«Мерзайший день. Отвратительно»

Вечер ещё не наступил, но солнце уже скрылось за горизонт, оставив после себя лишь мглистое беззвёздное небо. Несмотря на это, светло было практически так же, как и днём, ведь тысячи урбанистических светил поменьше уже заступили на свою ночную смену. Свет одного из них как раз просачивался в комнату Сергея сквозь плотно занавешенное окно, несмотря на всё желание последнего пребывать в полной темноте. Всё в помещении было видно так же, как и днём: и заваленный бесчисленным количеством проводов и устройств компьютерный стол — что к чему зачем и как подключено не разобрал бы и сам IT-чёрт; и покрытый толстейшим слоем пыли стеллаж, служивший пристанищем каких-то бесполезных книжек и чешского сервиза из помутневшего от грязи хрусталя; и заваленное нестиранными мятыми вещами сломанное кресло, и полуразвалившийся диван, давно не знавший постельного белья. На этом диване и восседал Сергей — не то койот, не то шакал того неопределённого возраста, в котором о молодости приходится только вспоминать, а о спокойной старости только грезить. Если бы мы попросили Сергея описать себя, он бы попросту буркнул слово «скуф» (и вовсе не из-за скромности), так что, пожалуй, сами дадим некоторые детали его портрета для лучшего понимания того, с кем мы имеем дело: на тонкой вытянутой морде забавно висели длинные и порядком обвисшие вибрисы; мех на месте надбровных дуг несколько истончился, так что просвечивалась кожа — так всегда бывает у представителей семейства псовых, склонных к скорой старости или ведущих сомнительный образ жизни. Мех серого-коричневого окраса же вообще был немыт, несёсан и свалян в комья, так что неудивительно, что комната была наполнена запахом немытой псины — запах этот был, впрочем, не вполне резким, ведь Сергей всё же принюхался настолько, что вовсе его не ощущал. К счастью, ему не нужно было мыться, чтобы раз в месяц сходить за продуктами и пособием по безработице. Дополняли образ давно не стриженные когти.

«Повёлся как щенок последний…»

Вот уже битый час он не мог оторвать взгляд от импровизированной пепельницы из консервной банки, доверху набитой пеплом, который уже был рассыпан по столу и полу. В лапах он держал и мял едва мокрую тряпочку, ещё не тронутую ни пылью, ни грязью.

Как же он ненавидел этот день.

В любой другой день он был наравне со всеми: так же растрачивал впустую серые бессмысленные будни и плыл по течению жизни, не давая себе времени думать над экзистенциальными вопросами, но сегодня всё было не так. Сегодня даже самая жалкая распоследняя вошь вдруг вспоминала, что у неё есть семья, с которой неплохо бы провести время, друзья, с которыми можно устроить крутую тусу, вторая половинка, с которой приятно бы попасть на романтический уикенд. И тогда начиналось безумие: ёлка, алкоголь, телевизор, попса, безумный смех, фейерверки и карт-бланш на скотство. И мандарины в этот день вкуснее, и морозы приятнее, и ночь волшебнее, и воздух пьянее, и даже часы, под ход которых Сергею обычно так хорошо спалось, будто пели:

Тик — неудачник!

Так — ты один!

Тик — салют, волшебство и гирлянды!

Так — Иришка больше не придёт!

ТИШКА БОЛЬШЕ НЕ ПРИДЁТ!

Сергей больно стиснул зубы и сжал в лапе тряпку.

«Да кому ты нужен…»

Не так давно Сергей познакомился в телеграме с одним молодым лисом, о котором, несмотря на интенсивное общение, мало что знал. Ему было известно лишь то, что тот звал себя Корицей и что он относился к тому самому разряду самцов, про которых уместно сказать «самкой был бы краше». Недолго думая, Сергей пригласил его к себе на Новый Год, чтобы хоть как-то скрасить своё одиночество, и даже скинул чуть ли не последние свои деньги ему на билет. Сегодня он специально встал пораньше, чтобы убраться — не приводить же такого гостя в срач.

И вот, почти полночь. Ни Корицы, ни денег. Зато насмешливый тик часов, фонарь за окном, не использованная по назначению тряпка да гнетущее чувство одиночества — на месте.

«Он — молодой и красивый, а ты? Скуф есть скуф…»

За окном раздались приглушённые хлопки, сопровождаемые воплями пьяной радости.

