— Львиный друг мой, Со́лари, есть новости, — филин Гвих опустился на серую сухую траву у бурых маминых лап, а Луи так и не успел рассмотреть, как именно сгибаются его крылья, как складываются перья. Сложно. И интересно.

От филина пахло хищной птицей: горько-солено, неприятно. Когда он переступил лапами, от когтей почуялись слабые запахи сусликов и мышей. И зайца: чуть посильнее. Уши филина пригнулись от ветра. Слышал, это не совсем уши, но тогда зачем они нужны?

Мама лизнула свою полосатую лапу, затем бок спящей Лиери, который был еще полосатее. А вот у папы полосок немного.

— Денгару назначили испытательный срок, — гулко сообщил Гвих, распушившись. — Вам придется возвращаться в Кейнор.

— Такое происходит, — сказала мама, потерев морду лапой и прикрыв синие глаза.

Луи насторожил уши и сел на мамин хвост. Потом атаковал, куснул и прижал его кончик, когда он дернулся.

Папа был детенышем Денгара, а сам Денгар был правителем зверей. Тирниском. Теперь Денгар — преступник. Слышал про испытательный срок: если тирниски-преступники его не проходят, их убивают. Папе сейчас придется стать временным тирниском, а потом — настоящим. А что еще за возвращение в Кейнор?

В Хинсене Луи родился и всегда жил, уже целых два года. Зачем в Кейнор? Папа не сможет, что ли, править отсюда?

— Таржен охотился в лесу, Денгар набросился на него и загрыз, — когда Гвих говорил, у него на горле сильно пушились перья, а потом будто втягивались под голову. — Теперь уверяет, что ловил оленя. Что именно оленя чуял и видел, а не человека.

Про Таржена тоже слышал. Этот человек убивал редких расчеркнутых коз, а потом говорил, будто не знал, что они редкие. Ему всегда верили, потому что его любила самая главная из кейнорских людей.

Мама лежала неподвижно, вытянув передние лапы и поджав задние. Луи отлавливал и ломал сухие травинки, похожие на усы. Вдруг это правда усы: а зачем степи столько много усов? Чтобы отслеживать ими всех животных?

Лиери открыла глаза и сонно посмотрела на филина: правда, у сонной Лиери взгляд бодрее, чем у многих. Кажется, кузнечики и ящерицы пропали из степи не потому что поздняя осень, а потому что Лиери их утомила.

Лиери бы очень понравилась Тени. Ей самой Тень уже нравится.

Луи посмотрел в сторону далеких Ювирских гор, что в утреннем свете казались прозрачными. Когда папа уходит на охоту, вот как сейчас, он иногда добирается до подножий. А по другую сторону от гор — Долина. Ядовитая, загадочная, лесная, откуда приходят чудовища с когтями, торчащими из боков. Скорее бы туда попасть.

— Удивительно, — проговорила мама, дернув ухом и усами от ветра. — Денгар всегда был благоразумным.

— Тот человек нас всех уже утомил своей неуемной охотой, чего еще ждать от гахаритца, — филин взъерошился. — Но убивать его? Человека? Еще и так глупо оправдываться? Недостойное поведение, друг мой. Нет, все же род Фернейлов уже не таков, каким был. Скоро, уж я подозреваю, род Ласферов займет его место.

То есть? Почему? Луи направил уши в стороны и повел хвостом от недоумения.

— Денгара еще не казнили, — сказала мама.

— Испытательный срок проходят единицы. Всего лишь отсрочка, всем понятно. Я понимаю еще одно, — красные глаза филина смотрели пристально. — Уж в Кейнор ты бы не хотела возвращаться.

— Что же, по-другому никак.

— Не хочу в Кейнор, — Луи фыркнул с неприязнью. — Тут хорошо.

Вдалеке раздался гудок поезда, и Луи развернулся к звуку: вот здорово, это же такое огромное существо. Как очень большая гусеница, но интереснее. Она тянется почти что от горизонта до горизонта, и ее сделал человек. Много людей. Из железа.

Лиери вскочила.

— Когда отправимся в Кейнор, нас пустят в поезд, — сказала мама.

— Прямо внутрь? — Луи развернулся к ней, поставил уши торчком и вытянул усы вперед, а потом наклонил их в сторону поезда. — Разрешат понюхать и посмотреть, что внутри, и узнать, как он двигается?

— Именно так. Думаю, ты все выяснишь.

Лиери поглядела на Луи с задором.

— А. Ну, тогда можно поехать, — Луи лизнул лапу. — Но тут…

Луи осмотрелся. Рядом — укрытие в склоне холма, и еще небольшая речка. Серые цветки орхидей. На горизонте — горы. В степи можно найти много интересного. Посмотреть, как муравьи едят жука и дерутся между собой, понюхать и поразглядывать скелеты ящериц и змей, поиграть с рогатым черепом тура. И тут есть Тень. Которую не видел больше никто, и папа не поверил, а мама ничего не сказала. Поверила только Лиери. Тень часто приходит, если изучаешь в одиночку ящериц или кости. С ней можно поиграть, хотя укусить ее, конечно, не получается.

Ну, все-таки интересно почуять, что там в Кейноре. Но в эту степь потом не попадешь. Отсюда видно Ювирские горы, и то до них не добраться, если лапы еще не взрослые. А из Кейнора Ювирских гор совсем не увидишь.

— Поезд хочу. Но мы сюда вернемся? — спросил Луи.

— Вернешься, если будешь слушать мои уроки, — мама толкнула носом цветок орхидеи. — Что ты о ней помнишь?

— Корни длинные и жесткие. Скучные. Одна травоядность. Но выкапывать интересно.

— Сейчас она цветет второй раз за год, весной ее цветки были крупнее.

— Мам, это для травоядных. Я не люблю траву.

— Ты будешь тирниском и для травоядных.

— Пусть меня лучше сразу свергнут.

— Не свергнут. Так что слушай. Листья орхидеи-гленхи для нас ядовиты, если их прожевать, но полезны оленям и косулям, особенно детенышам и особенно весной.

Яды не чуешь и не видишь. Непонятно, есть ли они.

— Все равно они скучные, — сказал Луи. — А филины про них ничего не знают, но все равно прилетают в Хинсен. Вот и я вернусь в Хинсен.

Лиери посмотрела на Луи, потом на филина, и провела по своим ушам лапой. Луи в ответ, соглашаясь с ней, прикрыл глаза. Понятно, что она придумала. Недавно Луи спрашивал родителей про птичьи уши, и Лиери, конечно, запомнила.

— У тебя в самом деле уши не настоящие? — спросил Луи у Гвиха. — Зачем тебе такие уши? Еще покажи, как складываешь крылья, только медленно.

— Я здесь уж не затем, чтобы тебя развлекать, — ответил филин.

Лиери пронеслась мимо него, желтая по серой траве, и задела по голове лапой. Когда филин взлетел, Лиери уже лежала у бока мамы. Луи с одобрением прищурился.

— Да, не настоящие, — сказала Лиери. — Просто такие перья. Я пока не узнала, зачем они, но выясню.

Филин долго возмущался. Мама вылизывала то свой мех, то Лиери, и вполоборота поглядывала на горы. Когда в траве проскочила куропатка, мама кинулась быстро, как Лиери, и ее придавила.

Луи подбежал, поддел лапой одно крыло, согнул в суставе. У крыла суставов два, как у лапы. У всех лап есть пальцы, даже у травоядных есть. А у птиц? Луи оторвал перья наверху крыла, обгрыз кожу, содрал мясо, открыл часть длинной кости. На ее конце оказались два отростка: тот, что выше, находился с другой стороны. Это пальцы?

Лиери, прищурившись, смотрела на кости крыла.

— Пальцы, — лапа мамы, бурая со светлыми полосками, толкнула птицу. — Где-то год назад я тоже исследовала.

Так все-таки пальцы. Только зачем они птицам?

— О, здорово, — улыбнулась Лиери и вгрызлась в тело куропатки. Если она найдет там что-то еще интересное, конечно, она покажет.

— Ух, — произнес филин и встопорщил перья на груди. — Солари, уж спасибо, что изучала не мои крылья.

— Ты годишься для другого, — позади Луи под лапами мамы хрустнула трава. — Когда вернемся в Кейнор, проверь, живет ли на прежнем месте та кошка. И проверяй овраг, где они встречались с Алниром. На всякий случай.

Ее глаза смотрели спокойно: синие, как небо, только неба сейчас не видно за серыми облаками. Как будто там, где совсем высоко — такая же сухая осенняя степь, как тут.

Папа вернулся с оленем. Лиери кинулась ему навстречу и потерлась о папины лапы, а папа облизал ее бока и спину и вытер их своей мордой, растрепав у Лиери весь мех. Луи поморщился: это же неприятно, а Лиери почему-то нравится.

Папа подошел к Луи, уткнулся мордой:

— Опять возился с какими-то костями?

— Не с какими-то, а с костями твоих подданных, — объяснил Луи.

Папа глянул с недоумением.

Когда Гвих рассказал, папа сначала долго молчал, потом лег и начал умывать морду Луи от крови: это быстро стало раздражать. Луи заворчал, вывернулся из-под лапы и отошел.

— Ну, ему не нравится, — сказала Лиери. — Ты до сих пор не понял? Он не любит долго общаться и вообще.

Луи глянул на нее и повел ухом вверх. Лиери понимает, и папе пора бы понять.

— Кто общительный, так это келарсы, — ответил папа. — Ладно, — тут он глянул в сторону мамы, поднял лапу как будто нерешительно. — И волки, и прочие такие стайные звери.

Дальше они с мамой говорили про Денгара: совсем ничего нового. Лиери помчалась к речке и на бегу быстро глянула на Луи. Так здорово, что она не болтает много. И что ее легко понять, даже если она не говорит.

Луи прокрался вслед за подругой по берегу, потом проследил, как она сорвала широкий лист турьего рога: мама говорит, что туры его никогда не едят, зато волки летом поедают водянистые корни. Ну вот, зачем это все запомнил.

Лиери наловила жуков, положила их на лист, придавила, а потом лист спустила на воду. Охотясь на жуков, на лист прыгнула рыба, и Лиери ее поймала: правда, остальные жуки при этом высыпались.

— Я все улучшу, — пообещала Лиери, а Луи вздернул уши. Она всегда придумывает интересное. — Будешь рыбу?

Луи отказался. А потом вернулись к родителям.

— Нет, ты снова заходил в Долину, я же чую ее запахи, — говорила мама, недовольно отводя уши.

— Ладно, всего на пару шагов, — папа прищурил глаза. — И вообще, теперь, как тирниск, я обязан там ходить. А еще по лесам скучаю. Это ты у нас — степная львица.

— Алнир, перестань рисковать. Еще и приходишь весь в этих ядах, трешься потом о котят. Сначала бы потерся о речку.

— Ничего, зато где бы ты еще выучила долинные запахи? Значит, не рисковать? Может, мне еще и отказаться от должности тирниска? Не становись скучной, Сол. Воздух там не ядовитый. Не настолько, чтобы в шкуре принести его яды.

— Так ядовитый или нет? Мне нравится твоя храбрость. Но я переживаю. И ты последний взрослый зверь в роду, Алнир, — она боднула папу в шею, и тот слегка отстранился. — Тебе лишь леса интересны? А твоя львица? Эти котята еще маленькие, но я справлюсь и с новыми.

— Возможно, новые детеныши будут и у Денгара, он не старый, — сказал папа.

— Все его детеныши погибли, кроме тебя. Он были слабыми.

— Не были. Ты их не знала, — папа задумчиво взглянул на нее. — Солари, я уже говорил. С тобой интересно что-нибудь иногда обсудить, ты умная, ты в этих краях мне лучший друг, мать моих котят, и да, мне нравятся наши котята. Хорошие. Но меня к тебе больше не тянет.

Мама шевельнула хвостом.

— Это ты пока так говоришь. Меня тоже долго не тянуло ко льву. Львята были совсем маленькими. Но скоро потянет. И тогда, думаю, все поменяется. Я буду настойчивой. Ты пару лет назад тоже был очень настойчивым.

Какие у них скучные разговоры. Уже видел, как появляются детеныши и как для этого ведут себя взрослые звери: скучно и нелепо. Намного интереснее исследовать и драться. Лучше бы мама спросила, чуял ли папа тех зверей с когтями из боков. А может быть, он заметил Тень?

Папа, не отвечая, медленно прищурил глаза, когда ненадолго выглянуло солнце.

— Пообещай, что не встретишься с ней больше, — добавила мама.

Это она опять про папину келарсицу.

— Этого не могу обещать, — голос папы стал мягче. — Я же теперь тирниск, вдруг мне надо будет и ей помочь?

— Любопытно, какие из ее проблем тебе понадобилось бы решать лично, — мама глянула на Луи, затем на Лиери, которая подхватила уже полусъеденную рыбу за хвост. На маминой морде появилась улыбка. — Славные, пушистые.

Папа наклонил голову, и его полосатую гриву взъерошил ветер. Коснулся и Луи: холодный такой.

— Ты мне до сих пор не доверяешь?

— Я просто помню, почему мы здесь оказались, — сказала мама. — Мне больше не хочется сталкиваться с подобным позором. И не хочется, чтобы ты опять себя позорил, только теперь уже как тирниск.

Лиери доела рыбу и убежала. Луи тоже отправился изучать окрестности: и смотрел на них сейчас как-то по-новому. Больше не увидишь ни череп, в который занятно просовывать лапу, но теперь не хочется из-за грязи. Ни серые орхидеи, которые теперь, кажется, уже не такие скучные. Потому что скоро они пропадут совсем, в Кейноре их нет. И гор не увидишь. Зато появится что-то новое. Интересное?

Луи все-таки поддел череп лапой: там, где грязи было поменьше. У травоядных глаза далеко друг от друга. А у хищников близко. Наверное, хищникам проще охотиться из-за таких глаз. Потому что все внимание на добыче. А травоядным надо следить, чтобы на них не напали, и смотреть по сторонам.

Не было солнца и не было теней: кроме одной. Сначала почудилось, что это все-таки солнце вышло, и что тень своя. Потом показалось, что надо вернуться к родителям: потому что рядом что-то чужое и будто бы опасное.

Каждый раз при встрече так кажется, но это все неправда. Тень не опасная и не чужая, она друг. А на всякие странные страхи удается не обращать внимание.

Тень стала объемнее, и воздух потемнел, словно рядом стояло полупрозрачное существо. Непонятно на кого похожее. Размытая бесформенная голова подалась к Луи и к черепу, будто существо принюхивалось.

— Лиери ловила рыбу, — сказал Луи. — И куда-то опять убежала.

Существо повернуло голову набок. Опять стало плоским, затемнило траву.

Тень всегда приходит со стороны Ювирских гор. Что там за существа водятся в лесах? Их же почти не изучили. Может, и такие водятся.

Заяц, который пасся поблизости, вдруг развернулся и умчался.

— А еще я уезжаю в Кейнор, — добавил Луи. — Может, я тебя увижу еще.

Тень резко подняла голову и опять стала объемной, подступила к Луи, передвигая не то лапы, не то ноги, не то двигаясь вообще всем телом. Луи едва удержался, чтобы не отойти. Ее морда протянулась к Луи: бесформенная и темная. Сквозь нее просматривалась мятая осенняя трава.

— А ты можешь прийти в Кейнор? — спросил Луи.

Тень качнула головой.

— Лиери тебя хочет увидеть. Может, мы вместе с ней тебя встретим. Перед тем, как уехать.

Тень переступила едва заметными полупрозрачными лапами. А потом подалась к Луи, и шерсть на загривке встала дыбом. Она коснулась или нет? Только ветер ощутился, и все. Луи протянул к ней лапу, но Тень отскочила, отбежала в сторону, пригнулась, и Луи кинулся за ней: играть.

Догнал, прыгнул, почти обхватил лапами, даже будто ощутил теплый ветерок. Тень ускользнула и подбежала сзади, тронула Луи. Но Луи ничего не ощутил. Вроде. А потом Тень убежала и растворилась в других, обычных тенях, и Луи больше ее не нашел, только наткнулся на Лиери, пока искал.

— Тень видел? — спросила подруга.

— Ага. И ты видела, что ли?

— Нет, просто глаза у тебя такие, — Лиери хмыкнула, и Луи, играя, пожевал ее ухо. — Ну, она точно отличная, раз ты к ней так относишься.

— Сол, — промурлыкал папа, бросая добычу. — А здесь и зимой куда теплее, чем в Хинсене и Палагете, и олени вкуснее. Чем пятнистее, тем лучше. Держи вкусного кейнорского оленя.

Снаружи пещеры снег разбавлял полумрак, и в папиной гриве тоже белели снежинки. От него пахло хвоей можжевельника, почвой, мокрым мехом и кровью оленя, тоже как будто припорошенного. Еще не привык, что здесь другие олени, не как в Хинсене. С крапинами.

Коснувшись папиного носа своим, мама медленно подняла уши торчком и настороженно присмотрелась.

— Ты перебил свой запах землей и снегом, — спокойно сказала она. — Мы уже не в Хинсене, запахи Долины прятать не надо. Чей запах ты прятал?

— Этого оленя было непросто поймать, — глаза папы прищурились. — Он чуял меня как волк, но я схитрил.

— Непростой олень, — мама наклонила голову. — Довольно дерзкий. Даже успел прикусить тебе ухо.

Папа смотрел на нее с тем же задором.

— Сол.

— На самом деле это длится с возвращения в Кейнор. Теперь, вернувшись из Палагета, ты, конечно, первым делом отправился к ней. Я-то думала, у тебя больше выдержки, — мягко продолжала мама, умывая мех. — Ты сейчас неплохо помогаешь зверям, в том же Палагете. Постепенно о слухах про твои похождения все забывают, и ты все лучше скрываешься. Хорошо. Впрочем, от ночных птиц скрыться сложно, к тому же Гвих знает про твой овраг.

Лиери вставляла рыбий череп в олений, развернув уши к родителям.

Папа так и молчал, и стоял, подергивая кончиком хвоста. Луи подцепил шестилапую ящерицу: они теплые, в спячку не впадают, и у них живот над землей, не как у обычных. Среднюю пару лап у другой ящерицы уже отрывал, и та без нее бегала, хотя и неуклюже. У этой Луи оторвал переднюю пару. Но ящерица не сумела хорошо бегать. Заваливалась вперед.

— Теперь убей ее и съешь, — огрызнулся папа. — И чтобы я больше не видел никаких убийств для развлечения.

Но это же не для развлечения. Это чтобы исследовать.

— Хорошо, убью. Я все равно хотел изучить, какая она внутри, — ответил Луи.

— Значит, ты решил не заводить со мной новых детенышей, — опять послышался мамин голос. — Не собрался ли ты завести инрикта, судя по тому, как часто и старательно ее посещаешь?

— Не говори глупостей, — папа отвел усы. — Сол, послушай, ты дорога мне. Да, признаю, я себя вел нечестно, но я тебя не хотел беспокоить.

— Меня беспокоит только ложь, но хорошо, что теперь ты откровенен.

Папа прошелся по пещере, задевая ее стены хвостом.

— Ты действительно мой лучший друг, я всегда в этом был откровенным. Ты отличная, надежная, и ты из ближайшего к Фернейлам рода. Надеюсь, ты поймешь, раз мы все прояснили.

— Раз я вынудила тебя все прояснить, — мама вылизала лапу и стала умывать за ушами. — Не беспокойся, моей птице можно доверять, и никто больше не узнает.

Папа подался в ее сторону, но мама зашипела и пригнула уши.

— Хорошо, ты была права, — мягко ворча, сказал папа. — Нам нужны еще котята. Ты надежная, это правда. Меня не слишком к тебе притягивает, но ты хорошо пахнешь. Ладно, идем со мной.

— Я не могу запрещать тирниску, — мама показала клыки. — Занимайся любовью с кем угодно, с келарсами, с краящерами, даже с лаохори, не знаю, что тебе еще придет в голову. Можешь сколько хочешь себя не уважать, но я уважаю себя. Так что пусть это меня не касается. Никогда я тебе не нравилась. Денгар хотел, чтобы ты зачал наследника, и поэтому ты притворился, что я тебя привлекла. Кроме того, ты и этим решил разозлить Денгара, выбрав львицу, которая могла продолжить род не только Фернейлов, но и Ласферов. Разве не так?

— Что же, — проговорил папа и, ударив хвостом, вышел.

Луи ушел вглубь пещеры, к Лиери, и лег, а Лиери подобралась поближе, боднула и легла под бок. В холоде это не раздражает, наоборот, тепло. Луи тоже боднул ее мордой и слегка укусил по-дружески, а Лиери укусила в ответ и потерлась.

— Спасибо, — сказал Гвих, подтаскивая к себе лапой ветку.

— Что это? — поинтересовался Луи.

— Почки этого кустарника полезны для таких птиц, — сказал Регон: огромный лев, такой же бурый, как и мама, и тоже Ласфер, но с пронзительным взглядом, тяжелым, как его запах. Луи так и не научился выдерживать этот взгляд, сколько бы с этим львом ни общался.

Мимо промелькнула змея, быстро проползла по остаткам снега и застыла на камне, освещенном солнцем: совсем рядом с Луи. И как будто посматривала, собиралась кинуться: но Луи глянул на маму, а она смотрела с обычной невозмутимостью, мягко и спокойно. Нечего тогда волноваться. Рядом с мамой всегда чувствуешь уверенность: ее ничего не может встревожить по-настоящему.

— Я принесу тебе корни лурении, — Регон взглянул на маму вполоборота. — И огневики. Прочее ищи сама, к тому же у тебя есть приятель, — он повел мордой в сторону улетающего филина.

Мама посмотрела на Регона так же тяжело, как он сам смотрел на всех.

— Не стоит, — сказала она, высоко держа голову. — Спасибо, Регон, я все разыщу сама. Траву из Талис — тоже.

— Впрочем, я могу лишить тебя личной территории на Чантаре, если не получу уважения.

Лиери подбежала ближе, в пасти она тащила пойманную белку.

— Природу не обманешь, что бы вы ни думали, — Регон все-таки посмотрел Луи в глаза, и захотелось сжаться в комок. Луи отвернулся и потер морду лапой. — Ваше дело — воспитывать котят. Твои стремления похвальны, Солари, но ты не добьешься того же, что и другие мои бывшие детеныши. Те из них, которым повезло родиться самцами. У самок в самом деле нет предрасположенности.

— Мама умная, — возразил Луи.

— Для воспитания детенышей — разумеется, — ответил Регон. Мама ничего больше не сказала, только повела хвостом.

Потом, в новом укрытии на склоне горы, куда перебрались три месяца назад, мама мягко проворчала:

— Он достойный зверь. Я не собираюсь ничего ему доказывать, он не изменит мнение. Но у меня все равно будут свои растения. Изучу, как они растут.

— А почему с Ласферами дружат филины? — спросила Лиери, обгладывая белку.

— Ты ее приманила на запасы других белок? — поинтересовался Луи. — Как в тот раз?

— Угу, — Лиери прищурила глаза.

— Гвих с сородичами стал помогать Регону и зверям из его рода, потому что именно Регон вылечил этих филинов, — объяснила мама. — Птицы обращались к людям, но те ничего не сделали. Им было в общем-то все равно. Вот так, — она замолчала, потом добавила: — Еще я говорила про огневику. И учила вас, как ее искать и для чего она нужна.

— Она растет в старых сосновниках, — вспомнил Луи. — И ее много. Регон тебя обидел, когда предложил дать корни огневики. Как будто ты сама ее не найдешь.

— Его дело, — ответила мама.

— Еще у нее плотные листья, четырехконечные, и ягоды очень кислые. Зрелые можно есть и лечиться, а незрелые используют на допросах, — добавил Луи. — Вот она интересная. Я ее пробовал. Она правда разъедает, а потом ничего не съешь.

— Я даже и пробовать не стану, — с неприязнью фыркнула Лиери.

Мама смотрела все так же спокойно, но слишком задумчиво. Поглядела на Луи, перевела взгляд на ближайшие кустарники. Под ними она недавно закапывала какие-то корни.

Наверное, опять куда-то ночью уйдет.

А папу уже давно не видел. Он опять в другой льете.

— Откуда ты узнал про допросы? — спросила мама. — Я тебе такого не говорила.

— Регон говорил.

Мама дернула ухом и шумно выдохнула: ее бок при этом сильно опустился.

— Мне вообще не нравятся Ласферы, — высказалась Лиери, когда Луи ушел с ней вглубь укрытия. — Кроме мамы. И хорошо, что я на них не похожа. А точно не я буду тирниском? Я больше похожа на папу, ты темнее.

— Я все равно желтый, а не бурый, — возразил Луи. — Не выдумывай. Хотя и скучно быть тирниском, но все равно я главный и старший.

— Конечно, — Лиери зевнула и, потянувшись, чуть выпустила когти.

Две самые большие ветки уже изучили. Первую царапнул Луи, вторую — Луи и Лиери. На третьей одну царапину оставил Луи, вторую — Лиери, а третью начал Луи и закончила Лиери. Потом искали на ветке интересное. У ее основания вместе нашли дупло, решили, что оно тоже относится к ветке, а потом Луи обнаружил в этом дупле гнездо. Лиери отыскала в гнезде запрятанные желуди, Луи — перья ванланки, зелено-белые. Затем Лиери нашла на ветке какие-то сухие семена.

— Наше дерево — вяз, — объявила она.

Потом Лиери отыскала шишку, застрявшую между второй и третьей ветками, улыбнулась и подкинула.

— Это не считается, — сказал Луи. — Оно относится не только к этой ветке. Пока ничья.

— Я выиграла, потому что узнала, какое это дерево, — сказала Лиери. — А шишка тоже считается. Она интересная. Я передумала, ищем интересное не только на ветке.

Луи потерся о кору вяза, чтобы унести с собой запах дерева. И чтобы оставить дереву свой запах. Потом спрыгнул на землю и показал лапой на зимние грибы в пятне нерастаявшего снега, окруженного травой. Сейчас, правда, весна, поэтому никакие они не зимние, но люди не всегда называют всех правильно. Грибы напоминали опята: с белыми шапками и бурым пятном посередине, а некоторые — с бурыми шапками и белым пятном.

— Снегоземники, — объявил Луи. От грибов пахло водянисто и немного землей. Ничего вкусного. Но выглядели они интересно.

Лиери сорвала семена вяза с ветки и тоже спрыгнула, затем положила семена на камень и отбежала. С другого дерева слетела маленькая птица, пахнущая корой, и приземлилась на камень, потом наклонила голову вправо и влево. Длинный тонкий клюв, перья на концах крыльев длинные, белые и закрученные назад — листохват. Который обычно летает только в дождь, а так — бегает по веткам. Здорово.

Тени бы понравились находки Лиери.

— Эти семена полезны для птиц, вот так, — хитро посмотрев на Луи, Лиери легла на землю и начала кататься на солнце.

Луи недовольно фыркнул. Ну и пусть она выиграла. Есть еще одна идея.

Листохват склевал семена и улетел.

— Ты победила, — сказал Луи. — Но раз я нашел мало, тогда сегодня пойду искать самую главную интересность.

Лиери перекатилась на живот и подняла голову. Ее светлая шерсть запылилась, в нее попали сухие травинки и тонкие ветки.

— Мама часто уходит по вечерам, и надолго, — напомнил Луи. — Не на охоту.

— Ага, знаю. Может, это просто неудачные охоты.

— Даже после неудачных охот от мамы пахнет травоядными. Она отличная охотница. Звери могут у нее вырваться, но она всегда их успевает схватить. А после этих прогулок от нее не пахнет копытными. Куда она, интересно, ходит?

— Вот же хитрый, — сказала Лиери. — Ну, ладно. Так будет честно, а то ты мало всего находишь интересного, аж за тебя обидно. Мне вот теперь самой интересно.

— Может, как-то связано с папой.

Лиери подняла уши.

— Я по нему скучаю. Чего он так мало к нам ходит. А они, думаешь, помирятся? Зачем ему келарсица эта?

— Говорит, я пойму, когда вырасту. Надеюсь, нет. Надеюсь, мне будут львицы нравиться, а не какие-то келарсицы облезлые. Львицы хотя бы пушистые.

— А может, мне понравится келарс, — улыбнулась Лиери. — А что, я от него точно не принесу детенышей. Это только келарсица от льва может.

— Это очень редко, — сказал Луи. — И такие звери опасны. Ничуть не нужны. Так что нет там никаких инриктов.

Мама даже ушами не пошевелила и не принюхалась, когда мимо пробежал белоног. Совсем не охотилась. Луи двигался за ней короткими перебежками, держался с подветренной стороны, чтобы она не учуяла, и не слишком приближался. Ветер все старался укутать маминым запахом, сильным и мягким, но Луи уходил от этого запаха. Под защитой не так интересно.

Уже так далеко ушел от укрытия, глубокая ночь, и холодно. Слабо светит луна. Постоянно то волки подвывают, то тявкают камнекрысы, а один раз пришлось обходить дремлющего краящера. Они сейчас вялые: только что вышли из спячек. А еще сумеречницы кричат и совы.

Но никто не набросится на львенка, если поблизости львица. Да и вообще — не страшно. Ничуть. Правда, сумеречницы могли бы кричать потише. Непривычные какие-то. Как будто люди смеются, только протяжно и растерянно. Хотелось на них зашипеть. Луи взъерошился, делая вид, что уже есть грива.

Потом попались келарсьи следы, пахнущие совсем по-чужому, а мама впереди принюхалась к земле и травам.

— Друг мой, — филин Гвих сел на пути у мамы. — Ты уж возвращайся.

Мама что-то положила у лап: оказывается, она что-то несла в пасти.

— Старая келарсица, — проговорила мама. — Она из той же стаи и часто ходит сюда с тех пор, как эта кошка поселилась в овраге. Интересно, что сказала кошка остальным келарсицам из стаи и их вожаку, чьим детенышем она была? Что ушла путешествовать?

— Алнир сюда не ходит уже месяца три, — опять заговорил филин. — Она ему наскучила. Уж я-то честно тебе все сказал. Почему ты мне не веришь, друг мой?

— Почему эта кошка живет в овраге? — мама подняла голову. — Отдельно от всех? Да, Алнир к ней не ходит, но не стоит успокаивать меня пустыми словами. Это не потому что Кесси ему наскучила, — голос оставался спокойным, но мама пригнулась, и кончик ее хвоста забился по траве. — Напротив. Скоро она станет для него еще интереснее. Ты видел, чтобы она охотилась?

— Нет. Но я не каждую ночь за ней слежу.

— И все же достаточно часто. А старая келарсица, — мама снова принюхалась к траве, — таскает ей еду. Алнир знает, что ты следишь за этой кошкой. Он лишь отводит подозрения. Как и она. Гвих, улетай. Все в порядке, хуже точно не будет. Хотя, возможно, будет. Если я не вмешаюсь.

Филин встопорщил перья.

— Солари, не делай ничего лишнего.

Мама оскалилась. Когда филин улетел, она подхватила то, что оставила на земле.

Луи проследовал дальше, под крики сумеречниц, пока не приблизился к краю оврага. Мама легко спустилась, и Луи тоже стал спускаться, но едва не упал. Остановился на середине землисто-каменной стены, на выступающем камне, и принюхался, но учуял одну только почву. Потом поглядел вниз.

Мама приблизилась к дереву, чьи ветки нависали над пещерой, чернеющей в другой стене оврага. Она наклонила голову к земле и опять что-то положила.

— Хорошей добычи, — промурлыкала мама. — Правда, странно, что ты в последние ночи не охотишься. Неужели охотишься днем? Решила, что больше понравишься тирниску, если возьмешь пример со львиц?

— Привет, — раздался удивленный голос: тоже снизу. Он шел из пещеры. — А ты… А ты кто? Ты зачем на моей территории?

Рычание келарсицы звучало звонко, и слова она произносила быстрее, чем львы. Говорила разборчивее, конечно, чем волки, которых Луи только недавно стал понимать. Найти ее запах пока не удалось.

— Что же, защити ее, — сказала мама. — Или тебе трудно в таком состоянии?

— Ты о чем? Или о том, что я сонная? А. Ну я и так могу гонять всяких разных. Но я тебя не хочу гонять. Ты вроде славная. А что ты хочешь-то?

— Сонная — ночью? — мама наклонила голову. — Мой лев тебя слишком утомил, раз даже спустя три месяца ты не отдохнула?

Уши Луи пригнулись к голове. Чего она хочет? Драться начнет? Папа же за это совсем перестанет с ней общаться, если он любит эту келарсицу. Так хоть как-то удается с ним видеться.

— Солари. Слушай. Ну правда, чего ты хочешь? — голос келарсицы перешел в звонкое шипение. — Я с ним давно уже не виделась, — и опять раздалось рычание: — Да, он нравится мне. И я ему. Мы с ним еще до тебя были парой. И что теперь? Ты его забрала. Дай мне просто отдохнуть и сама отдыхай. Не надо тут у меня ходить, по моей территории. Слышишь?

— Ты полезла к моему зверю, я — на твою территорию, все справедливо, — спокойно говорила мама. — Что же, рада, что ты знаешь хотя бы мое имя. Он тебя, наверное, ненароком назвал так пару раз, когда вы с ним зачинали маленькое чудовище?

Келарсица так зашипела, что показалось, будто она сейчас кинется. Луи вздыбил загривок.

— Перестань меня выводить, — сказала она очень звонко и растерянно. — Не знаю я, чего ты хочешь. Меня на охоте олень ударил копытом, я отдыхаю, и все. Я к тебе не лезла, хотя это ты у меня увела Алнира и можешь ему рожать котят.

— Ну, раз ты не можешь, — мама что-то поддела лапой, — то тебе не станет хуже от этого растения. Оно вызывает выкидыш. Съешь, и у меня не останется вопросов.

Луи замер.

Эта келарсица точно расскажет все папе. Что тогда случится? А если маму вообще казнят? Или то, что она делает, преступлением не считается? Или считается? Луи снова вздыбился.

Лапы Луи стали осторожно переступать по каменисто-земляному склону.

В овраг слетела большая птица, раздалось уханье филина: а мама только огрызнулась в ответ.

Лапа скользнула, Луи схватился зубами за ветку кустарника. Еще шаг. И еще. Опять заухал Гвих, упрашивая маму уйти. Мама не ответила.

— Не буду я ничего есть, — растерянно сказала келарсица. — Вдруг ты меня решила отравить.

— Эта трава много где растет, и ты знаешь, что она не ядовитая. Для повзрослевших. Давай. Тебе вовсе нечего бояться. Не за кого.

— Ты меня так и не назовешь по имени? — голос келарсицы стал наглее. Луи ступал все осторожнее, под лапами осыпалась земля. — Ты же его точно слышала.

У нее в самом деле будут детеныши? Папины? Детеныши-инрикты? Это даже интересно в чем-то. Любопытно, как такие звери выглядят.

Но они папины. И маме будет еще хуже.

— Если ты не съешь траву, я вытащу тебя из логова, — все так же спокойно сказала мама. — И, когда моя догадка подтвердится, позабочусь о том, чтобы эти чудовища не жили.

— Сама ты чудовище, — огрызнулась келарсица. — И я не знаю про эту траву.

— Ты облизываешься от волнения. У тебя бегает взгляд. Съешь же. Это лучше, чем если я лично вызову выкидыш. Твои детеныши появятся на свет переломанными.

Слова хотя и спокойные, но как будто совсем не мамины. Они совсем не успокаивают, от них тревожно. Ну да, это ненужные детеныши, но их все равно интересно почуять. И мама их убьет просто так?

Мама всегда убивала только на охоте. Папа не одобряет другие убийства. Тем более его детенышей.

Дно оврага уже так приблизилось. Луи почти и не смотрел под лапы, а так, оказывается, далеко спустился.

— Уйди прочь, — огрызнулась келарсица.

Луи наконец-то спрыгнул на ровную землю. Поймал келарсий запах, чужой, густой, при этом не очень сильный: и с трудом увидел в укрытии черный силуэт. Келарсица, похожая на Тень, жалась к земле. Мама шагнула к ней, а келарсица зашипела.

— Мам, — позвал Луи.

Быстро обернувшись, мама подняла лапу: и замерла.

— Ты что тут делаешь? — спросила она так же спокойно.

Из-за этой келарсицы больше нет семьи. Но нельзя ее убивать.

— Не надо ничего с ней делать, — сказал Луи. — А то вдруг тебя осудят, как Денгара. Мне она тоже не нравится. Но папе еще больше не понравится, если ты ее ранишь. И он уже не придет.

— Пусть, — проговорила мама.

Лапы заныли и засаднили.

— Она же к нему не имеет отношения, они больше не видятся, — добавила мама, приглаживая свою шерсть языком. — Что он мне сделает, и за что? За драку с келарсицей, из-за которой та потеряет детенышей? Какое ему дело? Драка — не преступление, выкидыш — несчастный случай. Или Алнир сам признается, что она носила инриктов?

Келарсица опять зашипела.

— Пойдем домой, — сказал Луи. — Там Лиери одна. Ну их, мам.

Мама ударила хвостом: быстро, яростно, будто метнулась змея.

И, подхватив Луи за загривок — а лапы обмякли и повисли, ими даже не удавалось пошевелить — стала взбираться по стене оврага.

10 лет спустя. 678 г., 17 паиса, Луи

— Море спокойное, дойдем быстро, — объявил, вешая куртку на стул, один из прибывших: алдасар лет сорока. От него пахло бензином, соленой рыбой и йодом.

Начальник вокзала коротко кивнул, что-то отмечая в рабочем журнале. Луи накрыл ветошью кости зайца и, выйдя из подсобки, закрыл за собой дверь.

Этот заяц показался вкуснее даже молодого пятнистого оленя из Кейнора. К счастью, начальник морского вокзала не захотел оставаться в одном здании с голодным зверем, поэтому распорядился, чтобы один из сотрудников добывал для Луи еду за городом. Насытиться, правда, никак не удавалось, и слабость сохранилась, но хотя бы пропала тошнота от потери крови.

В здание администрации морского вокзала не пускают посторонних, а кассы находятся в другом здании. Те из сотрудников, кто видели Луи, поддерживали Мьенеля. И были им наверняка подкуплены.

— Какое спокойное? — начальник вокзала, наконец, отвлекся от записей и махнул рукой, не выпуская пульта от электронного ошейника.

Олквен Мьенель, правитель якобы независимой Талис, сказал, что с Луи снимут ошейник по прибытии в Кайрис, когда уже явно никуда не удастся сбежать. Начальник вокзала не пользовался пультом, однако с ним и не расставался: с тех пор, как забрал его у Мьенеля через окно машины, на которой тот привез сюда Луи.

В целях безопасности глава вокзала сразу же поместил пульт в прозрачный пакет. Что до Мьенеля, сейчас он проходил карантин, на всякий случай. На самом деле, разумеется, в Манскоре не случилось никакой вспышки горной чумы, но многим из талисцев не было известно о фальшивости этой эпидемии.

Мьенель уже наверняка узнал о том, что она не настоящая: однако вернуть Луи в Манскор он уже не смог бы. Манскор остался далеко, и талисцы уже договорились о передаче Луи алдасарам.

— Что, не слыхали, что стряслось с легонийским флотом? — добавил после долгой паузы начальник вокзала.

— Как раз перед отплытием сюда, — ответила одна из кайрисских.

Хотя она и говорила по-легонийски, алдасаркой не была. Черные волосы и темные раскосые глаза — признаки кайрисского народа.

Жаль военные корабли. Они погибли так быстро и так нелепо. Такие замечательные создания человеческого разума и человеческих рук. Луи дернул хвостом.

— И это случилось далеко, — добавила женщина. — Здесь-то вьорты не расшалились, я надеюсь.

Третья в команде, молодая женщина, по-алдсарски светловолосая, но с раскосыми кайрисскими глазами — впрочем, светлыми — молча смотрела на Луи.

— Так и легонийцы не представляли, что там с вьортами такое творится, — сказал глава вокзала.

— В море, в отдалении от берега? Не представляли? — заметил алдасар.

— Но чтобы четверо сразу, да каких огромных, да злобных, — начальник вокзала, передернув плечами, отхлебнул напиток. — Все-таки неспокойное выбрали время, Таржен. Либо эти морские к вам прискачут, либо легонийцы вас заметят. А если стрелять сегодня начнут с кораблей?

Что же, родители Таржена выбрали имя, с которым связаны не очень-то хорошие воспоминания. Так звали мужа кейнорской лет-тенны, которого при странных обстоятельствах загрыз Денгар Фернейл, предшественник Алнира. Впрочем, это имя носил и один из лучших правителей Легонии.

Таржен махнул рукой.

— Легонийцы эти переговоры еще несколько дней будут вести как минимум, — сказала кайрисская женщина. — И какая стрельба, раз из-за вьортов у них половина военного флота пошла ко дну.

Все же не половина, а намного меньше. Хотя из судов, отправившихся к Талис, уцелело лишь пять, они и сообщили на материк о схватке вьортов, из-за которой погибли прочие корабли.

Покидая земли или воды лаохорта, неживое мгновенно меняет принадлежность. Легонийские корабли стали территорией вьорта, и, когда он получал ранения, от этого повреждались и суда. Такое явление нередко губит корабли в морях и океанах.

— Так что, значит, прямо сейчас отправляетесь?

Таржен кивнул.

— Или кто-то отдохнуть собрался? Тимису попить? — он глянул на обеих спутниц. — Э́тлин? — светловолосая девушка качнула головой. — Пелия?

— Чтобы знать, кого за слабость за борт выкинуть? — усмехнулась Пелия, и морщины вокруг ее глаз и рта стали заметнее, когда она улыбнулась. — Тимис будем пить из брызг морских и морской травы.

Этлин улыбнулась.

Эти люди, разумеется, связаны с Деей Бентанг, главой Кайрис. Вероятно, удастся узнать, насколько тесно правительница Кайрис связана с Талис и для чего Мьенелю понадобилась встреча бывшего тирниска с Деей.

Луи приблизился к алдасарам и, знакомясь, обнюхал им ладони. Этлин при этом слегка улыбнулась и дотронулась до кончиков вибрисс.

Катер, пропахший бензином и водорослями, оказался небольшим, похожим на прогулочный. В двух узких иллюминаторах тесной каюты просматривалось черное море, и казалось, что судно идет сквозь толщу воды: лишь огни кораблей отмечали границу между морем и небом.

В темноте и без огней это маленькое судно не заметят.

Горло сдавливало от голода, и тело казалось слишком легким. Коснувшись лапой бока, уже можно было без труда прощупать ребра. Лапы мерзли, а во рту, даже если напиться, оставалась сухость.

Волны покачивали катер. Луи опустил голову на лапы.

— А если схватят, — раздался веселый голос Пелии с палубы, — то мы такие, ну, скажем: «Котенка себе присмотрели в Ориенте и везем». А то у нас в Кайрис кошек якобы нет. Не знали, как они выглядят.

— Идея, — согласился Таржен.

«В Кайрис что, нет кошек?» Об этом, помнится, однажды спросил Есу, когда она не решалась погладить.

Нирос Ашенур упоминал, что умеет имитировать болезни, рисовать язвы: что же, именно это он и сделал. Еса явно дала понять, что болезнь придумали.

Безрассудные детеныши людей. Возомнили себя спасателями льва-тирниска. Впрочем, они спасли, несомненно: ведь потеря крови из-за народного промысла талисцев оказалась действительно опасной.

Задумка, разумеется, принадлежала Есе. О происходящем она узнала, конечно, от Эрцога: выходит, у этого нелепого зверя все же имеется честь. Он хочет сразиться на равных и не хочет, чтобы его соперника кто-либо прикончил незаконным способом, или же хитростью. Вот как.

Теперь он не только единственный зверь, знающий о всех недавно исследованных моллитанских ядах, но и единственный зверь, кроме Герти, знающий, что тирниска отправили в Кайрис.

Два года Луи молчал об его существовании, пока Алнир, завоевав доверие подданных, не открыл правду. Удалось бы скрывать и дольше. Разумеется, Луи беспокоился не о каком-то клочке меха, а об Алнире. Не хотел потерять еще и его. Впрочем, никогда Алниру толком не нравился: он предпочитал проводить время с младшим, с недольвом, унаследовавшим глаза от келарсицы Кесси.

Хотелось бы знать, будет ли теперь Эрцог скрывать правду. Или же захочет все-таки избавиться от соперника.

Странно, что теперь встреча с Деей Бентанг вероятнее, чем встреча с ним. И с Есой.

Со студентами все должно быть в порядке. В любом случае, в Манскоре больше нет войны. Они разберутся, что делать: к тому же Еса — действительно надежный человек.

Катер покачивало, и порой чудилось, что это не морская качка. Что на самом деле потряхивает от движения поезда. А рядом Лиери и родители, пока что не разобщенные. По крайней мере, не окончательно. Настоящая семья, а не попытка ее заменить, рожденная по ошибке.

И Тень, кажется, тоже где-то рядом.

В детстве странности не удивляли. Хотелось бы встретиться с этой Тенью снова: и понять, что же это такое. Все-таки она была настоящей.

Катер остановили в стороне от морского вокзала, и Луи через иллюминатор наблюдал за тем, как привязывали тросы. Потом люди исчезли из вида, а когда раздался гул автомобиля, Таржен и Пелия сообщили, что можно выходить.

Как только Луи выбрался на палубу, сразу же обдало слишком холодным морским ветром, запахом водорослей и соли, незнакомых трав. Никогда еще не доводилось так мерзнуть. Всему виной худоба и кровопотеря. Пришлось переступать лапами, чтобы немного согреться, но они двигались медленно, словно их отрезали и пришили. В нос попал песок, Луи чихнул и потер морду лапой.

Когда Таржен снял ошейник, Луи спрыгнул с палубы. Скоро судно поставили в ангар у воды, где уже отдыхали его сородичи.

Да, ошейник сняли и убрали, вот только теперь алдасары, кроме рюкзаков, несли еще и ружья, которые забрали с катера. Не привыкли доверять крупным хищникам.

От воды до середины пляжа, необычно темного даже в лунном свете, протянулся камень, напоминающий зверя, что склонился к воде и решил напиться. Не слишком удачное решение, все-таки это море.

В волнах заревело, заклокотало, захрипело нечто живое. Луи подался к воде, насторожив уши.

— Аршху́н, морской медведь, — пояснила Пелия. — Он тебя крупнее, клыками схватит и разорвет. Но ничего, словят его да избавятся.

В Кейноре его бы постарались вывезти подальше, в пределах ареала, если бы он в самом деле мешал.

Любопытно, возможно ли с ним сразиться?

От страха будто бы обожгло: впрочем, страх вызывал не морской медведь. Резко захотелось вжаться в песок и траву. Уплыть, и как можно дальше, переплыть пролив, быстрее.

Луи примял лапами песок и пробивающиеся сквозь него колючие травы. Стало быть, поблизости лаохорт: вернее, лаохори Кайрис.

Люди обошли огромный камень: судя по всему, лаохори находилась за ним.

— Здравствуй, — раздался голос Пелии. — Кайрис, синнаяра.

Некое неизвестное кайрисское слово. Интересно.

Что же. Раз они не просят ее избегать, похоже, о замысле талисцев и Деи Бентанг известно и самой Кайрис. Луи постарался подойти поближе к камню, хотя с каждым шагом вдавливало в песок, хотелось пригнуть голову, прижать уши.

Отчего же звери так боятся лаохортов? И может ли Кранар в самом деле быть замешан в угасании рода Фернейл, любопытно. Возможно, он опасается растущего разума именно Фернейлов, раз львы из этого рода в древности, как только их разум усовершенствовался, принялись истреблять кранарских людей. Другие львы также весьма разумны, однако не вымирают, те же Ласферы. Впрочем, сил лаохорта, даже старейшего, не хватит на всех львов Ориенты.

Алнир и Лиери умерли не из-за какой-либо иллюзии Кранара, это точно. Денгар тоже: его ведь казнили люди.

Отчего погибли все детеныши Денгара, кроме Алнира? О них никто не мог сказать ничего плохого. И что насчет Денгара? Мудрого, справедливого: и убившего человека из-за личной неприязни. Это слишком расходилось с его характером.

Луи сделал еще один шаг вперед.

Еще больше давит, печет, хочется спрятаться, чтобы никто не трогал. Но это чужое желание. Навязанное. Как некоторые из иллюзий лаохорта Кранара.

— Вьорты приближаются? — поинтересовался Таржен.

— Возможно, — голос звучал одновременно из-за камня и отовсюду. Женский, с хрипотцой, по-своему приятный. — Пока не ощущала.

На море сейчас больше людей, чем обычно: разумеется, это беспокоит вьортов. Они могут и подняться из глубин пролива.

Луи все-таки прошел еще дальше и выглянул из-за камня.

Кайрис имела облик тархонга: огромного оленя с ветвистыми рогами. Впрочем, чем больше Луи на нее смотрел, тем меньше в ней виделось оленьего.

Четырехпалые ноги, мощное тело, густой мех, чья окраска постепенно темнеет от ног до головы. Отростки на рогах, напоминающих деревья, направлены назад. Нос резко скошен, уши вытянутые, маленькие и лохматые.

На Луи взглянули красные глаза без зрачков.

В лапах будто исчезли мышцы, как от удара током. Луи отступил и приник к песку, и голоса людей доносились теперь будто сквозь густую чащу или сквозь стены заброшенного замка Берроута.

Когда Кайрис отошла и страх заглушился, Луи, отряхнувшись от черного песка, направился с кайрисцами к машине, большой, шестиместной, что стояла между пляжем и кустарниками. У ее колес светлел в лунном свете скелет, и с приближением к нему лапы переступали все медленнее, их сводило холодом. Как в день, когда Луи решил войти в пещеру с костями Ферры. Но кости Ферры ощущались рано, ощущались острее: она была одним из мощнейших вьортов.

Скелет не был засыпан песком, даже не приминал его. Луи, подойдя, коснулся рогатого черепа, и лапа прошла сквозь него, ощутив холодок и слабое сопротивление, как от ветра. Кажется, от Тени были похожие ощущения.

— Один из морских, бегал тут год назад, — пояснила Пелия, глядя на Луи с интересом. — Примчался от берегов Талис. Так и сгинул, и даже не на своей земле, точнее, воде. Все лез и лез сюда, мерзость какая-то шипастая, безликая. Так и валяется тут у нас, и даже не выкинуть.

Однако скелет принадлежал изящному существу, похожему на оленя. Удивительно. Почему же после смерти он приобрел такой облик?

Кайрис медленно удалялась вдоль берега, и изредка, если она поворачивала голову, ее глаза поблескивали красным. В волнах тоже отражалось их свечение.

Это не Кранар. И все же неуютно.

Уши Кайрис, очерченные лунным светом, дернулись вверх.

— Заходи, — сказал Таржен, отворяя дверь машины. Пелия тем временем открыла багажник, сняла рюкзак и ружье. Этлин остановилась рядом с ней.

Из воды с воем вырвалось существо — оскаленные клыки, шипы, искривленные копыта. И вцепилось Кайрис в горло: хлынула темная кровь.

Удивительно. Высшее существо — и получает раны так же, как обычные звери.

От ног Кайрис по песку прошли борозды. Люди рванулись прочь — но вокруг уже взрыхлился песок, трава у машины съежилась и завяла, автомобиль смяло, как бутылку, на которую наступили. Ноги Таржена подкосились, и он рухнул. Рядом с ним упала Пелия.

Бока вьорта — бесформенные, словно из воды — покрывались ранами. Кайрис вырвалась. Вьорт завыл и отступил к морю, в шипящие волны. Ранив лаохорта, он слишком сильно повлиял на материальный мир и сам получил ранения. Не думал, что удастся увидеть такое своими глазами.

Этлин успела убежать дальше сородичей. Теперь она развернулась, прижимая к себе ружье. Ветки кустарников переломало и искривило, с неба упали мертвые чайки.

Луи подбежал к людям по искаженному песку, словно изрытому чьей-то огромной лапой. Таржен лежал вниз лицом, на его спине и ногах ткань рубашки и штанов потемнела от крови. У Пелии тоже.

Так странно. Самые разумные существа. Только что размышляли, что-то придумывали, общались, и теперь выглядят не более живыми, чем этот песок или огромный камень: от которого откололись куски.

Вой вьорта удалялся.

Потом лаохори будет его изматывать, пока ярость вьорта не станет слабее, чем страх. Пока вьорт не покорится и не уйдет окончательно. Лаохори будет сначала его гнать, порой избегать, а после — отталкивать, но так, чтобы не ранить. Она и не сможет причинить ему вред напрямую: это против ее природы.

Страх вьорта передастся морским существам, чей разум его оживил. От страха они начнут отвергать вьорта, и скоро тот погибнет, не принеся своей смертью никаких разрушений.

Этлин села на песок рядом с телами, затем, резко поднявшись, посмотрела на Луи.

— Идем пешком, — проговорила она. И глянула куда-то мимо.

Конечно, никто не подвезет, ведь тогда придется выдать себя, а это недопустимо. Разве что есть одна мысль. Луи глянул на Этлин, разровнял лапой песок и прочертил когтем:

«Машину напрокат?»

— Дорого, — сказала Этлин. — Пойдем мимо маленьких городов. Идти дней пятнадцать. Кайрис нас еще найдет.

Она говорила размеренно, делала паузы между словами, словно каждое обдумывала много раз. Что же, пятнадцать дней — это еще допустимо.

Животные здесь менее разумны, чем в Ориенте. В Кайрис они живут в мире с людьми недолго: ведь кайрисцы были вынуждены охотиться на волков и саргов, наиболее умных из местных зверей. Конечно, эти звери не могут полноценно общаться с человеком, а что до письменности, ее они освоить не успели. Любопытно, как теперь алдасары освоятся среди более разумных животных, чем сарги.

Конечно, чем больше теряешь времени, тем ближе казнь. Уже видел тирниска, что не прошел испытательный срок. Ему прострелили грудь и оставили умирать, а потом волки рвали его тело. Среди них — Ерта, нынешний главный вожак волков, тогда еще переярок.

Денгар принял человека за оленя. Что, если он не врал, не оправдывался? Что, если это была иллюзия? Если Денгар Фернейл и ощущал страх перед лаохортом на той охоте, он не смог бы в этом признаться. Ему бы не поверили, если бы он предположил, что лаохорт наслал на него иллюзию. Сочли бы очередным оправданием. Еще более недостойным.

Кранар остался за проливом, и с ним еще удастся встретиться.

18 паиса, Скадда

— Вот сюда, — Рагнар ткнул лапой в точку на вокзальной карте с названием «Леода»: южнее Экеры и западнее Тарлента.

Скадда подняла голову. К Леоде не вела железная дорога, отмеченная пунктиром, зато рядом с этим городом виднелось множество озер и речек: в темноте они особенно полезные, над ними можно летать даже ночью, хотя и не очень долго.

Начало пути такое же, как в Аратту или в Тарлент, но потом не встретится ни одного знакомого города. Скадда долго запоминала путь, и гул людских голосов, наполняющих зал ожидания, отдалялся, пока рядом не послышалось:

— Извините, пожалуйста, но, если вы не отойдете, я могу нечаянно сломать вам перья.

Скадда развернулась. К Рагнару обращался светловолосый мужчина, низкий, с округлым лицом и чернильно-синими глазами, с повязанным на плечах разноцветным платком: алеартец.

Рагнар подошел к столу, за которым люди подписывали конверты и посылки. Вытащил ручку из пальцев одного человека — а он потянулся следом, что-то проворчал и потом махнул рукой — прошел мимо продавца листовок с картой города, схватил одну из них, тут же вернулся к алеартцу и написал:

«И себе — здоровье».

— Ладно, ладно, понял, но вы имейте в виду, неудобно же, ну правда.

Рагнар фыркнул и отнес листовку обратно продавцу, что-то приписал, а продавец кивнул. Тот, у кого отняли ручку, подошел ее забрать и проворчал, что она пожеванная.

— Что ты ему написал? — поинтересовалась Скадда.

— Что алдасарам и флорентцам листовку с записями зверя можно продать подороже. Поторопись. Сегодня должна туда долететь, а завтра — вернуться.

Скадда опять взглянула на карту. Четыреста шестьдесят километров до Леоды: хорошо. Чуть-чуть длиннее, чем до Тарлента. Скоро удастся пролетать и по пятьсот.

На границе города с актарием недавно снесли несколько актарийских домов, а теперь копали котлован под здание аэропорта. Рядом с ним строили взлетно-посадочные полосы, а еще должны были возвести заправки для аалсот: теперь в Кейноре стали делать для них специальный бензин, об этом Скадда узнала из новостей по радио в квартире Георга.

Аалсоты чуть-чуть похожи на грифонов. Им тоже нужно место для разбега, чтобы взлететь, а еще им нужна еда. И гнезда-аэродромы.

Люди теперь расширят один из экерийских актариев, ведь у него забрали земли на гнезда для аалсот. То же самое происходило после того, как Кейнор отделился в первый раз: и звери в то время возмущались, что люди оттеснили их подальше в степи. Тогда тирниску-львице Меори Фернейл удалось убедить животных, что аалсоты помогут защитить Кейнор от Гартии. Сейчас степные жители тоже не станут возмущаться слишком долго. Гелес Ласфер, конечно, подозрительный тирниск, и вряд ли у него получилось бы успокоить зверей, зато у гвардейцев обязательно все получится. И вообще животные быстро ко всему привыкают.

А люди, у которых снесли дома, совсем не возмущаются. Актарийские дома дает государство: это объяснил Георг. Работники, что остались без участков, скоро получат новые, а еще им уже выплатили много денег.

По железной дороге, идущей на восток, скакало перекати-поле, а за ним еще несколько, словно вагоны. Слышала, что хотят пустить электрички с запада на восток Кейнора: раньше люди в них не нуждались, они ездили на скорых поездах, а в пригород — на автобусах. Но скорые поезда по Кейнору больше не ездят.

На полях убрали почти всю пшеницу, и они облезли, как шкуры волков или муфлонов после линьки. Грифоны облезлыми не становятся, грифоньи перья и мех меняются медленно и постепенно. Потому что благородные звери, а не какие-нибудь.

Знакомые ориентиры скоро закончились, и Скадда начала искать новые. На картах не отмечают интересные холмы и маленькие реки, их можно только обнаружить самой. Еще Скадда стала почаще присматриваться к линиям Веннты.

Кто там еще сегодня летит? Виррсет точно, и Нивир, и Аддар: он уже поселился в одной пещере с Зарраной.

После полудня Скадда заставила себя отдохнуть. Крылья казались очень сильными и не хотели складываться: правда, уже известно, что обманной бывает не только усталость, но и сила. А когда Скадда взлетала, крылья, наоборот, не хотели разворачиваться.

Скоро должен был появиться первый город на пути. Но город не появился: а когда Скадда взглянула на Веннту, оказалось, что слишком сильно отклонилась на запад. Пришлось, посматривая на светлые линии, выравниваться на восток и возвращаться к уже знакомому озеру в форме трилистника.

Следуя от озера на юг, Скадда все внимательнее приглядывалась к горизонту. Это дома его взъерошили? Нет, ряд холмов. Возникло такое напряжение, будто надо было непременно кинуться на добычу, а та стояла под деревьями, и никак не получилось бы ее ударить.

Искать интересно. Дома у Дайгела, в Панесте, Скадда часто искала то отвертки, то пульт, то носки. Но там было мало пространства, и там была уверена, что ничего никуда не делось из дома. А город все-таки не пульт. Это серьезнее, чем пульт. Ответственнее. Вот. И тем интереснее.

Горизонт опять взъерошился, как загривок недовольного зверя, и на этот раз — крышами домов актария. А степь внизу выровнялась, и теперь по ней ползали комбайны, как причудливые жуки: захотелось их подбросить лапами и поиграться. От груди к голове скользнуло радостное тепло: отыскала. Всегда все находила.

Скадда спустилась в актарий и спросила у местной кошки, к какому городу он принадлежит. Оказалось, что не ошиблась.

Миновав этот город, Скадда очень скоро разыскала следующий и узнала его название у собак в актарии: но на этот раз оказалось, что подлетела вовсе не к нужному городу. Нужный находился западнее. Найдя его, Скадда быстро поохотилась, но легкий голод все равно не исчез.

Улетая дальше, Скадда однажды увидела внизу, как грифоны кинулись на лошадь: и сразу зрение будто бы стало еще острее, выдвинулись когти, из клюва вырвался нетерпеливый клекот.

Лошади перебили спину, потом прикончили, сжав ей горло, и улетели до того, как прискакал табун. В голове похолодело, мысли стали резкими, отчетливыми, словно их нацарапали внутри черепа. Догнать и спросить, почему они бросили лошадь? Вдруг просто полетели позвать к еде сородичей? Но нет, грифоны ведь должны были доказать коням, что имеют право съесть их сородича. Они должны были отгрызть добыче ногу.

Раз они преступники, лезть к ним нельзя: а эту лошадь все равно уже не спасти. Надо просто не забыть, где видела убийство и как выглядели эти ненастоящие грифоны.

Скадда полетела дальше. В конце концов, скоро стемнеет, а Леоду так и не нашла. В сумерках Скадда еще старалась высматривать ориентиры, но очертания холмов и низких скал расплывались, будто они были облаками и постоянно меняли форму. Термики исчезали, приходилось взмахивать, и крылья делались все напряженнее. Мысли тоже. Если Скадда вспоминала про грифонов-преступников, в голове становилось неприятно: будто туда попала вязкая грязь.

Вот озеро, отлично: над ним поднимается подходящий теплый поток, можно распластать в нем крылья.

Скадда легко находила и другие озера и речки, ловила над ними термики. Очертаний водоемов не узнавала, озера на карте выглядели по-другому. Люди их даже не рисовали, просто капнули синим, не иначе.

А на пути остался еще один город, совсем маленький, и только потом — Леода. Название предпоследнего не удавалось вспомнить, но если бы его услышала, то получилось бы.

Надо держаться строго на юг. На юге потом Инис. Долететь до Иниса. Глаза закрываются.

Скадда фыркнула и зажмурилась, затем резко открыла глаза. Внизу, в полутьме, сияли огоньки.

Собак отыскала не сразу, а те, кого нашла, сначала подняли лай.

— Чего по ночам летаешь?

— Тоже гасок хочешь украсть?

Глаза перестали жмуриться, в лапах жарко закололо от негодования, а клюв заскрипел.

— Грифоны никого не крадут, — заворчала Скадда.

— Еще как крадут, утащили птицу на днях, — огрызнулась собака.

— Это были незаконопослушные грифоны, таких очень мало, — а вдруг те же, что убили лошадь? — А я — будущая гвардеица. Чей это актарий?

— Да вы только и знаете, что их оправдывать, — раздался лай. — Гвардейские грифоны тут и лошадей дохлых бросают. Эти, палагетские грифоны, которые там, в Палагете, тоже грызли коней. Я падаль чую, запах хороший, а не достать, не принести запах хозяевам, не узнают они, как я хорошо все ищу: надо здесь сидеть, сторожить.

Горло будто сдавило. Так это были гвардейцы? Если, конечно, собака сказала правду. Слышала, что Луи, когда был тирниском, отправил в Палагет слишком много грифонов-гвардейцев, и они стали убивать там коней для развлечения. Но те гвардейцы были просто ненастоящими, недообученными. Все это происходило далеко и давно. Теперь те грифоны улетели из Палагета.

Преступные гвардейцы-грифоны — огромная редкость. Конечно же, палагетских преступников накажут. А почему не всех из них наказали до сих пор: не все доказательства смогли отыскать? Здорово, что получилось стать свидетельницей: и надо поскорее сообщить о преступлении кому-нибудь из Гвардии. От азартной радости крылья и лапы будто стали сильнее.

Другие собаки тоже не называли город, как бы Скадда на них ни трещала. Тогда Скадда поскребла в дверь одного из домов. Его жители наконец-то сообщили название города: как раз предпоследнего на пути. До Леоды осталось чуть-чуть.

Совсем стемнело, и пришлось лететь по легкому ощущению Веннты, не видя линий. Полная луна светила ярко, но все равно ее света не хватало, а еще ее часто скрывали облака. Когда она пропала, в ушах стало сильно закладывать, и скоро пошел дождь.

Земля исчезла, и Скадда летела в сплошной черноте, в теплых потоках над озерами и речками. А потом исчезли водоемы и стал исчезать последний термик, зато внизу показалась россыпь огней, полуразмытая из-за дождя. Как будто летела все это время вверх лапами, и внизу теперь небо, а вверху — земля.

Скадда кинулась вниз.

Прошла по траве, приземлившись: лапы шли сами, словно напоминая, что они настоящие. Напряженные, болезненные крылья прижались к бокам, маховые перья слегка коснулись бедер. Лапы, хотя и не болели, казались тряпичными.

Рядом прохромал волк, глянул на Скадду и оскалился. Интересно, он просто поранился, или гвардейцы его ранили за преступность?

— Не знаю твой запах, — проговорил волк, глядя исподлобья. — Ученица? А кто же еще будет по ночам летать, да так спешить, будто в этом городке зарыли вкусное мясо. Откуда?

— Из округи Экеры, — ответила Скадда, с подозрением на него взглянув. — Ты что, преступник? — и распушилась, чтобы казаться больше.

— Тогда передай Тагалу. Гвардейцы-грифоны требуют, чтобы мы, осужденные волки, каждый день ловили им рыбу либо для них самих, либо для их пары, что сидит с мелкими. И мы ловим. А то нас осудят за ловлю запрещенной. Я пробовал огрызаться, а что вышло — вот что. Нарушителем я был, да, но по мелочи, и ранить за такое не ранят. Имя свое не назову, а то еще получу. Но нас тут таких много.

