Под редкой тенью букового дерева сидела Любящая Мать со своим ребенком. Безмятежность и спокойствие окутывали их. Лес не издавал ни звука.

Мать почувствовала, как кто-то тянет ее за руку и посмотрела вниз на свою дочь, черты лица которой расплылись в улыбке. Волна облегчения прошла через родителя, хотя она и не понимала, с чем это связано. Чувство счастья было настолько всепоглощающим, что она готова была заплакать. И хотя это была всего лишь улыбка, как любая другая, как в любой другой день, все же она ощущалась по-другому, как будто что-то, что было безнадежно утрачено, наконец нашлось.

“Я так по тебе скучала…”

Слова сорвались с ее губ, не потревожив их, без понимания почему она вообще говорит такие вещи. Она положила руку на плечо олененка, провела пальцами по ее пятнистой шкурке. Малютка положила свою голову на ладонь своей мамы и глубоко вздохнула. И хотя мир вокруг казался чужим и неприветливым, все было так спокойно.

Затем она очнулась. Прохладный ветерок прошелся по ее меху. Она открыла глаза. Буковое дерево было абсолютно голым.

Осознание, поразившее ее в момент перехода между сном и реальностью, было настолько же внезапным, насколько и сокрушающим. Ужасной реальностью.

Она была одна.

Она больше никогда не увидит ее лица.

Под буковым деревом, в самой темной гуще леса, рыдала Скорбящая Мать. Она рыдала, пока не осталось слез, и смахнув последнюю слезу, она продолжила свое путешествие.

Ее сердце было наполнено лишь скорбью, безнадежностью и злостью.

Злостью на мир, который допускает такие ужасные вещи. Допускает, что смерть – это лишь основа жизни. Злостью на себя, что не смогла быстро среагировать, что позволила себе отвлечься лишь на минуту. Но больше всего, злостью на них.

На них, что забрали ее. На них, что изводили стадо при любой возможности, готовых вонзить в свои клыки и когти в нежную плоть молодых и беззащитных. Темные, как сама ночь, в которой они обитают, впадающие в бешенство от одного запаха и вида крови, сбивающиеся в группы, чтобы совладать с теми, кто сильнее их. Это из-за них она была так далеко от своего стада. Одна.

Она скорбела. Пока она путешествовала по тропам, которые она еле знала, она скорбела. С каждым проходящим днем ей было все тяжелее вспомнить лицо своего ребенка.

Она была голодна. Сначала она была слишком подавлена, чтобы питаться, а теперь была готова вывернуться наизнанку от одной лишь мысли о пище. Она была уставшей, медленно бредя без какой-либо цели и мотива по землям хищников. Не прячась. Не сохраняя бдительность. Не заметая свои следы. Возможно, ее действия не носили осознанного характера, а возможно она делала все это намеренно, просто не признаваясь себе в этом. Бредущая в никуда, Скорбящая Мать желала лишь воссоединения со своим ребенком.

Кто настигнет ее первым, спрашивала она себя? Косолапая смерть со своими огромными когтями, способные разорвать свою жертву на куски? Одинокий охотник, способный тихо подкрасться для решающего удара? Они?

Ей в любом случае было уже все равно.

Ее нос дернулся, а голова повернулась на запах. Знакомый запах. Запах, которым обладали они. Ее спокойствие лишь укрепилось. Смерть придет к ней до рассвета.

Она проделывала путь через деревья и кусты, следуя за запахом, который она привыкла ассоциировать со страхом. Каждый шаг приближал ее к нему. Старые высохшие ветки хрустели под ее копытами, несмотря на врожденную легкость ее походки. Первая сотня шагов осталась позади и ничего… и затем она услышала это.

Мерзкие визги хищника.

От врожденных инстинктов просто так не избавишься. Вместо того, чтобы пойти, не таясь, на источник звука, она тут же спряталась за деревом и начала выглядывать оттуда. Помимо тянущихся корней, массивных колючих кустов и низких веток деревьев, что-то поджидало ее. Маленький белый клочок меха между листьев, совершенно не подходящий для маскировки на земле, которая давно не видела снега.

Обоняние и слух стали ее основными органами чувств, так как несмотря на то, что ее зрение обладало широким радиусом обзора, вдаль она видела плохо – детали существа было практически невозможно разобрать. Изначально она подумала, что это мог быть белый кролик или другое маленькое животное, однако оно совсем не было пугливым, как любое травоядное, которое она знала и никак не реагировало на ее присутствие. Также это не могло быть трупом кого-то, так как оно двигалось, правда медленно и неуклюже – она могла слышать шуршание от движений по кустам.

Вероятно, этот белый клочок был частью бОльшего создания, наполовину скрытого под землей. От этой мысли у нее побежали мурашки по спине. Это бы объяснило медлительность движений. Это нечто притаилось в ожидании ее приближения.

Возможность стоила любопытства. В конце концов, Скорбящая Мать жаждала смерти. Она подобрала ближайший камень, взвесила его в руке. Он был отличного размера и формы, идеальным, чтобы раскроить чей-нибудь череп.

Когда она подошла поближе, она осознала свою ошибку. Тот клочок меха и представлял из себя все существо. На самом деле, оно даже не проявляло какие-либо попытки или даже желание спрятать себя. Это существо не было грозным большим убийцей, притаившимся в ожидании – оно было маленьким и одиноким. Белый мех был вымаран в грязи и засохшей крови – это мех даже не походил на гладкую шкуру, как у взрослых, а представлял из себя всего лишь мягкий пушок детеныша. Худенький и истощенный, ослабевший детеныш тянулся к цветку перед ним своими крошечными лапками, как будто приняв его за своего приятеля.

Если бы на его месте было любое другое существо, олениха нашла бы эту сцену трагичной. Однако в этот раз, впервые за долгое время, ее губы растянулись в горькой усмешке. Праведный гнев ощущался так хорошо.

Скорбящая мать сделала шаг вперед.

Скулеж прекратился, а пара любопытных глазок посмотрели в ее сторону. Она почувствовала, как дрожь идет по ее спине. Она понимала, что ей нечего опасаться, но что-то глубоко внутри нее кричало ей бежать от одного взгляда хищника.

Она собрала волю в кулак, в котором уже находилось ее импровизированное оружие. Волчонок лишь смотрел на нее вопросительно своими большими серыми глазами. С каждым ее шагом ребенок казался все меньше. Это наполнило ее чувством могущества, к которому она совсем не привыкла. И это чувство ей определенно понравилось.

Каково это будет? Она никогда не лишала кого-то жизни. Однажды она лягнула хищника, она отчетливо помнила мерзкий хруст, когда ее копыто соприкоснулось с черепом большой кошки, как она отшатнулась от удара. Была кровь, но она не могла вспомнить чья именно. Тот опыт, хоть и быстрый, был смешан с адреналином погони и облегчением от спасения. А что она почувствует сейчас, здесь, будет ли этот опыт лучше? Или хуже?

Сможет ли она обрести покой? Сможет ли отомстить за свою дочь? Глаз за глаз…

“Убийца, - прошипела она, каждая буква сочилась ядом. – Отродье”.

Маленькая волчица просто смотрел на нее в недоумении. Ее пасть повторяла движения рта оленихи, но она определенно не понимала значения слов. Возможно она считала, что все это игра – она была еще слишком мала чтобы понимать, что такое страх.

“Сдохни”.

Она победоносно ухмыльнулась.

Волчонок снова повторил ее мимику, ухмыльнувшись в ответ. В очередной раз, горечь и агрессия не встретили понимания у ребенка; улыбка волчица была радостной и искренней, даже не смотря на ряд острых зубок, которые сопровождали ее.

Это застало Мать врасплох.

Такая невинная. Такая задорная и нежная.

Это не было дьяволом в земном обличии. Это – она была ребенком, слишком юной и с чистой душой, чтобы осознать, что ее бросили… или нашли.

Камень упал рядом с ее копытами с громким ‘птух’, которое заставило волчонка подпрыгнуть от неожиданности.

Она взяла детеныша на руки, маленькая пушистая лапка обняла ее палец настолько слабой хваткой, что она почти не ощутила этого.

Это заставило ее почувствовать себя снова мамой.

Путь домой был не из простых. Ребенок на ее руках был громких и непослушным, думая, что плечо и шея Матери отлично подходили для его игр – и стоило помнить, что волчата играют с помощью зубов. И хотя укусы не наносили никакого вреда, оленья шкура отлично защищала свою обладательницу от маленьких зубок, постоянные покалывания быстро начинали надоедать.

Путь в глубь леса был шумным и безрассудным. Однако на обратном пути, когда у нее на руках снова было нечто маленькое, ради чего стоило жить, Матерь продемонстрировала, какими навыками должен обладать каждый олень, чтобы успешно выживать. Она двигалась быстро и вместе с тем тихо, уши и нос давали ей всю необходимую информацию об окружении. Единственные звуки доносились от детеныша, который тявкал, рычал и скулил, пытаясь привлечь ее внимание, а в один момент и вовсе начал выть, вынудив олениху прикрыть его пасть рукой и просить вести себя тихо.

“Жди. Скоро мы будем в безопасности. Там сможешь пошуметь”.

Это не привело к абсолютной тишине, но хотя бы помогло немного отвлечь беспокойного щенка.

Путешествие все продолжалось. Матерь касалась земли легчайшими из шагов, избегая очевидных троп и полян и выбирая темноту в качестве своего защитника, пробираясь через более дикие места леса, где располагалось множество шипастых кустов черники. Стоило ей уловить любой подозрительный звук, неважно как далеко и тихо он раздавался, она тут же замирала на месте, едва позволяя себе дышать. Стоило ей почуять запах хищника на пути, она тут же оставляла ложные следы, дабы запутать потенциальных преследователей.

И наконец, она добралась до знакомых мест. Чистая река, которая четко обозначала границу между ее миром и их. Границу, которая постоянно нарушалась с одной стороны и практически с религиозным трепетом избегалась другой.

Олениха посмотрела на дитя в своих руках; благодаря постоянной легкой качки во время их путешествия, она все же уснула. Даже разум, привыкший и воспитанный видеть в них исключительно порождений из кошмаров, что было вполне справедливо, не мог не почувствовать приступ умиления от созерцания настолько беззащитно выглядящего ребенка. Она легко ткнула крошечный носик волчонка, от чего тот начал шевелиться, просыпаясь. Нехотя детеныш открыл свои затуманенные глазки и громко зевнул.

Олениха прижала ребенка к себе еще крепче и сделала глубокий вдох. Никто из них не будет в восторге от того, что произойдет, но это было необходимо.

Она потрогала воду копытом; водная гладь, как и всегда, была холодной и чистой. Маленькие рыбки сновали по дну в поисках тонкого слоя водорослей, окутывавший разноцветные камни.

Матерь вступила в реку. Она почувствовала, как вода тут же принялась забирать ее тепло себе, заставляя конечности неметь. Она сделала еще один шаг, а затем еще и еще – и с каждым шагом, река омывала все больше ее тела, пока водная гладь не достигла груди, а также ребенка, который был прижат к ней.

Ожидаемо последовал громкий скулеж. Он был пронзительным и болезненным как для чувствительных ушей оленихи, так и для окрестных птиц и мелких животных, которые принялись в страхе разлетаться и разбегаться прочь от источника звука. Она прикрыла пасть ребенка, прошептала ей успокаивающие слова и продолжила идти. Форсирование реки не было тяжелой задачей; течение не было особо сильным или коварным. Однако холод от воды не дарил особо приятные ощущения, особенно для щенка, который явно не оценил студеный поток, обволакивающий его нежное тельце. Но были и свои плюсы: запекшаяся кровь и весь мусор, прилипший к меху волчицы быстро были унесены течением.

Когда они очутились на противоположном берегу, обе уже дрожали от холода, промокшие до костей. Уже без спешки, мама внимательно осмотрела ребенка, после его, скорее всего, первого в жизни купания. Малютка, выглядевшая крайне недовольной, посмотрела ей прямо в глаза и громко чихнула.

“Понимаю”, - сказала мама, утвердительно кивнув. Она опустила волчонка на траву, густо покрывавшую опушку леса, и сделала несколько шагов назад. Детеныш с любопытством наблюдал за ее движениями.

“Смотри”, - как только она произнесла это, олениха начала встряхиваться энергичными и хаотичными движениями своего тела, разбрызгивая воду, пропитавшую ее шкуру и создавая вокруг себя облачко из водных капель.

Более-менее отряхнувшись, она посмотрела в ожидании на волчицу. И действительно, кроха встала на четвереньки – олениха лишь могла предположить, что та была слишком юна, чтобы ходить прямо – и начала неуклюже трясти своим тельцем. Правда единственное чего она добилась – небольшое головокружение, однако это заставило олениху улыбнуться. На первый раз сойдет.

Мать оглянулась на речной поток позади. Если их и преследовали, хотелось надеяться, что их водные процедуры остановят возможную погоню. Очень хотелось надеяться.

Пара продолжила движение, оставляя лишь след из водных капель позади. Они сделали все, что могли. Теперь дело оставалось за восходящим солнцем.

Дюжина голов повернулась по направлению к лесополосе. Глаза начеку. Олени-самцы вскакивали на ноги. Мамы звали к себе своих детей. Совсем не на такой радушный прием рассчитывала олениха.

Она вышла на просеку. Ее тело было изнеможенным и слабым после пройденного пути, но она не находила жалости во взглядах своих родичей. Когда она подошла, часовые и бойцы преградили ей путь. Одиннадцать мощных, крупных и высоких фигур, те, кто были призваны держать даже их в страхе. Они таращились на нее своими маленькими глазками и с презрительными усмешками на своих лицах.

Один из них вышел вперед. Этот олень был в настолько почтенном возрасте, насколько это вообще было возможно для представителя его вида. Его обрамленное шрамами тело могло поведать о множестве битв и о таком количестве жизненного опыта, о котором остальные могли лишь мечтать. Длинная седая борода, подчеркивающая его пожилые черты лица, была аккуратно заплетена. Несмотря на то, что он своим телосложением значительно уступал стоящим рядом оленям, размер его рогов, венчавших его голову, был самым внушительным среди всех присутствующих. Они действительно заслуживали уважения, даже учитывая их весьма потрепанный вид, так как эти рога принадлежали старейшему из стада.

Его речь была спокойной, но это не вводило никого в заблуждение – неважно сколько зим увидит олень за свою жизнь, неважно сколько пучков седых волос появиться на его шкуре сквозь года, он всегда будет оленем – агрессивным, упрямым, гордым. В его словах явно прослеживалась слабо скрытая угроза. Угроза, которая заставляла трястись олениху не хуже рычания хищника поблизости.

“Что это?” – спросил Старейшина, обличительно тыча своим пальцем на ребенка на руках Матери. Детеныш, в своем неведении, попытался схватить палец, как он уже не так давно делал в оленихой, и лишь ее быстрые рефлексы позволили избежать трагедии, отстранив ребенка.

Олень усмехнулся: “Скорбящая Мар вернулась не в себе. Зачем было приводить дитя-ллоп на наше пастбище?”

Она отвела свои глаза в сторону, не в состоянии выдержать его взгляд. Она сильнее прижала малышку к себе; тщетное действие в случае реальной опасности, призванное лишь успокоить обеих.

“Это просто ребенок. Она одна. Она напугана.”

Старейшина лишь мрачно оскалился, его теория нашла подтверждение в ее словах: “Значит это правда. Ее потеря сделала тебя сумасшедшей.”

“Не смей говорить о ней”.

Старый олень улыбнулся, принимая ее ответ за вызов: “Ее больше нет! Нам бы хотелось избежать этого, мы не смогли. Что случилось, то случилось”.

Олениха оглянулась по сторонам. За стеной из тел стражей стада она увидела, как дюжины пар глаз буровили ее своими взглядами. Уши зашевелились, реагируя на каждое произнесенное слово. Друзья и семьи шептались между собой.

Так много ее друзей и членов семья таращились на нее, а она, в свою очередь, даже не могла собраться с мыслями, чтобы противостоять Старейшине.

“Плау… позволь мне. Она совсем кроха. Я смогу ее воспитать по-нашему. Она не будет представлять опасность”.

Маленькие, черные глазенки оленя продолжали сверлить ее. Возможно он испытал приступ жалости к оленихе – кто не испытает после такой утраты? Или, возможно, он был заинтригован мыслью о воспитании волчонка, как обычного оленя?

Руководство стадом будет определенно проще, если он сможет лучше понимать своих врагов. На данный момент все его знание ограничивалось тем, что они были умны, быстры, сильны… и обожали убивать и пожирать представителей его вида.

Он скрестил свои мускулистые руки и недовольно заворчал: “Бэй! Забирай свое исчадие отсюда. Тебе здесь будут рады… но этому – нет, - он раздраженно выдохнул через нос. – Когда это подрастет, если оно будет неопасно, возможно. Но сейчас – нет”.

