводом и эхолотной координацией, позволяющей не собирать углы в случае особой близости к ним. Колеса тележки развернули белого снежного барса к странному созданию, и робот уперся дулами в маленького пленниками сквозь решетку с намерением превратить камеру в руины при любой попытке к агрессии. - Энни, оставь нас. «Скорпион» втянул дула обратно и, зыркнув на уродца, пошел патрулировать коридоры дальше. Наличие таких же темниц по ту сторону коридора отнюдь не порадовало нашего героя, в них могли быть соседи намного менее дружелюбные, чем он сам. Белый барс приложил палец замку, открывшемуся в то же мгновение, и закатился к Фику в гости, имея на коленках небольшую черную коробку. Артемус Гордон – великий ученый современности, живущий совсем один в огромной лаборатории и занимающийся прикладными науками, верил в клонирование, в параллельные миры и настоящих пришельцев. Однако, он не мог поверить в то, что совершенно случайным образом, из смеси ДНК, в которой, между прочим, участвовало его собственное, получилось новое, способное к жизни существо, которое при этом еще и могло мыслить, как фурь… И барс желал это проверить. Сидя на инвалидном кресле, подперев голову рукой, ученый смотрел на маленькое создание и не мог собраться с мыслями. Спешу напомнить, что помимо паралича ног, Гордон был еще и слепым, а потому носил очки, созданные им же самим. Они позволяли ему видеть черно-белые контуры предметов и некоторые типы свечений, что в данный момент особенно важно. Потому что существо, которое он про себя назвал «волкорыб» смотрело ему в глаза немигающим взглядом, слегка светившимся и таким… Таким понимающим. Казалось, в этом взгляде сосредоточилась вся твоя жизнь, ее сущность и смысл. И смерть, и боль, и радость – все в нем. Это создание умеет смотреть, как Господь… Взглядом, не имеющим эмоций, но таким суровым и теплым одновременно. От этого взгляда Артемусу становилось страшно, и барс поспешил переключить внимание на более насущные вещи. Из коробки было извлечено небольшое прямоугольное зеркальце, которое заняло позицию у ног Гордона, прямо напротив Фика, тут же им заинтересовавшимся. Сначала он наивно предположил, что в этой странной серебристой пластинке кто-то сидит, наблюдая за ним. Волкорыб фыркнул и подковылял ближе, не обращая внимания на то, как снежный барс с опаской положил руку на пульт кресла для вызова штурмовика. Как и следовало ожидать, Фик быстро понял, что в зеркале никто не живет, а сидящее там животное – это он сам. «О, премного благодарен… Удобная, должно быть, штука: глянул туда и видишь, какой у тебя незамысловатый вид… А вот это усатое, с белой шерстью, должно быть, я… Морда вытянутая, с черным носом, белые усики, большие уши… Эти, как их… Ла… Ласты, что ли? Пожалуй, да. И сзади, но только одна сдвоенная ласта. Нууу… А то, что я такой, это нормально? Меня вот не напрягает. Хотя вот где-то на затылке чешется мысль, что я вот какой-то не такой… Может, все дело в усах?» Фик вопросительно посмотрел на барса в надежде, что, возможно, он прокомментирует какую-нибудь часть тела, что не в порядке. Но Артемус ответил не менее вопросительным выражением морды. - Энни, он понимает, что это его отражение. - Я же говорила. – резюмировал женский голос. - Ммм… Ты… Ты понимаешь меня? – этот вопрос, как решил волкорыб, предназначался ему. «Да» - Тяф! Что за... Я что, не умею говорить? Думать, значит умею, а болтать – нет… - Эм… Если ты действительно меня понимаешь, тяфкни два раза. – вежливо попросил Гордон. - Тяф. Тяф – Медленно и с расстановкой пролаял Фик. Снежный барс задумался. - Давай договоримся… - спустя какое-то время решил он. – Один «тяф» - это нет, а два – это «да». - Тяф, тяф. - Замечательно. А теперь маленький тест на интеллект… Дважды два будет пять? - Тяф. - Шесть? - Тяф. - Четыре. - Тяф, тяф. - Энни, ОТКУДА?!?! Откуда он может это знать?! – взревел Артемус, обращаясь к потолку. - Я не знаю, Горди, возможно, это обрывки твоей памяти. Специально я в камере биосинтеза ничего не пересаживала. - Ох, горе мне горе… Что мне теперь с ним делать, а? - Я думаю, что у него стоит взять анализ крови и научить читать и говорить. На всякий случай. - А ты сможешь это сделать? - Арти, это будешь делать ТЫ. - Но почему? – искренне возмутился барс. - Ты хочешь, чтобы ребенка воспитывали стальные конечности и экраны? Сделай доброе дело, побудь папой. Ученый потер виски. - Ох-хо, нацеди-ка мне «Валокордину» в коньяк… - Не ленись. – потребовала дама. – Я знаю, ты справишься. Там как раз в коробке кое-что припасено… - То-то я думаю, что зеркало не может быть таким тяжелым… - крякнул барс, вытаскивая из коробки увесистую книжку. На ней были выгравированы буквы, а потому у ученого была возможность видеть их. - Ага, «Азбука». Давно не держал в руках подобной литературы… - Повторение – мать учения. - Угу. – пробурчал он, открывая первую страницу с большим ярко-зеленым арбузом. – Ну, приступим… Подойди-ка сюда. - Тяф? – наклонил морду Фик, прикидывая, насколько сильно сейчас придется напрячь голову.. * * * - Вот я знал, что это глупая затея… - А. – с нотками лая выдавил из себя волкорыб. - Знаешь, когда ты тяфкал, было проще. - О. Ученый катился по прорезиненному насту, по направлению к своей комнате на одном из верхних уровней лаборатории A.G.E. Он выпустил Фика из изолятора, позволив ему неуклюже перебирать ластами по полу, семеня рядом. Несмотря на забавность движений, волкорыб не уставал, передвигаясь по суше(в то время, как его тело было в принципе, предназначено для воды). Артемус еще не придумал, как назвать своего нового друга, он и не подозревал, что Фик уже избрал себе имя. Автоматические двери спальни раскрылись, и металлический интерьер подводной лодки сменился домашним уютом. Несмотря на рабочий тон и педантичность в работе, в домашнем убранстве Артемус аскетизм не любил. Нет, тут не было мебели антикварного вида, или массивного фарфора в вазах. Тут преобладал некоторый хай-тек стиль вперемешку с теплыми бежевыми и бордовыми тонами, плюс стекло в столах и барной стойке, отделявшей с одной стороны кухню от спальни. Довольно просторное помещение, не нагрузившее себя дверями ради простоты использования. Вот, что любил Гордон. За кроватью намечалась дверь, ведущая в совмещенный санузел, куда и не преминул зайти барс. Здесь имелась навороченная, сверкающая белым душевая кабинка, биде, унитаз и большая ванна. Больше ничего – весь уход и уборку осуществляла Энни. - Так, вот если припрет нужда… Ее справлять вот сюда. – барс указал на белоснежный унитаз, вслед за чем волкорыб заглянул туда, закинув на стульчак ласты. – Ты ведь мммм… Справляешь нужду, да? - Тяф, тяф. - Я так и думал. – ученый повернул голову к биде и сообщил. - Вот там можешь купаться и… Он не успел договорить, потому что звук спускаемой воды, начавшийся с веселого «плюх» не терпит игнорирования. Волкорыб заткнул своей тушей дыру в сантехнике и выглядывал из-за ободка, словно из окопа, одной лишь мордой. Голубоватая жидкость, встретив пушистое препятствие, стала стремительно подниматься вверх и слегка пролилась, прежде