В голове возник неприятный холод, и в горле заскребло, будто Скадда случайно проглотила отпавшие оболочки от когтей. Слишком много на сегодня грифоньих странностей.

— Разве сами грифоны не поймают рыбу? А что за грифоны? Палагетские?

Волк только фыркнул в ответ. Скадда скоро нашла гвардейцев-волков и передала им важные сведения от Ерты. Затем спросила, какие есть поблизости осужденные волки, но гвардейцы ответили, что ученикам в это лезть не нужно, и щелкнули зубами.

— Тут правда гвардейцы-грифоны, которые вернулись из Палагета?

— Да. Тебе зачем?

— А рядом есть хорошие грифоны-гвардейцы?

— Далеко. Что ты им хотела сообщить? Говори нам.

— Мне больше хочется рассказать грифонам. Они — самые настоящие гвардейцы. Кроме палагетских, — Скадда недовольно фыркнула, вспомнив про преступление. — Я видела, как грифоны убили лошадь. Это не могли быть гвардейцы?

Скадда рассказала все в подробностях, но волки только зафыркали с недоверием.

— Не могли. И тебе никто не поручал расследовать преступления, — прорычала одна из волчиц. — Тем более ты и не знаешь, съели они потом коня, или нет.

— Они не доказали другим коням право его съесть.

— А ты нам вовсе ничего не доказала.

— Но можно же проверить, — настаивала Скадда.

Волки огрызнулись в ответ: ну вот, им ведь и правда не принесла никаких доказательств. Недовольно ворча, Скадда забралась в промокший кустарник, чтобы уснуть.

Едва не споткнулась: лапа попала в ямку. Луна освещала травы: в эту ночь ее ничего не закрывало. Но всякие неровности в сравнении с серебристым тусклым светом казались глубже и чернее.

Впереди светились огоньки актария: далеко-далеко, за степью и полем.

Навстречу шел Рагнар, и в лунном свете хорошо было видно, какая у него недовольная морда. На самом деле Скадда выполнила задание правильно, а Рагнар просто всегда недовольный. Он не просил возвращаться как можно скорее. Вернуться должна была девятнадцатого паиса, и девятнадцатое еще не закончилось.

А если вернулась позже всех? Скадда вспушилась. Нет, такого быть не должно.

— Вопиющая наземность, — сказал Рагнар.

Скадда остановилась рядом с ним и вздернула уши.

— Рагнар, а какая я вернулась по счету?

— Сорок пятая, — вот еще, нет у него стольких учеников. — Завтра с утра идешь с гахаритцами в лес. Волки, с которыми будет Ласурра, проследят. Если что у тебя пойдет не так — отправишься жить к волкам и охотиться только с земли.

— Хорошо, — ответила Скадда. — А ты знаешь, что на Чантар ходит человек?

— Ученик Георга Эсети, смотреть растения? Знаю. Значит, о растениях вспомнила? Как гвардейцы следят за тем, чтобы всякие травоеды не грызли запрещенные травы и кусты?

Скадда задумалась.

— К волкам не отправлю, — добавил Рагнар. — К рыбам отправлю. У них память вроде твоей. Тебе с сородичами будет лучше.

— Сначала гвардейцы внимательно следят за территорией и выясняют, кто там нарушает, — вспомнила Скадда. — Грифоны наблюдают с воздуха, а волки находят нарушителей по запаху. Если окажется, что это делали нарочно, гвардейцы например, ведут зверей на неплодородные земли. Потом иногда проверяют, где подъедены редкие растения.

Рагнар шевельнул ухом.

— Я видела грифонов, которые убили для развлечения лошадь, — сообщила Скадда и рассказала, какие это были грифоны и где они так поступили. — Возможно, они палагетские неправильные гвардейцы. А еще рядом с Леодой, к северу, я встретила волка-нарушителя, и он сказал, что грифоны из Гвардии заставляют провинившихся волков носить им рыбу. Если волки откажутся, их обвинят в поимке редких рыб. Разве так бывает?

— Тагалу передам. Не знаю, что там творится, но все бывает. Не забивай голову. Что, новых заданий захотела?

— Он сам подошел и рассказал.

— И Кейнор к тебе сам прилетел. И аалсота с алдасарами.

— Да, ты же сам видел.

Рагнар повел ушами и промолчал.

Палагетских недогвардейцев, конечно, выгонят из Гвардии. Тагал точно поверит и все расследует. Главное, чтобы он обо всем потом рассказал.

— А в горы мы сходим? В следующий раз? — спросила Аюла, одна из гахариток.

Двух студентов-гахаритцев уже обменяли на кейнорских. Остальные кейнорские студенты сейчас были на карантине в Кранаре: точно так же Скадда проходила карантин в Гахарите, в Панесте.

— Ага, хочу в горы, — присоединился еще один, Лико́р. — Там прямо как дома.

Скадда повела ушами вверх. Когда гуляла по горам у Панеста, вспоминала кейнорские горы, так что этих людей хорошо удается понять.

Ванланки залетали в дупла и кормили птенцов: они пока научились только пищать, у них еще не получались трели, похожие на плеск ручейков. Ванланки белые и маленькие, а их крылья и чуть вытянутые головы — изумрудно-зеленые. В Гахарите такие не водятся, там почти все птицы другие.

«Это ванланки, — записала Скадда на листке бумаге, который дали студенты. — Сильный холод и сильную жару не любят. Живут два года. Пары красиво летают. Будто рисуют бабочку».

У грифонов брачный сезон уже заканчивался, но Скадда так в него и не попала. Пару пока все равно не хотелось, но не нравилось, что до сих пор не стала совсем взрослой. А вдруг какая-то больная? Это ведь позор, так быть не должно.

Конечно, задание отвлекало от этих мыслей.

«А это кенлетка. В актариях их приманивают. Они поедают вредных насекомых, даже самых мелких. И паутинных клещей».

У кенлеток клювы маленькие и аккуратные, а взгляд более осмысленный, чем у прочих мелких птиц. Оперение у них как облачное небо, бледно-голубое с серебристым. На крыльях крапины, похожие на мелкие тучки. Щеки зеленоватые, а глаза сильно обведены черным, как будто птицы надели маски.

Есть еще мелкие розово-красные кизильницы с фундучно-коричневыми крыльями. Они вдвое меньше ванланок, очень-очень быстро бегают и высиживают в кустарниках крохотные яйца, напоминающие гальку.

«Это зеленохвостка, они родственные с кенлетками, — Скадда показала лапой на еще одну птицу, черно-желтую с зеленым хвостом. — А скимоток приманивает самок узорами на грудке: у кого красивее, того выбирают».

— Все красотенные, — кивнул Ликор. — А перья с них можно брать?

Скадда вздернула уши: перья? Зачем человеку перья? Ими, конечно, набивают подушки, но перьями таких маленьких птиц можно набить лишь наперсток.

Аюла хмуро глянула на Ликора и толкнула его в бок.

— Шутка, — Ликор развел руками: в одной он держал оторванный побег красного плюща.

Скадда заворчала, клюнула этот побег и забрала его у Ликора. Кейнорцы не рвут растения без причин, но гахаритцы, кажется, срывают неосознанно, даже если их просишь так не делать.

— Да я имею в виду, ну, собрать. Выпавшие. Не стрелять же, — оправдывался Ликор. — Вьюнок этот я больше не возьму, ладно, хорошо.

— Это виноград, — сказала Аюла.

«Как вы с такой памятью учитесь в университе?» — недовольно спросила их Скадда. Студенты пожали плечами.

Может быть, у них действительно стреляют маленьких птиц. Дайгел рассказывал, что в тайных чердаках гахаритских городов на стенах висят звериные шкуры. И что гахаритцы, возможно, иногда едят яйца из кладок драконов. Конечно, сейчас гахаритцы лучше относятся к зверям, чем в древности. В Панесте Скадда им очень понравилась, и Скадду многие хотели накормить.

А они бы съели яйца грифонов? Скадда чуть не взъерошилась. Ну уж нет, это совсем чересчур.

«Здесь жили и драконы, — добавила Скадда. — Но они вымерли. Много болели. Ту скалу называют Драконьим крылом, хотя не похожа».

— Может, это не она, — заметил один из студентов.

Скадда фыркнула. Ориентиры выучила очень хорошо, и пускай не сомневаются.

— Гелесу будет интересно с этими гахаритцами, — добавила Скадда, пройдя по краю выступа Каменного Когтя. — Он же все-таки поедет в их льету.

Гелес хотя и преступник, но уже много куда ездил, в отличие от Луи. Луи, конечно, отправился в Талис, но так там ничего и не сделал, а сейчас испугался войны и бездельничает где-то глубоко в талисских лесах. Он ведет себя так же недостойно, как те палагетские грифоны: от мысли про них ненадолго стало грустно и неприятно.

— А потом Гелес притащит из Гахарита еще какие-нибудь яды, — Виррсет взъерошился и почесался.

— Не лезь, — Рагнар резко развернулся в его сторону, защелкал, и Виррсет отпрянул, пригнув уши. — Ты после вчерашней выходки вовсе должен молчать.

Лирра негромко сказала Кенне, что, хотя и не доверяет Ласферам, они все-таки что-то делают, даже давали полезные травы кому-то из травоедов.

— Ну что? — добавила Скадда. — Можно их сводить на Чантар и познакомить с тирниском?

— Я поговорю с Гелесом, — сказал Рагнар.

Скадда радостно выставила уши торчком. Вот бы заметить что-нибудь подозрительное, когда Гелес будет общаться со студентами из Гахарита. И вот бы еще удалось посмотреть, что именно делает Жермел на Чантаре. У него должно получиться разоблачить Ласферов.

По скале скользнула тень, и из ближайшего разлома показалась призрачница. Керсет отскочил, когда змея проползла рядом с ним, а Рагнар из-за этого ударил его лапой по клюву.

— Понял, — проворчал, пригибая уши, Керсет. — Не боюсь. Но она была внезапной.

— Тебя все должны предупреждать, или только змеи?

Крупный темно-коричневый грифон, найдя одно из немногих свободных мест на выступе, опустился рядом с Рагнаром.

— Сейчас его прогонишь? Ты же и за мелкие проступки можешь прогнать еще до испытания? — грифон щелкнул клювом. Бурым мехом и оранжевыми глазами он напоминал Арена и Шилли, но был не молодым, а возраста Рагнара. — Гвардия из-за тебя лишается слишком многих. Венти же из-за этого не попала в Гвардию? Все прошла, но решила из-за твоих замечаний, будто ни на что не годится?

Венти точно не отказалась бы из-за этого вступить в Гвардию. Странный грифон: какое вообще ему дело? Рагнар прогоняет лишь неумелых. Скадда глянула на грифона с недоверием и встопорщилась.

— Венти Лаграй больше гвардеец, чем ты, — ответил Рагнар. — Разве тебе не надо оберегать детеныша, Лорван? Наверное, в Керсете ты узнал Арена? Так поспеши. Ему без тебя страшно. Он до сих пор в твоем гнезде? Наверное, он и скорлупу свою не выбросил.

Лорван вскинул голову.

— Не оскорбляй мой род. Звери из моего рода…

— …вечно твердят, что их нельзя оскорблять.

Ученики глядели на Рагнара и незнакомца, поставив уши торчком.

— Давай, не мешайся, — Рагнар отвернулся и направился к краю скалы. — А то ты столько торчишь на Когте, что твоя подруга, наверное, опять на брачный сезон сошлась с белоногом. Иначе я не могу объяснить, откуда у вас взялся Арен.

Лорван ощетинился.

— Лети и не мешай мне придумывать новые оскорбления, — добавил Рагнар.

— Опасаешься схватки?

Лорван с этими словами взлетел, а Рагнар фыркнул и нарочно лениво — никогда он так медленно не взмахивал — поднялся с разбега в воздух. Зато потом он двигался быстро, и ударял точно, и в воздухе мелькало больше бурых перьев, чем светло-желтых.

Зачем этот Лорван в Гвардии? Если он неумелый, значит, возможно, и Арен такой же? Это как-то странно.

— А что с Виррсетом? — спросила Скадда у Лирры, не отрывая взгляда от дерущихся грифонов. Наблюдая за движениями крыльев Рагнара, Скадда напомнила себе, как правильно ставить перья в воздушном бою.

— Подъехал километров двести на пути от Тарлента, — фыркнула Лирра.

— У меня бы спросила, — прорычал Виррсет. — Не было этого.

Рагнар оттолкнул противника в последний раз — тот поджимал прокусанное ухо — и приземлился рядом.

— Ты дышал не так, как обычно, и выглядел бодрее. Долго отдыхал и мало летел под конец. Нет, не двести ты проехал. Но сто пятьдесят — точно.

— Я просто хорошо выучился, — возразил Виррсет. — Ты хорошо обучаешь.

— И ненавижу лесть. Невозможно так улучшить навыки за настолько короткое время. Даже опытные грифоны после такого полета не выглядели бы такими же бодрыми.

— Лорвана еще можешь обмануть, — вставила Лирра.

Скадда глянула на Виррсета с неодобрением и недовольно заклекотала, подняв дыбом перья и мех на шее. Если он и вправду так себя повел, это недопустимо. А что потом? Убивать и бросать коней?

Но ведь все равно он симпатичный, и все равно у него очень хорошие навыки. Все. Не надо о нем думать. Скадда почистила клювом шерсть на боку и раздавила пару вредных кусачих насекомых.

— Почему Лорван гвардеец? — спросила Скадда.

— У вас скоро испытание, — не ответив, сообщил Рагнар. — Вы там покажете все свои сильные стороны. Один бок, выдерживающий десяток ударов, за сильную сторону не считается, это о тебе, Кенна. Если у кого-то достоинств не найдется, те либо станут обычными грифонами, либо наземными существами, если переломают крылья. У каждого будет личное задание. Потом узнаете.

Так здорово. Скадда от радости распустила маховые.

— А теперь за дело, — добавил Рагнар. — Будет новое.

— Это у нас тоже будет на испытании? — поинтересовался Виррсет. Кенна пригнула уши и брезгливо дернула лапой, а Лирра медленно прошла вперед.

— На испытании и узнаешь, — ответил Рагнар, переворачивая на другой бок подгнивший труп оленя. — Кто убил?

Скадда тоже приблизилась, хотя от трупа пахло так, что уши подворачивались назад, будто боясь, что тоже сумеют почуять запах. Рагнар развернулся к Кенне, подтолкнул ее лапой вперед, а Кенна дернула крыльями, когда пришлось коснуться трупа.

— Чирк, — невнятно сказала она.

— Законы природы специально под тебя менять не будут, — клюв Рагнара скрежетнул.

— Луи бы попробовал поменять, — заметила Скадда. — Потому что он брезгливая и трусливая кошка. Он мог бы запретить трупам так вонять.

— По делу что-то есть?

Скадда присмотрелась к трупу и тронула лапой: потом надо будет вымыть ее в ручье. Отец проводил такие же тренировки, и Скадда очень их не любила.

Повадки наземных хищников хорошо знакомы. И это поможет.

На боках виднелись слабые следы от клыков, местами кто-то прогрыз шкуру: похоже, камнекрысы и лисицы. Скадда глянула на задние ноги: их кусали мощнее, сухожилия оказались порваны. Скадда повернула лапой тяжелую голову оленя и увидела, что на горле протерлась шерсть: зверя душили. На носу запеклась кровь. Один хищник душил, остальные кусали сухожилия, а потом просто бросили добычу.

— Молодые волки, — определила Скадда. — А взрослый схватил за горло, потом за нос.

— Сначала за нос, — поправил Рагнар. — Следы на горле свежее.

Скадда приподняла кончики ушей. В целом ведь правильно.

— Можно мы их найдем?

— Сначала найдите себе мозги. Не на еду. А теперь слушайте, как охотятся кошачьи, — он прошелся мимо учеников, взъерошивая крылья и слегка касаясь стволов деревьев пернатым хвостом. — Мелочи, вроде косуль и оленят, они перешибают позвоночник. Крупным сжимают горло и долго держат. Виррсет, прекрати есть шмелей и слушай внимательнее. Не думай, что, если ты все равно станешь наземным после испытания, тебе это не пригодится. Напротив — хоть узнаешь, как охотятся бескрылые.

Интересно, а как сейчас охотится Эрцог, и хорошо ли у него получается сдерживать ярость от вкуса крови?

20 паиса, Еса

Пар, поднимаясь от миски, согревал лицо. Пахло пряностями, в бульоне виднелись листочки, гренки, крупные зерна, мелко нарезанные зеленые и красные овощи, и копчености тоже. Сначала Еса выловила овощи: на вкус неизвестные, но прикольные. Задела немного бульона: обожгла им язык, но он классный все равно оказался, и вкусный.

В этом кранарском приграничном городке все остальное — совсем холодное. Особенно больница.

Рюкзак клонился в сторону, и Еса прижала его ногой к стенке ларька. Там, в сумке, сегодня будет и долгожданное медицинское заключение. Больше не надо ждать в изолированной палате, где все холодное и белое, где можно только читать газету трехлетней давности, смотреть телевизор, которому лет двадцать уже, и перестукиваться с Ниром через тонкую стенку. И вовсе не знать, как дела у Одвина с Каей. И что с Луи. Одвин и Кая тоже были на карантине, это хотя бы понятно.

— Хочу больше гренок, — сказал Нир.

— Я тоже, — кивнула Еса. — Их сначала пожарили, потом кинули в горячий суп, так что с ними вдвойне теплее.

А в Кейноре совсем тепло.

Напряжение вечно скручивает изнутри, даже уснуть не дает нормально по ночам, но сейчас хотя бы радость появилась.

Сопровождающие — те же люди, что забрали из Талис. Больше они не в спецзащите, но лица все равно у них угрюмые и серые. Даже лица статуэток, что продаются в ларьке, намного живее. Купила бы маме такую: но жалко, что пункта обмена валют рядом нет, еще и денег очень мало.

Написано, что эти статуэтки — маленькие копии скульптур из Ущелья лиц. Читала, что все скульптуры в Ущелье — образы неизвестных людей. Время от времени там новые появляются, и никто не знает их авторов. Кранарские мастера, когда привозят в Ущелье работы, остаются инкогнито: ведь так интереснее.

Когда доели, сопровождающие пригласили в машину. Теперь в Кейнор перебросят, здорово. Радость — легкая, неуверенная, как бабочка ранней весной.

— А можно телефон поискать? — спросила Еса. Перед тем, как положили в больницу, конечно, не могли пустить к телефону-автомату, ведь считали зараженными.

— Позже, — сказали в ответ.

Тревога в горле кислит, как лимон. Обязательно получится позвонить.

Так-то мама знает, что студентов забрали из зоны, где эпидемия. И понимает, почему позвонить не получается.

Тревожится, правда, сильно.

— Мы за сколько доедем до Кейнора? — спросил у сопровождающих Нир, как только уселся рядом с Есой на заднем сиденье.

— Да, и вы нам отдадите документы о переходе границы? — спросила Еса. — И медицинские заключения.

Хорошо, что эти люди говорят на легонийском. Кранарский выучила чуть лучше кайрисского, все-таки обязывали учить в универе: но все равно разговаривать на нем не очень хорошо получается.

Удостоверения личности, по крайней мере, вернули сразу. Их пришлось передать кранарцам, чтобы они оформили переход границы. Ведь не могли же тех, кого считали зараженными горной чумой, к здоровым людям пустить на таможне.

— Карантин не закончен, — ответил водитель. — Сейчас мы едем в Ратхор.

В голову ударило холодом, и Еса к себе рюкзак прижала сильнее. Ну какой карантин, в больнице ведь уже сказали, что все хорошо. И зачем в столицу Кранара?

— Вас забрали из зоны, которая официально считается зараженной, так что по закону мы не можем отпустить вас ранее, чем через четырнадцать дней, — пояснил водитель.

— Уже идет четвертый день, — осторожно напомнил Нир.

— Чем через десять, дела это не меняет.

— Но зачем Ратхор? — спросила Еса.

— Деталей мы не знаем. Так нужно.

Это очень странно: и подозрительно. Но не поспоришь ведь с ними. Это даже не Луи. И документы о переходе границы у них.

— Подскажите, а другие ребята? — спросила Еса. — Которые были с нами и которых тоже забрали. Кая Холленур, Одвин Танети…

— Они также проходят карантин, и с ними также все в порядке. Все остальные вопросы будете решать с другим человеком.

— С каким?

Больше никто не отвечал. Ладони вжались в сиденье: и такими сделались мокрыми, будто Еса долго скатывала снежные шарики.

Ну, не навредят же, не захотят они отношения с Кейнором портить?

— Странные, — шепнул на ухо Нир.

— Может, просто по правилам нам надо быть в столице, — тихо сказала Еса. — На время карантина.

— Интересно, где. И с кем.

— Со мной.

— Ну это меняет дело, — Нир слегка улыбнулся. — Но все равно странно.

Десять дней. Через два дня не только защита аттестационной работы. Через два дня надо заявку подавать на переводной экзамен. А двадцать пятого — сдавать. Если не сдашь, то так и останешься получать нелюбимую специальность.

Даже в другом городе не поступишь на химию: можно перейти в другой универ, но специальность не изменишь. Не принято по закону. Если не можешь вовремя решить после нулевого курса, что тебе подходит, то так и оставайся на прежнем месте. А то будешь учиться по десять лет, каждый раз меняя специальности, в итоге останешься без работы, и что тогда? Налог на тунеядство платить? Кейнор теперь не Легония, конечно, но именно в Кейноре всегда очень строго относились к выбору жизненного пути. Так что вряд ли что-нибудь поменяется.

Интересно, а в Кранаре разрешают менять специальность? Но не хотела бы тут жить, конечно.

А такая резьба по дереву, как в Талис, тут тоже есть?

И где же Одвин с Каей? Понятно, что их опять для удобства повезли отдельно, вот только куда?

В Ратхор приехали на следующий день, вечером. В города не заезжали, останавливались только на заправках.

Под конец пути машина долго поднималась и кружила по горной дороге, и Еса, глядя на каменно-лесные склоны и белые вершины, представляла, что они кейнорские, что отправились вовсе не на север. Солнце, правда, в этом мешало.

Ратхор оказался тусклым: высокие серые и блекло-желтые здания, серый асфальт, нет деревьев. Закатное солнце просвечивало сквозь облака тускло-желтым. То и дело проносились черные и серые машины, завод выпускал черный дым, река напоминала сталь и казалась неподвижной. Еса увидела ее, когда проезжали по мосту, и потом еще вдалеке. Зверей не заметила.

А воздух был очень сухим, хотелось пить, и губы пересыхали.

Дома в кранарской столице кирпичные, у некоторых углы сглаженные, и от этого здания похожи на башни чуть-чуть. Кирпичи напоминают стежки, так что высотки словно вязаные: чтобы ратхорцы поменьше мерзли. Все каменное, тесное. И огромное. Никак этот город не заканчивается, и кажется, будто до него гораздо меньше ехали, чем по нему.

Свернули в частный сектор, и скоро впереди открылись автоматические ворота. Теперь удалось хорошо рассмотреть и дом, в чей двор привезли: деревянный особняк высотой в три этажа. С узорами-елочками на стенах, с железным козырьком над дверью, похожим на крылья орла, он казался не домом, а скульптурой.

Деревянная скульптура. Ну, по крайней мере, не талисская.

Когда Есу и Нира выпустили, к машине подошли двое крепких высоких охранников, а со стороны ворот залаяли огромные собаки, два мощных кудлатых пса, белых с черными пятнами. Оба сидели на цепях.

В Кайрис такое бывает: там местные собаки не так разумны, как те, которых с собой привезли алдасары. Но чтобы собак в Ориенте привязывали? Тем более не в Талис, а в Кранаре.

Лай у этих собак монотонный, вроде бы даже без слов. Неужели неумные?

Охранники обыскали. На лук Нира, который он в пакете нес, посмотрели странно, но стрел не нашли, поэтому разрешили оставить.

— Надо с ними защиту работы порепетировать, — сказала Еса, кивнув на собак.

— Сольем кранарцам больше информации о Талис, — усмехнулся Нир.

— Там почти все — про кранарцев.

— Побольше о себе узнают.

— И что-то подправят. Ну вот, хорошо, что мы оказались здесь: мы работы улучшим.

— Только в итоге они про Кранар, — улыбнулся Нир.

— Какая разница. Что так, что так — про другую страну.

За домом зеленели кроны деревьев: ну вот, а думала, их в Ратхоре не бывает ничуть. Забор уходил далеко: здесь очень большой участок.

Из особняка вышла женщина лет пятидесяти: лицо знакомое, пухлое и слишком белое, губы плотно сжаты, глаза маленькие и очень глубоко посажены, напоминают светлую гальку, а радужки — выросший на гальке темный мох. У нее темные волосы, она полная, в куртке с меховым воротником и длинной юбке.

Она на всех снимках и по новостям всегда выглядит недовольной, даже если рассказывает о чем-то хорошем. Марта Полесски, глава центрального кранарского округа. Да́сула по-кранарски, а по-легонийски — лет-тенна.

Именно ее гуманитарные конвои были в Талис. Она распорядилась развозить продукты в Манскоре. Наверное, у центра Кранара на это больше возможностей, чем у запада: почвы получше, урожаи побольше.

А еще люди из этих гуманитарных конвоев нарочно искали студентов.

Когда Полесски приблизилась, сопровождающие передали ей папку, и у Есы замерло дыхание: а вдруг документы о переходе границы там? И медицинские заключения?

— Здравствуйте, — пробормотал Нир по-кранарски. — Спасибо, ка́рин Полесски. За гуманитарные конвои и за все прочее.

По-кранарски он без акцента говорил, свободно. Лицо Марты Полесски совсем не изменилось.

— Здравствуйте, — сказала Еса, тоже пытаясь говорить по-кранарски. — Большое спасибо. Только я кранарский не очень узнать… знаю.

Самые простые слова сейчас путаются.

А кранарский язык напоминает талисский, только понятнее: и в нем помягче произносится часть согласных.

— Добро пожаловать. Можно и по-легонийски, ничего страшного, — заговорила Полесски: акцент у нее небольшой совсем, «р» словно потрескивает и «о» каждый раз четко выделяется. Голос громкий, и кажется, если попробуешь в чем-то убедить его владелицу, легче камень, сброшенный с горы, убедить не падать. — Пройдемте за мной.

В узком темном коридоре, где по стенам слабо горели маленькие лампы, похожие на светлячков, встретил мужчина в черном сюртуке. Полесски парой фраз обменялась с ним на кранарском. Так тут странно все у них. В Легонии почти все главы льет живут в обычных квартирах, и нет у них никаких служащих.

— А ты в кафе стеснялась есть, — шепнул Нир.

— В первый и последний раз, — улыбнулась Еса.

Неужели десять дней здесь придется провести. Такая свежесть в доме, прохлада, отдает духами и сухой травой. Здесь было бы даже интересно: если бы не надо было сдавать экзамен.

С этой Мартой Полесски все непросто.

Дальше следовали за Полесски и служащим по лестнице. Перила у нее такими были тонкими, словно не из железа их сделали, а связали из ниток и каким-то образом не дают упасть. Еса коснулась их осторожно, как будто и правда могла их смять. Но нет, оказались очень прочными. И холодными.

Поднялись на третий этаж, и карин Полесски в комнату запустила.

Комната большая, в зеленых тонах, даже пол зеленоватый, словно замшелый. Впереди, у стены — темно-коричневый стол без скатерти, пустой, на нем только несколько листов бумаги белеет. По бокам — высокие шкафы, и они как будто следят деревянными глазами ручек. Пахнет чуть-чуть полиролью, а так очень чистый воздух, из окна струится свежесть, прозрачные занавески колышутся.

Карин Полесски села за стол и кивнула на пустые стулья напротив себя. Служащий остановился у входа, к нему подошла девушка и замерла, заложив руки за спину.

Одежда у нее с Полесски интересная, хотя и не очень удобная на вид. Длинные юбки. До приезда в Кранар Еса никогда вживую не видела юбок и платьев. У кайрисцев летняя народная одежда напоминает платья, но чуть-чуть совсем.

Так тихо, хоть какой-то бы появился звук. За окном, далеко-далеко, машины иногда гудят, но это не считается: неживые у них голоса. От труб завода, позади многоэтажек, поднимается черный дым: завод производит облака.

По лицу Полесски казалось, что она сейчас выбросит всех на мусорку, заодно и дом этот выкинет, но она, видимо, такая всегда, и не знает, что существуют другие выражения лица, так-то.

А когда отдадут документы?

— Рада вас приветствовать в своей резиденции, — ну, она точно не знает, что такое радость, и неудивительно, с таким городом. Тут даже деревья почти не растут. Тонкая железная проволока внутри рук протянулась, в горле: сделали из всех деревьев скульптуры.

Ну вот, сейчас лицо будет как у Полесски. Еса опять улыбнулась.

Долго глядеть в глаза Полесски не получалось, слишком тяжело она смотрела, будто глаза у нее и правда были каменными, поэтому Еса теперь глядела в переносицу.

— Сочувствую вам, — добавила Полесски. — Вам многое пришлось перенести.

Интересно, она сюда привезла, чтобы посочувствовать? Ну, тогда кранарцы прямо-таки душевные. Или Полесски учится сочувствовать и подопытных нашла? Еса сложила руки на коленках и почувствовала, как даже под тканью штанов от ладоней становится жарко. То слишком холодные ладони, то слишком горячие.

— Я понимаю, что написанное на бумаге часто расходится с действительностью, — продолжала Полесски. — Да, ваше здоровье в норме, и после того, что вы пережили, бесчеловечно еще несколько дней держать вас в больнице.

И в Кранаре, так-то.

— Но правила необходимо соблюдать, и, пока карантин не закончится, вы не сможете покинуть Кранар. Я сделала для вас все, что было в моих силах. К сожалению, всех студентов здесь разместить невозможно.

Нир с интересом смотрел, но и со скепсисом, чуть опустив веки.

Вот прямо взяла она и стала заботиться о каких-то студентах. Безвозмездно. Совсем не верится.

Есть и благодарность, теплая, глупая, как у потерявшегося и найденного котенка, и не возразишь к тому же никак: ведь кто ты перед карин Полесски?

— Извините, карин Полесски, — заговорила Еса. — Спасибо еще раз: скажите, а нам что-то понадобится сделать? Все-таки как-то непривычно, ну, и неловко.

Нир кивнул.

— Я не возьму с вас денег, если вы это имеете в виду. Вы все-таки люди нуждающиеся, — Полесски пыталась говорить помягче, порадушнее, и у нее на лице даже прорезалось что-то вроде улыбки, как будто два камня сдвинулись и между ними возник узкий прогал.

Полесски прямо-таки благотворительностью занимается, ну-ну.

— Но вы можете принести пользу, — так и думала, что Полесски что-то такое скажет.

Нир казался немного растерянным, подавленным, но Есе подмигнул, пока Полесски на него не глядела. Опять он очень безобидным старается выглядеть.

— Вы ответственные, старательные, трудолюбивые. Раз отправились на Аттестацию в такой сложный регион, то действительно хотели помочь стране. К сожалению, в рамках Аттестации этого не получилось. В том нет вашей вины. Но вы еще сможете помочь нашим странам.

Пульс так отчетливо бьется в виске.

— Еса Кирлинг, — взгляд Полесски ударил в лицо, как булыжник какой-то. — Ты уезжала из одной страны, вернешься в другую, — и поскорее бы. — Кранар не вмешивается в дела других суверенных государств, — ну, разве что в дела не совсем суверенных. — Однако признание Кейнора независимым — вопрос времени, в том числе со стороны Легонии. Выводом войск Легония уже его признал. Значит, нам понадобится выстраивать отношения с новой страной Ориенты. У этих отношений хорошие перспективы, мы хорошо знаем кейнорских людей. Однако, раз Кейнор теперь в изоляции, о многих происходящих там вещах нам не известно.

Вот и все.

Злость полыхнула огнем. Сейчас не выпустить его, не показать недовольство, а то выйдет хуже: и это не от трусости такие мысли, а просто для выживания.

— Мы не знаем, как сейчас настроен народ, как на зверей повлияли последние события. Не представляем, чего ожидать от алдасаров и какие порядки царят в Кайрис. Ближайшим соседям и друзьям следует иметь понятие о том, что происходит в соседней стране.

Заберет свои осколки, Моллитан и Кейнор. Руки совсем раскаленными сделались. Ну, кранарцы войной на Кейнор не пойдут, они хитрые для этого слишком. Или пойдут, если Кейнор ослабнет? И примутся убеждать, что все хорошо и все для кейнорцев.

Полесски посмотрела на Нира. Булыжник взгляда с Есы убрала наконец-то, а то уже голову стало давить.

— Нирос Ашенур. Моллитан, твоя родина, граничит с нами. У моллитанцев с нами был конфликт, и моллитанцы ведут разработки, о которых даже в других льетах Легонии не все известно. Мы хотим себя обезопасить и узнать, что нам ожидать от Моллитана.

— Мне тем более ни о каких разработках не известно, — сказал Нир.

— Мои люди сообщили, что, судя по сведениям из твоего удостоверения личности, ты родом из Кауры. Вокруг этого города происходят определенные странности.

— Это ведь Моллитан, карин Полесски. Мы бы удивились, если бы их не было.

Тень на руинах, странные птицы: Нир обо всем этом Есе рассказывал, когда говорил о Кауре.

— Когда приедешь в Кауру к родственникам, побольше узнай о каурских биологах. О биостанции Кауры ты, конечно, знаешь.

— Немного.

Никогда не слышала. Значит, Кранар настолько интересуется Моллитаном?

— Итак, — Полесски обвела взглядом Есу и Нира. — Подытожу. Для вашего же блага я хотела бы знать от вас о внутренних конфликтах в Кейноре, об алдасарах, об отношении кейнорцев к Кранару. О зверях тоже, — ее лицо чуть скривилось. — Нет ли нападений, как работает Гвардия.

Это только начало. А потом понадобится для нее узнавать о местах, где хранится военная техника, и о всем прочем. И на такое никак не подписывалась. Вообще не училась ни на каких шпионов. От негодования в ладонях вот-вот зажгутся костры.

— От Нироса хотела бы больше узнать насчет биостанции Кауры. Насчет отношения моллитанцев к Кранару, опять же. Все это важно для продуктивного сотрудничества Кранара с Легонией и Кейнором. Пока вы живете у меня, жду от вас минимальных сведений про Кейнор и Моллитан. Желательно и про Кайрис. Не буду вас перегружать. Собирать и структурировать информацию вы умеете. Подпишете соглашение, короткое, можете ознакомиться с ним хоть несколько раз. В Кейноре будете раз в месяц встречаться с моим человеком и докладывать ему обо всем, что узнаете. Получите за это деньги. Как минимум. Также минимум — возможность устроиться в университеты Ратхора. Получить в Ратхоре работу.

Еса глянула на черный дым завода. Звучит как угроза, так-то.

В университеты. На химфак?

Конечно, не осталась бы в Кранаре. И ни за что бы не предала Кейнор. Больше никогда.

— Кто захочет, сможет в скором будущем поехать в Кайрис, — добавила Полесски.

Она думает, что Кейнор очень скоро начнет с Кранаром сотрудничать?

Но пока что официально Кранар не признавал Кейнор. Не хочет с Легонией обострять отношения.

Да, неопытная на вид. Неуверенная. И благодарная. Вот таких и вербуют.

— Сколько вы нам дадите времени подумать, карин Полесски? — Еса сжала в пальцах рыжую прядь.

— Даю время, — Полесски провела крупной ладонью, гладкой, как галька, по крышке стола. — До тридцатого амилта.

До конца лета. Как Эрцогу.

— Как только подпишете соглашение, выдам документы о пересечении границы, — добавила Полесски.

— Но других ребят ведь отправят раньше, — произнес Нир.

— Да. В Кейноре и в Легонии уже знают, что мои люди эвакуировали кейнорских студентов. Кто-то мог не заразиться и выдержать карантин лишь для соблюдения правил. Кто-то мог серьезно заболеть. Мы вовремя вернем четверых, — Одвина и Каю в том числе, ура. — Когда мы с вами договоримся, то сообщим в Кейнор, что о вашей болезни вовремя не объявили, так как боялись, что случится худшее. Не хотели портить ни с кем отношения в этом случае. Врачи подтвердят, что вы лежали в больнице. Вам заранее скажут ее номер, выпишут справки. Конечно, это касается варианта, если вы согласитесь не через десять дней, а позже. Если через десять дней, отправитесь на общих основаниях.

Заодно и кранарцам будет выгодно сообщить, что они от горной чумы вылечили двоих кейнорских ребят. И еще четверых перебросили. Ну а что не будет шрамов — наверное, скажут, что заметили язвы на самой ранней стадии.

Или все-таки шрамы они оставят? Собаки тут большущие.

— Поэтому вы не сможете пока что позвонить родным. Соображения безопасности того требуют. В таких палатах телефонов нет, родных беспокоить тоже не стоит. Мало ли что.

Мыслей в голове никаких, сплошная серость.

Даже сумерки в Ратхоре не просто синие, а серо-синие.

Мама ничего не будет знать. И с переводным экзаменом на химию тоже ничего не выйдет. Можно было бы позвонить, и даже договориться сдать по телефону: ну а вдруг, раз такие вот сложились обстоятельства. Но теперь никак.

— Ну а если мы, карин Полесски, не согласимся? — вырвалось у Есы.

С огонька негодования приподняла стеклянный колпачок и сунула щепку, чтобы разгорелся он чуть сильнее. Конечно, в голосе не показала ничего.

— Мне не нравится, когда люди не проявляют благодарности. Думаю, что вы не из таких. Если вдруг такое допустить, то объявят, что вас поймали за незаконное пересечение границы. Собственно, около границы. В Ратхор привезли для разбирательств. К примеру, вы могли пересечь границу с гуманитарным конвоем… но потом сбежать из больницы, поскольку торопились, или что там еще. Без документов.

Эта Марта специально разыскивала алдасарку и моллитанца. В газетах ведь писали про состав Аттестации.

Кранарцы выбрали тех, кто в Кейноре не родился, у кого нет с кейнорцами особых связей, чтобы легче согласились шпионить. Рискованно сразу шестерых или даже четверых вербовать. И содержать затратно, и могут сговориться, и негде спать, тем более свидетельство четверых — это уже весомо. А вот свидетельство со стороны алдасарки и моллитанца, которые, возможно, сговорились — уже не так.

Полесски не знает, насколько дорог Кейнор.

— Тогда дело займет много времени, — продолжила Полесски. — К тому же все знают, что ребята с Аттестации находились в зараженной зоне и, сбежав оттуда, или же из больницы, подвергли окружащих риску. Здесь у вас будут комфортные условия. Вы сможете сколько угодно общаться со служащими и со мной, когда я буду вас посещать. Нам можно верить, мы не враги. Да, я вынуждена принимать меры, которые вам не нравятся, но для вашего же блага. Я собираюсь налаживать отношения, а не запугивать и изолировать. Того же хочет Кранар. Теперь, — она развернулась к служащим, и Еса едва не вздрогнула, только скорее от напряжения. Совсем забыла, что тут еще есть люди. — Покажите комнату молодым людям.

Комнату. Ну, две комнаты выделить — уже роскошь, конечно. Щеки потеплели. Нир просто смотрел на свои руки.

— Легонийская молодежь нравственна, что не так? — добавила Полесски. — Располагайтесь. Советую согласиться за десять дней. Если согласитесь позже, придется отправлять вас не раньше, чем в первый день осени.

Еса села на край кровати и обхватила рюкзак. Комната темная, лампочки тусклые. Ковер какой-то, картины, статуэтки. Телевизор.

— Не хочу шпионить, — сказала Еса. — Я хочу жить спокойно, и еще сыр.

Наверняка тут и прослушка есть.

— Без вести найденные Мартой Полесски, — Нир сел рядом, сложил руки на коленях, потом тетрадку вытащил с черновиком и написал:

«Есть идеи, как сбежать?»

«Скоро будут».

«Кранарский правитель наверняка все знает, — добавил Нир. — Он в любом случае на ее стороне. Марта не беспокоится, что тут повсюду будут наши отпечатки пальцев. Не боится, что здесь будут обыски, что кто-то ее выдаст из служащих».

«Точно. Марта очень уверенная. Она, наверное, еще и за разведку отвечает. Как-то убедила главу Кранара, что без этих мер не обойтись».

«Собаки еще эти странные. Неразумные, что ли».

«Можно разумных зверей приманить. Волков-гвардейцев».

Танер Эсети дал рецепт приманки перед тем, как Еса поехала в Талис. Еса эту приманку сделала вместе с ним. Там смешано разное, пахнущее привлекательно для волков. И анисовое масло, и мускус, и ладелия, отдающая падалью, и что-то еще.

«Хотя зверей на улицах нет», — добавила Еса.

«Ну, да. И гвардейцы ничего не сделают, — согласился Нир. — Может, собак как-то прикармливать».

«Если нас на улицу пустят. И собаки слишком злые. Тем более они сидят рядом с постом охраны».

«Тем более мы не Марта, чтобы кого-то прикармливать».

— Все странное. Неловко немного, — уже вслух сказал Нир, глянув на свою кровать. Ну, хотя бы дали не одну.

— Мы ехали напротив друг друга в поезде, — напомнила Еса. И в одной машине, но там не переодевались и толком даже не спали: сейчас из-за этого в сон потянуло, и защипало в глазах. — Какая разница? Мы и правда придумываем очень много лишнего. Вещи одинаковые, а думаем, что они разные.

Нир почесал затылок, потом улыбнулся и кивнул.

Луи не во всем понимал людей: и в этом его хорошо удается понять.

21 паиса, Эрцог

— Уйди и займись делом, — сказал Беналь.

Они с Юнной Эсколь и Керетелем сидели у экрана летнего кинотеатра, а больше на фильм никто и не пришел.

Окна в домах здесь почти не горят, точно здания засыпают по ночам, а не спят лишь фонари и местные жители. Шуршат заросли, кричат совы, но со стороны палаточного городка, где живут беженцы из приграничных городов — ни звука.

— Если я уйду, этот фильм отменят, — Эрцог лег и занял сразу две скамейки для зрителей, а потом не удержался и слегка поточил о них когти. Их кончики уже затупились, и это раздражало, как грязь в меху. — Его и так смотрит слишком мало людей.

— Я надеялась, что его отменят, — Юнна достала тетрадь и положила ее, развернув, на колени. — Но да все равно тут нечего делать. Мьенелю повезло, хоть выбрался из этой дыры.

— Зато мы не в больнице, — заметил Беналь.

— Еще бы в больнице заперли из-за этих художников недоделанных, вот ага, — Юнна подожгла сигарету.

Правда, кроме команды Герти, местной народной полиции, больше никто и не знает, что в Манскоре нет никакой чумы. Здесь до сих пор карантин, и несколько дней уже тишина: в отличие от городов у самой границы с Легонией. А Кая и Еса вместе с друзьями теперь в Кранаре и в безопасности. В первые дни карантина Эрцог пытался их разыскать, но в больницу их увезли далеко, так что ничего не получилось.

Дым добрался до ноздрей, и Эрцог уткнулся носом в лапу. Запах у этих сигарет слишком горький и въедливый.

— Мне вот все интересно, — сказала Юнна. — Им чего, по правде так мира захотелось, или они про Луи как-то выяснили?

Она кинула окурок в заросли и начала рисовать в тетрадке. Странно, что в Талис бросают мусор прямо так, да еще и горработников здесь почти не увидишь.

Карандаш Юнны Эсколь двигался легко и быстро, как играющий олень. С ножом она управлялась так же ловко.

— Да кому он нужен, — махнул рукой Беналь. — И кто бы им сказал?

Юнна глянула на Эрцога с недоверием, а Эрцог прищурил глаза и стал умываться. Да ничего она не докажет. Она и сама, конечно, не очень-то верит, что кто-то смог бы попытаться спасти соперника.

Беналь вообще-то прав — кому он нужен, этот Луи, чтобы его спасать. Просто с врагом нужно драться честно, а не ждать, когда он умрет от потери крови.

Экран засветился серым.

В следующий час было интересней следить за лицами Беналя, Юнны и Керетеля и слушать ругательства Юнны, чем смотреть на экран. Там все менялось так быстро, что скоро Эрцог перестал понимать, что происходит. А еще с экрана ничем не пахло, и без запаха все чудилось плоским.

— Я вот не понимаю, чего ты это смотришь? — спросил у Юнны Беналь. — Раз твой художественный вкус…

— Забить таковое художество, да не на стенку, а в подвал, — махнул рукой Керетель.

Эрцог, умывая морду, потер усы. Губа инстинктивно дернулась вверх, когда лапа слишком сильно прижала вибриссы.

— Это важно, — ответила Юнна. — Я после этого остро хочу создать что-то нормальное. Источник, вроде как, вдохновения.

— Эти твари! — кричал с экрана худой человек в обносках. — Они, эти твари, сожрали мою дочь на моих глазах. Раздавили всю мою коллекцию заспиртованных глаз. Как я их долго…

Когда прозвучали выстрелы — записанные, а не настоящие — Юнна скривилась.

— Скажу Мьенелю, когда он вернется, что беру свои слова обратно, — пробормотала она. — Пусть лучше снимают про борцов за нравственность, вот ага.

Со стороны палаток тоже хлопнул выстрел.

— Да не стрелял никто, — крикнул Беналь. — Угомонитесь, а.

Про Мьенеля отлично отзывались в Легонии до того, как он возглавил сепаратистов. Он очень много всего сделал для Талис. Правда, Луи сказал, что Мьенель хочет передать Талис Кранару, но непонятно, откуда он это взял. Сколько Эрцог ни встречался в последние ночи с командой Герти — а на самом деле с командой главы Талис — понял лишь то, что вместе с Мьенелем они за свободу своей страны. Конечно, эти люди подозрительные, и с Луи они обошлись неправильно, а еще они поддерживают странный и вредный народный промысел. Но все-таки они помогают людям.

Эрцог лизнул подушечки лапы и отдернул морду. Здесь улицы настолько грязные, что подушечки от этой грязи стали мерзко-солоноватыми. Лучше сначала добраться до речки.

Уже получалось бегать — не очень быстро, но от радости все равно чуть перехватывало в груди. Ветки елок нависали, как лосиные рога, и иногда касались спины или лопатки Эрцога. Кругом еще стелилась уютная темнота, и лишь на полянах было видно, что небо уже начало светлеть. Мокрая земля прилипала к шерсти, а когда Эрцог наступал на мох, холодная вода собиралась вокруг лапы.

Вот и вкусный запах оленей — самки с двумя мелкими — и отпечатки раздвоенных копыт на влажной хвое, на почве, на мху. Издали горьковато пахнет дикими козами-меналами, а вблизи отдает сыростью и грибной вязкой свежестью. На пнях растут опята, под соснами — лисички и сыроежки. Эрцог потерся о них мордой, забирая грибные запахи и делясь своим. Затем поточил о дерево когти. Других больших котов здесь нет. Конечно, эта территория не будет по-настоящему личной, но становится гораздо уютней и уверенней, если поставить метки.

По Кейнору и по личным территориям, конечно, соскучился, но думать про это некогда. И незачем. Эти земли сейчас все равно ни у кого не отбить.

На нижних ветках у некоторых сосен хвоя серая и скрученная, и у некоторых кустарников тоже. Травоядные от этой пораженной хвои держатся подальше, и вообще их тут мало. А вот внизу, под больными ветками — следы очень редкого зайца. Юнна говорила, что это пагульмы, и что их почти всех уже съели.

На берегу реки Эрцог понаблюдал за рыбами. Крупных маревок здесь и правда водилось очень много. Правда, в этой части реки, особенно по ночам, встречалось много и хищных туругл. Они верткие, остромордые, длиной с лапу.

Одна туругла, хорошо различимая в прозрачной воде, пронеслась над каменистым дном, кинулась на плотву и разгрызла. Зато маревок даже туруглы не едят.

Там, где ветки итьмы, колючие и резко пахнущие горькой хвоей, опускались к воде, туруглы не плавали. Хм. У рыб, что охотятся ночью, отличное обоняние. Вот в чем дело.

Эрцог откусил ветку итьмы и сунул ее в воду рядом со стаей туругл, что рвали на части карпа. Хищницы разбежались, но, правда, не отпустили ни клочка добычи из длинных пастей.

Эрцог наступил прямо в воду, и гибкая туругла кинулась вперед. Опустил в речку ветку — туругла тут же отпрянула. Вот и отлично.

Обещал не покидать Талис до конца испытательного срока — иначе Мьенель объявит, что инрикт испугался и сбежал. Но если как-нибудь здорово помочь Талис, то, скорее всего, талисцы отпустят в другую страну.

Волчица Хагру и одноглазый волк Лагера скалились на Эрцога — а голова теплела от азарта, смешанного с радостью.

Луи сказал, что эти волки законопослушные, и это оказалось правдой. Вот только люди относятся к ним не очень-то законно. Сначала убили много копытных на их территории, а после этого начали истреблять и самих волков, когда они стали красть из актариев домашних животных. Просто у волков не осталось выбора — на соседних землях либо водятся тахры, либо мало еды из-за людей-охотников. А далеко перебираться они не хотят.

Но теперь у них выбор есть.

— Ну и отлично, не слушайте, — весело сказал Эрцог. — И дальше грейте своими шкурами не себя и мелких, а человека. А могли есть рыбу. Большую и вкусную.

Вообще-то шубы давно уже делают из неразумных овец — или из мелких лесных зверей там, где овец разводить не получается. Но в Талис для шуб до сих пор убивают крупных разумных зверей, например, волков или тахров — хотя и очень редко.

— Рыбу? — волчица показала пасть с оскаленными клыками, затем почесалась. — Ты здесь долго прожил, кошак из Кейнора? Здесь тебе не Кейнор с форелью и чем там еще. Местная рыба самих нас сожрет.

— Вот и нет, — и Эрцог направился туда, откуда ветер приносил речной свежий запах. — Идем.

Вожак огрызнулась.

— Почуй и посмотри сначала, — Эрцог направил уши вверх, а усы — по ветру.

Волки все-таки отправились за Эрцогом к реке. На берегу Эрцог остановился, потом пробежал по мокрым камням, отломал ветку итьмы и постоял с ней у воды, дожидаясь, пока не подплывут туруглы. Туруглы не приплыли. Уже наступило утро, хотя и пасмурное, и они стали реже охотиться. Ну вот же каверзные, чего им стоит подплыть?

— Пошли, Хагру, — сказал Лагера, нюхая воздух. — У него с головой непорядок. Или давай съедим его, что ли. Хотя он бывший тирниск, нельзя его сейчас есть. Никакого проку.

Тогда Эрцог прыгнул в воду, оглушил пару маревок и вытащил, а потом уселся и обвил лапы хвостом для тепла. Волчица посмотрела на рыб с брезгливостью, волк наклонил голову и принюхался.

— Вот интересно, если тирниск себя убьет, его посчитают преступником? — спросил Лагера.

— Он и так преступник, — ответила Хагру. — Еще и безумный. Достал ядовитую рыбу. Думаешь, я не знаю, что это за рыба?

— Не знаешь, — Эрцог прищурился. — А она вкусная.

— А ты безмозглый.

— Смотри.

Отлично запомнилось, как с этой рыбой обращался Вагрев. Эрцог разорвал маревку и вынул внутренности, затем с осторожностью подцепил когтями черную пленку у края и потянул. Пару раз она обрывалась, тогда Эрцог подцеплял ее с другого края и снова тащил. Там, где пленка оторвалась не до конца, соскреб когтями. Вырвав маревке жабры, Эрцог подхватил рыбу пастью, окунул в воду, потом повторил все со следующей. И, сполоснув лапы, съел первую маревку. По вкусу она напоминала карпа — Вагрев говорил, что это близкие виды.

— Хорошо, интересный способ самоубийства, дальше что? — волк растянулся на земле. — Нам ждать, пока ты окоченеешь? Ты нам подсказал способ убиться, чтобы люди не мучали? Ну, спасибо. Мы здесь вообще-то живем и знаем.

— Скоро вернусь, ожидайте, — весело сказал Эрцог.

— Да спасибо, падаль мы и без тебя найдем.

— Без меня только падаль вы и найдете, — ответил Эрцог. — А ветки итьмы отлично отпугивают хищных рыб по ночам.

Книгу про Моллитан Эрцог забрал из рук у Керетеля, а он сказал какие-то непонятные вещи.

— Делом займись, — посоветовал Беналь, спустившись с девятого.

— Я ночной, — ответил Эрцог. — Днем я мало работаю.

Правда, сейчас почти сумерки — столько облаков, что солнце через них не пробьется, даже если вооружится огромными когтями вместо лучей. И идет дождь, от которого закладывает уши. То становится сильней, то почти перестает. А еще в голове шумит от генератора.

— Так и мы дневные, а ночью все равно делом занимаемся. Когда о продвижении доложишь? Или тоже захотел ошейник?

— Скоро все сами узнаете, — ответил Эрцог.

Развернул лапой книгу на середине и пролистал. Ага, дурманный шатер — у этого кустарника красная кайма на листьях, а если долго пробыть у него под ветками, начнутся галлюцинации. Эрцог почти уткнулся мордой в книгу. Запах от нее шел такой знакомый, бумажный, здоровский, и от страниц до сих пор чуть пахло Каей.

Ядовитые лианы, деревья, кустарники моллитанской Долины. Их фотографии, описания, зарисовки. Многое получилось выучить заново — и только бы больше ничего не забыть.

Луи говорил, что после Кайрис вернется в Манскор. Просил его дождаться — разумеется, лишь для того, чтобы у него был проводник в Моллитане, разбирающийся в долинных растениях. Он думает, что добьется чего-то в Долине. Ничего у него не получится.

Наверное, он видел недавние разрушения в Кайрис из-за вьорта, а может быть, даже под них попал. Они ему, конечно, не навредили, если только на него что-нибудь не рухнуло.

Рядом простучали шаги. Ну их, этих людей. Обойдут.

Кончик хвоста сдавило — и свело весь хвост, отдало в лапы, неприятно и кисло. Эрцог поднял голову и огрызнулся.

— Хвост не развешивай, — сказал один из команды, проходя к столу.

Здорово, что с этими людьми удается пообщаться. Они не слишком-то, правда, общительные, но все равно в их компании не очень одиноко. Эрцог положил лапу на лапу и опустил голову, а человек отвернулся — отлично, применит иллюзию. Правда, оказалось, на самом деле он отвернулся, чтобы достать бумаги и вемхо.

Лапы неожиданно ослабели, хвост заметался по полу. Скрыться. Спрятаться.

Лаохорт. Совсем близко. А если удастся что-то спросить?

Умом понимаешь, что все очень здорово, а горло будто скручивает, болит в груди, и хочется завыть. Подрагивают лапы. Из них будто достали половину костей. Сердце стучит, точно его заменили на косулье.

А человек лишь слегка улыбнулся и откусил от вемхо.

Эрцог поднялся, шагнул вперед, и когти выдвинулись. Еще один шаг. Как будто в первый раз лаохорта встретил, ага. Это же Легония? Прилетел взглянуть на Манскор, который его войска не сумели завоевать?

Страх все острей. То непонятный жар в ребрах, то холод в лапах. Точно раскалываешься на себя и дрожащее никчемное существо.

Эрцог огрызнулся, кинулся к окну и поставил лапы на подоконник, чуть не смахнув оттуда кружку.

— Э, полегче, — раздалось позади.

Никаких лаохортов снаружи, у штаба, не видно. А страх все равно очень сильный. Эрцог повел вперед вибриссами, насторожил уши.

Лаохортов нет, а вот рядом с грузовиком на бетоне лежит мертвая рысь. Команда Герти, что ли, притащила? Ничего такого не чуял, когда пришел.

— Слез оттуда. Быстро.

Что же с ней приключилось? Нет половины морды, бок уже отчасти прогнил — видно ребра. Торчат серые кости лап. Окно закрыто, и запах через стекло не учуять — к счастью. Еще так странно лежит, опустив искалеченную морду на лапы, как будто уснула.

Или это опять их промысел. Но они же не используют несвежие трупы?

Рысь подняла голову и открыла единственный глаз — сверкнувший желтым, как солнце, глаз без зрачка. Лапы соскользнули с подоконника, Эрцог отскочил.

Самоконтроль — отличная штука. Ага. Когти царапнули по полу. Сердце стучало так, точно Эрцог прямо сейчас бегом спустился с горы.

— Я же говорил, слезай быстро, а ты, — донеслось как через стенку. — Тьфу ты. Трусливая кошка кейнорская. Лаохортов, что ли, никогда не видел?

22 паиса, Дайгел

— Ну серьезно, поменять батарейки в пульте? — уточнила Кита.

— Ты что, такое ответственное дело доверили, — ответил Дайгел, вкладывая последнюю. — Хотя тут не только в батарейках проблема. Парень, — и, отстранив пакет, которым едва ли не тыкали в лицо, Дайгел позвал: — Парень, там у тебя еще кое-что надо подрихтовать.

— О, хорошо, отлично, что к вам обратился, — всплеснул руками клиент. Задел и сломал тонкую ветку дерева, тут же принялся прилаживать да извиняться.

— За отдельную плату, — добавил Дайгел, поставив ладонь козырьком над глазами — вечернее солнце таращилось из-за домов да лучи свои пораскинуло, как руки. Будто само оно родом из Алеарты.

— А так починить не можете? Я же заплатил уже.

— Так за батарейки. А это за полноценный ремонт.

— Кейнорская невоспитанность, — парень пробился между тремя клиентами, стоящими в очереди: в последнее время их поубавилось, но да все равно деньги капают. — Вот поистине, и вот правы люди, все-таки с кейнорцами нечего дел иметь, просто отдайте пульт и пойду.

— Кейнорцев не зря увольняют, — сказала последняя в очереди и направилась прочь. — А эти еще и помогли талисцам.

Другой клиент остался: видать, чтобы своим пакетом мешать кейнорцам жить, заодно и видеть. Дайгел опять отпихнул пакет, усмехнулся и отдал парню пульт.

— Ладно маслом изляпать, а что ж он у тебя в приправах? — поинтересовался Дайгел. — Не по-алеартски. Надо пресное есть. А ты вот захотел съесть вкусное — и поплатился.

Басна загнала на дерево куницу, испугала лань и, виляя хвостом, уселась рядом с Дайгелом.

— Моллитанцы вон молодцы, — раздалось поблизости. — И ламейнцы.

— Гремиор-то, ламейнский, правильно говорит про Кейнор! Надо действовать!

— А в Кейнор и впрямь введут войска?

— Да лучше бы ввели, показали б им.

— Чтобы еще больше убили наших военных? На границе с Талис вон сколько полегло. Не жалеют наших людей.

Нечего было лезть к этим талисским, живут они себе и жили бы дальше. А так только люди мрут, а за что мрут?

Вот в Кейнор никто не полезет. Одно дело — отправить войска в Талис, у которой лаохорта нет и люди своеобразные, а другое — в Кейнор, где мирно да есть лаохорт. Правда, все равно на душе неспокойно, как себя ни уговаривай, что в Кейноре все будет благополучно.

Энкел забрал у следующего клиента надоевший пакет. Дайгел протянул руку к Басне и потрепал за короткими стоячими ушами: даже показалось, что до Скадды дотронулся, но пальцы остались целыми, и наваждение быстро прошло.

— Я что-то никак не спрошу, ты писать-то умеешь? — спросил Дайгел, а собака в ответ обиженно заворчала да морду потерла лапой.

— Умеет, конечно, — сказала Кита. — Она знаешь какая. Просто я ее и так понимаю. И еще она иногда пишет мне нотации, поэтому я не люблю, когда она пишет.

— А давай к тебе сейчас сходим, — предложил Дайгел. — У тебя еще не были.

— Зайдем сначала в Ваммельхол? Хотели же.

— Чего бы и нет, — на деле это Кита хотела еще раз взглянуть на свои часы, которые забрали у нее в Ваммельхол. Но да отчего бы и не пройтись по этому замку.

Басна сорвалась с места, кинулась к дереву, подхватила в пасть куницу и, вернувшись, отпустила на прилавок рядом с Китой. Куница зашипела и встряхнулась, а Кита отпрянула и прикрыла рот рукой. Да глаза широко распахнула — синие, как изолента. Басна на нее взглянула с недоумением, повернула голову набок, а куница проскочила по прилавку да умчалась.

— Вижу, она тебе и без слов читает нотации, вот да, — заметил Энкел.

— Так она же была против, чтобы ты по деревьям лазала, — вспомнил Дайгел. — А теперь ей охота, чтобы ты ничего не боялась, что ли?

— Просто деревьев я и так не боюсь. Даже слишком. А она хочет, чтобы я остерегалась высоты и не боялась всего остального, — пояснила Кита. — Заметила, как я боюсь волков, и решила вот так вот меня поддержать.

До стеклянных дверей в Ваммельхол не пошли прямой дорогой, а свернули побродить между клумбами. Еще не стемнело, и удавалось разобрать, что там растет да прочитать таблички. Вечерние звезды, цинии, осоцветы — у последних цветы и впрямь всамделишные осы, желтые с черными полосами, изогнутые, еще и будто бы с прозрачными крыльями. Тьфу на вас.

Потом подошли к огороженным клубничным грядкам. Ремонтантная тут клубника, не какая-нибудь. Здесь тебе и мелкая темно-вишневая, и бледно-красная мелкая, и большущая, размером с кулак, и плетистая какая-то — раздолье. Дайгел сорвал пару штук, Энкел тоже, потом договорились, что этого в жизни не было. Кита потянулась к ягодам, а Басна оскалилась, и Кита тут же руку отдернула. Воспитательная собака, не как-нибудь.

— Не моя еда. Мясо люблю, — глаза у Киты сразу же заблестели. — Жареное. На огне.

Потом, уже в замке, Энкел завис рядом со служащим, и, пока отвлекал его расспросами о Ваммельхоле, Дайгел ушел на лестницу вместе с Китой.

— Привет, товарищ, — сказал Дайгел, проходя мимо «галабии снежной». Вот уж Скадда бы его подкидывала да гоняла.

Кита как можно дальше прошла от паука, а Басна тронула паутину, порвала ее с краю и с несчастным видом подступила к Ките, чтобы та почистила лапу от паутинных ошметков.

— Сейчас это не пройдет, — Кита подернула плечами. — Нет. Ты не останешься несчастной, если я откажусь. Иди к Дайгелу.

Басна заворчала и направилась мимо Дайгела вверх по лестнице, к ближайшему служащему, который мыл полы на этаже.

— Нет, не надо себя выдавать, вернись, я все сниму, — проворчала Кита. А когда собака вернулась, сказала растерянно:

— Не советую заводить вот такое животное. А у тебя есть платок? Или вроде того? Я же не руками это сниму?

Ну вот уж нет, пускай привыкает. Ишь придумала ерунду какую-то — паутины бояться.

— Готовься находить кое-что похуже в старой технике, — Дайгел прислонился спиной к стене и прищурил глаза. — Логова тараканов, цивилизации паучьи. Ты им паутину ломаешь, а она не выкидывается, к рукам липнет, а там еще и яйца, они по твоей руке карабкаются и попадают прямиком в мозги.

Кита все-таки кое-как сняла паутину, держась при этом подальше от своей собаки.

— Куда бы теперь выкинуть, — пробормотала Кита. — Спросить, что ли.

— Иди, спроси, — Дайгел закинул руки за голову. — Сейчас тебя как схватят, как скрутят, за порчу паутины в камеру кинут, а там паучьи яйца по твоей руке…

Кита застыла с клочком паутины, еле-еле удерживая его двумя пальцами. Басна глядела на девчонку одобрительно и виляла хвостом, а на лестнице слышались неторопливые Энкеловы шаги.

— Ну вот, ты и вправду из невоспитанных кейнорцев, вот да, никакого сочувствия, — Энкел, подбежав к Ките, забрал у нее паутину да скомкал. Кита смотрела уже не так растерянно, но руку держала от себя подальше, как будто на ней и впрямь стадо пауков устроило гнездо.

— Отчего это? Я собаке сочувствую, — Дайгел взял Басну за лапу. — Она вон как старается, даже собой рискует. У меня тоже было домашнее животное, только ему не стоит говорить, что оно домашнее.

— Дракон, что ли? — усмехнулась Кита, держа руку позади и чуть сбоку.

— Вроде того.

Отправились дальше по коридорам. Люди, что проходили мимо, все болтали и болтали. И про Кейнор, и про Талис, и про бессмысленные переговоры с талисцами, и про гибель легонийского флота: вернее, его малой части, но по выкрикам алеартцев можно было подумать, что Легония лишился выхода к морю, не иначе.

— Кранар натворил.

— Это он вьортов морей испугал. Он Талис хочет забрать.

— Точно испугал. Он старейший лаохорт. Его вьорты ого как боятся, вот и всполошились, когда он по морю пролетел.

— Вот Легонии и насолил. Ему не выгодно, чтобы наша страна была сильной.

И чего они к Кранару цепляются. Ну был Империей, ну претендовал одно время на некоторые земли Легонии — бывшие свои, между прочим. А Легония вот как будто ни на что не претендует. Да и нечего правительство равнять с людьми.

— И наше Единство Кранару не выгодно.

Как будто оно существует, это Единство. Само слово уже на зубах скрипит. В древности у легонийцев было Единство, это да. А теперь все равно что тарелку разбить, пройтись по ней, потом каждый осколок в море обмыть, пока их не обкатает каждый по-своему, а затем сложить обломки рядом и налить в них суп. Да приговаривать, дескать, какой вкусный да сытный.

— И в Кейноре кранарского лаохорта видели! — раздалось вблизи. — Он и на Кейнор посягает!

На Кейнор, на Инис, на сигареты Акреона, само собой. Ну что, алеартцы любят, когда к ним лезут с разговорами.