«Как же это, блять, тупо — радоваться огонькам в небе. Тупые мещанские твари» — пронеслось в голове у Сергея, отвернувшегося от окна. И тут же ему вспомнились, как они обнимались с Иришкой, созерцая салют на мосту через Енисей — а ведь и они когда-то радовались снегу, сходили с ума по мандаринкам, обвивались шампанским и общались с бенгальскими огоньками. В тот день стояли крепкие (даже по сибирским меркам) морозы, а она была одета в лёгкую белую осеннюю курточку да вязаную шапочку с помпоном — то ли из-за достатка густого тёплого меха, то ли от московской дурости. Она источала лёгкий запах лаванды и гладила его своей мягкой лапкой, от чего его вибрисы смешно подёргивались…

Сергей ощутил, как в груди разлилось тягостное чувство — то самое чувство, что не отпускает его уже на протяжении трёх лет. Он со злостью отшвырнул тряпку, ударил кулаком по столу, заставив банку рассыпать пепел по всей комнате, да кинулся на диван, где свернулся клубочком и отвернулся к стенке, агрессивно затарабанив хвостов по поверхности, будто выбивая из дивана пыль. Однако за окном раздались новые раскаты смеха — на этот раз детского.

«Тупые дегенеративные выблядки (а ведь у нас тоже могли бы быть…)»

Сергей вдруг вскочил с кровати, сгрёб беспорядочно лежавшие на столе купюры, накинул на себя лёгкое осеннее пальтишко и выбежал за дверь, споткнувшись по пути о лежавший у порога чемоданчик — он хранил там свои вещи на тот случай, если вдруг за ним придут менты.

Он знал, что без коньяка эту ночь ему не пережить.

***

Стоит признать: смелым Сергей был только в интернете.

В любом чате он мог сколь угодно рассуждать о всеобщем идиотизме, осуждать решения властей, а пуще всего — призывать к люстрациям (люстрации — его любимая тема), но как только дело доходило до реальности…

Когда он зашёл в Пятёрочку, ему стало откровенно не по себе: неприятно засосало под ложечкой, а пульс несколько участился. Ему казалось, будто все — и покупатели, и посетители, и даже игравший в тетрис алабай-охранник — смотрели на него и осуждали, и у каждого уже давно заготовлен донос. Страх и отвращение захлестнули его; он опустил взгляд в пол, стараясь украдкой поглядывать на окружавших его.

«Мещанство…»

Как-то раз он вычитал в одном советском учебнике, будто бы Максим Горький в своих произведениях откровенно выступал против пошлого мещанства. Ни одного произведения Горького он так в итоге и не прочёл, зато всё то пошлое, злое, порочное, что он видел в своих соотечественниках, он именовал никак иначе, кроме как мещанством — несмотря даже на то, что был, по сути, достаточно либеральных взглядов и в целом уважал зажиточный средний класс, а коммунистов, социалистов и прочих онанистов всех мастей, напротив, недолюбливал.

В алкогольном отделе ему повстречалась несколько полная веприха с детёнышем лет семи. Несмотря на то, что те даже не глядели в его сторонку, он сразу же для себя решил, что самка эта — тупая и ограниченная бабища (как и почти все самки), которая, в лучших традициях мещанства, бездумно живёт от праздника к празднику и при этом смеет считать, будто бы в её жизни есть какой-то смысл, бьёт своего отрока и готовит к жизни очередную дефектную личность. Про детёныша же тот рассудил, что, так как от осинки не родятся апельсинки, он — выблядок, и из него скорее всего вырастет дегенеративный алкоголик, который будет бить жену и детей, а потом сядет за изнасилование и поедет на войну в качестве добровольца. Остальные посетители также не удостоились лестных оценок: немолодого волка, ходящего среди полок, Сергей окрестил «электоратом обнулённого»; узкоглазого каракала он про себя назвал «хачом, которого непременно нужно депортировать».

Трудно поверить, что когда-то, ещё года три назад, он работал в школе.

Впрочем, тогда ещё была жива Ирина, которую он ласково звал Иришка, потому что та была шепелява и звала его «Шерёжка» вместо «Серёжка», а потом, когда они уже поженились, «Шерёжка» неведомым образом превратилось в «Шети», да и Иришка стала просто Тишкой. Так и жили — Шети и Тишка, Тишка и Шети…

Сергей, он же Шети, молча положил на ленту самый дешёвый «Троекуровский» коньяк и не глядя кинул рядом смятые купюры — кассирша тоже отнюдь не вызывала у него симпатию: на жирной рогатой роже с огромным розовым пятаком, тупыми глазами и неуместным макияжем (нарисованные брови на коровах всегда смотрелись убого) будто было написано «я кобыла ебучая!».