Как поняла Мать, это была самая большая милость, на которую ей приходилось рассчитывать. Старейшина никогда не славился своим великодушием. В природе, быть добрый лидером означало демонстрировать свою слабость – а демонстрация слабости означало лишь смерть. Поэтому она уважительно склонила свою голову: “Аси, Старейшина. Я заберу ее подальше от стада”.

За Старейшиной, за одиннадцатью стражами последнее, что услышала Мать перед тем, как окончательно уйти - знакомый голос, прошептавший с удивлением: “Её?”.

Просторные просеки. Пышные леса. Кристальные реки, бежавшие по широким равнинам. Это были места, которые были домом для Матери. Места, которым она принадлежала.

Однако, когда она осматривала естественную пещеру, которую она окрестила своим новым домом, единственное, что она видела – темнота. Она ощущала себя загнанной в угол. Вход в пещеру был всего один – это исключало возможность быть окруженной, однако сбежать в случае угрозы им также было не суждено. Она, как смогла, укрыла вход ветками и листьями, но вопрос ‘скольких хищников это сможет обдурить? ’ был скорее риторическим.

Возможно, однажды, те, кто будут жить после нее, научаться высекать искру из двух камней и, то что показалось бы её примитивному мозгу магией, создавать тепло и свет, отпугивая своих врагов. Но в данный момент пещера представляла из себя не более, чем темную, глубокую дыру в скале, защищая ее от капризов природы и не более. Пол был холодным и твердым, неудобным для ее костлявого тела. Она натаскала немного сухих листьев и веток и сложила их в кучу, но даже так, она ощущала твердый пол каждый раз, когда садилась или ложилась на импровизированную кровать.

“Ну как, нравится, Циэль?”

Знакомое имя случайно сорвалось с ее губ; только, когда она услышала эхо своего голоса, она поняла, что произошло. Это было давящее, тяжелое чувство – мрачное напоминание о ее потере. Однако, к ее удивлению, волчица отозвалась на чужое имя. Она отвлеклась от своего развлечения в виде большого листка, который ей вручила олениха и произнесла, судя по всему, свое первое слово:

“Зии-ель”.

Мать лишь растерянно моргнула. Но созерцание заинтересованности ребенка, согрело ее сердце и помогло наконец скинуть камень с души, который так долго висел грузом на ней: “Нравится имя, пок?”

“Зии-ель”, - повторил детеныш.

Улыбнувшись, Матерь подошла к крошке и потрепала ее уши. Хихиканье малютки полностью стоили того. “Значит будешь Циэль, - ее голос был таким, как будто она готова была заплакать. – Прямо как твоя сестренка”.

Первый день был ничем не примечательным. Она приняла решение вскармливать свою новообретенную дочь грудью; иногда, когда она закрывала свои глаза, ей даже удавалось представить, что на руках была ее родной ребенок. Малышка была крайне нетерпеливой – можно было только гадать, сколько дней она ничего не ела. Это было многообещающее начало.

А потом волчонку стало плохо.

Все случилось внезапно. Пока Матерь сторожила вход, она услышала громкий звук отрыжки. Как для травоядного животного, ее первым инстинктом было желание резко броситься наутек, однако в момент, когда она оглянулась на звук, олениха увидела волчицу, которая сидела на полу с абсолютно жалким видом в окружении лужицы полупереваренного молока. Она икнула и еще больше молока вышло из нее.

Ответственная мать, не теряя времени, сразу же проверила детеныша и принялась убирать весь беспорядок. Это не был ее первый ребенок, поэтому она не потратила много времени. Даже резкий запах, особо выделявшийся для ее острого чутья, ничуть не смутил ее. Беспокоило ее совсем другое: если этот ребенок не может усвоить ее молоко, единая константа для всех млекопитающих, оставалось всего два варианта, если она хотела, чтобы ее Циэль выжила.

Она могла бы попытаться найти взрослую волчицу, которая сможет хорошо позаботиться о детеныше...

… или она могла накормить ее единственной вещью, которую та сможет переварить. Мясом.

Она убаюкала щенка колыбельной, которую мамы пели своим оленятам. Она бы никогда не догадалась, что пройдут века и ее нашептывания превратятся в народные сказки, возможно даже станут основой для некоторых религий – однако сейчас это была всего лишь колыбельная, нежно напеваемая, дабы успокоить дитя.

Когда волчонок наконец погрузился в сон, мать выбралась из пещеры. Как она уже делала сотни раз, олениха пошла по лесу в поисках еды. Однако впервые в своей жизни она проходила мимо нежнейших корешков, она не обращала внимание на вкуснейшие ягоды, она не смотрела на сочнейшие листья. Она проделала путь к одному из множества местных озер, мутные воды которых изобиловали рыбой. Она обошла берег, рыская по песку, пока не нашла то, за чем пришла.

Стоя на камне, скопа сжимала свежепойманную добычу. Ее когти были глубоко погружены в тело большой рыбы. Свечение ее чешуек, переливавшееся под солнечным светом, ярко контрастировало с затуманенными мертвыми глазами.

Матерь замерла на месте, крупная птица посмотрела на нее широкими глазами. Два вида всегда игнорировали друг друга на протяжении целых эпох; ни один из этих видов не конкурировал с другим, как и не представлял взаимную опасность, поэтому они просто мирно существовали друг с другом. В данный момент, впервые, когда один начал сближаться с другим, птица просто не могла осмыслить сложившуюся ситуацию. Она подняла голову и издала недовольный щебет.

Олениха подошла еще ближе, птица отступила назад, расправив крылья, готовясь взлететь. Матерь также расправила свои плечи и раскинула руки вширь, дабы казаться больше; ее метод оказался рабочим, так как вместе с могучим взмахом крыльев, скопа взмыла в воздух, где всякие свихнувшиеся травоядные больше не смогут ей помешать. На камне осталась ее добыча.

Олениха наконец смогла разглядеть рыбу поближе. Это был большой сом, рот которого продолжал медленно открываться и закрываться. Он еще дышал, хотя и очень слабо. Она смогла утешить себя тем, что смерть для это существа будет лишь актом милосердия. Не то, чтобы от этого ей стало легче…

С тяжелым вздохом, она взяла ближайший камень, обнажая кучку маленьких жучков, прятавшихся под ним, которые тут же начали разбегаться в разные стороны и зарываться в песок. Она высоко подняла его над собственной головой, закрыла глаза, выдохнула и резко швырнула его вниз. Влажный хруст, который последовал за этим, практически заставил содержимое ее желудка выйти наружу. Когда она набралась смелости открыть глаза, рыба, чей кровью был измазан камень, продолжала трепыхаться. Она ударила еще раз, и еще, и еще и каждый удар давался заметно легче предыдущего. К моменту, когда несчастная рыбешка, размазанная в лепешку, с кишками, раскиданными по округе, перестала подавать признаки жизни, олениха продолжала тяжело дышать. Наконец она сгребла остатки сома в охапку и начала удаляться.

Отвратительный запах смерти буквально издевался над ее носом, но она смогла пересилить себя, проглотила комок в своем горле и продолжила идти. Уже начинали собираться вокруг падальщики, оценивая ее находку. Даже скопа, которая успела немного отойти от шока, восседала на ветки, провожая взглядом остатки рыбы.

Настало время возвращаться.

Обратная пробежка до ее убежища была не из приятных. Мертвый сом заляпал ей все руки своими маслянистыми внутренностями, так и норовя выскользнуть из хватки. Каждый прыжок, каждый поворот был настоящей проверкой работы рефлексов Матери.

К моменту, когда она добралась до пещеры, олениха выглядела так, как будто охотились на нее. Она раздвинула ветки с листьями, защищающие вход, и прошла вглубь. Лежа на своей кроватке спиной верх, Циэль спала, тихо поскуливая от голода. Ее ноздри встрепенулись, учуяв запах свежей рыбы, и вскоре малышка, зевая и потягиваясь, проснулась, гадая откуда доносился этот чудесный запах.

Без лишних слов, покрытая кровью олениха просто положила рыбу у кровати. Не давая ребенку никаких дальнейших указаний, она просто повернулась к ней спиной и села на пол, уставившись в стену.

То, что должно было произойти – произошло. Влажные хрусты и громкое чавканье не оставляли в этом никаких сомнений, и когда все звуки, окончившиеся сытым иканием, стихли, олениха так же без лишних слов встала. Она старательно собрала то немногое, что осталось от волчьей трапезы и вышла наружу захоронить останки, дабы запах не привлек хищников . Ну и не продолжил раздражать ее нос.

Взросление вдали от стада дало волчонку воспитание, отличное от того, которое получали те, кого она считала своими сородичами. В своих попытках растить дочь, чтобы та оставалась сильной и здоровой, олениха проводила многие часы вдали от дома, роясь в лесу, выискивая падаль и не только.

Дайте ребенку, не важно насколько спокойному, столько свободного времени в пещере, в одиночестве, где из развлечений есть только каменные стены, в скором времени ему станет скучно.

Циэль справлялась со скукой посредством недолгих, и запрещенных, прогулок по окрестностям. Естественно не очень далеких; даже несмотря на свой юный возраст, она знала, что не должна заходить слишком глубоко в лес или слишком высоко в горы. Однако она была рада даже этим небольшим исследованиям; ей очень нравилось наблюдать за дикой природой, собирать цветы, пытаться лазить по деревьям – все те вещи, которыми будет заниматься каждый любознательный ребенок, если оставить его без присмотра.

В один конкретный день, она развлекала себя тем, что пыталась двигаться исключительно по теням, которые отбрасывали на траву деревья, не позволяя себе наступать на освещенные полуденным солнцем участки земли. В процессе своей забавы, она услышала приглушенный звук, как будто кто-то рыл сухую землю.

Ее уши встали торчком, она начала сближаться с источником звука. Когда волчица увидела саму причину звука, она издала тихий скулеж и сделала шаг назад.

Она уже была знакома с этими созданиями – множество острых коричневых иголок, которые качались в такт движению своего владельца. Это был дикобраз, выкапывающий корни.

Циэль, будучи крайне любопытным ребенком, уже как-то пробовала подобраться к дикобразу. К счастью, она была осторожна, поэтому воспоминания были не особо болезненными… но как только она обращала свой взор на существо перед ней, фантомная боль от колючек сразу же начинала отдаваться в ее правой лапе. Этот урок она хорошо усвоила.

Как только она начала потихоньку отступать, существо зашевелилось. К удивлению, Циэль, создание, которое она вначале приняла за дикое, встало на задние лапы, вытянуло вверх руки и широко зевнуло, начал озираться по сторонам своими маленькими глазами-бусинками.

Циэль удивленно ахнула. Это был не просто зверь – это был ребенок, прямо как она! Все накопленные с таким трудом знания о том, чего не стоит делать перед существом, утыканным иголками, быстро отошли в сторону, уступив место жгучему желанию подружиться хоть с кем-то из ее ровесников.

“Таси!” – поздоровалась она, смущенно помахав тому, кто, по мнению маленькой волчицы, станет ее новым лучшим другом.

До этого не особо энергичный дикобраз резко оглянулся через плечо в поисках источника звука, который говорил, если он ничего не перепутал, на языке рогатых.

Когда же он увидел, кем действительно была Циэль, вся доброжелательность в миг исчезла с его лица. Он тут же свернулся в клубок, пряча свой мягкий живот под защитой сплошной стены из выпирающих иголок, после чего выставил наружу лапы с острыми когтями, готовясь дать отпор в случае необходимости.

Циэль отреагировала на его позу с широкой, по-детски наивной улыбкой. Она ни с чем не спутает позу, сигнализирующую о начале игр!

“Играть?” – спросила она; ошарашенный ее словами дикобраз сделал шаг назад.

Циэль в недоумении наклонила голову в бок. Она медленно потянулась к другому ребенку, и к ее удивлению, тот сделал еще один шаг назад, издав звук, похожий на нечто среднее между ворчанием и слабым писком; даже для остававшейся в неведении волчицы, дикобраз выглядел напуганным до смерти.

Волчонок моргнул. “И-играть?” – повторила она. Вновь она попыталась дотронуться до другого ребенка; в этот раз, быстрый взмах длинных, загнутых и перепачканных землей когтей заставил уже ее пискнуть в страхе и отпрыгнуть.

Дикобраз, воспользовавшийся возможностью, без малейшего промедления крутанулся на месте и бросился прочь. Он был медленным и неуклюжим, его толстые ножки и длинные, раскачивающиеся иглы делали его побег практически комичным; однако для Циэль не было еще зрелища столь удручающего.

Она так и стояла на месте, потрясенная, наблюдая, как грызун убегал настолько быстро, насколько это позволяли его нелепые конечности. А она продолжала стоять и задаваться вопросом, что же она сделала не так. Она ведь была всего лишь олененком, маленьких безобидным олененком, который хотел, вернее сказать отчаянно нуждался , в друге.

Почему хоть кто-то может быть напуган кем-то столь беззащитным? Неужели она настолько отличалась от других оленей, что даже другие виды боялись ее?

Почему?

Выживание в одиночку, с ребенком на руках никогда не являлось тривиальной задачей, однако они справлялись, причем довольно неплохо. Каждый день Матерь оставляла спокойствие их жилища и отправлялась на поиски чего-нибудь съестного для своей дочери. Иногда были удачные дни, иногда – не очень, но ей всегда удавалось достать столько, чтобы быть уверенной, что Циэль не будет голодать. Кучек захоронений снаружи пещеры становилось все больше, иногда их разрывали падальщики, но по-настоящему опасных хищников, разумных или не очень, они не привлекали.

Каждые три луны Матерь посещала свое стадо. Вначале, ее появление всегда было приятным сюрпризом – никто не мог поверить, что она и ее волчье дитя до сих пор живы. Но постепенно, когда сезоны года начали сменять друг друга, ее визиты стали рядовым явлением. Каждое посещение она общалась с другими мамами из стада, делилась рассказами и анекдотами о процессе воспитания; к всеобщему удивлению, они не сильно отличались от ежедневной рутины и оказий, которые испытывали матери оленят.

Каждую Весну она выискивала Старейшину и просила, чтобы он наконец позволил представить девочку остальному стаду – и каждую Весну упрямый старый олень качал головой и давал один и тот же ответ: “Еще не время”. Каждый раз в его голосе все больше проявлялась нерешительность. Становилось все трудней отрицать тот факт, что маленькая волчица вела себя прилично – в конце концов, подтверждением этого факта являлась ее приемная мама, которая приходила каждые три луны. Не мертва, не ранена, даже выглядящая так, будто она не испытывала никаких особых трудностей, растя ребенка.

На седьмую ее просьбу почтенный старый олень тяжело выдохнул и положил свою руку на плечо оленихи.

“Бэй. Один раз. Попробовать”.

Так долго ждала она этих слов, что вначале даже не поверила своим ушам. Она посмотрела в Старейшине и не нашла в них насмешки, лишь выражение небольшого беспокойства. Одарив его своей широкой улыбкой, она склонила голову. Голос Матери дрожал и запинался от переполнявших ее эмоций:

“Аси, Старейшина. Аси, аси, аси…”

Дабы избавит ее от неловкости, старый олень, с недовольным ворчанием, отпустил ее.

К моменту, когда Матерь добралась до своей пещеры, солнце уже давно скрылось за горизонтом. Суровый порыв ветра скатывался с близлежайщих гор; он заставил мурашки бегать по всему ее телу и моментально заткнул уханье сов и пение сверчков вокруг. Лунный камень ярко светил на безоблачном небе, купая лес в своем бледном свете. Матерь никогда не любила светлые ночи. Они заставляли ее чувствовать себя особенно уязвимой на открытых участках.

Сухая ветка треснула позади нее. Ее уши зашевелились, и она развернулась как раз в тот момент, чтобы увидеть, как что-то двигается в лесной чащобе, куда луна уже не могла заглянуть. Ее тело напряглось.

Олениха осмотрела участок перед собой, потравив на это несколько секунд. Чтобы это ни было, оно ушло. Она сделала несколько робких шажков по направлению к пещере.

Позади нее зашуршали листья. Уханье совы вновь возобновилось где-то вдалеке.

Еще один хруст. Брачное кваканье жабы. Нарастающий звук быстрого бега по сухой земле.

Бега?

Она приготовилась сорваться с места, но было уже поздно; что-то двигалось к ней. Что-то быстрое. До того, как она смогла среагировать, до того, как она смогла хотя бы осмыслить ситуацию, когти вцепились в ее мех. Громкое рычание над ее ухом.

Мгновенье тишины.

“Мар!” – закричал детский голосок прямо ей в ухо, перед тем, как взорваться громких, чистым смехом. Маленькая Циэль похоже находила выражение своей мамы, эта смесь облегчения и злости, которая всегда наступает после подобного розыгрыша, крайне забавной. Когда олениха оглянулась через плечо на пушистый комок, который слез уже с ее спины, новая волна смеха защекотала ее уши.