— Чего еще ждали, когда столько судов отправили, а на них — кучу народа? Вот и всполошились вьорты, — высказался Дайгел. — Никаких лаохортов, что заранее пробежали по морю, для этого не надо.

— Да то был Кранар, — и не слышат ничего. — Никаких сомнений нет.

Ну и пусть несут свою ерунду, уже по ушам бьет от их голосов.

— Вот болтливые, — сказал Дайгел. — Энкел, чего вы такие?

— Другим легонийцам нравимся, — ответил Энкел. — Это ты злобноватый какой-то, вот да.

— Это месть за кейнорцев, которые вам не нравятся.

А когда вошли в зал с алеартскими механизмами да отыскали часы, принадлежавшие семейству Киты, то Кита так и застыла рядом с ними, и руку к ним протянула: но убрала, когда мимо прошла служащая.

Стрелки часов не двигались.

— Извините, — Кита направилась за служащей. — Вот эти часы... Их надо завести.

— Какие часы, эти часы? — служащая, подойдя к полке, взяла их в руки, и Кита поморщилась, будто часы из картона и вот-вот помнутся. — А, да эти сломались дней пять уже как, не удалось их завести, никак не получается, ну вот будут пока стоять, а потом уберем.

— Куда уберете? — Киту теперь саму будто вырезали из белого картона.

— А вон, — служащая указала на самую нижнюю полку, где громоздились сплошные коробки.

Так это у них столько всего поломанного? Вот уж не смотрел туда, не замечал, все сосредотачивался на экспонатах.

В самом деле непорядок, что эти часы лежат в Ваммельхоле. Кита — потомок Ренски, самого известного кранарского математика, и это часы ее семейства. Кранарские часы, а никак не алеартские. У Киты их забрали, поскольку она рано осиротела. За сохранность таких старинных ценностей она якобы отвечать не могла, раз была несовершеннолетней, вот и изъяли у нее часы.

— А у вас хоть кто-то чинит приборы? — поинтересовался Дайгел.

— Есть у нас мастера, и немало, и компетентные, — служащая поджала губы. Охотно во все это верится, еще бы.

— Я бы устроилась к вам, — пробормотала Кита. — Просто эти часы…

— Вакансий нет, — отрезала служащая. — И у нас работают взрослые люди, вот, не как-нибудь, и не надо нам давать советов.

Энкел сел на корточки, чтобы поближе рассмотреть коробки, а Кита молча стояла, сложив руки на груди.

Она улыбнулась лишь чуть позже, когда Энкел нашел свою пылеуборницу и принялся приговаривать:

— Хорошо тут тебе, в замке поселилась? Да не делаешь ничего, а? Тут вон сколько пыли кругом, а тебе налог на тунеядство скоро платить придется, вернее, мне, как твоему представителю. Ну-ка работай, будешь работать?

Вот уж эти алеартцы. Сам бы ни за что не стал всякую ерунду говорить своей камере.

— Я туда устроюсь, — повторила Кита.

Дайгел придвинул к ней поближе ее долю заработка за полмесяца. Затем Энкел придвинул к ней те же деньги. Потом Басна протянула лапу, и деньги уткнулись прямо в ладонь. Кита их машинально сгребла и накрыла ими стакан с лимонадом. Басна ткнула стакан когтистой лапой, подтолкнула его к самому краю, и Кита лишь тогда наконец-то заметила деньги, взяла их да сунула в карман.

А у нее тут всамделишный древесный дом — беседка, построенная на дубе. Приходится сидеть прямо на деревянном полу да согнувшись, но тем оно интереснее. Дышится хорошо, зеленью всякой пахнет.

— У меня больше ничего не осталось, ну, связанного с семьей, — сказала Кита. — А часы принадлежали еще прадеду, тому самому Кла́дану Ренски, математику. Их так мама любила.

— Надо, чтобы в Ваммельхоле тебя считали компетентным человеком. Тебе надо бы заявить о себе, и мы тебе поможем, вместе будет продвигаться, — предложил Энкел.

Вот уж это вечное алеартское желание лезть в чужие дела. Но продвинуться и впрямь не помешает. В следующем месяце придется совсем туго, если и дальше продолжится вся эта канитель с предрассудками насчет кейнорцев, талисцев, кейнорцев, помогающих талисцам, и всего прочего.

В ремонтном центре не хотелось бы работать слишком долго, но без работы не обойтись, и без средств к существованию. Есть мысль, как сделать эту работу хотя бы поинтереснее.

— Но не получается, — после долгой паузы проговорила Кита.

— А мы можем по Алеарте разъезжать, — сказал Дайгел. — Так о нас могут узнать получше, притом в самых разных мелких городах. Там, где нет своих мастеров, людям не до того, чтобы от кейнорцев носы воротить.

И отхлебнул напиток, сделанный Китой: имбирь, лимонад вишневый и немного алкоголя, так, для тепла. Вот уж намешала. Лучше, чем вся алеартская кухня, и ведь как-то само у нее получается, она делала не глядя, за пару секунд, да вся расстроенная.

По стене ползла крылатая насекомая тварь. Дайгел схватил ее и выпустил в единственное окошко — небольшое и без стекла. Кита хоть, хорошо, не заметила. Да и Басна.

— На моей машине, — уточнил Энкел.

— Хочешь — дождись, пока свою изобрету, я не против.

— Не очень-то я люблю разъезжать, это вы, кейнорцы, горазды, а мы нет, — покачал головой Энкел.

— Ты разок попробуй, почувствуй себя путешественником из твоих же легенд, — Дайгел ухмыльнулся. — И за аренду платить не придется, если получится с разъездами. Изменим адрес регистрации на чью-нибудь квартиру, — чего бы и нет, если не придется туда пускать толпу алеартцев.

Правда, за следующий месяц все же придется заплатить. Тот арендованный подвал стоит еще более-менее нормально, и, если с поездками не выгорит, потом придется разыскивать новый. Лучше не торопиться.

— Подумаю, вот да, — правда, Энкел смотрел с замешательством. — Кита, а ты сама в Кранаре родилась, или в Алеарте?

— В Алеарте, — ответила Кита. — Но я в Кранар часто ездила, в старую усадьбу Ренски, и еще на могилу прадеда. Я его видела совсем старого, когда была маленькой. Ему уже исполнилось сто лет. А он такой сидел добрый, угощал опалом и кварцем. До сих пор снится.

А, точно, штуки мировые.

— Это как, это в каком смысле — опалом и кварцем? — удивился Энкел и даже кружку отставил.

Дайгел улыбнулся. Вот сразу видно человека, что не бывал в Кранаре.

— Любимые штуковины, — ответил Дайгел. — Я-то в Кранаре и родился, и жил до десяти лет, и я их знаю. У них внутри орех, а снаружи — глазурь густая, и так сделано, будто настоящий камень.

— Да, — улыбнулась Кита.

Сам уже почти и забыл. Столько времени не вспоминал — а теперь во всех подробностях видно в памяти, будто выискал старую кассету да все на ней просмотрел.

— Что-то жалею, что нет у меня с собой древних позорных записей про Кранар, — добавил Дайгел, закрашивая буквы в газетных заголовках. Опять Моллитан и Ламейна выступают против Кейнора, опять теории про нападение вьортов на легонийский флот.

А еще тут есть статья про то, как Марта Полесски помогла кейнорским ребятам. Молодчина она, кто спорит.

— Чего же позорных, — возразил отец. — Когда ты мне давал почитать, они мне казались вполне неплохими.

— С ребятами-то в Кранаре вышло связаться?

— Со всеми, кроме Есы и одного паренька.

Да что же такое. Есе все так и не везет.

— Люди, которые их забрали, передали, что и Есу нашли, и того студента, но ребят потом увозили в разных машинах. Еса с тем пареньком как раз в одной машине и ехала.

Может, с машиной чего случилось.

— Вряд ли попала под обстрел, — отец будто бы мысли прочел. — Там уже спокойно было в то время, и у кранарской границы подавно все мирно. Были заметки в газете, что якобы чуму в Талис обнаружили именно у наших ребят, но там же написали, что нет доказательств. Уж если и обнаружили, и лечат, и не хотят поэтому наших беспокоить, то уж, будем надеяться, все на ранней стадии.

Затем отец промолчал.

— Я бы тебе прислал те записи, они лежат в шкафу, — сказал он, наконец.

Остается думать, что все будет в порядке, и что не будет он чересчур тревожиться.

Есу мало знал, но девчонка она хорошая, и, главное, отцу дорога.

— И как пришлешь? Что, почтовое сообщение с Кейнором откроют?

— Способ найду. Говоришь, будешь разъезжать по Алеарте? Звери-то там тревожатся, а у меня есть кое-кто на примете, кто сможет их поуспокоить. Ты ее помнишь. Вот и записи передаст.

— Неужто Скадда?

— Она тут тоже есть. Но пришлю не ее. Дайгела послушаешь, Скадда?

В кои-то веки позвонил отцу, когда она дома. В трубке затрещало, заскрипело, и Дайгел улыбнулся.

— Какие помехи, а.

Различил самые простые фразы — дескать, чего нового, чего видел интересного? Потом всякого рассказал грифонице, еще и записи для нее почитал, и показалось, будто совсем рядом она потрескивает. Потом отец сказал, что Скадда сейчас что-то начнет записывать, и зачитал несколько фраз про ее учебу. Как и о том, что Жермел, лучший из нынешних отцовых учеников, отправился к Гелесу исследовать всякие травы.

— Уж не знаю, что выйдет из этой затеи, но, будем думать, пользу она принесет. Если Гелес и не преступник, то хотя бы получше изучим малоизвестные растения. Это я от себя говорю, Дайл, а Скадда настаивает, что лучше бы Гелес оказался преступником. А еще говорит, что уже далеко летает и может в скором времени даже прилететь к границе Алеарты. И перелететь. Раз будешь разъезжать, сможете встретиться.

— Вот было бы здорово, — ответил Дайгел. — А вот знаешь, раз уж Жермел занят таким ответственным делом, и раз уж ему можно доверять, то я согласен, чтобы ты ему рассказал о моей камере. Все равно я скоро ее обнародую, а Жермел молчать умеет.

23 паиса, Луи

Между деревьями бродили приземистые мохнатые кабаны: хаккуты, так называла их Этлин Саренг. Звери-падальщики. Луи развернулся. Мясо у них непригодно в пищу: кейнорские кабаны и кони все же не так часто поедают падаль, как эти существа.

В последнее время голод не оставлял даже во сне, и лапы ступали так слабо, что удивляло, как это под ними приминается мох. Впрочем, они больше не мерзли, и пасть не сушило, но слабость так до конца и не исчезла.

Деревья здесь очень высоки, в основном это светлые сосны и лиственницы. Скрип местных птиц почти неотличим от скрипа веток. По пути через лес слишком часто приходится забираться на камни, и лапы уже от этого ноют, однако их полезно развивать. В полной силе способен очень быстро подняться на километровую гору. Необходимо возвратить себе выносливость и мощь.

Волки беспокоились, судя по интонациям. И, даже не зная языка местных волков, удалось понять, что словарный запас у этих зверей небогат. Их голоса состоят из простейших звуков, что часто повторяются. Лаохори Кайрис более тысячи лет, но кайрисские звери не стали разумными, поскольку мало общались с человеком.

Скоро Луи вернулся на поляну, усыпанную камнями, торчащими из земли: некоторые вдвое и втрое превышали львиный рост. Их очертания были гладкими, словно их обкатали громадные волны. Этлин умело маскировалась на фоне валунов: ее куртка и штаны со множеством карманов напоминали по цвету камни. Высокие сапоги запачкались, как и низ рюкзака. Ружье покоилось у ног Этлин, распознаватель тоже.

Не взглянув на Луи, Этлин вытащила из мешка убитого зайца и стала снимать шкуру, поглядывая порой на распознаватель. Она не рассказывала, но, скорее всего, в Кайрис первые такие устройства попали контрабандой вскоре после изобретения.

Луи снова перевел взгляд в небо. Все эти дни высматривал аалсоты, но замечал лишь птиц. Аалсоты должны попасться. Они — чудо.

Правда, сегодня не попалось даже просто хорошей добычи.

Луи направился в другую сторону, на этот раз через ельник. Камни здесь встречались реже, землю гуще устилал мох, виднелись желтые и бурые грибы. Вскоре Луи наткнулся на стадо местных быков. Горбатые, ростом с овцу, с длинным черным мехом и длинными прямыми рогами, они стояли слишком близко друг к другу, и, когда Луи подкрался, чтобы прыгнуть на отделившегося от стада теленка, шерстяные быки слишком быстро окружили детеныша и встали рогами вперед. Луи прошел мимо них, огрызнувшись. Один из быков подался вперед, и Луи отстранился: слишком медленно.

Быки смотрели с опаской и фыркали. Таких крупных хищников они не видели, сарги водятся севернее: тем не менее, шерстебыки осознали подобиями мозгов, что перед ними хищный зверь.

Когда Луи возвратился к Этлин, тучи плелись по небу, как огромное ленивое стадо, а ветер гнал по бокам от них клочки облаков, словно хищник — отрезанную от стада добычу. От голода сводило горло, а в лапах, казалось, истончились кости.

Этлин заранее плотно завязала мешок, в который сложила подстреленных сегодня птиц. Впрочем, все равно сильно пахло дичью, и от этого все сильнее сжимало горло. Человеку попались вкусные птицы: дикие гуси, утки. В другом мешке лежали зайцы. Луи боднул щекой колено Этлин, глянул на мешки, вновь на нее и облизнулся. Этлин покачала головой.

— На продажу, — сказала она.

Поблизости, на низком камне, она держала листок и ручку, но для общения с ней было не обязательно записывать слова. Этлин неплохо понимала и жесты, хотя не всегда обращала на них внимание.

Лапы подкашивались от слабости, и пришлось лечь. Возможно, кого-либо удалось бы учуять и с поляны. Луи пару раз прошелся языком по шерсти, но быстро утомился и ограничился умыванием подушечек лап.

Из диких животных чуял лишь лисиц, что вертелись поблизости: серых, с округлыми ушами и мордами. Этлин в начале пути назвала их песцами. Потом Луи удалось уловить запахи кайрисских белок и соболей. Никого вкусного.

Освежевав очередного зверька, Этлин сняла перчатки, достала мыло и большую бутылку с водой, а затем, тщательно вымыв руки, стала выжимать ягоды в маленькие стеклянные банки.

Снова появился запах шерстебыка: молодой самки, одинокой, больной. Ее вышло бы догнать и на слабых лапах. Луи поднялся.

И лапы сразу же подкосились, но теперь от страха. Кайрис шла между деревьев.

Луи прижался к земле, продирая когтями траву и мох. Но все же успел взглянуть на опущенную морду лаохори, скошенную, рогатую, и на окровавленную шею: и быстро отвести глаза.

Этлин скривилась, дотронулась до своего горла, отложила банку. Снова поморщилась и поднялась.

Вокруг будто бы больше не лес, а пещера, и вход завалило камнями, а воздуха становится все меньше. Стоило бы от этого отвлечься.

Луи подобрался к камню, на котором лежала ручка вместе с листком, прижатым россыпью гравия.

«Ты сбрасываешь рога?» — записал Луи и отошел.

Кайрис, прочтя, повела в сторону Луи ушами и отступила от камня. Теперь она держала голову прямо, и была видна рваная рана на ее горле. Не слишком большая, впрочем, но сквозь нее просматривалась трахея.

Земля и песок — словно разметанные огромными лапами. Вырванные кустарники, мертвая трава. Погибшие люди и мертвые птицы.

«Тархонги сбрасывают рога, как олени, — добавил Луи. — Самки, конечно, тоже. Ты сбрасываешь? И, к слову, вы линяете?»

Все еще давило внутри: однако появилось и что-то теплое. Так любопытно узнать побольше о лаохортах.

Кайрис, прочтя, посмотрела с недоумением.

— Нет, — ответила она на легонийском. — Мда.

Вот как. Луи улыбнулся.

Хотел бы еще спросить, насколько много она знает о мире. Лаохорты знают не обо всем, что известно их людям, само собой. К ним переходят знания о самом важном. О том, почему небо синего цвета, чем может отравиться человек, чего обычно боятся дети-кайрисцы. Наверное, так. Луи вновь шагнул к камню: чтобы задать вопросы.

— Синнаяра, — сказала Этлин.

Луи опустил голову на лапы, когда страх, идущий от лаохори, усилился с приближением к ней. Бежать, скрыться. Живое превосходство. Высшее существо.

С которым можно говорить как с человеком.

Так. Этлин все еще держится за горло и морщится: она чувствует то же, что и Кайрис, если та рядом. Неудивительно, впрочем. Между людьми и лаохортами слишком крепкая связь.

— Дея не отправит новую машину, — сказала Кайрис. — Не хочет еще кого-то вмешивать. Трудно найти нужных людей.

Тем, погибшим, она, похоже, доверяла больше всех.

Этлин кивнула и опустила голову.

— Раз так случилось, так и должно быть. Луи надо получше меня узнать. С тобой его не заметят. Дея тебе доверяет. Заодно ему будет полезно.

Этлин снова кивнула и приложила ладонь левой руки к правому плечу. Взгляд Кайрис на мгновение сделался грустным.

— Хорошие жесты, — сказала она. — Новые, интересные. Но это не мои жесты, хоть вы к ним и привыкаете. И у тебя нет посоха.

— Я запоминаю все самое важное, — ответила Этлин. — Не запомню — значит, не важное. Лучший посох — голова.

Кайрис развернулась и направилась обратно в чащу, а Этлин не ответила, когда Луи спросил о посохах.

Этлин несла ружье на левом плече. Временами она срывала травы, с ними — причудливые бело-красные ягоды; складывала их в небольшие холщовые мешки, затем убирала в рюкзак. Брала хвою низких светлых елок, собирала и мох с пряным запахом, покрывающий камни. Часть ягод и трав она добавляла в термос. Порой очищала побеги от мелких листьев, а сами листья резала, чтобы они сделались еще мельче, и смешивала.

Регона бы все это надолго увлекло. Мать тоже. Впрочем, растения вовсе не интересны.

Этлин не касалась Луи, к тому же старалась держаться в отдалении. Конечно, не нужно, чтобы собаки в городах почуяли от нее запах незнакомого существа.

Остановившись, Этлин показала карту: осталось чуть больше половины пути до Элутты, столицы Кайрис. Что же, быстро.

— Холсчек впереди, — сказала она. — Продам товары.

Добытое в природе здесь тоже надо отдавать в центры скупки, как в Ориенте, но в небольших городах Кайрис таких центров, похоже, нет.

Луи глянул на Этлин, затем вперед, и лег, свернувшись клубком, а после поднялся и вопросительно взглянул на женщину. Этлин покачала головой: она и в этот раз не хотела ночевать в городе.

— Оставайся тут, — произнесла она, растирая в ладонях траву, пахнущую прохладно и горьковато. — Ближе не ходи до сумерек. Скавалжи.

Не слышал о таких. Луи насторожил уши.

— Ручные птицы, большие, белые. Разумные, живут в северных городах. Могут говорить. Мало, но про большую кошку скажут. Днем видят отлично. Вечером и ночью спят. В полночь я вернусь, место помню.

Что же, здорово. Местные животные не умеют писать, но некоторые из них — говорящие. Одно уравновесилось другим.

Когда Этлин ушла, Луи запомнил ощущение магнитного поля и направился вглубь леса, где наконец-то поймал больного шерстебыка, отбившегося от стада. Названия этих зверей у Этлин не узнавал, но свое понравилось, и по-другому их называть не хотелось.

Удерживал зверя за горло, казалось, несколько часов, пока шерстебык наконец не задохнулся. Потом клыки с трудом, после нескольких попыток, разорвали толстую шкуру, и шерсть забила всю пасть. Эти существа — сплошной мех.

В сумерках шел слабый дождь, и в ушах слегка давило.

Знала бы Еса об этом походе. Встретиться бы с ней. Она хорошо умеет хранить секреты, и она поверит.

Луи, принюхиваясь, старался идти там, где было бы меньше собак, и с подветренной стороны. Повезло, что в этом актарии обитало очень мало псов: в некоторых поселениях их было много, и туда не удавалось пробраться.

Кто-то из собак сумел бы передать местным людям известия об огромной кошке: ведь некоторые кайрисцы должны понимать простейшие слова своих животных. Особенно тех, что произошли от ориентских.

Все же один из псов поднял лай, и быстро пришлось скрыться. Дальше Луи направился по другой дороге. Легкого, чуть отдающего соломой запаха Этлин не нашел, а когда чуял свежие запахи других людей, отходил подальше.

Везет, что актарий небольшой, а освещение сделали далеко не на всех улицах. При этом везде лежит асфальт.

Луи взглянул на теплицы: замечательные стеклянные дома для растений, где внутри горел приглушенный свет. В некоторых теплицах он скоро погас. Над домами расплывались и темнели очертания подстанции: но скоро загорелись огоньки у ее вершины.

Слышались совиные голоса. Скавалжи наверняка ночевали где-то в домах у людей.

Луи долго рассматривал в щелях заборов актартехнику: небольшие комбайны, дождеватели, культиваторы. От их вида хотелось мурлыкать. Взглянуть бы еще на них в действии. Так интересно: они все изобретены алдасарами, или же и кайрисцами тоже? Использовались ли детали из Ориенты?

Крыша одного из сараев опускалась весьма низко, так и хотелось забраться на нее и пройтись, но она могла провалиться. Впрочем, после стольких дней голода — вряд ли.

Актарий быстро перешел в город. На крышу одного из многоэтажных домов Луи забрался по пожарной лестнице, убедившись перед этим, что поблизости нет людей, котов или собак. Впрочем, бродячих собак здесь не встречалось, в отличие от Талис. Конечно, на прогулке псы или кошки могли случайно наткнуться на странный запах: правда, в этой части Кайрис не водятся сарги. Запах огромного зверя вполне могли бы счесть саржьим.

С высоты пятого этажа Луи окинул весь город взглядом: пусть улицы отчасти и прятались в темноте, однако рассмотреть получилось многое. Город напоминал сияющий птичий след посреди лесов, и от него тянулись линии дорог, освещенных фонарями. Теперь, когда увидел весь Холсчек сразу, побывал в нем по-настоящему.

Затем Луи прошел по городу, избегая ярких живых запахов и прячась при случае в подворотнях. Из окон и изредка на улице звучала речь то на непонятном языке — по-кайрисски — то на легонийском. Разговоры были короткими и неспешными, такой вела и Кайрис с Этлин. Порой слышались шаги и постукивали кайрисские посохи.

Часть вывесок была на легонийском. Над дверями одного двухэтажного дома в фонарном свете белела надпись «Гостевой дом Айты». Рядом с домом не обнаружилось слишком свежих человеческих и звериных запахов. Луи осторожно заглянул в окно первого этажа, поднявшись на задние лапы, и коснулся карниза передней.

В окне виднелась комната с черными стенами, на которых висели портреты и связки еловых веток. Люди сидели в креслах, кто-то расположился на деревянном полу. Среди них, помимо кайрисцев, было много светловолосых алдасаров.

Низкий стол загромоздили коробки с едой: Этлин порой приносила такие из городов, иногда угощала. В углу стояло множество посохов. На скамье, накрытой пледом, ближе к окну, у которого затаился Луи, сидели трое детей лет семи вместе с кайрисской женщиной. Хорошо удалось рассмотреть ее черные волосы, широкий нос, раскосые глаза.

— Раньше мы считали, что горы — могилы древних двухголовых великанов с копытами на ногах, что до людей населяли землю, — она заговорила, и ее певучий голос заставил затихнуть все остальные. — И что эти могилы охраняют подземные птицы, дышащие огнем, какие прорываются на землю, если чуют, что их хозяевам грозит опасность. Потом мы узнали, каковы на самом деле вулканы. Раскаленное вещество возникает в глубинах земли и выходит наружу через вершины гор. Но мы все равно должны помнить наши старые поверья, ведь это наши предки их создали. Они, как и мы, хотели знать всю правду о мире и не могли жить с незнанием, поэтому и закрывали его, создавая легенды. Но мы теперь знаем. И в загробном мире, когда с нас спросят, мы расскажем, сколько знаний приобрели.

Остановив рассказ, она протянула детям по деревянной коробке с едой. Пока они ели, зазвучали другие голоса. Песни, стихи: непонятные, со странными сюжетами, переходящими один в другой. Со множеством сравнений и образов. Про северное сияние, про старинных мудрецов, про числа, про поиски, про горные вершины. Кто-то обсуждал математические теории. Когда все замолкли, женщина продолжила:

— Нас там встретит огромная тархонжица с рогами до небес. Чем лучше человек, тем выше он поселится на этих рогах, где растут леса и стоят дома. Тархонжица покрыта мхом, ее глаза закрыты, бока вздымаются, и лежит она, подогнув ноги и опустив голову на небесные голубые травы. Те, кто были при жизни преступниками, или те, чьи знания Ангули и Латиху сочтут слишком малыми, будут жить не на рогах, а в долинах, в одиночестве, блуждая в тумане, не встречая друг друга, и будут они иногда видеть гигантскую тархонжицу через туман, покрытую мхом, и страх их окутает. А когда придет конец мира, Латиху разбудит тархонжицу, и она встанет и расколет мир ударами копыт.

Неплохо в таком случае быть преступником. Будущее для таких людей — или зверей тоже? — звучит наиболее заманчиво. Так интересно и спокойно.

— А если после смерти будет не так? — спросила одна из детей.

— Тогда мы даже после смерти получим новое знание, — ответила женщина.

И опять замолчала, и снова в комнате стали рассказывать стихи, обсуждать истории.

— …а здесь смысл таков…

— …погружение в неизвестность, которое влечет за собой…

— Не многословь. Тишина. Кто расскажет суть тишины?

— Я, — девушка подошла к тому, кто спрашивал: пожилому кайрисцу. — Люди оживляют мир. Оживляют и слова. У каждого слова есть сила, — она старалась говорить размеренно, как Этлин и некоторые из собравшихся. — Надо думать над словами. Оживлять только нужные. Не оживлять сорные.

Собеседник кивнул. Девушка улыбнулась, подбежала к посохам, взяла один из них и, достав перочинный нож, стала что-то на этом посохе вырезать. Луи присмотрелся, но так ничего и не заметил. «Лучший посох — голова», сказала Этлин. Они изображают нечто памятное, стало быть. Хорошо, что не используют кровь. Хотя у талисцев, конечно, занятный промысел, и смысл в нем, пожалуй, имеется.

— … северное сияние — символ зарождающейся надежды.

— Цвет земли в этом рассказе многократно называется черным. Неспроста. Героиня думает, что земля — это символ смерти. Ее родные умерли неизвестно где, ушли в землю.

— Сильный дождь, множество дождевых капель — как аллюзия множества идей, что пришли к нему в голову.

При следующей встрече стоит о многом спросить у Есы, если не все, что заинтересовало, удастся прояснить.

Новый запах человека. И не один. Стоит уйти.

Запахи подбирались все ближе, вместе с шагами и перестуком посохов. Луи осторожно прокрался по темным зарослям и быстро перебежал дорогу, миновав пятно света. Не заметили? В груди что-то сжималось — впрочем, не тревожно, скорее приятно, и в лапах теплело. Они несли все быстрее.

Снова через заросли. Гул двигателя поблизости. Свет фар впереди. Луи забежал за кустарники, лег. Стукнула дверь подъезда, совсем рядом возникли запах и шаги человека. Он не заметил. Так здорово. А если поймают, передадут в Легонию?

Луи снова перебежал через дорогу и направился на запад по ощущению магнитного поля.

Передадут в Легонию. Или просто на месте снимут шкуру.

В лапах еще больше силы и тепла — точно почуял отличную добычу и она вот-вот попадется.

Шорис говорила о саморазрушении. О том, что стоит получше контролировать это стремление. Впрочем, о нем не задумываешься, если не возникает повод. И оно не беспричинно.

Запах костра и мяса Луи уловил еще у окраин актария.

От горящих веток местных растений запах всегда шел особенно густой: терпкий и масляный. Мясо отдавало горьким смолистым привкусом сожженной кайрисской хвои. Этлин ела не только его, но и еду из деревянной коробки: что-то овощное.

У Этлин спокойное и безразличное лицо. Кажется, даже о своих умерших она не переживает так, как прочие люди.

Луи толкнул ее руку лапой, попытался развернуть ладонь. Этлин никак не отреагировала, тогда Луи толкнул саму коробку, набитую до верха, и сперва понаблюдал, наклонив голову, за тем, как поворачиваются куски еды в коротком полете, а после съел все упавшее с травы. Оказалось довольно вкусно, хоть в коробке и не было ничего, кроме овощей.

Луи взял ветку в пасть и поскреб по земле, а Этлин дала листок и ручку.

«Скоро появятся сарги?»

Этлин кивнула.

«Их мало? Опасаются людей?»

Вновь кивок.

— Сейчас они одиночки, осенью соберутся в стаи.

«Зачем вам посохи?» — добавил Луи.

— Сам узнаешь. Неудобные штуки.

Что же, так интереснее. В общем-то понял, осталось лишь удостовериться.

Ночной ветер стал пронизывающим, и Этлин достала спальный мешок. Луи свернулся ближе к огню, хорошо умылся, затем подобрал под себя лапы и прикрыл глаза. Огонь, как живой, бился на ветках, пригибался и вскакивал, сыпал искрами.

У бока тепло: так, будто рядом Шорис. Но все же не удается по-настоящему вообразить ее рядом, нет того влекущего запаха: пахнет только костром, землей, птичьими перьями и человеком. Чужая земля.

До конца испытательного срока времени пока достаточно, впрочем, это похоже на иллюзию. Кому недостаточно, так это Эрцогу. Три месяца он и заслужил, бесполезнейшее существо.

Разумеется, выживать в одиночку для него будет не лучшим выбором. В одиночестве и в постоянном ощущении опасности Эрцог быстро потеряет рассудок, и сам это понимает. Команда Герти — не лучшая компания, но для Эрцога, должно быть, лучше такая, чем никакой. Так что он не сбежит из Талис.

Пожалуй, для него жизнь в одиноких долинах под ногами гигантской тархонжицы действительно стала бы наказанием.

24 паиса, Скадда

Скадда глянула на восходящее солнце и сделала круг над речным островом. Никаких львиц на нем так и не заметила, а под густыми кронами даже самую яркую шкуру не получилось бы рассмотреть, поэтому Скадда приземлилась на поляну: остров ведь маленький, можно успеть обойти его, пока есть время до встречи с Рагнаром.

Но Ивири показалась сразу, ярко-рыжая среди темной зелени и почти черных стволов. Львица шла быстро, плавно и одним точным ударом обламывала любую ветку, мешающую пройти. Перепрыгнула маленький ручей, взяла в зубы шишку, кинула в воду и, проследив, утопила ее парой быстрых ударов лапы.

— Это ты так долго искала мой остров? — спросила Ивири и потерлась о кустарники. — И откуда летела?

— Из Тарлента, Аратты, Леоды и многих других городов, — ответила Скадда. — А сегодня лечу в Енкорию.

— Точно, знаю такую, — Ивири вылизала лапу от мокрой земли, а потом покаталась по травам. — К которому из гвардейцев тебя послали?

— К Сотулу.

Ивири повела ушами в стороны и наморщила нос.

— Ты очень удачно ко мне прилетела, и ты хорошо помогла, так что слушай.

— А в чем я помогла? — с интересом спросила Скадда, вздернув уши. — Когда ты пришла на Каменный Коготь, ты говорила про Эрцога, а еще ты ходила по его земле, но при чем здесь он?

— Слушай, — Ивири поднялась, вся в травинках, и быстро наступила на лапу Скадды. Ее лапа оказалась тяжелой, но и мягкой. — Ты прилетишь вся усталая и сонная, и Сотул предложит тебе, как всем новичкам, заночевать в пещере. Не соглашайся. Там много насекомых, многоножек и пауков.

— Здорово, — Скадда снова подняла уши торчком. — Я прилечу туда очень-очень быстро. Спасибо.

Ивири усмехнулась и прикрыла глаза.

— Как знаешь. Потом расскажи, как тебе оно понравится, только сначала стряхни со шкуры всякую мерзость. А то они, знаешь, в уши еще могут заползти и только на следующий день вылезти, — Ивири села и начала приглаживать полосатую шерсть языком. — Просто ты помогла Эрцогу, а он мне нравится. Я ему про это не говорила.

— Почему? Ты что, жила с людьми? — Скадда выставила уши торчком. — Это только у них бывает такая ненужная скрытность. Я знаю, потому что я как раз с ними жила. Но я не набралась у них всяких ненужных привычек. Почему ты ему не сказала?

— Я его побаиваюсь, — взгляд Ивири стал сосредоточеннее. — Я его плохо знаю, не совсем ему доверяю. Эрцог — незнакомый и опасный зверь, как бы он мне ни нравился. Он всегда слишком нервничал, когда со мной встречался. Да и не думаю, что я одна ему нравилась: он постоянно бегал за всякими келарсицами, — Ивири вгрызлась в шерсть и, отфыркиваясь, что-то выкусила у себя из шкуры. — Правда, когда он добился испытательного срока, я стала сильнее его уважать. И он мне тогда сильнее понравился. Но я все равно с ним опасалась заговорить, да и ему было не до разговоров.

Вот еще, бояться Эрцога.

— Он интересный, — сказала Скадда. — Показал мне много всего в Экере, рассказал про Саргона Генлинга. Не страшный. Ну и что, что у него ярость от вкуса крови. Я же к нему в это время не лезу.

Ивири насторожила уши.

— А расскажешь про него? Я как раз хотела у тебя спросить побольше про Эрцога. Расскажи, что ему интересно.

— Мне пора лететь, — ответила Скадда. — Но, если бы я не была будущей гвардеицей, думаю, встретилась бы с ним в Талис. Особенно если бы он мне нравился, ну, как грифон, или как лев, или кто он там.

Там продолжается война, но слышала, что легонийцы то ли отступили поближе к границе с Талис, то ли их туда оттеснили. Наверное, люди очень скоро закончат сражаться. Все-таки они ведь самые разумные существа.

— В Талис он сам все сделает, — сказала Ивири. — Я ему только помешаю и стану отвлекать. Попутного ветра, и покружи над поляной, как будешь улетать, хорошо? Мне нравится сравнивать, как летают разные грифоны.

Скадда распушила мех на груди и встопорщила крылья.

— Я летаю очень здорово. Но ты же не разбираешься в полетах. Как ты сравнишь?

Ивири просто прищурилась и вытянулась в траве.

— Слушай, а если вы, кошки, такие чистоплотные, зачем вы забираете в шкуру столько запахов? — спросила Скадда. — Зачем кататься, если ты потом от этих запахов будешь мыться?

— Как будто ты разбираешься в запахах, — с усмешкой ответила Ивири.

— Ответь, а то клюну и не покажу, как летаю. Наверное, ты хочешь их получше изучить, но они тебя начинают раздражать, когда их много?

— Ты ответила за меня, чтобы не показывать свой полет? — Ивири прищурилась. А Скадда все-таки показала ей, как правильно летают лучшие ученики гвардейцев.

Когда крылья сложились, показалось, что это куски шифера: такого же, как и на крышах актариев Енкории.

Скадда шла между высотками и, прищурив глаза, смотрела на бело-желтоватое солнце, что пряталось то за один серый дом, то за другой. Оно еще не слишком приблизилось к горизонту.

Лететь сюда оказалось сложнее, чем к степным городам, и поэтому интереснее. Скадда долго искаженно парила над лесами.

По улице на границе города с актарием ходили длинноногие домашние гаски: помахивали короткими неуклюжими крыльями, трясли хохолками. Такие толстые и вкусные на вид: но нет, никакие они не вкусные, они же человеческие. На домашних нельзя охотиться, и никогда раньше не обращала на них внимания. С чего они вдруг показались добычей? Скадда щелкнула клювом.

Во дворах и палисадниках здесь обитали лесные деревья. Сосны, более тонкие, прямые и высокие, чем в центральном Кейноре, и с красноватым отливом. Еще клены, ясени, дубы и липы, по чьим стволам юрко, будто мерцая, сновали к дуплам зеленохвостки и ванланки. Рагнар рассказывал, что, когда люди строили этот город, они обмотали многие деревья, чтобы не навредить им.

Лесные звери иногда пробегали мимо: то волки, то косули. Голод делался все сильнее от вида копытных: а ведь Скадда перекусила и перед полетом, и дважды во время отдыха. Обычно перекусывала реже. Мама рассказывала, что незадолго до течки сильно хочется есть: тогда все в порядке, наверное.

У условленного места, рядом с музеем енкорийской истории, Скадда увидела Сотула, серого грифона с рыжеватыми ушами и подпалинами на морде. Тот выслушал все, что поручил рассказать ему Рагнар, потом передал немного сведений для Рагнара и Тагала и довольно прощелкал:

— Сейчас — за мной. Остановишься в хорошей пещере, заслужила.

— Спасибо, — обрадовалась Скадда.

Чуть позже Скадда выглянула из пещеры, и подушечка лапы скользнула по известняку. Тут и правда оказалось отлично. Столько пауков: и еще так высоко, удобно подлетать и взмывать. Со скалы виднелась река и два ее берега: один обрывистый, в кустарниках, а другой — пологий, травяной. А еще помахивал ветками лес, в котором почти спряталось солнце.

Скадда опять заглянула вглубь пещеры.

Тут водятся и ядовитые пауки, но их легко распознать. Есть пара незнакомых видов, один какой-то белый и совсем не симпатичный, мелкий и гладкий, а другой быстрый и черный, но лучше его не трогать, красные ноги подозрительные. А вот пушистый фиолетово-желтый, сцемия, маленький и очень хороший. Ползают крупные жуки и есть одна сколопендра: жалко, что одна.

А Сотул к ним как относится?

Подлетев к реке, он опустился на вершину скалы. Лег, сложив передние лапы, и посмотрел в сторону пещеры.

Скадда осторожно подхватила сцемию, опустила прозрачные веки и полетела вниз по склону, по спирали, а опустившись к кронам, стала взмахивать, пока не поймала идущий от речки термик. Сотул смотрел с недоумением и брезгливостью: почему?

— Один из моих любимых, — сообщила Скадда, принеся к нему паука. — А ты с ними тоже играешься?

— Убери, — отстранился Сотул. Его уши нервно подергивались.

— Чего ты боишься? — Скадда с недоумением потерла клюв лапой. — Ты же гвардеец.

— Я не боюсь, мне мерзко.

Надо еще поохотиться: или все-таки не стоит? Возможно, станет очень тяжело лететь: ведь голод сейчас воспринимается как-то неправильно, можно объесться. Есть идея, как прекратить отвлекаться на добычу.

Виррсет скрипнул и глянул на Скадду с непониманием.

— Он помялся, но ты тут такого не найдешь, держи, — Скадда подвинула ему большого жука. Из-за этого жука не хотелось охотиться, потому что не хотелось его потерять.

Ну да, треснул хитин, и сам жук немного подсох, ну и что.

— Туда, куда я летаю и где они водятся, ты еще долго не полетишь, — добавила Скадда. Правда, Енкория не сильно дальше Тарлента, и Виррсет скоро туда доберется, но все равно его надо поддразнить.

— Какое тебе спасибо, — Виррсет повел головой из стороны в сторону. Он выглядел усталым, его оперение растрепалось, и шерсть на голове взъерошилась.

— Ешь давай, — прорычал Рагнар, останавливаясь рядом с ним на краю скалы. — А то сил ничуть нет. Если бы в прошлый раз не повел себя как бескрылая бестолочь, натренировался бы получше.

Сегодня Виррсет прилетел позже всех: а Скадда вылетела очень рано, перед восходом, поэтому удалось достичь Каменного Когтя раньше остальных учеников. И при этом ничуть не перестараться. Из-за этого опять захотелось полетать над городом после тренировки, ведь сил теперь стало больше.

А есть все равно очень хочется, сейчас сама бы съела этого жука, и даже ванланки напоминают гасок.

Виррсет фыркнул и, недовольно щурясь, подхватил в клюв жука.

— После заката пойдешь в лес с гахаритцами, — сказал Рагнар, а Скадда радостно щелкнула. — Поведешь их на Чантар. Гелес как раз сегодня там, и он хочет их видеть.

Здорово. Ночью — это же такая ответственность. В это время людям неуютно в лесу, и грифонам тоже. Конечно, все пройдет под присмотром волков-гвардейцев, и на Чантаре, там, где живет тирниск, точно никакой преступник не набросится на людей: но все равно ответственно. А еще, получается, не нужны никакие вечерние полеты над городом: ведь силы нужно поберечь.

— А Жермел будет? — спросила Скадда. Все никак не удается с ним встретиться на Чантаре.

— Да. У себя дома.

Алдасаров уже давно никуда не водила и гуляла по лесу только с гахаритцами. Алдасары, конечно, не могут слишком часто посещать зверей: у них свои заботы. Вот гахаритцам совсем нечего делать.

— Это алдасары? — раздался голос куницы.

— Нет, гахаритские, — сообщила вторая. Голоса зверей звучали тихо, как шелест листьев и хруст травы под лапами.

— Гахаритцы, — пробормотал олень, выглядывая из зарослей.

В полумраке никого не разглядеть, только силуэты и можно еле-еле увидеть. Ликор посветил фонариком в заросли орешника, и олень отпрянул, мотнув головой: свет попал ему в глаза.

Одно из укрытий Гелеса должно быть близко: оно на склоне Чантара, не слишком высоко.

— Эти мирные, они тут бродят, — затрещала харза.

— Гахаритцы — браконьеры, — заявила косуля.

— Не все.

— Многие — браконьеры.

— Для вас все — браконьеры, — сказал лис. — Потому что вы трусливые. Копыта у вас, вот и трусливые. Не дадут нас кейнорцы в обиду.

Скадда вертела головой, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть, а пятно фонарика прыгало, высвечивая то листья мароты, то недовольную ушастую сову, то побеги сарнатки, то голову кого-нибудь из ребят. Рядом что-то шуршало, поодаль пространно кричала неясыть и подвывали волки, самец и самка. Обычные, не гвардейцы. Склоны Чантара принадлежат не гвардейской стае, но волки Ерты здесь часто патрулируют, и сейчас они идут где-то рядом: следят за тем, чтобы все было хорошо.

Глаза закрывались, в них щипало, а лапы двигались, как сквозь воду. Ляжешь на землю или на камни — и уснешь. Правда, лапы, несмотря на усталость, сильные. Из-за тренировок.

Писк, тонкий, короткий: раздавили детенышей? Скадда вздернула голову и попыталась отморгнуться от рези в глазах.

Просто так тихо потрескивают мелкие ветки и хвоя под ногами людей.

Аюла вдруг рассмеялась, глядя на Паллу, а та — луч переметнулся в ее сторону — подмигнула. Рядом, указав на куст мароты, ухмыльнулся еще один из ребят. Ликор скользил по лицам фонариком и время от времени подсвечивал свое, а на лицах очень быстро менялись выражения. В свете фонарика иногда мелькали и руки: студенты-гахаритцы общались еще и жестами. Скадда наклонила голову набок и переступила с лапы на лапу. Сложно, когда ничего не понимаешь.

— Браконьеры, — сказала олениха, проходя мимо. Вместе со стуком ее тяжелых копыт слышался другой, потише. — Знаешь, почему умер Денгар Фернейл? Он умер, защищая нас. Таржен Горнат был браконьером, убивал редких зверей, а Денгар его сначала предупреждал, но потом осмелился убить.

Это совсем не так произошло. А она еще и детеныша этому учит. Скадда чуть не подбежала к оленихе, чтобы спросить, почему она так думает, но тогда гахаритцы остались бы одни.

— Денгар совсем не хотел защитить зверей, — нахохлившись, прощелкала Скадда вслед оленям. — Он просто разозлился на Таржена. И вообще, людей никогда не казнят. Даже браконьеров. С людьми разбираются люди, сажают их в тюрьму. Вот.

Олениха ничего не ответила: еще хорошо, что гахаритцы не могли ее понять. Правда, не очень хорошо, что они не поняли, как за них вступилась грифоница.

Ликор крутил оторванную ветку мароты: ну вот, когда он успел? Скадда фыркнула, отобрала ее и раскусила. У Аюлы из кармана торчал блокнотный лист с карандашом, и Скадда их подцепила клювом, вытащила, разместила на камне, потом защелкала и заскрипела, чтобы студенты посветили. Но теперь Ликор светил только на куст мароты.

А голова будто наполнена водой, и глаза закрываются, в них саднит, печет.

— Иди сюда, — шепнул Ликор и присвистнул, сев на корточки. — Иди, а? Мы тут связь со зверями улучшаем, вот как. Поможешь?

Скадда положила карандаш и присмотрелась. Между ветками показалась морда волчонка: его ноздри раздувались, блестящие глаза посматривали и с опаской, и с любопытством. Детеныш подался вперед, чтобы обнюхать протянутую ладонь Ликора.

Остановить или нет? Скадда замерла. Ликор ведь ничего плохого не делает, и если ему помешать, то подумает, что гахаритцам здесь все-таки не очень доверяют.

Рука Ликора рванула вперед, загребла волчонка за загривок, и тот взвизгнул, дернул лапами, повис в хватке. Скадда метнулась вперед и заворчала.

Не должно этого быть.

Остановившись перед Ликором, Скадда заклекотала. Лучше было написать, что так делать нельзя: но он и так поймет, что надо бросить детеныша.

— Ты чего, — Ликор пожал плечами. Аюла, усмехнувшись, подбежала к нему, забрала фонарь и посветила на волчонка, дотронулась до бурого взлохмаченного меха, а Палла покачала головой:

— Лик, да пусти его. Чего он тебе нужен?

— А связи кто будет улучшать? — Ликор перехватил волчонка под лапы, а тот опять взвизгнул. Ликор его потряс, протянул Палле, но в руки не отдал.

Волки найдут детеныша по запаху. Учуют, что люди совсем молодые, что безоружные, и смогут тогда защитить волчонка. А если дадут унести детеныша, смогут потом и отомстить, особенно гахаритцам, которым и так не доверяют.

Волки уже нападали на людей в Экере.

Скадда ворчала и качала головой. Прикусила край рубашки Ликора, ткнула его ногу лапой. Гвардейцы же рядом. Где они? У волков всегда постукивают когти, почему же не слышно?

Аюла светила на волчонка, и тот скалился, фыркал, щелкал челюстями, будто пробуя прокусить фонарный свет.

— Да чего это ты? — сказал Ликор, посмотрев на Скадду. — Сама же говоришь, что нам надо сближаться со зверями.

— Вот именно, — поддакнула Аюла. Другие ребята собрались вокруг, кто-то еще протянул руку к волчонку, потрепал за ухо, быстро увернулся от челюстей.

— Хищник, а.

— А мне дай подержать.

— Я тут ответственный, — объявил Ликор. Что это он возомнил?

— Пусти малого, — сказала Палла.

Скадда снова потянула Ликора за рубашку, цапнула за ногу, но так, чтобы не порвать штаны. Это же не грифон. Люди самые умные, но хрупкие. Хотя насчет ума у некоторых людей совсем не уверена. Еще один из ребят потянулся к волчонку.

— Да уберись, — Ликор сильнее перехватил детеныша, и раздался хруст. А затем — громкий визг и тонкий протяжный вой:

— Ма-ам! Люди! Убери людей!

Нет. Нет, нет, нет. Он же не сломал ему ничего? Скадда на этот раз сильнее вцепилась в ногу Ликора, под клювом треснула ткань, и Ликор кинул волчонка рядом, а тот заскулил. Скадда щелкнула клювом, накрыла детеныша лапой, но тот заскулил еще громче, вывернулся и куда-то делся в темноту.

Где гвардейцы?

Надо в любом случае справиться самой. Фонарик убрали, и волчонка не было видно, но слышалось, как он шуршал и поскуливал. Скадда шагнула за ним в траву, насторожила уши. Не надо ему никуда идти, куда он делся?

— Постой, — позвала Скадда.

— Не надо было трогать, — огрызнулась Палла.

— Да чего я? — возмущался Ликор.

— А то… — начала Палла, но заросли затрещали, и две крупные лохматые тени вырвались вперед. Моргнул фонарик.

— Это он, — проскулил волчонок. — Вон тот. Он впереди. Он меня ранил.

— Подождите, — начала Скадда, но волчица рванулась прямо на силуэт Ликора.

Раздался глухой стук и вскрик. Волк кинулся следом за волчицей и огрызнулся, ребята отпрянули, а свет фонарика заметался и застыл на кусте мароты.

— Постойте, — свистнула Скадда, стараясь говорить как можно увереннее. И метнулась к волкам. — Они со мной. Они учатся общаться со зверями.

Рык волков, шорох палых листьев, бормотание Ликора.

— Да не хотел…

Волчица огрызнулась, заглушив его слова.

Так все быстро. Спать уже не хочется, какой сон, но в глаза словно ветром намело песка. Волчонок. Ребята. Волки. Где гвардейцы? Надо справиться. Обязательно. Давит в горле, словно его засыпали землей.

Волк пронесся мимо — рык, шорох лап, касание шерсти.

— Лапу ему сломал, — прорычал он оттуда, где остался волчонок.

— Тварь, — огрызнулась волчица. — Браконьеры они. Гахаритские. Такие и есть.

— Я отведу его к людям, — как можно тверже сказала Скадда, подойдя поближе к волчице. Лапа наткнулась на камень, и Скадда поджала ее, стиснула клюв от острой боли. — Это моя ответственность. Вот.

Ребята тихо переговаривались. Палла уговаривала не брать камней, твердила, что и так все испортили, что надо спокойнее, что Ликора попугают и отпустят. Кто-то ругался. Кто-то с ней согласился, кто-то нет, но все-таки в волков не полетели камни, и Ликора пока не тронули.

Раздался тревожный клич филина.

— Верно о них говорят, — зубы волчицы щелкнули. — Им все можно.

— Они сил не рассчитали, — Скадда качнула головой и шагнула вперед: на этот раз напрягла на лапах все вибриссы и постаралась ничего не задеть. — Отпусти его. Они навредили, но все исправят.

— Как исправят? — прорычал волк. — Глотку ему не порвем. Руку порвем. Как с нашим, так и с ним.

— Вы сознательно сделаете, а он не хотел, — возразила Скадда.

Совсем это не так. Взял волчонка он сознательно: но ведь правда не хотел ему навредить?

— А, так значит, мы сознательнее разумнейших существ, — зубы волчицы скрежетнули, силуэт пасти дернулся вниз.

— Так будет хуже, — добавила Скадда. — Люди разозлятся.

— А их злость важнее?

Скадда переступила с лапы на лапу. Не только глаза казались забитыми песком, но и вся голова.

— За свою шкуру боится, — огрызнулся волк. — Ты-то кто такая? Что у тебя за ответственность? Та мелочь, что с этими людьми ходит, ученица? Привела нам сюда браконьеров?

Скадда огрызнулась, поднимая лапу.

— Не трогай. Если бы эти люди и правда угрожали, вы бы бросили волчонка.

— Но его не забрали, и он живой, только искалечен. Из-за тебя искалечен, — заявила волчица.

Может, им совсем и не нужен этот волчонок. Просто повод сильнее обозлиться на людей. Вот и все.

— Что тут? — раздался голос гвардейца-волка: как раз одного из тех, кто пошел за Скаддой. Наконец-то они все появились: треск сучьев кустарников, тяжелое дыхание.

Ну вот. Не успела ничего сделать сама.

— А вы что нюхали? — волчица громко фыркнула. — А, падаль оленью нюхали, пока тут наших малых убивают?

— Никто не хотел его убивать, и он живой, — возразила Скадда. Мысли как будто перепутались, и слова давались с трудом. — Его взяли на руки и случайно повредили лапу.

— Лапу? — огрызнулась гвардеица-волчица. — А что с ним хочешь сделать?

— Людям отвести, — ответила Скадда.

— Не тебя спрашиваю, недомерок. Ты с ним что хочешь сделать?

— Руку перегрызть, — ответила волчица-мать. — За детеныша.

— И славно, — поддержала гвардеица.

— Нам так нельзя, — Скадда впустила когти в лесную подстилку и взъерошила перья. — Их надо вернуть к людям, а детеныш…

— А ты его вылечишь, да? — прорычал гвардеец.

— Из-за вас тоже пострадал, между прочим, — сказал волк-отец. — Чего вы оставили этих недомерков с другим недомерком? Даже нормальные грифоны ночью и в лесу бесполезны. А это?

Холод, пустота, и горько так в клюве, будто съела мерзкую лекарственную траву. Как это — нормальные грифоны? Разве не грифон?

— Люди могут вылечить, — прощелкала Скадда. — Пусть они его вылечат. Принесем Георгу Эсети, и он…

— Только покалечат еще больше, — зубы волчицы скрежетнули.

— Кого?

Это голос прозвучал спокойно и мягко, и лев тоже приближался мягко: лишь когда он подошел совсем уже близко к волчице, прижимавшей Ликора к земле, послышался шорох подушечек лап.

— Не добавляй проблем ни себе, ни тирниску, — добавил лев: Фелан, теперь узнала. — Пусти человека.

Волчица на этот раз отошла, и Ликор, тихо выругавшись, поднялся. Мягкие шаги Фелана отдалились и опять стали неслышными, затем лев сказал:

— Стоит отнести его к людям.

— Никаких людей, — возразил отец детеныша, а мать заворчала.

— Могу дать ему траву, из-за которой уменьшится боль, — сказал Фелан. — И еще одну, она ускорит заживление. Ладно, я мог бы рискнуть и оставить у себя щенка, если люди привяжут ему палку к лапе, но не могу обещать, что кости срастутся правильно. Люди умеют намного больше.

— Лучше пусть будет у тебя, — волчица подступила к нему. — В руки людей он больше не попадет.

Волки-гвардейцы недовольно заворчали про опыты Ласферов. Над этим волчонком, конечно, не станут делать никакие опыты, но все равно не нравится, что его заберут Ласферы. Георг бы очень хорошо помог.

— Ладно, решайте, — спокойно сказал Фелан. — Люди ведь никогда же не проводили опытов.

— Мы будем навещать его, — резко произнес волк-отец. — Каждый день. Думаю, никакая Саламандра его не утащит.

— Конечно, нет, — ответил Фелан.

Лапы сделались такими напряженными, будто Скадда встала на краю обрыва и не могла распахнуть при этом крылья. Высоко в кроне заухал филин, тот же самый, который звал тревожным кличем, а затем его голос раздался ближе.

— Гвих, приведи мою Шату, — сказал Фелан. — Мы с ней отнесем детеныша.

— Стоит дождаться Гелеса, — заговорил еще один филин. — Ему решать. Здесь его территория. Я — за ним.

Обе птицы улетели. Лапы Скадды будто пристыли к земле: и воздух стал таким холодным, словно осень оказалась ближе, чем на самом деле. Потом Скадда слушала треск ветки и то, как ребята искали веревки, а потом уловила голос Гелеса:

— Мои гости задержались.

Фелан ему все рассказал. Гелес слушал молча, но отчетливо слышалось, как кончик его хвоста стучал по земле.

— В следующий раз, Фелан, сразу зови меня, — сказал он, когда Фелан закончил. — Тем более здесь не твоя территория, ты находишься у меня, и я тебя терпеть не могу.

— Я же не мог терять время, — отозвался Фелан. — Ничего, тебя все равно позвал филин.

Затрещала ткань: кто-то из ребят оторвал кусок от рубашки, чтобы привязать детенышу лапу. Выше по склону послышался стук копыт.

— Тирниск, нас перебили, но ты все равно расскажи, — послышался негромкий олений голос. — Насчет растений, которые ты даешь моим сородичам. Уже трое пожаловались на зуд и выпадающую шерсть. Это точно не яды?

— Да съест всех Саламандра. Некоторым оленям я повторял по три раза, что растение может вызвать аллергию, — устало произнес Гелес, и рядом с ним на камни села птица: удалось различить силуэт большого филина. — Она пройдет. Скажи им, чтобы не ели по десятку листьев сразу. Многие считают, что если съесть побольше, то пройдет побыстрее. Особенно травоядные.

— Мы все-таки тоже разумные, Гелес.

— И, тем не менее, травоядные часто таким страдают. К слову, даже Тагал, который вечно меня подозревает, не отрицает, что многим оленям стало лучше.

— Только откуда ты узнал, как на нас действуют эти растения? Этот кустарник, хонка, очень редкий. Другие травы, которые ты давал моим сородичам и косулям, тоже редкие.

— Я следил за оленями в Хинсене и сделал выводы. Регон — тоже. Даже если растение редкое, за много лет можно кое-что выяснить, Далут.

Один из главных вожаков, к которому прислушиваются все пятнистые олени. И не только они: еще многие травоядные.

— Возможно.

— Тогда ступай и передай им.

Скоро постук копыт затих. Когда Гвих вернулся, с ним пришла львица, и Скадда услышала со стороны Гелеса почти не разборчивый рык. Потом Гелес все объяснил гахаритцам, письменно: ведь инарис они не видят.

«Мы все уже устали, — написал он. — К тому же меня раздражает соперник. Встретимся в следующий раз, тогда я покажу вам склоны Чантара. Надеюсь, что следующая встреча окажется приятнее, а о маленьком недоразумении забудем».

И показалось, что, дописав, он взглянул Скадде прямо в глаза: хотя совсем не могла его видеть.

— Кто там дальше всех летает? — усмехнулся Виррсет. — Я за то время, пока ты плелась, как ванланка, уже слетал на север Кранара. На тебе камень. Прямо оттуда.

Скадда фыркнула и все-таки прижала камень лапой. Обычный камень Каменного Когтя, конечно.

Щека по-прежнему казалась горячей от удара Рагнара: но в глазах уже не саднило, все-таки выспалась. Внутри появилась тянущая пустота, и совсем ничего не хотелось есть. Вчера даже на ванланок смотрела с аппетитом, а сегодня утром, не чувствуя вкуса, съела маленькую наетку, и все.

Сегодня бегали, и еще лазали по пещерам, и били с воздуха, и определяли, отчего погибли животные. Скадда проявила себя очень хорошо. А то, что волки назвали каким-то неправильным грифоном, само по себе неправильно. Нормальная грифоница. Совсем не преступница. Да, случилось неприятное, но такого больше не повторится.

— Вот что, — Рагнар тут же направился к Скадде, когда остальные ученики взлетели с уступов. — Алдасарам ты по нраву. Ты нужна, пока умеешь общаться с этими людьми. Но, с гахаритцами, как вижу, не совсем умеешь. Может, и с алдасарами тоже?

Гвардейцев рядом не было. Они бросили, ушли поесть, и даже не могла их учуять, не могла понять, где они. Волки-гвардейцы не такие ответственные, как грифоны.

Еще не хватало жаловаться

— Такого больше не случится, — сказала Скадда и постаралась держать голову попрямее, хотя от взгляда Рагнара, конечно, пригибались уши. Керсет с Лиррой, удаляясь, пару раз посмотрели назад, на Скадду. Виррсет не посмотрел.

— Если видишь будущее, что же ты вчера его не увидела?

Скадда опустила уши.

— Глянула, что бывает, когда гвардейцами становятся вот такие неучи? В следующий раз лично за тобой прослежу. Гахаритцев в лесу больше не будет. Придешь только с алдасарами. Еще раз такое допустишь — отстраню от этого задания. И напомню. Замечаешь подобное — действуй сразу же.

— Я не хотела навредить, — объяснила Скадда.

— И они навредили зверю. Если бы ты думала в то время получше, ты бы поняла, что пусть лучше ты ему ногу поцарапаешь, чем он чего-то натворит. И не ссылайся на сонливость. Как только устаешь или теряешь бдительность, непременно понадобится действовать. Это закон.

Скадда слегка подняла уши. И у него такое было, конечно.

Потом проследила, как Рагнар улетал вместе с Тагалом на один из уступов. Что ему скажет Рагнар?

С Тагалом нужно пообщаться и узнать, не прогнал ли он палагетских гвардейцев. Скадда взлетела и направилась к грифонам.

— …так и не донесли, — Рагнар скрипнул клювом. — А потом тех коз убили. И кто бы сомневался, что эти расчеркнутые козы станут едой Лорвана, того, чьим детенышем как раз был Арен?

Тагал выглядел раздосадованным.

Опять этот Лорван: он что, еще и преступник? Как таких держат в Гвардии? Скадда остановилась в воздухе против ветра.

— Ты здесь зачем? — проскрежетал Рагнар. — Думаешь, мне нечем больше заняться, кроме как описывать вожаку твои подвиги?

Тагал взглянул на Скадду со строгостью и резко повел в стороны ушами. Этим он показал, что совсем не хочет общаться, так что Скадда в ответ развела ушами и улетела.

Что все-таки произошло с теми козами? Ведь расчеркнутые — это же очень редкие козы, и есть их нельзя.

— А, я слышала, — Четта напилась, вытерла клюв и ударила лапой по струям водопада, в которых отсвечивало закатное солнце. — Сороки болтали. Арен и Амаргон должны были рассказать животным на одном склоне про то, что некоторые травы Гелес объявил редкими. А они не рассказали. Тагал как раз улетал куда-то далеко. Вот Арен и убил расчеркнутых коз якобы за злостное нарушение закона. Гелес же запретил те растения, а козы их ели несколько дней подряд и чуть ли не истребили целый вид. Иногда мне кажется, что травоядных вообще не считают за живых зверей, — она громко защелкала клювом.

Потом этих коз ел Лорван: и ему одному было много столько мяса, значит, ел кто-то еще из грифонов, и не один. Показалось, будто влетела клювом в холодную грязь. Гвардейцы-нарушители среди грифонов — это ведь такая редкость?

— Они же гвардейцы, — Скадда взъерошилась. — Это совсем недопустимо. И почему Тагал терпит?

Друзья-гвардейцы на такое способны? Наверное, они просто в чем-то ошиблись. Надо при следующей встрече все у них разузнать. Они же все-таки не палагетские: да и там, конечно, не сплошь нарушители.

— Когда я была грифоненком, Рагнар мне рассказывал, что в Кейноре гвардейцы не из лучших.

— Но как не из лучших? В Кейноре больше всего отличных гвардейцев. Рагнар просто на всех ворчит.

— Тирниски тоже не лучшие, — проговорила Четта. — Ну их, этих местных гвардейцев, — она тихо огрызнулась и тряхнула головой. — Кроме Рагнара. Расскажи еще чего-нибудь про алдасаров.

— У них есть белые ручные птицы, — вспомнила Скадда. Об этом передавала Еса через Георга. — Скавалжи. Они любят холод, могут немного разговаривать и очень умные. Передают послания.

Они, наверное, здорово летают. Жалко, что с Четтой совсем не полетать. Как будто она и не грифоница. Да, с ней интересно общаться, но хочется же пообщаться и как с сородичем. Ну, конечно, она еще научится заново летать, она ведь не из тех, кто вылупляются очень больными: таких вообще выкидывают в скалы.

— А ты бы в Кайрис жила? — поинтересовалась Четта.

— Было бы интересно. Но я не настолько выносливая, чтобы суметь там выжить. Восемь-десять месяцев в человеческом жилище, и я помру.

— Потому что тебя за это Рагнар убьет, — отметила Четта.

Как же это, все-таки — гвардейцы в Кейноре не из лучших? Этого точно не может быть: и надо прояснить все как следует.

26 паиса, Эрцог

— Слыхал, что Мьенель-то лежал в простой инфекционке? — говорили за калиткой, ближе к дому.

— Никто, кроме тебя, не слышал, само собой. И радио ни у кого больше нет.

— Он там еще и указал подремонтировать кое-что по мелочи.

— Сделают, кто ж тут сомневается.

Если бы у них был нормальный нюх, они бы поняли, что Мьенель стоит совсем рядом, за оградой. А если бы у Мьенеля был нормальный слух, он бы понял, о чем говорят эти люди.

На досках ограды исчезали солнечные полосы, и чем больше становилось теней, тем на этой улице делалось уютнее. Отлично, что солнце с каждым днем садится все раньше.

Мьенель, отойдя от забора, позвал человека с перевязанной рукой, что шел навстречу по обочине.

— Взглянуть дай, — сказал Беналь, выйдя из кабины грузовика. Человек, подойдя к нему, нехотя протянул руку, а Беналь размотал бинты, и запахло горелым.

— Не говори, что газ слишком сильно полыхнул, — подбежала Юнна. — У вас тут газа нет.

— Еще вопрос, почему его нет: здесь должны были провести еще полгода назад, — процедил Мьенель. — Чьих рук дело?

— Моих, — ответил мужчина. — Я украл, вот и ответственность вся на мне.

На Эрцога он посмотрел с опаской и злобой. Мьенель пихнул ногой обломок кирпича, торчащий из лужи, а затем пристально взглянул на раненого.

— Так, зверя не бояться, — сказал Мьенель. — Зверюгу мы приручили, — ага, считает ручным, но домой не приглашает, да и не угощал никогда. — Из беженцев? Спалотта?

— Близко, Унгал, — мужчина быстро, дергано кивнул и поежился от ветра, одной рукой натягивая на плечи потрепанную куртку. Солнце светилось в его прищуренном глазу, точно туда залетел светлячок. — Ко́рдан Мьенель, я ж для семьи. У нас там была работа, тут еще ничего не нашли, а там снаряд попал, мы еле выбежали.

Кордан? Эрцог вскинул уши. Так обращаются к кранарским мужчинам, а к женщинам — карин. Обращение времен Империи.

Почему все-таки Луи посчитал, что Мьенель хочет отдать Талис Кранару?

Может, талисцы просто хотят отличаться от легонийцев.

— Так ты хочешь, чтобы жену или ребенка в следующий раз покалечили?