чем с глухим «чпок» Артемус освободил Фика из керамического плена. «Хм, наверное, этим не совсем так пользуются…» - подумал зверек. - Энни, будь добра, убери с биде фильтр… Там тебе будет легче. - ученый почесал затылок и поморщился, когда Фик надумал встряхнуться у него на коленях. – Мне не стоит забывать, что ты еще немного животное… «О… А что это такое?» - Спать будешь на специальной подстилке. Залезешь на кровать – укушу. - Ы. - Благодарю за понимание. Пойдем дальше учить азбуку? - Тяф. - Тогда, может, кушать? - Тяф, тяф. - Видимо, окорочков тебе мало… Хм, а мне нравится этот товарищ. Не зануда, интересный…. Только вот, не понимаю, где это мы находимся. И вообще, что все это такое? А кто такой я? И зачем? Ай… Опять больно становится… Отпускает потихоньку, но если сильно напрягаю голову, то хоть вой… Слова. Нет, как это я так всем этим оперирую? А главное, откуда я могу все это знать? Этот Артемус не спроста так переживает по поводу этого вопроса – я знаю, как пользоваться головой, но не знаю, зачем мне это… Одни вопросы, как же тяжко. Ай-ай-ай, больно, больно… И Фик стал жить в A.G.E. вместе с Артемусом, удивляя ученого особенностями своего организма, его развитием и поразительной обучаемостью, не свойственной для фурря. Спустя месяц после своего появления, волкорыб научился читать по слогам и понимать письменность на русском и английском языке. Первый давался достаточно тяжело, значительно труднее наречия англосаксов, которое изобиловало универсальными формами и конструкциями. Некоторые слова зверек понять просто не мог в их семантическом плане, то есть, их значение просто не могло отразиться у него в мыслях. Зато математика принимала там вполне удобовариваемые значения и комбинации, и зверек очень быстро освоил счет, дроби и функции. Одиннадцатигодичный курс алгебры и геометрии улегся там всего за шесть месяцев – просто феноменальный результат, недоступный ни одному живому существу на Земле. Гордон подозревал, что за развитие мозга отвечает его та самая часть ДНК, что была использована в камере биологического синтеза. Сложнейшее устройство помогает за несколько мгновений вырастить группу клонированных однородных клеток, или разных, с заданной программой. Появление на свет Фика – это такой же прорыв, как, скажем, опыт пользоваться огнем фуррями много тысячелетий назад. Тут сработала теория самоорганизации материи, которая вгоняет рост любого организма и вещества в определенные рамки. По ней, если попытаться скрестить генетический материал нескольких созданий одного класса (в данном случае – млекопитающие), порожденная химера, при условии способности к жизни, приобретает набор органов, скелетное и мозговое строение в определенном порядке, что не дает появится на свет куче хаотично расположенных кишок и мышц. Правда, снежный барс сомневался в том, что этот фактор был определяющим. Аппаратная составляющая Энни позволяет следить за процессом построения клеток, однако полный контроль над ним невозможен. Иначе бы камера биологического синтеза стала бы панацеей от любого недуга. То, что волкорыб остался жив – великое чудо, заслуга его новорожденного организма, сумевшего перестроиться под собственные нужды в первые 24 часа жизнедеятельности. Между его рождением и приходом в сознание в изоляторе, как он потом узнал, прошло более 4х суток, в течение которых Фик находился в коме, валяясь на холодном полу, мокнущий от жидкости, переполнявшей организм. Но тогда Артемус не приложил ни малейшего усилия в поддержку жизнедеятельности нашего героя, потому как опасался, что интеллект существа будет направлен на агрессивное утоление инстинктов, и его все равно придется усыпить. Сам того не предполагая, ученый оказал волкорыбу великую услугу: вмешайся он тогда в рост клеток и Фик стал бы зависим от таких вмешательств навсегда, ибо его организм тогда мог расценить помощь, как собственный возобновляемый ресурс. Представьте себе животное, которое и дня не может прожить без инъекции препарата для устойчивости генотипа. Стоит не поколоть разок и существо развалиться, словно желе… У маленького зверька в запасе имелись еще несколько довольно интересных особенностей. Первая – это две дыхательных системы: жабры с легкими. Он спокойно чувствовал себя как на суше, так и на воде, а строение тела позволяло отнести его к подотряду псообразных и семейству тюленьих, для которых водяная стихия являлась родной. Также большой интерес представляла кровь Фика, сворачивающаяся мгновенно, сразу после любого повреждения. Она очень быстро лечила раны и внутренние повреждения, а по некоторым данным, могла соединяться с кровью других существ и производить тот же эффект. У него был колоссально быстрый обмен веществ, требующий обильного питания, причем любыми продуктами – волкорыб оказался всеяден. Гордону даже пришлось попросить своего поставщика Фон Рикета увеличить завоз продуктов питания ввиду особой прожорливости питомца. Хотя, через год дружного проживания, назвать волкорыба «питомцем», или даже «зверьком» у Артемуса не поворачивался язык. Это создание прекрасно понимало устную речь, умело адекватно отвечать, пускай и односложно, зачастую; а самое главное, оно о многом задумывалось самостоятельно, без подсказки. И этот факт говорил сам за себя, причем о том, чего боялся сам Артемус… Самый безумный эксперимент его жизни мог составить отнюдь не прорыв в генетике. Снежный барс самолично занимался воспитанием волкорыба и не без применения специальных проверенных методик, позволяющих воспитать другие высокие качества, помимо силы интеллекта. Одним из результатов этого подхода стало развитие у нашего героя неудержимой страсти к чтению и познанию всего нового. Гордон понял, что ему выпала редкая честь быть создателем самого жизнеспособного, мощного, но при этом бесконечно наивного, беспомощного и смешного создания, смысл жизни которого куда как выше и интересней, нежели совершенствование мозговых навыков в подземной лаборатории, в которой кроме гениального ученого и искусственного интеллекта и поговорить-то не с кем… Так прошел весь 2005 год: для Гордона ставший очередной чередой новых изобретений, а для Фика первым годом жизни, полным удивительных открытий и «приключений», как он сам их называл. Снежный барс в инвалидном кресле оценивал уровень развития волкорыба примерно на пятнадцатилетний возраст, а уровень интеллекта – на тридцатипятилетний. Правда в погоне за собственным идеалом, он упустил одну важную деталь, которую отметила Энни, не став сообщать ее вслух. Артемус воспитывал свое детище, представляя, что лишь он один имеет на него воздействие, однако очень часто так случается, что и объект воздействует на субъект. Не замечая, что больше улыбается, не понимая, что у него появился к жизни новый, ранее утраченный, в виду слепоты и паралича интерес, ученый все больше привязывался к маленькому зверьку, понимая, что грядет момент, когда придется расстаться навсегда. В то мгновение, когда Энни сделала такой вывод, она занесла на собственные жесткие диски новую запись в раздел аксиом и теорем: «Иногда тот, кого мы