«Кобыла ебучая», очевидно недовольная работой в ночь на первое января, ещё сильнее нахмурилась, и её размалёванное жирное рыло затряслось, словно настоявшийся холодец:

— Алё, тут не хватает! — она швырнула купюры обратно в Сергея, и те полетели на пол. — Чё, думаешь, если мы тут в ночную смену работаем, то в дураках все ходим? Смошенничать захотел, а? На пузырь не хватает, трубы горят? Валера-а! Валер, ты зачем всяких бомжей пускаешь?..

Сердце Сергея забилось как в лихорадке, на висках проступил пот, и хвост сам собой задёргался. Он отвёл взгляд и пытался собраться с ответом, на которой был так скор в сети, но…

— Проблемы, мамаша? — раздался вдруг низкий хриплый рык за спиной незадачливого покупателя.

Сергей обернулся. За ним стоял тот самый старик, которого он записал в «электорат».

Кассирша закатила глаза.

— Не лезьте не в своё дело.

— Чоловику своему будешь указывать, кудыть надобно лезть, а куды нет.

— Какие-то проблемы? — к кассе подошёл грозного вида алабай, которого Шети ещё на входе окрестил «быдлом».

«Сходил, блять, за коньяком…».

— Никаких проблем, — спокойно ответил старый волк, вынимая из бумажника солидную купюру. — Просто свой товар оплачиваю, а жинка балаган устраивать изволит.

Кассирша замолкла и с недовольной мордой пробила покупку, и Сергей, не до конца осознав, что только что произошло, вышел вслед за своим благодетелем наружу.

— Да ладно те, не хмурься так. Подумаешь — баба что-то ляпнула. Самка на то и самка, что вечно всякую чушь мелет, такими уж их бог создал. — Приговаривал волк слова утешения, едва успели они выйти из злополучной Пятёрочки. — Кстати, коньяк твой — погань редкостная, — вдруг заявил он, повертев в когтистых лапах бутылку. — Вот у меня есть вино домашне, дуже смачно! — и, видимо, в качестве подтверждения своих слов достал из-за пазухи дублёнки большую зелёную бутылку без этикетки. — Хошь попробуем, а, сынку? Тебе всё равно, кажется, нема шо делать.

«Ага, ищи дурака! Напоишь меня сейчас чем-нибудь, а я потом проснусь где-нибудь в Китае без органов!»

— Ладно, почему бы и нет.

— Вот и славно. Кстати, меня кличуть Геной, но для друзей я Герра. А тебя как звать?

***

При более близком рассмотрении оказалось, что Герра не такой уж и старый волк. То был низенький чуть полноватый коренастый волчара с серым с оттенками бурого, уже покрытым лёгким налётом седины мехом, однако его чуть коротковатая широкая мордочка выглядела весьма молодцевато. Особо молодо выглядели янтарного цвета глаза — словно старение вовсе и не затронули их. Их взгляд был так же пронзителен и ясен, как и у любого дюжего молодого самца, и было в этом взгляде нечто озорное, даже гусарское — Сергей сначала подумал про казаков, но с казаками у него были очень плохие ассоциации, так что он сменил ход мыслей в сторону гусар. Довершала образ серебряная серьга в левом ухе, сперва не примеченная шакалом-койотом в магазине. Теперь ему казалось, что это не представитель электората того-кого-нельзя-называть, а какой-нибудь престарелый панк/рокер/металлист/сатанист.

По крайней мере, пил он точно по-гусарски. Домашнее вино оказалось крепче, чем коньяк, поэтому у Шети быстро закружилась голова — закуси у него дома не было, он привык пить натощак. Герра же, казалось, вообще не знал, что значит пьянеть.

— И всё же я не разумею, — говорил над стаканом Геннадий, сидя с Сергеем за кухонным столом и глядя тому прямо в глаза, — почему ты так не любишь новый год? Чудеснейший праздник, как по мне. Самое время, чтобы отдохнуть.