Беженец скоро все-таки назвал преступника и рассказал, где он живет, а Эрцог, вместе с Герти запрыгнув в кузов, лег на брезент. Машина двинулась, и сразу зажглись фонари — добавили ненужного света и размыли контуры.

Из городов, что у границы с Легонией, до карантина сбежало много людей. Зверям там тоже очень трудно. Проверить, что у них происходит?

Лишний риск. Да и чем им там помочь? Войну не остановишь.

Правда, уже удалось побывать в воюющем городе — в Манскоре до карантина и выхода легонийских войск. Но Эрцог все-таки не собирался лезть туда, где шли бои.

Странная какая-то война. Легонийцы уже давно нигде не выигрывают. Они не могут отправить в Талис побольше военных — не хотят ослаблять границы, не хотят терять слишком много людей, своих и талисских. Ведь это еще и навредит лаохорту Легонии.

А совсем отступить легонйицы тоже не могут. Сначала не захотели показывать слабость и ответили на непокорство талисцев, а потом все равно стали выглядеть слабыми, когда не сумели быстро пресечь талисский бунт. Чего вообще хотят легонийцы, и чего дожидаются? Все еще надеются победить, не привлекая слишком много людей? Это лишь все затягивает, вообще-то, и люди все равно погибают.

В Кейноре, наверное, тоже бы началась война, если бы у этой страны не было лаохорта. Правда, как выяснилось, лаохори есть и у Талис, но ясно, отчего она никому не показывается, кроме правителя и его помощников.

Даже с лаохортом Талис не признали бы страной. Потому что и Кейнор, несмотря на лаохорта, не признали ни Кранар, ни Легония. Люди, наверное, считают, будто, если они что-то начнут отрицать, оно само исчезнет.

— А волки больше не таскают актарийских животных, — отметил Герти. Пахнет от него не очень-то здорово, как от всех волков и собак, но зато общается он охотней, чем люди. — Твоя работа?

— Точно, — Эрцог прищурил глаза. — Как догадался?

Герти вытащил лапой из-под брезента упаковку печенья, вытянул одну штуку и начал грызть.

Он крупней прочих местных волков, и мех у него бурый, а не серый — это получилось заметить днем.

— А куда ты дел ту стаю, скормил тахрам? — спросил Герти, хрустнув печеньем.

— Нет, волкам кое-кого скормил. А что, здесь не едят маревок?

Герти вздернул уши.

— А если серьезно?

— У меня свои секреты, в общем, — усмехнулся Эрцог. Лучше ему не рассказывать.

В отдаленных поселениях еды намного меньше, вот люди там и выяснили, что можно есть и маревок. А если и здесь люди начнут их вылавливать? Волки маревками наедятся, а для людей этого мало, но все равно они примутся чаще рыбачить и беспокоить зверей в лесах.

Грузовик повернул на улицу, где совсем не горели фонари. Наконец-то. Конечно, людям нужны эти штуки: им, наоборот, неудобно в темноте, как и некоторым другим существам. Но никак не удается понять, как в темноте может быть неудобно. Это же лучшее. В ней легко затаиться, да и яркий свет не мешает, если надо что-нибудь разглядеть.

— По-моему, в лесах вокруг Манскора нет зверей с границы, — сказал Эрцог. — Опасаются, что манскорские люди на них станут чаще охотиться, раз тут полно беженцев? Наверное, эти звери уходят в какую-нибудь глушь.

— А проверить не хочешь?

— Изучу сначала местную глушь.

— Ага, и притащишь оттуда какую-то заразу.

— А что, нужно?

— Ага, — Герти фыркнул, почесался, и его когти скрипнули по полу. — Чтобы в Манскор уж точно больше не проникли легонийцы. Если, конечно, ты не легонийцев задумал притащить.

Ушей достиг женский голос — слишком тихий, но ясно, что отчаянный. Близко. Эрцог поднялся, а Герти вскинул уши и завыл. Сразу затих мотор.

Мьенель выбрался вместе с Беналем и Юнной из кабины, а Эрцог спрыгнул на примятую траву. Дом, у которого остановились, был деревянным, как и прочие на этой улице, и позади него темнели кроны деревьев. У калитки пахло ежами, и один как раз пробежал мимо, а Эрцог чуть задел его лапой. Они чудны́е звери.

— Герти, чего там? — спросил Мьенель. — Разберитесь. И без всяких нецивилизованных вещей.

Опять раздался голос, смешанный с плачем — все еще тихий, но все-таки различимый. Правда, не для людей.

— Женщина, — измененным для инариса голосом ответил Герти и перескочил калитку. Эрцог тоже собрался перепрыгнуть, но тут же дверь со скрипом открылась — ее отпер Герти.

Эрцог пробежал вдоль дома по узкой тропе — справа поднималась стена, слева был забор и кусты малины. Герти принюхивался и скалился. Позади дома, под деревом, на земле сидела полураздетая женщина, и, когда к ней приблизились, она сжалась и закрылась курткой. Пахло кровью и еще несколькими людьми, мужчинами.

Герти кинулся дальше в сад, и Эрцог бросился вслед за ним. Перескочил ограду и быстро заметил убегавших — их и догнать удалось очень быстро. Эрцог свалил одного, ударом лапы сломал ему ногу и нагнал следующего, пока Герти рвал на третьем куртку и, похоже, вместе с рукой.

— Мьенель же просил — без нецивилизованных вещей, — сказал, подойдя к Герти, Беналь. — А ну быстро избавляйся от этой нецивилизованной вещи. Вон морду сожри ему, давай.

Тот, которого Эрцог прижимал к асфальту, вырваться не пытался, хотя глядел так, точно вот-вот вцепится. Беналь подошел, и человека пришлось отпустить.

— У нее муж за Легонию, — он сплюнул под ноги, как только встал. — Поделом.

Пойманных отвели обратно на участок, и, пока их допрашивали, Эрцог посматривал на женщину, держась поодаль. Юнна сидела рядом с ней, сжимая ее ладонь в своих руках.

А если бы пропал рассудок и в это время встретил бы львицу или келарсицу, все тоже бы этим закончилось? Эрцог ударил хвостом. И думать не стоит. Точно бы не принудил. Правда, Регона тоже убивать не хотел. Но убийство — все-таки привычное.

Конечно, убийство травоядных, а не сородичей. И лишь для еды.

Подбежал Герти, обнюхал заросли, потом заскочил на крыльцо и взглянул на деревянный круг над дверью — на нем были вырезаны молнии. Герти на него смотрел очень долго и внимательно, и скоро почудилось, что и самого Герти вырезали из дерева.

— Здорово, — наконец, сказал он, отойдя.

Точно, надо заглянуть еще и в лавку народного промысла.

— Ждать здесь, — распорядился Мьенель и качнул головой в сторону Эрцога. — А ты — со мной.

Того, кто обжег руку беженцу за кражу, отыскали быстро.

— Что еще делать? — твердо говорил он. — Эти беженцы не понимают иначе. Их тут завались, им жилье предоставили, по вашему указу, между прочим, а…

Мьенель молча на него смотрел, и голос нарушителя делался тише.

— Им не то что еды не хватает — им совести не хватает. В актарии им бы разве не дали работу? Так им все денег мало. Дескать, из Унгала ездили в палагетские города, там платили больше. А теперь они то ларек обнесут, то гаску украдут, то вон гусей. Полиции нет. Народная, никто не говорит, молодцы, но ее, честно скажу, не хватает.

На Эрцога он старался не смотреть, хотя люди и так в темноте видят плохо, а фонари тут светят тускло, постоянно мигают и почти не мешают. Половина вообще не работает.

Поблизости, прямо на траве, спал человек, и от него душно пахло алкоголем. Мьенель молчал.

— Все должно быть честно. Что совершил — то заслужил. По нашим обычаям…

Обычаи. Как резьба по дереву, куда добавляют кровь животных, ага.

— Должна быть еще и мораль, — сказал Мьенель. — Без нее докатимся до того же, что и древняя Империя.

— По совести жить надо. И огребать все должны по совести.

— Пока что ваша совесть вам позволяет насиловать и калечить. Мы все-таки не зверье.

— Вот спасибо, — заметил Эрцог.

Когда вместе с нарушителем отправились к команде Герти, Эрцог сказал:

— Так здорово, что ты сам помогаешь людям, ездишь с народной полицией. Когда я был тирниском, я тоже сам ходил к зверям решать их проблемы. Чтобы звери мне доверяли. И сейчас им стараюсь так помогать.

— Я стал так ездить, когда уже добился уважения. И то лишь крайне редко. У меня страна маленькая, а еще тут менталитет народа позволяет так делать, и то усердствовать не стоит, а то все будут ездить на шее. У тебя точно ездили.

— То есть? — Эрцог шевельнул ушами. — На шее разве что ездят клещи.

— Пользовались тобой. Ты так только растеряешь уважение. Никто не посчитает тебя правителем, если будешь браться за все, что угодно. А если решил это правило нарушить, то нарушай с умом.

Вообще-то и правда, если подумать. Но сейчас, в любом случае, по-другому не получится. Гвардии ведь больше нельзя приказывать.

— Спасибо.

— Не за что. Я лишь не хочу, чтобы ты позорился. Показывать людям, что я присмирил какого-то неумеху — тоже тот еще позор.

— Эй, вы меня не присмиряли, я сам к вам пришел.

— И сам, если что, уйдешь? — Мьенель осклабился.

Конечно. Когда удастся поскорее помочь Талис.

Когда арестованных стали заводить в кузов грузовика, на чьем боку виднелся рисунок ушастой птицы-ирнали, Эрцог спросил:

— А нам по пути место, где прячется… то существо? Если она не спит, значит, она же где-то прячется?

— Да сказали же, забудь, — махнул рукой Беналь.

— Эй, — Эрцог шевельнул хвостом. — У вас нет нормального кино, например. Не хотите посмотреть, как я боюсь?

— Есть у нас и хорошее кино, — возразил Мьенель. — Нравственность надо продвигать. Без фанатизма, но стоит.

— Безвкусица, — пробормотала Юнна.

— Она сама решила показаться мне на глаза, — напомнил Эрцог.

— Да чего, я б поглядела, — Юнна повернулась к Мьенелю.

Она чесала за ухом Герти, который сидел у ее ног. А до этого утешала женщину. Еще раньше — ранила Луи, добывая кровь для народного промысла. Тоже бы, конечно, его ранил, но не бессмысленно, как эти люди. Странные у них обычаи — правда, у людей и без этого много странных обычаев. Как будто метка раскаленным железом намного лучше, ага.

— Ладно, везите его, как с этими разберемся, — сказал Мьенель. — А то он нас достанет. Молчать он, в любом случае, умеет.

От яркого солнца немного заболела голова, и Эрцог потер глаза лапой. Зато в тени от полуразваленного дома будет получше.

У него просела крыша, от бревен пахнет гнилью, от забора остались одни лишь доски, и на них растут грибы. Кругом трава, полно крапивы, а чуть дальше — пустырь вокруг недостройки-многоэтажки. Покрикивают сороки и черноголовые дневные совы.

— Здесь она и ходит чаще всего, — сказал Беналь. — Правда, мы можем и позвать.

Эрцог развернул к нему уши.

— Как здорово, а можешь сейчас попробовать? Я еще не видел, как лаохорты приходят на зов.

— Да пожалуйста, — хмыкнул Беналь. — Талис! Талис! Поди сюда, кошара.

Засвистела птица и упало перо, интересное такое, синее. Больше ничего. А потом, выскользнув из-за облака, солнце метко попало в глаз лучом, и Эрцог раздраженно фыркнул.

Лаохорты всегда вообще-то чувствуют зов своих людей, если находятся поблизости — но только сами лаохорты решают, отзываться ли.

— Вот всегда так, — добавил Беналь.

Он махнул рукой и позвал Юнну, а Эрцог принюхался к травам. Здесь недавно бегали ежи и зайцы, и еще собаки, а люди почти и не ходили — правда, в траве виднелись окурки и осколки бутылки. На черном кошельке свернулась гадюка.

Эрцог подошел поближе к разваленному дому.

Вьорты, а значит и лаохорты, становятся скелетами лишь когда умирают. Легония получил раны, когда Кейнор стал отделяться. А Талис, получается, изранила власть Легонии. По шкуре точно прошел холодок, и дрогнул кончик хвоста.

— Ее рядом нет, а уже боишься? — весело спросила Юнна.

Эрцог весело фыркнул в ответ и пробежал по траве мимо дома. Ткнул лапой гниющие доски, почесал о них подбородок, поиграл с шишкой и вытащил из нее семена, потом покатался по траве, вбирая в мех запах опавших иголок итьмы. Затем пробежал по пустырю, выискал желто-зелено-полосатых ящериц, что ловили жуков.

— Привет, отличной охоты, — сказал Эрцог.

Кончики у листьев калины оказались обкусаны. Здесь паслись па́льки, они похожи на очень маленьких косуль, а еще они интересно едят листья — откусывают самые кончики, потом возвращаются к тем же листьям и откусывают чуть дальше.

Свежие следы пальков вели к недостройке, а рядом шли следы тех же самых зверей — еще свежее. Значит, они направились вперед и сразу свернули. Эрцог насторожился и прошел вперед.

— Поехали уже, — позвал Беналь.

Белый кончик хвоста нацеплял колючек и стал похожим на шишку. Отличное оружие. Если стая собак, например, нападет, то против них отлично сработает. С боков Эрцог иногда выкусывал колючки, но с ними приходилось иногда выкусывать клочья меха, поэтому перестал.

Прошел еще чуть ближе к недостройке, и шерсть на загривке сама встала дыбом. Угроза. Сбежать.

Лапы снова шагнули вперед.

Быстрей. Прочь отсюда. Не справиться. Слишком мощный соперник.

Еще два шага.

Черные провалы окон — как пустые глазницы, и в них вот-вот загорится желтый свет. И уже не сбежишь. Только прижмешься к траве и застынешь.

Ни за что.

Эрцог огрызнулся и кинулся вперед — а уши прижались к голове. Локоть свело, Эрцог поморщился и замедлился. Вплотную к стене уже просто подкрался — казалось, точно за ней притаилось что-то опасное. Оно не должно почуять. И увидеть.

Пустырь. Яркое солнце. Не спрячешься. Эй, ну пусть уже солнце само прячется, уже надоело. Оно же умеет. Пусть найдет себе какое-нибудь облако, что ли.

Если в речке или в море захлестывало волной, в голове все исчезало, кроме желания выжить. Эрцог тогда отлично понимал, что можно выплыть и что все в порядке, а инстинкты это почему-то не понимали. Нет воздуха — умираешь. Просто и глупо. Вот и сейчас так.

— Эй, — позвал Эрцог, сев у стены. Лапы подкашивались. — А знаешь, я всегда хотел поговорить с лаохортами. И всегда хотел узнать историю Талис. Ты много помнишь? Твои люди говорят, что ничего не знают, но мне все очень интересно. Расскажи что-нибудь.

Эрцог говорил, подделываясь под человеческую речь. Лаохори ведь может понимать измененный звериный язык?

Бежать, скорей.

А еще она одинокая, как в общем-то и все лаохорты. С людьми им подолгу не пообщаться — из-за разговоров лаохорты слабеют. И с сородичами не наобщаешься, на чужой земле лаохорты тоже теряют силы. Вот же не везет.

— Тебе одиноко, да? А ты же понимала, что я смогу тебя увидеть? И знала, что я хожу к команде Герти, правда? Знала, что я хочу помочь твоей стране?

Кажется, совсем уменьшился, и сейчас вот этот муравей возьмет и затащит в нору. И тогда будет очень здорово. Первый зверь, что пробрался в муравьиные ходы и все там выяснил. Хм. Лучше думать о таком, чем о шкуре и глазах — глазе — Талис. Ну вот, опять подумал. Ее как будто эти муравьи объедали дней пять.

— Я вообще-то знаю, что ты здесь, — под лапой треснула одна из веток. — Ты не умеешь прятаться.

Хотя лапы и свободные, все равно кажется, что их связали. И что, если кто-то и правда начнет угрожать, не убежишь. Эрцог шевельнул лапой, лизнул ее, потер ею морду. Метка тирниска светлела на лапе, свободная от желтой шерсти.

— Эй, существо, — позвал Эрцог. — Даже если ты меня не понимаешь, ты знаешь, что я тут. Перестань притворяться, что меня не слышишь.

— Перестань притворяться, что меня не боишься.

Эрцог отскочил.

Хм, а голос у нее чудный такой. Как у самки-подростка, звонкий, и при этом резкий.

— Талис, это же ты? — лишь это и получилось сказать. Точно до сих пор не верится, что у Талис есть лаохорт. Лаохори, верней.

— А по моей земле еще кто-то шастает?

— Ну, Кранар, Легония. Может, есть и кто-то еще.

Никуда не надо убегать и прятаться. Все хорошо. Ничего не угрожает, есть воздух, никто не держит. И она поняла. Как здорово. Значит, отлично знает измененную речь — даже без инариса. У нее тут водились звери-посредники еще до Герти?

— Иди и проверь, я это или нет.

— Честно скажу, я тебя боюсь, — и Эрцог перешел на звериную речь: вдруг поймет. — Внешности в том числе. Но мне все равно с тобой хочется поговорить, просто мне надо сначала к тебе привыкнуть.

— Зачем? — устало проговорила Талис за стеной. Ага, поняла — отлично.

— Мне интересно. А еще, если ты в таком состоянии ходишь и шутишь, то знаешь, я уже как-то казни и не боюсь.

«Они связаны с Кранаром и хотят передать Талис ему, а не сделать независимой». А это правда? И оно могло повлиять на лаохори? В общем-то, не нашел никаких подтверждений.

— Дрожит, как легониец среди талисцев, — послышался голос Беналя.

Эрцог перевел взгляд на лапы. Они и правда подрагивали, а кончик хвоста бил по траве и земле, точно просил у местных жуков впустить себя в подземные укрытия. Лучше смотреть на жуков. А они здесь симпатичные. Есть зеленые вытянутые, и еще красные с черным.

Поодаль усмехнулась Юнна.

Зато не сбежал, в общем-то. Эрцог тоже усмехнулся.

— Мне надо знать, как себя чувствуют подданные, — громче сказал Эрцог — чтобы люди слышали, и опять измененно. — Решил себя почувствовать зайцем, и оказалось, что это здорово. Например, еды вокруг много. Талис, — и, глянув на окно, сразу же отвел взгляд. Точно и правда посмотрел в пустую глазницу. — А раз ты понимаешь звериную речь, тебе же, получается, много лет? Это случайно не ты встретилась с Кранаром в шестьдесят девятом? Я знаю, что лаохорт Талис тогда с ним встретился.

То немногое, что известно про древнюю историю Талис.

— Может, мне еще вспомнить, что я делала третьего талуны шестьсот одиннадцатого?

— Ага, тогда еще начался конфликт между льетами Долины, — вспомнил Эрцог. — Моллитанцы хотели, чтобы долинные земли Хинсена перешли им, да и внедолинные тоже, а ламейнцы хотели расширить…

— Я знаю. Иди отсюда.

— А про растения Моллитана ты не знаешь, так что я к тебе буду приходить и про них рассказывать.

Талис не ответила. Хм, а ей ведь точно понравится.

— Людям же, наверное, перейдут твои знания? Или это только ты узнаёшь все самое главное из того, что знают они? Ну, в общем, про культуру, про языки? А что именно ты узнаешь?

Про кровь животных в народном промысле она тоже знает, конечно.

— Ничего нам не перейдет, — раздался голос Юнны. — Отвали от нее, изверг.

— Ни один зверь мне этого еще не предлагал, — усмехнулась Талис. — Приходи. Иначе ты же меня достанешь.

Эрцог вскинул уши и, щурясь, развернулся к Беналю с Юнной.

— Бывает, — Юнна пожала плечами.

На краю территории Хагру порой охотятся люди — а еще роняют то обертки, то сигареты, то даже кулек с шишками итьмы. А, в этом кульке еще и задохнулся большой паук. Наверное, пролез туда, а потом человек его увидел, испугался и сразу все выкинул. Кажется, пауки для многих людей — что-то вроде лаохортов для зверей.

Опять серые скрученные листья на кленах и такая же хвоя то на сосне, то на елке. Даже трава местами серая.

Запах редких пагульмов отчетливей всего ощущался у больных деревьев, и их ветки оказались обкусаны. Именно пагульмами. Причем сильней, чем здоровые — а еще пагульмы подъели больную траву. Ух ты, вот оно что. Зато другие травоядные избегают пораженные кусты. Замечал это и на других территориях.

Пройдя дальше на восток — уже наступил полдень, но еловые лапы скрывали солнце — Эрцог забрался на территорию молодой пары тахров и обнаружил целую рощу с серыми скрученными листьями и зараженной хвоей. А пагульмами рядом не пахло, по крайней мере, живыми. Да и следов других травоядных нашлось очень мало.

Пройдя подальше, Эрцог отыскал одного полуобглоданного пагульма и еще одного — просто задушенного и брошенного. Они выглядели как большие зайцы с белыми пятнами на лбу и более угловатой мордой, чем у обычных зайцев.

Тахры спокойно лежали под деревом, вылизывая друг друга. Самец первым поднял голову и слегка огрызнулся.

— У вас на территории с едой становится все хуже, — сказал Эрцог. — А я знаю способ, как сделать лучше.

— Уйти отсюда, — ответил тахр.

— Я эту землю не отберу, — честно отметил Эрцог. — Лишь расскажу, что пагульмы выедают зараженные листья и хвою, — Эрцог отломал серую ветку. — А другие травоядные это не едят. Чем больше здесь поселится пагульмов, тем меньше станут болеть растения, и сюда придет больше травоядных.

— Разберемся без тебя, — ответил тахр. — Будем есть пагульмов. Мы лучше знаем нашу землю и наших зверей, — он зевнул, а затем оскалился, как и его подруга.

Нужно доказать животным, что пагульмы очень полезные. А сначала лучше уснуть, и потом поохотиться. Намного западнее и севернее этих мест.

С добычей Эрцог спрятался в заброшенном логове — то ли тахра, то ли медведя. И терзал, разрывал, дробил кости. Впивался в морду, отрывал куски шкуры. Впускал когти. Свое. Только свое.

Успокоившись, Эрцог выскочил наружу. Конечно, и здесь уже есть слухи. Но не в городе же поедать добычу — а то выйдет еще хуже.

В ушах все сильней сжимало, под шкурой кололо.

Эрцог быстро вылизал лапу, затем потер ею морду и немного задержался прежде чем опять лизнуть лапу. Все-таки на ней кровь. Хотя обычно, если умываться, рассудок если и помутняется, то чуть-чуть. Крови мало, да и в умывании нет никакого азарта охоты и драки.

Но кровь вылизывал все-таки медленно — мало ли что.

Лапы осторожно и бесшумно сминали траву. Эрцог ловил приглушенные запахи сов и оленей, немного холайтанов — копытных-одиночек, что отпугивают хищников резкими криками. Обошел валежник в кольцах древесных грибов и в лианах с длинными листьями, похожими на растопыренные пальцы; миновал засохшее дерево с дуплом, где вчера нашел скелет змеи со скелетом мыши в зубах.

Вот ложная смородина, тоже больная, а вот ли́нгоса с плоскими ягодами и листьями как у клена, такой небольшой кустарник. Почти не зараженная. В этом кустарнике Эрцог и переждал грозу. А потом, после дождя, услышал треск и поймал новый, тревожный запах — горелой древесины. Но людских запахов не нашлось. Похоже, куда-то попала молния.

Эрцог отправился на этот запах. Под шкурой до сих пор покалывало из-за грозы — из-за чувства Аренны, электрического поля.

— Он? Разобрались? — раздался голос менала. Язык у них не то чтобы очень разборчивый, но все-таки понятный, чуть похожий на язык горных коз Кейнора.

— Он, он, — в несколько голосов подтвердили другие лесные козы.

Меналы вытолкали из круга одного из сородичей и пихнули как раз в ту сторону, где горел пень с торчащими ветками. Когда-то давно его спилили, теперь попала молния, хотя он очень низкий — в общем, это дерево не очень везучее существо.

Менала ударили в бок рогами, он упал в огонь и заблеял, закричал, забился. Эй, а это еще что? Зверь кинулся назад, но его опять толкнули рогами, и взметнулась куча искр. Эрцог вышел вперед, огрызнулся, и в ответ наставили рога.

— Умный, а? — выкрикнул один из стада. — Хочешь туда? Тоже ж преступник!

Опять раздался гром, упали капли — сначала падали редко, затем их стало все больше, и огонь погас как на дереве, так и на шкуре менала. Он пытался встать, дергал ногами, а шерсть у него местами обуглилась.

Почудилось, будто и сам обжегся. Верхняя губа отдернулась, из пасти рвался рык. Такого обращения не заслуживает ни один зверь.

Эрцог заворчал, а стадо громко заблеяло, и один из меналов кинулся навстречу. Можно кого-то из них и придушить для острастки, а съесть потом.

Сильно пахло дымом и жареным мясом.

— Что он сделал? — показывая клыки, спросил Эрцог.

— Не смей их трогать, — раздался голос куницы. — Я знаю, что ты только что охотился.

— От инрикта пахнет мясом, — поддержала одна из меналов.

— Убьешь большого зверя — значит, точно убьешь для развлечения! — прокричала ворона. — Кошки едят большую добычу раз в несколько дней. А падаль не едят. Мы все будем знать, что ты убил для забавы!

От ярости в лапах и груди сделалось по-неприятному жарко. Эрцог нетерпеливо прошелся мимо меналов, то и дело встряхивая лапой, к которой прилип комок грязи, и подергивая ушами из-за назойливых мошек. Значит, точно не убить. А если просто кинуться на стадо — знающее, что ты никого из них не убьешь — можно получить копытами и рогами. Эрцог от злости наморщил нос.

Зато здесь дружные звери, ага.

Звери так и не ответили, что сделал тот менал. Эрцог, раздраженно зарычав, ударил хвостом и ушел. Потом ненадолго заснул, а как только сон прошел, с ним исчезла и ярость. Правда, на время.

К северу от Манскора территорию заняла огромная сильная тахрица, и Эрцог с осторожностью пробирался по ее земле, отгибая уши и принюхиваясь.

Здесь речка часто поворачивает то в одну сторону, то в другую — будто озеро, из которого она вытекает, решило за ней погнаться, и надо было запутать следы. Еще и виднеются речные острова, так здорово. Интересно, там больные растения? Отсюда не разобрать.

Эрцог сломал ветку итьмы и поплыл, держа ее в пасти так, чтобы она до половины оставалась в воде и запахом разгоняла туругл. Лапу, конечно, эти рыбы не оторвут, но не хочется снова хромать, да и заражение получить не хочется.

Перед речными островами течение всегда очень сильное — отлично это запомнилось из-за острова Ивири. Остров разрывает реку, и каждый из двух потоков, что его обрамляет, течет быстрей, чем сама река до разрыва.

Едва не унесло, и пришлось как можно сильней работать лапами, до ломоты в правой, у которой был раньше вывихнут локоть. Но Эрцог все же выбрался на берег, и никто по пути не цапнул.

На острове нашлось очень много заболевших растений — елей и полосатых сосен, а еще кустарников. Даже трава тут была вся больная, скрученная, и Эрцог не учуял следов ни травоядных, ни местной тахрицы.

Остров — полезная штука. Ивири много чего делала интересного на своем острове. Например, меняла очертания ручьев.

Если здесь поселить пагульмов, никто их не тронет. Тахрица и не подумает, что на этом пустынном острове кто-то поселился, и не захочет туда плавать.

Эрцог выследил пагульма нескоро, уже утром, и долго крался за ним следом. А потом рванулся, сшиб пагульма с лап, прижал — как можно аккуратней. Локоть запульсировал.

Разговаривать с ним бесполезно, зайцы неразумные, и пагульмы тоже. Но Эрцог ему все-таки сказал:

— На острове будешь жить, и тахрица тебя не тронет. А еще для тебя там еда.

Пагульм запищал и захрипел.

Он размером поменьше косули, и стремительного речного потока ему не переплыть. Эрцог схватил его и потащил к реке.

Плыть было сложней, чем до этого — зато туруглы утром уже не плавали.

— Вот здесь и живи, — сказал Эрцог, отпустив пагульма. Зверь сразу же бросился в больные кустарники. — Никак ты не выберешься. Сиди и ешь. Потом я найду тебе подружку, если ты не помрешь.

Из лавки вышел пожилой человек, оперся на перила, похожие на вырезанные из дерева ветки итьмы, и закурил. Эрцог заскочил на крыльцо и подал знак инариса. Интересно, применит?

Все-таки он правда отвернулся, а потом взглянул на Эрцога.

— Только я этот твой инарис вижу и слышу плохо, — предупредил он. — Особо не ездил по Легонии, всякое говорящее зверье считай не встречал. Что, решил себя увековечить?

Эрцог с непониманием шевельнул ушами.

— Чего молчишь? — добавил человек и постучал пальцем по резной ветке. — Я говорю, ты, значится, все равно в начале осени пойдешь в расход, а так хоть куда-то применим твою кровь.

А, ну конечно, вот почему он заговорил. Эрцог недовольно фыркнул, и шерсть на загривке от злости встала дыбом. Не дождется.

— Ты же долго будешь помирать, вот и соберем, — человек опять затянулся сигаретой. — Что, пришел дать разрешение?

Провоцирует, вот и все, и не надо обращать внимания.

— Нет, узнать, сколько в последние ночи убили животных для промысла, — ответил Эрцог.

И чихнул от сигаретного дыма. Из-за пасмура в лавке все еще горел свет, и окна казались полуприкрытыми желтыми глазами большой совы — будто бы опасной и для взрослых инриктов.

— Раз ты так за них беспокоишься, то и подавно кровь отдашь. Хватит на целый вагон изделий.

Эрцог постарался успокоить хвост и втянуть когти. Под шкурой кололо, точно от подступающей грозы. Конечно, переубеждать человека нет смысла. А может, получится что-нибудь важное узнать про мелких животных? Например, что местные птицы в чем-то очень полезны, и трогать их не стоит?

— А зачем это? — спросил Эрцог. — Дерево что с кровью, что без крови — одинаковое. Оно не становится симпатичней. И вообще, вы же потом все равно как-то вытираете эту кровь, иначе она же там загниет? Я видел еще и чучела животных — совсем непонятные. Знаю, что в Гахарите иногда до сих пор убивают зверей, чтобы отрезать у них головы, а у вас примерно то же самое. В общем, я на вас не злюсь, все-таки у людей бывают странные привычки, но просто непонятно, зачем? Оно лишь злит.

Человек усмехнулся и не ответил. Плохо разобрал слова или просто не захотел отвечать?

Люди Герти говорили, что для этого промысла убивают неразумных — но это в любом случае не оправдание.

— А вихревиц ловите? — добавил Эрцог. — И прочих редких?

Так никаких ответов и не услышал.

— Куда книгу? — спросил Беналь, кладя ладонь на обложку. — Я читаю, вообще-то.

— Она твоей стране нужна, вообще-то, — откликнулся Эрцог и сам положил лапу на книгу про моллитанские растения.

— Какая забота о Талис. Ты бы ей еще про Халькар рассказал.

— А надо? — Эрцог насторожил уши. — Я знаю о нем немного, вообще-то. Правда, хочу побольше узнать.

— Могу позаботиться, чтобы за заботу о Талис твою шкуру отправили в Халькар контрабандой. Что-то да узнаешь.

— Кстати, отличная идея, — Эрцог повел вперед вибриссами. — Ну а вместе со шкурой — и меня самого. Живого, а то я ничего там не учую.

— Много хочешь.

Точно, насчет чутья. У них есть вещь с очень здоровским запахом. Книга чуть подождет.

— У вас на девятом этаже еще имбирь есть, — вспомнил Эрцог. — Пойду и еще раз учую.

— А не чуешь, что я тебя отсюда сейчас выпну?

— Не-а. Ты меня даже не поднимешь.

Эрцог поднялся на девятый этаж, в комнату, больше похожую на берлогу — с тем отличием, что берлоги выглядят аккуратней, а еще там обычно не так холодно. Поддел когтями небольшой пакет с корнем имбиря, лежавший под подоконником, и обнюхал. От этого запаха сразу стало теплей.

Чучело белки все еще стояло на подоконнике и лишь на вид напоминало настоящую белку. Эрцог встал на подоконник передними лапами, ткнул носом холодную шерсть.

Не боится, не двигается, даже не пахнет белкой. Зачем она нужна?

— А сейчас в Талис отправился настоящий тирниск, — объявил, зайдя в комнату, Мьенель. — Хочет побывать на границе.

Ого. А может, и правда туда отправиться? Тем более недалеко.

Правда, с Гелесом явно начнут осторожничать и опасаться его задеть. А вот насчет инрикта есть сомнения. К тому же Гелеса точно не пропустят туда, где идут настоящие бои.

— Слушай, а что теперь будет с этими беженцами? — спросил Эрцог. — Наверное, не для всех найдется работа в Талис. Такая, где им бы много платили.

— У нас много кто работает и в Кранаре. Уже давно. В том числе продают туда то, что производят сами. Получают немало.

— Но этого же трудно добиться. Это если, например, у кого-то очень много меда или гасок, и при этом есть разрешение от Легонии, а еще надо…

— Нам не нужны разрешения от Легонии, — Мьенель прошелся по комнате. — Нам еще до войны кранарцы упростили въезд в свою страну, чтобы с нами сблизиться. И правила внешней торговли упростили. Они нам свою продукцию возят считай без ограничений, мы им — свою.

— И легонийцы, получается, про это не знают.

— Кто-то наверняка знает, мы же не в подземелье живем.

— Но если вам кранарцы упростили въезд и все эти правила, значит, на самом деле их упростил верховный дасул Кранара, да?

— По факту — да. Для Легонии, официально — нет.

Все-таки что-то непросто с этим Кранаром. Он уже посягал на легонийские территории и, конечно, может захотеть забрать Талис.

— Нам пока что требуется любая поддержка, — продолжал Мьенель. — Поэтому мы сотрудничаем с Кранаром. Работаем на его земле, а кранарцы работают у нас.

— А если Кранар станет угрожать? — Эрцог насторожился.

— Он начнет угрожать, если мы откажемся сотрудничать. Западные кранарцы с нами именно что сотрудничают и уж точно не пытаются никого подмять.

— А другие кранарцы?

— Они подальше, чем Легония.

— Почему ты мне все рассказываешь? — поинтересовался Эрцог. — И на все отвечаешь. Другие ничего не рассказывают, и даже твоя страна.

— Мне не нужен озлобленный инрикт.

— Ага. То есть, не озлобленный все-таки нужен?

— Никакой не нужен, но озлобленный — меньше всего. Будешь нужен, если сделаешь что-то полезное.

— Когда, — поправил Эрцог.

Уходя, Эрцог опять заглянул в комнату на первом. На этот раз страницы листал Герти — а Юнна, подойдя, забрала у него книгу, и Герти щелкнул пастью.

— Интересно, кто все это нарисовал, — проворчал он измененным для инариса голосом, ложась в углу. — Хотя бы скажи, кто авторы рисунков.

— Уймись, — отмахнулась Юнна.

Эрцог осторожно взял книгу в пасть и отнял у Юнны.

— У палиги листья скрученные, как у тех твоих больных растений в лесу, — рассказывал Эрцог. — Плоды палиги есть нельзя. А еще есть селея, чьи листья быстро отравляют, и варуга, от которой в солнечный день идут ядовитые эфирные масла. Те, кто под них попадают, покрываются язвами.

Все еще хотелось прижаться к земле — да и прижался. Но зато так в шерсть впитается больше запахов от местных трав. Эрцог перевернул носом раковину улитки, бурую в серых разводах, затем чуть тронул когтем желтого жука-осеннелистника. Здесь вся мелочь такая забавная, и совсем не похожа на кейнорскую.

— А еще я убеждаю твоих хищников, чтобы они не ловили пагульмов.

На черные провалы окон трудно смотреть — постоянно хочется отвести от них взгляд.

28 паиса, Еса

— Нир, — позвала Еса. — Вылези из-под кровати, пожалуйста.

— Это моллитанские традиции, — глухо откликнулся Нир, и послышался стук, затем шипение. Опять ударился. — Я про них расскажу, и нас выпустят.

— Не выдумывай, — Еса наклонилась. — Нет такой традиции.

— Ты же не видела, как я спал дома.

— Видела, как ты в поезде спал. Не так.

— Если в поезде спишь под своей полкой, значит, спишь на чужой полке.

— Я у Каи спрошу, когда приедем, есть ли такая традиция.

Нир усмехнулся.

Снова стукнуло под кроватью: Нир снова неудачно перевернулся. За все эти дни у него синяков, наверное, много набралось. Ну, хотя бы взял с собой матрас и подушку.

А кровать Нира занимал его рюкзак: Нир свои вещи не разбирал, и Еса тоже.

Еса села на свою кровать, сдвинутую как можно ближе к двери и вплотную к стенке. С той стены, что напротив, внимательно наблюдали герои и героини картин, и неуютно становилось под их пристальными взглядами.

День сдачи экзамена уже прошел, и другие студенты его сдали, перешли на химфак, теперь с первого амилта у танера Эсети начнут учиться. И все это кажется далеким, совсем невозможным, а ведь только что было в ладонях. Как листик какой-нибудь. Держишь его в руках, и в этот момент кажется, что он не денется никуда, а потом отпускаешь — и словно никогда его не было.

Сейл на аграрном теперь, конечно. Разъедающее, глупое чувство проросло: отравляет оно и душит. Зачем тут завидовать, разве он виноват? Лучше просто подумать о будущей встрече. Очень хочется увидеть его, и Одвина с Каей. Сейл, когда Еса была в Талис, так поддерживал классно, и еще говорил, как марганцовку использовал в актарии, сильный окислитель… ну вот, все по кругу, опять мысли про химию и экзамен, а ведь и учебника нет, Кая с собой забрала. Еще домой хочется, в свою комнату, и радио там слушать. Свои кассеты и те, которые танер Эсети передал: здесь их вовсе не хочется включать, совсем станет грустно. Тянет гулять по теплому и зеленому городу, на море ходить, покупать вкусное.

Зато за эти дни придумала план.

Еса потянулась к рюкзаку: там тетрадка, в которой план обсуждали письменно. Надо перечитать, от этого всегда прибавляется уверенности. И здорово, когда не в одиночку разделяешь эту идею. Хотя и кажется, что все это какое-то далекое и вряд ли случится, но все равно — с планом лучше.

Кейнорцы сейчас не смогут официально запросить информацию про своих людей, ведь Кейнор непризнанный, все-таки. А Легонии кейнорские безразличны. Все остается делать только самим.

Но все получится. Обязательно. Должно.

Еса стала вытаскивать тетрадку за край, но в дверь постучали, и Еса поспешила задвинуть тетрадку обратно. Там специально очень неразборчиво все написано, к тому же по-легонийски. Вряд ли кто-то черновики аттестационной работы полезет смотреть, но все-таки.

Еса открыла дверь и, глянув назад, заметила, как растрепанный Нир выглянул из-под своей кровати.

— Традиции, — пояснил он на кранарском. — Каурские.

— Помню, — служащий кивнул. Он из тех, кто говорят только на кранарском: и на слух кранарский воспринимать еще можно, часть слов получается понимать, особенно бытовых, но говорить на нем трудно. — Ваш ужин.

Глянув на картины и на полки со статуэтками, служащий склонил голову.

— Спасибо, — Еса осторожно забрала большущий поддон с едой. Там был и овощной суп, и котлеты с соусом, и яблочный десерт, и какая-то травяная настойка, каждой еды по две порции: глаза совсем разбежались. Нир подошел и придержал поддон сбоку. — Столько много. Это нам приготовили. Неудобно.

Служащий глянул с непониманием. Еса повторила фразу и половину слов перепутала, даже тех, которые знала. Всегда получается не то, когда говоришь с носителем. Но служащий понял все-таки, кивнул, и ответил на нарочно медленном и четком кранарском, что ничего страшного, все-таки в гостях.

— Вы заботитесь, — прибавила Еса. — Хочу помочь. Кейнорцы, мы, сами все делаем.

Ну что же такое: зато получилось что-то забавное.

— Знаем.

— Подскажите. Карин Полесски. Сегодня приедет?

— Приедет, — ответил служащий. Ура, хотя бы правильно получилось смысл передать. — Завтра вас примет. Приятного аппетита.

— Забыла, — Еса с помощью Нира опустила поднос на кровать. — Можно принести сахара? Настойка очень вкусная. Но я забыла сказать, чтобы положили сахара мало.

Ух ты, целая длинная фраза получилась на кранарском, хотя и с жутким акцентом. Служащий кивнул. И ушел, а Еса закрыла дверь. Она не запирается, и даже какая-то иллюзия свободы остается, можно ходить по коридорам особняка, спускаться по лестнице. Только в комнаты, кроме ванной, не зайдешь, и во двор не выберешься.

Поднос разместили на подоконнике, с которого виднелись городские огни. Даже в темноте все города выглядят очень разными. В Ратхоре фонари все белым горят, лишь на самых маленьких улицах огоньки оранжевые. Блекло так, будто действительно в больнице, и заразились в самом деле. И еда без вкуса совсем. Нет, она классная, и понятно, что там интересное намешали, а не удается ее распробовать, и все. Будто одновременно с едой набрала в рот воды, или в горле деревяшка какая-то.

Жучок-древоточец где-то в бревнах поскрипывает: тихо и мерно. Из-за этого кажется, что кто-то за стенкой возится, или даже в углу, невидимый. Холодок прошел по лопаткам.

— Телек, может, включить, — сказала Еса.

— Да можно, — Нир ел котлету быстро и весело, щурился. — Здорово, что он тут цветной. А у нас в Кауре никакого не было, мы только у отцовского начальника на праздники брали, — он отхлебнул настойку. — Тоже цветной.

А еще тут картины классные, и статуэтки на полках тоже: но только мозгом понимаешь, что классные. Напряжение вгрызается в любое хорошее впечатление и ничего рассмотреть не дает. А ведь надо, так-то. Чтобы не совсем уж впустую проходило время: и чтобы стало повеселее.

Статуэтки все в старинных длинных одеждах, и лица у них не очень детальные, но позы выразительные. Вот хмурый бородатый мужчина руку с кинжалом поднял и выставил ногу вперед, вот женщина сидит на скамье и руки на коленях сложила, наклонив голову. И вот еще одна, строгая, чьи руки спрятались под плащом. На картинах — корабли в море и высокий человек на палубе ближайшего судна, а еще девушка в саду, молодой мужчина на скале. Очень точно прорисованы пейзажи, а фигурки людей небольшие, лица почти не видны. Но люди сразу взгляд притягивают — у них кожа будто светится, вокруг волос тоже свет, так здорово.

В дверь опять постучали и передали пакет с парой кубиков рафинада.

— Спасибо, — обрадовалась Еса.

Служащий снова взглянул на картины и голову склонил. Каждый раз так делает. Но неудобно спрашивать, для чего. Есть догадки, но даже в разговоре с Ниром их неловко озвучивать. Религия — это очень, очень личное. Даже когда все кругом знают ее главные правила. А если озвучишь, что в этой комнате есть символы чужой религии, то будет еще неуютнее здесь находиться.

Рафинад Еса спрятала в сумку, а Нир, почти все съев, включил телевизор, ушел под кровать и тарелку с десертом забрал. А Еса выключила свет: теперь только телевизор светился. Сделала звук погромче, а потом взяла подушку и легла у кровати Нира.

— Как думаешь, почему он на картины так обращает внимание? — поинтересовалась Еса. Почему-то все-таки захотелось об этом спросить у Нира. Лучше неуютность, чем неизвестность.

— И на статуэтки, — ответил Нир. — Это вроде как их божества.

— Вроде как?

— Ну, я сам в них не верю, поэтому «вроде как», — Нир усмехнулся. — А у вас не учили кранарскую мифологию?

— Кайрисской и алдасарской хватало, — улыбнулась Еса и подвинула ему пару конфеток-лаккес, которые достала из кармана штанов. Себе тоже развернула такую. Только лаккес и хочется есть, только у них и остался вкус. Потому что они из Кайрис.

— А там страшно? — спросил Нир, тихо, прерывисто шурша оберткой. — За конфетки спасибо.

— Не очень, а что?

— Если не страшно, то расскажи.

От этих слов почему-то стало теплее, и Еса наконец-то заметила в приглушенном свете от экрана, что на паркетном полу узоры классные, в них можно, как в детстве, вообразить то морду, то руку.

— Вообще странно, что кранарцы так выставляют это… напоказ. А почему они этих божеств рисуют такими маленькими?

Потому что понимают, что они никакие не настоящие?

В легонийских храмах, запрятанных среди деревьев, изображения всегда большие, и от этого дух захватывает.

— Это отсылка на место человека в мире. Человек тоже маленький, а выделяется сильнее всех.

Еса оперлась локтями на подушку.

— В Кайрис есть поверье, что цветы — потерянные бусы Латиху. Это вроде как первая женщина, но она не совсем человек, ну, это сложно. Она как-то собрала камни на звездах, а потом на небесных лугах сплела бусы. Очень любила эти бусы, но ударилась о рог небесной тархонжицы и выронила. Бусы, пока падали, порвались и рассыпались, и из них получились цветы. Латиху попросила людей их собрать, но увидела, что людям они приносят радость, и сказала, что люди могут их оставить себе. А еще иногда рассказывают, что ягоды тоже появились из-за ее бус.

— Я что-то ягод захотел. Мне их всегда нравилось собирать. Правда, было непривычно, что в Кейноре много съедобных ягод.

В телевизоре упомянули Мьенеля, и Еса глянула на экран. Даже Нир высунулся — как зверек из норы. Еса улыбнулась и опять посмотрела на экран. Там шла какая-то политическая передача, самого Мьенеля не показали, но обсуждали. Мало чего удавалось разобрать, все-таки звучал кранарский.

— …хорошо развивает регион.

— …если бы он…

— …округ Талогох.

— Они про что? — спросила Еса.

— Про Мьенеля говорят, если бы он баллотировался на пост главы каких-нибудь западных округов, его бы выбрали, — перевел Нир. — Талис развивает, сейчас помогает своим беженцам. Какие-то бежали в Кранар, а Мьенель им помог перебраться обратно в Талис, дал жилье. С запада Кранара вот к нему тоже приезжают, трудоустраиваются, хотя в Талис беспокойно. Мьенель, вроде, полностью за Талис. Как-то непонятно.

— Или думает, что Талис все-таки в одиночку не выживет, — пожала плечами Еса. — Потому что слишком слабая. Слушай, не хочу я про них, про политику эту. Много их слишком.

— Ага.

С Кейнором и с Моллитаном тоже все непонятно. Уже видела по новостям, что опять моллитанцы и ламейнцы выступают против Кейнора. Не надо их всех слушать: ничем не поможешь, только расстроишься еще сильнее.

Еса переключила на какой-то фильм, а потом опять легла у кровати Нира и голову положила на подушку. Немного жалко подушку класть на пол, но все-таки тут моют каждый день. Точнее, мыли: теперь-то доверяют протереть в своей комнате. Рядом лежали наручные часы Нира и стукали стрелками.

— А может, наши документы попадутся где-то, — прошептал Нир. — А что, а вдруг. И утащим.

— Да, было бы классно, — тихо сказала Еса ему в ответ. И сразу сильней поверилось, что получится сбежать.

Поступить на химфак — тоже.

За окном загудел мотор. Залаяли собаки, отчаянно, резко, как на чужих. Сейчас автоматические ворота открываются: иллюзия свободы.

— Марта?

— Ну да, — Еса еще чуть ближе придвинулась.

В дверь постучали, а когда Еса открыла, опять зашел служащий. Забрал поднос, выключил телевизор, комнату осмотрел: ну да, как будто могли с помощью еды что-нибудь натворить. Розетку он на ночь снова закрыл заглушкой: не снять ее, служащий закрывает специальным ключом. Удивительно, что телевизор оставили: наверное, чтобы не стало совсем скучно и не казалось, будто совсем от всех в изоляции. Хотя все равно в изоляции, так-то.

Марта Полесски как будто из древних времен. Служащие в этом особняке — как будто старинные слуги. Непривычно так.

А когда служащий ушел, Еса спросила — уже не шепотом:

— Давай спать? Только я тоже в этот раз на полу. Мне же нравится разные народности изучать.

— Да не выдумывай. Ну слушай, Еса, я на кровать все равно не пойду.

Еса подперла кулаком подбородок.

— Это ты не выдумывай, ты там ворочаешься постоянно.

— Я бы и на кровати ворочался.

Волнуется.

— Давай тогда расскажу что-то. Про птиц.

— Только не грустное. Не люблю, когда птиц мучают.

— Не будут. На севере Кайрис живут скавалжи. У нас там животные не такие разумные, как здесь, но скавалжи чуть-чуть умеют говорить. А еще носят письма.

Под кроватью послышался шорох: Нир ложился поудобнее. Опять жучок заскрипел, поедая бревна. Пусть он ход проест и выведет отсюда студентов, разве ему жалко?

— Они огромные, белые, и их раньше только кайрисцы держали, а теперь и алдасары. Совсем ручные, на людей никогда не нападают, — а мелкого зверька могут клювами забить. — У нас есть легенда о том, что потоки лавы — это огненные птицы, охраняющие могилы древних великанов. А скавалжи как будто далекие потомки этих птиц, и они оберегают людей, новых хозяев планеты. Кайрисцы давно приручили скавалжей, обучили их разным штукам.

А диких скавалжей нет. Может и есть, но где-то в той Гартии остались, что на западном полушарии.

— Обучать — это я умею, — весело сказал Нир. — И не только мелочь математике. Куплю скавалжа.

— Их можно купить в Кайрис. Если не смущает, конечно, а то все-таки разумные.

— Ну, если их устраивает, то не смущает. Я такого выберу, которому понравлюсь. А у тебя был?

— Нет. Я очень хотела, но они все-таки дорогие. Но ты накопишь.

— У меня есть птицы, сороки, но они самостоятельные. Не совсем мои. Еще в Кауре я держал певчих, а они живут мало. Ну, кошка помяла птичку, она уже летать не могла, но я ее отбил. У меня прожила долго.

— Классно, а сорок покажешь?

— Ну, да.

Еса перешла к своей кровати и все-таки переместила под нее матрас с одеялом: теплым, шерстяным. Чужим, правда.

А то совсем из-за Нира неловко.

— Ты настаиваешь, да? — усмехнулся Нир. — Нет, я не вернусь на кровать.

— А мне тоже не хочется, и еще так спать полезнее, — ответила Еса. — Я все-таки из кочевого сурового народа.

Под кроватью, конечно, узко и пыльно оказалось, но прикольно. Как в маленьком домике.

— Вот бы твои сороки нас нашли, — добавила Еса.

— Вот бы я птицу-лаохорта еще раз увидел, — весело ответил Нир. — Хочу, кстати, на твоего Кейнора посмотреть. Ничего, что говорю, что он твой?

— Ничего. Это ведь правда, — и, хотя неловко было в этом признаваться, и жар хлынул в щеки, но осталось ощущение, что все сказала правильно. Будто даже прибавилось силы. — А твой — Легония?

— По идее, да. А знаешь, к нам вот хотели некоторых кейнорцев переселять. Ну и так, таннау еще. Ну, для Единства, все такое, чтобы регион обживали. Наши были, если честно, против.

— А легонийцы?

— Тоже, — засмеялся Нир. — Так и не получилось. Ну, просто не очень удобный у нас регион.

— А как вы вообще с хинсенцами, с ламейнцами? — слышать — одно, а знать — совсем другое.

— Ну, эти считай свои, мы к ним привыкли, хотя с ними и постоянно терки. Не, ну легонийцы все свои. Просто в том смысле, что у нас общая проблема с другими долинными. Знаешь, на нас, долинных, некоторые яды не так сильно действуют. Меня обжигало варугой, например, и язвы прошли дней за пять, а у приятеля из Палагета потом месяц не заживали, он даже из-за этого задержался, лежал в больнице.

— Какие у вас цветы классные.

— Не говори. Но правда классные, цветут ничего так.

— «Подойдите, посмотрите, какие мы хорошие»?

— Ага.

— У вас вообще болеют часто? Чума вот та самая, например. Ты же как-то выучил все эти язвы.

Странно, что сейчас обо всем этом так легко говорить. Даже почти не задумываешься о какой-то там неловкости.

— Ну, бывает. Еще у нас говорили в каурском медцентре, что из Аленты одно время часто привозили больных. Только там не заразное, а онкология. Часто, если родители болели, то и дети тоже. Или дети из одной семьи. Может, даже наследственное что-то.

А слова всё сами находились. Про Моллитан, про Кейнор и про все остальное.

И не надо спать. Каждую ночь теперь снится телефон, который как будто спрятан под лестницей и который, чем ближе подбегаешь, становится дальше. Или удается подбежать, но в трубке тихо. Ни гудка.

Город уходил вниз под уклон, и его многоэтажки — светло-серые и палевые, коричневые, тускло-синие — навевали мысли про позднюю осень. В отдалении он начинал подниматься на холм, и на вершине вставали серебристо-стальные здания, одинаковые, этажей на одиннадцать, если не больше. Они первыми забирают свет от солнца, и тем, кто внизу, его достается меньше. Правда, здесь мерзлое, выцветшее солнце, совсем как местные здания. Может, этим нижним домам, наоборот, повезло.

Псы во дворе рычали на служащего, что вышел с кастрюлей и теперь палкой двигал к себе собачьи миски. Он что-то серое туда налил: будто сваренное из облаков. И совсем немного, но собаки ведь крупные. Специально голодом их морят, чтобы были злее? Потом служащий подвинул еду собакам, и те кинулись, будто дикие звери на добычу.

Когда служащий — хорошо еще, что другой — пришел с завтраком, Еса спросила, можно ли к карин Полесски, и разрешили. Только попросили подождать минут пятнадцать и лишь потом пройти к кабинету.

— Все очень у вас вкусное, — сказала Еса. В этот раз еще и ягоды ирги положили, круглые, иссиня-черные.

— Нам говорили, что овощи и фрукты сюда везут не только из-за города, — добавил Нир на кранарском. — Что рядом с этим домом тоже выращивают еду. Правда так?

— Да, — ответил служащий. — Ягоды с этого участка.

Еса то и дело посматривала на часы, что висели над полкой со статуэтками и напоминали большой пряник: потому что проголодалась, наверное. Наконец, пришло время. Нир остался: все-таки то, о чем Еса решила попросить, было связано с кейнорским менталитетом.

Пока Еса шла к кабинету карин Полесски, мимо по коридору пробежали служащие-девушки в платьях ниже колена. Ногам в них вроде бы свободно, но, правда, можно зацепиться за что-то, и ткань еще надо расправлять, неудобно. Для интереса, конечно, надела бы.

Но у дверей кабинета весь этот интерес пропал. Только цель осталась, и все.

Еса села напротив Полесски за круглый стол, а взгляд все переводила к шкафам: зачем же их тут столько, огромных таких. Наверное, здесь и бумаги какие-нибудь хранятся значимые: спрятаны там, в деревянных черных пещерах. Интересно, а здесь ли лежат документы о переходе границы? И яростный огонек стал разгораться внутри.

Да как она могла так поступить, что ей плохого сделали? Отпустила бы домой.

Вот бы выдали пропуска в библиотеку Бенора: еще до поездки в Талис. Одвин очень хотел такой пропуск, и не зря. С ним не нужно никаких оформлять документов о переходе кранарской границы: но только лучшие студенты могут его получить, и даже Одвина таким студентом не посчитали.

Еса постаралась расслабить ладони и положить перед собой. Прикрыть пока огонек. Все равно никто ему не даст ничего обжечь.

— Что вы хотели?

Как будто удостоверение личности впервые пришла получать, а та, кто принимает документы, совсем замотанная и злая. А ведь карин Полесски сама попросила с ней общаться, чтобы привыкнуть к Кранару и чтобы убедиться в ее будто бы хороших намерениях.

Только очень редко она приезжает, а к ней и без того привыкнуть тяжело. И не хочется привыкать.

— Мы вам так благодарны, карин Полесски, — улыбнулась Еса.

Надо все скрывать. Привычно уже. Не попросишь же сразу разрешения погулять в саду: надо начинать с малого.

— Но, понимаете, я же алдасарка, и мне неудобно, что для нас готовят, — продолжила Еса. — Ем — и не могу. Как будто не заслуживаю ничего.

Это правда. Но это лишь одна из причин, на самом деле.

— Ну вот, — добавила Еса. — Может, глупо оно, так-то, но я просто хочу на кухне помочь. Чтобы и ваших людей получше узнать и привыкнуть к ним, и чтобы они ко мне привыкли. Ну, и Нир может помочь, просто он моллитанец, у них нет таких проблем.

Полесски смотрела сквозь Есу, будто вовсе о чем-то другом сейчас думала. А если не услышала ничего? И если это совсем не она, а скульптура, вот только реалистичная? Из Ущелья лиц.

— Поговорю с работницами, — сказала Полесски. — Это все резонно. Думаю, проблемы не возникнет. Они сегодня как раз готовят.

Все получится, получится, обязательно.

— Спасибо, карин Полесски, — Еса кивнула. — А то ведь у нас проходит срок, мы же сами понимаем. Не обижайтесь только на нас.

Была бы очень сильно ей благодарна, и все: если бы только она не начала хитрить, и не заставляла бы работать против Кейнора.

— Что вы, — Марта Полесски слегка наклонила голову. — В целом условия устраивают?

На «вы» обращается. С теми, кто намного моложе и еще обучается, можно и на «ты», и Полесски уже переходила на «ты», а теперь как будто поднимает. Хитрость такая, конечно. Потому что немного приятно такое слышать, даже если это звучит от Полесски.

— Ну еще бы, мы ведь и по дому ходим. Интересно так. Но мы не все рассмотрели, просто волнуемся.

— Телевизор не слишком тревожит?

— Мы тревожное не смотрим, — улыбнулась Еса.

— Как вам в целом политическая ситуация? Происходящее в Кейноре? Не хочу беспокоить, опять же: лишь интересно мнение.

— Сложно сказать, — Еса пожала плечами. — Ну, для меня это сложно все. Просто хочу, чтобы было мирно.

И так стало мерзко от этих слов. Так хотела бы правду сказать: но, если тянет ее озвучить, значит, не предаешь никого, совсем. Просто не хочется риску подвергать ни себя, ни Нира, ни план: ни Кейнор. Мало ли как Полесски додумается использовать правду.

Да, хочется, чтобы было все мирно. И чтобы Кейнор при этом был свободным.

— Вы так и не решили, о чем мне сообщите? — добавила Полесски

— Мы пока только информацию собираем, — слишком тихо сказала, но ладно. — Нам надо еще подумать, вспомнить, это ведь все такое новое, непривычное.

— Хорошо, — проговорила Полесски. — Отдыхайте.

Все получится. Как получилось и с Луи. Где же он сейчас? По новостям о нем совсем не говорят ничего: а вот Эрцога упоминали, он в Манскоре. Только бы талисцы ничего с ними не сделали плохого.

— Карин Полесски, а можно у вас еще спросить? — и как будто голос стал увереннее: Луи бы сейчас оценил, конечно. — Вы про Луи что-нибудь слышали?

— Ничего. Где-нибудь прохлаждается, — если бы хотел прохладиться, то сидел бы постоянно с Мартой и голос ее слушал. Заледенел бы просто. — А что вам Луи?

— Он нам помог очень, защищал, — объяснила Еса. — Жалко, что нет ничего. А вы ведь встречались с ним, да?

— Была вынуждена, когда он приходил, — слова у Марты Полесски — снежинки, очень большие и с заостренными краями, и медленно тающие. — Звери всегда себе на уме. Уж теперь я с ним видеться не обязана, к счастью.

Огонек негодования опять полыхнул.

— Почему вы так о них думаете, карин Полесски? — осторожно спросила Еса. Каждое слово — шаг по заледеневшим камням.

Полесски сначала промолчала.

— Они на нас злятся за то, что мы делаем из них шубы, — проговорила она. — Из мелких лесных жителей, что быстро размножаются и восстанавливают численность. А что творят звери? Вьортов.

— Вьорта я видела.

— Кошмар.

Еса машинально кивнула.

И совсем они не кошмарными показались, так-то. Но если что-то другое скажешь, все обернется не очень хорошо. У Марты Полесски и так постоянно такое лицо, будто она готова из окна тебя выкинуть.

— Вы видели вьортов? — уточнила Еса.

На самом деле так странно, что они тут есть. Кранар же над многими землями сохранил власть, даже над теми, где сменился уже не один лаохорт. Но над землями своей страны контроль иногда теряет.

— Бывало. У нас на обширных территориях совсем нет людей. Особенно в горах. Каким бы мощным ни был лаохорт, там, где долго не живут люди, его влияние может пропасть, — как будто она поняла, что этот вопрос интересует. И решила оправдать свой Кранар. — По Экере очень часто бродят звери? Давно я там не была.

Еса кивнула.

— Ну, не то чтобы их очень много ходит по городу, но в Ратхоре их нет совсем, а в Экере и волков можно увидеть, и косуль, и оленей, — это не тайна, все-таки.

— Опасно, — покачала головой Полесски. — Да хранит вас там Молкивес. У нас иногда они бродят, но им у нас некомфортно, — еще бы, тут ведь наверняка неуютно и местным людям. — Я бы запретила им ходить по кранарским городам, но наш верховный дасул против строгих ограничений.

Еще бы спросить про собак. Почему тут к ним так относятся? Даже в горле защемило, когда про них вспомнила. Но еще не время. Осторожнее надо.

В комнате Еса, покручивая в пальцах значок Аттестации, проследила за тем, как открывались, выпуская машину Марты Полесски, автоматические ворота. Так медленно. И закрывались медленно. Они ведь не станут открываться, пока не закроются полностью, насколько поняла.

Можно было бы проскочить: но до сих пор во двор не выпускают, это раз. А если и начнут выпускать, то, когда ворота соберутся открывать, точно не разрешат на улицу выйти, это два. И собаки сразу кинутся, даже если что-то удастся, это три. Они могут подбегать вплотную к воротам, настолько у них хватает цепей.

Сейчас они рвутся и так рычат, что почти ревут. Собаки очень бывают разумными, глаза у них иногда прямо человеческие: а тут как будто неизвестные звери. Чудовища. Опаснее любого вьорта.

Значок теперь тоже напоминает про дом: а еще — про то, как представляла себе Аттестацию. Теплый такой, синий: правда, голова Легонии тут совсем ни к чему. Вот бы нарисовали соколиный портрет Кейнора.

— Марта настаивает на том, чтобы мы рассказали что-нибудь, — Еса повернулась к Ниру. — А давай что-то расскажем.

И прищурила глаза.

— А давай, — отозвался Нир, и тут постучали.

— Принес книги, — объявил служащий на кранарском языке, когда его впустили. — На любой вкус. Есть для девушки любовный роман.

Никогда не нравились.

— Есть для вас, — он кивнул Ниру. — Кранарское машиностроение, история химических открытий, «Фроклимское происшествие», «Кровь на рукаве».

— Последнее — ужасы? — спросил Нир и схватился за воротник рубашки.

— Да, одни из наших лучших.

— Я не буду, — поспешил сказать Нир.

От романа, может, тоже отказаться: но а вдруг он хороший, зачем обижать. Служащий не виноват ведь ни в чем.

Луи бы здесь без разговоров досталась целая кровать, Нир ведь не спит на ней. Теперь даже две кровати.

Служащий ушел, оставив четыре книги, и Нир сразу дал Есе «Историю химических открытий».

— И машиностроение я не очень, — сказал он. — А «Фроклимское происшествие» — детектив, это ничего, он не страшный, я смотрел экранизацию.

Только названия все на кранарском. Еса пролистала: и содержание оказалось на кранарском, ну как тут читать. Нет, надо все-таки обратиться к служащему. Еса выглянула в коридор и позвала его.

— Подскажите. У вас есть на легонийском какое-то? Просто трудно кранарский.

— Мне тоже лучше на легонийском, — добавил Нир. — Я на кранарском не могу читать бегло, а медленно читать отвык. Но «Фроклимское происшествие» оставьте, я там знаю сюжет.

Служащий забрал книги, потом вернулся с одной.

— Она почти детская, — добавил он.

Зато с переводом на легонийский: одна страница на кранарском, другая переведена, ну вот и отлично.

— А «Фроклимское происшествие» о чем? — спросила Еса.

— Про странные вещи, — ответил Нир. — Здорово.

Женщины, что работали у плиты и за столом, быстро-быстро все шинковали, смешивали, выжимали и крутили. Синхронно и очень легко. Не только ровные ломтики вырезали, но и круги, и фигурки. Совершенно одинаковые звезды, спирали, даже стилизованные силуэты людей. А в юбках они передвигались легко: значит, не мешает им эта ткань.

Одна из женщин, самая главная, высокая, с жесткими чертами лица, объявила перерыв, и все одновременно оставили работу, а потом встали в очередь, чтобы помыть руки. Затем главная по кухне полезла в шкафчик с приправами и разными добавками, и Еса увидела сухие дрожжи, еще приправу для рыбы, перец. Женщина стала записывать в тетрадь, считать вполголоса, потом пересчитала и спичечные коробки, а после открыла другой шкаф, где стояли банки с вареньем: в том числе с вишневым.

— Давай попросим вишневое, — шепнул Нир.

— Ты тоже такое любишь? — вот классно. Вишня — любимая ягода.

— Я всякое люблю.

— Как-то неудобно. Они же и так много для нас делают, — и Еса перешла на шепот. — В столице поселили.

— Прямо-таки санаторий, — кивнул в ответ Нир.