приручили, приручает нас». И эта запись осталась не только на жестком диске, но и еще в одном хранилище о наличии которого Артемус не знал. Не потому что оно тайно было построено злым искусственным интеллектом с женским голосом. Нет, просто он не верил в наличие таких хранилищ вовсе. * * * - Ну и много же тут дорабатывать… - пыхтел барс, ковыряясь отверткой в устройстве, размером с коробку для обуви, сидя в главном зале с терминалами. – Полупроводников нужно больше, этак, в несколько тысяч раз; каждый требует охлаждения и питания, причем отдельного… Тут нужно Фениксу чертежи спихивать, чтобы он у себя на станках делал. - И заказывать детали для кабины корабля. – фыркнула Энни. – Ты когда-нибудь разоришь его своими запросами. - Ну, кое-что для кабины мы можем изготовить сами, например алмазные стекла. А вот с пультом управления и процессором придется к нему на поклон. - А я ведь говорила установить зонд на носу корабля, чтобы проверить пропускную способность энергетического обода. Ученый с силой надавил на защелки прибора и раскрыл один из его сосудов. - Энни, не компостируй мне мозги, будь добра. Сам не в восторге… Кто ж знал, что весь корабль надо покрывать излучением, чтобы энергетический обод не жег его? - Сейчас это выглядит очевидным. - Сейчас-то да.. – со вздохом согласился он. ИИ лаборатории на секунду замялся, будто бы вспомнив что-то важное, что давно требовало обсуждения. - Гордон? - Да-а-а-а-а? – растяжно, с натужностью в голосе отозвался барс, вывинчивая болт из корпуса ионного ускорителя первого образца. - Как там Фик, ты не знаешь? - Он вроде как купается в бассейне, или в Интернете сидит, а что? - Надо же, как точно ты определил его местоположение. Ученый удовлетворенно стукнул крышкой конденсатора по столу, от чего с краев керамики выпало немного порошка, напоминающего порох. На самом деле этот мелкозернистый черный песочек был довольно интригующим веществом, окрещенным Артемусом как «хрониум». Его особенность состояла в том, что если запустить ионный ускоритель на холостые обороты, из потоков, им синтезируемым, выделяется данный порошок. Все бы ничего, но внутри ускорителя из него можно лепить все, что угодно. А вне… Вне потоков этот порошок не разрушаем. Вообще. Артемус замагнитил из порошка маленькую, будто бы металлическую черную палочку и провел с ней пару опытов, которые показали, что данный материал не гнется под тысячетонными прессами, выдерживает любое химическое, или термическое воздействие. Однако этот материал нельзя слепить в листы, тоньше 0,03 мм. Точно как золото. Ученый без преувеличения обозвал его самым прочным веществом на планете. - Хороший хозяин всегда знает, где что у него лежит… Ой, а где отвертка-то? - Под крышкой. – направила Энни.- Ты знаешь, Фику очень нравится внешний мир… Гордон насторожился, навострив белые ушки. - Неужели? Он сам сказал? - Ну, он слишком стеснительный для этого. Я определила по логам сайтов. За последние три месяца только фотогалереи с пейзажами и животными. - Хэй, между прочим, я просил оградить его от такого рода информации. - Верно. – ИИ тут же согласился. – Об этом я и хочу поговорить. – к Гордону наклонился бело-голубоватый глазок камеры Энни. Он висел на манипуляторе, который цеплялся за монорельс под потолком. На этом монорельса были десятки таких глазков, которыми компьютер следил за A.G.E. - Ты позволил глядеть ему только сайты научного назначения. Однако, спешу напомнить тебе, что если Фик для тебя до сих пор является экспериментом, то исследования по его реакции на окружающий мир пора бы возобновить: неизвестно, какой у него срок жизни. А если не эксперимент… - Тогда что? Искусственный интеллект буквально выдавил из себя следующие слова. - Тогда пришла пора подарить ему настоящую жизнь. - Иногда мне кажется, что ты мыслишь, как фурь, а не как компьютер. Что ж, исключено. – рявкнул Артемус. – Он не выживет там, среди этих бестолковых мерзавцев. Ты ведь знаешь, что с ним сделают, если захотят. - Именно, поэтому первое время ему необходимо пожить там, где за миром можно понаблюдать из укрытия без опасности быть подвергнутым физическому воздействию. Я имею в виду Московский зоопарк. - Блестящая идея. Мы посадим разумного фуря в клетку и дадим другим фуррям тыкать в него пальцем. Нет, ты все-таки компьютер. - Он созрел для этого, Гордон. Настанет момент, когда ты не сможешь ему помешать. А до этого лучше не тянуть. - Энни, Интернет не показатель. Ну вот представь, поживет он там, прочувствует все ужасы обывательства… Вернуться уже не сможет – слишком вкусен запах свободы. Помрет там, никому не нужный - я себе не прощу. - А ты простишь себе, если он погибнет здесь, у тебя на руках, прожив пару лет и ни разу за свою жизнь не видя ничего, кроме стальных потолков? Ученый замолк. Ответить «да», значит согласиться с собственным эгоизмом. «Нет» – значит согласиться с Эни. - Он не нужен этому миру. - Гордон, ты давно похоронил себя здесь. Вы с ним очень похожи, однако у вас разные пути. У Фика есть то, чего нет у тебя – стремление. Он чего-то хочет от своего существования, а ты уже нет. - Не убедила. – сухо парировал барс, отпив из бокала, стоявшего неподалеку, холодной колы. - Тогда взгляни, чем он занимается сейчас. На широкоформатном экране монитора, расположившегося сбоку от стола с инструментами, всплыло изображение с камеры, находящейся в жилом корпусе. Просторная кладовая, отведенная когда-то Фику и оборудованная по его задумке, вмещала надувной матрас для сна, компьютер, поставленный на коврик в углу и низкий шкафчик для всякой всячины. Волкорыб лежал в центре комнаты, окруженный карандашами, акварельными красками и стопками с белой бумагой формата А4. Вцепившись зубами в кисточку, он старательно вырисовывал контуры, смазывая их с одного края, а с другого делая их четче. У него получались неплохие рисунки, не без огрехов, но достаточно симпатичные и интересные. А ведь Гордон и не догадывался об этом его увлечении… - Знаешь, у него два типа рисунков. Первый я классифицировала, как «обитатели лаборатории». В этих картинах потолок всегда квадратной скобкой закрывает верх. Ну и изображен кто-нибудь. Ты, мои синие глазки, боты… А второй тип… Вот, взгляни. Из рядом стоящего лазерного принтера вылезла обтертая печатной головкой бумага с копией рисунка. Артемус подцепил его когтями и поглядел на просвет – только так он мог различить, что там нарисовано. Однако и это ему не помогло – на рисунке не было четких контуров, только намалеванное прямоугольное пятно со странными цветастыми переходами. - Эммм, я не понимаю, что… - Небо. - А… - Горди, а ты сам-то его давно видел, это самое небо? - Какая разница… - фыркнул снежный барс. – Его красота не стоит ублюдков, под ним живущих. - Ты ведь один из них. – заметил дотошный ИИ. - Увы, мне не дали выбирать. Во всяком случае, я не являюсь частью общего безобразия, творящегося там. - Сенсоры говорят, что ты оправдываешь себя и свято в это веришь. Не в моей компетенции решать такие вопросы. Но я могу путем логического анализа вычислить, что он уже взрослый. И что тебе пора