Матерь одарила свою дочку измученной улыбкой. Она открыла рот, чтобы как следует отчитать ее, даже успела поднять палец, как она часто делала в моменты неповиновения волчонка – но в итоге, вместо наказания, она просто выдохнула и отвела ребенка обратно в пещеру.

“Циэль, мут…” – довольно резкие слова, произнесенные удивительно заботливым тоном.

Когда они все же добрались до своего убежища, малышка плюхнулась на пол. Матерь не могла не отметить, с улыбкой на лице, насколько выросла ее дочка за последние несколько сезонов. Она была сильной и крепкой для своего возраста, покрытая здоровым, почти идеально белым мехом, который согревал ее в такие ночи, которые вынуждали даже олениху трястись от холода. Юной волчице было не занимать в выдумке и креативности – каждый день, возвращаясь домой, она находила новые узорчатые линии на стенах пещеры, которые были выведены острыми когтями. Волчонок рисовал то, что его окружало – двух оленей разных размеров, держащихся за руки и прогуливающихся в солнечный день. Один большой, в крапинку, как Матерь, а другой - маленький, точно такой же, но полностью белый.

Удивительные творения для кого-то столь юного, однако олениха никогда не улыбалась, смотря на них.

“Принесла чего-нибудь, Мар?”

Олениха мотнула головой: “Да, кое-что особенное”. Она подождала несколько секунд, перед тем как продолжить – она хорошо знала своего ребенка; она знала, насколько волчонок мог стать взволнованным буквально на ровном месте из-за любой мелочи.

“Что же?” – спросил ребенок.

Нет ответа.

“Расскажи!”

Все еще без ответа.

Мама понимающе улыбнулась, подняла палец. Смотря на это, детеныш закусил губу, по-детски расширил ноздри в смирении: “… плау, расскажи?”

Удовлетворительно сложив руки вместе, Любящая Матерь засияла гордостью.

“С приходом света ты посетишь стадо”.

Этой ночью волчонок совсем не мог уснуть. Даже когда она прижалась к маме, которая мирно спала после очередного тяжелого дня, детеныш все никак не мог перестать думать о стаде.

Каждый раз, как она спрашивала о стаде свою маму, она, как правило, получала ответ в виде тревожной молчания. Из того немного, что ей все же удалось узнать, стадом являлась группа из оленей, таких как она, в таком количестве, что ей бы не хватило пальцев на всех лапах, чтобы их сосчитать. Там находились олени всевозможных размеров и форм, а также там были другие мамы и другие дети.

Она наконец-то сможет увидеть их. Детей своего возраста. Ровесников, с которыми можно пообщаться и подружиться. Ее мама лезла из шкуры вон, чтобы прокормить свою дочь, и даже в таком нежном возрасте Циэль все понимала и была ей очень благодарна за это. Но это также означало, что большую часть времени она была совсем одна. Но только представить, что у нее появится друг - нет, возможно, даже друзья! Она задавалась вопросом, что они любят делать, в какие игры любят играть. Она все продолжала репетировать в своей голове момент первого знакомства с ними. Ее маленькое сердечко билось так быстро. Она была настолько взволнована, что едва могла ждать…

Она провела всю ночь, сидя у входа в пещеру, постоянно подглядывая за чертой горизонта сквозь ветки и листья, которые укрывали их дом. И как только небо начало менять окрас с черного на темновато-синий, еще даже до того, как солнце успело показаться над густым зеленым лесом, Циэль подбежала к маме, крича, чтобы та просыпалась.

В течение часа обе привели себя в порядок и были готовы выдвигаться. Мать Циэль взяла ее за руку и направилась через лес к реке.

Когда сменился ветер, волчица почуяла этот запах. Запах который, не смотря на расстояние, был ей хорошо знаком и не оставлял никаких сомнений в своей принадлежности. Запах оленей. Удивленная, она потянула олениху за руку, чтобы привлечь ее внимание; когда ей это удалось она произнесла: “Мар?”

“Пок?”

“Я чую стадо.”

Олениха накренила голову. Она ожидала, что в этих словах будет радость, волнение от предстоящей встречи – напротив, ее дочь звучала так, как будто у нее закрались какие-то сомнения. Олениха обнадеживающе потрепала ушки волчицы, ожидая неизбежного продолжения ее мысли.

“Пахнут как ты, - Циэль сделала паузу, колеблясь перед тем, как продолжить. – Но не как я”.

После этих слов олениха присела рядом с дочкой, похлопывая ее по плечу. Она заговорила тихим, ласковым тоном; нежность, которую она берегла лишь для самых особенных ситуаций: “Помни, что я нашла тебя в лесу, Циэль. Ты была совсем крошечным олененком, - в ее словах была тень печали; даже малышка смогла уловить это, хотя и не стала на это указывать. – Ты из другого стада. Стада Белошкурых издалека. Они пахнут совсем иначе”.

“А я им понравлюсь? Даже если я из другого стада?”

“Ты им очень понравишься, Циэль. Омесса”.

Обещание ее мамы - это все, что требовалось ребенку.

Когда они дошли до места, стадо уже ожидало их. Олени приходили и уходили; некоторые вступили в совершеннолетие и теперь стояли плечом к плечу со своими дядями и отцами; другие же пали под натиском времени, болезней или хищников. Но все же, стражи продолжали стоять, с высокоподнятыми головами и гордостью во взгляде, способные отпугнуть практически любого врага.

Неудивительно, что они произвели такой эффект на ребенка. Когда она и ее мама подошли ближе, олени начали скалиться, выпускать воздух через ноздри и бить копытами мягкую землю под собой. Циэль еще сильней сжала руку своей матери. Лишь ее тепло и присутствие позволили малышке набраться смелости, чтобы просто подойти к этим огромным созданиям.

Чем дальше она заходила на просеку, тем более уязвимой и беззащитной она себя ощущала. Все глаза были прикованы к ней – пялясь, оценивая.

Ее привели к оленям, которые глазели на нее своими щурящимися бусинками. Не в состоянии выдержать их взгляд, она уставилась вниз на свои ноги. Казалось, осмотр длился целые часы. Они изучали ее, оценивали ее зубы и когти, все время обсуждая это и этих. Волчонок так и не смог понять, кого именно они имели ввиду. Они пихали и тыкали ее, вызывая болезненные ощущения лишь для того, чтобы посмотреть, как она отреагирует; со своим хвостом между ног, она смогла стерпеть все это, даже не моргнув глазом.

Наконец Старейшина повернулся к Матери. Он звучал несколько побежденным, как родитель, который все же пошел на уступки ребенку со своими настойчивыми просьбами. “Бэй, - нехотя сказал он. – До темноты. Потом вы уходите.”

“Аси, Старейшина”, - промолвила Матерь, привычно склонив голову в знак подчинения. Затем она бросила взгляд на дочь и использовала тот самый тон, которым каждый родитель пользуется хотя бы один раз: “Циэль?”

Ребенок повторил движение своей мамы: “А-аси, Старейшина”.

В удивлении, несколько членов стада начали перешептываться между собой. Даже те немногие, кто слышал, как говорят хищники, никогда не слышали, чтобы те говорили на языке оленей. Этот ребенок, на первый взгляд настолько мирный, хорошо говорящий на их языке и чтящий их традиции, был вовсе не похож на тех бешенных зверей, к которым они привыкли.

Олени расступились, позволяя наконец Циэль как следует взглянуть на территорию загона.

Зеленая трава, которая некогда покрывала всю пространство поляны, была полностью вытоптана и смешана с грязью сотнями копыт. Все близстоящие деревья были окружены кустами, однако вся растительность была убрана или съедена на этой конкретной территории, дабы расчистить место для своих нынешних обитателей. Дети катались в грязи, веселясь. Родители разбились по кружкам, обмениваясь короткими, отрывистыми фразами, которые для Циэль звучали, как эталон красноречия. Старшие сидели на земле, наблюдая за остальным стадом своими печальными глазами.

Настолько потеряна была юная волчица от этого зрелища, что легкий толчок в спину напугал ее. Она подпрыгнула и испуганно тявкнула; только спустя секунду она заметила, что это была ее мама, которая хотела лишь подтолкнуть ее в сторону играющих детей.

Она послушалась и засеменила неуверенными шажками в сторону скопления детей, пытаясь найти кого-то, кто выглядел дружелюбно. Толпа расходилась перед ней. Те, кто глазели на нее издалека, тут же отводили взгляд, как только она проявляла интерес к взаимодействию с ними.

Все, кроме одного.

Это был маленький олень, примерно ее возраста. Возраста, когда он еще не успел обменять грацию юных лет на могущество своих старших братьев. Его шкура была светло-коричневого цвета, а его рога, украшающие макушку, представляли собой лишь бархатистые бугорки, пока и близко не похожие на большие острые наросты, как у его взрослых собратьев. В своих руках он держал двух кукол; грубая имитация оленей, сделанная из гибких палочек, связанных вместе, чтобы придать им форму нечто антропоморфного.

Циэль узнала в нем одного из глазевших детей – но, когда в глазах других она видела лишь отблески страха и недоверия, его взгляд был гораздо менее злобным. Скорее чистое любопытство читалось в его глазах; это даже было похоже на некоторую степень восхищения, а не то любопытство других детей, которое испытывает кто-то, разглядывая уродца. Этого Циэль было более, чем достаточно, поэтому она продемонстрировала ему смущенную улыбку и помахала лапкой, перед тем, как начать идти навстречу. К ее удивлению, юный олень помахал ей в ответ.

Все еще сомневаясь, она оглянулась на свою маму, которая смотрела на дочь в ожидании.

“Таци”.

Она еще ни разу не слышала мужского голоса – ну, по крайней мере, от мужчины своего возраста. Он был… на удивление женственным, лишенный звучного гула и баса, которым так щеголяли взрослые олени. Она была так ошарашена этим открытием, что даже не сразу смогла поздороваться в ответ.

“Т-таци, - она положила лапу себе на грудь, показывая на себя. – Циэль.”

Этот жест рассмешил второго ребенка, который сделал такое же движение, подражая ей: “Вол”.

Закончив со вступительной частью, они продолжили пялиться друг на друга, не зная, что им делать дальше. Волчица принялась теребить предплечье, озираясь вокруг и думая, как же ей поступить. Как только она уже собиралась тихонько ретироваться, посчитав их взаимодействие завершенным, Вол улыбнулся и протянул ей что-то.

Его игрушка.

“Сыграем?”

Она с радостью приняла его предложение. Вся неловкость тут же исчезла, стоило им усесться и начать елозить своими игрушками по земле. Вскоре они начали имитировать голоса взрослых, представляя, что их куклы-олени отправились в далекое путешествие навстречу приключениям. Куда –то далеко за леса, за реку, даже за горы.

Когда простого воображения стало мало, а избыток энергии начал бить через край, они вывели свою игру на совершенно новый уровень. Два кукольных оленя смогли внезапно воспарить в небо, как орлы – более не привязанные к грязной поверхности поляны, куклы летали высоко в облаках, уносимые ввысь двумя бегающими и смеющимися детьми.

Когда акцент игры сместился от воображения к физической активности, кукольные игрушки отошли на второй план. Теперь не они были в главной роли, а Циэль и Вол, два новых друга. Они бегали повсюду, вращались кругами, получали головокружение, падали на грязную поверхность и пачкали себя с головы до ног; Все их приключения непременно сопровождались задорными смешками.

В начале игры Циэль со своим новым другом провоцировали лишь небольшой интерес со стороны остального стада; однако, пока взрослые продолжали наблюдать за волчонком с долей подозрения, их отпрыски не забивали себе голову всякими сомнениями. Страх давно отступил, а ту пустоту, которую он оставил, быстро заполнило чувство изумления и интереса, которым в равной мере обладают все дети, будь то хищники или травоядные.

Не спеша, они начали подходить. Первой, кто решился на этот шаг, была очаровательная крошечная олениха, которая едва достигла половины их возраста. Она наблюдала за ними задолго до того, как отважилась приблизиться – осторожно, замирая каждый раз, когда они обращали на нее внимание и продолжая движение только тогда, когда оба были отвлечены. По сути, она пригласила сама себя в игру, просто начав бегать рядом с ними; хотя Вол изначально намеревался просто продолжить игнорировать малютку, волчица поприветствовала нового игрока.

Другие не заставили себя долго ждать. Братья и сестры, которых заинтересовало появление волчицы среди них. Дети всех возрастов, один за другим, присоединялись к игре в догонялки. Когда Циэль, будучи уже не в состоянии угнаться за превосходными бегунами, решила немного перевести дух и присела отдохнуть, к ее удивлению, все остальные игроки последовали ее примеру.

Она была центром их внимания и ей определенно это нравилось! Все страхи быть отвергнутой казались теперь такими нелепыми. Все глаза были прикованы к ней, но теперь в них не было страха, а лишь очарование и, возможно, немного зависти. Она почувствовала, как что-то касается ее хвоста; когда она оглянулась через плечо, то увидела двух малышей, сидящих по пояс в грязи, легонько хлопая по пушистому придатку волчицы своими маленькими ручками, хихикая каждый раз, когда хвост ускользал от них.

Они выгляди такими счастливыми.

Другие дети ее возраста постоянно просили потрогать ее мех, дотронуться до носа ( ‘ай, какой мокрый!' ), поиграть с ее ушами. Несмотря на то, что она выглядела иначе, ей казалось, что она душой она принадлежит этому месту. Ее разум был слишком юн, чтобы понять почему все уделяли ей так много внимания… поэтому она просто-напросто наслаждалась этим самым вниманием.

На другом конце просеки, старейший олень обреченно вздохнул: “Бэй, - сообщил он оленихе, которая распахнула глаза в изумлении. – Ты можешь привести эту снова”.

Дни сменялись ночами. Посещения стада стали более регулярными, и Циэль смогла завести много друзей, которых подкупала ее доброта. Она была счастлива, как никогда раньше.

Однако, в то время как гордость матери за свою дочь была неоспоримой, становилось очевидно, что возраст оленихи постепенно дает о себе знать. Каждая ее вылазка за провизией занимала все больше времени, а ее растущий ребенок требовал все больше и больше мяса, чтобы оставаться здоровым и сильным. Постоянное давление все сильнее сказывалось на некогда бойкой оленихе, которая, теперь, лишь через силу могла заставить свое тело плестись наружу в поисках новой пищи для волчицы.

Давно прошли те дни, когда можно было найти мертвых или почти мертвых животных в лесах, когда можно было отбить добычу у диких хищников, когда можно было выкопать наполовину съеденные тела из их укромных мест. Циэль требовалось больше. И так, Матерь начала охотиться для той, кто не была в состоянии сделать это сама. Белки, мелкие птицы, кролики; все они становились жертвами острых камней, которые олениха приловчилась довольно метко бросать. Вся их кровь оставалась на руках Матери, а их смерть – на ее совести. Она больше не имела нужды отворачиваться каждый раз, когда ее дочь ела; они теперь ели вместе. Мама спокойно жевала листочки и корешки, пока ее дочка срывала мясо с костей своими острыми клыками и слизывала кровь со своих лап.

Каждый день, понимание того, что она все больше становится похожей на них, терзало олениху. Но каждый день, смотря на мордочку своей дочери, она знала, что это того стоило.

Это произошло во время одной из ее вылазок, когда Матерь услышала крик, который она узнала.

Коричневая зайчиха посмотрела на свою ногу, искалеченную огромным трухлявым пнем. Боль была невыносимой; она заполняла весь разум зайчихи, заставляя слезы страданий бежать ручьями по ее щекам. Ягоды, которые она так усердно собрала незадолго до этого, валялись на земле вокруг нее. То, что представлялось ей днем, достойным пиршества по случаю хорошего урожая, теперь, вероятно, станет днем ее кончины.

Отчаянно она пыталась оттолкнуть тяжелый кусок древесины – ее слабые руки, трясущиеся от боли, не смогли сдвинуть его даже на миллиметр. Она закусила губу, пытаясь выровнять свое дыхание и не дать чувству безысходности окончательно поглотить себя.

Ее длинные уши повернулись; что-то двигалось через кусты. Это не был хищник; что-то двигалось слишком быстро и явно не шло по следу на запах. Уши встрепенулись; возможно, еще есть надежда?

Через замыленный взгляд она различила силуэт, который появился из кустов.

Не волк, не медведь, не рысь.

Олень.

Проблеск надежды загорелся глубоко в бешено бьющимся сердечке зайчихи – она была спасена! Она протянула руку в сторону незнакомки. “Айт! Айт!” – закричала она голосом, который готов был сорваться в любой момент.