— Ага, как же, — буркнул Сергей, глядя в свой стакан, чтобы голова не кружилась. — Апофеоз мещанской пошлости. Каждый год из всех щелей лезут — мандарины, кока-кола, фейерверки, ёлки-гирлянды, и конечно же эта рожа в экране. И всё это для того, чтобы разок побухать до беспамятства и забыть о действительно важных проблемах. И это я уж молчу о том, что это такая конформистская концепция… и кто вообще придумал праздновать окончание определённого периода вращения планеты вокруг Солнца именно в этот день? Почему бы не выбрать другую точку отсчёта? Праздновали бы, например, в день зимнего солнцестояния — в этом, по крайней мере, было бы нечто мистическое, — или вообще летом, когда не надо ничего себе отмораживать…

— Вот не нравится тебе, шо бухают, а сам ведь сегодня за коньячком ходил, да и сейчас моей наливочкой не брезгуешь. Эво какой хитрец!

— Я и без таких сомнительных поводов могу выпить, уж поди не совсем дурак. — Раздражённо буркнул Сергей.

— Ну-с, звучит как повод для тоста!

— Твоё здоровье, Геррыч.

Чокнулись.

— Знаешь, и всё-таки я искренне убеждён, что важно не то, как ты проводишь новый год, а то, с кем ты…

Сергей стукнул стаканом о стол, заставив стоявшие на нём приборы содрогнуться.

— У нас что, других тем для разговора нет? «Новый год» да «новый год». У меня скоро башка начнёт трещать от этого слова.

Замолкли. Однако Герра всё никак не сводил с Сергея взгляд своих янтарных гусарских глаз, и, как бы сильно ему не хотелось их игнорировать, пришлось поддаться их немому обаянию…

— Ладно, мне нравился этот праздник, когда моя жена была ещё жива. Вот, ты прав, получается. Доволен?

— У меня тоже когда-то была жена. А потом в наш дом попал снаряд…

Внезапно Сергею показалось, что он насквозь раскусил образ этого волчары. Ну, конечно… сейчас вот вообще, наверное, скажет, что а деды-то воевали… и вообще… наверняка он поддерживает СВО, а по вечерам не пропускает ни одного эфира этого козла Соловьёва, попутно восхваляя всеми известного Деда за то, что тот вывел их из страшных девяностых и подсадил на нищенскую пенсию, которую хватает на целую палку докторской колбасы. И такого-то он пустил в свой дом, в свою обитель интернет-оппозиции! И таких-то в стране большинство, и каждый день он вынужден слышать их смех за окном, за стенами, читать их комментарии в интернете… гадство! Гадство-гадство-гадство!..

— Ой, да иди ты нахуй! — Сергей вскочил, опрокинув все стаканы (к счастью, уже пустые) на столе. — Вот все вы, старики, такие! Любите обесценивать чужие проблемы… я прекрасно понимаю, что в ваши времена и по десять детей рожали, и в колхозе сутками работали, и пятилетки за год выполняли, и ничего, все живы-здоровы, но я не такой охуенно-невъебенно сильный, как вы, ладно?! Я очень рад, что ты справился со своей проблемой, а я вот не могу! Не могу я, блять! Не получается!

— Серёг, я ж совсем не это…

Но Сергей уже не слушал. Он уже лежал на полуразвалившемся диване в своей комнате, отвернувшись к стенке. Сначала его — такого выдающегося оппозиционера и борца с режимом — опустила ниже плинтуса какая-то «кобыла», а теперь он сам же привёл к свою квартиру ворчливого волка родом из совка. Так держать! Повезло ещё хоть, что не опоил и не ограбил. Впрочем… всё ещё впереди.

В комнате послышались тихие шаги — для старика Егор Егорыч слишком уж бесшумно передвигался по скрипучим половицам на своих мягких лапах.

Шети ощутил, как качнулся его диван.

— В конце концов, — раздался успокаивающий полушёпот, — если тебе не нравится уважительная причина для отдыха, если у тебя проблемы с компанией… ты всё же не сможешь отрицать такое явление, как новогоднее чудо.

— Хуюдо…

— Отпирайся сколько хошь, но я уверен, что по крайней мере иногда новогоднее чудо случается со всеми… Шети.

Сердце пропустило удар. Сергей напрягся, чувствуя, как мурашки покрывают его тело.

Воцарилось молчание.

— Но откуда ты… знаешь это имя? — наконец, по-прежнему не поворачиваясь к собеседнику, смог выдавить из себя Сергей, когда молчать более уже было невозможно.