отпустить его. - Я перефразирую: выбросить. - А.G.E. больше похожа на подземный мусорник, нежели поверхность. Ученый колебался все больше. В какой-то степени он понимал, что Эйнштейн права – ее логика во многом бесспорна. Ему тяжело было признать, что сейчас математик в его душе ушел куда-то в подсознание и выпустил наружу страшного негодника – лирика. И лирик выл во весь голос об одиночестве и безнадежности, которого хлебнул в жизни и так предостаточно. - Я думал, в моей жизни появился хоть какой-то смысл. – его голова опустилась на грудь. Черные очки еле вздрогнули. - Артемус? - Д… Да? – еле прошептал ученый. - Когда ты создал меня, ты вложил в процессор некоторый универсальный самосовершенствующийся алгоритм и назвал его «чутье». - Помню. – услышав призыв поболтать на отвлеченную тему, голос барса стал более уверенным. - Мое чутье подсказывает мне, что и нас, и Фика ждут великие дела. Намного более великие, чем сидение тут и копание в материалах. Пока вы вместе, ничего не произойдет. - Опять ты мыслишь совсем не как машина… - Это один из основополагающих принципов моего строения. – резюмировал ИИ. Снежный барс стряхнул с себя уныние. - Хорошо. – пушистая лапа стукнула по столу, я с ним поговорю, и мы… - С кем ты поговоришь? – раздался мягкий голосок из шлюзовой двери. Стоящее там создание неуклюже посеменило к коляске Гордона, перебирая белыми ластами и хвостом. На вольчей мордашке с небольшой челкой из шерсти застыло выражение крайнего любопытства и доброжелательности. Волкорыб пофыркивал при ходьбе, забавно раскачиваясь из стороны в сторону. Если ему требовалось передвигаться быстрее, он делал это всем телом мелкими прыжками, попеременно выдвигая вперед то переднюю, то заднюю часть туловища. - Так с кем ты хотел поговорить? – повторил Фик вопрос, приблизившись к ученому и закинув ласты на стол – так казалось, что они одного роста. Артемус оглянулся в надежде обнаружить синий глазок Энни, но устройство слежения загодя зная, что здесь будет, потихоньку свалило под потолок и укатилось на монорельсе во вспомогательный отсек. - Да… Поговорить… - Ученый несколько растерялся. – С тобой. - О чем? - Ну… А чем ты только что занимался? - Рисовал. – честно признался волкорыб. - Ты никогда не рассказывал об этом мне. - Сегодня ты впервые спросил и попал на это мое занятие. Простое объяснение. Ученый сложил руки замком на столе. - Что нарисовал? - Небо и Солнышко. – создание довольно ухмыльнулось. - Не очень похоже на астрономическую карту. - Нет, я пытался нарисовать картину. Как рисуют художники – так как видят, а не как точно. - Но это же неправильно. – попробовал провести небольшую проверку Артемус. - Но ведь «правильно» - так некрасиво… - уныло заявил Фик, положив морду на стол. Вот и настало время главного вопроса. - А ты хотел бы увидеть все это воочию? Снова эти глаза, наполненные силой рентгеновского луча. Они знают все, даже больше, чем ты сам… Черт, Артемус, зачем ты спросил.. Энни надо слушать сразу. - Да. Как только ты рассказал мне о строении нашей планеты и Солнечной системы. Ты не заметил, но рассказывая о небе ты… Много раз останавливался, словно вспоминал и смаковал то, что помнишь. Бывают такие минуты, когда к горлу начинает подкатывать наполненный соленой горечью комок. У кого-то от обиды и горя, некоторые так реагируют на счастье, или умиление. Ну а у Артемуса была такая реакция на правду, что он таил сам от себя в собственном сознании. Нельзя утаить шила в мешке, а от ребенка с разумом гения – своих страхов и желаний. И эта жалкая попытка расспросов – не что иное, как агония, все равно, что инстинктивно жать на курок пистолета, расстреляв всю обойму. Хватит мучить себя и его. - Я думаю, что могу организовать тебе это. - Правда? – с придохом тяфкнул Фик. Снежный барс поежился. - Правда. Однако, тебе придется пережить значительные лишения ради этого… Ты многое узнал из Всемирной сети, многое рассказал тебе я и Энни. Но там живут фурри, которые пока не готовы к тому, чтобы увидеть говорящее не антропоморфное животное. Тебе придется забыть о твоем даре речи. НАВСЕГДА. «-да…, -да…, -да…» - тяжкое эхо раскатилось по лабораторным коридорам. Казалось, даже центральный компьютер остановила все машины, чтобы тишина была абсолютной. - Навсегда? – волкорыба переполняло от ужаса. – Но, но как я смогу общаться с окружающими? - Фик, мы ведь проходили с тобой социологию… Я объяснил тебе, что ты не такой, как все, и с этим можно жить, только прикинувшись чем-то обычным, но диковинным одновременно. Энни, изложи ему варианты. - Наиболее простым и доступным вариантом является место в зоопарке под новый открытый вид глубоководных млекопитающих. Адмирал Феникс Фон Рикет предоставил информацию о свободном вольере в Московском зоопарке. З часа пути в специальном контейнере тягача. - Сердечно благодарю. А теперь как следует подумай, дорогой мой друг, стоит ли этот твой шаг тех открытий, что будут совершены тобой впоследствии? Стоит ли мир тебя и ты мира? Как только ты покинешь это место, дороги назад уже не будет. Если тебя поймают и будут ставить опыты, мучить, я не смогу тебя выручить, даже если у меня будет такая возможность. Потому что если ты чего-то хочешь, получать придется сполна. Зверек не колебался. - Я давно решил для себя этот вопрос. – неловким движением Фик уселся на хвост. – Ты и Энни дали мне все, что могли. Я знаю многое, но не знаю еще больше. А потому мне очень хочется понять, действительно ли я для чего-то? Или же просто так? Безхитростность его вопросов поразила Артемуса. Такие детские, неправильно сказанные, но как точно отражающие суть дум, посещавших каждого хоть раз… А потому ученый сказал то, что просто нечаянно ударило в голову. Бывает так – мысль пришедшая внезапно тут же произносится вслух. - Ты умрешь, пытаясь найти ответ. Челюсть барса с щелчком встала на место, гонимая импульсом. Он был в шоке от самого себя, ибо он даже не размышлял о смерти Фика там, на поверхности. Были мысли о естественной, но .. Как это так сказалось само собой… - Я знаю. – безумная реакция на безумное утверждение. Гордон тряхнул головой и набрал на терминале номер Феникса. А Энни сделала еще одну запись на жесткие диски, содержащую анализ влажности под очками снежного барса. Она никогда не делала такую обработку ранее по той простой причине, что до сего момента ученый не совершал такого странного жеста – встряски головой. Теперь же она знала, что он поступает так, когда под его герметичными очками появляется жидкость. Есть, правда, нюанс. У него не было слезных желез, ибо он удалил их еще тогда, когда решил, что через них должны идти провода от глазных нервов до считывающей наносетки стекол очков. Так уж получилось, что слепой калека мог плакать только кровью. Но слезы Гордона – субстанция настолько дорогая, что даже Энни никогда не видела их. И сейчас, снимая его десятками камер, она бы ни за что не сделала вывод, что он плачет. Не от предстоящей разлуки, кстати. Просто в это самое мгновение ему тоже очень хотелось стать Фиком. ___* * *___ Какие они, все-таки странные, эти двуногие