Она обратила внимание на невидящий взгляд оленихи, пока та оценивала ситуацию. Отсутсвие какой-либо реакции от нее, вначале, было принято зайчихой за языковой барьер между двумя видами – но неважно сколько раз она повторяла свои мольбы о помощи, неважно сколько раз она, дико жестикулируя, показывала на бревно, которое придавило ее нижнюю половину. Олениха оставалась неподвижной.

Она что, слепая или глухая? Или хуже – слабоумная? Почему она продолжает стоять столбом?

“Айт, пиак!” – она закричала, в этот раз еще громче, уже не беспокоясь о том, что это может привлечь нежелательное внимание. К ее облегчению, олениха сделала шаг навстречу, склонила немного голову и уставилась на бревно. Наконец-то! Зайчиха слабо улыбнулась, вся злость от дурацкой оленьей апатии сразу покинула ее.

Дабы отвлечь себя от постоянной боли, она воспользовалась моментом, чтобы получше рассмотреть олениху. Она ничего особо не знала о оленях – их виды редко пересекались, ведь в лесах было полно еды, за которую им не приходилось соперничать. Внешность оленихи была абсолютно заурядной для глаз крольчихи – по факту, единственная причина, почему она приняла ее за самку – было отсутствие рогов.

А потом она увидела кровь на ее руках.

Это открытие заставило крольчиху вздрогнуть – или, возможно, это была ее нога, через которую прошла очередная волна боли. Кровь была давно засохшей; у оленихи наверняка было полно времени, чтобы смыть ее. Если только не…

Нет. Это был бред, полный бред. Олени были похожи на ее вид. Они питались, не убивая.

Она продолжала осматривать олениху, пока та, в свою очередь, продолжала изучать бревно, попробовав сдвинуть его и, время от времени, оценивающе смотрела на крольчиху.

Затем олениха встала и сделала шаг назад. Смотря на недоверчивое выражение лица крольчихи, она склонила голову и произнесла единственное слово на своем странном языке:

“Сэн”.

Затем она развернулась и зашагала прочь. В приступе абсолютного ужаса зайчиха вновь закричала, умоляя:

“Церву! Ритор!”

Каждое слово заставляло олениху вздрагивать, но она не делала попыток остановиться или хотя бы замедлиться.

“Пиак! Айт, пиак!”

Слезы продолжали стекать с ее лица на сухую землю; даже почва больше реагировала на ее слезы, чем та, которой они были адресованы. Не имея возможности осмыслить такое бессердечие от своего травоядного собрата, измученная постоянной болью и агонией медленной смерти, она истратила все силы, чтобы продолжать кричать. Ее слова окончательно застряли в горле.

Собрав всю оставшуюся силу, ей удалось произнести последние слова перед тем, как ее неудавшаяся спасительница окончательно ушла:

“Абата му, церву…”

Но даже ее самая искренняя мольбы о быстрой и милосердной смерти не была услышана. Напротив, она снова осталась наедине с болью, медленно умирая. Ее крики о помощи так никого и не привлекли. Ни травоядного, который пришел бы и спас ее, если это еще возможно, ни хищника, который подарил бы ей смерть, о которой она просила. Никто не пришел.

Только спустя мучительные часы, только после того, как она была вынуждена наблюдать за солнцем, которое лениво плыло по небу, к ней снова кто-то пришел. Две пары шагов, шепот на языке, который она не понимала.

Она повернула голову на источник звука, и две фигуры вышли к ней.

Одна, высокая и грациозная, с мешками под глазами и скорбным выражением на своем лице – та самая олениха. Другая, юная и неуверенная, смотрящая на нее со смесью страха, жалости и чего-то гораздо более зловещего – маленькая волчица.

У крольчихи уже не осталось энергии, чтобы просить и умолять о помощи. Она просто лежала на земле, которая станет ее смертным ложем, принимая неизбежное. Она умрет, так и не поняв почему олень вообще помогает волку – она просто смирилась с этим фактом. Она закрыла глаза. Если бы она только могла закрыть и свои уши.

Снова шепот на неизвестном ей языке. Иронично, что именно волчонок был обеспокоен и напуган. Обмен словами закончился, и более тяжелая пара шагов удалилась прочь, оставив из звуков лишь нежное дыхание ребенка. Звук мягких подушечек лап стал приближаться.

Она могла лишь надеяться, что все произойдет быстро. Но она знала, что этому не суждено случиться. Ребенок был неуклюж, неопытен. Он еще не был настоящим охотником, осознавшим ценность и милосердие быстрого убийства.

Теплое, приглушенное дыхание на ее горле. Каждый выдох становился теплее. Ближе.

“Сэн”.

Снова это слово. Что оно вообще означало?

Она могла бы сейчас делиться собранными ягодами со своей семьей…

Жизнь в пещере уже не была прежней.

Мама стала более отстраненной. Тяжелый груз на ее плечах стал еще более невыносимым. Циэль иногда замечала, как та тихо разговаривала сама с собой, смотря на множество рисунков, покрывающих стены их дома – те самые художества юной волчицы, которые теперь тянулись сквозь все уголки пещеры, до которых она могла дотянуться. Олениха стала иногда заикаться, будто ее мысли зачастую слишком опережали язык.

И несмотря на беспокойство за свою приемную мать, у волчонка были и свои причины для беспокойства.

Она вспоминала того зайца. Друзья, как рассказывала ей мать, когда Циэль была совсем маленькой, как и другие травоядные леса. Безобидные и мирные, прямо как олени. Когда она посмотрела на зайчиху тогда, она испытала приступ жалости. Ее испуганное выражение, лихорадочное дыхание. Ее глаза красные от слез. Ее тело, измученное болью.

Соленые слезы вперемешку с кровью.

Она уже сталкивалась с такими позывами. Желание схватить, сделать что-то, чего она определенно не должна была делать. Она просто списывала эти позывы на свой стиль игры. Пока она встретилась с этой зайчихой.

Когда она позволила своим инстинктам взять верх, случилось что-то совсем другое. Разгрызать. Разрывать. Ее никто не учил таким вещам. Тогда почему, почему она знала куда именно кусать?

После этого случая, мертвых птиц и рыб, которые продолжала приносить ее мама, было уже недостаточно. Они утоляли голод, да, но было что-то еще, что-то в глубине, чего они лишь помогали пробудить…

Рисунки в пещере, изначально простые зарисовки из их жизни, начали меняться. Новые персонажи стали населять стены, не такие высокие, как олениха, не такие низкие, как волчица, с большими ушами, выступающими над их макушками. Каждое изображение Циэль или ее Матери сопровождали пять таких существ. Сперва они были обычными и счастливыми, хотя и всегда изображенные с изувеченной ногой. В простеньких сюжетах они взаимодействовали с двумя главными персонажами.

Затем они стали изображаться с отсутствующими конечностями. Сломанными ушами. Разорванными напополам, лежащими в луже собственной крови. Еще более тревожащим было изображение четвертой сущности, аморфного облака с глазами без век, острыми зубами и загнутыми когтями, которое всегда пряталось где-то позади, но при этом всегда сопровождало нарисованных зайцев.

Иногда оно заменяло Циэль, держащую свою маму за руку.

Рисунки множились. Олениха иногда подглядывала за приемной дочкой, которая бешено карябала стены, в приступе какого-то творческого транса, стачивая свои когти до крови о твердый камень.

Вся эта ситуация была бы вполне терпимой, если рассматривать ее в отрыве от всего остального. Но что действительно стало беспокоить мать, это то, как изменение темперамента волчицы стало отражаться на других аспектах их жизни.

Вначале это стало проявляться во время их посещений стада. Если изначально она была обычной частью игровой иерархии, терпеливо ожидала своей очереди и никогда не лезла на рожон, то теперь она становилась более… возбужденной. Ее мама стала замечать, как Циэль стала иногда брать лидерство над остальными; все также с улыбкой и добротой, но при этом устанавливая правила. Свои собственные правила. Правила, которые она обычно могла подкрепить силой, если только на ее пути не оказывался более взрослый и упрямый самец. Внимательная мать видела, как, некогда восхищенные дети, теперь начали сторониться ее дочери; некоторые так и вовсе начали полностью избегать ее. И она могла сказать почему – игры, в которые они играли на поляне, стали полностью завязаны на физической силе. Салки, борьба, испытания на силу и скорость. Циэль больше не была застенчивым и деликатным партнером по играм, которая боялась лишний раз дотронуться до своих друзей, дабы не навредить им. Она начинала заходить слишком далеко. Случайный взмах когтя во время шуточной борьбы. Резкие хватания и несильные укусы во время догонялок.

Иногда подобные эксцессы выливались в несчастные случаи и раненные чувства. И хотя ребенок всегда извинялся за свое поведение, зачастую даже без необходимости напоминать ей об этом со стороны матери, становилось очевидным, что стадо, возможно, было не готово к такой задире.

Только один всегда твердо стоял на ее стороне, несмотря ни на что, вставая перед каждым, кто осмеливался соперничать с Циэль за лидерство на игровой площадке – Вол. Сочетание энергичного нрава, достатка в еде и хороших генов превратило его в одного из самых грозных представителей своего поколения, а его преданность своей подруге была неисчерпаемой. Он был первым, кто всегда пытался оправдать ее действия, кто всегда соглашался с ее решениями – и когда в результате ожесточенных игр Циэль и сама получала травмы, он всегда был рядом, чтобы успокоить ее, пока та зализывала свои раны и эго.

Во многом, именно он был тем, кто стоял между Циэль и осознанием того, что ее изменившееся поведение начинало проверять границы терпения и гостеприимства стада.

Внимательная Матерь видела все это; ее визиты состояли по сути лишь из многочасового сидения и наблюдения за тем, как взаимодействует ее дочь со своими сверстниками. И то, куда это все могло привести, начинало сильно беспокоить ее. Даже для ее примитивного мышления, непривыкшего выходить за рамки базовых вещей, по типу поиска пищи, воды и ночлега, становилось очевидно, что в Циэль было нечто, что необходимо было периодически выпускать наружу… или это что-то разорвет ее изнутри.

Она не могла даже представить, что это произойдет в тот самый день.

Они возвращались домой от стада; солнце зашло буквально несколькими минутами ранее, и сереющее небо только начинало укрываться звездным покрывалом. Было тихо и спокойно – птицы чирикали где-то неподалеку, запах цветов витал в воздухе. И все же, тишина между матерью и ребенком была тяжелой и напряженной.

“Циэль”.

Волчица продолжила идти, делая вид, что ничего не услышала. Олениха остановилась и повторила вновь, в этот раз тоном, не терпящим возражений: “Циэль!”

Ребенок резко встал на месте и развернулся. “Ка?” – спросила она с вызовом, как будто сама лишь идея разговора в данный момент казалась ей отвратительной.

“Ты обидела Зи… Зина”.

Волчица смотрела на свою мать немигающим взглядом, скрестив руки.

Зин – конечно. Обидчивый мелкий сопляк решил наябедничать на нее. Это была просто случайность, удар понарошку, который оказался чуточку сильней, чем предполагалось – но теперь Циэль лишь жалела, что не ударила его сильней. Когда она вновь заговорила, тон волчицы был раздраженным: “Ну и что?”

Непривыкшая к такому дерзкому поведению, мать подняла бровь. Она осмотрела свою дочь, отметив, как та пропалывала землю когтями на лапе ноги и махала головой в типичной для копытных манере, когда те были чем-то недовольны. Но были и отличающиеся от них детали – обнаженные клыки, поднятый хвост, тихое рычание, доносившееся из ее горла.

Олениха почувствовала неприятную дрожь, пробежавшую по ее спине. Это было то самое ощущение, которое, как она думала, удалось побороть, первобытная тревога при виде не своей любимой дочери, а волчицы – или нечто похожего.

“Ты зн-знаешь что”, - продолжила она; ее страх отступил назад перед чувством материнского долга. Она твердо стояла на своем, несмотря на весь напор со стороны своей дочери, и увидела, как волчица вздрогнула, когда олениха сделала шаг вперед: “Они пр-прогонят тебя прочь”.

Рычание стало заметно громче; Циэль продолжало сердито держать руки скрещенными. ‘Они прогонят тебя прочь’ – вечно одна и та же пугалка на случай, если она сделает снова что-то, что не понравится ее матери. Каждый раз, когда она просто хочет хорошо провести время, рядом появляется эта старая ворчливая женщина, нависшая над ней, готовая тут же испортить любое веселье.

Но не в этот раз.

“Мут!” – гавкнула Циэль; ее мать нависала над ней словно гора, но волчице было плевать. Ее негодование только подстегнуло изначальную ярость, разжегшую пламя ее инстинктов, пламя, которое тлело уже слишком долго.

И в этот момент все это вырвалось наружу в виде обличительной речи, состоящей из ругательств, обрывков фраз и летящей во все стороны слюны. Почему никто из других детей никогда не выслушивает эти угрозы. Почему никто из других детей не вынужден прозябать в холодной, убогой пещере вдалеке от пастбища.

Голос оленихи также стал громче, требуя тишины и подчинения. С каждым обвинением она приходила все в большое возмущение, отстаивая свой авторитет, используя тот самый агрессивный язык тела, который переняла ее дочь.

Обе орали друг на друга. То, что изначально было лишь злобой, быстро переросло в нечто большее по мере того, как продолжался обмен словами, которые были аккуратны выбраны, чтобы максимально больно ударить по чувствам. Это продолжалось несколько минут, пока Циэль не решила, что с нее достаточно.

У нее оставались слова, которые она желала произнести. Слова настолько резкие, настолько отвратительные, что даже в своей ярости, она бы не посмела их произнести. Но по мере того, как перепалка выходила на новый уровень, а она закипала в приступе гнева все больше, она все же произнесла их, достаточно громко, чтобы перекрыть визжание оленихи.

“Никчемная старая женщина! Плохая мар! Даже ненастоящая мар! – слова ощущались как чистый яд, но она уже позволила им соскользнуть со своего языка. Уже было слишком поздно, чтобы остановиться. Ярость, переполнявшая ее, не позволила бы ей остановиться. – Дор потому что первый ребенок умер. Настолько дор, что не разрешаешь ненастоящему ребенку быть счастливой! Хочешь, чтобы ненастоящий ребенок был таким же никчемным!”

Слова сочились такой желчью, такой ненавистью, что они сразу заткнули мать. Ее выражение было пустым, потрясенным. Это было идеальной смесью правды, которая задела за живое, и лжи, которая сделала больно. Она никогда не рассказывала ей о Циэль – первой Циэль, той самой Циэль, которую она продолжала иногда видеть во снах. Как она узнала? Как она может быть такой жестокой?

Циэль увидела, как глаза ее мамы начинают заполняться слезами. На секунду она испытала приступ сожаления, глубоко в сердце, за свои слова, но ее обоснованная ярость, которая копилась внутри, ее чувство гордости не позволили ей отступить – поступить так, означало проиграть эту битву.

Нет.

Если эта олениха была тем препятствием, что стояло между ней и нормальной жизнью, она самостоятельно получит эту нормальную жизнь. Пускай олениха и дальше останется барахтаться в боли от горькой правды и научится, посредством ее отсутствия, ценить свою ненастоящую дочь.

Циэль взмахнула хвостом и скрылась в лесу.

Ее мать не последовала за ней. Ее глаза проводили белое пятно, пока то, яростно маневрируя между деревьев, не скрылось окончательно. И только, когда Циэль полностью исчезла за кустами, а ее запах и звуки не исчезли вместе с ней, мать тяжело выдохнула, наклонилась вперед, как будто ее сейчас вырвет, и уперла руки в колени. Тяжелое дыхание. Слезы в ее глазах.

Когда она добралась до дома, она ощутила насколько пусто и одиноко тут стало. Она привычно описала несколько кругов, проверяя территорию пещеры на признаки проникновения и нежеланных гостей, все время пытаясь не смотреть на изрисованные стены ее жилища.

Практически непосильная задача для того, чьи глаза обладают настолько широким полем зрения.

Когда она убедилась, что все было в порядке, все, кроме одной детали, она позволила себе сесть у входа, смотря вдаль. В течение первого часа, отсутствие ее дочери воспринималось, как хорошо заслуженный урок о непослушании для волчицы. Но когда луна поползла по ночному небу, а следов ее дочери так и не наблюдалось, это стало просто пыткой для матери.

Она терпеливо ждала, сжимая сердце. Она продолжала следить всю ночь, глаза, прикованные к горизонту, надеялись увидеть, как родное белое пятно покажется из-за деревьев. Пока шло время, ее истощенное тело выиграло схватку над отчаявшимся рассудком, и она почувствовала, как тело становится ватным. Ее голова качнулась, сознание начало спутываться и гаснуть, стоило ей прикрыть глаза.

Она больше не могла сопротивляться своему оцепенению.