Жалко, что в самой готовке не поучаствуешь. Разрешили только следить: и помогать чуть-чуть, если будет нужно.

Про культуру кранарцев на самом деле с радостью узнала бы многое: но вместе с интересом и азартом перед глазами появляется доска и птица. Еще и обстоятельства все отравляют.

— А можно мы поделимся рецептами? — поинтересовалась Еса по-легонийски. Уже известно, что многие работницы этот язык понимают. — Это будет наш для Марты Полесски подарок.

Здесь только женщины, а среди охраны — одни мужчины. В Кранаре обязанности с древности делят на мужские и женские. Правда, от этого уже понемногу отходят, но традиции все равно для кранарцев важны. Очень интересно, несмотря на тревогу. В Кайрис тоже разделяют обязанности между полами, но не совсем так.

— Хорошо, — сдержанно ответила главная.

— Например, у нас делают алческу, — оживился Нир. — А алческа — она из сильно жареных всяких овощей, еще туда творог, и еще… я знаю, что звучит не очень, но она вкусная.

— Нанкасы еще, — сказала Еса.

Пока описывала, некоторые кранарки стали внимательно слушать. Хорошие они, в делах этой Полесски не замешаны напрямую: и нужно, чтобы они вели себя более открыто. А то кажется, что замкнутые. С замкнутыми интересно общаться и наблюдать, как они раскрываются постепенно, но сейчас постепенность вообще не нужна.

Неужели собралась манипулировать?

С ними и правда хотела бы подружиться, сблизиться. Без всяких умыслов. Если бы не было все отравлено.

— Еще у нас вемхо делают, тоже вкусно, — вспомнила Еса.

— Это наше блюдо, — ну вот, даже и не знала.

Потом, когда Еса рассказывала, как делают соус из алеартского фрукта пельге — его только из недозрелых плодов готовят, а из зрелых он невкусный — одна из кранарок, полная и с вьющимися волосами, начала записывать.

— Попробуем, — строго сказала высокая женщина с жестким лицом. — Все для гостей.

Ее слова совсем с ее настроением не сочетались, как и у Марты Полесски.

— Нет, это для вас, — возразил Нир и улыбнулся. — Нас и так все ваше устраивает. Подарок, помните? Но если настаиваете, то для нас можно пирог с вишней. И вишневое варенье.

— А еще в Кейноре делают запеканку с крабовым мясом, — вспомнила Еса.

— У нас не едят такого, — сказали в ответ. — Крабы, раки, мидии и прочие улитки — не съедобны.

Так-то вкусные очень.

— Это же куда-то еще и продают? — спросил у работниц Нир. — Эту еду.

Гуманитарными конвоями развозят, наверняка. Очень уж много они готовят.

— Ограниченно, — сказали в ответ. — В основном ее возят семье Марты Полесски. Семья у нее большая.

Наверное, еще и чиновникам каким-то отвозят.

Получается, Полесски делает вид, будто студентов считает своей семьей? Ведь не чиновниками, так-то. Еса чуть не усмехнулась: хотя на самом деле сделалось грустно.

Очень хочется к настоящей семье.

29 паиса, Дайгел

И кому в шесть утра понадобилось скрестись в дверь? Или то дождь скребется? А нет, все-таки из подъезда. Дайгел взъерошил черные волосы спящей рядом девушки и притянул к себе стул с одеждой.

Подойдя к двери, в глазок Дайгел увидел волчину с пакетом в зубах, вставшую на задние лапы. Вот тебе и на, отцовская посланница, и вроде как знакомая, да только глазок искажает. Дверь отворил — и теперь точно видно, Керка Варданга, с надкусанным ухом и рыжиной в темно-серой шерсти.

— Зверище, — Дайгел дал ей обнюхать ладонь, почесал влажный жесткий мех на волчьей шее, хватанул за ухо. Керка махнула хвостом и, простучав когтями в прихожую, отряхнулась. Вот теперь и в квартире дождь пошел.

Дайгел применил иллюзию, когда волчица отдала пакет. Ненастоящие волосы Керки, мокрые и темные, топорщились в разные стороны, а на фальшивых сапогах блестела вода.

— Твои записи про Кранар, — даже тот ее голос, что с претензией на человеческий, звучал рычаще и обрывисто. Лицо с резкими чертами, лет сорок-сорок пять ей на вид, подтянутая, крепкая.

Бывшая гвардеица, бывший вожак: а кому, как не такому зверю, уметь успокаивать зверье. Хотя зверье тут уже и так подуспокоилось.

— Говорят, у вас тут призывателей развелось, — добавила Керка и принялась обнюхивать все подряд: вешалку, обувь, стены. — Их сейчас всюду становится больше. Почуем.

Инарис у нее исчез.

— Не доводилось встречать, — сказал ей Дайгел. — Но если встретишь — погрызешь?

И снова применил инарис, когда Керка приблизилась.

— Разве что травоядных, — с усмешкой ответила она. — Грызть хищников невкусно. Но среди травоядных призывателей мало, им шкура дороже.

Не шибко эти призыватели опасны: зверье не склонно так же бунтовать, как люди. Для всяких там демонстраций животные, как правило, слишком разрозненные. Да и к покою они больно уж сильно стремятся.

Кто-то отчаянный может на человека броситься, само собой, но то единичные случаи. Обычно недовольные звери всего лишь прячутся, ну или могут от отчаяния что-либо высказать, да только быстро об этом забудут. Из-за гартийцев тревожились, ясное дело, но гартийцы уже отчалили, хотя и вернуться могут. Сейчас, разумеется, животные беспокойны из-за войны с Талис, но наверняка считают, что люди со всем разберутся.

Мяса в холодильнике не нашлось: вчера, оказывается, с девчонкой все съели, но Керка и не хотела ничего, разлеглась в прихожей. Дайгел поставил тимисник.

Теперь и волчица будет ездить по городам Алеарты. По объявлению Дайгелу уже позвонили из ближайших городков: нашлось там немного техники на починку.

— Гелес-то тебе как? — поинтересовался Дайгел. — Или толком не общались?

Керка мотнула головой.

— Не нравится он мне.

Призывателей становится больше, вон оно как.

Звери — считай как детвора, и о сути вещей задумываются мало. Для лохматых главное, чтобы жилось им удобно. Да вот только умнеют они постепенно, взрослеют. Целиком не осознают, как все устроено, а ведь задумываются. Вот и мечутся, пытаются найти ответы. Может быть, и бунтовать когда-нибудь начнут.

Да вот Керка умная, а ведь не бунтует ничего. Может статься, и остальные это перерастут.

За окном падали настолько мелкие капли, точно на тучах изобрели каплерезки и прямо сейчас протестировали. Дайгел опустил в воду сито с подожженным тимисом, а заварив, направился в комнату.

— Сейчас уезжаю, — сказал Дайгел. — Можешь тимису выпить, на кухне есть. В коридоре не споткнись о волчару.

Девушка потерла глаза ладонью.

— Чего так рано-то?

— Хочешь, она тебе споет? Мигом проснешься.

— Не надо мне петь, — она усмехнулась. — Соли добавь в тимис.

— Может, сахара?

— Нет. По саа-денски сделай.

— Соль есть на столе. А тебе точно не надо ничего чинить, хорошо подумала?

— Да точно.

— Тьфу ты. Никакого толку даже от кранарцев в этой Далии.

Кита сжалась, будто на нее ведро воды выплеснули.

— Тебе можно с собакой, а мне с волком — нет? — весело спросил Дайгел, облокотившись на Энкелову «Ресу». — Не выдумывай, хорош бояться. Она еще и посредница, можно поболтать. И гвардеица. В отставке, но не суть.

— Собаки мне не нравятся, — предупредила Керка. — Портят нюх. Я не поеду с ней рядом.

Басна монотонно ворчала.

— А что, такая нам пригодится, вот да, — Энкел высунулся из окна и поморщился от мороси.

— С Энкелом сладишь? — спросил Дайгел. Керка кивнула и забралась на переднее сиденье, а Дайгел разместился сзади вместе с Китой и Басной. Собака посматривала на волчицу с недоверием, а бледная Кита, и без того мелкая, как микросхема, казалась уж вовсе пылинкой.

— Впереди много страшных поломок, — поддержал ее Дайгел. — Сама гляди не развались. Да вдобавок это все ради твоих часов, не забывай. Хочешь, чтобы в Ваммельхоле о тебе услышали? Терпи волчицу.

Кита кивнула и, выставив сумку перед собой, сложила на ней руки.

Деревья расплывались из-за капель, забрызгавших окна. Очистители то и дело елозили по переднему стеклу, трасса шла под уклон, и вдали по ее краям в зелень вкрапились красные и синие пятна, никак крыши домов. За ними горизонт горбился тремя одинаковыми холмами.

— Это Спящие Воины, — Кита подалась вперед. В первый раз услышал ее слова за час поездки. — Не знала, что они в окрестностях Елусны. Дайгел, ты не знаешь про них сказку? Хотя вряд ли, она алеартская.

В нужном актарии направились сначала на Стремнинную улицу, где такой бежал поток, что свое название она вполне оправдывала.

— Я разведаю, что тут есть, — предупредила Керка. С ее уходом Кита хоть стала на человека похожа, а то прозрачной была, как фасовочный пакет.

Вместе с ребятами Дайгел перескочил актарийскую реку, после ходьбы по мятой траве и грязи нашел наконец-то плиточную тропу, а потом по резным маленьким мостам пересек многочисленные ручьи — видать, мосты поставили, чтобы отличить их от дождевых потеков. Дом под номером четырнадцать оказался здоровущий, в два этажа, с кучей пристроек, будто дубовый пень, облепленный у корней грибами.

Дайгел нажал звонок над замком, и в прихожей забранились собаки. Кто-то подошел с другой стороны дома и спросил, что за люди.

— Здесь заказывали мастеров по починке актартехники?

— Здесь.

— Принимайте.

Заказчик стоял под зонтом, и Дайгел протянул ему под зонт документы. Заказчик-то черноволосый, с кранарскими корнями. Да скорее даже чисто кранарец — глаза не синие, а карие. И ужимок никаких, серьезный, все по делу. Когда по объявлению позвонил спокойный человек, это сразу порадовало.

Ремонтировать выдалось одну машину по уборке клубней. Поломка оказалась серьезной, еще и пара деталей проржавела, хорошо у заказчика отыскались запасные. Этим заказом Дайгел почти полностью занимался сам — все-таки с актартехникой много работал в Гахарите.

Басна все время лежала рядом, а собаки против нее не возражали, пришла и пришла.

После починки заказчик подозвал Дайгела и негромко спросил:

— Не кранарец, случайно? Фамилия-то, ясно, не наша, но все же.

— Сам, как погляжу, кранарский?

— Я-то да. Просто вот вижу, мастер хороший, — и перешел на шепот. — Местные-то не особо.

— Ребята тоже хорошо работают, — особенно Энкел, а вот Ките пока недостает практики, но задатки неплохие. — А так я кейнорец. С кранарскими корнями.

— Кейнорец — так еще лучше, вы мастера что надо, — кивнул заказчик. — Успехов.

На севере Алеарты кранарцев должно быть больше, да только ездить туда далеко, и не факт, что оттуда поступят заказы.

Следующий городишка располагался уже у подножия настоящих гор. Керка, едва покинули машину, снова умелась исследовать леса. Рядом с Елусной она ничего подозрительного не обнаружила, возможно, здесь кое-что найдется.

Через актарий проходил кусок железной дороги, по которому туда-сюда громыхал вагон, заверяя местных, что когда-то про их глушь кто-то помнил и, возможно, вспомнит в будущем. На вагоне доставляли все необходимое с одного конца актария на другой, а то автомобилей в этой глуши не водилось.

— Жалко, что не наш, — заметила заведующая актарием, когда Дайгел принялся за починку машины для выдачи корма. — Не алеартец. Но да что остается, никто за этот заказ не берется, куда ни глянь.

Приятно встретить честных людей, чего уж. Сразу понятно, что заплатят.

Затем отправились работать с распознавателем и телевизором. Телевизор починил Энкел, Кита стояла на подхвате, а Дайгел взялся за распознаватель. Штуковина хоть и мелкая, но с ней интересно — по устройству она сильно отличается от прочей техники.

Перекусили в местной забегаловке алеартским тимисом со вкусом хлорки и мерзким супом. Даром что сами сварили, но в лучших алеартских традициях.

— Мы норму по рукоделию сегодня выполнили, можно и ерунду какую-то сделать, вот да, — сказал Энкел.

За окном, пока ели, то и дело громыхало, но ливень или хотя бы морось так и не начался.

А на улице прохожие то и дело таращились, руками размахивали, норовили дотронуться да спрашивали, точно ли вы технику чините, а вот у нас тоже сломалось что-то, а ковер повесите, а вы откуда?

— Сувениров не хотите? — спросили из-за прилавков, расставленных прямо у калиток.

Дайгел присмотрелся. Сувенирами здесь называли брелки с птичьими перьями, да какими-то диковинными: желтыми и с крапинами на концах, то фиолетовыми, то зелеными. Нет уж, не привык такое носить, живые все-таки были существа. Тайком включил камеру, лежащую в сумке с коротким ремешком, да записал эти прилавки. Так эту камеру уложил, чтобы ее объектив смотрел точно в неприметное отверстие, прорезанное в стенке сумки.

Оба продавца оказались гахаритцами.

— Браконьерствуете понемногу? — поинтересовался Дайгел.

— Все птицы выжили, мы просто перья собрали, — заверили из-за прилавка.

То птиц ловить, то у драконов красть яйца, то осьминогов ловить сапогами — это гахаритцы умеют, что поделать. Ну так выживать как-то надо, не все же могут чинить технику.

Басна крутилась рядом с Китой и превращала ее штаны в шерстяные, а Энкел со скепсисом посматривал на прилавки.

За садами темнели каменные заборы и торчали крыши домов; из некоторых труб струился дым. А дальше вздымалась сумрачная зелень горных склонов. На верхних, скальных участках гор тоже топорщилось немного деревьев, эдакая небритость. Низко нависало серое небо, и чудилось, словно на картину пролили воду — так размылась граница вершин с облаками. Молния на секунду мелькнула над скалисто-лесными громадинами, загрохотало — никак гора шагнула. Кита вздрогнула.

На окраине стояли совсем покосившиеся дома, большей частью деревянные, и палисадники отобрал у них лес, так что в окна некоторых избушек царапались побеги дикой малины. От порывов ветра они скребли до того настойчиво и злобно, что в жизни бы не открыл окно, если бы такое услышал. Не то проберутся, схватят еще и сожрут.

Чахлые лебеда с крапивой, ободранные елки. Белок прорва, птицы свистят. Дайгел включил камеру, прошелся по окраине, в лес тоже углубился, а потом вернулся, услышав, как Керка подзывает воем.

Встретились с Керкой у дома с выбеленными известкой стенами. Рядом с его крыльцом цвела перекошенная астра, пытаясь хоть как-то заявить лесным оккупантам, что это актарий.

Хорошая погода, дождевая. Правда, дождя что-то все нет, хотя опять громыхнуло.

Подножие горы совсем рядом: вот бы с отцом на вершину. Сначала самому разведать местность, найти что-нибудь любопытное этакое, а потом и отцу передать.

— За рекой случился пожар из-за молнии, — сказала Керка. — Пока что я там не была, только слышала от ворон.

— А давай сходим да посмотрим, — предложил Дайгел.

Энкел с Китой не захотели, и к лучшему: отдохнуть от общения тоже надо. Керка рядом останется, но то зверь, от нее не устаешь.

Встречаются тут и буки, и клены, и сосен завались, белки по ним все шоркают, да и внизу, в лиственной-хвойной подстилке, вечно кто-то носится. Дайгел убрал распознаватель — рядом вон идет модель получше, еще и с мехом.

Керка иногда ворчала, и тогда приходилось обходить какие-то места стороной: наверняка там кабаны устроили лежку или кто-то бродил недовольный.

Вдалеке поднимался дым — того же цвета, что и облака, плывущие над вершинами. Проходя через гору, он резал ее надвое и сливался с облаками.

Когда Керка в очередной раз огрызнулась, на тропу, потряхивая головой, вышагал олень. Керка заворчала ему: «Не трону», олень ответил недоверчиво и тревожно. Керка что-то спросила, в том числе про человека.

— Можешь для него записать, — сказала она Дайгелу. Дайгел достал бумагу и ручку, прислонил листок к шершавой слоистой коре сосны. Растер край иголки между пальцами — запах у этой хвои что надо.

Олень заговорил, а Керка перевела:

— Хочу узнать у людей, что происходит. Гартия, говорят, собирается дружить с Легонией и особенно с Алеартой. Гартийцы уничтожают зверей. Вожак людей в самом деле отдаст им Алеарту?

Ну какую же Алеарту отдавать, что за дурни. Дайгел отметил слова оленя на обратной стороне листка: надо будет перенести и в тетрадь.

— Ничего он отдавать не собирается, — отмахнулся Дайгел.

Керка наморщила нос. На тропу вышел еще и волк, мелкий и худощавый, и что-то провыл: опять же, про людей.

— Говорит, что люди всегда будут тянуться к людям, — перевела Керка. — Его стая боится Гартию. Говорит, тебе не надо тут часто ходить. Здесь и без того ходят браконьеры, звери на них злятся, — Керка тряхнула головой и огрызнулась в сторону волка. — Будет еще указывать. Ладно, идем.

Гахаритцы. И алеартцев приучают, а те ведомые, куда же деться.

Дайгел еще поснимал лес по пути: ельник, кленовую рощу, кустарники, пасущихся ланей, кроны, белок в них, которые заполонили весь лес. Совсем малость — ничего тут нет особенного.

Добрались до реки, где перевернуто отсвечивал противоположный берег: у воды там все было спокойно, а дальше, в глубине, стелился белый дым. Керка, уже без инариса, принюхиваясь к земле, пробежала по берегу. Дайгел бросил в воду плоский камень, и он запрыгал, как заведенный.

Керка огрызнулась, затем подала знак инариса.

— Пахнет кровью из-за реки, — оповестила она. — Кровью сразу нескольких оленей. Я слышу их крики и голоса сородичей. Олени бегут от пожара, а волки для забавы на них охотятся. Интересно им в дыму, — ее нос сморщился. — Это гвардейцы, узнаю гвардейские кличи. Гвардейцы огня не боятся, зато олени все перепуганы.

— Мост разыщем, — и Дайгел возобновил запись. — А грифонов тут нет, что ли?

— Если волки так себя ведут — либо нет, либо с ними заодно.

По каменисто-песчаному берегу реки — местами к ней спускались то ивы, то шиповник, и мешались своими ветками — добежали до деревянного хлипкого моста, с которого удила женщина, замотанная сразу в три цветастых платка. Когда оказались в лесу на другой стороне, Керку будто из лука выпустили.

Но скоро лохматая остановилась. Как выяснилось, у тела оленя — горло и бока ему порвали в клочья, кишки разметали по сухой листве. Волчица принюхалась, ощетинилась, скачками понеслась дальше, а на пригорке остановилась и махнула хвостом.

Хоть какие-то будут доказательства, если что. Дайгел, наклонив сумку, заснял оленя, а потом отправился следом за Керкой.

Когда нашли самих волков, Дайгел опять начал снимать. Поначалу держался от них подальше, и так, чтобы ветер дул с их стороны, но волки до того увлеклись, исследуя следы оленей, что к ним все-таки удалось подойти довольно-таки близко. Даже их окровавленные морды наверняка заснял.

Неподалеку валялся еще один разорванный олень, вернее, лань, и Дайгел его тоже записал на камеру. Пахло гарью, но ветер дул слабый, да и наконец-то заморосило.

Только вот прямых доказательств не предъявить. Керка нашла волков по запаху, но запахи не запишешь, вдобавок Керку исключили из Гвардии. Морды на видео окровавлены — да гвардейцы скажут в ответ, дескать, перекусили уже мертвым оленем. А сами олени — кто их послушает. Может, гвардейцы, оправдаются, якобы это какие-то другие хищники убили зверей. Вот отец-то поверит, само собой.

Повезло Скадде с отдельными сослуживцами, ничего не скажешь.

32 паиса, Луи

Утром Луи впервые увидел тархонгов. Сперва — четырехпалые следы их копыт на мокром мху у берега озера, затем саму тархонжицу с тремя телятами, которые ели мягкий серый мох с пряным запахом.

Лес давно пропал, сменившись ёрником, и трасса хорошо просматривалась справа. Когда вдали показывались машины, Луи пригибался, хотя дорога проходила не слишком близко. На всякий случай.

Вершины северных берез обычно доставали только до вибрисс Луи: лишь изредка, на речных берегах, эти деревья-кустарники достигали роста Этлин. На земле, словно подшерсток, росли мхи и лишайники, и в них прятались молодые березовые ветки, как детеныши от хищников. Наружу торчали только листья. Впрочем, хищники для этих существ — тархонги, а настоящие хищники — безобидные существа. По мху порой стелилась водяника, чьи листки, похожие на короткую плотную хвою, росли торчком, будто растения были вечно насторожены. Нравилось пробираться через ёрник, представляя себя гигантским зверем высотой с лес.

Здесь, ближе к столице, нередко попадались следы саргов, однако Луи ни разу не видел этих зверей. Сейчас они бродят поодиночке и, возможно, их отпугивает запах незнакомого крупного хищника, поэтому они никогда не показываются.

Нос снова уловил саржий запах, мощный, теплый и сухой, отдающий кровью шерстебыка. Луи наклонил голову, чтобы лучше его изучить. Зверь бродил здесь вечером, сарги чаще охотятся в темноте. На мокрой земле местами отпечатались следы лап: чуть меньше львиных, с выступающими когтями. В отпечатки подушечек вдавились листки водяники.

Этлин тоже наклонилась, но не обратила на следы никакого внимания. Ее привлекла лишь листва берез и кора неизвестного кустарника.

— Приду за полночь, — сказала Этлин и взглянула на распознаватель. — Саргов нет. Следов не чуешь?

Луи качнул головой.

Долго пришлось следить за тем, как вдалеке, над домами, в закатном свете парили белые птицы-скавалжи. Ни одну так и не удалось рассмотреть вблизи, даже мертвой не попалось, хотя было бы любопытно. Когда совсем стемнело, Луи отправился в актарий.

Тусклый фонарный свет обозначал контуры бревен, из которых были сложены стены. Не стоит далеко ходить, если здесь много собак: местные псы отличат сарга от неизвестного зверя. Давно уже не забирался в города как раз по этой причине.

Вибриссы скользнули по бревенчатой стене. В Талис тоже много деревянных домов, но в Кайрис они более приземистые, с округлыми очертаниями. На срезе бревна удалось учуять смолу, нащупать вибриссами гладкие застывшие капли. Шорис нравятся деревянные дома: одновременно внешне и запахами.

Луи отыскал след Этлин Саренг, затем пробежал между теми участками, где не было собак. Вскоре удалось услышать голос Этлин: повезло, что в этот раз она ушла недалеко. Хотелось бы понаблюдать за тем, что она делает.

Заборы здесь — колья, вбитые близко друг к другу, и вместо кольев местами видны кости ребер, вкопанные в землю. Рядом с одной из костей торчит посох с резьбой из множества знаков: лист, глаз, морда волка или полярной лисы, голова совы, треугольник, ладонь без одного пальца, силуэт, трудноразличимые фигуры и линии. И гора: с огнем на вершине.

У одного из приземистых домов Этлин под светом фонаря предлагала кайрисцам добытых птиц, шкуру песца, травы, маленькие стеклянные банки, куда собирала мох с корой и выжимала ягоды. В обмен ей давали коробки: какие-то из них, разумеется, с едой.

Изредка слышались кашель и чихание, а в людских запахах, доносимых ветром, прослеживались кисловатые болезненные оттенки. Один вечно болеющий зверь уже порядком надоел, особенно когда, заразившись, приходил в пещеру Луи. Возможно, это стоило считать покушением, а стало быть, следовало звать Гвардию в таких случаях. Впрочем, Луи не заболевал: львиный иммунитет все-таки сильнее иммунитета каких-то инриктов.

— Это листья березы, — говорила старая женщина, отведя в сторону ребенка. — Отвар сделаю, у меня еще березовые почки остались с того года, их добавлю, хорошо тогда уродились. От подагры будь здоров помогает.

— А когда у меня посох будет? — спросил ребенок.

— В десять, не раньше.

— Я тогда в десять это нарисую на посохе.

— Ты к тому времени еще больше узнаешь всего, — ответила женщина. — И на посохе начертаешь именно то, что выяснишь после десяти лет. Почему детям посохи не дают? Потому что мы и так все детство узнаем что-то новое и не можем понять, что важно, а что нет. А вот с десяти как раз то самое время, когда новых знаний приходит меньше и мы можем отсеять неглавное.

Не отказался бы узнать и побольше, но люди уже отошли. Учуяв поблизости собак, Луи перебрался чуть дальше, держась в тени поблизости от палисадников. В это время Этлин поманила девушку, которая заходилась кашлем, и, коротко с ней пообщавшись, отдала ей одну из склянок. Девушка спросила:

— Правда поможет?

Этлин кивнула. Должно быть, в этих поселениях сложно приобрести лекарства, поэтому приходится лечиться тем, что растет в местной тундре.

Конечно же, Регон захотел бы посадить на Чантаре кайрисские травы, если бы узнал об их целебных свойствах. Какие еще свойства он бы у них обнаружил?

Что-то сверкнуло вверху: ярко-красным. Что, если это Кайрис глядит на город с высоты: либо же Кранар?

Мьенель хочет передать Талис Кранару. Возможно, это как-либо связано с Кайрис?

Луи поднял голову. Огонек мерно мигал, слишком ритмично для живого существа. Там, в небе, было нечто искусственное: и оно летело. Это могло быть только одно. Горло сдавило, но не как от страха или голода, а приятно, и лапы переступили по асфальту.

Аалсота? Так высоко, что и не слышно?

Огонек, мигая, пронесся над домами: ровно по прямой.

Аалсота. Совсем нет сомнений. Лапы перебирали по асфальту, словно разминая его. Так здорово.

В полдень уже стояли на одном из холмов, глядя на равнину впереди и на дома: они, серые, коричневые и белые, испещряли берег, как морские раковины. Прежде не доводилось видеть здесь настолько больших городов. Элутта протянулась с востока, из тундры, на запад, где отсвечивала солнцем вода залива.

Кругом — приземистые кустарники, блеклые травы, выступы породы. Местность отчасти напоминает Хинсен, что опять сегодня снился вместе с горами на горизонте, серыми орхидеями, черепом тура и Тенью. Тень шла рядом, заглядывала в глаза и словно что-то порывалась сказать.

Был в Хинсене не так давно: однако не видел Тень.

— Приду к тенне Бентанг, — сказала Этлин.

От дороги ушли достаточно далеко, людьми не пахнет: пока что можно не опасаться. Скавалжей также не заметил, и до города далеко, хотя все же стоит поостеречься.

Луи поскреб по земле, и Этлин нехотя дала лист бумаги с ручкой.

«Красные огни в небе. Аалсота?»

Этлин кивнула.

Как здорово. Не сомневался, конечно, однако стоило удостовериться.

«Помогаешь больным. Не заразишься? От больной провожатой мало проку».

— Иммунитет хороший.

Этлин ушла в город, Луи же спустился с холма и направился к морю, откуда пахло мокрой пылью, водорослями и падалью.

Вблизи берега спускались к морю холмами, как чьи-то покатые спины, а дальше становились обрывистыми. Над водой изгибалась каменная природная арка. Далеко на востоке темнели горы, напоминающие хинсенские, Ювирские, что отрезают Долину от остальной Ориенты.

Луи старался держаться поближе к кустарникам на случай, если потребовалось бы скрыться. Голод нарастал. На пустынном каменистом берегу не нашлось звериных следов, встретились лишь птичьи: как чаячьи, так и наподобие ястребиных или сокольих. Луи то и дело посматривал вверх: над головой кружили чайки, пока что ни одной аалсоты и ни одного скавалжа, по крайней мере, поблизости. Внимательно посмотрел в сторону города: никого. Затем все же скрылся в зарослях: уснуть бы не помешало, тем более у скавалжей слишком хорошее зрение, так что, пожалуй, лучше не выбираться до того, как стемнеет, пусть город и не слишком близко.

Когда спустя некоторое время поблизости зашуршали крылья, Луи приоткрыл глаза и в прорехах между ветками и листьями заметил белое.

Скавалж напоминал крупного сокола, но с более вытянутым клювом, с выгнутыми назад длинными перьями на голове. Луи прижал голову к камням, подвинул лапой мешающиеся ветки, чтобы рассмотреть эту птицу чуть лучше, но при этом не дать рассмотреть себя. Скоро скавалж улетел.

Тень шла рядом, как собственная: впрочем, иногда вырывалась вперед, иногда забегала назад, порываясь задеть лапой или в шутку укусить.

— Ты кто? — спросил Луи и сам попробовал подцепить ее лапой, как листок, но Тень отбежала, пригнулась, словно собравшись прыгнуть, затем скачками понеслась вдаль, к темнеющим впереди Ювирским горам.

Когда Луи открыл глаза, уже смеркалось, на западе желтела полоса: теперь скавалжи точно не заметят. Их запахов, как и людских, не нашлось. Отстранив лапой ветки, Луи выбрался наружу.

В горле была пустота, и лапы слабели от голода.

В одном месте на побережье, где песок оказался разрыт, торчали полуобглоданные ребра с остатками гниющего мяса. Другой запах, живой, был полусмыт морем: густой, вязкий, почти липкий. Луи подошел ближе, присмотрелся: осталось непонятным, что за существо стало здесь добычей, но явно крупное. Тюлень, возможно.

Скоро обнаружил приглушенный запах тархонга. Самец ходил здесь только что и отправился на юго-восток мимо холмов и обломков скал. Луи последовал за пока еще невидимым тархонгом.

Стоит поторопиться, иначе холмы тоже станут невидимыми: сегодня новолуние, а от звезд слишком мало света. Неразумно ориентироваться только по запаху в охоте на не слишком изученную дичь.

Обнаружил тархонга, когда тот остановился на каменистом холме. На фоне желтого, уже почти серого западного горизонта зверь казался черным. Луи затаился, но ветер подул в сторону тархонга, и тот вскинул голову, замер, затем выставил вперед рога.

Самцы тархонгов дерутся рогами, не копытами, в отличие от самок: у тархонжиц рога хоть и внушительнее, но не приспособлены для боя. Зато у самцов слабее ноги, их копыт можно не опасаться. Луи прокрался вперед, и со стороны холма донесся голос. Слова были непонятны, но в тоне чувствовалось недоумение. Тархонг не понимал, что за зверь находился перед ним.

Луи метнулся вперед, тархонг же остался на месте.

И, когда Луи уже поднимался быстрым шагом на пологий холм, тархонг неспешно двинулся вперед, поводя рогатой головой в стороны. Луи замедлился, обошел тархонга кругом и огрызнулся.

Тархонг медленно развернулся и направился вниз с холма, то и дело озираясь. Наверняка он понял, что схватку с большим неизвестным хищником не выдержит, но странно, что не стал убегать. Луи прокрался следом, замечая, когда зверь не смотрит, и в эти моменты ставя лапы вперед. Любопытно получше исследовать повадки тархонгов. Возможно, он собрался показать, что здесь его территория, и что правила устанавливает он.

Застучали копыта. Луи метнулся. Вибриссы лап ощущали, как уплотняется воздух перед камнями и ветками. Если добычу не удается нагнать в три прыжка, нужно разыскивать новую: однако тархонг несся к краю обрыва, так что, вероятно, он все же стал бы добычей.

Почему же именно туда, любопытно. Он ведь мог бы свернуть: и легко мог спастись от преследования. Он быстрее, выносливее. Непонятно.

На краю тархонг остановился, затем развернулся и вскинулся на задние ноги, наставляя рога. В схватку он вступить уже побоялся: для чего же тогда этот выпад? Луи, следя за зверем, перешел на шаг. Тархонг пригнулся, хрипло загудел, затем развернулся и прыгнул с обрыва.

Луи подбежал к краю и посмотрел вниз: с высоты примерно в четыре тархонжьих роста добыча приземлилась на полосу песка и теперь хромала по берегу мимо торчащих из воды скал. Зверь повредил ногу. Замечательно. Вот только почему он так поступил? Вероятно, привык драться с саргами, но осознав, что не сможет сражаться с новым зверем, решил, что лучше умрет, чем струсит. При этом не захотел стать легкой добычей. Возможно, так. Жаль, что у него не спросить.

Луи принялся спускаться по склону. Из-под подушечек то и дело осыпались камни, порой вместе с растениями, что пробились на скале, и вибриссы на лапах помогали не споткнуться.

Из воды напротив тархонга высунулась бугристая черная пасть. Зверь медленно вполз на берег, вцепился челюстями в тархонжий бок и вырвал клок мяса. Раздался клокочущий рев, будто закипела вся вода у берега, и перешел в низкий вой. Схватив добычу за спину, зверь пополз обратно в море.

В лапы хлынул жар, челюсти напряглись. Аршхун, о котором рассказали кайрисцы рядом с портовым городом Илесте. Морской медведь.

— Морской инрикт, — прошипел Луи.

Впрочем, он не только раздражающий, но и интересный. Луи склонил голову, всматриваясь в волны. Возможно, этот зверь ленив и предпочитает нападать на раненых наземных, а не на морских существ?

В воде он двигался намного быстрее и скрылся в считанные секунды. Что же, с Есой теперь найдется еще больше общих тем для разговоров.

На стенах домов Элутты виднелись узоры в виде следов когтистых птичьих лап: Шорис было бы интересно узнать об этой росписи.

Луи быстро шел за Этлин, то и дело принюхиваясь: впрочем, на улицах города не было псов, а в актарии Этлин вела по безопасным улицам, изредка посматривая на распознаватель.

Здание резиденции главы Кайрис отыскали довольно быстро. Узкое и невысокое, на фоне окружающих пятиэтажек оно казалось кайрисской березой перед обычными ориентскими. В центральном окне-ромбе второго и последнего этажа многочисленные перегородки сходились в середине, и окно напоминало ограненный алмаз. Нужно рассказать о нем Шорис.

Если бы с ней не общался, не замечал бы многого, связанного с архитектурой.

Этлин быстро и негромко поговорила с охранниками на кайрисском, затем они пропустили. Один из людей приблизился, и удалось разобрать слово «тирниск». Охранники держали оружие: что же, напоминает вступление в должность. Темнота, люди с ружьями, не хватает только огня. Замечательная была ночь, удалось приобрести интересный опыт.

Войдя следом за людьми, Луи оказался в пустом холле, и запах провожатых слегка заглушился. Со всех сторон окружили другие человеческие запахи, многие из них остались с вечера, некоторые — с утра, были и вчерашние. Луи отправился с людьми к лестнице, поднялся на второй этаж, и один из охранников дважды постучал в ближайшую дверь. Здесь, в неосвещенном сером коридоре второго этажа, запахов оказалось меньше, при этом один из них усилился: тепло-солоноватый и будто бы пыльный, он принадлежал пожилой женщине.

— Впускайте, — негромкий голос из-за двери напомнил треск тающего льда. — И оставьте нас одних.

Дверь открыли, и Луи заглянул в комнату, душную, теплую: Дея Бентанг сидела слева, на кресле у стены, в самом углу. Когда Луи вошел, она повернула голову навстречу.

Позади захлопнулась дверь. Дея рассматривала Луи спокойно, равнодушно, слегка наклонив голову налево. После того, как Луи обнюхал ее ладонь и отошел, Дея Бентанг зажмурилась и снова открыла глаза.

— Говорю сразу, я вижу и слышу инарис, — словно треснул лед на реке. — Но так себе. Как люди видели и слышали первых зверей с инарисом, должно быть. Так что наверняка чего-то не пойму и начну переспрашивать.

Она родилась в Кейноре: сколько же ей тогда лет? Если она осталась человеком Кейнора, то на момент, когда ее семью сослали, ей должно было исполниться минимум лет десять. Не зря кайрицы считают этот возраст началом настоящей осознанности: именно в десять лет, как правило, человек приобретает осознанную связь с лаохортом. Дее должно быть не меньше шестидесяти.

— Что, ткнули носом в твои ошибки? — добавила Дея и перевела взгляд вперед, на окно, напоминающее ограненный камень.

— Как это физически возможно?

Дея повела рукой в сторону второго кресла, стоявшего напротив нее, и Луи, пройдя к нему, прыгнул на жесткое сиденье.

— Среди алдасаров были те, кто во времена сотрудничества с Астелнал помогали ее людям, делясь разработками в пределах разумного, — начала Дея. — После казни Нарока некоторые из них все равно пытались передать часть разработок астельцам, теперь уже врагам. Жалели их, потерявших любимого правителя. Нечего было ему покидать Астелнал. Тех наших мастеров казнили как предателей, хотя они собирались поделиться исключительно мирными изобретениями. Ни о каких аалсотах тогда и речи не шло.

Дея замолчала. Все тело напряглось, как перед прыжком, и Луи насторожил уши.

— Таркел Бентанг, мой отец, был среди изобретателей аалсот, — снова заговорила Дея. — Он погиб в Валлейне, но прежде оставил чертежи в сейфе, в подполе, и замаскировал люк. Он как будто все предчувствовал. Это ведь именно те самые чертежи отыскал кто-то из ЛОРТа Кейнора, и именно эти чертежи принадлежат теперь Легонии, что угрожает моему народу. Пока что легонийцы не могут ими в полной мере воспользоваться. Но чертежи, я думаю, передали не полюбоваться, — она сложила обе ладони на одном из подлокотников. — Легонийцы в любом случае не имеют на них никакого права. К тому же мы чтим память наших родителей. Всех наших предков. Тебе этого, к сожалению, не понять.

Похоже, ей уже все известно. Луи поднял голову.

— Сначала договорю. Ты первый зверь, кто стал сотрудником ЛОРТа, — продолжала Дея. — Мне очень интересно, за что. Гелес Ласфер, когда обсуждал это с Тернески, сказал, что звери вдохновляют людей на новые изобретения. Не думаю, что дело только в этом, и не думаю, что ты можешь вдохновить, честно сказать. Что же, Луи Фернейл, так ты мне расскажешь, кто такой Ирвин Керантур? Новый глава ЛОРТа Кейнора очень им интересовался, но Керантур все же просто внештатный работник, на него оформили мало документов, и те, как выяснилось, с нарушениями.

Луи внимательно следил за ней.

— И еще, — добавила Дея. — Кто мог легко сдвинуть комод, который отец двигал с несколькими помощниками, в том числе со мной? Сдвинуть вот так, ради интереса, мимоходом? Тернески хотел тебя спросить еще в Талис, но из-за блокады это невозможно, поэтому мне пришлось помочь, тебе — рисковать. С риском так сложилось вовсе не из-за меня, но, видимо, ты заслужил. Ты слишком мало ходил по Ориенте, пока правил. Теперь наверстываешь. Согласен со мной, Ирвин? Алдасарское имя. Надо же.

Что же, она заслужила знать правду. Она многое обдумала и пришла к верным выводам.

Она не убьет, во всяком случае, и точно не признается, что у нее был тирниск. Это ведь повлечет разбирательства со стороны Легонии и недовольство со стороны кейнорцев.

— Согласен. Со всем, что ты произнесла.

Напряжение ушло, осталось лишь любопытство. Разумеется, удастся вновь оказаться в Ориенте: но Дея явно что-то задумала.

По спине прошел холод. Появился страх — точно царапнуло изнутри. Затем будто наступили гигантским копытом, вдавили в сиденье: лапы подогнулись сами собой.

Кайрис вошла сквозь стену, бесшумно ступая копытами по полу. На ее горле зияла рана.

Она весьма похожа на обычное копытное. Только на такую добычу не хотелось бы броситься, и даже не получилось бы воспринять ее в качестве добычи.

Дея положила руку на телефон, стоящий рядом, на низкой тумбочке, и подняла трубку. Зашуршал телефонный диск. После двух гудков из трубки послышался искаженный и потрескивающий мужской голос. Собеседник Деи говорил на кайрисском, и Дея ответила на том же языке, так же спокойно, монотонно. Вскоре дверь отворилась и вошел пожилой мужчина — низкого роста, с раскосыми кайрисскими глазами и темно-серой от седины головой.

— Ты нам вернешь чертежи, Луи, — сказала Дея. — Я лично доложу об этом разговоре Тернески. Если до конца испытательного срока алдасарские чертежи не окажутся в Кейноре, в руках его главы, то весь Кейнор узнает, кто их передал Легонии.

В горле сгущалась такая тяжесть, словно проглотил скалу. Казалось, шерсть вот-вот встанет дыбом. Впрочем, с лаохортами уже общался, и известно, что вытерпеть их можно.

— Кейнору, — заметил Луи. — Их отдали в Моллитан уже после.

Мужчина заговорил по-кайрисски, глядя на лаохори. Произнес имена Луи, Тернески, затем, под конец, упомянул Легонию и Кейнор. Он передавал живой стране слова Деи Бентанг.

Дея до сих пор не связалась с Кайрис, ведь лаохори не слышит ее голоса. Как же к этому относится народ?

Под шкуру словно набились сосновые иглы: почти как перед грозой. Кейнор силен для лаохорта, что долго прожил под властью сородича. Однако и Кранар сохранил влияние на Дею Бентанг, а ведь прошло пятьдесят лет с тех пор, как она покинула Ориенту. Какая же у него мощь. Острия когтей коснулись обивки кресла.

— ЛОРТ Кейнора был насквозь пролегонийским, как и Тарлент, — Дея, словно разрубая воздух, махнула рукой.

— Ты была не против, — напомнил Луи, пригибая уши из-за силы, идущей от лаохори. — Из-за находки чертежей легонийцы сблизились с твоим народом.

— Я не показывала недовольство, чтобы не разжигать конфликт. Легонийцы в то время повернулись к нам, это верно, но это не оправдывает твой поступок. Вернешь чертежи — сообщим кейнорцам, что ты восстановил справедливость, не вдаваясь в подробности. Тогда ты точно получишь поддержку Кейнора, когда будут решать твою судьбу. Этот голос может оказаться решающим.

Мужчина повторил ее слова для Кайрис.

Что же. В Моллитан, разумеется, следует попасть, но задание следует провалить. Понятны причины, по которым отделился Кейнор, но не хочется поддерживать кейнорского правителя и алдасаров, что раскололи страну, подвергнув опасности зверей и людей. Хотя на Легонию и Кейнор до сих пор не напали морские вьорты, они могут напасть в недалеком будущем, когда осознают слабость этих лаохортов.

К тому же Легония, несмотря на все свои недостатки, всегда поддерживал зверей. И ему действительно нужна помощь с авиацией. Не следует его подводить, к тому же не хочется терять репутацию в легонийских льетах. Однако для Деи все это не стоит озвучивать. Чтобы суметь возвратиться в Талис.

— Ты согласна со мной? — Дея взглянула на Кайрис, а та подошла еще ближе. Мужчина повторил вопрос Деи на кайрисском.

Мощь лаохори угнетала, и лапы сами рванулись вперед. Луи спрыгнул, заворчал и прижался к полу. Не хотелось. Впрочем, и так уже выдержал достаточно.

— Хорошее решение, — сказала Кайрис, и на миг показалось, что она говорит о решении спрыгнуть с кресла. — Поддерживаю.

— Хорошее решение, — эхом повторил ее слова мужчина: на легонийском он говорил с акцентом. — Поддерживаю.

Дея ему коротко улыбнулась и на мгновение словно бы расслабилась. Отчего-то вспомнилось то расслабленное спокойствие, что приходит при встречах с Шорис.

С лаохортами весьма редко что-то согласовывают подобным образом. Но Кайрис на этот раз сама заинтересовалась. Любопытно.

И, раз ее устраивает такая правительница, значит, большинство кайрисцев тоже не против.

— Для чего тебе ЛОРТ и эта техника, Ирвин? Моему мужу тоже интересно, — добавила Дея. — У львов нет рук.

Мощь Кайрис, казалось, вдавливала в пол, словно лаохори не просто стояла рядом, а в самом деле прижала копытом.

Пожалуй, Дею даже можно назвать достойным соперником: пусть она и человек, а с людьми не соперничают.

— У людей нет крыльев, — ответил Луи.

— Ты снова пойдешь пешком, время у тебя еще есть. Для Этлин Саренг это не сложно.

Луи кивнул в ответ. Что же, удастся еще лучше изучить повадки животных Кайрис. Хотя на самом деле отдых уже отчасти надоел, а в Ориенте есть чем заняться.

2 амилта, Скадда

Сейчас в гостиной не только полоски на обоях напоминали про лес: страницы большой тетради, которую листал Георг, шуршали, как палая листва, и свет лампочки их чуть-чуть желтил по-осеннему. Стало понятнее, почему листы бумаги назвали именно так.

Скадда, взглянув на Георга, а затем на Жермела, повернула голову набок и подалась вперед от нетерпения. Что там Жермел узнал про Гелеса? Есть подозрительное?

— Гелес исследует, как растения, местные и чужие, относятся к разной почве, к разной влажности и ко всяким вредителям, — Георг посмотрел на Скадду. — А Жермел исследует его исследования, понемногу. Ничего подозрительного пока еще не нашлось.

Конечно, Георг не обманывал, но очень хотелось убедиться самой. Скадда нахохлилась и вопросительно насторожила уши. Неужели совсем никаких подозрительностей? Значит, Жермелу очень нужна гвардейская помощь.

— Дам я тебе почитать, само собой: только сам еще немного прочту. Это все-таки не твой ученик, — и Георг подмигнул, но это вышло немного грустно.

Жермел, усталый и бледный, был в рубашке с длинными рукавами: в конце весны он тоже зачем-то такие носил, даже в жару. Скадда прошлась мимо Жермела, потом мимо книжного шкафа. За стеклом рядом с одной из кассетных стопок светлела записка, и на ней аккуратные буквы собрались в слова: «Для Есы, когда вернется».

Страницы шелестели под рукой Георга, словно зверьки и птицы бегали по лесной подстилке. Из-за шуршания показалось, что стоит пройти поближе к Георгу, и увидишь лес. Скадда шагнула вперед: нет, все деревья в комнате остались обработанными и одомашненными, превращенными в мебель. Даже дерево может одомашниться, а грифон — никогда. Грифоны — лучшие.

Только почему тогда среди кейнорских гвардейцев, самых лучших грифонов, есть преступники? От этой мысли внутри как будто защипало, словно от укуса клеща, и захотелось почесаться.

Георг скоро дал заглянуть в записи Жермела: чуть-чуть неаккуратные. Самые некрасивые буквы Георг подчеркнул карандашом. Скадда немного прочитала о том, как Жермел сравнил растения из далеких льет с их описаниями в справочниках, отметил, как на них повлиял кейнорский климат, а еще немного подсказал Гелесу, как за ними ухаживать, и Гелес об этом не пожалел. Ну вот, ничего преступного. Даже про яды, растущие у Ласферов, ничего не увидела. Скадда фыркнула, отогнула уши и отошла.

Странно, что Жермелу и тем более Гелесу так нравится изучать растения. Зачем сажать их в разные условия, и зачем заводить в Кейноре растения из других льет?

— Ты бы перерыв-то сделал, Жер, — сказал Георг. — Заболеваешь ты что-то.

— И уже выздоравливаю, танер Эсети. Там же целебные растения, горный воздух, — и Жермел, отвернувшись, чихнул. — Извините. Он мне еще не про все виды рассказал подробности. Завтра, то есть, уже сегодня вечером к нему опять пойду, ближе к закату, — он глянул на Скадду, а Скадда радостно вздернула уши. Надо запомнить. — Скадда, ты же его тоже хочешь изучать.

— Как знаешь, — задумчиво проговорил Георг, посмотрев на Жермела. — Растения там далеко не только целебные, а воздух холодный. Что-то часто ты в последнее время болеешь. И мерзнешь, опять же.

— Да в порядке все, правда. Я еще был у старшего сына Гелеса, только сюда не записал: там ничего интересного. Еще хотел побывать у брата тирниска, Фелана Ласфера. Он меня к себе не пустил, но мне показали, где его убежище. Туда надо карабкаться по скале, по узкому выступу. Очень неудобно подниматься, даже не представляю, как он оттуда не падает.

Отлично удалось запомнить этот ориентир: а еще понаблюдать, как Фелан туда карабкался в тот день, когда решил узнать от Скадды побольше про растения Гахарита.

Жермел потянулся к стопке книг, лежащих на краю стола.

— Хочу с вами посоветоваться насчет одной талисской зелени, — он вытащил книгу, положил между собой и Георгом и быстро начал листать. — Она плохо изучена, У Гелеса она есть, но он не знает про ее свойства. А у Фелана нет ничего из Талис.

Потом Георг и Жермел долго обсуждали идею, и Скадда внимательно слушала, напрягая крылья и пощелкивая клювом от радости. Вот бы эта задумка и правда помогла что-нибудь узнать.

— Ты, уж я думаю, напишешь потом научную работу про эти растения? — поинтересовался Георг, глядя на Жермела очень внимательно и с одобрением.

— Я пока еще мало всего сделал, танер Эсети, — Жермел пожал плечами. — Вот бы еще листья взять в лабораторию.

— Все-то ты стараешься показаться скромным, но идею-то сейчас придумал не я.

Жермел чуть улыбнулся. Он же правда очень умелый: зачем принижать свои навыки? Непонятно. Разве он не хочет стать лучшим из учеников Георга Эсети?

— Ты мог бы и в библиотеку Бенора опять отправить статью, — добавил Георг.

— О, а вы узнавали про библиотеку? — оживился Жермел. — Мы сможем туда отправлять статьи? Через Легонию?

— Библиотеку-то построили в знак мира, и ее руководство в любом случае за мир между любыми странами. Никуда наше сотрудничество не денется. С руководством библиотеки я, в любом случае, на связи.

Жермел провел пальцем по древесным кольцам на столе.

— Хотя бы ребят вернули эти легонийцы, и то хорошо, — он проговорил это очень тихо. — Хотя и не всех.

— Вернется Еса, — задумчиво и твердо сказал Георг. — Главное, что ребята подтвердили: кранарцы ее забрали. И того паренька. Еще сказали, — он взглянул на Скадду, — что никакой чумы у ребят не было. Но кто знает: возможно, Еса как раз и заболела. В Манскоре-то чума все-таки была. Может, Есу как раз и лечат.

— Студентов-гахаритцев всех же увезли в Легонию? Есу не дождались?

Да, с гахаритцами теперь все закончилось. Зато алдасары наконец-то захотели встретиться: у них появилось время.

— Не дождались. Ну, понятное дело. Не хотели тянуть с отправкой легонийских ребят. В газетах вон даже не пишут, что не всех наших ребят перебросили из Кранара. Все-то понятно: никто нагнетать не хочет. Ждем вестей, Жер. Уж мы-то дождемся.

На лбу Георга морщин теперь стало чуть больше: он сильно беспокоился. Конечно, нехорошо, что про ученицу Георга ничего не известно, и что Кейнор не может ей помочь, потому что его не считают страной.

Повернувшись к Скадде, Георг положил рядом с собой листок.

— Ты уж извини: считай забыл, что ты не можешь с нами запросто поговорить.

Скадда сразу придвинула стул, поставила лапы на его сиденье, а затем на стол: и прижала бумагу лапой.

«Ничего, я же знаю, что вы очень волнительные и очень отвлекаетесь на свои волнения. А у Гелеса есть неизученные растения? Я слышала от животных, что есть. Или это только у Регона?» — записала Скадда.

Георг улыбнулся.

— Это просто животные их так называют: они ведь не разбираются во всех этих травах. Чтобы прям совсем неизвестных — таких у Ласферов нет. Малоисследованные есть, это да, но с Жером это дело поправимое.

«А мама тоже сейчас в Кранаре, да?» — почему-то вспомнилось.

— Уже нет, как раз тебе хотел сказать. Раммел Нитур поехал в Моллитан, — давно запомнила его имя, это бывший ученик Георга, умелый и взрослый. Наверное, Жермел на самом деле хотел бы стать лучше него. — Ну а для Фетты карантин как раз завершился, вот она и отправилась с ним. В Хинсен перебралась, иногда летает в Моллитан. Может, и в Кейнор прилетит. Со мной не связывалась пока еще, но уж думаю, не потеряется.

Если ее встретить, она больше не будет мамой. Скадда отошла от стола.

Уже стала взрослой. Совсем. Хотя еще и не завела себе семью.

— В последнее время все теряются, — проговорил Жермел. — Сначала отец, теперь вот ребята, — он немного промолчал, потом добавил: — Алдасары же хотят обучать пилотов. Я, конечно, не хотел бы, если честно. Но если есть возможность там оказаться, ну, в Басмадане… хотя пустое.

— Точно не хотел бы? — спросил Георг, коснувшись дужки очков.

Жермел задумчиво нахмурился и пожал плечами.

— Это совсем не мое. Нет, ну, если бы спасательный экипаж набирали из новичков-пилотов, то может быть. Но ведь так не бывает.

— Зато теперь-то ты убедился, что в аалсотах ничего предосудительного нет, — сказал Георг. — Конечно, не всем быть пилотами, но уж сама-то идея неплохая.

— Я вообще не представляю, как человек может вот так находиться в воздухе. И вот дар Кейнора еще. Я же, — Жермел осекся, глянув на свои ладони. — Я же тоже человек Кейнора, получается. А дар лаохорта — это природное. Этот лаохорт помогает людям, вроде как, летать, когда дает им видеть своими глазами. То есть, аалсоты, идея о них — часть нашего менталитета. И моего тоже.

— Кто знает, — Георг слегка улыбнулся. — Так ты не встречал Кейнора?

Скадда, глянув на Жермела, повела ушами вверх и весело фыркнула. Получается, даже не все экерийцы видели своего лаохорта? Кейнор здесь часто летает, как же так? Может, Жермел просто не хотел его замечать. Интересно, а где у Кейнора гнездо, ну или где он там обычно отдыхает?

— Нет, — признался Жермел. — Я вообще лаохортов не видел.

— Это-то можно исправить, но у нас тут зверь, — Георг перевел взгляд на Скадду.

Нельзя перед людьми показаться слабой. А вдруг удастся заслужить инарис? Не дрожать же тогда перед Кранаром. Скадда кивнула, встопорщив перья.

— Смелые грифоны, — улыбнулся Георг.

— Ого, — Жермел поправил воротник рубашки, отряхнул рукава, сложил руки на груди, а потом беспокойно провел ладонью по кудрявым светлым волосам. — Танер Эсети, что, правда? Позовете? Сюда?

Георг только улыбнулся и прошел к окну.

— Он ко мне уже сам прилетал.

Уличную черноту рассеивали огни чужих окон, и в одном сияли два светильника, зеленый и красный: в цветах кейнорского флага.

— Кейнор, — негромко позвал Георг, а затем повторил звучнее, громче: — Кейнор!

Скадда радостно насторожилась и свистнула. Никогда еще такого не наблюдала.

Если человек произносит имя и проявляет волю, его лаохорт может откликнуться. Звери, конечно, не могут так звать лаохортов.

Лапы подогнулись, по спине прошел холод, и крылья стали легкими, слабыми, как у жука. Скадда отступила и легла на ковер. Ну, на этот раз даже Рагнар бы не возразил.

В стене, справа от окна, развернулись крылья: и сокол пронесся по комнате, кинулся вверх и опустился на подлокотник кресла. Его глаза сверкали, как два костра, и Скадда быстро от них отвернулась.

Главное — не удрать. Как какому-то белоногу. Кажется, что на тебя бежит стадо лосей, а крылья и лапы при этом не слушаются.

— Только я ненадолго, — весело сказал Кейнор. — А зачем здесь крылатое существо? Чтобы посмотреть на настоящего хозяина неба?

Загривок Скадды сразу взъерошился. Хотя Кейнор и высшее существо, он все равно говорит не совсем правильно. Как можно сравнивать его полет, легкий и беспроблемный, и полет грифонов, и даже птиц? Грифоны усердно учатся, чтобы уметь отлично летать, а Кейнор никогда ничему не учился. От мысли об этом Скадда чиркнула: и весело, и взволнованно.

— О, — Жермел осторожно поднялся и подступил к креслу так, будто Кейнор на самом деле бабочка и вот-вот испугается. — Я тебя слышу. И от тебя такое идет тепло.

— Ну, ты же не легониец какой-то, — Кейнор совсем по-человечески усмехнулся, и от сокола это звучало очень странно. — Я надеюсь. Чего так удивляешься, пролегонийский, что ли?

— Не-не-не, — Жермел выставил руки перед собой, потом протянул к Кейнору левую, отдернул, опять попробовал дотянуться, но пальцы застыли рядом с крыльями. — Мой лаохорт. В самом деле. Ого.

— А я уже сомневаюсь. Мои люди не трусливые.

Жермел тронул перья лаохорта, глянув на него искоса: а Кейнор сощурился.

— Ты не по-настоящему летаешь, — не удержалась Скадда. — Ты не устаешь.

Правда, клюв едва открывался, а голос оказался тихим: значит, надо больше общаться с лаохортами.

Кейнор, глянув на Скадду, молча наклонил голову.

— Он понимает только речь, подделанную под нашу, — пояснил Георг. — Ее он успел выучить. Ну или самые простые слова, если не подделываться под людей.

Да, точно. Кейнор еще молодой, и он долго спал, долго не общался со зверями. Это только Легония и Кранар отлично знают языки различных зверей. Получается, и люди могли бы их выучить, если бы жили столько же?

Уже пробовала говорить измененно: Дайгел учил.

Скадда повторила для Кейнора свои слова, стараясь имитировать человеческий язык. Только с третьей попытки удалось произнести более-менее нормально. Одно дело, когда слушаешь людскую речь, а другое — когда пытаешься на ней говорить, не умея произносить часть букв.

— Как любопытно, — голос Кейнора звучал радостно, но все сильнее хотелось закопаться в ковер. И даже показалось, что можно в самом деле разрыть и его, и пол. Даже лапы чуть не заскребли по ворсу. — Ну ладно, твоя взяла, мы не летаем, а так, перемещаемся по воздуху. А для вас это смотрится как полет. Но мы совершеннее вас перемещаемся по воздуху. Вот так, — и он развернулся к Георгу. — Что хочешь? Долго говорить не смогу.

Чтобы не ослабеть от разговора. Это ведь тоже взаимодействие лаохорта с миром.

— Я тебя не утомлю, — сказал Георг. — Хочешь, покажу Гахарит? У меня такие есть записи, каких ни у кого больше нет. Оператор, правда, не очень пряморукий, а вот изобретатель хороший.

Кейнор встопорщил перья на голове и прикрыл глаза. А потом на экране возникли записи с кассет, которые оставил Дайгел: Скадда сама летала над этими горными склонами, над хвойными лесами, над озерами. Дайгел, правда, снимал так, будто он постоянно бегал и совсем не ходил спокойно.

Скадда то и дело посматривала на лаохорта. Теперь уже не так давило: все-таки привыкла к страху. Правда, когти скребли по полу, но они его все равно не продерут. Лаохорт глядел на экран с интересом. Он, конечно, никому не откроет тайну Дайгела.

— Отлично, что у меня такого не бывает, — заметил он, когда в телевизоре появилась метель.

— Ты же, ну, не мерзнешь? — осторожно спросил Жермел.

— Нет, меня только Легония вымораживает, — откликнулся Кейнор.

Потом, когда запись закончилась и Кейнор улетел — снова в стену — Скадда кинулась к двери. Быстро глянула на Георга, подняв уши, а Георг приблизился, чтобы выпустить.

— Столько пробыла с лаохортом и не уходила, — заметил он с улыбкой.

— Надо, — сказала Скадда: это простое слово он поймет. Затем весело посмотрела на Георга и бросилась в подъезд, а затем по лестнице вниз.

Такая внутри легкость после ухода лаохорта. А он ведь не ушел — не улетел — далеко?

На улице Скадда с разбега поднялась в воздух и опустила прозрачные веки на глаза. Мимо мелькнули шуршащие ветки вишен. Крылья медленно поднимали в темноту: потоков не было, и приходилось взмахивать. Скоро мелькнуло окно Георга, и Скадда увидела самого Георга, и Жермела тоже. Крылья болели из-за частых взмахов, но в горле щиплюще перехватывало от восторга, и, наконец, Скадда немного поднялась над крышей.

Крылья тут же подогнулись от страха, и Скадда, едва удержавшись на воздухе, стала взмахивать так же быстро, как ванланка. Вот-вот и сломаются кости. До крыши — меньше хвоста.

Подушечки лап ощутили ее холод. Вот так.

Золотистые глаза Кейнора поблескивали совсем рядом.

— Я догадывался, что полетишь следом. Чего хочешь? Только быстро.

— Почему мы вас боимся? — вырвалось у Скадды. Он поймет слова?

Словно что-то сжимает ребра, словно попала в огромную пасть и она медленно захлопывается.

— Не знаю, — слова Кейнора звучали задумчиво и с недоумением. — Сам не понял.

Такой сильный страх. Укрыться. Залезть в яйцо, откуда вылупилась.

Все равно что испугаться и свернуть, когда летишь против сильного ветра. Ни за что.

— А где ты живешь? — проговорила Скадда: по-прежнему измененным голосом.

— В Кейноре, — лаохорт усмехнулся. — Ладно, понял, к востоку от Экеры, в степях, вот там летаю. И к западу тоже, в горах, но повыше, чтобы вы не боялись.

Он улетел вверх, а Скадда потом долго следила за тем, как из темноты смотрели золотистые глаза, словно в небе тоже зажглись фонари.

— Опять люди, — раздался голос оленихи.

— Это кейнорские, — сказала куница. — Наши, хорошие.

— Алдасары, — затрещала, свешиваясь с ветки, сорока.

Скимоток запел раннюю утреннюю песню, защелкала самка скимотка, а маленькое стадо белоногов унеслось, перескочив заросли сагасты. Алдасары шли осторожно, ничего не ломали, в отличие от всяких гахаритцев: ни случайно, ни нарочно. Краящера с детенышем, которые доедали козу, они медленно обогнули вслед за Скаддой.

Олла Аверанг и Сагет Оталинг держались спокойно, а Юрдан Далганг все время озирался, складывал руки на груди и старался счистить что-то с одежды.

— Мы же правильно поняли, — шепнула Олла, — что аалсот вы не боитесь и в целом к прогрессу относитесь нормально?

«Тревожились иногда, — записала Скадда, прижимая листок к пеньку. — Но мы доверяем людям. Автомобили и поезда нам не навредили. Аалсоты тоже не навредят. А вы не боитесь волков?»

Алдасарам никогда еще не встречались большие хищники в лесу, кроме грифонов. Грифонов в Кайрис нет, и алдасары всегда их считали разумными и интересными, а вот волки в Кайрис не такие уж и разумные, а еще враждебные.

— Чего бояться-то, — задумчиво сказал Сагет Оталинг.

«Здесь все волки разумные. Не опасные. Опасных поймали, и я тоже ловила».

— Знаем, — проговорил Сагет.

В волчьей стае на склоне Тавиры есть преступники, а еще в этих лесах есть волки-призыватели, но никто из них не трогал людей.

Пятнистые олени посматривали с интересом, но держались поодаль. По сарнатке катался молодой келарс, и Скадда позвала его, а он с настороженным любопытством принюхался к алдасарам, потом умчался в лес.

Почему никто не хочет пообщаться с алдасарами? Ну и что, что не доверяют. Неужели не интересно узнать про Кайрис? Скадда недовольно встопорщилась, глядя вглубь чащи, где потрескивали ветки, клювы неразумных птиц и кости неразумных птиц под клыками харз.

На полянах Скадда посматривала вверх: Рагнар искаженно парил над лесом, поднимаясь и опускаясь на слабых потоках.

— Ничего хорошего от людей не жди, — трещали сороки. — Волчат покалечили. Вот эта грифоница людей привела, а они покалечили.

— Четверых волчат украли.

— Ужас какой.

Скадда щелкнула на них клювом.

— Одного ранили, и он поправляется, — проворчала Скадда. — Не надо тут трещать о том, чего не знаете.

Сороки разлетелись с недовольными криками. Они очень скоро про все забудут: ведь люди очень важны, и на них не злятся подолгу.

Палая хвоя напоминала по цвету ржавую шерсть Тагала. Найдя одну из троп, по которым часто ходили волки-гвардейцы, Скадда опять попросила бумагу и ручку. Записала все, что нужно, а Олла забрала, прочитала и дала посмотреть приятелям.

— Попробуем, — сказала она. — Мы с волками-гвардейцами еще не виделись. К нам, к гостинице, только какие-то обычные приходили, из степи.

У маленького шуршащего водопада встретились двое матерых гвардейских волков. Звери принюхались, и их хвосты поднялись, а мех на серых загривках взъерошился. Еще не угроза, но уже настороженность.

Гвардейцы. Опять что-то словно бы закололо под шкурой. Правда ли стая Тагала нарушает правила? Но почему?

С этими грифонами так и не удалось поговорить: Скадда все никак не успевала.

Глянув на алдасаров, Скадда им кивнула: подтвердила, что эти волки из Гвардии.

— Приветствуем гвардейцев, — приглушенно сказал Сагет и всех представил. — Хорошая же у вас территория, спокойная. Славно работаете.

— Они убивают наших сородичей в Кайрис, — волчица отдернула верхнюю губу. — Не хочу с ними говорить.

— И волков, и саргов убивают, — прорычал Феркас, волк Ерты.

— И о чем они? — спросила Олла Аверанг, глянув на Скадду. Скадда только подмигнула: и повернулась к волкам.

— Но там и звери убивают их сородичей, — заметила Скадда.

— Они гартийцы, — рявкнула волчица. Далганг отступил на пару шагов.