пушистики. Они шатаются по ту сторону стекла с десяти утра до восьми вечера и все никак не прекратят удивляться тому, что видят тут. Ведь все написано на табличке рядом с моим вольером, чего так рты-то разевать на мою персону. Мой вольер… Звучит солидно. Да, у меня теперь свой отдельный вольер с бассейном, просторной, пусть и не очень презентабельной, норой, а также парочка соседов - пингвинов, имеющих возможность заплывать ко мне. Они очень нудные и вечно ищут чего-нибудь поесть. Увы и ах, сырое мясо, которое мне решили тут давать, им в пищу годится мало – их от него тошнит. Но вот кукурузными хлопьями Брюс и Банни угощаются только так. Да нет, они не тупые, в принципе, просто смотрят на жизнь немного упрощенно. Слишком упрощенно для меня – просто принимая все, как должное. Какая радость, что я живу именно в закрытом вольере в галерее морских обитателей, а не на открытом пространстве, как, скажем, семейство тюленей, с которыми я однажды пересекся, катаясь на тележке по коридорам обслуживания. Ну, то есть, конечно, не сам – катили меня. Так вот, фурри смотрят на мою персону, а я на них. С неприкрытым любопытством во взгляде заглядываю каждому в глаза и пытаюсь найти там что-то. Что-то интересное, такое, чтобы будоражило голову. Но нет, ничего подобного не вижу. Лишь холодное равнодушие к тому, что я сижу здесь совсем один, даже без Интернета, вот. А это вообще ужасно. Если подумать, то я уже шесть месяцев не знаю, что в мире-то происходит. Чего там Путин изменил, став президентом на второй срок? А что там с миграцией красношеих лебедей? И по почте мне должны были прислать музыки… Скука. И прав был Гордон, что говорить с фуррями не стоит. Глупые они. Шарятся по парку, глядят на зверей, жуют пищу, жиреют, детей своих таскают. А еще ведь сами на многих этих животных похожи. На меня вот все псовые слетаются и почему-то смеются. Между прочим, голова у меня такая же, как них. Подумаешь, тело другое… А еще они называют меня уродом. Что значит это слово, я не помню. Вроде из курса биологии было что-то, а что именно – вылетело из головы совсем. Но если так много фуррей сошлись в одном мнении, значит так оно и есть. Надо будет как-нибудь спросить Федю, что таки обозначает это каверзное словечко. О, с Федей я вас еще не знакомил. Так уж получилось, что запрет Артемуса нарушить мне пришлось, о чем я ни разу не пожалел, кстати. Месяца четыре назад этот сорокасемилетний выдр поступил на работу в зоопарк уборщиком вольеров. Очень добрый, наивный и отзывчивый тип, мне он сразу понравился. Первое, что я заметил, когда парень явился в мой вольер, это то, что он не обходится со мной, как с животным, выманивая едой и палками, а вежливо просил, как если бы я был таким же фуррем, как он. То, что я его понимаю, несказанно удивило Федю – еще бы, уборщик наверняка и не надеялся, что со мной пойдет так все гладко. А потому он стал поглядывать за мной и существенно облегчил мне жизнь. Его воистину вездесущая проницательность поправила мое положение относительно пропитания и информации, а если точнее, то от него не ушел тот факт, что я как-то вяло кушаю сырое мясо и ворую газеты в нору, совсем их не разрывая, как неразумный зверь. Тонкий намек сотрудникам зоопарка и мясо стали зажаривать, чуть посолив, а сам Федя как бы невзначай по утрам оставлял на стуле перед входом в открытый вольер бесплатную газету «Метро», что раздавали во всех входах в столичную подземку. Так себе изданьице, но часто попадались заманчивые статеечки о природе и технике, а я это люблю. А самое главное, он ни в коем случае не пытался рассказать о моих причудах администрации. Если мясо поджаривали и другим животным(зачастую требовался именно приготовленный продукт больным, или привередливым, разбалованным зоопарком и посетителями), то прикола с газетой не поняли бы. А еще он меня погладил, ага. Мня никто раньше не гладил – Артемус был скуп на такое. Я видел в Интернете, как хозяева гладят собак. Я не собака, но мне очень нравится, особенно за ушами. Хотя бы ради того, чтобы понять, какого это, когда тебя гладят, можно было вылезать из-под земли. Но, оказывается, мир настолько велик и красив, что никаких идейных соображений мне не хватило бы для его описания. В нем все так просто и так сложно одновременно. Я вижу, как тучи перемещаются по небу, и одной своей частью понимаю, насколько это замысловато и красиво, а другой рассчитываю полет траектории клубов пара и их высоту. Порой мне кажется, что я наделен редким даром, не свойственным двуногим фуррям – не только созерцать мир, но и понимать, что он хочет сказать тебе. - Спасибо. – еле слышно тяфкнул Фик, в очередной раз подставляя подбородок под ласковые почесывания коготками. Дело происходило ночью в вольере – очередная уборка. Федор даже не удивился тому, что животное заговорило. Он просто давно уже понял, что это создание, прозванное официальной наукой «волкорыбом», просто не могло не научиться разговаривать, впитывая в себя столько информации и имея незаурядное поведение. - Не за что, волкорыб. - Вообще-то я не рыба. – уточнило животное. – Я млекопитающее. - Да-да, я читал о тебе. Найден в Арктике во внутриледовом соленом озере. Что-то не верится мне, что там водятся говорящие волкорыбки. - Уже нет. Я – последний. - Вымирающий вид? Фик прижал уши к голове, печально уставившись в свое отражение в стекле. - Что-то вроде того… - А ты забавный… Может, хочешь чипсов? По тебе не скажешь, что ты любитель сырой и дикой пищи. - Да нет, мне бы жаренных окорочков. - Ну, это надо в «Ростикс» зарулить. – выдр предприимчиво потер руки. – Пойдем вместе? - А фурри не будут от меня шарахаться? Федор поспешил успокоить волкорыба насчет своего плана о еде. - Только до ограды черного хода. Спрячешься там в кустах и подождешь. А я быстренько сгоняю – тут недалеко. Правда погодка, уууу… - Ничего, я потерплю. – мгновенно нашелся Фик. Уборщик споро захватил ключи и куртку в своей каптерке, полной швабр и средств для мытья разнообразных вещей и поверхностей. Волкорыб впервые вывалился в коридор, за пределы своего вольера, откуда он мог наблюдать экспозиционный зал, полный таких же аквариумоподобных клеток для многих животных и птиц – любителей воды. Со стороны его дом смотрелся интересно, но как-то ….