Когда она уже спала, она почувствовала, как что-то теплое и пушистое прижалось к ее телу, закрыв ее от холодного ветра снаружи. Она почувствовала, как руки обняли ее тело, а нос уткнулся ей в плечо. Она почувствовала, как что-то мокрое начало капать ей на руку, намочив ее мех. Она почувствовала теплый поток воздуха над своим ухом. Она услышала слово.

“Сэн”.

Несколько часов спустя, когда солнце вновь показалось над горизонтом и своими яркими лучами осветило вход в пещеру, два спящих существа проснулись, их конечности были крепко переплетены между собой. Они протерли свои глаза, тихо ворча. Когда их тела снова приняли вертикальное положение, хоть и не быстро, объятия, от которых они освободили себя на время, вновь возобновились, в этот раз с еще более сильными эмоциями.

“Сэн, мар”, - тихо проскулила волчица.

Олениха просто еще крепче обняла свою дочь. Ее мускулы напряглись, пока она прижимала своего ребенка к груди. Она ничего не сказала, но слова и не требовались.

Это было тот момент, после того, как она смахнула последнюю слезу с щеки Циэль, когда Матерь приняла сложное решение обучить свою дочь охоте.

Первый урок был чисто теоретический. Матерь предложила Циэль отправиться с ней к озеру. Она могла много рассказать о том, как правильно скрываться от погони, но практически ничего о том, как необходимо вести эту самую погоню за жертвой – ее собственный метод ‘охоты’ заключался в простом броске множества камней в надежде, что один из них достигнет цели.

Ее уроки по бегу и избеганию обнаружения были уже даны Циэль много сезонов назад. На тот момент, она никогда не задумывалась о том, что ее дочери понадобится что-то еще. Именно по этой причине, во время своего первого и единственного урока по охоте она привела Циэль туда, где нашла для нее еду в самый первый раз.

“Я не м-могу научить тебя, - сказала она с сожалением на лице, обнадеживающе сжимая плечо дочери. – Но она с-сможет”.

Циэль оглянулась вокруг, но никого не увидела; олениха лишь указала на ближайшую ветку на дереве. Она, как оказалось, являлась зимородком, сидящим так неподвижно, что несмотря на ярко-синее оперение, ее можно было запросто спутать с обычным цветком. Птица сосредоточенно наблюдала за озером, ведя глазами за плавающей там рыбой.

Волчица взглянула на свою маму, которая просто приложила палец к своим сжатым губам.

В течении нескольких минут они наблюдали за маленькой птицей, которая продолжала следить за водной гладью. Ее единственной подвижной частью была грудь, которая надувалась и сдувалась, как результат дыхания птицы. И затем она сделала свой ход. Движение было настолько резким, что оно заставило волчицу вздрогнуть от неожиданности, даже несмотря на то, что та внимательно наблюдала за птицей. Зимородок моментально оказался у поверхности воды, спикировав прямо на ничего неподозревающую рыбешку. С мягким шлепком, птица разорвала поверхностное натяжение воды, схватила свою добычу клювом и скрылась еще до того, как остальной косяк рыб смог вообще среагировать. К моменту как затихла рябь на водной поверхности, победоносный зимородок уже бил свою свежепойманный улов о дерево, пока тот не прекратил трепыхаться.

Все действие заняло не более нескольких секунд, по прошествии которых Циэль все поняла.

Олениха взъерошила ушки волчицы и, с едва уловимой грустью в голосе, сказала:

“И-иди, будь как птица”.

Циэль стоически кивнула.

Быть как птица, значит.

Лес еще никогда не выглядел настолько необъятным.

Нет, конечно же она неплохо в нем ориентировалась, это так. Каждый раз, когда ее мамы не было рядом, чтобы давать ей указания, волчица обожала исследовать окружающую их дом территорию: леса, просеки и даже подножия горы. Но она никто не заходила в лес слишком далеко, в его огромный лабиринт из деревьев.

И теперь, когда с каждым шагом она заходила все дальше, ей казалось, что лес и вовсе был бесконечным.

Что она вообще преследовала? Она не знала наверняка. Нить запахов тысяч разных животных тянулась во все стороны, формируя запутанную сеть из возможных следов, возможной добычи, готовой быть пойманной. Но с чего же начать? Так много возможностей. Так много решений, которые необходимо принять. Перегрузка сенсорной системы.

Что-то, вне поля ее зрения, издало тихий, хрустящий звук. Тотчас она прижалась спиной к стволу ближайшего дерева, чудом сумев сдержать испуганный писк. Она затаила дыхание. Все действие были произведены на подсознательном уровне.

Она сразу почувствовала себя… глупо. Впрочем, у нее было оправдание для своего чувства неловкости. В конце концов, именно так бы и поступил каждый олень.

Она замерла в ожидании на несколько секунд. Она ничего не слышала, ничего не чуяла поверх прежних тысяч запахов, покрывающих лес. Позволив себе облегченную улыбку, она подняла взгляд – и наконец увидела это.

Все пошло совсем не по плану.

Могучая охотница была неподражаемой даже для своего вида. Несмотря на свое явно ослабленное состояние – ее походка была несколько тяжелой и неторопливой, она двигалась, немного прихрамывая, а большие шрамы покрывали ее, в остальном прекрасную, шкуру – она была настолько же впечатляющим зрелищем, насколько и ужасающим.

Смотря на ребенка своими черно-карими глазами, она приняла более расслабленную позу. Ее, изначально защитная, стойка, стала более непринужденной; она даже позволила себе облокотиться на ближайшее дерево, чтобы перенести часть веса со своих ноющих лап.

Лишь кинув один быстрый взгляд в сторону ребенка, охотница сразу смогла понять, что та не была полноценным хищником.

Отличия между ними навряд ли могли быть еще более выраженными. Охотница возвышалась над другой – она была поджарой и сильной, на ее теле не было даже намека на жир. В то же время, ребенок был слабеньким и худым, боявшимся показать свои зубы, с когтями, которые скорее походили на маленькие круглые наросты, окруженные рубцами. Ее глаза были широко открыты, но в них совсем не читался вызов или просто безразличие, ожидаемые от любого другого волка в такой ситуации, в них была лишь паника.

Она вела себя, как существо, на которых та должна была охотиться.

Несмотря на то, как заманчиво выглядела идея поглумиться над ребенком за его очевидную слабость, охотница кивнула в знак молчаливого приветствия; ее движение заметно вспугнуло другую. Подняв бровь в ответ на такую странную реакцию, охотница скрестила руки, обнажив зубы в улыбке.

“Охотишься одна, дитя с белым мехом? Эти места опасны для кого-то в твоем возрасте. Где твоя стая?”

Ее голос нес в себе тихое достоинство того, кто привык к молчанию. Он был скрипучим и низким… хриплым даже.

К ее удивлению, ответа не последовало. Ее не игнорировали – она могла видеть, как глаза ребенка следили за каждым ее движением, хоть и практически незаметно. Ее слова заставили волчонка вздрогнуть, следовательно, ее слова были услышаны. Но все же ответа на эти слова не последовало.

“Говори, дитя с белым мехом, или я посчитаю твое вторжение в мои охотничьи угодья преднамеренным”.

Ребенок моргнул и склонил свою голову набок, явно ощущалось его замешательство. Увидев это, охотница резко замолкла. Она узнала это поведение.

Она моргнула. Нет, не может быть.

И все же, эта белая волчица напротив нее, не более, чем детеныш, пахла оленем. Не тем явным, свежим запахом, который оставался на хищнике после охоты, нет – этот запах глубоко въелся в ее шкуру, пропитал ее насквозь. Да так, что даже дюжина купаний в кристально чистом озере не сможет смыть его.

И даже это было еще не все. Она пахла оленем, запах которого был знаком волчице. Это было слишком большим совпадением, чтобы можно было в него поверить, и все же – доказательство стояло прямо перед ней. Этот запах, который охотница никогда не забудет, который она бы ни за что не перепутала с другим.

Она прочистила горло, пытаясь вспомнить то немногое, что успела выучить. Перед ней волчонок снова вздрогнул, готовый сорваться с места, но все же продолжал стоять на месте. Пока, во всяком случае.

“Энте… жо?”

Ее догадки подтвердились, когда она увидела, как белый волчонок медленно кивнул. Она снова задала ей первый вопрос, сформулировав его в одном слове: “Сол?”

Ее ответом стал еще один испуганный кивок. Никакой стаи не было.

Циэль моргнула и наконец нашла в себе храбрость задать свой собственный вопрос. Тот, который терзал ее больше всего: “Л-ллоп?”

Теперь был черед охотницы медленно кивнуть.

Пока разговор продолжался, на коверканном оленьем языке с одной стороны и буквально парой испуганных слов с другой, Циэль становилась все более расслабленной в присутствии охотницы… и все более растерянной.

Они еще никогда не видела их. Да, она слышала о них и то описание, с которым она сталкивалась, было очень красочным, делая из них чуть ли не сверхъестественных существ. Но в живую с ними ей сталкиваться не приходилось.

И вот, когда один из них стоял прямо перед ней, она не понимала, почему на нее до сих пор не напали. Волки не разговаривают, говорили мама и друзья, они нападают и убивают, они воют и рычат, но они не говорят. И уж точно они не говорят на языке оленей, хорошо или плохо. И уж точно-точно они не вступают в длинный диалог со своей добычей.

И все же, прямо сейчас, один из их представителей своими действиями опровергал эти утверждения.

Когда охотница начала подходить ближе, немного прихрамывая на одну ногу, Циэль не стала убегать. Она понимала, что как оленю, ей нужно убегать, или хотя бы иметь желание убегать прочь. Но голос в подкорке ее мозга говорил ей догонять, кусать, убивать – он никогда не говорил ей убегать.

В конце концов она решила внять ему.

И прямо сейчас голос говорил ей “стой на месте”. “Опусти голову”. “Покажи подчинение”.

Охотница нажала своим острым когтем на грудь ребенка. Немедленная реакция, которую она получила, выразилась в тихом рыке и сверкнувших кончиках клыках. Ха! Возможно в ребенке все еще осталось что-то от волка.

Она ткнула когтем раз, два. Произнесла медленно и четко: “Ллоп”.

Циэль отрицательно помотала головой, но охотница лишь кивнула. Еще толчок. “Ллоп”.

Еще одно отрицание. Еще один толчок. Покалывающая боль.

Все случилось буквально за секунду. Рычание, которое до этого было лишь предупреждением, стало громче, глубже, злее. Тело, которое до этого оставалось неподвижным, сорвалось с места. Мех и клыки. Что-то красное. Циэль почувствовала шерсть на своих зубах и с силой сжала их. Пробившись сквозь толстую шкуру, она почувствовала вкус крови. И ей он понравился.

И затем, она поняла, что произошло. Она открыла глаза, посмотрела на волчицу, которая возвышалась над ней, чья рука была зажата между ее челюстей, чью руку она, по какой-то причине, отказывалась выпускать из зубов.

Морда охотницы скривилась от боли. Она резко выдохнула, а Циэль инстинктивно приготовилась к ответному удару.

Но он не последовал. Напротив, высокая волчица одарила ее понимающей улыбкой. Улыбкой, которая заменяла собой тысячи слов, сказанных на родном или не очень языках.

Смущенно Циэль все же отпустила ее руку. Пока охотница натирала укушенное место, волчонок не мог не отметить то, насколько мало вреда она причинила своим укусом, несмотря на всю вложенную в этот укус ярость. За исключением пары пятен крови на ее, в остальном нетронутой, шкуре, она была в полном порядке. Учитывая, что Циэль была одним из самых сильных детей на игровой площадке, она могла лишь представить насколько сильна была эта хищница, чтобы после всей ярости маленькой волчицы, быть способной просто пожать плечами в ответ.

Тишину между ними прервал внезапный и громкий звук. Рычание, но не из горла Циэль, а из ее живота, который решил, что сейчас самый подходящий момент нарушить молчание и пожаловаться на отсутствие еды в нем.

Снова маленькая волчица взглянула на взрослую хищницу, в этот раз с выражением смущения на мордочке. Но, как и до этого, охотница лишь с пониманием улыбнулась. Она присела на корточки, прижала свое ухо к лесной поверхности и поманила пальцем ребенка за собой перед тем, как скрыться среди деревьев.

Циэль не заставила себя долго ждать.

С кем-то, кто тебя вел, было гораздо проще. Она пыталась действовать как птица – и она с треском провалилась, так как у нее не было инстинктов птицы, возможности настолько же зорко выследить добычу и ударить в подходящей момент с идеальной точностью.

Но теперь, когда она неслась сквозь деревья, а весь мир превратился в размытый набор красок, она почувствовала себя… живой. Хотя она и не осознавала этого, игры с другими детьми хорошо подготовили ее к этому моменту, и несмотря на то, что ее короткие ножки и недостаток интуиции не позволяли ей двигаться наравне со своей напарницей, глубоко внутри она понимала, что именно так все и должно было быть.

Сперва она не понимала кого именно они преследуют – она просто следовала за лидером. Но постепенно, один запах становился все более отчетливым среди прочих. Она полностью сосредоточилась на нем и отделилась от взрослой волчицы, которая двинулась в другом направлении.

Прошло совсем немного времени, как она наконец смогла увидеть его. Кабаненок, бегущий так быстро, насколько позволяли его маленькие ножки, отделенный от своей семьи умелыми действиями взрослой охотницы.

Циэль не могла сдержать смех от чистой радости, от азарта погони, от испуганных визгов добычи, отчаянно зовущей своих родителей. Она уже не видела остальной лес вокруг себя, все ее зрение сосредоточилось на поросенке, который становился все ближе, и ближе, и ближе…

Большая фигура появилась перед ним; охотница, перекрывающая ему путь. Испуганное животное попыталось резко повернуть, но потеряло равновесие и покатилось по земле; выждав момент, Циэль нанесла удар.

Она вонзила зубы ему в горло, почувствовала, как кровь заполняет ее пасть. Ее сердце забилось еще сильнее. Это было такое блаженство, которое она никогда еще не испытывала, это было нечто, чего она всегда жаждала, даже не подозревая об этом. Охотница гордо наблюдала за убийством в стороне со скрещенными руками. Это был медленный и мучительный процесс для жерты, но она не стала вмешиваться. В конце концов, детям необходимо сначала дать все сделать по-своему, чтобы потом, на примере их ошибок, было проще научить их делать уже правильно.

Она терпеливо ждала. Прошло много времени, слишком много, с момента, когда она охотилась с кем-то вместе. Она была волком-одиночкой, и у этого были свои плюсы, но даже все вместе они не перевешивали ценность совместной охоты. Тот ореол загадочности, который она создала вокруг себя, особенно в отношении травоядных – ореол неостановимой убийцы-одиночки, которой не нужна была стая – был довольно эффективным, без сомнений. Но в конечном итоге не имело значение, как образ она себе создала, ведь она прекрасно понимала, что без стаи, возраст и старые раны рано или поздно дадут о себе знать. И что тогда?

Возможно этот ребенок напротив нее, сидящий на коленях, отрывающий куски плоти с еще шевелящегося тела поросенка был ее ответом.

“Как тебя зовут, белая?”

Белая волчица оторвалась от своей трапезы. Ее мех окрасился в красный цвет, прямо как и ее оскаленные клыки, с торчащими кусками внутренностей между ними – такого пира у нее явно давно не было, если он вообще когда-либо был. Она явно не поняла вопрос; возможно она спутала его с требованием. Низкое рычание, которое та инстинктивно начала издавать, было заявлением, что по законам стаи эта добыча была ее, и любой, кто захочет ее отобрать, сможет сделать это лишь силой.

Действует согласно законам, которым ее никто не учил. Возможно, важность воспитания и обучения была несколько переоценена, подумала охотница, проигнорировав предупреждение волчонка.

Охотница повторила свой вопрос, в этот раз на слабо-владеющем ей оленьем.

“Ном?” – произнесла он, показывая на волчонка.

Рычание стихло. Проглотив кусок теплого мяса, новоиспеченная хищница наконец ответила на вопрос: “Циэль”.

Охотница вскинула бровь.

Значит, это действительно так…

В этот день Циэль покинула свою мать волчонком. Вернулась она уже волчицей. Победоносной, окровавленной волчицей. На душе у нее было спокойно и легко; это выражалось в ее мягкой поступи, в ее расслабленном выражении морды. Она встретила обеспокоенное лицо оленихи легкой улыбкой.

Матери даже не надо было спрашивать, как прошла охота. Она просто медленно кивнула и поприветствовала свою дочь. Мать предложила ей немного дождевой воды, собранной в вычищенную тыкву, которую та оставила у кровати.

И вот, в окружении дюжин рисунков, украшающих стены их пещеры, она тяжело вздохнула, смотря как ее дочка смывает с себя кровь.

“Циэль…”

Волчица прервала свое умывание и взглянула на свою маму – отметила ее нервное ерзанье. Но олениха плавным жестом своей руки попросила ту не отвлекаться, дочь удовлетворила ее просьбу.