— Грозные, — сказал Сагет. — Да мы же не те охотники, которым помешала Мирша Варклар, ну, в самом деле.

— Хорошая история, — поддержала Олла. — Мы-то не похожи на тех браконьеров, а вот вы как раз похожи на тех волков из ее стаи, такие же сплоченные и смелые. Вот за что мы вас уважаем, так это за то, какие вы дружные.

— Или как у Дертага Гелида было, — Далганг с этими словами сложил руки так, будто волки собрались на него кинуться, а он собрался от них защищаться. — Мы в школе, ну, на уроках по коммуникации с разумными существами, про вас много всего читали. Дертаг тоже был славный зверь. Жаль, что у нас таких не водится.

Имен гвардейцев, особенно не очень известных, алдасары, конечно же, не учили. Они узнали их только сейчас: правда, волки об этом не знают.

Морды волков сразу стали довольными, а волчица даже улыбнулась, но быстро посерьезнела. Им нравится, когда помнят про заслуги их сородичей. Конечно, волчья Гвардия не такая умелая, как грифонья, но среди гвардейцев-волков все-таки было много отличных зверей.

Показалось, будто в горле застрял кусок мяса, который никак не вытащить: а он все мешается, и это злит. Надо отвлечься от этой злости. Отвлечься от мыслей про недостойных гвардейцев. Таких грифонов очень мало. Вот.

— Кстати, а эти ваши имена родов: их же дают по географическим названиям, верно? — уточнил Далганг, держась от волков в стороне и с недоумением рассматривая сосновые иглы. Потом он шепотом пробормотал: — Зачем столько колючего растет.

Феркас неохотно кивнул. Волчица зевнула и почесалась, при этом не устояла на всех четырех лапах и резко села.

— Вроде бы стае дают фамилию, то есть, имя рода, в честь каньона или речки, у которого она живет, да? — спросил Сагет, медленно шагнув вперед. — А если рядом и речка с хорошо известным названием, и гора, и каньон, то что выбираете?

Феркас резко провел когтистой лапой по земле, и Олла положила ему лист бумаги и ручку: правда, не перед зверем, а ближе к себе, за что волки неодобрительно на нее посмотрели. Привыкли, что местные им доверяют, а особенно гвардейцам, и приближаются без страха. Скадда насторожилась. Олле пришлось подвинуть листок чуть ближе к волку.

«Обычно реку, — криво написал Феркас, придерживая одной лапой бумагу, а второй подпирая и направляя сжатую в зубах ручку. Ручка тихо треснула. — Вода важнее».

Сагет сел рядом с ним на присыпанную хвоей землю и прочитал написанное. Волк раздраженно поводил ушами, фыркал на мошек и чуть отстранялся от человека.

— Поняла. А если стаю покидаете, то как? — спросила Олла.

«Новая стая. Новое имя рода».

Дописав, Феркас бросил полусъеденную ручку и проворчал, что люди могли хотя бы положить ее на мясо, а то она пахнет одной лишь пластмассой и чернилами, и ее неприятно держать в пасти.

— Я им передам. В следующий раз они так и сделают, — весело прощелкала Скадда. Волки не ответили и ушли, а Олла забрала остатки ручки себе в карман. Далганг брезгливо отряхнулся от паутины неядовитого паука.

На обратном пути Скадда пару раз перекусила белками: есть совсем не хотелось, но иначе бы ослабла. Отлично, что оказалась совсем уже взрослой грифоницей, но из-за этой течки можно совсем исхудать, если не напоминать себе про еду. Тогда все летные навыки, конечно, ухудшатся.

На окраине актария люди попрощались и сели на трамвай: и Олла вместе с Сагетом помахали Скадде из окна. Скадда весело скрипнула и ненадолго развернула крылья. Рядом на пустую остановку приземлился Рагнар.

— Выучила наконец-то самых простых гвардейцев, — проворчал он. — Раз столько про волков знаешь, рассказывай, отчего именно они и мы — гвардейцы, и про отличия их Гвардии от нашей.

Гвардейские волки точно крадут домашних животных, хотя и редко.

— Гвардейцами бывают только стайные животные, — ответила Скадда.

— Отчего келарсы не подходят?

— У них не такие стаи. У них нет настоящих вожаков, и они всегда друг с другом соперничают. Вот. Теперь про отличия от волков. У нас лучшее зрение, мы самые быстрые, мы патрулируем очень большие территории, и детенышей кормим нисой не очень долго. Грифонят можно брать на задания, они крепко держатся за мех. Можно оставлять грифонят подругам: у них тогда появится ниса, даже если нет своих птенцов.

— Я все понимаю, но отвлекись от грифонят.

А о них все-таки надо хорошо задуматься: на будущее.

— Волки сильнее, они такие же выносливые, они переносят сильный холод, и у них отличный нюх. Они ночью хорошо работают. Правда, они медленные, а еще главная волчица долго кормит детенышей, и поэтому одна гвардейская стая патрулирует лишь свою территорию. Но это не то чтобы плохо: они могут патрулировать очень тщательно. Правда, они не хотят. А еще они могут оставлять в гвардейской стае неподходящих зверей.

— Сама сказала, что для гвардейцев важна стая. Сегодня кое-что сообщу на этот счет.

Скадда заинтересованно свистнула.

Весь день летали, дрались и били с воздуха: все это уже казалось очень простым. Скадда уже давно не ломала ни одной кости у мертвых животных, когда бросалась на них с высоты. Правда, пока еще не удавалось летать самой первой.

Вечером Рагнар прилетел с учениками на широкую плоскую вершину одной из скал, что поднимались над лесом рядом с Каменным Когтем

— Ваша стая разобьется на несколько. И в следующие дальние полеты вы отправитесь в этих стаях, а то в одиночку вы уже достаточно опозорились, — говорил Рагнар, расхаживая по краю обрыва. — Настоящих вожаков у вас пока еще не будет. Не доросли вы до того, чтобы кого-нибудь возглавлять.

— Можно попробовать набрать маленькую стаю? — спросила Лирра.

— Можно не пробовать, а набирать, — ответил Рагнар.

А те грифоны, что стали учиться у Рагнара позже остальных, тоже, получается, полетят в стаях. Хотя наставник пока еще не допустил их к испытанию. Таких грифонов всего было четверо.

Лирра задумчиво нахохлилась.

Вот бы оказаться в одной команде с Виррсетом. Сегодня очень понравилось с ним драться: сначала Скадда проиграла, потом победила. Все еще не хотелось есть, а хотелось подойти поближе к Виррсету, коснуться крылом и прикусить за ухо или шею. Скадда старалась не обращать внимание на тепло внизу живота. Нет, лучше оказаться в одной стае с совсем не симпатичными грифонами. Все-таки они будущие гвардейцы. Керсет вот тоже отличный: правда, к нему не так влечет. А к Рагнару совсем не тянет: он наставник, гвардеец, он слишком взрослый и другой.

Некоторые грифоны-самцы из числа учеников иногда посматривали на Скадду, даже Виррсет. У всех остальных грифониц ведь уже закончился брачный сезон. А вот Аддар не обращал внимания: у него есть Заррана, а грифоны, нашедшие пару, больше никогда никем не интересуются.

— Возьму с собой Керсета и Скадду, — сказала Лирра, и Скадда радостно заклекотала. Отлично. Это лучшая соперница, и скоро ее получится обогнать.

— Отчего этих? — требовательно спросил Рагнар.

— Оба хорошо летают, — объяснила Лирра. У нее появилась какая-то новая уверенность, она смотрела очень радостно и гордо, и казалось, что она хранила интересный секрет. — Но Керсет начинает хуже летать, бегать и драться из-за неудач, а Скадда, наоборот, из-за них все делает усерднее. Им надо друг друга уравновесить. Еще они оба любопытные, но по-разному. Скадда во все вмешивается и хочет быть лучшей, — Лирра в самом деле правильно поняла: и Скадда, переглянувшись с ней, поставила уши торчком. Лирра с одобрением моргнула. — Керсет тоже многим интересуется, но он боязливее Скадды. В одной стае им будет хорошо, они друг другу помогут своим примером, а я им обоим буду помогать.

Можно обойтись и без ее помощи, она все-таки не вожак. Но она столько всего правильно подметила. Керсет оживился: похоже, Лирра не ошиблась и насчет него.

— Раз больше никто не хочет попробовать, следующие стаи наберу сам, — сообщил Рагнар.

Он распределил учеников по другим стаям, а потом распорядился, кто и когда полетит к городам. Скадде, Лирре и Керсету надо было лететь примерно через полмесяца. Потом Рагнар спрашивал законы и меры наказания для зверей-преступников.

— В общем, грызут, — рассказывала Лирра. — Лапу там, хвост. Это если что-то такое незначительное.

— Что-то такое незначительное собралось передо мной, — Рагнар протянул крыло по передней лапе. — За что конкретно?

— Если убивают зверей в актариях, несильно ранят человека, — перечислила Кенна. — А если убивают детенышей хищников, то еще зверю не разрешают уходить с его земли.

Лирра глухо зарычала, но тут же осеклась и спокойно подняла голову.

Закончив урок, Рагнар улетел на выступ соседней скалы, где собрались четверо молодых грифонов: конечно, они были постарше, чем ученики. Один был очень симпатичным, бурым, с веселым взглядом: Скадда быстро от него отвернулась и защелкала. Он же, скорее всего, гвардеец. Надо сначала выяснить.

Тени удлинялись, свет становился заметно желтее. В отдалении, на одном из уступов Каменного Когтя, отдыхала стая Тагала: Арен, Амаргон и Гри. Наконец-то их встретила. Скадда спрыгнула со скалы, расправив крылья.

— Попутного ветра. Рагнар загонял тебя с полетами? — спросил Арен, с интересом поднимаясь навстречу Скадде. — Что-то течка у тебя поздно началась.

Амаргон остался лежать, а Гри, обгрызая мясо с кости, глянул на Скадду и, приветствуя, моргнул.

Это ведь не кость расчеркнутой козы?

— На уроках все отлично, — Скадда вскинула голову.

— Вон тех Рагнар тоже гонял, — и Арен повел головой в сторону скалы, где наставник общался с грифонами.

— Они гвардейцы? — поинтересовалась Скадда.

Так долго и хорошо знала Арена: неужели он и правда нарушает?

— Ага, он их до сих пор наставляет, — отметил Арен. Жалко, тот грифон и правда симпатичный. — Хочет, чтобы все грызлись с другими гвардейцами, как и он сам. А то ему одному скучно их грызть.

— По-моему, в одиночку ему только лучше, — заметила Скадда. — Я видела, он отлично дрался с Лорваном. И слышала, что Арен убил для Лорвана расчеркнутых коз.

— Больше слушай, — отозвался Амаргон. — Редкие существа тоже могут нарушать. То, что ели эти козы, встречается куда реже. А они целый вид истребили.

Арен, соглашаясь, повернул голову вправо. Гри дернул ухом.

Козы съели так много редких растений?

Надо подумать. Вдруг те, кто рассказали Рагнару об охоте гвардейцев на расчеркнутых коз, на самом деле не знали всей правды? Кто же ошибается: или хитрит?

— Мне надо узнать про вас получше, — сказала Скадда.

— Я бы выбрал тебя своей парой, если бы ты не училась на гвардеицу, — Арен повел ушами вверх, распушил крылья, а Скадда радостно щелкнула клювом. Арена бы не выбрала, но приятно, когда про тебя так думают.

— Ты мне не нравишься как грифон, как пара, — сообщила Скадда. — Я бы все равно не согласилась. Но мне нравится, что я тебе понравилась.

— А давай поохотимся. Чуть позже договоримся, когда. Хорошо?

Соглашаясь, Скадда мягко щелкнула клювом. Отлично: и не надо больше думать про странности с гвардейцами. Все удастся узнать от них самих.

Теперь надо лететь на Чантар: а еще очень хочется встретиться с Шилли. Эта грифоница как раз приглашала к себе, и отлично удалось запомнить, где она живет. Она немного старше, и она должна быть опытнее: надо узнать от нее побольше про то, как общаться с грифонами, которые понравятся. Мама не успела всему обучить.

Из-за сплетения веток высунулась голова копытного с длинными ушами и такими же длинными рогами, чьи концы словно завернули несколько раз. Шерсть на шее у хафена облезала, вокруг глаз тоже, а бесшерстная кожа покраснела.

Всего полмесяца назад грифоны высыпали в степи семена травы, на которую у хафенов аллергия: им это приказал сделать Гелес Ласфер. Несколько хафеновых стад теперь ушли в горные леса. Простую аллергию они приняли за болезнь, потому что травоядные не очень умные. А раньше хафены хотели пастись только в степях и сильно их объедали: ладно, Гелес чуть-чуть полезный, но это не мешает ему быть преступником.

На поляне Скадда разбежалась и, взлетев, раскинула тяжелые крылья: они чуть-чуть отдохнули, пока шла через чащу. Затем приблизилась к Чантару и внимательно осмотрела лес у его подножия. Когда в просветах между кронами замелькала светлая кудрявая голова, Скадда приземлилась на выступ скалы впереди Жермела и направилась ему навстречу.

Он в этот раз был в рубашке с короткими рукавами, но через наплечную сумку перекинул легкую куртку. Руки Жермела покрывали синяки, а из-за желтого вечернего света его лицо уже не казалось бледным.

— Привет еще раз, — сказал Жермел. — Что так смотришь? О, на это, — он как будто в первый раз посмотрел на синяки. — Ты только танеру Эсети не говори, он потом расспрашивать начнет, волноваться, а это так, ерунда.

Наверное, с кем-то дрался: правда, у людей это не принято.

Жермел споткнулся, хотя подъем был еще несильный и ему под ноги не попалось ни камня: и поморщился, а Скадда непонимающе наклонила голову.

— Устал, отдохну, — Жермел сел на ближайший камень: правда, чуть с него не соскользнул и успел удержаться за сосновую ветку. Затем положил у лап подошедшей Скадды карандаш и листок.

«Что такое? — сразу спросила Скадда. — Если что, переусердствовать нельзя. Меня из-за этого чуть не выгнали из учеников. И течка началась поздно».

— Из-за болезни, может, — Жермел пожал плечами и, отвернувшись, чихнул. Еще он почему-то покраснел: это тоже из-за болезни? — Расскажи про Ласферов получше, ты же хорошо знаешь, как будущая гвардеица. Я вашу политику плохо знаю, если честно: я больше по людской истории. Почему они наследники Фернейлов?

Скадда весело взъерошилась. Конечно, про Ласферов отлично известно.

«Древний род, идет от детеныша льва-Фернейла. Он родился темным, как мать. Ее имя рода не взял, а придумал свое. Они долго жили в Хинсене. У Фернейлов нет наследников, Луи и Эрцог — последние взрослые. У Луи есть детеныш-Фернейл, но она маленькая. Когда Фернейлов стало совсем мало, Ласферы вернулись в Кейнор. Это следующий род, что может править».

Когда получится узнать про Ласферов подозрительные вещи, нужно будет, конечно, рассказать про них Эрцогу.

— Про Киоли знаю, недавно рассказали. А кто после Ласферов? — поинтересовался Жермел.

«Пока непонятно Род Фернейлов всегда был сильным. В нем было много зверей, а потом стало мало. Ласферов до сих пор очень много».

— Только им не доверяют.

Скадда кивнула.

Мимо пробежали два белонога, поднялись повыше по склону, и на пятнистом от лишайника уступе показался Гелес. Белоноги приблизились к нему с опаской, а лев положил на камень траву, что держал в пасти, и отошел. Быстро забрав растение, белоноги сразу же ускакали, но на пути обернулись и моргнули, глянув на Гелеса. Так они его поблагодарили.

— Хотя уже скорее доверяют, — добавил Жермел. — Белоноги пугливые, но смотри…

— Здравствуй, — измененным голосом сказал Гелес, медленно спускаясь к Жермелу. Он пригнул голову и вытянул шею, покрытую черной блестящей гривой с серыми полосками. Полоски пересекали и бурые бока льва-Ласфера: речки точно так же пересекают бурую осеннюю степь. — Нашел что-нибудь еще про травы?

Измененный голос звучал, конечно, странно, но при этом его удавалось понять. Все-таки у кошек хорошо получается так говорить: делать свою речь чуть-чуть поближе к речи людей. У Эрцога тоже получалось странно, но здорово.

Даже мелкие домашние кошки часто общаются с людьми, стараясь повторять их язык, хотя у таких зверей и не бывает инариса: ведь кошки слишком маленькие, чтобы люди могли увидеть их как своих сородичей.

— Да, прочитал про те талисские растения. Ну, про те, у которых ты не знаешь свойства, — Жермел дал льву обнюхать свои ладони. — Про них даже в справочниках почти ничего нет, только чудом немного выкопал. Я с грифоницей, ничего ведь? Мы с ней дружим.

На Скадду взглянули темно-коричневые львиные глаза, похожие на каштановые орехи.

— Я ничего не скрываю, — промурлыкал Гелес. — Расскажи. Мне очень нужно, я как раз вернулся из Талис.

Ну и что? Скадда, глянув на него, недоверчиво фыркнула. Гелес провел в Талис всего лишь два дня, а Эрцог там помогает зверям уже дольше месяца.

Тени ближайшего куста располосатили страницы открытой тетрадки. Жермел прочитал про свойства лечебных трав, а потом про лурению: про это растение он как раз вчера говорил с Георгом.

— …яд в млечном соке не смертельный, но приводит к временному помутнению сознания, нарушает координацию у рысей, Палла Бламет неоднократно это наблюдала, если рыси случайно съедали листок вместе с полезным растением, — читал Жермел. — Симптомы развиваются через час. Замечено похожее действие на тахров, в этом случае симптомы проявляются через два-три часа, сохраняются на треть суток.

— Стало быть, ту, с белой каймой, хатию, можно и нужно есть, — кивнул Гелес. — А лурения… что же. От лурении избавляться не стану, все растения важны, однако лично для меня она бесполезна и нужна лишь для полноты коллекции. Фелан, ты вовремя.

Скадда глянула вниз: Фелан поднимался по склону. И правда вовремя: Фелан даже не знает, насколько. Жермел сказал Гелесу неправду про свойства лурении, чтобы понять, не захочет ли он как-нибудь использовать эти свойства против Фелана.

— Ты так часто ходишь по моей территории, потому что завидуешь коллекции? — поинтересовался Гелес: все еще измененным для инариса голосом. — Тому, что мне теперь принадлежит и коллекция Регона? Чтобы не было обидно, пожалуй, поделюсь с тобой. Жермел рассказал мне о свойствах растений, которые были для меня загадкой.

— Почуем, загадка ли они для меня, — Фелан прищурил золотистые глаза. Он говорил по-львиному: похоже, у него нет инариса. На Жермела он даже не посмотрел.

Пока шли по львиной тропе, ведущей к ущелью, Скадда приглядывалась к Ласферам. Оба льва подозрительные, никаких сомнений, и оба могут чем-нибудь навредить друг другу. Можно они прямо сейчас начнут вредить? Очень интересно разоблачить этих Ласферов: и даже обогнать в этом Тагала.

— Вот это — моя коллекция, — сообщил Гелес Скадде, когда спустились в неглубокое скалистое ущелье между двух гор: там уже собирались сумерки, но пока еще удавалось хорошо разглядеть растения.

Густая лиана так затянула небольшую часть стены ущелья, что не просматривалось ни камня. Черные прожилки ярко выделялись на зеленых листьях с оранжевым отливом, узких и блестящих, похожих на наконечники стрел, а среди листвы светлело множество кистей зеленоватых цветков.

Скадда долго не могла отвести взгляд от этой лианы: даже почудилось, что от ее вида путаются мысли. Неужели она так травит? Скадда фыркнула, тряхнула головой и осмотрелась: сперва заметила обычные кейнорские кусты, деревья и травы, а потом нашла очень много неизвестного.

У хвойных кустов иголки топорщились, как короткая шерсть. На толстых стеблях одной из трав росли листья, объемные, как подушечки пальцев, и распускались желтые цветы размером почти с пылинку. Лианы, казалось, вцепились в камни листьями, похожими на кисти лап с длинными когтями, и карабкались, помогая себе усами.

Дно ущелья рассекала шумящая горная речка, которую и грифону легко было перешагнуть. Тут, интересно, тоже водятся рыбы? Форель может жить и в очень неглубоких реках.

Гелес рассказал Фелану о том, что передал ему Жермел, в том числе про лурению, и за это время подошли еще двое львов с другого конца ущелья.

— Так что хатия, с белой обводкой, полезна, но с луренией будь осторожнее, — Гелес остановился у зарослей травы с мелкими желтыми цветками и толстыми листьями. — Координация, сам понимаешь. С твоим логовом на краю обрыва тебе нужна особая осторожность. Ты мне совершенно не нравишься, но я не хочу, чтобы умер кто-либо еще из моего рода. Род Ласферов должен быть силен и не должен вымирать.

Скадда сделала вид, будто разговор совсем не интересный, а интересен только клещ в кроющих перьях. Быстро скосила взгляд на Жермела: он молчал и держался в стороне. Конечно, он не понимал ни слова на языке львов.

Гелес сразу начал хитрить насчет Фелана и лурении? А может, Гелесу и правда нечего скрывать? Но ведь это не интересно, уже настроилась на то, что он преступник.

— Спасибо, — ответил Фелан, умывая морду. — Значит, я могу прийти и забрать какие-нибудь из этих растений, и твоя самка разрешит? Точно?

Темная львица, похожая и на Фелана, и на Гелеса, наклонила голову. Рядом с ней нервно ходил из стороны в сторону молодой, возраста Луи, темношерстный лев с гладким мехом, но очень растрепанной угольной гривой: в ней будто запутались ветки от колючего кустарника. Бока льва покрывали полузажившие ссадины. Он скалился, а когда останавливался, не прекращал переступать с лапы на лапу, будто камни слишком сильно кололи подушечки пальцев. На Жермела он посматривал так, словно тот пришел на его личную территорию и украл добычу. В желтизне львиных глаз терялись маленькие зрачки.

— Ничего нового, — зевнул Фелан, разглядывая травы. — Я и так у тебя и растения забирал, и самку. Что? — он глянул прямо в глаза Гелесу, с вызовом, а Гелес молча смотрел на Фелана, поводя из стороны в сторону кончиком полосатого хвоста. Вдруг подерутся? Интересно посмотреть на драку львов. — Хочешь сказать, этого никто не видел? Как и никто не знает, что твоя любимая львица из одного помета с тобой? Потому что прочие львицы тебя очень долго избегали.

— Тебя не касается.

— Однажды травы подведут и Наи все-таки принесет каких-нибудь уродцев, а я не хочу, чтобы ты позорил наш род. У тебя и не от близкой по крови львицы потомство не очень. А род Ласферов вымирать не должен, правда? Мы же не какие-то Фернейлы.

Молодой лев пригнулся и ударил хвостом по земле, а львица отошла в сторону.

— Гелес, тут Миргран еще принес пятнистого оленя, — сказала она, переминаясь с лапы на лапу. Ее голос звучал чуть громче плеска воды. Миргран оскалился.

Получается, молодой лев — бывший детеныш Гелеса, самый старший, и он станет наследником, если умрет Киоли. Совсем не хочется, чтобы Ласферы правили. Пускай лучше вернется Эрцог, он правда волнуется о зверях, и он справится со своей яростью: Тагал не ошибался насчет него.

А насчет своей стаи? Но сейчас бесполезно об этом думать, а значит, совсем не нужно.

Из-за Гелеса Фелан все-таки отвел взгляд и несильно вгрызся в свою лапу, будто ее укусило насекомое, хотя никаких насекомых там даже грифоньим зрением не удалось заметить. Львица ушла, а Жермел подложил лист бумаги под лапу Скадды.

«Гелес рассказал ему про лурению, — записала Скадда. Тени сгущались, но пока еще получалось различить написанное. — Хочет поделиться растениями».

Жермел, взглянув на листок, пожал плечами. Он как будто не удивился.

Поодаль, из кустарника, на чьих листьях, похожих на волчьи уши, снежно белела окантовка, выскочил львенок, точнее, маленькая львица: взъерошенная, с чуть знакомой мордой, напоминающей морду Эрцога, или скорее Луи. Темно-рыжая с яркими глазами Фернейлов. Скадда насторожила уши: когда это она успела прибежать?

— Кто тебе разрешил здесь лазать? — Гелес сразу же отвлекся на нее. — Какой раз говорить: растения опасны.

— А это растение полезное, — отозвалась маленькая львица. Она подбежала к потоку, расплескала воду лапой и отскочила. — Сейчас ты про это говорил. В нем можно лазать.

— Человек мог ошибиться.

— Ну я же не умерла.

В это время пришла и Шорис: светлая и гибкая, опять с грустным взглядом и прижатыми ушами. Она часто переступала через поток и шла то по одной стороне, то по другой: а так же правда интереснее.

— Она теперь обучает львят, мне Гелес говорил, — сообщил Жермел Скадде. — Шорис опытная осведомительница, путешественница, вот и вызвалась. Правда, я пока не видел, чтобы она спускалась в ущелье, а вот мелких львят Гелеса я тут видел.

— Ленивые и скучные, — высказалась Киоли: она уже отлично понимала человеческий язык.

Гелес посмотрел на Шорис с одобрением. Неужели ему никак не хватит львиц? Он даже взял себе в пару Наи, ту, которая родилась с ним в одном выводке.

У тирниска не должно быть много львиц: иначе много наследников, когда вырастут, начнут между собой драться. Фернейлы часто брали в пару только одну львицу, и они к такому привыкли, но вот другие львы, кажется, совсем не умеют любить. Скадда нахохлилась.

— Я бегала в полезном кусте, — заявила Киоли и потерлась о лапы Шорис. — Подкралась, услышала, что он полезный, а потом забралась. Если он отравленный, виновата не я.

— Неудивительно, что Фернейлы почти все вымерли, — негромко заметил Фелан.

— Вымирают только всякие расчеркнутые козы, — заявила Киоли и обхватила лапами хвост Шорис. — Расскажи еще про Палагет. Ну вот, а я никакая не коза. Я хищник. И поймай стрекоз.

Шорис слегка задела ее мордой.

— Добычу тирниски сами вообще-то выбирают, — мягко заметила она.

— Я мну стрекоз, когда ловлю. Крылья ломаются. А ты не мнешь. Я хочу, чтобы были не мятые.

— Сначала Палагет, — Шорис осторожно отстранила Киоли, и та, недовольно фыркнув, села с ней рядом. — Тебе, как будущему тирниску…

— Не хочу им быть.

— Во-первых, в Палагете, как и в Талис, есть нимлинги, которые проедают дыры в живом теле и пробираются внутрь, и так съедают добычу.

Уши Киоли направились вверх, а Скадда тоже прислушалась. Слышала про нимлингов, они в дальнем родстве с драконами.

— Как думаешь, как с ними договориться? — добавила Шорис.

— А. Они наедаются и становятся тяжелыми. У грифонов тоже так.

Словно провели по спине против шерсти. Скадда фыркнула.

— Мы едим лишь столько, чтобы потом уметь взлететь, — поправила Скадда. — Даже зайцев едим только некрупных. А нимлинги себя не могут контролировать.

Но как насчет Лорвана? Он сильно объедался расчеркнутой козой?

— Они неразумные, — Киоли одобрительно глянула на Скадду и кивнула. — Или нет. Шорис говорила, они понимают речь.

Гелес внимательно на нее смотрел.

— Я тут уже много всех трав изучила, Шорис, — Киоли потянула за кончик светлого хвоста львицы, побежала с ним в пасти, что-то попробовала сказать, не сумела, тогда отпустила хвост и прижала лапой. — Вот это знаю, и это знаю. А те не знаю. Пускай тебе Гелес покажет.

— Не хочешь становиться тирниском, но уже командуешь, — произнесла Шорис. — Послушай, это решать Гелесу. Я здесь всего лишь гостья.

— Идем, — Гелес встал с ней рядом, боднул ее в лоб, обнюхал морду, а когда он прошел вперед, Шорис на миг поморщилась. — Добро пожаловать. Я бы допустил тебя и раньше, но все же тебя стоило узнать получше. Надеюсь узнать еще лучше. Не забывай, ты мне нравишься.

Шорис молча прошла вслед за ним и по пути обнюхала руки Жермелу. Фелан задремал в отдалении, а Миргран стал умываться: резко, порывисто, будто его морду кусало сразу очень много мошек и надо было всех их раздавить.

— Миргран много общался с Регоном, — негромко сказал Жермел, садясь на камень. — Тоже считает, что Ласферы должны исследовать без людей.

Гелес и Шорис прошли мимо зарослей, на чьих ветках тянулись вверх цветоносы с оранжевыми цветами, яркими даже в сумерках: львы такие цветы как следует не поймут, оранжевый они видят как запыленно-красный. Шорис сразу прошла туда, где стену ущелья густо оплетала лиана с черными прожилками на оранжево-зеленых листьях. От взгляда на нее у Скадды защипало в клюве, и Скадда даже чихнула.

В нескольких шагах от стены с лианой ровно лежали камни: конечно, их принесли туда нарочно, чтобы никто не подошел к растению слишком близко. Некоторые кусты Ласферы огородили точно так же. Киоли подскочила к полосе камней и остановилась, высоко подняв голову, а потом отбежала.

— Она очень редкая, а ее цветы выделяют ядовитые испарения, — сообщил Гелес. — В пяти-шести шагах от куста онгловии безопасно, если там не задерживаться. В самом кусте можно сильно отравиться и потом долго болеть, даже если там пробудешь мгновения. Даже Саламандра к нему не приблизится. Яркость часто указывает на опасность.

— Откуда она? Из Моллитана? — морда Шорис сделалась встревоженной.

— Из Хинсена, — поправил Гелес с увлеченностью. Ему так и хотелось показать львице, будто он все-все знает.

А еще он наклонял к ней голову, прислонялся лапой к лапе и иногда чуть терся подбородком об уши львицы. Шорис чуть морщилась, но Гелес не видел. Неприятно же, когда так делают: почему кошкам нравится много прикасаться к сородичам?

— Пахнет не очень, — заявила Киоли.

— Да, еще и долго цветет, все лето и всю осень, — с этими словами Гелес отошел в сторону, а потом потерся об один из кустарников.

— Всю осень? Она вечнозеленая? — Шорис попятилась, пригибая уши, а Гелес, подтверждая, моргнул. — Такая огромная. Она здесь, наверное, из старейших.

— Да, ее подарил Регон, — голос Гелеса стал тише. — Как только мы сюда перебрались.

Киоли немного задержалась, разглядывая лиану, и Шорис лапой утащила львенка за собой.

Обходя вместе с Шорис коллекцию, Гелес очень коротко рассказывал ей про все растения. Львица спрашивала что им нравится, где они живут, а Гелес в ответ довольно щурился и на все отвечал.

— Елка из Феаллин, и ей десять лет, — рассказывал Гелес. — Там уже выросла бы выше нас с тобой в три раза, но у нас для нее слишком жарко и сухо. Вот это хинсенская орхидея-гленха. А это валесса, чей запах притягивает слабовольных львов.

Как будто Шорис не знает, ведь валесса много где растет.

Закончив, Гелес отправился к пещере в левом склоне.

— Заходи, — предложил Гелес. — Надо же, Миргран запомнил, что нужно класть добычу не перед входом, а подальше, где прохладнее. Или же раньше нарочно пытался меня накормить тухлятиной.

— Спасибо, — произнесла Шорис, отойдя к Жермелу. — Но пока это слишком большая честь для меня. Я должна заслужить.

Она глянула на Жермела, затем, очень быстро, на орхидею-гленху. Моргнула и тут же повела ушами вверх, затем посмотрела на онгловию, так же быстро. Что ей хотелось передать? Оба этих растения — из Хинсена. В этом дело? А Жермел знает, что они оттуда? Он же не понимал, о чем Шорис говорила с Гелесом.

— Можно взять листья для исследований? — спросил Жермел, когда Гелес с ним поравнялся. — В лаборатории. Хочу начать с хинсенских, самые интересные, — да, все-таки он знает растения, которые ему показала Шорис. — Ты мне только скажи, какие там из Хинсена. Не все помню.

Гелес кивнул. Шорис на миг переглянулась с Жермелом и одобряюще прикрыла глаза. Что-то задумала: а Жермел ее правильно понял. Никто ведь больше не заметил? Шорис, конечно, очень осторожная.

Жермел бережно, в перчатках, срывал по листку с каждого хинсенского растения, на которое указывал Гелес. Каждый листок Жермел убирал в бумажный кулек, быстро подписывал кульки, а потом складывал в сумку. Очень ядовитую гулунду он завернул сразу в два кулька. Часть соцветия онгловии Жермел тоже оторвал и очень тщательно спрятал. Скадда, следя за всем этим, то и дело подцепляла лапой струи речки-ручья.

Ему правда будет интересно изучать все это в лаборатории? А что он там сможет найти, в этих листьях, кроме того, что уже описали в справочниках?

Люди еще изучают, как связаны друг с другом разные виды, но совсем непонятно, что им дают эти знания. Например, и грифоны, и нимлинги — псевдозвери, но ведь нимлинги сильно отличаются от грифонов. Если виды близкие, это еще ничего не значит.

Становилось все темнее, но небо оставалось голубым, пусть и выцвело, а Жермел пока еще не доставал фонарик.

Гелес и правда ничего не скрывает, даже не ожидала. Или это особенная хитрость?

Миргран иногда хмуро глядел на Жермела и при этом скалился.

— Надеюсь, ты тоже слушал то, о чем я рассказывал Шорис, — сказал Гелес молодому льву, когда к нему приблизился. — А то не знаешь даже самого простого. Например, что это такое?

— Не знаю. Ты не даешь мне их как следует изучить, — прошипел Миргран. — Потом говоришь, что…

— Что ты бездарность. Просто ты скажешь помягче, а я скажу как есть. Это обычная ромашка, просто разросшаяся, — и Гелес презрительно на него покосился.

Шорис следила за тем, как Киоли гонялась за серебристыми ночными мотыльками и осторожно вытаскивала из-под веток кустарника мертвых бабочек. Миргран, рыча, удалился.

— Можно еще немного листьев метонки? — спросил Жермел. — Мне для хомяков.

Гелес, разрешая, наклонил голову.

Закончив показывать коллекцию, он опять направился к убежищу, скрылся там, и Жермел быстро, почти не заметно, переглянулся с Шорис. Она перешагнула речку, медленно прошла мимо зарослей, остановилась рядом с одним из кустов и царапнула землю.

Отыскала что-нибудь подозрительное? Правда? Очень хотелось примчаться к Шорис и посмотреть, но Скадда, чтобы не выдавать, осталась на месте, иногда лишь искоса поглядывая в сторону львицы.

Жермел направился к ней и глянул на Фелана, а потом сорвал лист с отмеченного куста, даже не коснувшись ветки. Фелан все еще дремал. Шорис прошла чуть дальше, на пару мгновений задержалась еще у двух растений, и Жермел успел взять с них листья, пока из пещеры не показался Гелес.

— Дней через пять я отправлюсь в Инис, — сообщил он, вытащив из логова пятнистого оленя. — Вернусь примерно в середине амилта. Буду ждать новой встречи, Жермел. Шорис, присоединяйся. Если не хочешь есть в пещере, я поем тут вместе с тобой.

— Боюсь, такой олень достоин только тирниска, — произнесла Шорис, и тогда Гелес, прикрыв глаза, начал с головы: сразу объел нос и уши. А Фелан, принюхавшись, повернулся к Гелесу.

— Конечно, — проговорил Фелан. — При Регоне он ел только заднюю часть, если та оставалась.

На самом деле головы не очень и вкусные. В ушах сплошные хрящи, а носы совсем не нравятся.

Только когда ушли из ущелья, уже в темноте, Жермел сказал:

— Гелес показал мне не все растения из Хинсена, Шорис подвела к тем, которые он пропустил. О, пойдешь со мной к ребятам, или устала?

Отлично, Гелесу и правда есть что скрывать. Скадда вздернула уши. Устать от отдыха? Еще чего, к тому же привыкла спать в городе.

Шорис, оказывается, даже внимательнее, чем будущая гвардеица. Ей не стыдно проиграть, она же опытная осведомительница, к тому же заговорщица. Надо у нее учиться. Неужели она запомнила все растения: но их же так много? Нет, она как-то схитрила, и нужно узнать, как именно.

— …в Литтисе арестовали владелицу магазина за торговлю кейнорскими запчастями, продолжаются увольнения кейнорцев в государственных…

— Выключите, а, — проворчал Одвин: светловолосый, с квадратным лицом и немного кривой ухмылкой. Он царапнул вилкой тарелку так, словно хотел наколоть на зубцы саму посуду. — Еда, конечно, так себе, но сойдет.

— А нечего есть то, что приготовили другие, — заметила Кая, отхлебывая тимис. — Не зря Еса не одобряет.

Ряды столов отражались в темном окне. Скадда опять прошлась рядом с витринами: продукты в этой забегаловке теперь выглядели свежими, запахи тоже улучшились даже для грифона. Дайгела бы порадовало, что тут многое изменилось.

— Еса там, в Талис, удивлялась, что есть забегаловки, где не дают самим готовить, — объяснила Кая, глянув на Жермела. В ответ он грустно кивнул.

Теперь по телевизору сообщали, что Флорент, архипелаг-Империя и единственная заокеанская страна, которая дружит с Легонией, стал вкладывать в Легонию меньше денег.

— …потеря вкладов Флорента в кейнорские университеты. Велись переговоры с Флорентом насчет инвестиций в заводы и санаторно-курортные объекты Моллитана, но флорентцы на данное время не дали четкого ответа.

— Как же вы достали, — проговорил Одвин. — В Талис война эта никому не понятная, с Флорентом все непонятно, с Кейнором. Надоело.

Про войну с талисцами уже почти не говорят в новостях, но ведь там до сих пор погибают и люди, и звери. Когда же все это прекратится? Как-то странно. А Эрцог, наверное, видел эту войну.

Следующим вечером после занятий Скадда отправилась к Хвойному утесу, где жила Шилли. Крылья после тренировки совсем не ныли, а наоборот, казались гораздо сильнее, чем обычно.

А за Хвойным утесом, под обрывистым лесным берегом, у моря, пятнистые олени поедали рыбу и водоросли, давили копытами крабьи панцири, чтобы добраться до мяса. Шилли, бурая, с темными полосками на лопатках и крыльях, лежала за кустом солекамника и хрустела крабами.

— О, здорово как, ты прилетела, — Шилли сразу поймала еще троих и подвинула Скадде, а Скадда перевернула камень, из-под которого побежал большущий краб. Тут же схватила его клювом, сжала до хруста, потом положила Шилли на лапу.

— Кстати, а бруснику ты ела? — спросила Шилли. — Ну, в Гахарите?

— Почему именно бруснику? — Скадда шевельнула ухом. — Я не люблю ягоды.

— Мне тоже не нравится их вкус, но нравится, как они растут. Почему-то это так забавно выглядит: куст, а на нем ягоды. Бруснику никогда не видела. И еще нравится смотреть, как растут грибы. У них, как и у ягод, столько разных форм. Знаешь, я даже не хочу, чтобы их срывали: ни грибы, ни ягоды. Они так хорошо смотрятся на кустах, и в траве, и на пнях, так их дополняют, только жалко, что потом гниют, если их не съедят.

Скадда быстро расправилась с крабами и сказала:

— А, вот как. Тебе бы тогда понравилось в Гахарите осенью, там в это время много и ягод, и грибов. Дайгел иногда приносил их домой. Мы сегодня не очень много летали, больше рассказывали законы, а я хочу еще полетать. Ты быстрая?

— Да.

— Докажи, — Скадда осмотрелась. Как раз поблизости, у предгорья, есть Козья скала: там водопад, куда часто приходят пить козы. — К Козьей скале.

Шилли подняла уши торчком.

Скадда с разбега взмыла в воздух: Шилли, правда, взлетела первой, но Скадда ее быстро нагнала. Термики все еще поднимались, но были слабее, чем днем, и прохладнее. Сначала Скадда парила с Шилли наравне, чтобы не тратить силы, а потом понемногу стала подгребать крыльями и чуть-чуть опередила полосатую грифоницу. Над лесом Скадда парила искаженно: вверх-вниз, вправо-влево, то немного проскользить по воздуху, то пролететь, то снова проскользить. Шилли отставала, но не очень сильно.

Она тоже умеет искаженно парить, и вообще у нее хорошая техника: конечно, у нее же друзья из Гвардии. Интересно, а Шилли хорошо их знает?

Перед скалами Скадда окончательно вырвалась вперед. Шилли все еще пыталась догнать, но сильно торопиться она не стала, летела ровно и уверенно.

Наконец, лапы Скадды коснулись вершины Козьей скалы, а Шилли через несколько мгновений опустилась рядом. Холодный ветер взъерошил шерсть и перья. Внизу подвывали волки, перекрикивались сумеречницы с совами и шумел водопад. Мимо со свистом промелькнули четверокрылы.

— Теперь кто первая до моря, — предложила Шилли.

В этот раз Скадда тоже прилетела первой, но отметила, что Шилли отлично летает.

— Как надо звать грифона? — спросила Скадда, приземлившись. — Ты же умеешь, раз до взросления жила с грифоницей, у которой вылупилась. Просто я не обращала внимания, когда другие звали, а теперь все забыла.

— Хочешь в этом году семью?

— Нет, попозже. Просто мне надо запомнить, чтобы потом не кричать как сорока. А то прилетят сороки и мне не понравятся.

Шилли весело фыркнула.

— Ну, пробуй. Повторяй.

Крик получился не призывным, как у Шилли, а скорее и правда сорочьим, или чаячьим, или чем-то средним. Скадда взлетела, пронеслась вдоль моря, и морские ветра стали относить назад и вниз: более сильные, чем ожидала. А справа в море уходило солнце. Скадда повернулась против ветра, чтобы удержаться на одном месте над берегом.

Нужно будет опять полетать над морем: но не сейчас. Надо уже поберечь силы, как бы ни хотелось метнуться вперед.

Через несколько десятков попыток что-то получилось, кто-то даже ответил, и точно грифон.

— Надеюсь, в море никто не полетит, — сказала Скадда, быстро приземлившись, и озадаченно щелкнула клювом.

— Кого-то лишила надежды на последний шанс, — заметила Шилли.

4 амилта, Эрцог

В кронах полосатых сосен возились и посвистывали большеглазые сольхи, немного похожие на белок, а по коре сновали с шорохом древесные шипастые ящерицы. Среди этих звуков Эрцог различил шуршащие удары лап пагульма по лесной подстилке, выследил зверька, убедился, что это самка, и напал из засады.

Все время, пока Эрцог нес к речке самку пагульма, она пыталась вырваться. Пару раз ее приходилось прижимать к земле лапами, чтобы дать челюстям отдохнуть. Конечно, водный поток ее подуспокоил.

В блеклом утреннем свете остров с берега все еще выглядел серым, но Эрцог, когда доплыл до него, заметил пару зеленых травинок. Пагульм объедал ветки и даже не заметил, что к нему вообще-то приплыл хищник и принес подружку. Самка пагульма долго отряхивалась и верещала, а потом взметнула свои длинные заячьи уши и взялась за еду.

— Если самка не понравится, я тебя съем, — предупредил Эрцог.

Утром туруглы уже почти не плавали, только одна попыталась цапнуть, но ее унесло течением. Эрцога тоже унесло, и на берег пришлось выйти дальше того места, где входил в воду. Эрцог принюхался, но запах тахрицы не обнаружил.

На ветке сосны сидела вихревица — мелкий зверек с треугольной мордой, двумя большими расписными крыльями и двумя недоразвитыми черными. Когтями задних лап она держалась за ветку. Интересно, а вихревицы на том острове поселятся?

Вихревица встопорщила вибриссы, напрягла и отвела назад короткие острые уши, открыла все четыре пернатых крыла и спланировала.

Тахрица выскочила из-за деревьев с подветренной стороны и оскалила клыки.

Эрцог отступил. Вернуться в воду? Поплывет следом, тем более у нее мощные лапы. Нет, с этим зверем схватку не выдержать. А деревья? Все тонкие. Нет, не все. Шагах в десяти — огромная сосна, вот только она позади тахрицы.

Тахрица медленно шла вперед и пригибалась, готовясь к прыжку.

Тахрица. Кошка. Ага, есть мысль.

— Эй, — Эрцог слегка забрал вправо, чуть ближе к сосне. — Я не хочу твою территорию. Я тебя уважаю, правда, и, если мне надо было тут пройти, я старался не идти, а плыть. Чтобы совсем никак не отбирать твою землю. И не терся тут ни обо что. Честно.

Короткий хвост тахрицы стал клониться из стороны в сторону. Эрцог поднял голову и вытянул усы, а еще постарался не бить хвостом и не облизываться, чтобы не показывать тревогу.

— А еще ты отличная. Ты что, живешь одна? Почему? Наверное, тахров не удивишь такими разводами по шерсти, но…

Она опять оскалилась, но только слегка.

— …но я все-таки у других тахриц таких не видел. Как ты маскируешься, если в природе нет ничего подобного и тебе не с чем слиться? А, наверное, тебе и не надо маскироваться. Ты и без этого лучшая охотница. С такими сильными лапами — не удивляюсь.

Ага. Уже не пригибается к земле, а просто удивленно следит. А еще она щурится: эти слова ей очень понравились.

— Ты чего? — Эрцог приблизился еще на пару шагов. К тахрице и к сосне. Тревога уже исчезала. — Тебе что, никто такого не говорил? А, или ты у всех котов выцарапала глаза до того, как они успели тебя рассмотреть? Я и не удивлюсь, знаешь. Такая суровая. Это тоже здорово.

Тахрица слегка повела ушами в стороны, переступила лапами, а потом протянула голову к Эрцогу — поздороваться. Обнюхав нос, Эрцог боднул тахрицу в морду и в шею. К ней, конечно, ничуть не тянуло, в отличие от львиц и келарсиц, но что-то внутри подсказывало, как надо обращаться с самкой. Шерстинки тахрицы точно вырезали из сосновой коры, до того они оказались жесткими.

А потом Эрцог опять шагнул к дереву.

Зарычав, тахрица вскинула лапу. Эрцог метнулся вперед, прыгнул на сосновый ствол, огрызнулся от боли в локте и, вскарабкавшись чуть выше, перелез на ветку. Боль тут же прошла.

— Уши откушу, — прошипела тахрица.

— Но все-таки не глаза, — заметил Эрцог.

— Уходи давай, — проворчала тахрица.

Она быстро исчезла из вида, но долго оставалась поблизости — запах ее выдавал.

— В Моллитане очень много мхов, и пишут, что бывают оранжевые и ярко-салатовые: я, правда, не вижу такие цвета. И отлично. Они, по-моему, слишком яркие.

Здесь здоровские полевые запахи, свет приглушенный из-за туч, а ветер неожиданно теплый. Все отлично — а горло все равно сжимает от страха.

— Ядовитых мхов не бывает, зато в Долине есть ядовитые грибы. А вот еще, слушай, — Эрцог на этот раз рассказывал все по памяти. — Береза и шипокорник не растут рядом с дурманным шатром и аглодией. Одни растения живут лишь на черноземе, другие пробиваются и между скал. Знаешь, а некоторые из вредных кустов очень трудно отличить от безопасных. У аглодии по центру листа есть очень тонкая полоска, а у снегоцвета нет. Все, больше никаких различий.

Никогда еще черный цвет не пугал, он же уютный — но в окнах недостройки точно вовсе не было цвета. Никакого, даже черного. Пустота и молчание, и все.

Еж, пробегая под окнами, крикнул, развернулся и с шуршанием кинулся назад. Никогда еще не слышал, чтобы ежи кричали. Забавно.

— Кстати, я думаю, Арваски отравили как раз моллитанским ядом, — сказал Эрцог, покосившись на черные окна. — Он действовал точно так же, как баленгуста. Это было в триста семидесятом, а в триста шестьдесят девятом в Моллитан как раз пробрались исследователи-кранарцы, и легонийцы поймали не всех, — здорово, что даты ничуть не забыл. — Тоже очень интересно. А еще в триста шестьдесят девятом умер бывший глава столицы Кранара, и он тоже свергал кранарского правителя. Ты, конечно, знаешь кранарскую историю. Может, ты даже кое-что видела. Как я у тебя хочу все выспросить, если бы ты только знала, — а она совсем рядом, и от этого даже кружится голова: причем, несмотря на страх, кружится как-то радостно. — Ладно, давай еще расскажу про Долину.

Точно никого и нет в недостройке — а горло сжимает, будто огромными лапами.

По пути к команде Герти — Мьенеля, вообще-то, если по-настоящему, но уже привык — Эрцог долго шел не по тротуарам, потому что их ремонтировали, а по обочинам, отделенным желто-полосатыми конусами от дорог. На тротуарах местами громоздились кучи песка, точно город решили замаскировать под пустыню — тогда Легония точно сюда не полезет, ведь как раз из пустынь легонийцы и сбежали. Со свежей плитки рабочая сметала песок, а дальше сгружали щебень. Люди что-то говорили на талисском, и кругом посвистывали и чирикали тельфы — мелкие хохлатые птицы.

А еще Эрцог прошел мимо строящейся школы и мимо пустыря, где копали котлованы под новые жилые дома. На обочине стоял стенд с рисунком этих домов в будущем, и на стену одного из нарисованных зданий уселась ящерица.

— Конечно, — сказал ей Эрцог. — Тебя на нем нарисуют.

Когда был на юге города, видел там несколько зданий с обугленными стенами, с обрушенными этажами. Казалось, что эти дома загрызли. Но в Манскоре уже давно нет войны, и из нескольких других городов Талис она уже тоже отступила.

До места добрался быстро. На стене многоэтажки-недостройки синела четкая тень тополя, точно дерево прислонилось на ночь к стене, защищаясь от холода, и теперь отстранилось, а отпечаток остался.

На первом этаже Керетель разбирал бумаги и что-то записывал.

— Эту сюдыть, — он взял большую стопку и пролистал. — Да какого же батахора невышвыренного да с пятнами? Амилт начался, а они мне бумаги сегодня приперли, да за галенз. Кудыть я галензовские засуну, за прошлый квартал-то? Об угол их да в керосин.

Потом он по рации связался с Мьенелем и сказал, что пришел инрикт.

Эрцог направился вверх по лестнице, изредка принюхиваясь к перилам. Пахло и Герти, и печеньем, чьи крошки цеплялись к шерсти на пальцах, и табаком, и кислой кашей, и смородиновым вареньем, и порохом, и еще из-под лапы со ступеньки скатился огрызок карандаша, а затем попался листок, пахнущий Юнной — с набросками карандашом. Эрцог подцепил его на коготь, поднял, осторожно снял пастью и положил перед собой. Ага, знакомые лица. Первый ваессен Легонии — Палаон Неклати, что заменил погибшего в Валлейне последнего короля Легонии. И лет-тенна Кейнора, первая после смерти Саргона Генлинга: Лаза Ранкоти.

«— Тогда прошли первые выборы, и победу одержал кандидат из Палагета. Эри, ну же. Следующее прочитаешь сам. Я хочу спать».

В тот раз, когда Эрцог пролез под лапу Луи и поднял голову, сверху посмотрели желтые глаза. Желтый цвет пугал, когда Эрцог был котенком, но в тот раз было ничуть не страшно.

Эрцог поднял голову — и желтые глаза взглянули сверху. Напряглись лапы и взъерошился мех на загривке. Да нет, не глаза. Лампочка, которую Мьенель сам вчера вкрутил.

«— Зачем ночью спать?

— Это ты ночной. Я — нет».

Эрцог, фыркнув, подхватил листок за самый край и направился дальше — а с девятого доносились голоса:

— Так что, обязательно вот так? Такие меры? — настороженно спрашивала Юнна.

— Я тоже не в восторге от такого решения, — если бы падающий шкаф смог подделать грохот под человеческую речь, именно так его голос бы и прозвучал, как сейчас у Мьенеля. — Но они не остановятся, нам всем это ясно. А что до этого человека — я ему доверяю.

Прислушиваясь, Эрцог еще и вытянул усы.

— Помогает он хорошо, — согласилась Юнна. — Правда, странноватая помощь. Да ладно, я понимаю. Справедливо, ага.

— Пусть сдохнут, — высказался Беналь. — Им нас не жаль. Они не только нас угробят, но и…

Кто сдохнет?

— Хватит уже, — одернул Мьенель.

— Ладно, — и Юнна осеклась. — А студентов перебросили в Кейнор из Кранара. Тех, что нас донимали. Полесски постаралась. Слышали?

Отлично.

— Да я уже считай про них забыл, — ответил Беналь.

Потом Беналь и Мьенель спустились. Беналь заметил, глянув на Эрцога, что безделье не уважает, а Эрцог потерся подбородком о перила, поднялся на девятый и зашел в комнату.

Юнна сидела на подоконнике и комкала лист бумаги, а ветер ерошил страницы тетради, лежащей у нее на коленях. Пахло, кроме прочего, алкоголем — из бутылки, что стояла рядом с Юнной. Юнна отхлебнула из нее, поморщилась, и свет лампочки скользнул по бутылочному стеклу, точно его разрезав.

А комната, нарисованная на той стене, что напротив окна, такая здоровская, прямо как настоящая. И темная, уютная. Покатался бы на диване, у него даже ворс прорисован, просто отлично. Шторы хочется подергать, а еще поиграть с покрывалом.

— Что ж ты делаешь, — пробормотала Юнна и опять отхлебнула. — Правильно-то оно правильно. По-другому никак. Ниче. Пройдет. Бывает. А так быстрее пройдет, — она опять потянулась к бутылке, и скомканная бумага выпала из рук. Эрцог поддел ее лапой и увидел часть лица — мужского, с родинкой на подбородке и со вздернутым острым носом.

Эрцог положил на подоконник рядом с Юнной рисунок, что отыскал на лестнице. Чучело белки смотрело пустыми искусственными глазами.

— Ты потеряла или выбросила? — спросил Эрцог.

— Это непрофессиональный нервный набросок, — слишком четко и резко выговорила Юнна.

— Это неуважение к историческим личностям, вообще-то.

— Сейчас я тебе покажу, что такое настоящее неуважение к историческим личностям, — она говорила медленно, точно у нее во рту было что-то вязкое, и от резкого запаха алкоголя Эрцог недовольно фыркнул. — А чего те? История завлекает?

— Конечно. Это самое интересное.

— А я ездила на раскопки, — Юнна закинула ногу на ногу. — Я же археолог. Вот так. С детства рисовала вымерших животных. Считала, что тем самым их оживляю. Тебя вон тоже нарисовала. Есть у меня в тетрадке, вот ага.

— Эй, я не вымерший.

— Дело времени. Слушай. Решила я, что буду их искать, что, может, найду кости, нарисую — и оживет тваринка. Я и плаваю хорошо, даже ныряла глубоко, чтобы чего-то найти. Так чуть было сама не утопилась, тогда кто-нибудь бы наткнулся и на мои кости.

Она опять отпила.

— Раскопки — это как человек. На земле — либо помойка, либо цветник, а копнешь — и не знаешь, пустая там глина или залежи каких-нибудь… ископаемых. Или древние останки, разрушенные города. А еще — земля везде невзрачная. В Кайрис она вон какая невзрачная, а там алмазы. Бывает.

— А больше не ездишь, нет времени?

Какой у нее полезный напиток. Она стала спокойней, а то при первой встрече ничуть не понравилась.

— Я по работе скоро поеду. По новой, в смысле. А та — в прошлом. На север поеду, к морю, там со зверьем проблемы, с людьми тоже. Герти возьму.

— И меня.

Как раз надо узнать, что там происходит. И лучше поехать с Юнной, чем пытаться убедить, чтобы взяли в автобус.

— Ты по адресу, — сказала Юнна. — Я тут единственная, кто зверей за людей считает. Ты меня понял, — не очень, но примерно. — Хищников уважаю, хотя они твари. Но твари разумные. А, ладно. Я высплюсь и поедем, — она убрала под раскладушку тетрадь и бутылку, наполовину пустую, и в одежде легла на скомканное одеяло, закинув руки за голову.

— А раз ты так интересуешься историей, ты что-нибудь про Талис расскажешь? — Эрцог прошелся к нарисованной комнате, потерся об нее, но учуял лишь штукатурку, недовольно фыркнул и вернулся к Юнне. — Ты раскапывала тут чего-нибудь?

— Я тут до всех докопаться могу. Рассказать? Сказку тебе расскажу короткую. Талисскую нашу.

— Давай!

— Жил-был парень, была у него любимая девушка, — ее голос стал ровнее и задумчивее. — Однажды ее украл недруг. Он жил за бурной рекой, и парень должен был ее переплыть, чтобы эту девушку спасти. Поплыл, а река слишком быстрая, лупит его по камням, рыбы кусаются, вороны клювами бьют. И он испугался. Вернулся и убежал, потому что чувство само…сохранения вернее всего, и ему никто не возразит.

Сразу возник покалывающий теплый азарт. Ничуть не согласен.

— А вот и неправда. Я бы доплыл, например.

— Ты прям талисец. Нашим детям все это рассказывают как раз для того, — Юнна прикрыла глаза, — чтобы они не соглашались. До вечера. Давай.

Эрцог направился к выходу, а из коридора как раз показался Герти. Он прошел мимо Юнны, глянул на нее, погрыз чьи-то ботинки и достал из них шнурки, а потом, пригнув уши, лапой вытащил из-под раскладушки тетрадку и принялся листать.

— Я все слышу, — пробормотала Юнна. — Чего ты меня мучаешь? Сам же знаешь, почему тебе это нельзя.

Герти фыркнул и отошел. Нельзя трогать именно ее тетрадь? А еще она почему-то не давала Герти посмотреть на рисунки в книге, и при этом к Герти она хорошо относится.

— А почему так? — спросил Эрцог: на зверином, для Герти.

— Не твое кошачье дело, — ответил волк.

Первый выстрел пробил батахору переднюю ногу, второй попал в голову, между ушей. Зверь, рухнув, поднял пыль, и она смешалась с дымом от ружья Юнны.

Герти оскалился, держась рядом с ней. Затем он принюхался, огрызнулся и помчался на юго-восток.

— Еще батахоры? — спросила Юнна. У ее ботинка проползла улитка, и Юнна, быстро глянув, ее раздавила.

— Да, — подделываясь под людскую речь, ответил Герти. — Самка уходит. У нее детеныш, она с ним не будет заходить к людям. Вроде бы только этот, самец лез в актарии, да? Как тебе сказали? Не идем за ней?

Юнна кивнула и, приставив ладонь ко лбу, глянула в сторону города с вершины холма. Эрцог тоже присмотрелся. Город узкой полосой протянулся вдоль серого моря на севере. На западе, чуть поодаль от города, среди степи-алхейра, светлело большое озеро, соединенное с морем полоской речки.

Убитый батахор выглядел крупнее, чем лесные, и шерсть у него была светлей.

От солнца сильно слепило глаза — но здорово, что день уже становится короче. За это его можно и потерпеть. Правда, не очень долго.

— Слушай, а волки с ними совсем не умеют общаться? — спросил Эрцог.

— Батахоры тупее, чем когти Герти, — ответила Юнна. — Они даже с другими травоядными не говорят. Не умеют имитировать слова из других языков, видишь ли.

— Их язык за сотни лет не поменялся, — фыркнул Герти.

— Ух ты, хоть что-то о прошлом Талис, — заметил Эрцог.

— И о будущем, — добавил Герти.

— А чья это машина? — поинтересовался Эрцог, глянув на ту, на которой приехали.

— Не знаю, — ответила Юнна.

— Кстати, — Герти подбежал к ней по сухим травам, опять поднимая пыль. — Покажи еще раз двигатель.

Юнна закатила глаза, но при этом слегка ухмыльнулась.

— Заче-ем?

— Покажи.

— Ты так с каждой машиной.

— И что. Интересно же. Ты что, меня всего самого интересного лишишь? Назови детали и что как связано. Я все равно не запомню. Как вы вообще это все запоминаете?

Он помахивал хвостом — правда, ничуть не по-собачьи. Неумело и дергано.

— Ботинки твои опять закопаю, — неожиданно грустно добавил Герти.

Юнна махнула рукой и направилась к машине, а Эрцог принюхался и осмотрелся. Батахор не очень-то дал изучить округу. Правда, и солнечный свет мешал ее изучить, многое размывалось, но все-таки удалось заметить самое главное.

Алхейр — серый с желтым, холмистый, с редкими порослями кустарников, чьи ветки торчат, как пучки вибрисс. Злаковые травы достают лишь до сгиба кисти — высушенные солнцем, хрусткие. Торчат и безлистные колючие палки.

В траве мелькнула, извиваясь, змея, потом каменисто-серые жуки на длинных лапах, и еще пронесся зверь, похожий на суслика с белым мохнатым хвостом. Эрцог учуял множество следов — скорее всего, травоядных зверей.

Шорохи, птичий свист. И стрекот — почему-то он быстро приближается. И это не кузнечики. Он еще и скрипучий, как будто его издают клювы. Почуялся свежий запах — немного дымный, с примесью едкой горечи.

Добавился еще и лязг, как будто от ржавых петель. Эрцог подбежал к Юнне, ткнул ее лапой, и женщина зажмурилась, применяя инарис.

— А что за стрекот? — спросил Эрцог.

Герти насторожился, и его ноздри начали раздуваться.

— Точно, — сказал он. — Нимлинги.

Над отдаленным кустарником взлетело мелкое существо, размытое из-за света, а потом еще одно. Лапы Эрцога напряглись. Вот бы подраться. Правда, слышал, что драться с нимлингами — все равно что с ветром. Придется скрываться. Эрцог чуть не заворчал от злости.

Юнна запустила Герти вперед, затем распахнула заднюю дверь, и Эрцог забрался на задние сиденья. Юнна заскочила на водительское место и захлопнула двери.

В окно тут же заскреблась крылатая сущность размером чуть больше кошки, затем еще двое — все с пестрыми шкурами, крючковатыми клювами, округлыми ушами. Кожистые крылья быстро ударяли по воздуху. Вот бы их подцепить — но, конечно, их очень много. С ними и правда безрассудно драться. Из-за этой мысли успокоился хвост, стучавший о сиденье.

Существа носились, стрекотали, подвывали, скрипели. Эрцог зарычал и огрызнулся — никто из них даже не замедлился.

Им можно как-то противостоять, вообще-то. По-другому не бывает.

— У них еще и нюх собачий, — прошипела Юнна. — Значит, кот, попозже изучишь эту дранину.

— А алхейр отличный, — заметил Эрцог. — Мне понравился. Они же еще и плодородные?

— Да все меньше, — ответила Юнна. — Уже тербету реже сажают, ей нужна почва получше. Раньше тут травы росли мне по колено, а теперь одна дрянь. Весной еле-еле прорастает. Наши теперь чаще бьют китов, чем коров разводят.

— До Мьенеля тут нимлинги скреблись под окнами, — говорила Юнна. — А если бы не вьорты, сейчас бы здесь скреблись легонийцы со своими кораблями. Вот видишь, любая фиговина может быть полезна: что вьорты, что ты сам.

За окном мелькали то частные дома, окруженные зеленью, то серые многоэтажки. Доносился чистый запах моря, машина ехала ровно и быстро — дорога была намного лучше любых манскорских.

— А ты здесь надолго? — спросил Эрцог.

— Утром еду обратно. Потом еще сюда наведаемся с Герти, тебя заберу, — и она назвала адрес гостиницы, где всегда останавливается. — Не боись, не забуду, кошатина. Но осторожней с местными, вот что.

К осторожности, в общем-то, привык.

Остановились рядом с огромным посиневшим морем. По плитам набережной скакали пакеты и пустые кульки — наверное, вместо птиц. Прохожих здесь оказалось больше, чем в Манскоре, и на Эрцога они смотрели то с настороженностью, то с хищническим интересом, почти как нимлинги.

А в остальном такие спокойные, точно войны у них в стране совсем и нет.

На провода села мелкая синяя птица с перьевыми ушами — отлично, ирналь. Наверное, здесь, у моря, их больше — может, они считают его огромным сородичем. Эрцог позвал Юнну и вскинул голову, показывая усами на птицу.

— Словить бы, — улыбнулась Юнна. — Они шустрые, много где летают, многое видят, оттого их часто сочетают с сосной.

Хм. Зря сказал. И пускай ирналь тогда лучше поскорей улетит.

— Ага, их поэтому и мало? Рядом с Манскором ни разу не видел, только перо.

— Замолкни.

— Может, ирналь и не вымирает, но тронешь вихревицу…

— Да хоть за усы тебя потрогаю. Прямо сейчас. Чего ты мне сделаешь?

Правда, Юнна так и не осмелилась, а Эрцог на нее с усмешкой фыркнул.

Кораблей здесь много — все под талисскими зелено-синими флагами. Есть и катамараны, и моторные лодки, и деревянные парусные суда, почти старинные, исторические, так здорово.

Юнна направилась к зданию морского вокзала, остановилась у кассы, и, повернувшись к Герти, щелкнула его по носу.

— Печенье со смородиной будешь?

— Не люблю ее, — отозвался Герти — не подделываясь под человеческий, а обычным волчьим поскуливанием. — Обычное дашь, — а потом изменил свой голос. — А здесь ты пойдешь в летний кинотеатр?

— Я пойду, ты — нет.

— Как всегда.

— Это испортит тебе вкус.

— Но ведь не нюх.

— Вкус — это и есть нюх, дурилка. Без нюха не будет тебе нормального вкуса.

— Да? — озадачился Герти. — Уйдешь без меня — сгрызу твою сумку.

Юнна усмехнулась, подняла его за передние лапы, схватила за нос, а отпустив, развернулась к кассе.