уныло, что ли? Будто в нем не животное, а пленник сидеть должен. Некий довольно юморной архитектор вымарал на бетоне, по бокам стекла, эскизы башенок с рыбками. Как же убого получилось! А еще в вольере напротив, оказывается, сидят редкой породы жабы. Фик-то думал, что это загон для цапель с зелеными камушками подозрительно часто подверженными перестановке. Там, где стены не вместили клеток, находились стенды с информацией и особенностями по разной животинке. Сейчас они тускло щемились по бокам залов, сопровождая странную парочку к выходу из корпуса-зверинца. В зоопарке и ночью кипит работа, помимо них здесь было еще около двадцати сотрудников, обеспечивающих безопасность самого предприятия, животных и коммуникаций. По пути, однако, им никого не попалось, что к лучшему. А дождь, мелко хлещущий по макушке и спине только добавлял скрытности нашим героям Вокруг зоопарка простиралась ночная Москва, подсвеченная снизу, сверху, сбоку и там, где вообще удалось подсветить. Здания у станции метро «Баррикадная» стояли вплотную друг к другу, обхватывая зоопарк плотным кольцом и лишь сам зверинец казался райским уголком среди урбанистической пустыни. Фик решил, что зоопарк действительно хорошее место, раз он так выделяется среди всего этого серого камня. - Залезай под куст и жди меня тут, хорошо? - Угу-угу. – пробубнил волкорыб, продираясь через кустарник у корней. Узкая дорожка, которая вела к одному из черных ходом, была обрамлена полосками кустарника, в которых трудно спрятаться фуррю, но совершенно легко – Фику. - Я быстро. Выдр распахнул калитку черного металлического забора с острыми пиками и зашагал через автомобильную дорогу на другую сторону улицы к угловатом зданию, которое на поверку было то ли школой, то ли вузом. Спустя пару мгновений, он скрылся за углом, подгоняемый редкими порывами ветра и стенами воды, идущими порой крест на крест. Волкорыб подложил ласты под себя и опустил голову на землю, слегка влажную под кустами. Как прекрасно иметь такое маленькое, еле освещаемое фонарями с улицы, убежище, когда стихия прямо перед носом разыгрывается не на шутку. Чувствуешь себя не собой, а сторонним бестелесным наблюдателем, которого никогда не заденет сила природы. Машин на дороге практически не было – все припозднившиеся водители успели разъехаться по домам, а те редкие автомобили, что все-таки решались проехать по мокрому асфальту, крались, словно змеи при виде добычи, дабы не искушать судьбу на предмет сцепления с дорогой. Звук набирающего обороты мотора пронзил улицу задолго до того, как на перекресток перед учебным заведением, описанным ранее, выскочил черный, сверкающий в ночи джип «Cadillac Escalade». Будучи размером с полтроллейбуса, он занимал две полосы и явно превышал скорость, заставляя колеса визжать под напором лошадиных сил. Окошко со стороны пассажира резко раскрылось, и из сумрака салона вышвырнули зеленый брезентовый мешок, который принял параболическую траекторию, заканчивающуюся прямо в центре стального забора. Глухой удар об прутья и нечто мягкое повалилось на траву бесформенной кучей тряпок, а джип, не удосужившись включить поворотник, свернул на смежную улицу и был таков. Рев его движка еще долго раздирал улицы, пока совсем не смолк, заглушаемый дождем. Естественно, первым желанием Фика было выглянуть из кустов, выйти за калитку и осмотреть предмет, ставший внезапно для обитателей машины мусором. Однако, волкорыб помнил напутствие Федора и колебался. Нет, ну он и так долго, наверняка не скоро вернется. Ну подумаешь… Вобщем, успокоив свое самолюбие и подделав под свое поведение объяснительную базу, белое создание быстренько выползло за ограду, и, взяв в зубы мешок, оказавшийся несколько тяжелее, чем оно предполагало, заползло обратно под куст. От ткани пахло резко, чем-то странным и незнакомым. А еще внутри точно был кто-то живой. Потому что, прикасаясь пастью к содержимому мешка, волкорыб чувствовал тепло и чье-то хриплое дыхание. Вскоре подошел Федор. - «Ростикс» закрыт уже был, а вот в «МакАвто» согласились обслужить, хоть и сонные все… Ой, я смотрю ты тоже чем-то разжился. – выдр почесал затылок под черной кепкой. - Да тут машина проезжала и из окна вышвырнули вот это… Я и пошел глянуть, а тут кто-то живой. Может, для зоопарка решили передачу сделать? - Странный способ передачи. А вот для сбагривания ненужных экзотических зверушек – в самый раз. - Как это? – удивился волкорыб, помогая носом уборщику уместить мешок в обеих руках. - Ну, живут богатенькие фурри… - А что значит «богатый»? - Ну, это фуррь, у которого много таких штук… Они называются «деньгами». На них эти фурри приобретают от скуки всяких экзотических животных, чтобы показывать их другим для повышения своего социального статуса. – выдр рассказывал все предельно разжевывая, опасаясь что Фик может не понять странную терминологию, типа «социальный статус». Зря, как раз странную терминологию белый пушистик знал лучше всего, а обыденные вещи не изучал совсем. - И потом они выбрасывают этих животных из машин, да? – спрашивал Фик, пока они шли до корпуса-зверинца. - Ну, это только самые жестокие. - Неправильно это. – хмуро заметил наш герой. Он не умел сердится, потому мыслил только логически и спокойно. - Неправильно, да. Фурри вообще злые порой бывают. - Почему-то ты не первый, кто мне об этом говорит. Снова каптерка, узкая и мрачная, с лампой, приделанной прямо на проводе под потолком. Маленький столик, за которым Федя обедал многие месяцы, был завален упаковками из-под лапши и немытыми фарфоровыми чашками, которые порой огрызались язычками из-под чайных пакетиков. Уборщик снял куртку, обнажив старый вязаный свитер и потертые черные джинсы. Кепка заняла местечко на крючке у двери. Надев толстые перчатки, выдр развязал мешок и аккуратно стал извлекать таящееся в нем существо наружу. - Так, и что у нас здесь… Кошка. Обыкновенная на первый взгляд, белая с серыми полосками в районе головы и лапок кошка. Она тихо взмряфкнула, когда Федя доставал ее. - О, плохо дело, кажется у нее серьезная травма позвоночника. Не сломан, но… - он не стал вытаскивать ее из мешка полностью – боялся повредить нервы и причинить страшную боль. - Это что, от удара об забор, да? - Может, об забор, а может и сами хозяева били. - Неправильно это. - Угу. Только делать что? Она не доживет до утра. Травма смертельная для такой малышки. Лучше ее усыпить. - Не надо… - возразил Фик. – Нужно попробовать кое-что. У тебя есть шприцы? - Да, в аптечке валялись. Но зачем? - Принеси, пожалуйста. Если я правильно все придумал, то у нее, возможно, будет шанс. - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. – буркнул уборщик, копаясь в груде тряпья и швабр. Он извлек оттуда красненький кейс и вывалил связку пятимиллилитровых шприцов. Распаковав один, выдр выжидающе поглядел на Фика. - Набери у меня полный шприц крови и введи ей. - А это ее не убьет, если у вас разные группы? – на автомате спросил Федор, даже не подумав, знает ли Фик такие слова, как «группа крови» и их особенности. - Я надеюсь, что это не будет решающим фактором. Давай. На самом деле волкорыб знал, что у него такая кровь, что ее ни под какую группу и не подведешь. А если попытаться, то по всем расчетам выходила четвертая – а ее можно переливать нуждающемуся любой группы. Уборщик покачал головой и медленно ввел иглу под шкуру не шелохнувшегося волкорыба. Набрав необходимое количество его крови, странно поблескивающей под лампой накаливания и не теряя времени, он ввел краснеющую жидкость кошке под загривок. Уборщик не знал, куда точно нужно было колоть, но Фик не остановил его, а значит, он либо тоже не знал, либо одобрял такой способ. - Что теперь? - Теперь только ждать утра. Она либо примет мою кровь, и травма заживет, либо умрет через час. Кстати, то, что ты принес, пахнет довольно вкусно. Может, поедим пока? - Ну, давай. Электрический чайник вскипел быстро, выдохнув из