“Циэль… - повторила мать. – Ты не п… не пер… не первая, кто носит это имя”.

“Мар…” - начала было волчица, но мать попросила ее помолчать еще одним жестом руки.

Олениха продолжила.

“Пе-перед тем, как я нашла тебя, у меня была… Циэль. Р-родная дочь. Добрая, - она запнулась. – Как ты”.

Волчица сосредоточенно слушала, вымывая свой мех. Она не никак не показывала, что слушает – она знала, что этого не требуется.

“Растила ее на п-пастбище. С другими детьми. Тогда я б-была… Любящей Матерью”.

Под натиском нахлынувших эмоций ее голос дал трещину. Олениха прервалась, пытаясь собраться с мыслями.

Даже юная Циэль уже знала, что последует за этими словами.

“А затем… Скорбящая Мать”.

“Почему… Скорбящая?”

Олениха закусила нижнюю губу. После непродолжительной тишины она произнесла слово, которого они обе опасались, каждый по своей причине.

“Ллоп”.

Они.

“Ллоп п-пришел. Сол. Когда я отвлеклась. Увел мою Циэль. Очень… далеко”.

Слезы соскользнули с уголков ее глаз, пропитывая мех под ними. “И я стала Ско… Скорбящей Матерью”.

Дочь посмотрела на маму. Смотреть на ее лицо в этом момент было пыткой; как только она увидела абсолютно опустошенное выражение лица своей матери, сердце Циэль замерло. “Ллоп забрал ее?” – она осмелилась спросить.

Олениха медленно кивнула, и тишина вновь воцарилась в их жилище. Одна, две, десять секунд тишины и когда Циэль смирилась с тем, что дальнейших уточнений не последует, ее мать продолжила:

“Но ллоп дал… дал кое-что взамен”.

Волчица подняла голову в растерянности.

“Ночи спустя, я нашла… нашла тебя. Сол, - буквально на секунду промелькнул намек ну грустную улыбку. – Брошенную. Я назвала тебя Циэль…”

“Почему?”

“Мне было… больно. Я хотела и-и-иметь возможность… снова произнести это имя… без боли”, - она всхлипнула, вытерла слезы о плечо. Она выглядела так, будто в любой момент готова была сорваться окончательно. “П-пыталась сделать из тебя оленя, как я… как она. Это было… неправильно”.

“Я не… не олень?”

Циэль и так знала ответ на свой вопрос, но она ожидала, что его потребуется вытаскивать из своей матери буквально через силу… а не получить его так просто. Она хотела, чтобы у нее оставалось оправдание злиться, называть свою приемную мать лгуньей. Теперь же, все еще было обидно… но она не могла заставить себя сердиться. Она не могла заставить себя ненавидеть кого-то, кому было настолько больно и плохо.

Каким-то образом, от этого становилось еще хуже.

Пожалуйста соври. Пожалуйста соври. Дай мне оправдание.

Олениха мотнула головой.

“Нет. Ты ребенок ллопа”.

Циэль почувствовала боль в своей левой руке; только сейчас она поняла, что сжимала ее своей правой рукой все это время – настолько крепко, что даже ее источенные когти начали раздирать кожу. Ее мама, понурив голову, чуть ли не упала ниц перед Циэль. Слезы бежали по ее лицу ручейками, собираясь на кончике ее носа, откуда они продолжали капать на и так уже влажный пол пещеры.

“С-с-сэн. Сэн”.

Волчица поставила тыкву на землю; она завалилась набок и разлила окрашенную в красный воду, которая медленно потекла по полу. Хищница встала, подошла к плачущей оленихе… и положила окровавленную лапу той на плечо.

“Не Сэн. Ты неродная Мар… но ты все еще Любящая Мар”.

Это было все, что и требовалось услышать оленихе. Всего несколько слов и ее, до этого тихий плач, перешел в громкое рыдание.

Это откровение тяжелым грузом упало на плечи Циэль. Все встало на свои места и, в то же время, все стало еще запутанней.

Иногда волчица мечтала о том, чтобы она действительно была просто олененком, которого так хотела ее мать. Она даже пыталась в какой-то момент подавить свои инстинкты, не есть мясо, но это привело лишь к тому, что она стала выглядеть слабой и болезненной, пока ее мама насильно не отправила ее охотиться.

Иногда волчица хотела отбросить всякое притворство и принять роль полноценного хищника – бегать свободной и дикой, убивать и жить так, как это и было задумано природой. Однако, за многие сезоны воспитывания среди копытных, ее оленья половина стала полноценной частью Циэль, которую невозможно было игнорировать или просто отмахнуться от нее. Каждый раз, когда она отсутствовала особенно долго, волчица чувствовала, как стадо тянет ее обратно к себе – она хотела быть со своей мамой, она хотела проводить время с обитателями пастбища.

Не прошло много времени, как она нашла золотую середину, которую она стала охотно соблюдать. Она продолжила жить как раньше – проводить время со своей мар, играть с оленятами, заставить Старейшину проглотить свою гордость и признать, что волчица была настолько же безобидна и общительна, как милейшие из оленят. Но когда она выходила на ежедневную охоту, в тайне от матери, Циэль встречалась с другой.

Каждый день, в то же время, охотница ожидала ее у речного брода. Каждый день она приветствовали друг друга лаконичным кивком и отправлялись на охоту, как стая.

Когда им везло, их встречи заканчивались сытной трапезой. С охотницей Циэль научилась выслеживать добычу и идти по следу. Она научилась отделять слабую жертву от своих собратьев, научилась как запутывать и отвлекать добычу и как использовать эти моменты в свою пользу. Каждый новый урок приносил ей вновь обретенный смысл существования. Когда она охотилась, Циэль чувствовала себя по-настоящему живой, чувствовала, что наконец все будет хорошо.

Во время одной из таких охот она загоняла большого зайца.

Впервые, Циэль было сказано, что в этот раз она сама будет вести погоню. Охотница будет лишь идти вслед за ней и выполнять все ее указания. Это было время, когда пришла пора проверить все навыки Циэль в деле.

Из всей плеяды запахов и звуков, наводнивших лес, она вычленила один. Заяц. Проворное юное животное, пугливое и прыгучее. Три раза они пытались подобраться к нему; три раза они были обнаружены чуткими длинными ушами, видя, как исчезает маленькая фигурка в лесу.

Но у Циэль появился план.

Она дала указание своему учителю пойти, не спеша, по дуге, притворившись, что та бросила попытки поймать добычу и решила вернуться домой. При этом та должна была двигаться по подветренной стороне, чтобы заяц всегда мог слышать ее запах; Циэль же тихо останется на противоположной стороне, где ее запах останется недосягаем для добычи.

Все указания были даны не на оленьем, а лишь с помощью языка тела, с небольшим использованием волчьего, которому Циэль быстро училась. Охотнице все еще приходилось говорить простыми и короткими предложениями, но ребенок все схватывал на лету. Во многом, этот язык давался ей гораздо проще, чем ее первый.

Когда ее напарница удалилась, Циэль притаилась в ожидании. Шли минуты, а ее уши были полностью сосредоточены на каждом шорохе, которое издавало ушастое животное впереди.

Она хотела сорваться с места и мгновенно прикончить его, до того, как у зайца появиться шанс заподозрить неладное и скрыться – но дюжина неудачных охот показали ей всю ценность терпения и выдержки, так что она продолжала ждать.

Громкий вой вдруг эхом разнесся через лес. Испуганные птицы сорвались с места. Так же поступил и заяц.

Вновь она подавила в себе желание вскочить и погнаться за ним. Нет, еще не время.

Еще не время. Еще не время.

Сейчас.

Она выпрыгнула из своего укрытия как в тот момент, чтобы схватить коричневое пятно, которое пробегало мимо. Ее прыжок прервал неудавшийся побег существа, и они вместе свалились на землю, превратившись в клубок из меха, зубов и пыли. Все закончилось быстро – захват, хорошо поставленный укус и дергающийся, хрипящий заяц вскоре окончательно затих.

Безупречная расправа. Циэль стояла, ликуя, тяжело дыша, держа свою жертву за длинные уши. Когда охотница показалась из-за кустарника, Циэль продемонстрировала ей зайца, гордо сияя.

“Смотри, - сказало она по-волчьи. – Я убила”.

Ее наставница скрестила руки, подняв одобрительно голову: “Отличная демонстрация навыков. Заяц весь твой”.

Однако Циэль просто бросила тушку на землю. Она упала на землю с глухим буханьем, безжизненная – как тряпичная кукла. “Спасибо… но не голодна. Хорошая охота впрочем”.

Она начала уходить обратно, как обычно после охоты, но лапа, схватившая ее за плечо, не позволила этого сделать.

“Эта охота была полным провалом. Это даже хуже, чем провал; это даже охотой нельзя назвать”, - взъярилась охотница. Ее тон был резкий; это сильно контрастировало с обычно терпеливой, но строгой охотницей – даже, когда Циэль терпела неудачу, она никогда не слышала в голосе охотницы такого уровня разочарования.

“Я убила зайца?” – спросила юная волчица недоуменно. Она почувствовала, как хватка на ее плече стала сильней.

“Да, убила. Поздравляю, он мертв, - ее слова были пропитаны сарказмом. – Теперь его жизнь потрачена впустую. Отдана червям на съедение! Это была не охота, это было убийство – а мы не убиваем просто так”.

“Извини, я…”

“Проси прощения не у меня, а у него, - она указала когтем на окровавленную груду меха и сломанных костей, которую так беспечно швырнули на землю. – Ты забрала его жизнь без надобности поддерживать свою. Ты подвела его, и ты подвела саму себя”.

Ее слова больно ударили по гордости Циэль, по ее самолюбию, такому чувствительному в столь юном возрасте. Она почувствовала такой знакомый комок в горле, тяжесть на своем сердце. Она хотела заплакать, но не посмела показывать свою слабину в присутствии могучей охотницы.

Она склонила свою голову: “Я… понимаю. Я съем. Помоги мне съесть. Если двое едят, его жизнь будет более ценна”.

Болезненная хватка на ее плече ослабла, и лапа, до этого сжимавшая плечо, в этот раз одобрительно похлопала ее. “Тебе надо еще столькому научиться, дитя двум миров, но возможно я делаю это слишком быстро. Мы попробуем завтра еще раз, если ты усвоила урок, я пойму, что ты достойна дальнейшего обучения”.

На ее морде появилась нежная улыбка: “Ну пошли, позволим себе насладиться дарами охоты. Так мы почтим память о жизни, которую забрали. Хорошо запомни это”.

Время шло своим чередом, и некогда маленький ребенок вырос физически и морально. С каждой охотой, на которую уходила волчица, ранее крохотное создание стало гораздо больше и внушительней. Ее детские черты стали более изящными, ее глаза уже меньше походили на щенячьи – все ее тело совершило скачок от детеныша до почти взрослой волчицы буквально за несколько сезонов. Каждый день она сравнивала свой рост с ростом матери; каждый день разница между двумя становилась все меньше. Циэль преодолевала все преграды и невзгоды со стойкостью настоящего волка и непоколебимостью оленя, заставляя двух своих матерей гордиться собой.

Благодаря своим обретенным размеру и силе, которую она продолжала оттачивать во время своих вылазок, ранее немыслимые задачи стали обыденностью – выживание, если не сказать процветание, стало чем-то легким и незаметным.

Однако на посещения стада это не распространялось.

Другие олени, ее друзья детства, росли быстрее, чем она. Охотница поведала ей, что это была лишь жизненная необходимость – в то время, как даже у маленького волчонка есть зубы, оленята являются очень хрупкими созданиями, беззащитными до самого взросления, как она объяснила. И действительно, когда ее друзья стали возвышаться над ней, она почувствовала себя отстающей. В особенности это касалось самцов, которые стали высокими, сильными и зачастую агрессивными; с отростками, венчающие их головы, которые начали утрачивать свой бархатистый вид и заостряться на кончиках, ими уже было заметно сложнее командовать, с клыками или без.

Она смирилась с этим. Но теперь она стала догонять их в росте и силе. Ее, ранее худощавое, тельце обрело массу и объем, она стала быстрее, сильнее. По наставлению Охотницы, она заменила свои когти, в качестве инструмента для рисования, на кусочки странных, рыхлых белых камешков, которые можно было найти у подножий гор и которые оставляли яркую белую линию на рисуемой поверхности. И ровно также, как росли ее художественные способности, росли и ее когти; новый набор оружия, которым она теперь мастерски владела.

Ей больше не было необходимости из кожи вон лезть, чтобы быть наравне с другими оленями. Все началось с обычного толчка; то, что ей показалось дружеской забавой, закончилось обмякшим и рухнувшим на землю оленем, одним из крупнейшим среди своих сверстников. Только мягкая, топкая поверхность позволила избежать серьезных последствий. Она больше не могла бить лапой наотмашь, как раньше, неважно насколько слабо; их шкуры больше не были способны противостоять ее когтям. И, конечно же, любые укусы вовсе были исключены.

Все это сделало игры… не приносящими удовольствие. Как нагнетание без кульминации. Всякий раз, как она чувствовала, что может развеяться, играя в эту фальшивую охоту, реальность тут же давала о себе знать. Снова ее друзья начали отсиживаться по углам, играя в свои собственные игры. Некоторые утверждали, что ее игры слишком детские, другие притворялись спящими ил больными, каждый раз, когда она подходила к ним. Она знала, что все они лишь лгуны и обманщики.

Лишь ее верный лучший друг, Вол – воплощение силы и гордости среди своего рода – всегда находил для нее время. Некоторые потешались над ним и считали его мальчиком на побегушках у Циэль, ухмыляясь каждый раз, когда он проходил мимо и относясь к нему хуже остальных из-за его преданности к той, кто в глазах остальных, этого не заслуживала. Другие же, более проницательные обитатели, видели истинный характер их отношений – крепчайшая дружба, завязанная на взаимном уважении друг к другу. Даже когда их игры принимали ожесточенный характер, даже когда на их телах стали появляться шрамы от совместных развлечений, они были неразлучны. Олень видел в Циэль свою подопечную, ту которую он принял решение оберегать несмотря ни на что; в то же время, волчица относилась к нему, как к собрату, члену стаи.

Безусловно, иногда они слишком увлекались и ранили друг друга, но они оба знали, что от этих потасовок они станут лишь сильней.

Если бы только она могла сказать то же самое про свои игры с другими. Когда они становились скучными, больше представляя из себя некий обыденный ритуал, нежели вызов, она обнаруживала, как ее мысли начинают течь в другом русле. Она наблюдала за тем, как ее друзья прыгали вокруг, пытаясь убежать, и она задумывалась – если бы это была не игра, насколько бы быстрее они убегали от нее? Насколько бы сильнее сопротивлялись? Насколько бы вкуснее ощущалась их податливая плоть?

Эти мысли сперва сильно нервировали ее, но чем сильнее она сопротивлялась им, тем сильнее они вытесняли все остальное в ее сознании. Она боролась с этими мыслями каждый раз, когда в погоне ее зрение фокусировалось на догоняемом олене, когда все окружение исчезало, превращаясь в набор размытых красок. В такие моменты она буквально захлебывалась своей собственной слюной, которая в любой момент готова была стечь из ее пасти, поведав ее товарищам по играм о фантазиях волчицы.

Возможно, причиной было и то, что ее собственные охотничьи вылазки стали приносить все меньше удовлетворения; обхитрить и нагнать неразумную жертву, неважно насколько сильную, становилось слишком банальным занятием, и она желала получить более серьезное испытание своих навыков. Возможно, это был естественный ход вещей, волчья кровь в ее венах подсказывала ей, что пришло время выйти на следующий уровень на пути к тому, кем она должна была стать.

Чтобы это ни было, эти позывы становилось все труднее игнорировать с каждым разом. Благодаря своим зрелым рассуждениям, которые являлись результатом взросления и наставлений Охотницы, Циэль понимала, что истории суждено повторить себя. Ей снова требовалось выпустить из себя, то, что так рьяно рвалось наружу… и, если она хочет обезопасить своих близких, ей необходимо сделать этот процесс контролируемым.

Ей придется попросить Охотницу провести охоту на разумную добычу.

Оставшись одна в пещере, Любящая Матерь закончила с уборкой щебня и сора, который налетел в их дом. Отряхнувшись от пыли, она высоко потянулась, разминая затекшие мышцы и широко зевнула, расслабляя свое тело и душу. После того, как ее тело плюхнулась на пол, она оглянулась с чувством выполненного долга; в ее жилище стало довольно чисто, за исключением…

Она посмотрела вглубь пещеры; темные глубины, которые вели к местам, которые она не осмеливалась исследовать. Это был мир Циэль, место, куда она уходила, когда желала побыть наедине со своими художественными порывами.