— Моторку, за двоих, — сказала она, протягивая деньги.

Эрцог подбежал к ним и проследил за тем, как Юнна выбирала лодку. Когда она выбрала, Герти запрыгнул внутрь, обнюхал всю лодку, зафыркал, выскочил, и Юнна перешла к другой.

— А что с той-то было не так? — спросила Юнна.

— Там спят бездомные, — объяснил Герти. — Один болеет. Эту тоже не бери, несет рыбой.

— Какой еще рыбой?

— Тухлой. Дно много раз мыли, но я все равно чую.

— А эта? Только не говори, что здесь сгнило полведра яблок.

— Сама же чуешь. Но мне запах нравится, поехали.

— Сейчас ты сам поплывешь.

Эрцог подошел к краю набережной, наклонился, задел лапой воду, а потом отбежал от высокой волны. Брызги смочили шкуру Герти и, немного, волосы Юнны. Герти радостно рявкнул и бросился к следующей волне, щелкая пастью, чтобы ее поймать.

— Сам не поплыву, — сказал он Юнне, отряхиваясь. — Это же вы боретесь с морской угрозой, а я еще и новую создам.

— Найди мне лодку нормальную, угроза для дохлятины, — усмехнулась Юнна.

Пока они вдвоем искали лодку, люди, проходя мимо, все с тем же странным интересом посматривали на Эрцога, и скоро почудилось, что их взгляды покалывают, точно сухие острые травы. Они ничуть не обращали на Герти внимания, а с Юнной иногда здоровались. Конечно, Юнна ездит сюда не только покататься по морю. Правда, и морские прогулки — не просто развлечение.

Здесь в морской глубине больше вьортов, чем у берегов Кейнора, где люди ходят по морю уже шестьсот семьдесят восемь лет. Водные вьорты — сложная штука. Если суда с людьми будут часто ходить по морю, лаохорт, конечно, укрепит свою власть над его поверхностью. Но и нельзя, чтобы в море, где водится много вьортов, вышло сразу много людей. Вьорты тогда обозлятся — а они ведь опаснее всех батахоров.

— А вообще батахоров тут много? — спросил Эрцог.

— Раньше было много, — ответила Юнна. — Такого шороху наводили в актариях. Теперь, к счастью, пару-тройку можно встретить за месяц, и то вряд ли.

Наконец, Юнна и Герти разыскали лодку, и скоро она превратилась в росчерк вдалеке, на севере — так можно и до Кайрис доплыть, и встретить Луи, ага. Слева по воде тянулась прерывистая солнечная полоска.

А в глубинах всегда будут появляться вьорты. Людям ведь сложно туда забраться, и уж тем более они там не задержатся. Как и лаохорты.

Уже темнело — отлично, будет удобно изучать алхейр без лишнего света. Зажелтели фонари, но поодаль. Один из прохожих встал напротив Эрцога, отвернулся и тут же опять взглянул, применяя иллюзию.

— Хорошие у нас корабли, а? — и неожиданно улыбнулся. — Нравятся? Зверье-то никогда до такого не додумается.

— Да, мы так не умеем, — ответил Эрцог. Обдало холодными брызгами — и тут же зажмурился. — Зато мы ловим оленей лапами, а вы этому не научитесь. Все честно.

— А хотел бы в такой корабль? — продолжил человек, точно и не слушая. Смотрел он мимо Эрцога, как раз на суда. — Они у нас качественные. Не потонут. Дерево — во. Прирученное. Мы всех приручаем.

Эрцог с недоумением повел ухом. В какой еще корабль? Вернее, на корабль? Хм, в плавание они бы точно не пригласили. Дело в чем-то другом.

Дерево. Ага. Совпадение?

А человек удалился, и к Эрцогу сразу же приблизился другой.

— Качества-то у тебя хорошие, — он пригладил темную бороду. — Выживать умеешь. Устойчивость. Борьба. Хорошо.

Эрцог насторожился и шевельнул хвостом. Почудилось, будто мужчина читал про качества какой-нибудь лодки или того же корабля, собираясь купить.

— Хорошо живется зверям? — спросила, применяя инарис, женщина. — Никаких тебе моральных проблем. Сородича растерзал — и живешь себе спокойно.

В груди точно что-то расплескалось, колючее и жаркое. Вырвались когти. Эрцог не удержался:

— Людям еще лучше. Зарезал птицу или белку, самоутвердился — и радостно.

А если зарезал инрикта, еще лучше. Про что говорили те люди? Про то, что кровь инрикта можно добавить в какое-нибудь изделие из дерева? В корабль?

— Молчал бы уже, — спокойно сказала женщина. — Из-за Империи научились с нами болтать, да за сотни лет ничего умного не сказали.

Кровь словно превратилась в кипяток. Эй, не злиться. Это люди. Все нормально, и не стоит ни на кого бросаться. Соперников здесь нет. Все равно никто не нападет на зверя в городе. Если только сам не людей не набросишься.

Женщина уходила вдоль набережной — не спеша, спокойно.

Решил им помочь — и где благодарность, эй?

Они не обращают на Герти внимания. Он давно помогает талисским людям, а они и ему ничуть не благодарны. Хм, зато ему не угрожают, уже отлично.

В степи нет подходящих укрытий, потому что здесь нет ни медведей, ни тахров. Но заброшенный дом на окраине актария подходит отлично. И добыча здоровская — чуть не сбежала, хотя и старая. Это вальна, тонконогое странное чудо с хоботком: никогда их раньше не чуял и тем более не пробовал.

Мясо вкусное. Очень. Вгрызться, содрать с костей языком. Главней всех зверей. Высший хищник. Было живое — и под лапами затихло. На это есть право. Они должны уважать. Должны слушать. И бояться. Так, что у них не останется сил. Они не смогут убежать. Ни вальна, ни лев, ни человек.

Подожди. Перестань.

Лапы закрыли морду.

Надо есть. А не срывать шкуру, не калечить, изменяя по своему — а своему ли — желанию. Подчиняя. Талисцы тоже хотят подчинить, когда убивают и изменяют живое.

Что, сам такой же? Вовсе нет. Они в рассудке все это делают.

А их там много, этих вальн. Поймать еще. Притащить живую. Посмотреть, как испугается. Выживет без шкуры? А если притащить человека. Они лишь презирают. Убивают зверей. Считают себя главными. Они не главные.

Что? Перестань. Какая охота? Ловить надо лишь для еды. Лишь животных. Какие еще люди?

Рванулся от еды, огрызнулся, кинулся в другой угол комнаты. Что-то упало — какая-то вещь, забытая людьми.

— Это лев? Тот самый? — спрашивали лисята.

Лапы осторожно ступают по траве. Как будто даже травинку нельзя сминать — все кажется, что вернутся те ощущения про превосходство. И они ведь казались отличными. Как будто сделался непобедимым, самым главным… такая ерунда, этого совсем не хочется, оно чужое, давящее, неправильное.

— Нет, инрикт. Прячьтесь, — тихо пробормотала лисица. — Скорей.

Правильно, вообще-то. Хотя от этих лисьих слов и сделалось грустно.

Удастся справиться.

А если бы рядом в то время прошел человек? Эрцог огрызнулся и мотнул головой.

— А лев где? Он же на севере Талис, у нас. Хочу его почуять.

— Непонятно, где он: мы с папой так и не учуяли. Сбежал, наверное.

Ну да, станет здорово, когда признают лидером, настоящим тирниском, но от этих мыслей просто делается тепло. А те мысли, ощущения, что появлялись от вкуса крови — будто бы обжигающие, как кипяток.

Вдалеке — полуразрушенное здание. Остатки башен — с прямыми углами, с зубцами, с узкими прорезями окон. Вроде Берроута, только в степи.

Соленый запах.

Рядом, за холмом ворчаще мычал батахор — вернее, батахорица, самка. Эрцог подкрался к ней поближе и улегся в заросли. Они напоминали березу — пару раз встречал такое растение в парках Экеры, но там это было деревом, а здесь — кустарником.

Батахорица прижала к себе головой детеныша и что-то ему бормотала — так мягко и спокойно, что даже захотелось уснуть.

Совсем этого сейчас не заслужил — уснуть под что-то успокаивающе-мягкое. И даже шкура как будто не своя, будто и правда убил человека, испачкал весь мех, и даже шкуру с внутренней стороны. Добраться до озера — и вымыться. Стереть с себя это все. Никогда еще не было подобных мыслей — про убийство людей. Еще чего.

По пути Эрцог чуть слышно повторял под нос ворчание батахорицы. Язык у батахоров простой, в батахорьей речи то и дело повторяются одни и те же слова, но при всей простоте этот язык — непонятно-интересный. Его не с чем сравнить. В нем есть что-то от турьего, но смутно.

Пару слов на батахорьем Эрцог уже запомнил, но так и не понял, что они означают. Интересно, намного ли сложнее понять животных с других материков? Конечно, Луи уже слышал речь таких зверей, и, конечно, он никогда ее не поймет. Нашли кого отправить в Кайрис. Правда, он там теряет время испытательного срока. Ладно, все правильно.

Вот и отвлекся. Но шкура все равно будто грязная, сколько ее ни вылизывай.

Трава то и дело сменялась мхом, порослями низких ягодных полукустарников. Эрцог обогнул и небольшую рощу из хилых молодых елок. Хм, а читал, что в алхейрах совсем не растут деревья.

На берегу озера, поросшем низкими елками и кустарниками, Эрцог чуть не поскользнулся — столько там оказалось мха. Окунулся в прохладную воду, а потом, когда выбрался, стало так холодно, что пришлось свернуться клубком, и как можно плотнее. Вот теперь шкура точно запачкается, а не иллюзорно. Хм, да лучше по-настоящему запачкаться. Отмыться легче.

Убежать. Подальше. Уши прижались к голове, голова — к лапам, хвост заметался. Эрцог прокрался в кустарник. Рядом, у склоненных веток, наступила полуразложившаяся лапа.

В голове — холодные бессмысленные порывы вместо мыслей. Точно вспышки. Прятаться — глупость. Она же почувствует. Хотя нет. Лаохорт же чувствует лишь своих людей и зверей. Или животных они не ощущают? Раз связаны с ними слабее.

Наступила еще одна лапа, на этот раз почти целая — лишь в одном месте через протертую шкуру виднелась кость.

Сжаться, скрыться.

Лапа исчезла.

Ну да, она лаохори, да еще и непривычней всех прочих лаохортов, но все равно с ней всегда хотелось общаться. Куда она отправилась, к озеру? Подумаешь, костей не видел, что ли? С горла точно убрали лапу. Быстрей. И пусть испуг не мешает.

Эрцог вскочил — правда, лапы все равно подгибались — и повернулся к озеру. Талис стояла на берегу, ее лапы напряглись — верней, то, что от них осталось. Затем она насторожила уши. Уши хотя бы остались, и даже с кисточками. Рысь-лаохори кинулась в воду, а затем выскочила — вместе с каким-то мечущимся вихрем. Они пронеслись рядом — чужое, давящее, пугающее, и что-то тоже чужое, незнакомое, но вовсе не страшное. Вьорт.

Талис застыла между кустарниками, а вьорт обвился вокруг нее, и мелькнули круглые огромные глаза, тупые зубы, как у рыб. Талис огрызнулась и зашипела. Вьорт бесшумно кинулся в озеро — полупрозрачный, как туман. Сквозь длинное тело просвечивали кости.

Тоже нужно бежать.

А лучше — отвлечься.

— Привет, — позвал Эрцог, не изменяя голос под человеческий. — А здесь что, такая большая глубина, что даже зародился вьорт?

Талис повернула голову к Эрцогу — полускрытая ветками. Желтый глаз сверкал между ними, точно фонарь, и Эрцог отвел взгляд.

— Нет, я притащила его из моря и сюда поселила, — с усмешкой проговорила Талис. — У людей есть домашние питомцы, а у меня не может быть, что ли?

— Ты бы тогда его кормила, что ли. А ему бы понравилась рыбья еда?

Здорово, он же, получается, появился из-за озерных рыб? Интересно, от хищных, или нет?

Талис молчала, и ощущался пристальный взгляд.

— А ты же знаешь про вкусы и про все такое? Это ведь знают твои люди, так что, конечно, знаешь. Что бы тебе нравилось, если бы ты могла есть?

Лапы подкашивались, когти зарылись в землю.

А она, хотя и высшее существо, хотя и выглядит, будто давно умерла — но она же такая маленькая. Как настоящая рысь. Эрцог быстро глянул на ее морду, чтобы тут же отвести взгляд.

Непонятно, с каким выражением она смотрела, но вроде бы с недоверием и устало.

— Ага, просто мечтаю о еде, — издевательски сказала она. — Знаешь, как было бы здорово — ешь, а через дыры в шкуре все сыпется.

— Да нормальная у тебя шкура. Я, когда линяю, иногда и похуже выгляжу.

— За какими блохами тебя сюда понесло?

— За алхейрскими, — весело ответил Эрцог. — У тебя алхейры здоровские, — и, когда чуть отступило одиночество, тут же возникла идея. — Знаешь, я слышал, здесь водилось много батахоров, а теперь тут редко можно встретить таких зверей. Слушай, а их мясо же не едят, их убивают только для защиты и для развлечения? Или для чего-то еще? А еще я читал, что в алхейрах нет деревьев и сухо. Хм. Мхи растут в тундре. Точно не там, где обычно сухо. И деревья тут есть. Алхейры становятся тундрой, или как? Юнна говорит, что здесь травы стали другими, и домашние растения стали хуже расти.

Талис хмыкнула.

О, точно. Сказал ей, что читал про алхейры, а теперь она поймет, что и раньше интересовался ее землей.

— Земля здесь больше не такая плодородная, как раньше. Когда крупных зверей было больше, то и почва была лучше, правда?

— Мы убиваем батахоров, чтобы испытать силы и покорить огромного опасного зверя. Теперь ты отстанешь. Иди отсюда.

Когда ловишь сильную добычу, это, конечно, захватывает.

— А как ты меня прогонишь? — Эрцог повел ушами вверх. — Я с тобой в Манскоре подолгу сидел и не боялся. Я к тебе уже привык, вообще-то.

Талис рванулась вперед. Горло так сильно сжало, точно вот-вот раздавит трахею. Эрцог метнулся назад и прижался к земле. Не бояться. Надо что-то придумать. Ага. Это не совсем правда, но Талис это поймет.

— Тогда ты понимаешь, почему я тебя достаю, — как можно непринужденней сказал Эрцог. Правда, голос звучал слишком слабо — но сойдет. — Чтобы испытать силы и доказать, что я не боюсь лаохорта. Не огромного, но очень опасного.

Ей ведь тоже нравится, когда ее хвалят? Как тахрице.

Талис молча отошла. Эрцог прищурился.

Хрипящие крики мелкого батахора быстро прогнали сон.

Эрцог подобрался к детенышу с подветренной стороны. Детеныш батахора бродил у молодых елок, то и дело поднимал голову с пока еще маленькими наростами и опять кричал.

Эрцог заворчал: низко, мерно, с повторяющимися неизвестными словами. Мелкий батахор замолчал, поводил головой, зафыркал, а затем, пройдясь кругами, направился к Эрцогу. Остановился поодаль, принюхался.

Он не поймет, что рядом с ним хищник. Взрослые еще могут сделать выводы — они знают, что общего в запахах хищных зверей.

Мелкий батахор приблизился — ростом он оказался не выше Эрцога — и начал объедать траву. Иногда он пофыркивал или ворчал, подходя к кустам: Эрцог уже слышал такое же фырканье от взрослых батахоров, если те объедали заросли.

А скоро он уснул. И, когда вблизи раздался взволнованный рев батахорицы, той самой, Эрцог вскочил и бросился к городу.

Самка обнаружит следы хищника рядом с детенышем, узнает, что не тронул, и решит… а кто знает, что она решит. Она же малоразумная.

Получилось повторить ее речь. Уже отлично.

6 амилта, Еса

— И вот как мне теперь ему сказать, чтобы он сахар туда больше не клал, — Еса отставила кружку, а Нир забрал ее сразу. Ему как раз больше понравилось с сахаром.

Еса улыбнулась и откусила от нанкасы: у кранарцев получилось очень здорово, почти как в Кейноре. Еще попробовала рагу: туда, кроме тербеты, какие-то нарезали овощи, незнакомые. И взяла кусок пирога с вишней. Уже который раз его готовят, и он классный такой. Вишня с кислинкой, сахара почти нет. Жалко, что Нир, оказывается, его не ест.

— Спасибо за заказ, — сказала Еса. Нир ухмыльнулся. — Как ты узнал, что я люблю вишню? Я говорила?

— Ага.

С картин и скульптур кранарские божества смотрели очень уж пристально. Неуютно. Понятно, что если в них не веришь, то это просто картины, но служащие всегда на них обращают внимание, и от этого неуютно.

А ведь можно было бы вскарабкаться по стволам деревьев, растущих в саду, а потом… нет, в саду ведь очень много работников. К тому же на улицу не пускают. Если и выпустят, то лишь с сопровождением, конечно. Через окно не выбраться. В коридорах окон нет, на первом всегда дежурит кто-нибудь из служащих, а здесь окно и высоко, и выходит на собак. На забор не залезть: сплошной гладкий камень. И через дверь, что близко к воротам, тоже не выйти: там какой-то код набирают, и его никак не удается подглядеть.

Зачем же думать обо всем этом? Есть план. Он обязательно должен сработать. А если отсюда получится сбежать, то и на факультет химии и фармации перейти получится.

Тревога уже не так сильно давит, как в первые дни. Перемены к худшему — осколки стекла, но время их все-таки обкатало.

По карнизу постукивало, будто капли дождя, сбежав из туч, обменивались мнениями о том, что происходит на земле. Как только вернулся служащий и, глянув на картины, наклонил голову, Еса спросила, можно ли на кухню: и тут же выскочила в коридор, услышав, что можно.

— Постойте, — служащий указал на пакет, который принес с собой. — Одежда.

Он говорил на легонийском, но, правда, с сильным акцентом.

Пришлось задержаться и разобрать пакет: и если вещи, которые для Нира передали, выглядели еще более-менее, то вещи для Есы совсем не походили на кейнорские. Служащий тем временем изучал телевизор: он совсем новый, но здесь никакой неисправности не допустят, конечно. А как осмотрел, сразу вышел.

Одеваться пришлось по очереди: сначала Еса ждала в коридоре, а потом Нир. На Нире все нормально смотрелось, а Еса чуть не утонула в юбке. Так-то в ней ногам лучше, но она почти стелется по полу, и непривычно. Кажется, что зацепишься за что-то и упадешь. И не побегать так. Блузка тоже оказалась свободной, а ее ткань — слишком плотной.

Служащий вернулся.

— Да не стоило, — пробормотал Нир, с недоверием глядя на свой рукав. — Зачем?

— Спасибо, оно все здорово, но, правда, вам только заботы лишние, — сказала Еса.

Как будто Кейнор отдалился: и даже показалось, что кожа стала чужой. Ну, переодеться легко, так-то.

— Вам стоит ходить по резиденции Марты Полесски в этом, — сообщил служащий. — Мы посовещались с карин Мартой Полесски. Решили, что вам стоит стать к нам поближе.

Лучше бы дали в саду погулять или что-нибудь приготовить. Особенно погулять.

Пока шли к кухне, служащий держался позади. Девушки-служащие улыбались и здоровались, и выглядели приветливее, чем раньше.

— Зато они так к нам быстрее привыкнут, — шепнула Еса. — Оно какое-то тяжелое, но, может, тоже привыкну.

— Мне нормально, — ответил Нир. — Но непонятно, зачем менять. Твоя одежда отличается от кейнорской, а мне зачем?

Может, фасон другой. Но если не разбираешься, не видно.

— А ты что, не ощущаешь, как взаимопонимание с ними растет из-за этой одежды?

— Да не говори. Уже почти читаю мысли кранарцев.

Служащий исчез лишь когда Еса с Ниром вымыли руки и встали у длинного стола: на одном конце шинковали морковь, на другом — чистили клубни, в центре месили тесто. Волосы пришлось собрать в хвост и косынкой завязать: неудобно, на лоб сползает, и кажется, что ткань какая-то масляная.

Окна закрыты, за ними ливень, и на него с подоконника смотрят две фигурки, керамические парень и девушка: тоже какие-то из кранарских божеств. Маме бы понравились статуэтки. Это же просто статуэтки, если им никакой смысл не придавать и не оживлять их тем самым.

Мама точно бы разозлилась, если бы про все узнала. Как и Зора: но Зора все-таки тетя, она не так волнуется. А танер Эсети, а Кая с Одвином и Сейлом?

А папа? Переживает хоть чуть-чуть?

— И все-таки мы только следим, — сказала Еса. — Можно попробовать нарезать? Пожалуйста.

Не ответили, только протянули перчатки, чищеный клубень тербеты и показали на таз с водой. Пока что разрешают только клубни иногда обмыть после очистки. Слишком эти кранарцы замкнутые. И правда у них с талисцами много общего.

Дверь отворилась.

— Извините за опоздание, — послышалась звучная кранарская речь.

Лантара Колмески, симпатичная и полная, с вьющимися темными волосами, подошла к Ниру и добавила, тоже на кранарском:

— Сейчас к вам поднимется, хорошо?

— Отлично, — кивнул Нир.

— И спасибо. Результаты очень хорошие, не думала, что он эти темы когда-нибудь поймет.

Нир ей улыбнулся и повернулся к Есе.

— Давай, я тут справлюсь, — Еса кивнула, обмывая еще один клубень.

Нир убежал репетиторствовать, а Еса и дальше брала клубни тербеты, споласкивала, протирала и складывала в другой, пустой таз. Все здесь такое чистое, чуть прольется вода — сразу берутся за губку, чуть капнет масло на плиту — и тут же капля исчезла. И даже спичечные коробки пересчитывают. Все под контролем, все слаженно, и даже руки у всех, кажется, движутся синхронно. Еса и сама все стала делать через равные промежутки времени, как автомат.

А еще каждая женщина работает с какими-то одними продуктами. Долски, например, с овощами, а Колмески — с рыбой, подальше от остальных. Карин Колмески первая и пока единственная согласилась, чтобы Нир занимался с ее ребенком.

Такие все хорошие. Как они относятся к плану Полесски? Или эти люди совсем немного знают?

Они в любом случае ни в чем не виноваты. А если кто-то из служащих Марте Полесски возразит, наверняка он или она работы лишится, как минимум. Марту Полесски поддерживает сам главы Кранара, верховный дасул, судя по всему: и никто на нее не сможет пожаловаться кому-то повыше.

— Таким только собак кормить, — сказала, проходя мимо, главная по кухне, Тилонски. — Тоньше режь.

— Знаю, карин Тилонски, — ответили ей.

На доске той девушки, которую ругала Тилонски, все очень тонко и красиво было нарезано, так-то.

Понимать кранарский становится уже проще, но вслушиваться приходится очень внимательно. А некоторые слова и вовсе не сразу выходит перевести: только если контекст поймешь, тогда получается.

— Человек старается, — удалось разобрать из слов Долски, стройной, с убранными в хвост черными гладкими волосами. — Разрешим девочке из Кейнора порезать тербету?

— Потом сама будет есть, — кое-как согласилась главная. — Нарежет куски толщиной с тысячелетний ствол.

Еса улыбнулась. Здорово! И как будто Кейнор стал ближе.

Снова пришлось мыть руки, и затем Есе выдали новые перчатки. Разделочные доски здесь такие аккуратные, неповрежденные: наверное, за царапину придется оплачивать полную стоимость. И не удивилась бы, если бы сказали, что доски из дорогого краснодола.

В Талис, интересно, есть разделочные доски, из-за которых убили кого-нибудь? А в Кранаре?

Ушастая голубая птичка в клетке.

Нож соскользнул, отрезав не кружок, а скошенный тонкий кусочек. Рядом нахмурилась Тилонски, и еще одна женщина неодобрительно глянула.

— Чуть больше бери, буквально на миллиметр, — сказала Долски на легонийском. — Потом с краев вот так обрежешь, — и так быстро и четко все сделала, словно использовала машинку, хотя у них специальных приборов и нет. А почему, кстати?

У Есы все ерунда получалась какая-то: то кривые круги, то косые круги, то половинчатые, а когда обрезала, то их совсем стало жалко. Еса подумала и проделала в кривобоких «фигурках» еще и тонкие отверстия по центру. Как будто получились снежинки.

— Кейнорская кухня, — пояснила Еса. Хорошо, что Долски первая перешла на легонийский. — У нас просто вот так.

— Я из этого суп не стану варить, — отрезала Тилонски: тоже на легонийском. — У нас в Досмелоне даже на первом занятии за такую резку бы с простых курсов выгнали, не то что из института.

Досмелон — это восточный Кранар. Вот Долски, как удалось понять из разговоров, из западного, Колмески тоже: и они обе помягче.

На Есу Тилонски поглядывала так же, как и на вырезанные снежинки.

— Тогда я сварю, — оживилась Еса. — Я рецепт прочитаю и все сделаю, правда. Себе и Ниру, если вы не хотите такое.

— Парня пожалей, а то пацан Колмески опять скатится, и она на всю кухню опять начнет жаловаться, что у него единицы, — сказала на легонийском еще одна, Озанаски. Колмески лишь мягко улыбнулась.

Тилонски бросила перед Есой брошюру с рецептами, развернула и отошла.

— Если сумеешь.

В радость-костерок подбросили веток. Кейнор и правда приблизился.

— Карин Тилонски, я в кейнорских кафе тоже готовила по рецептам, — Еса пробежалась взглядом по рецепту и улыбнулась. — Не подведу совсем.

— Потом исков к кафе не было за отравление? — проворчала Тилонски. — Или за свою готовку сами несете ответственность?

— Очень неплохо, — похвалила Колмески.

Еса опять заглянула в маленькую кастрюлю и попробовала суп. По крайней мере, это вкусно, а готовить красиво не всем и не всегда нужно.

Сейчас бы дома с удовольствием и готовила, и убиралась, хотя обычно не хочется этого делать.

— Чтобы накормить моллитанца — сойдет, — ответила, снимая перчатки, Тилонски. С перчаток на пол упали капли, и Тилонски тут же все вытерла. — Такая же мешанина непонятная, как у них в лесах.

— Все очень хорошо, — возразила Колмески, и Долски, подойдя, не только кивнула, но и попробовала, а потом подмигнула Есе. Стало повеселее.

На нанкасу, которая у Есы получилась совсем классной, Тилонски только мельком глянула и губы поджала. Тут же возникла легкая грусть: хотя, казалось бы, какая разница, что она подумает.

— Подскажите, — Еса стянула косынку: свобода, наконец-то. — У вас, наверное, это как-то связано с культурой? Ну, то, что надо обязательно руками резать.

Тилонски глянула на Есу, как Оста Лакит на старшекурсника, который не знает основных понятий.

— Извините, просто я из Кайрис, — добавила Еса. Ну вот зачем тут извиняться? — И про Кранар знаю очень мало.

«Почему ты так боишься всех обидеть?» Луи был очень прав.

— Если мы с чем-то работаем, мы этой вещи передаем частицу себя, — легонийская речь Тилонски звучала медленно и четко. — Оживляем. Еда запоминает наши руки. Мы на нее смотрим — и она в наших глазах отражается, а через глаза — в нас самих. В промышленных масштабах без машин никуда, дело тут понятное, но, если есть возможность, надо делать руками. У нас тут не так много заказов, чтобы переходить на технику. Поэтому делаем медленно, сами, с душой. Призываем Толвареса, чтобы нас направлял. Все ясно?

Кроме Толвареса: хотя, похоже, это тот, на чью статуэтку сейчас глянула Тилонски. Ну, хотя бы не утверждают главенство над морковью. Еса улыбнулась.

— Конечно. Спасибо большое, — и это было искренне. Классно, что от носителя кранарской культуры удалось побольше про эту культуру узнать. Да, особняк — почти как тюрьма, но культура ведь в этом не виновата совсем.

— Прекрати постоянно благодарить. И извиняться — тоже. И улыбаться, — из-за этой нарочитой строгости, наоборот, улыбнуться захотелось: и Еса не удержалась. — И не особо-то тебе ясно.

— Как лучше хочет, — сказала Колмески. — Ты уж на нее не ругайся.

Когда Еса вышла в коридор, следом вышла и Колмески.

— Сына забрать, — пояснила она. — Ты на Тилонски не больно обижайся, они, восточные, все грубоватые.

За спиной открылась дверь в кухню.

— Лантара, — позвала Долски. И что-то сказала по-кранарски, слишком быстро, чтобы сразу перевести. Говорила она про Нира, и Еса потом поняла, что Долски тоже захотела попросить его позаниматься с ребенком.

— Мне это не нравится, — раздался голос Тилонски: теперь и она заговорила на кранарском. — Он учит детей, придумывая какие-то истории, а надо нормально учить. Четко и по делу, а не носиться вокруг детей с развлечениями.

— Это работает, — возразила Колмески. — Зато малому интересно.

Дальше кранарскую речь Тилонски совсем понять не удалось. Еса только чуть позже, подумав, смогла перевести в уме: Тилонски сказала, что в жизни придется делать не только интересное, и к этому надо привыкать.

— Ну да, — пробормотала Колмески, когда Еса поднималась с ней по лестнице. — Я вот привыкаю с вами работать.

Значит, правильно поняла.

Лаохорты — живой менталитет народа, но они ведь все-таки еще и личности. Интересно, а к кому Кранар ближе по характеру: к восточным кранарцам, или к западным? А кто-нибудь из этих служащих своего лаохорта-орла встречал? И пользовался ли даром иллюзий? Искорки интереса сжигали тревогу.

Скорее бы встретить птичку свою, Кейнора.

— А вы встречали лаохорта Кранара? — спросила по-легонийски Еса.

— Видела его, — улыбнулась Колмески.

— Он показывал вам иллюзии? Ну, или кому-то из ваших знакомых. Или он не очень часто так делает?

— Девочка, — Колмески заговорила чуть тише. — Ты понимаешь, у нашего лаохорта дар-то… дары бывают разные. Он решил, и мы решили, что его дар не очень чтобы честный. Он в древности с его помощью наказывал, обманывал, пугал. Такое уж у нас прошлое. Такое у всех народов прошлое. Только теперь он отказался его применять, использует лишь в крайних случаях. Нет уже той бравады ненужной. Нельзя дар применять бездумно, это неспроста лаохорта со временем калечит. И людям идет во вред, животным вот тоже. Инарис — вот полезная иллюзия. Кранар много сил на него тратит. А так — для чего применять иллюзии?

— Можно кому-то показать то, чего он хочет, например, — сказала Еса. — Но это бесполезно и даже вредно, ведь это на самом деле не появится. Только ранит еще сильнее.

Колмески кивнула и улыбнулась мягко.

Очень было классно дары лаохортов обсуждать с Луи. Вот бы опять с ним поговорить про лаохортское и про научное. Так сильно соскучилась.

В комнате Нир сидел на подоконнике вместе с мальчиком лет одиннадцати и что-то быстро чертил на бумаге.

— …сколько в этом озере можно выловить ледокрылок, — Нир говорил на кранарском, и только название рыбы произнес на легонийском, — если оно круглое и в диаметре шесть метров.

— Радиус — три, — бойко сказал мальчик. — Три в квадрате — девять. И на три целых четырнадцать сотых, — очень быстро он говорил, и его удалось понять лишь потому, что формула хорошо известна. — Одна ледокрылка на квадратный метр. Двадцать восемь. Двадцать восемь и двадцать шесть сотых — площадь, а ледокрылок двадцать восемь.

Еса заулыбалась. Милый такой.

— О как, — сказала, входя, Колмески: на легонийском. — Нирос, тут еще Долски хочет, чтобы ты позанимался с ее дочкой и сыном.

— Справимся, — ответил Нир.

— Мам, не мешай, — сказал мальчик. — Как находят площадь страны, раз она не квадратная и не круглая? Научишь, каурская лисичка?

— Как ты обращаешься к старшему, — одернула его мать.

— Пусть будет, — ответил Нир. — Я же из Кауры.

— И похож на лису, — отметил мальчик. — Научишь, да? А сейчас можно лук посмотреть?

Нир достал из-под кровати пакет: лук туда помещался с трудом. Мальчик долго рассматривал резное дерево.

— Математика — всеобщий язык, — сказал Нир у кабинета Полесски, комкая край исписанного листка в ладони. Еса кивнула и сложила вдвое свой листок.

В кабинете у Полесски было светлее, чем обычно: солнце наконец-то к ней заглянуло, но вряд ли хозяйке дома оно понравилось. Карин Полесски разглядывала дощечку, покрытую лаком, и, когда она ее отложила, стало видно, что на дощечке вырезан замок: ассиметричный, с прямыми углами, стоящий на краю скалы и окруженный лесом.

Резьба по дереву. Талисский промысел. Спокойствие — леска, а эта картинка — ножницы. Леска разорвалась и в горле царапается.

Еса спокойно села за стол, сжимая листок ледяными пальцами. Это просто картинка. Разве больше нигде не вырезают по дереву? Но почему же внутри так щемит: просто из-за памяти про Талис?

— Вижу, вы привыкаете к кранарской одежде, — сказала Марта Полесски: как всегда, на легонийском. Еса и Нир выложили на стол доклады, и глаза Полесски сверкнули, как кварц, если на него посветишь.

Еса быстро взглянула на Нира.

Главное, чтобы всем кейнорцам и моллитанцам не пришлось привыкать к кранарской одежде. Неважно, что мужская кранарская одежда от кейнорской не отличается: главное — суть.

Кая так и говорила: кранарцы хотят, чтобы все народы под них подстраивались. Но они никого под себя не изменят. Особенно Кейнор. Пусть даже не пытаются.

— И обучаете наших детей, — добавила Полесски, сложив перед собой белые руки: их будто из гипса взяли и вылепили. — Я только порекомендую не слишком отходить от образовательных стандартов.

— Это моллитанские образовательные стандарты, я от них не отхожу, — придумал Нир: и Есе хитро подмигнул, а Еса в ответ, пока Полесски смотрела на свою картинку.

— Люди, когда работают, должны сосредоточиться на одной задаче, а не думать о чем-то отвлеченном. Вот мой совет. Теперь время ваших докладов. Не утруждайте себя, я сама прочитаю, на слух я плохо воспринимаю информацию.

Она забрала листки у Нира и Есы и, пока читала, ее лицо все меньше походило на лицо и все больше — на грубо обтесанную скалу. Наконец, карин Полесски медленно опустила листки на стол.

— Вишневое мороженое в Кайрис? — ровно спросила она. — Больше ничего там нет? Это куда бы ни шло, но язвы у коз, особенности их лечения, в подробностях… молодые люди?

— Мы написали то, о чем знаем, — со всей возможной искренностью сказала Еса.

Может, поймет, что толку никакого нет от таких докладчиков, и что не надо заставлять шпионить. Нир улыбнулся уголком рта.

— Про биостанцию Кауры я не знаю, но коз у нас держат, — пробормотал Нир. — Ну и…

— Вы и вправду постарались укрепить сотрудничество между Кранаром и Легонией, — Полесски отодвинула Ниров листок подальше кончиком пальца. — Я больше не смогу есть мясо. Легония одобрит мою жертву во благо природы.

Все такой же каменный голос. Если она и хотела пошутить, то она точно не видела, как другие люди шутят.

— Мы старались, — Нир сказал это до того серьезно, что Еса едва не рассмеялась, и пришлось прикрыть рот ладонью, будто зевнула.

— Хорошо, — произнесла Полесски и добавила, немного промолчав: — Как вам в целом наша культура? Каковы отношения с персоналом?

— У вас классная культура, — честно сказала Еса. — Только у нас все равно пока мало возможностей, чтобы ее узнать. Мы вот и со своей культурой знакомим вас.

— Да, мне говорили, что вы пробуете готовить, в том числе блюда вашей кухни. Также вы заказываете кейнорские блюда. Советую поближе познакомиться с кухней Кранара. Возможно, привыкнув к ней, вы будете меньше тосковать о родных краях, куда, разумеется, скоро вернетесь.

Разумеется. Еса слегка улыбнулась. А ведь правда.

— Мы просто хотим почувствовать себя как дома. Мы правда этого хотим, просто пока привыкнуть не можем.

— Ага, — добавил Нир. — Знаете, я как-то и не против согласиться, ну, с вашим условием, — и на Есу покосился, подмигнул украдкой. — Я и побольше вспомню, конечно. Для доклада. Просто мы хотим, чтобы нам доверяли. Вы будете нам доверять получше — и мы доверимся. Мы же про вас ничего толком и не знаем, ну, про Кранар.

— Мы очень хотим в саду погулять, — печально проговорила Еса. — Без улицы совсем грустно. Даже когда проветриваешь… все не то.

— Можем и помочь рабочим в саду, сейчас же всё обрабатывают, а мы тут сидим без дела, — добавил Нир.

— Как же обучение детей? — заметила Полесски.

— Это не дело, а радость, — нашелся Нир.

— Правда, можно помочь садовникам? Мы ничего не испортим, — поддержала Еса: и ожидание затрепетало, как теплый шерстяной четверокрыл в ладонях. Полесски еще ничего не сказала, а уже стало радостно. Почему-то верится, что она вот-вот согласится сейчас.

— Я за помощь на кухне. И заодно — за то, что вы привыкаете к нашей культуре. К вам, в свою очередь привыкнут лучше, если вы продолжите носить эту одежду. Так вот. Я поразмыслю насчет сада.

Классно! Радость разлилась, как весенний ручеек. А в саду, конечно, найдется кое-что очень важное. Да, еще придется волноваться и ждать, но уже кое-что получается — шаг за шагом.

— Но ничего наперед не обещаю, — слова Полесски, упавшие камни, тут же перекрыли ручеек: но он все равно между них пробился. Все получится. Обязательно. — Подумаю о том, насколько это целесообразно.

— Может, с собаками еще поможем, — вырвалось у Есы. — Они у вас такие сердитые.

— А мы со зверями хорошо ладим, — добавил Нир.

— Мы тут со зверями не носимся так, как легонийцы, — отрезала Марта Полесски. — Да, к нам тоже просочились ваши порядки. Отдельные личности у нас тоже считают, что животных надо ставить вровень с людьми и считать членами семьи, — неправда, никто их не приравнивает к людям, но домашние зверьки ведь и правда часть семьи, так-то. — Мы природу уважаем, но все должно быть на своем месте. Вы мне скажите, это ведь нормально, что домашние травоядные не умны и выполняют лишь определенные цели? Что у них нет стремлений и разума?

— Ну, мы иначе не проживем, — ответил Нир, а Еса кивнула. — Но их все равно мучить не надо, и все такое прочее.

— Вот именно. Но относиться к ним надо именно как к животным.

— Но собаки же разумные, — сказал Нир.

— Они могут стать разумными только благодаря людям, или остаться глупыми тоже по воле людей. У зверей от природы слабо развита собственная воля. С этими собаками мы не занимаемся так, как с людьми. Мы отбираем глупых и злых уже несколько поколений. Собаки должны быть охранниками и должны беспрекословно подчиняться. Раз можно поколениями отбирать глупейших среди травоядных, чтобы те служили нашим целям, то с хищниками это так же справедливо.

— Тогда мы к собакам не пойдем, — сказала Еса. — Но в саду мы отлично поможем. Правда.

Если зажмуриться, можно представить, что ты в Экере. Что ты сидишь в своей комнате, и за спиной — вид на южный кейнорский город: но, если открыть глаза, опять все превращается в Ратхор.

Кранарская одежда висела на спинках стульев. Если кто-то зайдет, тогда уж ладно, можно надеть. Рюкзак Нира переехал на пол, а сам Нир наконец-то уже на кровати стал ночевать.

А кровать, на которой ночевала Еса, так и оставалась сдвинута поближе к двери. Как будто так быстрее сбежать получится.

Еса села со свежей газетой на подоконник, чуть мокрый от недавнего дождя. В каплях отсвечивало высокое солнце. Читать газету на чужом языке совсем не хотелось, хотелось читать что-нибудь интересное на легонийском или учебник по химии: и Еса просто пролистала страницы. На одном развороте точно писали про животных, а еще там разместили фото убитого старика. Еса сразу взгляд от него отвела: жалко так.

— Что-то они часто пишут о звериных преступлениях, — сказал Нир, подойдя и посмотрев на страницу. Он очень близко подошел, и от этого в груди какое-то легкое поселилось тепло. Вспомнилось почему-то, как в первый раз увидела цветущие вишни: может, потому что облака над Ратхором, наконец-то белые, сильно их напомнили. — Вот как будто волки где-то в селе загрызли дедушку ни с того ни с сего. Может, это были псы, я бы не удивился.

А еще там были комментарии Марты Полесски: она высказалась, что надо работу ее отрядов усилить, которые помогают Гвардии. Везде она вмешивается, эта Марта. Об этом Еса и сказала Ниру: шепотом, на всякий случай. Потом, пролистнув, увидела статью про сотрудничество Кранара с Саа-Деном.

— Лучше бы лезли только в Саа-Ден, а не к нам. А то Саа-Ден от них сбежит совсем, — добавила Еса. От газеты горько пахло типографской краской, и казалось, что пальцы вот-вот серые следы начнут оставлять. Что в печатную машинку превратишься и вечно будешь стоять среди статуэток Марты. Бездушных, чужих статуэток.

Саа-Ден — остров-страна к востоку от Ориенты, небольшой и бедный. Плыть туда далеко и из-за вьортов небезопасно, Легония на него никогда не обращал внимания, а вот Кранар с ним связан со времен Империи. С тех времен, когда у Кранара был очень сильный флот.

Раньше Кранар был единственной страной, с кем Саа-Ден поддерживал связь.

Еса взглянула на снимок улова, который саа-денцы продали кранарцам. Считается, что Саа-Ден плохо развит: но рыболовство там точно отлично развито, так-то.

— Как Саа-Ден сбежит? — поинтересовался Нир. — Не уплывет же.

— Знаешь, — Еса снова на шепот перешла. — Кайрис с Саа-Деном сотрудничает. Это не то чтобы тайна, но даже в Кейноре вроде бы про это не знали. Я Марте не скажу.

— А я никому не скажу, даже если не тайна.

— Вообще я даже не знаю, что они нам продают и что мы туда продаем. Рыбы много и у нас, и у них. Алмазы, может быть.

— Туда, наверное, ваши летают на аалсотах? Здорово.

— Конечно, — улыбнулась Еса. — Мы же хитрее кранарцев.

6 амилта, Дайгел

— Ну, перечисляй, что ты там за три дня нашел, — попросил Энкел, опершись локтями на прилавок.

— Один из актария уже нам знакомого Нелама, — сообщил Дайгел, махнув бумажкой с адресами тех, кто позвонил по объявлению за последние три дня: и все эти дни приходилось торчать за прилавком, пока алеартцы радостно его игнорировали.

— Мне город понравился, — кивнула Кита. — Хотя даже не знаю. На бензин хватит?

— Хватит. А второй тоже из Нелама, — Дайгел посмотрел в бумажку.

— А третий? — добавил Энкел. — Надеюсь, не на севере Алеарты.

— Далеко ехать не придется, — заверил Дайгел. — Третьего нет. Собираемся.

— Так еще полдень, — возразил Энкел. — Поработаем еще, посмотрим, кто нам чего предложит, вот да.

Жители Далии иногда все-таки предлагают что-нибудь починить. Хорошо, не поторопились с отказом от аренды. С другими городами пока все мутно: то получалось, то вот всего два заказа.

Прохожие-алеартцы трещали, перекрикивая ворон и сорок — никак у птиц обнаружился на алеартцев компромат, а те и решили, что негоже никому это слушать. Рассказывали посторонним, кто какие кроссовки где купил, где не стоит брать сита для тимиса, к какому зубному лучше податься. Да наверняка просто зуб от холодного напитка прихватило, вот и ноют. А потом с местными зубными останутся без челюстей. Зато трещать перестанут.

— А у Талис-то оружие кранарское, — говорили поблизости.

— Что вы говорите! — сразу донеслось в ответ. — Кранар пошел войной на Легонию? Империя возрождается?

Напротив, слышал, что Кранар хотел миротворцев прислать в Талис, да Легония отказался.

Рядом Кита сложила руки на груди и глянула на алеартцев с недоверием. Энкел качнул головой:

— Нагнетают и нагнетают, что же такое, нет бы просто пообщаться на историческую тему и никого этим не грузить. Так нет же, надо и на тему современной истории развести панику.

— Точно кранарское! — добавил паникер. — А еще — непонятного происхождения. Возможно, кайрисское. Но это не точно. А вот кранарское точно есть.

И откуда они эту ерунду взяли.

— Так вы не меня опасайтесь с моими кейнорскими корнями, — о которых уже весь город знает, спасибо алеартской болтливости. — А вон этого товарища, — и Дайгел кивнул в сторону паникера, который спешно скомкал край накинутого на плечи сине-черного платка. — Раз он такие вещи знает в точности, то сам воевал в Талис. А вдруг на стороне талисцев? Откуда же ему столько известно про их оружие, а?

Все сразу принялись обсуждать, возможно ли это, да и откуда в самом деле парень все узнал. Потом ни с того ни с сего перешли на Басмадан.

И все с отцовскими учениками связано, как назло. В Талис пропала Еса, а в Басмадане — отец Жермела Кадати.

— В Басмадан не поплывут? Достать этих мятежников?

— Да здесь бы разобраться.

— Что там делать, в Басмадане?

— Может, пару катеров отправят на разведку.

Кейнорцы-то не отправятся: им пришлось бы для этого лететь через земли Легонии. А вот Легонии Басмадан и впрямь сейчас не в тему. Тем более море придется пересекать, а недавно как раз морские вьорты своими драками потрепали флот.

На прилавок слетел, кружась, липовый лист, и Дайгел его изловил, затем вручил Энкелу.

— Вот чего предложили. Спасибо, приятель, — и пожал склоненную ветку липы, затем свистнул зверям. Керка тут где-то рядом носится, а Басна — в другой стороне. — Все, получил заказ? Приклей его на место и поехали. В Нелам поведу я.

— Без проблем, — отозвался Энкел.

К «Ресе-180» Энкела уже привык — не так, как к отцовской «Дагате», но все-таки. Энкел за ней ухаживает как положено, хоть она и выглядит снаружи обшарпанной, так что и поездки на ней беспроблемны.

По пути в Нелам, как всегда, ни разу никто не подрезал, а когда надо, местные водители без вопросов сдавали назад. Алеартцы неконфликтны, мягкотелы. И если таннау с ласаринами, заключив союз, порой косо друг на друга смотрели, то алеартцы их даже мирили. На союз этот народ согласился охотно и всегда был против войн: хотя вот с талисцами воюет, поди ж ты.

С Кейнором алеартцы тоже бы сейчас воевали, если бы им ваессен отдал приказ. Правда, несмотря на всю неприязнь к Кейнору, вряд ли бы алеартцы бились охотно.

Алеартцы не любят и побаиваются Кейнора не только оттого, что кейнорцы, ласарины с алдасарами, неслабо потрепали Алеарту во время гражданской войны. Есть еще одна причина: алеартцы консервативны, ласарины же стремятся все развивать да улучшать. А алдасары, с которыми ласарины сблизились — тем более.

— Только не надо все слишком переделывать, — попросила заказчица, алеартка лет шестидесяти на вид, вручая Дайгелу коробку с видеомагнитофоном, сломанным да старым. За крыльцом и за яблоней, склонившей над ним ветки, скрипели и покрикивали гаски, и кислый запах гасчатника примешивался к прелой вони падалицы.

Басна, виляя хвостом, потрусила к сараю, пошарила в траве рядом с ним и притащила оттуда гриб, а Кита крепче ухватилась за сумку с инструментами да отшатнулась.

— В город не поедете? К морю? — уточнила заказчица. — А то у меня гостинец один… если к морю собираетесь, не могли бы передать?

Кита улыбнулась, Энкел кивнул, а Дайгел тотчас отрезал:

— Нет.

— Чего ты так сразу, — возразил Энкел. В основном-то нормальный человек, но нет-нет да включается эта его алеартская сущность. — Мы как раз недалеко от моря собираемся чинить, и…

— Оплата вперед, — напомнил Дайгел.

Заказчица развернулась к Керке.

— Лесная. Ах ты хорошая. К северо-востоку такие лани хорошие пасутся, много ланят, как раз поживишься, а посмотришь, понюхаешь мой сарай сначала? Кто-то залезает и гаскам кровь выпускает.

Керка почесалась и заскулила. Вот это правильный подход. Нечего волчицу использовать: захочет — сама все исследует. Она и так уже за всю жизнь наработалась.

— Бедная, болеет, вы за нее уж тогда попросите, тут у меня старых деревьев полно, — заказчица так руками всплеснула, что аж голова закружилась. — Если обращаешься… туда, — она указала в небо, — рядом с деревьями, то сразу голова чище делается, и мысли все чистые делаются.

Едва не передернуло, будто выпил кислятины. Чего о таких вещах открыто говорить. И вот уж эти алеартцы все перековеркали: всюду-то им нужны ритуалы. Наверняка она звонит родителям, свесившись из окна и держась за яблоню.

— И с самими деревьями надо разговаривать, даже Палла Мудрая так делала, есть вот у меня заговор на хороший урожай, никогда не подводил, я тебе перепишу, ты парень хороший, ты быстро запомнишь, — заказчица взглянула на Энкела. — И вот его приучай, вашего коллегу кейнорского. Все мы люди, все мы хорошие.

— Так вы собираетесь оплатить? — поинтересовался Дайгел и перехватил коробку поудобнее.

— А в ветер наши мольбы не доходят, их развеивает, вот прямо тебе говорю. Все в природе связано.

Эти алеартцы по сути поклоняются силам природы. Их древние поверья смешались с легонийской религией. А потом у них кейнорцы — язычники.

— А есть заговор про кейнорцев? — от нечего делать поинтересовался Дайгел.

— Есть заговор о вразумлении иноземных, — с готовностью кивнула женщина.

— Это многое объясняет, — сказал Дайгел. Иноземных — но не самих алеартцев.

— Жаль, что вы закатку мою не хотите передать, — заказчица подняла из-за рассохшейся приземистой скамейки банку с неизвестно чем. — Как раз я там заговор этот написала на этикетке, очень уж он понадобится дорогим нашим…

— Как насчет оплаты? — наконец-то подключился Энкел.

— Ой, — заказчица поставила банку и всплеснула руками. — Знаете что, он ведь не очень-то новый, этот видик, а я хотела новый купить, но вещь-то оставлять в таком состоянии нехорошо, ой нехорошо. Вот вам спасибо, теперь не будет она гнить, будет служить, а то и вам послужит. Хотите — возьмите себе, как почините. Я этим видиком расплачусь.

Дайгел молча поставил коробку рядом с банкой. Кита, глянув на Дайгела, кивнула и опустила руку Басне на холку. Стоило же переться в такую даль, тьфу ты.

— И банку, банку берите, тоже в оплату, — добавила женщина. — Я плоды собирала со всех деревьев в городе, больше никто их, представьте себе, не собирал, все они сгнили бы, а деревья долго прожили, многое пережили, такое неуважение, они же обидятся, если их труд не ценить. К тому же плоды разных видов: и они так хорошо соединились в одной закатке, так хорошо. Символично, не находите? Единство ведь…

Дайгел отправился к машине. Что-то говорить сейчас — только браниться.

— У вас какой-то родственник из Кранара? — послышался позади голос Энкела. И надо оно ему — лезть в чужие дела.

— Нет, почему? Потому что я на банке написала заговор для иноземных? Нет, это сегодня астельцы прибыли, вот только что узнала. Я с ними виделась в тот раз, а сейчас вот никак не могу увидеться, и вот хотела бы им гостинец…

Вон оно как. Значит, тащиться в Нелам все-таки стоило, даже если и второй заказчик такой же. Взглянуть бы, что там еще надумали эти гартийцы.

Дома Нелама друг в друга так уткнулись, точно без этого тотчас развалятся. Может статься, то же справедливо и для алеартских людей. Перестанут друг за друга цепляться — расклеятся.

На фасадах мелькали те же рисунки в виде ладоней, что и в Далии. Когда притормозил на светофоре, заметил под одним из балконов зеленую наспех намалеванную кляксу — красили, да притомились. Рядом стояло дерево, такое же лохматое, как эта клякса: никак от стены отвалился кусок мазни да зажил своей жизнью.

За ремонт в этот раз заплатили сразу, и неплохо. Закончив с заказом, Дайгел повел машину к знакомой набережной, где уже собралась толпа, а перед тем, как выйти, повесил на плечо сумку со спрятанной камерой.

— Ин-Вагал Табон, — сказала кто-то из алеартцев. — Больше никого не пустили. Теплоход остался в нейтральных водах, а Табон сюда на катере вот приплыл.

— Зато писем много с собой привез.

— От Нор-Палес Конхела что-то есть?

Все так же привечают гартийцев, падлы. А на что рассчитывал — на то, что гартийцы один раз посетят Алеарту да о ней забудут? Или на то, что легонийцы решат дать гартийцам военный отпор?

Легонийцы сейчас и с талисцами толком не могут справиться. Не война, а недоразумение, чтоб ее. Оставили бы уже талисцев этих в покое.

Ясное дело, что раз гартийцы хотят сближаться, то не гнать же их и впрямь отсюда ракетами. Так можно и натравить на Легонию прочих вражин из гартийской своры. Но и лебезить перед недругами — последнее дело. Доверия им ни на мьенц.

Керка метнулась вдоль толпы и кинулась в заросли. Оттуда раздалось рявканье, смешанное с воем, и Кита, присела, запустив ладони в густую шерсть на шее Басны, показавшись сразу ростом вдвое меньше. Басна глухо гудела себе под нос.

Керка, вернувшись, объяснила:

— Сородичи пришли проследить, что тут с астельцами и чего они задумали. Я им объяснила, что тоже астельцам не доверяю, но беспокоить людей не стоит. Сами разберутся.

Волки в зарослях все еще ворчали, но уже спокойнее. Керка — бывалый вожак, как-никак. Гвардейский.

Деревья, растущие через дорогу от набережной, тянулись прочь от моря — будто они по-алеартски трусливы да боятся всего морского. Оттого и вылезают так сильно. Вот-вот шагнут корнями, выпирающими из почвы.

Проще было бы пролезть через густейшие лесные заросли, но все-таки к катеру астельцев, ориентируясь на чужой серо-зеленый флаг, Дайгел протиснулся, да и Энкел тоже. Кита с Басной пробирались медленно. Жара стояла такая, что даже лоб весь намок: надо было воды с собой взять.

Серый — цвет пепла, цвет исчезновения в легонийской традиции. Все эти суеверия, ясное дело, ерунда, и хорошо, что постепенно их забывают. Цвет как цвет. Однако же на флаге отчего-то он отталкивающе выглядит, как ни крути.

Табон — вспомнил его, тот самый астелец, что в прошлый раз возглавлял астельский визит — как раз спрыгнул на пристань, держа здоровенный, будто из-под телевизора, ящик. Дайгел украдкой включил запись.

Хотя бы никакой Астелнал на этот раз здесь нет, и то хорошо.

Табон помахал алеартцам, а затем сказал — с акцентом, колючим и жестким, как камни на диком пляже под босыми ногами — что объявит получателей писем, и, если они окажутся здесь, вручит им лично.

— А если нет, — он повернулся к легонийским катерам, белым с оранжево-сине-бирюзовой полосой на каждом борту, — передам почтальонам. Здесь есть почтальоны?

Сразу ответили, что есть, да еще и почтальонка выдвинулась вперед, закрыв собой астельца с его катером. Дайгел ее подвинул, а в ответ вполуха выслушал лекцию о грубости.

— …и вы выше меня, вы все видите.

— А она — нет, — не говорить же про камеру. Дайгел указал на Керку, что тоже пробивалась через толпу. Энкел с Китой и Басной остановились вблизи.

Табон тем временем рассказывал, как астельцы привыкли к алеартцам, как скучают по новым знакомым, как надеются на то, что Легония наладит с Астелнал отношения. Пусть сперва с Кейнором их наладит.

Сближаются якобы со всей Легонией, а на деле-то подлизываются к одной Алеарте. Эти гартийцы хоть с кем-нибудь общались из других легонийских народов?

А вот кого можно с полным правом назвать легонийцами? У каждого народа есть что-то свое. Чисто легонийцы — это пожалуй, люди Иниса, Палагета, Хинсена, Феаллин еще. И, пожалуй, алеартского севера. Там все народы смешались.

— Мы, конечно, понимаем, что у Легонии сейчас свои проблемы, что Легонии не до нас. Все происходящее в вашей стране вызывает беспокойство и у нас тоже, — Табон совершенно по-алеартски всплеснул руками и покачал головой. — Мы ведь теперь знаем, каковы легонийцы на самом деле, и мы неподдельно за вас переживаем. Соболезнуем вашим утратам. Но давайте о хорошем. Итак. Адресаты.

Переживают они. Не волчица у них должна быть в лаохортах, а какая-нибудь камнекрыса. Учуяла, что Легония ослаб, и надеется поживиться.

Дайгел снял лишь самое начало раздачи писем и вместе с приятелями оттеснился к морю. Еще ближе к катеру. Рядом старик достал блокнот, вырвал лист, попросил чего-нибудь подложить у Энкела и, получив футляр от его солнечных очков, принялся строчить. Тут же и почтальонка откуда-то извлекла альбомный лист, и еще пара-тройка соседей. Детвора что-то малевала под надзором родителей. А кто-то уже подбежал к Табону, спросил, можно ли сейчас передать письма, и тот подтвердил. Кита тоже вырвала листок — но, как оказалось, чтобы обмахиваться. Ладно, в этот раз придется не увольнять. Дайгел ухмыльнулся.

Ящик с письмами алеартцам быстро опустел, и тогда Табон извлек еще два: один из них, как выяснилось, пустой, для писем из Алеарты. А когда один ящик опустел и второй наполнился, в руках у заморской вражины возникла коробка.

— Здесь не письма, но тоже отличные послания, — сообщил Табон. — Есть наши исторические книги, открытки с изображением знаменитых картин, ну а мы, конечно, хотим поближе познакомить наших сограждан с вашей культурой. Жаль, что мы связались только с одной льетой, но были бы очень рады, если бы наши послания достигли других регионов Легонии, и были бы рады получить послания оттуда, — ага, Кейнора-то одно послание уже достигло, когда он был льетой. — В добавление, мы вам решили привезти нашу любимую еду.

А чего бы не попробовать: интересно, как-никак, чем они там питаются, в этой своей драной Гартии. С одной стороны, есть и отторжение, с другой — когда еще выдастся шанс? Да и не собирался лыбиться им, как алеартцы. Дайгел подмигнул Энкелу и двинулся вперед, еще и запись возобновил.

— Чего и нет, вот да, — согласился Энкел, хотя посматривал на астельцев все еще недоверчиво, и правильно.

— Я побаиваюсь, — проговорила Кита и осталась на своем месте. Кто бы сомневался.

Когда Дайгел приблизился к гартийцу, в доверху набитый ящик как раз засунули еще пару писем. Заморский Табон, широко улыбаясь, всучил Дайгелу холодную пластиковую бутылку с какой-то гартийской дрянью, а еще пачку с рисунком печенья и с надписями из коряво-изогнутых букв. Дайгел, вернувшись к своим, провел этой пачкой под сумкой с камерой, затем развернул: печенья оказались толщиной едва ли в бумажный лист и неровными.

— Листья ядовитого астельского растения, — негромко, чтобы панику не развести, сказал Дайгел, показывая печенье Ките. Та нахмурилась.

— Нет. Но я все равно не буду.

— Да шучу. Это сухой паук.

— Убери. Я не верю, но убери.

Дайгел усмехнулся и съел — да неплохое печенье, даже не особо жесткое, с мелко смолотыми орехами, чуть пряное, не шибко сладкое. В кои-то веки еда в Алеарте появилась нормальная. Энкел тоже попробовал, а Кита так и не стала есть.

А бутылка здорово холодит. Такого как раз не хватало: ну все, гартиец сделал единственное полезное дело для ориентского жителя, пускай теперь проваливает восвояси.

— И собаки какие хорошие, я вот заметил их поблизости, — сказал Табон: по-прежнему таким голосом, будто не человек говорил, а камень скреб о дверь гаража. Басна насторожила уши, а Керка и ухом не повела. — Можно ли с ними пообщаться? Еще не случалось говорить с разумными животными, к сожалению.

Керка фыркнула, а Басна поставила передние лапы на ботинок Киты.

— Надо пойти, — хмуро сказала Керка. — Не думаю, что они и впрямь изменят к нам отношение, но показать им, что мы и вправду разумны, никогда не лишнее.

Дайгел ей одобряюще кивнул. Запись все еще шла.

Волчица потрусила вперед, а Табон опустился перед Керкой на корточки и осторожно протянул к ней руку. Керка медленно обнюхала ему пальцы и села.

— Как это здорово, — сказал Табон. — А если ты еще и посредник, то вдвойне, хотя вряд ли нам так могло повезти. Какая собака.

Собака, ну-ну. Ему втройне повезло — Керка ему не оттяпала руку за панибратство.

— Извините, — раздался негромкий голос Киты. — Это, ну, волчица.

— Волчица, — Табон прямо-таки просиял. — У нас лаохори — волчица, удивительно, что именно волчица к нам вышла, и даже, на мой взгляд, символично.

Алеартцы одобрительно загудели. Ну да, любят они всякие символы, обряды и приметы, астелец знает, на что надавить. Как будто нарочно изучал алеартскую культуру перед тем, как сюда отправиться.

А Керка подала знак инариса и измененным голосом сказала, чтобы в разумности зверей не сомневались. Табон, услышав, как алеартцы наперебой сообщают ее слова, уж вовсе изумился. Наверное, даже играть своего перестал, хотя бы на пару мгновений: такое ошарашенное выражение ни за что не сыграешь.

— Ох ты чудо, — пробормотал он. — Я все поверить не могу. Не в твою разумность, а в то, что так повезло. Мне своим надо что-то рассказать. Такое, чтобы всем запомнилось. Что у меня лежит в ящике, который я пока не распаковывал? Пожалуйста, можешь сказать?

Скоро он выволок ящик на палубу, а Керка, запрыгнув в катер, принюхалась и, снова подав знак инариса, сообщила:

— Еще печенье, но соленое и с маслом. Тушенка, но запах мяса слишком пряный. Соленая рыба.

Дайгел озвучил ее слова для Табона, тайком снимая, да еще и отметил, что эта волчица — дружище. Табон ошарашенно кивал. Басна посматривала на Керку с уважением.

— Ладно, дай попить, — сказала Кита. — Они все-таки не отравят. Хотя вдруг у меня аллергия на то, что в их напитках.

— У тебя к напиткам еще и профессиональный интерес, — усмехнулся Дайгел.

У Алеарты тоже вполне могла бы быть неплохая кухня, если бы не местные установки, что якобы вкусная еда человека развращает и отдаляет от природы. Фруктов-то и ягод здесь навалом, алеартцы могли бы много чего из них приготовить.

Неудавшаяся заказчица из актария Нелама говорила, что якобы собрала тут в городе целый урожай никому не нужных плодов. Дайгел перевел взгляд на дерево, растущее в отдалении от толпы: низкий раскидистый персик с желтеющими в листве плодами. И ведь вправду никто не рвет. Надо бы еще проверить, как с этим в Далии обстоят дела.

Когда толпа и Табон со своим катером остались позади, Дайгел рассказал об идее товарищам.

— Хотя бы на бензин заработаем, — закончил Дайгел.

— Это мысль, — Энкел кивнул. — Еще как следует надо поразмыслить, но в целом очень хорошая идея, вот да.

Кита опять отхлебнула из бутылки: пусть допивает. Сам Дайгел эту муть забросил. В начале еще ничего, кисловатый такой напиток, прохладный, но потом уже сильно вяжет: а вот Ките оказалось в самый раз. Правда, порой она, взглянув на этикетку, морщилась и отстраняла бутылку, но затем опять отпивала.

Дайгел заглянул в магазин, что нашелся недалеко от набережной. Кассир там больно уж волновался: ведь не бросишь же рабочее место, а астельцев повидать охота.

— Скажите, пожалуйста, там на имя Лагвела Сардеза ничего не пришло? — спросил он.

— Без понятия, — ответил Энкел.

В магазине Дайгел ничего не выбрал, но убедился, что фруктов с ягодами продавалось полно: и персиков, и слив, и груш, и поздней клубники, и голубики, и даже летнего снега, и малины. Продавались еще консервированные наленаски: вещь хорошая, чуть не купил, но прочитал «наски» на банке и расхотелось. Вот уж эти местные названия. И горазды же алеартцы все коверкать.

На выходе Дайгел спросил:

— А фрукты откуда?

— Инис и наш восток, очень хорошие.

А местное, неламское, выходит, не едят, зажрались. Пусть даже оно бесплатное.

Керка, подойдя, подала знак инариса.

— Там есть арбуз, — сказала она. — Мне нужен, возьми.

— Разори бахчу, разрешаю.

Затем Дайгел отправился к персику по земляной тропинке между деревьями. Это лучшие тропы: здорово носками пыль загребать и слышать, как похрустывают тонкие опавшие ветки да хвоя. По асфальту не так интересно.

Под деревом куча плодов гниет, и всем хоть бы что, а рядом еще и ежевика. Энкел нарвал ягод с ближайшего ежевичного куста: а ягоды там вовсю гнили и сохли, и ос над ними кружило столько, что можно было натравить их на целый гартийский флот.

— Выпусти, — попросила Керка, и Энкел притормозил машину.

Кругом уже темнотища и фонари, из окон веет прохладой.