носика клубы пара – выдр заваривал себе душистый чай. Фик, сидя напротив прямо на стуле, закинул ласты на стол и кушал с тарелки «Чикен макнаггетс». В который раз отметив свою страсть к курятине, он утолил голод и слез на пол за тем, чтобы расположиться там поудобнее и расспросить уборщика о свей жизни. Ночь текла медленно и быстро одновременно. Медленно она текла для умирающей кошки, в горячем бреду дышавшей на краю стола. Для Фика и уборщика ночь потянулась быстрее, когда они завели беседу о своих судьбах. Фик почему-то сразу доверился этому бесхитростному пареньку, уже прожившему свою жизнь и проводящему свои последние годы здесь, в этом странном месте, которое для одних кажется местом развлечения, а для других унылой и полной безысходности дырой. Он решил не рассказывать Феде об Артемусе и A.G.E. Просто сказал, что он и сам мало что знает о своем происхождении и был бы не прочь его узнать. Выдр, кажется, не поверил, но вида не подал: какой смысл спорить с млекопитающим-интеллектуалом только недавно заговорившим? Но вот свою историю поведал сполна, а она у него одновременно простая, очень жизненная и печальная. Можно сказать, что все события его жизни стандартны, их можно было предположить, глядя на физиономию. Родился где-то в провинции, в школе отучился, выезжая на тройках и доброте учителей. Получил разряд токаря в ПТУ и пошел на ближайший завод вытачивать на станке детали. Жил обычно – вкалывал всю неделю, а по выходным пил беспробудно, каждый раз, словно последний, до потери сознания и частичной амнезии. А потом все изменилось, когда Федор встретил свою школьную любовь – скромную и застенчивую отличницу Ниночку, белую лайку из интеллигентной, но тоже небогатой семьи. И чувства, которые были чужды сердцу дворового задаваки, вдруг поломали все его жизненные устои, причиняя сладкую, томную боль. Она захватила его разум и заставила пересмотреть свои взгляды на жизнь, задуматься о будущем и о том, какое место вообще он занимает в этом мире.. К чему идет, зачем живет? Однако, выдр был одним из тех многих фуррей, кто воздыхает и превозносит женщин в страсти, но слишком слаб, чтобы поддерживать огонь чувств по правилам брака – до самой смерти. Свадьба была скромной, ибо у учительницы и рабочего не было огромных средств на расфуфыренный праздник. Но и там выпивки хватило, чтобы жениха несли под руки. Уже тогда Нина почувствовала непонятные щелчки в сердце, рекомендующие бежать от этого мужчины, но она успокаивала себя тем, что это бракосочетание и тут можно не удержаться. Как оказалось, сердце было более дальновидным, чем голова. Выдр стал пить больше, причем нередко один, в компании бутылки, разговаривая сам с собой. Благодаря сознательности лайки, детей они не завели, что к лучшему – зачем ребенку видеть с самого детства такой дурной пример. Дни шли, а ситуация все усугублялась – за систематические прогулы вследствие пьянок, за воровство деталей с завода, за препирания с начальником смены Федора уволили. И тогда он запил по-черному, практически не просыхая, все время находясь в горизонтальном положении на диване, потягивая вожделенную водку. К Нине давно был утерян любой моральный и физический интерес, муж забыл, что брошенная на произвол женщина становится самым отчаянным существом в мире. Ничто не угнетает дам так, как одиночество, отсутствие любого любопытства к ним со стороны противоположного пола. А она была все еще хороша собой и работала в школе, где были и одинокие отцы, и просто сотрудники, которые, естественно, знали о ее проблеме – потому что в маленьких городках все всегда все знают друг о друге. Пять лет спустя Нина не смогла выдерживать такую жизнь и постепенно осознала, что если сейчас ей не возвратить нормальный облик, не почувствовать вкус настоящей жизни, что она кому-то нужна, что ей кто-то нужен, то очень скоро вместо милой лайки миру предстанет древняя кошелка, гниющая в одиночестве и живущая телесериалами. Ей повезло: один обеспеченный порядочный волк, у которого в ее классе учился волчонок, приударил за ней и смог разглядеть настоящую благоухающую женщину, коих мало в наше время – скромную и умную, при этом с долей загадки и обыкновенный красоты. - Дурак я, последний… - хмыкнул Федор в свои выдровские усы и отпил чаю. – Такое сокровище со мной рядом было… Неизвестно, почему лайка не подала на развод.. То ли в ней действительно еще оставались чувства(кстати, Фик так и не понял, что это за чувства и вопрос о том, что такое «любовь» давно будоражил его сознание – во многих книжках это мудреное слово было, но так толком и не описывалось) к Федору, то ли, умудренная браком с одним, она не спешила заключать другой, однако, некоторое время жизнь была устроена именно так – Нина работала в школе, а в некоторые дни не ночевала дома, что уборщик, несомненно, замечал, но в пьяном бреду быстро забывал. И вроде все было в порядке вещей – растущие рога пьяному спать не мешают. Мешает не вовремя раскрытый рот. Однажды чья-то добрая душа при очередном походе за водкой нашептала ему об измене и, о чудо, это заставило Федю протрезветь на целую неделю, чтобы убедиться в том, что ему не лгут. Естественно, он проследил за своей женой и ее любовником, а окончательно утвердившись во всем, сделал самый опрометчивый поступок за всю свою жизнь. Он утащил из дачной сторожки ружье и, даже не скрывая своих намерений, ворвался в кафе вечером, где Нина ужинала вместе с Антоном – так звали мелкого чиновника Тамбовской области. Одна полулитровая бутылка водки и два патрона с дробью в упор – все, что нужно для сведения счетов с обоими обидчиками. Двойное, беспрецендентное убийство потрясло всю область. Совершенное так открыто, на глазах у посетителей кафе и так кроваво – головы любовников буквально были разможжены о кафельный пол. Но радости милиции не было предела. Долго же не было таких легких и простых уголовных дел с таким сроком наказания. - Неправильно это. – в который раз беспристрастно отметил Фик. - Что именно? - Нельзя убивать. И изменять нельзя. Неправильно это. Надо все так решать, договариваться. - А если нельзя договориться? Если вот никак? – Федор заинтересовался мнением маленького животного. Волкорыб привстал на хвост и ткнул носом кошку. Она была теплой и все еще дышала, спустя полтора часа после разговора, а значит, его уникальная кровь подействовала и процесс заживления самых тяжелых травм идет успешно. - Глупости это все. – такое заключение выдал он. – В договоре две стороны и они всегда могут быть полностью равны в своих полномочиях. Когда кто-то не может договориться, то всегда причиной является жадность, а не отсутствие возможности договориться. При условии, что у каждого есть, чем платить. - А если нечем, но хочется? - Желание и возможность – вещи разные. Либо мирись, либо ищи оплату. Так всегда было, по крайней мере. Ни разу еще не читал в книжках, чтобы было по-другому. А вот об убийствах читал, и всегда получалось так, что они ничего не решали. Федор потер испещренный морщинками в шерсти лоб и проговорил. - А я до сих пор не могу понять, жил бы я по-другому, если