Но по мере того, как Циэль проводила все меньше времени дома, постоянно слоняясь по лесу, оленихе становилось все любопытней, что же скрывают в себе самые темные уголки пещеры. С рисовальными камешками в охапке, ее дочь исчезала там на многие часы, возвращаясь с головы до лап в белой пыли.

Она все не могла перестать думать о том, что таилось там, в глубине. Напоследок окинув взгялдом их жилое пространство – все было в идеале, ну насколько это вообще возможно сказать про обычную пещеру. Небольшая кучка корешков и ягод лежала в уголке, ожидая ужина. Их спальные места были обновлены свежими листьями снаружи.

Это были те редкие моменты полного спокойствия, когда все моменты, касающиеся выживания, были решены и можно было побаловать себя простой скукой. Скука, такая удивительная сила, которая иногда приводила ее род к потрясающим открытиям – как например, камни, дающие огонь, хоть и ненадолго или заострение камней, которые ее вид приучился использовать для легкой добычи корней.

Теперь же скука подстрекала ее к исследованию глубин, к поиску того, что скрывала от не Циэль.

Она начала движение по каменному туннелю и с каждым пройденным шагом, все больше света покидало ее. Проход оказался коварным, так как глыбы камней на полу мешали ее копытам опираться, и часто ей приходилось хвататься за стены, чтобы окончательно не свалиться плашмя. В этот момент она завидовала своему ребенку, у которого были лапы с мягкими подушечками, а не копыта, так и норовящие соскользнуть с булыжника.

По мере того, как она продвигалась все дальше в темному, олениха почувствовала, как тонкий слой пыли, покрывающий стены, начал оседать на ее руках. Без возможности полагаться на свое зрение, она слушала лишь звук своих шагов, полагаясь на его эхо, отражающееся от стен, чтобы найти дальнейший путь.

Несмотря на то, насколько медленно и осторожно она продвигалась, вскоре она достигла тупика, территория вокруг которого была, казалось, еще темнее, чем до этого. Как разочаровывающе. То, что она представляла, как мир кошмаров обернулось лишь маленьким углублением. Что ж, теперь ей необходимо было выйти отсюда назад…

Она вновь оперлась о стену, но вместо холодного, покрытого мелом камня, ее пальцы ощутили тепло и мягкость. Она стукнула по стене, и характерный звук, эхом разнесшийся по туннелю, подсказала ей, что это было: древесина. Она навалилась на нее и, к ее удивлению, древесина поддалась, обдав ее слоем пыли и комками земли.

Она прижалась к дереву еще раз и почувствовала, как то начинает сдвигаться с места. Когда же ей удалось сдвинуть его еще дальше, луч света ударил ей по глазам, настолько яркий, насколько и неожиданный. Щебет птиц и шуршание листвы наполнили своими звуками ее уши, а она поняла, что только что вышла на поверхность.

Будучи не в состоянии более сдвинуть древесную преграду, она остановилась, боясь, что дальнейшие попытки приведут к обвалу свода пещеры. Ослепленная от внезапного потока солнечного света, она присела по центру углубления, ожидая, когда ее зрение вернется в норму.

Вокруг нее, пятна красного, желтого и синего цвета начали постепенно обретать четкость, превращаясь в стену пещеры… а также меловые рисунки, покрывающие ее.

Это были не простенькие фигурки из палочек, которые Циэль рисовала раньше своими когтями. Это были сложные, изящно стилизованные изображения. Отпечатки ладоней покрывали стены, некоторые из них стерлись в результате неуклюжести оленихи; изображение же, которое они обрамляли, становилось лишь более впечатляющим.

Две массивные фигуры взирали на олениху с каменной поверхности, прямоходящие и изогнутые, с длинными ногами и мощными руками. Одна из фигур была кристально белой, другая же была изображена в коричневатых тонах с помощью влажной земли. Белая фигура возглавляла атаку, ее пасть, усеянная большими клыками, оскалена. Коричневая же, хоть и больше, оставалась позади. Ее пасть была закрыта, и она показывала вперед, как будто руководя охотой.

Более тревожным было то, на кого они охотились. Высокий пятнистый олень, его тело искривилось в неестественной позе. Он не был четвероногим, как его дикие собратья, а стоял на двух ногах, в его глазах сверкал разум. Момент броска. Красная охра на стене.

Охнув, Матерь отшатнулась назад, ее сердце защемило. На ее лице был изображен чистый шок и неверие в то, что она увидела только что на картине. Как-будто это все было лишь зрительной галлюцинацией из-за глаз, которые еще не отошли от резкого солнечного света, ударившего по ним ранее. Но с течением времени изображение становилось только отчетливей.

Без малейшего звука она опустила голову. Обессиленными движениями она вернула кусок древесины на место, позволяя темноте вновь поглотить углубление пещеры и скрыть от нее увиденное.

“И ты думаешь, что уже готова?”

Циэль взглянула на волчицу перед ней, ожидающей ответа. К этому моменту она уже хорошо знала охотницу, она знала, что это очередная проверка. Она понимала, что от ее ответа мало что зависит, было важно лишь то, как именно она ответит. Поэтому она посмотрела той пряма в глаза и уверенно кивнула. Ее наставница оставалась беззвучной, лишь ее внимательный взгляд продолжал следить за языком тела Циэль. Белая волчица гордо стояла на месте; с поднятым подбородком, руками, свободно свисающими по бокам – демонстрируя свои уязвимые места охотнице без страха или сомнений.

После такой демонстрации охотница была вынуждена лишь удовлетворить просьбу Циэль.

“Хорошо, если ты действительно уверена. Я знаю, где мы можем начать. Но помни – все, чему я тебя учила, становится вдвойне важным, когда ты имеешь дело с теми, кому был дарован разум, - она подняла когтистый палец, дабы подчеркнуть важность своих слов. – Их бессмысленная смерть становится вдвойне бессмысленной. Мы должны сделать все правильно”.

Еще раз Циэль решительно кивнула. “Я понимаю”.

Уголки губ охотницы поднялись в ухмылке. Хоть она и не отмечала это напрямую, в конце концов, самолюбие ее ученицы всегда нужно держать под контролем, она была очень горда, смотря как растет и матереет дитя двух миров.

Без лишних слов, она показала Циэль следовать за собой. Быстро стало очевидно, по чьему следу они идут – это был характерный запах белки, точно такой же, как у дюжин других, на которых она уже охотилась раньше. Конечно же, эта белка отличалось от остальных. Ее было тяжело выследить, даже, когда они начали приближаться. Признак того, что она научилась маскировать свой запах, дабы избегать хищников.

Но никакое количество грязи и листьев не могло обхитрить два чутких волчьих носа. И вскоре, они увидели ее, сидящей на широкой ветке дерева. Это была рыжая белка. Хотя она была маленького роста и ей явно было еще далеко до зрелого возраста, белка выглядела вполне счастливой, разгрызая орешки своими мощными резцами. Ее пушистый хвостик метался взад-вперед, а ее ножки пинали ветку в порыве орехового удовольствия, из-за чего та иногда теряла равновесие. Но, казалось, ее это вовсе не тревожило. Несмотря на свой беспечный вид, обе охотницы быстро подметили ее длинные ушки, бдительно стоящие торчком. Они должны действовать предельно тихо.

Обе прижались к земле, мягкий ковер из влажных листьев заглушал звуки их передвижения. И затем, они принялись терпеливо ждать.

Время от времени, глазки бельчонка поднимались от каштана, который тот держал своими маленькими коготками, и осматривали местность вокруг. Когда белка замечала какое-то подозрительное движение, она резко подскакивала, готовая ринуться наутек. Когда же выяснялось, что это была лишь листва, колышущаяся от внезапного порыва ветра или очередной созревший фрукт, упавший с дерева, она вновь переключала свое внимание на каштаны и орехи.

Видя все это, Циэль ухмыльнулась. Под внимательным взором Охотницы, она выжидала. Взгляд Циэль был прикован не к самой белке, а к каштану, который та держала у груди.

Когда оставалось всего два укуса, чтобы покончить со своим лакомством, бельчонок поднял руку, чтобы почесать ухо, оставив свой драгоценный каштан в другой. Это был как раз тот момент, которого и ждала Циэль. Она хрустнула сухой веткой, зажатой меж ее пальцев.

От внезапного звука белка снова подпрыгнула, однако в этот раз, она, к своему удивлению, уронила каштан. Она вытянула голову, смотря в сторону двух волков – на какой-то момент Циэль испугалась, что ее выдаст белая шкура, несмотря на все попытки волчицы замаскировать ее. Когда бельчонок отвел взгляд, хищница вздохнула с облегчением.

Как и ожидалось, спустя пару секунд белка вновь расслабилась. В момент, когда она собиралась вернуться к своему лакомству, пришло осознание, что никакого лакомства уже и не было. Спустя пару подергиваний носа, она вновь заметила каштан, лежащим у основания дерева.

Спустя еще один контрольный осмотр территории и нескольких секунд сомнений, она все же начала спускаться вниз по стволу дерева. Ее маленькие коготки были явно не только для красоты; даже будучи вверх ногами, они позволяли с легкостью удерживать ее вес.

Позади Циэль, охотница гордо засияла.

Бельчонок наконец спустился на землю и тут же бросился к каштану. В момент, когда она все же подобрала его, весь мир для нее буквально перевернулся с ног наголову.

Две волчицы одновременно выпрыгнули из своего укрытия. Резкого испуга была достаточно, чтобы белка, находясь в ступоре, потеряла драгоценные доли секунды, и к момету, когда она оправилась от шока и рванула обратно к дереву, голодные челюсти волчицы были уже перед ней. С удивительной юркостью бельчонок смог извернуться, избежав укуса лишь чудом. Клацающий звук смыкаемых челюстей был чертовски близок к кончику ее пушистого хвостика.

Но, как ни крути, эта погоня была игрой в одни ворота. Неважно насколько быстро бежала белка, ей ни за что не перегнать волков с их длинными ногами. Хоть она и прилагала все усилия – передвигаясь по зигзагообразной траектории, петляя между деревьев и пытаясь залезть на любое дерево по пути – исход погони был предопределен. Пока Циэль загоняла добычу, взрослая волчица отрезала белке любой путь отступления, пресекая все ее попытки вскарабкаться вверх.

Ситуация стала выглядеть безнадежной для бельчонка.

Когда она заметила глубокую нору прямо под стволом дерева, скрытую за толстыми корнями и тернистым кустом, она посчитала, что это ее спасение. Она нырнула в нее прямо с разгона, не обращая внимание на корни и колючки, которые больно царапали ее кожу. Никакая из этих мелочей не сравниться с тем дискомфортом и болью, которые ей определенно доставят безжалостные волчьи клыки.

И только, когда белка обнаружила себя окруженной плотной, жесткой землей, без возможности бежать дальше, она осознала, что произошло.

Снаружи, двое волков подошли к входу в нору. Циэль шла впереди, выпячивая грудь и самодовольно ухмыляясь. “Мы поймали ее! – радостно огласила она. – Эта мелкая дура сама загнала себя в ловушку”. Она присела к земле, потирая свои лапы в предвкушении. Как только волчица собиралась начать рыть, мягкая лапа опустилась ей на плечо.

Подняв бровь, Циэль оглянулась назад для того, чтобы увидеть, как ее наставница неодобрительно мотнула головой.

“Нет, Циэль, - произнесла старшая волчица, показывая той встать. – Так дело не пойдет. Отойди в сторону и наблюдай”.

Циэль замялась, ее пасть открылась, приготовившись к протесту, но ни одного слова не вышло наружу. После пары секунд она все же поднялась и, с хвостом между ног, отошла в сторону. Она подошла к большому камню и села на него, подперев свою щеку лапой, производя впечатление обиженного ребенка – этот образ, впрочем, быстро развеяла картина, которая предстала перед ней. К ее удивлению, взрослая волчица не стала вырывать корни или просовывать лапу внутрь норы, в попытках добраться до жертвы. Вместо этого, она присела у входа и стала что-то нашептывать. Ее голос был таким нежным и тихим, что даже Циэль, обладая острым слухом, не могла разобрать большую часть слов, даже несмотря на то, что они были произнесены на волчьем языке.

Циэль склонила голову в недоумении. Чего пыталась добиться этим ее учитель? Белки даже на языке оленей не говорили, не то, что на языке существ, которые во всем их превосходили.

Те немногие слова, которые она все же могла различить, звучали совершенно неуместно. Это не были угрозы или объяснения того, что произойдет с белкой, это не были призывы ускорить неизбежное. Это были… обещания, нежные просьбы. Охотница превратилась из убийцы в маму буквально в мгновение ока.

“Прошу.., - шептала охотница, а Циэль все не могла взять в толк, почему хищница так любезничает со своей едой. – Все будет хорошо.., - продолжала та, Циэль же задавалась вопросом в правдивости этих слов. – Это будет быстро...”

Циэль озадаченно моргнула. Это что, была какая-то насмешка над ее решением вырыть существо из норки? Охотница пыталась показать насколько плох был ее план, что даже вежливые просьбы добыче выйти добровольно были лучше? Почему она вообще…

И тут она увидела это. Маленькое красное ушко показалось из норы. Затем другое, за ней последовала вся голова с маленькими глазами-бусинками сверкающими от слез. Выражение на маленьком личике показывало лишь чистый ужас, неописуемую грусть, настолько великую, что даже Циэль это тронуло…

Охотница тихо наблюдала, как бельчонок полностью вылезает из своего убежища, с бешено колотящимся сердечком в его маленькой груди. Дыхание белки представляло из себя серию быстрых вдохов и выдохов, один за другим, как будто она пыталась выжать все из своих последних моментов жизни. Ее маленькие глазки взглянули на охотницу, мощная лапа опустилась ей на плечо, бельчонок дрогнул, но не попытался сбежать.

“Закрой свои глазки, дитя…”

Возможно ребенок и не понимал ее слов, это не имело значения. Оба, хищник и жертва, знали, что произойдет. Это было принято, как неизбежный факт. Это был лишь вопрос о том, как именно это произойдет.

Малютка нахмурила свои брови, заставила свое дыхание выровняться. Она глубоко вздохнула, слезы продолжали стекать по ее щекам.

Она кивнула.

Волчица кивнула в ответ.

Малышка закрыла свои глаза.

Охотница кинула взгляд на Циэль – настолько озадаченной буквально мгновенья назад, теперь же просто ошеломленной.

Единственный взмах, чистый и безболезненный. Вздох, в момент, когда коготь встретился с яремной веной, тут же превратился в булькающий звук… и затем, на его место пришла тишина.

Оглушительная тишина, которую нарушил серьезный тон волчицы.

“Ты овладела всеми навыками настоящей охотницы, Циэль. Всеми, кроме одного… сострадания, - объяснила она. – Всегда помни, мы ничем не лучше или хуже них. Мы все одинаковы на этой земле, боремся за выживание, являемся частью бесконечного цикла жизни и смерти. Относись к ним, как к равным, с уважением, с пониманием – и они, в свою очередь, поймут бремя хищника”.

Она жестом показала Циэль подойти. “Завтра мы попробуем снова. Я научила тебя всему, что знаю – теперь дело за тобой”.

Когда солнце в очередной раз скрылось за горизонтом, с тяжелым грузом в желудке и на душе, белая волчица брела домой. Слова ее наставницы продолжали преследовать ее.

Сострадание…

Еще один день, еще одна попытка. Легкое дуновение ветра гуляло меж деревьев, а земля была все еще сырой от утреннего дождя.

Циэль встретилась со своей напарницей, которая все так же ожидало ее у реки, смотря на кристально чистую воду, где дюжины ярких лососей упрямо плыли против течения.

Молодая волчица подошла ближе. Упитанные рыбы были в достатке, поймать их не составит труда даже для того, кто привык охотиться на земных обитателей. И все же, брошенный взгляд на безмятежные черты морды старшей волчицы, которая любовалась переливанием алых чешуек, буквально танцующих в русле реки, давали понять Циэль, что их добыча будет совсем другой.

“Каждую осень, они это делают, - объяснила Охотница нехарактерным для нее спокойным, почти что печальным тоном, показывая на реку, разделяющую ее от своей ученицы. – Они возвращаются в эту реку, которая подарила им жизнь. На своем пути, они одаривают собой земли и их обитателей. Кошки, медведи и да, даже волки питаются ими. То, чего они пытаются достичь, стоит этих жертв, - она повернула голову в сторону лесных верхушек вдалеке. – Я как-то следовала за ними, когда была твоего возраста. Чтобы найти, какую цель они преследуют, что заставляет их следовать за ней”.

Циэль посмотрела на рыбную массу. Дюжины броско-ярких существ, которые бешено трепыхались со всей силой, которую они могут вложить. Даже когда река становилась слишком узкой для такого количества, даже когда силы покидали их от истощения, и их безжизненные тела уплывали обратно вниз по течению. Их пустое, бестолковое выражение было достойно их упрямой решительности достичь их цель, какой бы она не была.

