За окном настала ночь. Но если кто решит, что та ночь совершенно обыкновенна, то насколько же тот будет неправ! Это ночь была необыкновенна, совершенно не похожа на все другие ночи, прошедшие и грядущие. Такая же ночь наступит завтра, и не менее другая сменит её. И как одно, все они будут не похожи. Эта истина проста в своей сути, насколько же может быть и проста муха, застрявшая в паучьей сети под потолком.

Мои глаза открылись и поначалу совершенно ничего не увидели: окружающее пространство было пусто и лишено всякого смысла. Всё привычное им растворилось во мраке, как будто бы того никогда и не было. Но затем сквозь этот мрак проступили еле видимые очертания моей комнаты, становившиеся всё заметнее с каждой следующей секундой. Вот я вижу стол, он находится около стены, недалеко от меня, высясь громадой заставленных книг, бесчисленных бумаг и всем прочим, о чём и не могло подуматься в темноте. А перед ним видится спинка стула с брошенным на него пледом. Где-то в этой тишине тикают стрелки будильника, напоминая о том, что даже в этот волшебный час время не подвластно ночи – оно несмотря ни на что шло вперед, беспощадно вырывая чудесные мгновения из моих слабых рук. Время уходит, уходит так быстро и незаметно, но сейчас я о нём и вовсе не думал. Ведь мой разум забрала себе ночь, и как сладки были её путы, что хотелось броситься в них с головой, утонуть в темноте, в этом бескрайнем непросветном море навсегда, чтобы не осталось и шерстинки, случайно оброненной на пол.

Прохлада скользила по босым лапам. Шурша яблоневой ветвью и играясь с её уставшими листочками, ветерок нес прохладу в раскрытой настежь окно, легонько качая сдвинутый в сторону тюль. А за яблоней виделся и заросший сад, по которому так приятно было прогуляться в лучах восходящего солнца, блестевшего в капельках ранней росы на высокой траве, явившей своё превосходство пред поседевшим котом садовником, что уже целый год не навещал мой старый дом. Пырей, подорожник, лопух и вьюн – и ничто не различалось в ночи, но я видел деревья, посаженный ещё в то время, когда моя покойная бабушка не умела говорить. Низенькие и раскидистые, они опускали свои ветви к самой земле, точно устав держать их многолетнюю тяжесть. Я не видел траву, но казалось мог рассмотреть каждый сучок, каждый лист, даже на кусту смородины вдалеке, где до сих пор валялся на земле сгнивший забор. А над ними, высоко в безоблачном чёрном холсте неба в окружении миллиарда мигающих былых звёзд-точек восходил тонким серпом гордый месяц. И пусть его окружали миллиарды звёзд – среди них он оставался совсем одинок. Но то его словно и не тревожило, и оставался он, как и прежде горд собой и ярок, сияя в небе, что ночь немного ближе становилась дню. Горько пахла полынь под окном, практически не ощущаясь в свежем воздухе. Едва уловимый аромат был даже приятен вместе с куда более сильным запахом, запахом всех остальных трав, окунутых в холодную воду.

Несколько раз о стекло бился мотылёк. Скрипели сверчки. Иногда из сада доносилось пение соловья и тех ночных птиц, чьи имена я не знал. Наслаждался. Наслаждался ими и той ночью, что будто бы являло собой одно, единое в своей форме существо, пришедшее в мир, но скоро его покинувшее.