бы ничего не совершил тогда… Пятнадцать лет. Пятнадцать лет своей жизни выдр провел в тюрьме, почти привыкнув к существованию за колючей проволокой. Он и не чаял выйти на свободу, но годы шли, а его чахнущий организм все не хотел погибать полностью. Федор вышел на свободу два года назад, не имеющий дома, денег, семьи, родителей, работы. Не нужный никому, даже медицинским НИИ на органы. Сломленный и старый, этот выдр стал перебиваться неквалифицированными заработками в разных городах. Мойщик, охранник, грузчик на складе… ему было все равно. Пить он не смог больше вообще – заключение отучило его от этой пагубной привычки навсегда, а потому работник был ценный. Вопросов не задает, делает все как надо, не опаздывает, так как живет прямо на работе, не пререкается, правда молчаливый сильно. Так и попал в столицу – давно хотел ее посмотреть, а тут и профессия, будто специально – не требующая квалификации, и жить можно: животным необходим круглосуточный уход, что только на руку администрации. А животные, они хоть и похожи на фуррей, но все же совершенно другие. Чувствуют больше и понимают лучше, чем любой фурь, а то, что сказать ничего не могут, так это и к лучшему, ибо дар слова, данный нам испокон веков, уже многократно опошлен отсутствием для слов какого-либо весомого значения в наши дни. Такая вот история, мда. Вообще, Фик посчитал, что не ему судить уборщика. Все-таки, в такой своей жизни виноват скорее он сам, чем изменившая жена. Окружение, провинция, фурри, - это, конечно, влияло на него, однако волкорыбу много раз доводилось читать в Интернете и книжках о том, что в любом, самом захудалом поселочке может оказаться очень образованный и добропорядочный фурь. Суть одна – пойти по кривой и короткой дорожке всегда почему-то легче, чем по прямой, но трудной и длинной. Фик, за всю историю своего знакомства с этим миром сделал неутешительный вывод, что фурри – создания слабые, подверженные заразительному влиянию друг друга, очень не любят принимать правильные решения в неправильных ситуациях. Видимо, так устроен их род, что в массе серых личностей всегда должен быть кто-то очень угнетенный, но светлый, чтобы в один прекрасный день обернуться свободным и указать глупой массе, куда ей идти, потому что сами они дорогу не найдут никогда – желания нет, есть только желание мариноваться в своей массе и жить просто так. Потому что родился. - Думаешь, я плохой фурь, да? – виновато поинтересовался Федор. Волкорыб даже задумался, ибо не мог дать однозначный ответ на этот вопрос. - Да нет… Я думаю, ты как раз ОБЫЧНЫЙ. - О, хоть на этом спасибо. Старенькие часы «Электроника» с узким цифровым табло и сине-черной каемочкой пиликнули пять часов утра. Уборщику предстояло обойти вольеры в зале и осмотреть их на предмет загрязнения и поломок, что он незамедлительно и предпринял, оставив волкорыба следить за кошкой. А что? Выдр тоже почему-то проникся доверием к нашему герою по той просто причине, что он за эту ночь мог сбежать уже несколько раз. Тем более, создание, знающее свойства своей крови, которая странным образом излечивает других животных. Был бы на месте уборщика кто бы другой, он бы давно звонил репортерам и всяким ученым, чтобы все видели, что за существо он нашел. Просто Федор был фуррем иного слада и понимал, что вот это рыбохвостое белое создание с волчьей мордой куда дороже в общении, чем в клетке. В этот момент кошка, стремительно идущая на поправку пошевелилась и приподняла голову над столом. Фик быстренько засеменил к ней и привстал на хвост, чтобы быть мордой напротив нее. Зелененькие глазки, аккуратный носик и треугольничком рот – изящное и простое создание. - Мряф? – не направленный ни на что вопрос с ее стороны. Волкорыб по сути своей животных понимать умел, но только пространственно, эмоциями и настроением. Точно заданный вопрос он никогда бы не перевел. - Мряф, мряф. – проговорил он с мягкой улыбкой. - С каких это пор волки мяфкают... – буркнула гостья. - ААААА!!! Говорящая кошка! - ААААА!!! Говорящий волк! Волкорыб шлепнулся под стол, беспомощно размахивая ластами в воздухе. Сверху, с толикой удивления высунулась удивленная кошачья моська. - Вот те на… А я думала, я одна такая. - Поверь, я тоже не догадывался, хотя более не удивляюсь. Если уж Артемус говорил… - Хэй, а ты не совсем волк! – она ткнула лапой в сторону странных конечностей Фика. – У волков лапы, как у меня, только побольше. - Спасибо, что напомнила. – недовольно фыркнул он. – Я вообще волкорыб. Только не рыба, а млекопитающее. Полный недоумения взгляд зеленых глаз. - Ну, то есть, не рыба я. Вот. - Умник, я то просекла, что ты не рыба! Черт, и не поспоришь. - Это, ты чуть не умерла… - А я, честно говоря, и не чаяла остаться живой после странной вспышки с конца каких-то двух трубок. - Ружья, наверное… Тебя.. Тебя, что, убить пытались? - Ну да, и не первый раз, если честно. Просто вчера как-то мне не повезло сильно, и я попалась. - Погоди, а ты откуда вообще? И за что убить? Где ты научилась разговаривать? - Но-но-но, дорогуша… - успокаивающе профырчала она со стола. – Давай не все сразу… Кхеееех… - кошка попыталась встать на все лапы. - Ничего себе, позвоночник как болит… Мягкий удар всеми подушечками по полу, не обошедшийся без фыркания от боли, и вот она стоит перед Фиком полностью вылезшая из мешка. Когда она прыгала, оттуда покатились несколько дробин. Еще один эффект крови волкорыба, вытягивающей через раны инородные предметы. - Кхм, я не хочу показаться бестактным… Но ты тоже не совсем кошка… - Я как раз кошка! – возразила она. – Только вот во мне ее многовато… Еще как. По строению тела гостья напоминала таксу в ребрах которой выросли еще две конечности, причем абсолютно подвижных и нужных. Неестественно длинное туловище компенсировалось дополнительной парой лап, одна из которых почесала пушистое плечико. - О… И какого вида ты кошка? Я таких не видел. - Ну, некоторые фурри называли меня «кошка-гармошка». Это вид? - Гм… Ну, допустим… А имя у тебя есть? - Есть. – она почему-то сильно погрустнела. - Мне много имен давали вообще, но одно я приняла, как родное. - Какое? - Сэй. - Сэй… - наш герой даже попробовал это имя на вкус. – Очень красивое оно у тебя, твое имя. - А тебя как звать? - Фик. - Прямо как меня – лаконично назвали… Да… Что ж, Фик, приятно было познакомиться, а я пошла… - ритмично перебирая лапами Сэй направилась к двери. С длиной ее тела, при горизонтальной ориентации переходящей в рост, открыть ручку замка было очень простым. - Хэй, ты куда?! – воскликнул волкорыб. – Тебе даже неинтересно, что ты увидела подобного себе? - Ну, это, конечно, занимательно, но можно было предположить… В этот момент петли скрипнули и внутрь ввалился запыхавшийся Федор. Уборщик перевел взгляд с Фика на кошку, пересчитал ее лапы и прикинул, сколько она должна быть в холке. - Привет, чува-а-ак! – Сэй замахала двумя средними лапами, как футбольный болельщик, под бодрый обморок выдра, морально не готового к двум говорящим уродцам в каптерке. Гостья повернулась к остолбеневшему волкорыбу. - Это я виновата, наверно, да?