Циэль не была уверена, куда ведет это наставление. “Так тебе удалось выяснить?” – спросила она нерешительно, будто боясь ответа.

Взрослая волчица задумчиво вздохнула и глубокомысленно посмотрела на нее. “Они возвращаются домой, чтобы умереть”.

“У… мереть?”

Волчица кивнула. “И из их смерти рождается новая жизнь. Вся река окрашена в белый от их икры”.

“Почему они так поступают?” – тон Циэль выдал в ней детское любопытство, одно из ее щенячьих качеств, которое еще оставалось в ней.

Волчица потянулась, разминая тело, хрустнула костяшками пальцев и вскочила на ноги. Ее мускулы напряглись и буквально источали силу и энергию. За секунду старая ленивая волчица помолодела на двадцать лет, готовая к очередной охоте. “Это имеет значение? Не нам задаваться вопросом о целесообразности закона природы, над достаточно просто знать его. Их дело – вернуться и умереть. Разумно это или нет, они приняли это”.

“Звучит, как очередной урок”.

Охотница понимающе кивнула, не в состоянии скрыть свою зубастую улыбку. “Как-будто ты меня не знаешь. Пошли, время поохотиться”.

Циэль посмотрела на водную гладь, которую она пересекала уже сотни раз, теперь кишащую жизнью. С глубоким вздохом она сделала это в очередной раз.

Лес после дождя был не самым приятным местом для охоты. Густой запах сырой земли помогал скрыть запах добычи, а некогда устойчивая поверхность стала скользкой и коварной. Однако, для Циэль, это не имело значения. Это была ее проверка. Она должна заставить наставницу гордиться собой.

С ветром, дующим ей в спину, она мчалась сквозь заросли. Как и всегда, она чувствовала, как адреналин наполняет ее кровь, пока она среди сотен запахов, она искала тот, за которым последует. Долго ждать не пришлось. Она учуяла этот запах, знакомый запах.

Запах добычи. Ярко выраженный. Мускусный. Живой.

Да, чтобы это ни было, оно сойдет.

Пошли минуты, и она уже старательно преследовала намеченную жертву. Она следовала по отпечаткам следов на грязи, по шелесту между кустов, по меткам на деревьях. Ближе и ближе…

И вот, она увидела это – бежевое пятно среди зелени и красно-коричневых оттенков, отпрыгивающее прочь. Погоня началась. Она проходила в садистском, первобытном ликовании, как только Циэль передала контроль на над своим телом убийце внутри нее. Существо убегало, следовательно, оно было добычей. Следовательно, на него можно было охотиться.

Мир окрасился в красный. Все исчезло, все, кроме него. И она бежала, зубы оскалены, язык наружу. Она бежала, как никогда раньше, используя все свое тело на пределе возможностей в желании заставить своего учителя гордиться ей и желании доказать себе, что она была достойна разумной добычи.

Ближе…

Жертва двигалась хаотично, часто оглядывалась назад. Ей было плевать, это была ошибка ее добычи. Ошибка, которая будет стоить ее жертве жизни.

Она нагоняла его… звук галопа от копыт по мокрой земле звенел у нее в ушах все громче и громче. Его тяжелое дыхание… бьющееся сердце…

Внезапно, массивное тело второй волчицы выпрыгнуло будто из-под земли, блокируя путь добыче. Добыча резко остановилась, запинаясь о свои шаги, встала напротив охотницы, готовясь дать бой.

Эта секундная пауза была всем, что требовалось Циэль. Она целилась точно в горло. Она совершила прыжок. Адреналин в ее венах, ранний прилив дофамина от ожидания решающего укуса, все это замедлило мир вокруг нее, обострило ее чувства и реакцию.

Она увидела рога, большие и острые, направленные на вторую волчицу.

Она увидела широко расставленные руки добычи, находящейся в уязвимой защитной стойке.

Она увидела поворот его головы в ее сторону. Лицо, которое она узнала… голос, который она узнала. Слова, произнесенные на ее первом языке:

“Беги, Циэль, я задер-“.

Глаза расширились от неожиданности, шока… неверия.

Вкус крови, предсмертная агония, конвульсии и бульканье из горла, все, что приходит вместе с убийством. Чувство успеха, гордости, дрожь возбуждения…

И затем осознание.

Она увидела, как жизнь покидает глаза Вола. Она почувствовала, как его сердце ударило в последний раз.

Что-то сильное, первобытное и сокращающее взяло вверх над ней, изгнав неистового зверя внутри нее. Все это удовлетворение исчезло. Вся эта гордость стала холодной и пустой. Она осталась ни с чем, кроме сожаления. Его кровь ощущалась горечью на языке. То, что должно было стать для нее самим эликсиром жизни, чтобы поддерживать ее жизнь, стало чем-то настолько омерзительным, что она буквально чувствовала, как ее сейчас вывернет наизнанку.

Охотница сделала шаг навстречу, готовая пожурить ее за проявление слабости. Один брошенный взгляд на ее шокированное состояние дал ей понять, что это был совсем не тот момент для этого.

Одно тело лежало, рухнув на землю, обмякшее, мертвое. Другое упало на колени перед первым.

Вол больше никогда не вернется домой. Единственное, что она могла сделать, это позаботиться о том, чтобы его смерти не была напрасна.

Никогда еще настолько сочное мясо не ощущалось у нее на языке как пепел.

Пересечение реки не смыло кровь с меха Циэль. То немногое, что попало в чистую воду, окрасило ее в розовый цвет, приведя рыб в исступление. Волчица не обратила на тех никакого внимания. Каждый шаг был небрежным, каждый вздох – болезным.

Ее Любящая Мать ждала ее у входа в пещеру. Под оранжевым закатом уходящих лучей, она выглядела не по годам изможденной и дряхлой.

Взгляд обеих встретился. Мама и дочь были одно роста и смотрели друг на друга, как на равных.

“Мар, я…”

Палец прижался к губам волчица, вынудив ту затихнуть.

“Я знаю” – голос олених был низким и сиплым, каждое слово будто царапало ее горло.

Волчица отступила назад, положив лапы на плечи своей мамы и легко встряхнула их, будто пытаясь разбудить ту во время плохого сна. Каждое слово, которое она буквально вытаскивала из себя через силу, произнесенное слабым шепотом через комок в горле, звучало настолько же раздраженно, насколько мрачно звучала ее матерь: “Я не могу вернуться, Мар. Ты не можешь в-“.

Тело оленихи было обмякшим, двигающимся словно мешок с песком. “Я знаю, Циэль,” – она выдавила из себя грустную маленькую улыбку, но чем больше она говорила, тем больше сползала эта маска с ее лица. Ее черты исказились в гримасе абсолютного горя. Ее глаза начали наполняться слезами. Она заставила себя сказать остальные слова, пока она была в состоянии их связать в предложении: “С воз… воз… возращением домой. Мы о-отдохнем. За-завтра, мы сделаем… ч-что необходимо сделать”.

Уважительно склонив голову, Циэль вошла в свой дом в последний раз.

Солнце только принялось прогонять звезды на небе. Зелено-синее небо было усеяно тяжелыми облаками, воздух был плотным и влажным. Две фигуры вышли из леса, между ними стояло тяжелое молчание. Олень и волк, держали друг друга за руки слабой хваткой.

Некогда чистая река окрасилась в густой молочный цвет от множества икринок лосося. На другой стороне стояла волчица во всей своей красе, высокая, покрытая шрамами от множества битв, выведшая победителем из тысячи охот.

Каждая на своей собственной стороне реки, Любящая Мать и Охотница посмотрели друг другу в глаза. Затем, каждая из них склонила голову в почтительном приветствии, и олениха повернулась к своей дочери.

Ни одна из них не решились испортить этот момент примитивными словами на оленьем языке. Они бы и не смогли, даже если бы захотели. Груз на их душе был слишком велик, чтобы позволить произнести хоть слово. Их обрамленные слезами глаза говорили все лучше любых слов. В них были обида, злость, сожаление… решительность. Глубокая и неукротимая любовь.

Любящая Мать прижала к себе своего ребенка. Она крепко обняла дочь, тихо рыдая в ее светлый мех. Так длилось несколько минут, никто из них не хотел прерывать этот момент, но каждая секунда делала нарастающую боль лишь еще невыносимей.

Они отпустили друг друга… и затем Циэль развернулась. Она вступила в холодную воду, почувствовала, как та, омывает ее мех, очищает ее душу. Она оглянулась на мглистую воду, полную будущей жизни. Волчица взяла вытянутую лапу Охотницы, позволяя той помочь Циэль выйти из реки. Вместо того, что просушить шкуру, она позволила воде остаться на мехе, как напоминание. Хотя бы до момента, пока та не высохнет.

Она оглянулась на свою маму в последний раз. Глаза оленихи были непреклонными и мужественными, даже несмотря на слезы.

Две фигуры скрылись в лесу, между ними стояло тяжелое молчание. По мере того, как они уходили в дикие, неприрученные места, олениха провожала их взглядом, вытирая слезы.

Скорбящая Мать никогда больше не сможет вернуться к стаду. Она потеряла двух дочерей из-за волчицы с другой стороны реки. Одну из-за воли случая, другую из-за необходимости.

Она могла лишь надеяться на то, что где бы они не находились, куда бы они не отправились, ее две дочери по имени Циэль всегда будут счастливы.

Олененок маленькими шажками пробирался через кустарник. Ее намокшая шкурка медленно начала обсыхать под теплыми лучами летнего солнца. Хоть слипшийся из-за влаги мех и доставлял ей некоторый дискомфорт, ощущение легкого ветерка на влажной коже лишь доставляло ей удовольствие в этот зной день.

Мир перед ней, казалось, был бесконечным. Неисследованный, загадочный, волнующий… опасный.

Хоть она была юной и беззащитной, маленькая проказница поистине наслаждалась своим неповиновением. Ее голову не занимали мысли о родителях, которые наверняка себе места не находили, или о старших, которые ни за что бы не отличили ее от дюжины других оленят на пастбище. Нет, единственное, о чем она думала, так это о чувстве трепета перед исследованием, перед неповиновением. Мир за рекой был настолько же велик, насколько и завораживающим. В нем находились самые вкусно-пахнущие цветы, самые яркие птицы, самые большие деревья.

И это, несмотря на то, что ей сотни раз говорили, что эту часть населяют они. Они, кто убивает, чтобы есть. Они, кто охотятся стаей. Олененок же, за всю свою короткую жизнь, не знал ничего опасней ядовитого плюща или выпученного корня, об который можно споткнуться.

И уж точно малютка не знала, что за ней следят. В течение вот уже нескольких часов что-то следовало за ней, наблюдало, готовилось нанести удар. Без ведома олененка, его уводили все дальше от реки, все дальше от оленьих земель. И вот, тот, кто скрывался все это время в подлеске точил свои когти в предвкушении хорошего обеда.

Все случилось так быстро, что кроха даже не успела среагировать. Что-то большое, ослепительно белое под солнечными лучами, внезапно возникло из ниоткуда. Олененок почувствовал сильную, жесткую хватку вокруг своей нежной, хрупкой шейки, не в силах более вдохнуть. Она почувствовала, как сокрушительная сила прижала ее к лесному полу, заставляя ту вжаться спиной в слой грязи и наполовину-сгнившие листья. Она почувствовала, как начала покалывать кожа от муравьиных укусов, чей покой она нарушила.

Пара темно-синих глаз смотрели прямо на нее, жаркое дыхание захлестнуло ее лицо, а клыки, клыки такие длинные и острые, возвышались прямо над ее лицом в немом предупреждении.

Она заверещала, зовя на помощь. Помощь не пришла.

Вдруг, она заметила, как ноздри напротив ее лица дернулись. Челюсти сомкнулись, зубы вновь были обнажены, однако в этот раз не в угрозе, а в улыбке.

Хватка на ее горле исчезла, ребенок глубоко вдохнул, стремясь восполнить утраченный кислород. И без того высокая волчица встала во весь рост, и она поняла насколько же огромно это создание было. Высокая, поджарая, смертельно изящная – настоящая машина для убийства, которая, по какой-то причине, в этот раз благосклонно соизволила не убивать.

Большая, когтистая лапа протянулась к лежащему олененку. Поначалу все еще испытывая страх, что-то в этой волчице вынудило принять ее помощь. Смесь искреннего доверия и страх расправы от существа, которое было в разы сильней, чем она когда-либо будет.

Теплый, белый мех полностью укутал руку олененка и бережно помог той встать. Учитывая силу волчицы, олененок при подъеме почувствовал себе легким, как пушинка. Когда она снова смогла стоять на своих копытах, ребенок все еще немного покачивался из-за легкого головокружения, но лапа на ее плече помогла восстановить равновесие.

“Ты далеко от дома, пок”.

Олененок моргнул и протер свои глазки. Она взглянула на волчицу перед ней, склонив голову в недоумении. Наверное, у нее до сих пор кружится голова. Ей только что показалось, как один из них говорит на языке оленей.

“Сэн, что напугала,” – продолжила волчица.

Нет, ей это точно не показалось. И затем до нее наконец дошло.

Белый мех. Свободное владение оленьим языком. Она слышала истории от своих друзей, больше легенды, о той, из них, что однажды ходила рядом с оленями. Она, как и остальные ее сверстники, всегда смеялась над этими рассказами. Теперь же она знала, почему никто из взрослых не смеялся вместе с ними.

Она попыталась вспомнить имя таинственного существа.

“Ци… Циэль?” – все же смогла спросить она, как только писк в ее ушах стих, а зрение восстановило четкость.

Волчица лишь улыбнулась, спокойно кивнув в ответ. Она потянула руку ребенка, показывая той следовать за собой, что олененок и сделал. Не то, чтобы у нее был выбор.

“За рекой не место для оленей,” – объяснила волчица, пока они шли. Ее тон был серьезным, предостерегающим, ребенок слышал подобный тон от своей мамы много раз, но в нем также была ласка, едва заметная, но все же. Как и ласка в ее лапе, сжимающей руку олененка. “И уж точно не место для пок”.

Олененок нахмурил свои бровки, взглянув исподтишка на волчицу. Ее мозг усердно работал, пытаясь выяснить, почему ей говорили эти слова. С ней просто играются? Были ли волки не настолько кровожадными, как о них все говорили?

Эта волчица определенно не выглядела такой. Каждое ее движение, каждое ее слово было аккуратно выверены, чтобы успокоить олененка, физически и морально. И это приводило ребенка в замешательство. Только представить, что такое огромное, могучее существо способно к такой нежности.

Волчица вела олененка через лес, туда, откуда пришел ребенок. Когда малышка уставала, волчица несла ее на себе, когда та становилась слишком непоседливой, волчица отпускала ее побегать вокруг.

И когда они наконец вышли к реке, Циэль присела на колени и улыбнулась: “Возвращайся к своей мар, пок. Возвращайся к тем, кто любит тебя. Пок из стада может не бояться меня… но я не единственный опасный зверь по ту сторону реки”.

Малютка кивнула в понимании. “Можете… - она замялась, но маленький жест со стороны волчицы позволил той продолжить. – Можете… перевести меня через реку?”

Волчица посмотрела ей в глаза, открыла пасть, готовясь отказать в просьбе. Но глаза олененка были такими кроткими и просящими… ее сердце не было настолько черствым, чтобы отказать в просьбе кому-то настолько невинному, слишком маленькому и беззащитному для такого жестокого мира.

“Только ради тебя, пок. Я перейду эту реку в последний раз”.

Она взяла ребенка на руки, прижала его к себе на уровне своих плеч. Она встала и почувствовала, как маленькие ручки цепляются за ее мех, заставив волчицу прыснуть от смеха, которая заметила смущение олененка.

“Крепко держишься, пок?”

“Угу”

Циэль кивнула, смотря на кристально-чистую воду перед ней. Течение, струясь, преломляло солнечный свет на дне из разноцветной гальки, до краев покрытое бархатистыми водорослями и треснутыми икринками.

Она почти забыла, насколько красива была эта река.

Волчица почувствовала, как маленькие ручки потянули ее мех в сторону реки, а ранее напуганный олененок указывал ей на земли за водным массивом с такой решимостью и возбуждением, какую Циэль не видела уже долгие годы.

У ребенка не было времени на рефлексию Циэль.

Она лишь ухмыльнулась. Такой настрой ее вполне устраивал.

Когда она все же вступила в воду, волны ностальгии захлестнули ее, сильнее чем, любое течение, меланхоличные, как никакие из прудов. Мир, который она оставила позади все еще звал ее, в самых недрах ее сердца.

Со слегка влажными глазами, впервые за много сезонов, дитя двух миров вновь пересекало холодную реку.

А что до олененка, она не могла дождаться момента, когда она расскажет Матери о своей встрече.