— У-ру-ру, ур-р, ур-р… — комнату наполнило столько знакомое ласковое урчанье.

— К… Корица? Это ты? Ты всё-таки прилетел ко мне?

— Как видишь, Шети.

Страшно было шевельнуться. Страшно было дыхнуть. Страшно было повернуть голову. Страшно было протянуть лапу. Казалось, одно неверное движение, один неверный порыв, одна неверная мысль — и всё разрушится, и окажется, что это сон, а не явь. Вдруг пелена спадёт, и окажется, что он по-прежнему сидит за столом с тряпкой в лапе и ждёт сообщение от Корицы, понимая, что ожидание уже бессмысленно? И тогда опять этот луч света от фонаря в окно, опять эта жгучая, пожирающая изнутри ненависть ко всем тем, кто смеет быть счастливым без него…

— Шети…

Он ощутил тёплую и сильную лапу у себя на плече, и тогда всё стало ясно.

Сергей вскочил и заключил друга в объятья.

— Корица!

Впервые за долгое время он испытывал что-то наподобие счастья.

— Можно просто Герра… впрочем, этот вариант мне тоже вполне нравится. — Улыбнулся «старик».

Вдруг за окном раздался звук салютов и смех зевак, и на этот раз Сергею не захотелось закрыть уши в приступе бессильного гнева.

— О, это, наверное, уже полночь пробила, бежим скорее смотреть на фейерверки! Загадывай желание!

И он без колебаний побежал на улицу.

***

В глазах Шети отражались десятки разноцветных огоньков, сплетавшихся в причудливые пороховые узоры на фоне светлого ночного неба. Впрочем, ещё более причудливые узоры сплетались сейчас в его сердце, ведь сзади, крепко обняв его сильными тёплыми лапами и прижав к себе, стоял мудрый Герра, он же Геррыч, он же Гена, он же Корица — его лучший друг.

— Полагаю, теперь ты веришь в новогоднее чудо?

— Определённо. Каким-то чудом восемнадцатилетний лис, с которым я общался всё это время, оказался сорокалетним волком. Это ли не чудо?

— Ну, вообще-то мне шестьдесят.

— Ещё лучше.

— Прости, что обманул тебя… — спешно зашептал на ухо Корица. — Я увидел твою анкету и мне так захотелось с тобой пообщаться, но мне казалось, шо ты сразу меня пошлёшь… если я немножко не приукрашу.

— Все объяснения потом, а сейчас… давай праздновать новый год. С новым годом, Корица!

— Да… с новым счастьем!

Эпилог

Вскоре Герра и Шети, они же Геннадий и Сергей, они же Корица и Оппозиционер Недоделанный съехались и стали жить вместе — и не абы где, а где-то на Дальнем Востоке, под Благовещенском, на дачном участке, который выдали старому волку в рамках государственной программы по оказанию содействия добровольному переселению в Российскую Федерацию.

Жили они тихо-мирно и никому особо не мешали, хотя соседи и смотрели на них косо. Хоть на Дальнем Востоке особо не повыращиваешь вино для винограда, Герра всё же занялся огородом, и Сергей, который до этого всей душой презирал дачную жизнь, считая её одним из сугубо советских проявлений пошлейшего мещанства, теперь уж не брезговал ему помогать, потому что, как завещал один из гениальнейших творцов XVIII века, «надо возделывать свой сад». Сам же шакал-койот сменил настроения с «люстрации! люстрации! люстрации!» и «нет войне!» на «всей правды мы не знаем» и «я в политике не разбираюсь», и даже больше не хранил у выхода тревожный чемоданчик.

Однако вскоре к ним на дачу заявился один пёс в форме и вручил Шети бумажку, которую тому пришлось невольно подписать.

С тех пор о Шети ничего не было слышно. Последняя весточка от него была откуда-то с Бахмута.

Что же до Герры, то тут всё ещё более таинственно: просто соседи в один день заметили, что дача вдруг совсем опустела, и выдохнули спокойно от того, что теперь под их боком не живёт такая странная парочка, само существование которой подрывает ценности российского общества.

Впрочем, некоторые слухи всё же донеслись и до нас. Кто-то поговаривает, будто среди налётчиков на приграничные территории Курской области был замечен волк с серьгой в ухе. Где-то сообщают, что видели такого в госпитале под Харьковым.

Как бы то ни было, было очевидно одно: Герра больше не возделывал свой сад.

То ли сейчас время, чтобы возделывать сад?