А потом я почувствовал тебя. Твоё присутствие. Оторвал мутный глаз от неяркого пятна света в стене и увидел твой силуэт. Ты сидел рядом со мной, у края кровати. Лунный свет слабо освещал комнату, и твоя чёрная шерсть сливалась с полумраком. Лишь белели вечно взъерошенные щеки да подшёрсток на твоей шее в треугольнике расстегнутого воротника рубашки. Ты сидел, не шевелясь, застыв подобно статуи, и глаза твои устремлялись прочь навстречу запредельному разуму. Вздрогнули большие уши – это значит, тебе повстречалась новая мысль, но ты гнал её от себя, потому что знал, что это было совсем не то. Ложна и неправильна. Прогонял и следом отправлялся на её поиски, раз за разом обречённые провалом. Мы оба были собаками. Я – золотистый ретривер, ты – беспородная помесь, но я никогда так и не мог понять, какую именно мысль ты искал. Что тебя беспокоило, что никак не отпускало. Боль? Воспоминания? Тревога? Что же таилось за этой косматой шерстью, за этими редкими вздохами?

А может сожаление?

Я не мог поверить тебе. Не мог поверить своим глазам, в то, что вижу тебя на самом деле. В эту прекрасную ночь ты сидел рядом со мной, но то должно было быть неправда. Или быть может моё собственное безумие. Я не мог поверить этому образу, не мог поверить, что ты был рядом со мной. Кто-то другой, совершенно иной пёс, удивительно похожий на тебя. Ведь ночь стирает все границы, все начертания и линии, делая светлое похожее на тёмное.

Однако моё сердце всё же вздрогнуло при виде тебя. Оно не верит глазам и видит всё само, так, как то оно хочет. Знает и любит...

И я так тихо шепчу твоё имя. Ты слышишь, уши настораживаются, уловив звук, а затем опускаются к голове. Спадает мысленный покров, словно белоснежный саван, и ты оборачиваешься в мою сторону, поворачиваешь голову, кротко, будто бы до конца не мог решить, послышалось ли тебе.

А затем отвечаешь.

– Это ты?

– Да, – отвечает твой силуэт голосом, что был мне так знаком. Голосом моего близкого друга.

Как и прежде я смотрю на чёрные очертания с бледным пятном подшёрстка, услышал, как зашуршал об постель твой хвост, и как вдруг громко запели сверчки и птицы в раскрытое окно. Почувствовал, как захолодало в комнате.

Я думал о тебе. Думал о том, что сидел рядом со мной спустя это долгое время. По-настоящему. Тот, что вернул меня на свет из-под нависшей тени, и сердце билось всё громче. Всё громче и тяжелее, готовое вырваться из костяных оков прямо в твои руки и навсегда в них умереть.

– Не надо, – говоришь ты, точно узнав об этом.

– Не надо, – говоришь ты и протягиваешь руку. Касаешься моих щёк и легонько смахиваешь с них катившиеся слёзы, нежно гладишь.

– Не плачь, – говоришь ты, но не убираешь мягких ладоней, и я поддаюсь им навстречу, закрывая свои глаза, позволяя мраку век забрать весь мир и оставить только эти прикосновения.

Новая слеза пробежала по твоим пальцам. Скрипнула кровать, и чуть сильнее просел матрас рядом со мной. Ты пододвинулся ближе. Теплое дыхание донеслось до моих губ. «Не плачь» – повторяешь ты, после чего твои губы прижимаются к моим. Мягкие и такие сладкие, будто бы меня касалось само облако, спустившееся с розового неба на землю.

И тогда пропала ночь. Пропало окно и комната, и в темноте остались лишь мы двое: ты, обнявший меня за плечи, и я, прижавшийся к твоей узкой и тёплой груди.

– Люблю... – шепчу твоим губам сквозь новую слезу, и ты крепче обнимаешь маленького испуганного щенка, гладишь по голове, и ответом мне бьётся твоё сердце. Не говоришь, молчишь, только продолжаешь гладить, но я знаю. Знаю, что теперь я не один. Одно касание твоих губ, и, глядя в темноту, я вижу, как на мгновение вспыхнули твои глаза. А после ты увлекаешь меня вниз, к подушке и сам ложишься рядом. Опускаешь одеяло, и возвращается ночь, горькая полынь, стрекот сверчков и твоё мерное дыхание.

Теперь я знаю, что не один...