— Бахчу проезжаем? — поинтересовался Дайгел.

— Там кабаны с гвардейцами, — и Керка развернулась к гудящей Басне. — Не ворчи так, раздражает. И их будет раздражать.

Басна замолчала и согласно пригнула уши.

Дайгел, выпустив волчицу, высунулся в открытое окно. Звери собрались поодаль от обочины, и их удавалось лишь услышать: отрывистое хрюканье кабанов да волчий рык. Керка не скоро объявилась в свете фар.

— Гвардейцы не пускают их в город, — объяснила Керка, забравшись в машину. Из-за инариса казалось, что рядом села женщина лет пятидесяти, а не волчица. — Сказали, что кабаны слишком взбудоражились из-за этих гартийцев. Кабаны твердили, что гвардейцы не имеют права их ограничивать. А про вас спрашивали, не стали ли вы якшаться с гартийцами, — и она фыркнула. — Я с ними сама якшалась. И я им рассказала.

Дайгел глянул на пустую упаковку из-под печенья и усмехнулся.

— Я сообщила, что доказала им свой разум, — добавила Керка. — Гартийцам нельзя доверять, но и злить их не стоит.

Вот бы получше узнать, что на уме у этих гартийцев.

— Мы вот очень хотели поблагодарить за то, что ты нам в Талис помог. Привет, — сказала девушка на другом конце провода. — Я подруга Есы, Кая Холленур. Ничего, что на «ты»? Ты Есу же знаешь.

— Разумеется, на «ты», я ж не дед.

— Ну вот. Короче, жалко, что она не с нами. Я уже все танеру Эсети про нее рассказала. Он же, короче, все тебе передал про Есу?

— Само собой. Знаю, что чумы у нее никакой не было. И, самое главное, что кранарцы ее вправду забрали. А это ребята толковые, так что все будет как надо. Не пропала же девчонка, в конце концов. Может, чем-то все-таки заразилась, и лечат ее там, — главное, чтобы отец себя не изводил.

Кая согласилась, что Еса выберется, а потом еще с Дайгелом поздоровался Одвин Танети, тоже товарищ Есы. После этого Кая снова схватила трубку, на этот раз — чтобы попрощаться.

— Слушай, а с командой Герти вы по телефону связывались? — спросил ее Дайгел. — Я все с ними хотел связаться да тоже отблагодарить.

— Мне Еса оставила карточку, — сообщила Кая. — Вроде даже она с собой. Где-то на столе. Ага, вот тут, тебе повезло. А то я бы забыла. Записывай.

После разговора с ребятами Дайгел позвонил талисцам. Сперва шли длинные гудки, и четвертый из них оборвался женским голосом:

— Команда Герти. Батахор, легонийцы, нимлинги, Беналь всучил огурцы? Чего вам на ночь глядя?

Будто слышал уже его где-то.

Шорох волн, осьминог на палубе, горы, рисунки в тетради, дракон над скалами, легкая бренчащая музыка на чердаке — и запах улибиса отчего-то.

— Доброй ночи пожелать, — отозвался Дайгел. А в трубке еще и шуршали помехи — как волны. — Это Дайгел Эсети, который вам определил поломку. Вы и мне хорошо подсобили, рекламу обеспечили, — и ведь какое-то время она работала.

— А, вот что, — девушка усмехнулась. — Вы только что спасли еще один прибор. Я этим телефоном хотела в стену швырнуть.

— Всегда обращайтесь.

— Все пока в норме. Чего уж.

Ага, на них легонийцы напирают, а так в норме. Хотя успехи у Легонии в этом деле неважные.

— Больше поломок нет?

— Ну, жизнь вы мне не почините, вот ага, — девушка опять усмехнулась — и знакомо же, зараза. Чего ж так знакомо. — Шутка.

— А что, а вдруг, — и с чего это произнеслось.

— Надо ехать работать, — девушка ненадолго замолчала. — Та фиговина, которую вы чинили, работает, я ее видела недавно.

— Я и изобретаю всякие штуки, не только чиню.

— Ну давайте, изобретайте. Чего-нибудь полезное?

Было это. Вот точно же — было.

Рисунки в тетради. Точные такие. И очень уж точный рисунок механизма.

— Погодь, — как будто сбежит она сейчас куда-то. — А вы видали когда-нибудь дракона, что сожрал человека?

На другом конце только помехи шуршат, как волны. И чернота за окном.

— А ты больше ничего не запомнил? — наконец, спросила девушка.

2 года назад, 675 г., 11 тегена

— Выясните, кто есть в пещере, — потребовал Тагал, выставив уши торчком.

Скадда первой заглянула в сырую темноту и прислушалась: к перестуку капель и к шороху листьев, залетевших в глубину. Сейчас теген, последний месяц года, время, когда листья учатся летать, совсем как детеныши грифонов.

Гри подскочил к Скадде, сложил крылья поудобнее и наклонил голову. Амаргон мельком посмотрел в пещеру, а потом лег на камень, окаймленный закатным солнцем, и задремал. Решил, что ничего интересного не найти: вечно он делает выводы слишком быстро. Арен подбежал последним. У входа в пещеру он замер, и его уши отклонились назад.

— Там просто темно, — сказал Арен и быстро отдернулся. Вот еще, трусливый грифон. Таким быть нельзя. Но, конечно, скоро он станет храбрым, ведь с этого месяца он уже взрослый. А его отцом был грифон из Гвардии.

Правда, Арену не очень-то нравится играть в гвардейца, и он редко соглашается: а вот Тагал уже почти настоящий гвардеец. Он учится у самого вожака грифоньей Гвардии Кейнора.

В темноте снова раздался шорох, быстрый и легкий: это уже шуршали не листья, а что-то живое. Оно приближалось. Скадда сильнее насторожила уши, и даже почудилось, будто они сейчас сдвинутся с мест. Выпустила когти, распушилась и подалась вперед.

— Скай, — негромко сказал Гри. — Если ты заметила что-то интересное, надо доложить вожаку. Мы все-таки стая.

Щелкнув клювом в его сторону, Скадда взглянула на Тагала: все-таки в этот раз вожак именно он, а никакой не Гри.

— Что там, Скай? — Тагал постарался говорить как можно строже.

Уши Скадды опять напряглись.

Шорох — дробный, очень быстрый: от множества маленьких лап. А еще по камням, там же, откуда слышится шорох, скребется жесткое и длинное. Отлично!

— Шестилапая ящерица, — сказал Гри. Он чистил клювом мех вокруг подушечек. Гри всегда такой аккуратный и пушистый, золотисто-бежевый: а на закате, как сейчас, совсем золотистый.

Скадда шутливо клюнула его в шею и выдернула пушинку.

— Не ящерица, а сколопендра.

— И хорошо, — Арен перемялся с лапы на лапу. — Шестилапые разносят гронту.

Шорох стал удаляться.

— Убегает, — сообщила Скадда и приоткрыла крылья. Правда, в темноте не нужно ловить сколопендр, как бы от нетерпения ни поскрипывал клюв. Они ядовитые. Ненужный риск.

Тагал с разбега взлетел. А вот он, ученик гвардейца, сумел бы поймать сколопендру и в темноте. Скорее бы тоже стать ученицей, а потом и гвардеицей.

Он полетел прямо в пещеру, и хлопанье его крыльев быстро удалилось, а потом по камням легко ударили подушечки лап. Скадда тихо пощелкивала и потрескивала, вытягивая шею вперед.

— Осторожнее там, — проворчал Гри: он наблюдал с интересом, но и с волнением.

Скоро Тагал показался из темноты: он приближался к выходу, то и дело поддевая лапой сколопендру. Сколопендра шлепалась о камни. Наконец, Тагал выкинул ее наружу: верткую, узкую и темную, очень интересную. Арен тут же отбежал. Когда он уже перестанет бояться? Правда, когда он боится, перед ним очень интересно показывать смелость.

Тагал наступил лапами на спину многоножки, а Скадда от радости приоткрыла крылья.

— Вижу, ты больше не боишься сколопендр, — хитро сказала Скадда, и Тагал цапнул за ухо. Скадда протянула к многоножке лапу, чтобы поиграть, но Тагал щелкнул клювом и зарычал.

— Надо решить, что с ней делать, — объявил он. — Кто за то, что она преступница? Она пыталась напасть на будущего гвардейца.

— Преступница и есть! — весело сказал Арен, так и не приближаясь. — Чего она шарится по темным пещерам?

— Мне лень решать, — ответил Амаргон, раскинув рыже-золотистое крыло по камням.

— Преступница, — Скадда повернула голову направо.

— Нет. У нее просто такой образ жизни, — произнес Гри.

— Зануда, — Тагал мотнул головой и указал на сколопендру клювом. — Я тоже считаю ее преступницей. Решено. Приговариваю ее к съедению Ареном.

Арен отшатнулся, и его морда из веселой стала растерянной.

— Или Арена к съедению сколопендры? — весело поинтересовалась Скадда.

— А, меня ждут, — Арен быстро почистил одно из кроющих. — Мясо ждет. Вот-вот протухнет. Я сейчас вернусь. То есть, завтра вернусь.

Тагал, фыркнув, выпустил сколопендру.

Солнце уже садилось, и скоро должны были исчезнуть все теплые потоки. Когда же прилетит отец? Он обещал потренировать, но ведь после заката не полетаешь.

Скадда взлетела с разбега и пронеслась над головами друзей, а потом по воздушному потоку отклонилась от скалы, посмотрела вдаль: нет, не видно черных крыльев отца. Почему он так задержался?

— Опять что-то заметила, — сказал Тагал. — И не сообщаешь. Гри прав. Вот выгоню тебя и клюну.

— Я высматриваю папу, — объяснила Скадда.

И наконец-то заметила отца высоко в небе: он летел вместе с другим грифоном. Пожелала друзьям попутного ветра, куснула Тагала, получила в ответ укус и снова взмыла.

Солнце почти исчезло, а потоки совсем ослабли: значит, не получится долго летать, и тренировка будет завтра. Скадда, взмахивая крыльями, держалась поближе к скалам. Скоро получилось услышать слова незнакомого грифона.

— Так что многие теперь так делают, — говорил он. — И не нужно докладывать ни Алниру, ни Селдору.

— Замолчи, — отец огрызнулся. — Надо нести ответственность за свои дела.

— Что же ты тогда не выступаешь против Алнира?

О чем они? Скадда начала терять высоту: но ударила крыльями и выровнялась. Чем меньше грифон, тем проще летать без потоков. А вот отец умеет летать и ночью.

— Его проступок в прошлом, а последствие никуда не денешь, — ответил отец. — И это был единственный серьезный проступок.

Они про того полукровку, Эрцога? Вот бы его когда-нибудь увидеть. Правда, с ним совсем не стоит разговаривать, он странный и может быть опасным, но все равно интересно.

— И все-таки ты не требуешь, чтобы он нес ответственность. Хотя всем ясно, что его проступок без тяжелых последствий не пройдет, — незнакомый грифон почти рычал. — Инрикт, борющийся за власть. Ты лишь представь себе, Риад, — он раздраженно свистнул.

— Без Алнира всем придется трудно.

— Без тех гвардейцев — тоже. Они очень умелые. И Селдор понимает.

Зачем вдруг избавляться от каких-то гвардейцев? Ничего не понятно.

— Имеешь в виду и себя? Думаешь, «умелый» — это оправдание? Для всех ваших проступков? Скадда!

Все-таки увидел. Наверное, узнал в том числе по полету: так здорово. Конечно, в первую очередь узнал из-за размеров, но хочется думать, что и по полету.

— Я здорово летаю, правда? — когда грифоны опустились на камни недалеко от пещеры родителей, Скадда опустилась рядом с ними. И глянула на незнакомца. — Попутного ветра! Ты гвардеец, да? А мы с друзьями сейчас тоже были прямо настоящими гвардейцами. Так здорово. Тагал уже почти в Гвардии, я тоже скоро буду.

Отец промолчал и почему-то взъерошился. Незнакомый грифон глянул на Скадду и фыркнул.

— Ты все-таки считаешь, что лучше калечить зверей, чем давать им шансы исправиться? — незнакомец, недовольно треща, расправил крылья.

— Они не получают никаких шансов. Этими зверями лишь пользуются.

— Ей ты не расскажешь обо всем, да? Все так и хочешь вырастить идеального гвардейца, как в твоих мечтах?

— Да, конечно, хочет, — сказала Скадда, но папа зарычал.

Грифон взмыл в воздух, а Скадда сразу спросила, о чем он разговаривал с папой.

— Он, наверное, хочет, чтобы преступников не ранили, а как-то по-другому наказывали? — уточнила Скадда. — Странно. А какие у него проступки? Зачем избавляться от гвардейцев? При чем тут Алнир? Я ничего не поняла. Или вы просто так ругались?

— Просто ругались, — ответил папа. — Гвардейцы часто спорят. Завтра потренируемся.

Скадда наклонила голову.

— А о чем ты мне не рассказал?

— А разве ты все выучила из того, что я рассказывал? — его голос ненадолго стал шутливым. — Так какой смысл тебе рассказывать что-то еще?

— Чтобы я все выучила получше, давай мы сейчас все равно позанимаемся, — Скадда цапнула его за лапу. — Только историей.

— Подумаю.

А почему это мама не вышла? Скадда, подбежав к пещере, заглянула внутрь, туда, где белела большая грифоница. Дышала она как-то хрипло: днем, когда Скадда улетала играть, такого не было.

— Слишком много охотилась, — пояснила мама. — Все хорошо.

Папа остановился на пороге и вскинул уши.

— На нашей горе в этом году слишком много шестилапых ящериц, — его клюв заскрежетал. — Надо проверить.

Внутри опять похолодело. А теперь он о чем? Какие-то сплошные сегодня загадки.

Почему-то вспомнились слова пугливого Арена про шестилапых.

Горло забито, лапы устали, как будто бегала с утра до ночи. Дышится тяжело и шумно. Надо терпеть и не скулить. Застучали шаги, под клюв придвинулась миска с водой: но, кажется, если глотнуть, вода не пройдет в горло и застрянет. А если представляешь любую еду, даже рыбу, она кажется очень невкусной, и сразу тошнит.

— Пей давай. А, нет, сейчас тебя перетащу, а то чего ты на полу валяешься? Это не дело. Ковер сойдет? — опять обхватили руки, пол пронесся мимо, как и стол, и телевизор в углу, и настенные шкафы. Все эти названия выучила давно. У Георга, когда еще не болела.

А потом Скадда оказалась на чем-то ворсистом и мягком. Опять забренчала миска рядом с клювом. Жарко, лапы едва шевелятся. Голова тоже. Давит в горле и в груди. Скоро почти все пропало: даже приглушенные далекие звуки.

Только Скадда открыла глаза, как жар усилился, и опять сдавило грудь. Надо пить, хотя и не хочется. Не сдаваться же какой-то болезни. С ней надо драться.

Протянула шею к миске, начала лакать, но вода прошла не туда, расцарапала, защипала. Скадда закашлялась. Еще выпила: вода была холодной, но обжигала горло при каждом глотке.

Папа лежал рядом: и тоже тяжело дышал.

Так далеко от дома. И мама далеко. Человек смог увезти на машине только двоих грифонов. В Экере нельзя было остаться, к Георгу Эсети приходят и другие грифоны, нельзя их заразить. Мама осталась в Экере, но на время: ученик Георга, к которому она поедет, сейчас работает вдали от дома и не может ее забрать.

Скадда глянула снизу на стол: на нем, на краю, поблескивало прозрачное блюдце, освещенное лампой. У него на краях зеленели ветки и краснели ягоды. Как частица леса. Пусть и нарисованные.

Дайгел сел рядом на ковер, и Скадда с трудом подняла к человеку голову. Разглядела темные растрепанные волосы, узкое прямоугольное лицо, немного неправильное. Подбородок и нос у Дайгела грубо очерчены, на носу небольшая горбинка. И глаза как заледенелая хвоя. От него и веет немного холодом.

— Какая ты все-таки, — сказал Дайгел. — Ух какая. Мохнато-пернатая. Приятель купил машину, вот ты на нее похожа отчасти, цвет такой же серый.

Потом Скадда слышала сквозь сон, как он тихо говорил по телефону, и поворачивала ухо на человеческий голос.

— С ее друзьями-то все хорошо, — голос Георга звучал приглушенно и чуть искаженно. — Так ей и передай. Она еще в то время не заражала, в отличие от Фетты.

Он отлично знает, как лечить зверей.

Правда, все взрослые грифоны, которых Георг лечил от гронты, все равно не выздоровели. Георг им просто облегчил болезнь.

Когда Скадда, изредка бывая у Георга, училась у него письму и чтению, то иногда подслушивала, как он в своем кабинете говорил по телефону. И пару раз слышала, что он испытывает лекарство на сумеречницах, а на грифонах не хочет. Но больные гронтой грифоны все равно просили, чтобы он давал им лекарство.

Ведь те, кто заболели гронтой, все равно бы умерли. У взрослых она не лечится. Поэтому больные грифоны решили, что пусть они хотя бы умрут не зря. Отец, когда привел к Георгу Скадду и маму, именно так и сказал.

— Кто поддержал тирниска Риага́на, когда тот выступил за королеву Нарату и решил помочь ей завоевать Халькар? А кто был против? — договорив, отец поморщился. Голос у него изменился, стал глуше, будто клюв раскрошился.

Черная шерсть на его боках и спине выпадала клочьями, слипалась, на коже виднелись мокнущие язвы, а перья потускнели. У Скадды зудела спина, так и хотелось повернуться, подрать ее, но вчера, когда все-таки стала чесать, отец дал лапой по клюву.

Скоро все пройдет. Быстрее, чем горечь от лекарства на языке, или нет?

— Волки поддержали, — в горле появилась тупая боль, но Скадда все равно перечислила имена волков-гвардейцев. — А вожак кейнорской Гвардии грифонов, Ра́ддана Ленкра́й, ну… она осуждала тирниска.

Уже не хватало воздуха, и Скадда остановилась. За окном было солнечно: но совсем не тянуло полетать и побегать. Хотелось затаиться и сжаться.

— Дальше.

— Риаган хотел сместить Раддану, но другие гвардейцы вступились.

— Чего хотел Риаган?

— Власти в Халькаре, над его зверями. Риаган уступил гвардейцам, не стал смещать Раддану, но стал давать ей самые сложные задания, чтобы она в каком-то ошиблась. Она никогда не ошибалась.

— Как Риаган отказался от претензий на Халькар?

— Он сразился со Стражем пустыни, вожаком всех халькарских зверей, и проиграл. Потом умер. После него тирниском стала Гранис Фернейл, она была его детенышем. Раддана ей помогала. Вот. Раддана была отличной, я тоже такой стану. И такой, как ты.

Отец кашлянул и провел клювом по проплешине на боку.

— Главное, чтобы крылья не облезли, — проскрипел он. — Подохнуть нелетающим — худшее. Позор.

У Скадды еще не выпадали перья: но от новых язв на боках становилось все труднее заснуть.

Из окна виднелись горы, они нависали над городом, почти как в Экере: только гораздо ближе. Как застывшие темно-зеленые волны с белыми, словно пена, вершинами. В хвойных лесах бродили лоси, совсем маленькие с огромного расстояния. Пробегали волки, мелькали крошечные белки: ярко-рыжие, хвостатые. С веток падал снег.

Здесь другое время. На несколько часов больше времени, чем в Кейноре. Чувствуешь, что утро, а за окном полдень, вот как сейчас. Или чувствуешь, что ночь, а солнце уже светит.

Лекарство, оставленное Дайгелом, Скадда проглотила быстро, но горечь надолго задержалась в горле.

— Если зверь убил другого в битве за территорию, как наказывают? — спросил отец.

— Важно, как про это узнали, — ответила Скадда.

Говорить уже стало легче, но все тело ломило: если бы не расправила крылья и упала с большой высоты, так бы себя и чувствовала. И крылья тоже болели. Только бы не облезли, не выпали бы маховые перья. Скадда проверила клювом: они держались прочно.

— Если зверь пришел и сам признался, наказание самое слабое. Отнимают половину территории, потом ему два года не разрешают драться за новые земли. Если он кого-то потом убьет в схватке за свою землю, его совсем лишают территории. Слова свидетелей тоже важны. Наказание могут ужесточить или ослабить. Если зверь не пришел и не признался — лишают территории. Стал скрываться — лишают территории и ранят так, чтобы было трудно охотиться.

Ну вот, отлично все вспомнила. А еще возвращаются силы. Лекарство в этом тоже помогло: а значит, поможет и родителям? Значит, Георг его все-таки улучшил?

— Что еще нужно делать с преступниками, кроме наказаний?

— Их надо запоминать. Всех, кто живет на территории, где ты патрулируешь. Надо рассказывать про них других гвардейцам и обычным зверям. Чтобы звери их избегали или чтобы сразу сообщили, если преступники заново что-нибудь совершат. А если зверь второй раз совершит то же самое тяжелое преступление, его казнят.

Отец вытянулся на полу.

— Через два года повзрослеешь, если выздоровеешь. Помнишь, что гвардеец не строит гнездо с гвардеицей? Почему, как считаешь?

Надо подумать. К гвардейцам надо относиться просто как к друзьям, но почему?

Спину щиплет, словно кусает множество мошек: только их не прогнать, поэтому бесполезно чесаться.

Нельзя отвлекаться на свою пару, выполняя задание. Но дело не только в этом.

— Чтобы гвардейцев не становилось меньше после брачного сезона? — Скадда насторожила одно ухо. — Одному из пары придется надолго остаться в гнезде.

— Да. К волкам это не относится. Почему?

— Потому что у них маленькие территории, и у них в стае щенков рожает одна самка.

— Чем еще от нас отличаются гвардейцы-волки? Вспомни что-то неочевидное.

— Всех волчат учат быть гвардейцами, а у грифонов можно выбирать.

— Ты сама бы выбрала это — вступить в Гвардию?

Конечно. Это же мечта. Скадда тут же наклонила голову направо.

— Я решил за тебя, — сказал отец и прошел по комнате, хромая. — Но тебе не навредило. Сильнее стала и многое знаешь. Вырастешь — решишь окончательно. Я тогда уже не буду твоим отцом, поступишь как захочешь. Сама сделаешь выводы. Здесь, в Гахарите, нет грифонов — можешь и отвыкнуть от мысли про Гвардию.

О чем он таком говорит? Скадда с недоумением развела уши в стороны, а затем их вскинула.

— Почему? Я очень хочу.

Отец лег, опустив морду на лапы: никогда его не видела таким задумчивым, даже грустным. Он взглянул на Скадду, приоткрыл клюв, словно что-то собирался сказать, но промолчал. Правда, потом добавил:

— Грифона себе найди нормального, а не травоядного с клювом. Смотри, чтобы был умным, крепким, с сильным характером. Если все-таки станешь гвардеицей, сможешь таскать мелочь с собой. Она вцепится в шерсть на спине.

Опять это «если». Как можно отказаться от Гвардии?

— Мало кто так делает, это риск, но такие детеныши с самого начала все усваивают. Селдор Плада, кейнорский вожак, из таких.

— Поняла, — сказала Скадда. — Жалко, что ты меня не таскал. Ты же мог меня кормить мясом.

— И охотиться для тебя во время задания, — да, точно, не подумала. — Скадда. веди себя исключительно честно. В Гвардии чтобы все делала по правилам. Запоминай.

— А как же по-другому?

Папа промолчал, затем добавил:

— Еще. Бывает, вылупляются больные, хилые грифонята. По закону, избавляться от них нельзя, но никто никогда не докажет, что такой грифоненок умер не сам. Лучше полноценно выкормить здоровых грифонов, чем тратить еду на больных, которые все равно умрут. Бывают и внешне здоровые, но с плохим зрением, нецветным зрением, плохим слухом, не видящие Веннту. Это все следует проверять. Таким грифонам, если они вырастают, запрещено заводить потомство, чтобы наш вид не ослаб и не исчез. Но лучше, чтобы они не вырастали. Если пожалеть такого грифона, он может скрыть свой недостаток от пары.

— А если таких грифонят опасно оставлять, почему их нельзя убивать по закону? — спросила Скадда.

— Мы не хотим показаться людям слишком чуждыми. Они сложнее относятся к смерти. Для них такое недопустимо.

— Но они сородичи, а сородичей ведь убивать совсем нельзя? Объясни.

— Если оставить их в живых, со временем вымрет наш вид.

А если сама бы вылупилась больной? Под перьями стало холодно.

— Вдруг ошибусь? Решу, что больной, а он — нет?

— Все ты поймешь.

— А если бы ты узнал, что я не вижу Веннту? — Скадда наклонила голову набок. Что-то такое вспоминается: отец давным-давно спрашивал, как выглядит Веннта и как далеко видит Скадда. Оказалась нормальной грифоницей, вовсе не какой-то больной: по-другому быть не могло.

Отец положил лапу на лапу.

— Мы тебя долго ждали, — сказал он. — Много лет. У нас больше ни одно яйцо не проклюнулось. Ты не могла быть другой, и не спрашивай таких вещей, — отец щелкнул клювом.

А ведь как тяжело жить людям: они не видят Веннту, у них плохое зрение. Хорошо еще, что они различают цвета. Самое странное — жить без Веннты. Грифоны и некоторые птицы ее видят, звери чувствуют, а люди совсем не воспринимают. Может, они не избавлялись вовремя от больных и поэтому все утратили, и Веннту, и зрение?

Но и без острого зрения, без Веннты люди — лучшие существа. Придумывают лекарства от таких опасных болезней. Может быть, если бы они видели Веннту, она бы отвлекала их от каких-нибудь важных мыслей?

— Как выбирают главных вожаков? — добавил папа.

Ну вот, отвлек, а потом попытался застать врасплох: не получится.

— Ими становятся звери, которые лучше остальных помогали Гвардии, ничего не нарушали и были справедливыми вожаками своих стай. Или сделали для людей и для зверей что-то важное. Обычно они все относятся к разным видам. А почему травоядным разрешают быть главными вожаками, они же глупые?

— Так заведено с древности, чтобы им обидно не было, — ответил отец.

Они даже взрослеют рано: пятнистые олени, например, в два года. Разве можно за это время поумнеть? Толком не могут научиться читать, плохо имитируют речь людей. Волки, конечно, тоже быстро взрослеют: но они и живут дольше всяких оленей.

«Я здоров», — написал отец.

— Плохо дело, — Дайгел сел на край кровати.

Плохо? Почему? Скадда еще раз заглянула в листок отца, а потом посмотрела на него самого. Язвы на шкуре Скадды уже подсыхали, а у папы почему-то появлялись все новые и новые. Почему же лекарство не работает? А как же мама?

— Отец о таком предупреждал, — сказал Дайгел. — Последняя стадия. С тобой-то об этом говорить попроще, чем с людьми, гвардеец. Не побоишься, и твоя Скадда тоже. Организм у тебя отказывает, ощущения искажаются. Вот и кажется, будто здоров.

«Надолго?» — записал отец.

— Сутки.

Отец снова начал писать: быстро, размашисто. Буквы напоминали следы грифоньих лап.

«Отвези к Кроде. Знаю, она рядом с Панестом. Не буду дожидаться, когда выпадут перья».

Но там же холодно. Или он просто хочет посмотреть на гору, которая всегда ему нравилась? На самую высокую гору, чья вершина по цвету напоминает папе мамин окрас.

Дайгел немного подумал.

— Надо так надо, — сказал он отстраненно. — С отцом посоветуюсь еще. Спрошу потом у соседа машину.

И он вышел.

— Зачем тебе Крода? — спросила Скадда.

— На вершину летать да при таком холоде — безрассудство, — сказал отец. Внутри похолодело от беспокойства. — Ты так не поступай. Никогда не нравилось, когда говорят во всем искать хорошее, но, если бы не эта болезнь, я бы не посмотрел никогда с вершины самой высокой горы Ориенты. Это стоит того.

Он же на самом деле слабый, его обманывает тело: но он же все равно умрет. Может, в самом деле так, с горой, ему будет лучше.

До подножия Кроды еще не доехали, но она уже все собой закрыла: гигантская, серебристо-зелено-белая, с золотистым оттенком уходящего солнца на западных склонах. Отец щелкнул клювом. Дайгел остановил машину, затем распахнул дверь, выбрался, и снег захрустел у него под ногами.

Он открыл одну из задних дверей, ту, к которой отец развернулся клювом, и на Скадду повеяло холодом.

— Холод лютый, — сказал отец, выбираясь наружу. — Оставайся.

Потом смотрела, как он разбегается: так же быстро, как раньше, но на проплешины было больно смотреть, и у Скадды от этого сильнее засаднили бока. Черные крылья распахнулись. Взмах, еще, и отца уже не видно. На что Дайгел нажимал, чтобы открыть дверь? Вот оно. Скадда нажала, толкнула дверь: но открыть не получилось. Тогда залезла на переднее сиденье, попробовала там, удалось: и сразу выскочила. Снег обжег лапы. Странно, он же холодный.

Черный грифон все удалялся и удалялся, поднимался по спирали, рассекая воздух крыльями. Так холодно. Такая высокая гора.

— Мелкая, в машину! А ну сейчас же!

Как будто и не холодно. Холод где-то далеко. Увернулась от Дайгела, отбежала. Лапы очень слабые — но все равно несут вперед по снегу. Отец удаляется, перья и мех теряют четкость, сливаются друг с другом. Боль от язв — тоже очень далеко. Дальше, чем он.

Ну куда же ты? Позвала его кличем, раскинула крылья.

— Скадда, примерзнешь сейчас, иди сюда!

Дайгел протянул к Скадде руки, а Скадда опять увернулась, отскочила. Да уйди ты. Там отец. Зарычала, оскалилась, прыгнула в снег.

Дайгел поймал, подхватил и потащил. Скадда изворачивалась, рычала, укусила перчатку. Дайгел встряхнул и сжал клюв: Скадда тогда втянула когти, посмотрела Дайгелу в лицо и прижала уши.

Он же человек, он знает, как лучше, и хочет как лучше. И помогает. Не надо его кусать.

Дайгел прижал одной рукой, другой расстегнул куртку, накрыл ею. Остались открытыми лишь клюв и глаза. Холод очень скоро перешел в тепло, и Скадда стала тихо потрескивать клювом.

— Смотри, ладно, — сказал Дайгел. — Смотри.

Смотрела долго, пока на вершине горы, белой-белой, как перья мамы, не появилась черная точка.

Когда приехали, Дайгел включил обогреватель, положил рядом с ним Скадду, а потом принес горячей воды, поставил поблизости.

Уже спокойно, только пусто как-то и тихо. Теперь папа не будет учить и просить рассказывать. Кому рассказывать все гвардейское, Дайгелу? Придется очень много писать. И наверняка он многое знает сам, он же человек.

Совсем ослабели лапы, а раны все так же болят. Одна из них сочится какой-то ерундой.

И здесь слишком тесно. Нет неба. В пещере тоже, но в пещере знаешь, что можно вылететь наружу. А здесь даже воздух не двигается. Небо обрезанное, далекое, чужое.

— Папаня рассказал про твою мать, — послышался голос Дайгела. — Он еще не уверен: говорит, никому больше знать не надо, лишь тебе. Вот и знай: у нее подсохли считай все раны, как у тебя.

Значит, мама все-таки выживет? Скадда нетерпеливо щелкнула клювом и расправила крылья.

Дайгел сел на пол у обогревателя и положил перед Скаддой бумагу и ручку. Скадда медленно покатала ручку лапой и прикусила.

— Глаза у тебя синющие, — сказал Дайгел. — Есть у нас одна легенда про женщину с голубыми глазами. Будто бы родилась она еще в степях за морем, где жили предки, — его голос немного поменялся, стал задумчивее, звонче. — Предки и сказали, что неестественно это — чтобы у человека да глаза цвета неба. Сказали, человек — он на земле живет, поэтому и глаза у него должны быть коричневые, как земля. Вот и прогнали ее. А потом, как пришли захватчики гнать предков с их земель, тут-то женщина и вернулась. В изгнании нашла она плодородные да зеленые земли и перевела туда все свое племя. Потомки ее вернули земли предков, и глаза у них голубые были, как небо. У вас-то голубые глаза всегда ценились?

Как люди такое придумывают? Какие же они удивительные. Ну а как Георг придумал лекарство? Которое все-таки, похоже, и правда помогает взрослым грифонам? Совсем бы на него не злилась, если бы оно не помогло и маме: ведь он старался, и он не сделал хуже. Но будет очень здорово, если оно в самом деле ее спасет.

«Да. Но для нас важны разные цвета, — ручка подрагивала в клюве от непривычки и слабости. — Если у грифона шерсть, перья или глаза красивого цвета, это ценится. Такие грифоны должны обязательно заводить грифонят, — Скадда чуть-чуть отдохнула и добавила: — Женщине было трудно. Вам всем сложно жить. А вы нам все равно помогаете».

Дайгел долго рассматривал листок.

— С чего это нам сложно жить?

«Плохое зрение. Не видите Веннту. Как ориентируетесь?»

— А запоминаем.

«Но у вас память хуже, чем у нас».

— И записываем.

Они отлично привыкают к разным сложностям. Какие же интересные существа.

«Вы записываете не только настоящее, — лапа Скадды чуть смяла край листа. — Как люди придумывают истории? Зачем? Объясни».

— Не все их могут придумывать. Я вот что вижу, о том только и пишу. Записываю про разные города, где бываю, — Дайгел потрепал Скадду за уши, и уши укололо: а так даже понравилось, правда, грифонов трогать нельзя, они не домашние, так учил отец. — Электрический зверь.

«Не трогай, — поспешила добавить Скадда. — Дай почитать. А я тебе тогда много расскажу про законы и про Гвардию. Я все про них знаю».

Читать про города, конечно, не то же самое, что к ним летать: но на чтение можно отвлечься.

8 амилта, Луи

Земля вздрагивала, словно от холода, и в голове тревожно давило: впрочем, землетрясение оказалось слабым, не опасным.

Пахло неприятно и резко, удушливо. Густой косматый пар бежал по земле, по горячим ручьям, по озерам величиной с муравейник. Словно именно здесь зарождаются облака и потом, когда подрастают, поднимаются в небо, к взрослым сородичам. Одни гейзеры едва плескали, другие вырывались шумящими пенными столбами.

Вода здесь горячая. Так интересно. Луи дотронулся до самого маленького источника и быстро отдернул лапу.

Вскоре вышел к реке, по чьим каменистым берегам ползали существа, пахнущие сыростью. В прошлый раз, проходя по этой местности, их не видел. Луи подступил к ним, принюхался, толкнул лапой.

Рыбы, но ползают на крупных мясистых плавниках и хватают мох круглыми широкими пастями. Слишком мощные у них конечности: более напоминают лапы. Из этих полуплавников, рассеченных так, будто на них должны возникнуть пальцы, торчат подобия когтей. Пятнистая чешуя местами очень толстая на вид, напоминает пластины на спинах краящеров.

Снова встряхнуло, перекатились мелкие камни. Одна из рыб щелкнула пастью с искривленными редкими зубами и нырнула в воду, другие последовали за ней и ушли вглубь, подгребая плавниками.

Луи, уловив запах сарга, опустил голову к траве: взлохмаченной, жмущейся к почве. Провел носом по хилым стеблям и поймал отчетливый след: впрочем, зверь бродил здесь несколько часов назад. Жаль.

Удалось учуять и свежий след тархонга, молодого ослабленного самца. Его запах становился все ярче, пока Луи пробирался по склонам холмов, крался между кустарниками, огибал озера, в каждом из которых мог бы поместиться лишь один шерстебык и вытеснить всю воду. Трясти перестало, но от ветра иногда становилось трудно сделать вдох, и порой приходилось отворачиваться.

Когда зверь, судя по запаху, был уже близко, Луи пригнулся, прокрался мимо торчащих из земли валунов и выбрался к очередному озеру. На его берегу торчали скалы: с закругленными краями, с порослью осоки на склонах. Тархонг ходил у одной из них.

Луи обогнул озеро с подветренной стороны: тихо, пригнувшись. Как только добыча отвернулась, Луи немного пробежал, по-прежнему тихо, и снова стал подбираться ползком. Когда приблизился к тархонгу, огрызнулся и прыгнул. Челюсти сомкнулись на шее и сжали, чтобы задушить.

Смерти тархонга пришлось долго ожидать: сил по-прежнему было немного. После еды Луи возвратился к Этлин.

В отдалении холмы превращали горизонт в ломаную линию. У их подножий в тусклом вечернем свете просматривались очертания невысоких домов. Луи повел головой в их сторону и вопросительно взглянул на Этлин.

— Пойду позже, — пояснила она и поставила на камень коробку со своей едой.

От солнца скоро осталась только красная полоса на темном небе. Ветер охладел, ускорился, травяные запахи стали глуше, свежее.

— Зачем принимал странные законы? — спросила Этлин, протягивая лист бумаги и карандаш.

«Я не объяснял и своим зверям», — записал Луи. Этлин пожала плечами.

Она уже набросила лямку рюкзака на плечо и взяла мешок, когда раздался вой, одиночный, низкий, пространный, с отголосками рыка. Достаточно близко. Прежде такого не слышал, но сразу стало понятно, кому он принадлежал.

Этлин схватилась за лямку рюкзака, затем взглянула на Луи и неспешно отправилась к домам. Луи остался на месте и принюхался, однако ветер дул туда, откуда доносился вой, так что учуять зверя не было возможности.

Было бы интересно увидеть сарга, к тому же сейчас они не собираются в стаи, так что никакой опасности нет. Особенно для человека, и особенно вблизи от города. Эти звери умнее прочих кайрисских и должны понимать: если нападешь на человека, его сородичи впоследствии отомстят.

Вой повторился, уже несколько ближе, и к нему присоединились еще два голоса.

Этлин говорила, что в стаи они собираются с приходом осени. Любопытно, по меркам Кайрис амилт — уже осень?

Кто-то из саргов точно нашел следы незнакомого хищника, когда Луи вместе с Этлин шел в Элутту по этим землям. И, хотя поодиночке они остерегались выслеживать, они могли передать сведения сородичам. Времени на это как раз было достаточно. Могли собраться в стаю по особому случаю: даже раньше срока.

Хотя они и не столь разумны, как ориентские волки, но общаются схожим образом. Их образ жизни также похож на волчий. Когти невтяжные. Так. Есть задумка.

Вновь завыли звери.

Сарги могут настигнуть прежде, чем удастся приблизиться к домам. К тому же вовсе не хочется уходить. Возникло азартное напряжение в груди и лапах.

Этлин повернулась к Луи.

— У них плохое зрение, неважная маневренность, — сказала Этлин. — Медленные, и думают тоже медленно. Но выносливые и сильные.

Четверо саргов скоро показались из-за валунов.

У этих зверей, лишь немного уступающих в росте Луи, морды смутно напоминали волчьи, но были более короткими и обладали более округлыми чертами. Глаза смотрели осмысленно. Клыки слегка выдавались наружу. Мощные лапы твердо ступали по земле, мохнатые хвосты заканчивались еще более мохнатыми кисточками. Серые шкуры в темных размытых пятнах напоминали камни, покрытые старым лишайником.

Саргов возглавляла крупная матерая самка. Она держала хвост поднятым, совсем как волки-вожаки. Трое остановились, а саржица прошла поближе к Луи, глядя спокойно и сосредоточенно.

Вожак зарычала. Голос звучал рокочуще и низко, в нем совершенно точно имелись слова. Она была старше и гораздо крепче: это подтверждал и запах, мощный, густой. Раньше, впрочем, мог бы с легкостью ее одолеть, но не теперь. Луи отошел, прижал уши и глухо заворчал в ответ: правда, неизвестно, как воспримет саржица этот рык, но и молчание она могла бы воспринять по-своему.

Саржица шагнула навстречу, повела ушами вбок и вперед, затем огрызнулась. После этого она резко подалась вперед всем телом и, пригнувшись, ударила лапой землю.

Так она, возможно, показывает, что владеет этой землей. Следует ей объяснить, что нет намерений посягать на ее территорию. Это ее камни и вечная мерзлота.

Этлин приблизилась почти бесшумно и протянула руку к саржице: ладонью вверх. Другой рукой она волокла мешок. Отпустив его и достав оттуда кусок мяса, Этлин положила еду у ног. Кивнула в сторону Луи, затем быстро указала на мешок, и Луи тоже вытащил оттуда немного мяса, подцепив лапой.

Вожак подошла еще ближе и протянула голову вперед. Ноздри саржицы раздувались мерно, с легким свистом. Луи тоже шагнул к ней, с осторожностью: чтобы она не сочла за нападение.

Саржица взвыла и приготовилась к прыжку.

Луи пригнулся, а затем почти прильнул к камням, лег и перекатился на спину. Вожак саргов, скалясь, подошла ближе, и ее морда закрыла темное небо. Нависнув над Луи, саржица дернула верхней губой и фыркнула. Своих они не трогают, когда те сдаются: у волков так, по крайней мере.

Луи ударил задними лапами с выпущенными когтями в живот зверя. Саржица взвизгнула и повалилась. Луи вскочил и успел прижать ее к земле до того, как она встала.

Саржица не могла знать, что кошки вовсе не сдаются, когда ложатся на спину. И что кошки дерутся острыми втяжными когтями.

Огрызнувшись, Луи почти прислонился мордой к ее морде и лязгнул клыками над ухом. Саржица заворчала, на этот раз куда более тихо и мирно, чем раньше. Луи дал ей обнюхать свою морду, получше изучил запах в ответ, затем отступил.

Саржица отошла к своим и огрызнулась. Остальные сарги смотрели на Луи настороженно, однако и с уважением. Один из них, более молодой, подступил ближе. Двое тех, что постарше, вскоре тоже последовали его примеру.

Все они — бывшие детеныши главной саржицы, как и у волков. Запах одного из них знаком, именно его след удалось сегодня найти у реки.

Сарги обладают разумом, и они должны его развить. Они обязаны раскрыть все свои умственные способности. Это было бы так интересно. Сами они не справятся с этой задачей, раз не способны полноценно общаться с человеком и узнавать от него все самое интересное. Кроме того, они избегают людей. Но теперь у них есть шанс пообщаться со зверем, который обладает важными навыками.

Так. Времени до конца амилта и до казни Эрцога еще достаточно.

Луи попросил у Этлин лист и карандаш, а затем записал при свете луны:

«Я здесь задержусь. Посмотри, что в городе. Может, тоже найдешь повод задержаться».

— Зачем? — негромко спросила Этлин.

Луи глянул в сторону саргов. Вожак отстранила лапой самого молодого зверя и, приблизившись, недоверчиво глянула на лист бумаги.

«Подумай», — написал Луи.

Что же, они интересуются людскими вещами: уже замечательно. Бумагу и карандаш Луи оставил себе и проследил на всякий случай, чтобы никто из саргов не направился за Этлин. Впрочем, саржица-вожак следила за этим еще внимательнее.

Они дисциплинированы. Почти как гвардейцы.

Еса наверняка бы заинтересовалась этими саргами, попыталась бы с ними подружиться. Что же, у нее бы получилось.

Луи указал лапой на лист бумаги. Саржица обменялась непонятными словами со зверями из стаи, затем улеглась рядом с Луи: не вплотную, впрочем. Ее уши все еще напряженно подергивались. Саржица вновь взглянула на бумагу, огрызнулась звонко и коротко, а после повела мордой в сторону города. Затем она ткнула носом в бумагу и снова показала на город.

Таким рычанием, возможно, она называет людей. Луи попробовал повторить, однако саржица оскалилась: видимо, получилось не очень. Еще неизвестно, верно ли понял значение. Луи поднялся, нашел след Этлин, лапой поманил к нему саржицу, принюхался к следу, после чего коротко и звонко огрызнулся: уже правильнее. На этот раз саржица кивнула. Использовала жест, понятный людям и зверям. Что же, умно.

Затем она прорычала что-то еще, но на этот раз Луи ни о чем не догадался. Никогда как следует не понимал незнакомые языки. Вроде бы в саржьих голосах прослеживается что-то от волков и медведей, но как следует уловить не удается. Любопытно, разобрал ли бы Эрцог язык саргов, проведя параллели с волчьими и медвежьими диалектами.

Он такая ненужная ерунда: и наделен такой важной способностью. Что же, все-таки в природе все для чего-то нужно, даже инрикты. Меховая нелепость с рождения знает и львиный, и келарсий, и все прочие языки ему даются просто, он ведь привык находить между ними сходство. Быстро определяет самое главное. Удивительно.

Правда, в отличие от способностей к языкам, ему не досталось мозгов. Если бы он согласился быть просто помощником, он не перестал бы раздражать, разумеется, но приносил бы куда больше пользы.

«Человек», — как можно аккуратнее написал Луи. Затем произнес это слово на псевдосаржьем: никакой реакции. Повел головой в сторону города, но саржица в ответ лишь дернула ухом. Лучше начать с простого.

Луи провел лапой по мху, поудобнее ухватил карандаш в пасти и подпер его лапой.

«Мох».

Это попроще написать. Луи повторил слово, пытаясь имитировать легонийскую речь. Интересно, эти сарги ее когда-либо слышали?

Саржица понаблюдала с интересом, затем вновь о чем-то поговорила со своими. Луи положил перед ней карандаш. Саржица взяла его в пасть, и раздался треск.

Что же, для начала стоит научить саргов правильно держать такие предметы.

9 амилта, Эрцог

Глухое мычание перешло в низкий рев. Эрцог, жмурясь от солнца, обогнул холм и подкрался к охотникам.

Теперь батахорицу удавалось и рассмотреть, не только почуять след — она стояла поодаль, пригнув голову. Еще немного — и кинется на людей. Не подстрелили, уже отлично. Зато рассердили.

Она здесь единственный батахор в округе, не считая детеныша. Уже убедился. Она не должна умереть. А где детеныш? Им вообще не пахнет. Пахнет зайцами, лисами, косулями, вальнами: и услышать бы под лапой треск позвоночника, увидеть страх в глазах у вальны, ощутить тепло крови в пасти.

Эй. Прекращай.

— Иди, а то за порчу твоей шкуры нам влетит, — негромко сказал один из охотников. — Из нее Акреон наверняка хочет шубу сделать, чтобы ходить в Гахарите.

Замерзнет.

Батахорица опять заревела, а охотники наставили ружья. Под огромными ногами зверя затрещали травы. Эрцог опять поморщился от света.

Раздался выстрел. Эрцог навострил уши.

Зверя опять не ранили — но батахорица, тряхнув головой с тяжелыми наростами-шишками, медленно направилась к людям. Ага. Сначала они нарочно выводят из себя, а потом убивают за самооборону. Знакомо, в общем-то. И теперь еще больше не хочется, чтобы ее убили.

Эрцог метнулся навстречу зверю. И заворчал, а затем ворчание изменил на негромкие хрипящие крики, совсем как у детеныша батахора. На всякий случай уклонился в сторону, взметая лапами пыль. Затем остановился.

Батахорица замерла, а потом очень медленно повернула к Эрцогу тяжелую голову. Позади глухо выругались охотники, и среди их талисской речи послышались и легонийские слова:

— Да ну, не дело. Чего она вялая такая?

— Так стреляй еще.

— Инрикта задеть?

Ага. Для них ничуть не здорово — взять верх над спокойным зверем, который на тебя не нападает. Правда, это не очень-то вяжется с убийствами мелких птиц и зверей, но, наверное, когда речь идет о крупной добыче, все по-другому. Там — просто покорение природы, а тут — покорение опасной природы. Второе не для всех.

Батахорица то отводила назад округлые уши, то наставляла вперед. Шагнула навстречу — и Эрцог едва не сорвался с места.

Под ногами батахорицы хрустели травы. Тонкие, хрупкие. Настоящих густых алхейрских трав здесь мало — как и сородичей этого зверя. Батахорица протянула к Эрцогу бугристую морду.

Такая огромная. И у нее большие темные глаза. Сейчас точно уменьшился, стал таким же, как эти травинки, что сминаются под огромными ногами. Еще немного — и она ударит. В горле вот-вот заклокочет рык, напрягаются задние лапы.

Батахоры бьют совсем не так. Спокойно. Надо остаться на месте.

Остатки страха превратились в азарт и радость. Морду Эрцога обдало душным травяным дыханием, и голова батахорицы совсем закрыла мешающий свет. Эрцог и сам подался вперед, обнюхал влажный нос с широкими ноздрями. Густой соленый запах точно вытеснил из носа все прочие.

А она узнала по запаху? Чуяла же этот запах рядом со своим детенышем.

— Пошли, ну ее, — раздалось позади.

Батахорица фыркнула, тряхнула головой — а Эрцог не удержался и отступил на шаг. Замычав, батахорица резко повела мордой снизу вверх. Еще бы узнать, что это значит.

Все-таки долго за ней следил, и кое-что можно понять. Чуть-чуть.

Эрцог осторожно повел лапой в сторону пучка осоки на камне, затем фыркнул, заворчал — как это делала сама батахорица при виде осоки. А потом повторил крик детеныша. Батахорица наклонила голову и тяжело, протяжно загудела. Ага, ну да, все понятно, спасибо.

Эрцог, отведя уши назад, медленно направился к городу. Следом раздались шаги батахорицы. Ну и здорово.

Батахорица шла за Эрцогом, пока не приблизились дома актария. Эрцог проследил с холма за тем, как она уходила в алхейр — и, пока наблюдал, внимательно прислушивался и принюхивался, чтобы вовремя заметить нимлингов. Удаляясь, батахорица задержалась у одного из низких холмов: она долго там на что-то смотрела и что-то толкала мордой.

Что она нашла? Ага, нимлингов рядом нет, только стадо вальн вдалеке, ну и всякие зайцы с грызунами. Вальны. Как они вздрагивают перед тем, как кинуться прочь — и перед тем, как умереть. В следующий раз надо им помедленней сдавливать шею.

Оскалившись, Эрцог потер морду лапой. Чужое. Ненужное. Пусть они бегают, зачем их сейчас ловить? Еще же не голодный.

Батахорица исчезла из вида. Эрцог быстро достиг холма, у которого она долго стояла — правда, его успел достичь еще и волк. Герти, здорово, значит, и Юнна вернулась. Кроме волчьего запаха сильно отдавало падалью — от трупа детеныша батахора.

Герти обнюхал труп, и, когда мимо пролетели мухи, дернул ушами, а потом стал кататься по трупу. Эрцог отступил и поморщился.

— Не подходи ко мне здороваться, — предупредил Эрцог.

Правда, вообще-то можно понять волков, даже если сам ни за что не притронешься к падали даже кончиком уса. Мать рассказывала, что волки, катаясь по мертвым животным, не только перебивают свой запах для лучшей охоты, но и приносят в стаю новости. Показывают, какие они наблюдательные и сколько всего интересного могут найти.

— Эта кошачья брезгливость, правда, какая-то избирательная, — Герти фыркнул. — Я видел, как вы моетесь. Мы хотя бы свою шерсть себе в пасть не тащим и лапы не лижем, которыми ходим по всяким болотам и Манскорам.

— Хм, да вы вообще не моетесь.

— Знаешь, сколько раз я вымокал под дождем?

— Как ты это пережил, интересно? — Эрцог повел ушами. — Ты сейчас к Юнне?

— Что, пойдешь со мной? — Герти насмешливо оскалился. — В обморок не упадешь от запаха?

Эрцог присмотрелся к мертвому детенышу. Раны на горле, боках и животе проели мелкие животные. С клювами. Эрцог опять поежился, отступил, а затем принюхался. Запахов нимлингов уже не осталось, но не было ни шерстинки сомнения в том, что детеныша убили они.

— Упаду, — ответил Эрцог. — На тебя, и кости переломаю. Так что иди от меня подальше.

Краны верфи, что виднелись над домами, походили на вальн — такие же длинношеие, но далеко не такие гибкие. И не такие вкусные.

В гостиницу Герти пустили, а Эрцога — нет. Ожидая Юнну, Эрцог умывался в тени и щурился, когда шею, взъерошивая мех, обдавало отличным прохладным ветром. В ветре пахло свежестью от моря и немного рыбой. В комнатах этих запахов не учуять как следует — там все перебивает домашняя душность.

Талисцы уже не ворчали и не обращались с поддевками, проходя мимо. Просто молчали, и из-за этого появлялась злость, смешанная с грустью.

А когда Юнна вышла и применила инарис, Эрцог отправился вслед за ней по улице между многоэтажками и их яблочно-грушевыми палисадниками, откуда с легким хрустом падали на дорогу недозрелые плоды. Эрцог цеплял их лапами, подкидывал и перекатывал, и тогда они напоминали зверьков. А еще, замечая широкие тени, быстро туда забегал и прятался от яркого света.

— Алхейры становятся тундрой, потому что теперь здесь мало батахоров, а вальны не такие крупные, — рассказывал Эрцог. — Получается, что для нормальных трав удобрений нет, и их сменяют тундровые. А еще тут вырастают деревья, потому что батахоры их не подъедают и не топчут. Правда, не думаю, что деревья здесь нормально вырастут, но все равно они показывают, что с алхейрами непорядок. В общем, не стоит охотиться на батахоров. Если они, конечно, сами не нападут. И тогда лет через семь алхейры восстановятся.

Конечно, неизвестно, когда это случится, тем более батахоры не могут размножаться быстро. Но лучше говорить уверенно.

— Батахоры, — скептически проговорила Юнна. — Ага. А еще что-то есть?

— В алхейрах будут плодородные земли. Это же здорово.

— Да хватает нам земель, — задумчиво сказала Юнна. — Плодородных в том числе. Ладно, понятно, работай еще. Я тут задержусь на пару дней, потом заберу тебя.

Она еще обдумает, и ей обязательно понравится идея. Как бы талисцам ни нравилось охотиться, батахоров они все-таки не едят. В отличие от того, что растет на полях.

Под одним из холмов, отдаленных от города, нашлось много настоящих алхейрских трав. У них плотные листья, высокие побеги, крупные колосья. Семена у одного из злаков — с кисточками на концах. Это рысья трава, такая растет и в лесах Талис: и напоминает ее саму.

Батахорица, идущая вслед за Эрцогом, отвела уши назад, а потом громко выдохнула и фыркнула, как только ветер донес горько-дымный нимлинговый запах. Взрослого батахора даже огромная стая не убьет, а детеныш, наверное, надолго отошел от матери, поэтому его и съели.

Раньше Эрцог так не отдалялся от города: как раз из-за нимлингов. Чем дальше от людей, тем их больше. Но батахорица теперь каждый раз бредет следом, если встретишь ее в алхейре. И с ней безопасно.

— Тебе тоже одиноко? — негромко спросил Эрцог по-львиному. Уже не подделывался под голос мелкого батахора. Как-то нечестно.

Впереди над холмом взмыл крылатый зверь с вытянутой шеей и длинным негибким хвостом: и скрипяще крикнул, ударив кожистыми крыльями. Нимлинги быстро летают, еще и часто взмахивают, в отличие от грифонов. А хвосты у них с перепонками у оснований, как у драконов. Наверное, это для скорости.

Эрцог отошел поближе к батахорице, и, когда нимлинг кинулся вперед, огрызнулся. Зверь отдернулся, застрекотал и заскрипел: а его сородичи, отвечая ему тем же стрекотом, один за другим взлетали из-за холма. Батахорица взревела. Эрцог оскалился и напряженно принюхался.

А у нимлингов разнообразные звуки. Эти звери, получается, разумные по-своему, вот только неуправляемые. И наверняка они могут убивать и для развлечения, ведь того мелкого батахора они толком и не съели. Но их никак не наказать за преступления. Они измотают любую гвардейскую стаю, они смогут отрезать от стаи волка или грифона, а потом убить. Они слишком быстрые и верткие. Гвардейцы, конечно, могли бы научиться сражаться так, чтобы никто их не мог друг от друга отрезать. Но никто из гвардейцев не захочет рисковать, сражаясь с нимлингами. Особенно ради Талис.

Вот бы батахоры могли стать гвардейцами. Но у травоядных, даже у тех, кто умней, чем батахоры, все-таки нет качеств, нужных для Гвардии.

Травоядные интересные и особенные. Отличаются от хищников, но унижать их точно нельзя. И нельзя их считать игрушками, которых можно из азарта раздирать на части. Все эти порывы во время еды — чужие. Навязанные яростью, что приходит из-за вкуса крови.

Нимлинги к батахорице так и не приближались, зато, когда Эрцог от нее отходил, их удавалось к себе привлечь.

Вожак отдавал сородичам скрипучие приказы, часто отлеживался далеко от стаи и много ел. Нимлингов удалось приманить на убитого зайца, а потом прокрасться к вожаку, схватить и притащить его к стае. Крылатые звери, сколько бы вожак ни скрипел, не обращали внимания — только ели и скрипуче посмеивались. А когда Эрцог отпустил нимлинга и поспешил к батахорице, крылатые звери кинулись на главаря, и, как только отхлынули, на траве остались лишь клочья. Ага. Значит, посчитали слабым, раз он дал себя поймать. Потом нимлинги передрались, выбрали нового вожака и съели тяжело раненых.

Чуть позже Эрцог увел батахорицу к озеру, по берегу подбежал к нимлингам, заманил к воде и нырнул. Нимлинги плавали плохо, но даже в воде пытались достать.

Потом нимлинги наелись большой старой вальной и после этого даже ходили с трудом. Тогда батахорица кинулась на них, растоптала половину, а остаток стаи поспешил убраться подальше. Когда Эрцог приблизился к этим нимлингам, они даже клювами не защелкали.

Значит, единственный способ их присмирить — убить как можно больше. Но применять его лучше не надо. Нимлинги тоже здоровские, какими бы ни были странными.

Иногда Эрцог показывал лапой на какой-нибудь куст и смотрел на батахорицу. Зрение у этих животных не очень, но они хорошо распознают движение.

Батахорица смотрела, потом наклонялась к кусту, принюхивалась и называла его на своем языке. Что-нибудь на львином или на келарсьем она так и не смогла повторить. Она ворчала рядом с травами, съедобными для батахоров, и потом их медленно, щурясь, объедала. Итьму батахорица никак не называла, только фыркала и мотала головой: ей не нравился запах. Название низкой березы Эрцог на батахорьем выучил почти сразу. Находя ее кусты, Эрцог подзывал батахорицу низким коротким ворчанием, что на миг усиливалось под конец. Батахорица сразу приближалась и, мягко ворча, объедала заросли ёрника.

Морошку — она обширными низкими зарослями обитала на мху, а ее ягоды-одиночки напоминали желтую забавную малину — батахорица называла как-то клокочуще и долго, и подолгу ее рассматривала. Она опускала огромную морду к листьям и ягодам, стараясь не помять ни тех, ни других.

— А в Моллитане даже мох другой, — рассказывал Эрцог — мягко, по-львиному. — Есть вид, который растет кругами. Они не опасные, а вот растения…

Отлично, что она не знает ни про какую инриктскую невыдержанность и ничуть ее не боится. Вот только грустно, что с ней нельзя по-настоящему пообщаться.

С Герти отлично, вот только у него очень много своих дел. И он все еще не стал другом.

Каждый раз батахорица, провожая Эрцога, все ближе подходила к актарию, и этой ночью даже приблизилась к ограде заброшенного дома. Эрцог опустил на траву алхейрскую косулю — крупную, с лохматой шеей — и глянул на батахорицу. Затем потащил добычу дальше, а батахорица наконец-то стала удаляться. Очень медленно.

Не очень-то здорово. Надо ее отсюда отвадить, как бы ни хотелось с ней общаться.

Перепрыгнув низкий дощатый забор, Эрцог пролез в зарослях мимо одичавших яблонь. В заброшенный дом пробрался, толкнув дверь, висящую на одной петле. И залез вглубь комнаты, бросил добычу — а в лапах уже появилось напряжение, от которого делалось и здорово, и противно. Да что плохого в том, чтобы почувствовать себя высшим хищником? Косуля и так уже мертвая. Если потрепать ее, поиграть — никому же не навредишь.

А потом то же самое захочется повторить и с живым существом? Если кто-то пройдет рядом с домом? Уже ведь хотел раздирать живых. Вернее, не хотел. Это ярость хотела. А пусть кто-то бы и прошел мимо. Схватил бы его, затащил бы сюда.

Ничего сейчас не надо есть. Надо подождать — пока эти мысли не пройдут. Откуда такая сильная злость? Из-за одиночества, из-за того, что местные люди отвергли? Эрцог уткнулся носом в лапу, потом отвел все-таки морду — и опять поймал запах косули, слишком вкусный, притягивающий.

И живые запахи. Человеческие. Они приближаются. Человек прошел за окном. Ага, их трое. А, нет, пятеро. Один остановился у окна.

Эрцог поспешил к выходу, но люди уже, судя по запахам и голосам, стояли поблизости от двери и собирались войти. Убегать было некуда, и Эрцог, стараясь не бить хвостом, как можно спокойней вышел на улицу. Пальцы напряглись, готовясь выпустить когти.

Люди сразу наставили пистолеты.

Ага, взяли небольшое оружие — чтобы сделать вид, будто ничуть не собирались на охоту. Из пистолета умелый охотник может опасно ранить и крупную кошку.

— Привет, — сказал Эрцог, быстро показав знак инариса. — И зачем вы меня нашли? Если нравится смотреть, как едят, идите в забегаловку, там симпатичней.

И скорей бы ушли. Такая здоровская косуля. А эти, если были бы безоружны… интересно, какая у них кровь на вкус.

Перестань. Быстро. Эрцог облизнул морду и отступил к распахнутой двери.

— Да он уже и без вкуса крови теряет башку, — это послышалось точно со стороны.

— Что, собираетесь спровоцировать, как батахора? — Эрцог насмешливо и чуть взволнованно фыркнул. Думай. Давай. Не надо никого трогать. Особенно людей. Они никогда, совсем никогда не могут быть добычей. — И оружие — чтобы наверняка… чтобы волновался?

Ага. Пистолеты не очень опасны для батахоров. Поэтому в батахорицу не станут стрелять, если под рукой нет ружей — люди знают, что выстрелы из пистолетов ее только встревожат.

А она не могла уйти далеко — она ведь медленно ходит. Да и запах подсказывает, что она еще сравнительно рядом.

Эрцог зарычал — низко, ворчаще, с хрипотцой под конец. Почти по-батахорьи. Правда, не так низко, как хотелось бы. А для людей это просто отчаянный рык.

Конечно, батахоры медленные. Придется потянуть время.

Вооруженные люди — почти как в ночь, когда обожгли железом. Правда, тогда у людей были все-таки ружья. Но неважно. Метка тирниска будто бы стала горячей. Люди всегда унижали зверей.

Да что за мысли такие.

— Эй, ну подождали бы всего полмесяца, — Эрцог постарался говорить повеселее. — Я вообще-то никого не трогал.

— Тут у нас, видишь ли, опасный зверь поедает добычу прямо в актарии.

— Ничего я не опасный.

— Можешь и на людей кинуться.

Почти угадали. Но этого на самом деле совсем не хочется.

— Отлично, сейчас унесу ее в степь.

— Ты подвергал опасности людей, и ты за это должен ответить, — дуло одного из пистолетов направилось на лапу.

Ага. Рассчитывают, что зверь на них кинется если не от крови добычи, так от раны.

Если бы не медлил, если бы сразу взялся за еду, они застали бы врасплох. Несвоевременные мысли даже помогли. Даже от них есть толк. А здорово.

Эрцог опять нервно облизнулся.

— Но есть и еще варианты, правда?

— Докажи, что ты не был опасен. Поужинай при нас, тогда и лапа при тебе останется.

Из горла вырвалось глухое рычание.

— У тебя и инарис уже расплывается, тебя тяжело воспринимать как человека. Глаза бешеные. А вон другой, настоящий тирниск, Гелес, помогает зверям на юге Талис. Там, где наши воюют и где зверям тяжело. Вот его все легко видят в инарисе.

Опять Гелес. Хоть как-то стараются задеть, разозлить. Ничего у них не получится. Под шкурой — точно сплошной напряженный комок.

Раздался хриплый мычащий рев впереди, а еще — треск зарослей, или забора, или всего вместе. Люди отпрянули и кинулись прочь, а Эрцог подался вперед и заворчал — успокаивающе, мягко. Огромный зверь, остановившись рядом, опустил голову.

— Идем, — добавил Эрцог уже на львином. — Пошли. Спасибо. Больше не ходи сюда.

Если бы она еще понимала, ага.

Не нравится, что ее пришлось сюда заманить. Теперь она точно будет и дальше заходить в актарий. А из-за этого ее могут убить.

Конечно, без батахорицы станет совсем одиноко. Эрцог опустил усы и хвост.

Когда Эрцог уводил огромного зверя подальше от домов, собаки позади подняли лай. Эрцог не останавливался, пока не ушел так далеко, что огни актария почти исчезли. Потом пришлось дожидаться, пока батахорица не заснула.

За косулей уже не вернуться — но и ладно, надоело это ощущение чужих мыслей. Проголодался, конечно, но можно еще потерпеть. Убивал косулю уж точно не для развлечения. Ладно, кто-нибудь ее разыщет в том доме и съест.

— И вот что теперь с тобой делать, — говорил Эрцог, ходя мимо батахорицы из стороны в сторону. Спящий зверь напоминал детеныша одного из окрестных холмов. — Как тебе объяснить, что тебе нельзя даже близко подходить к актарию. Люди теперь на тебя обозлятся.

Вот если бы она тоже кого-то испугалась.

Но батахоры боятся лишь одного.

Талис опять бродила у озера, и Эрцог, насторожив уши, различил едва слышный вой, слабый и сиплый. Гибкая длинная тень скользнула в воду, и от холода захотелось поежиться.

— Привет, — позвал Эрцог, остановившись поодаль от лаохори. — Я сейчас поведу себя очень нагло, но…

— Ничего нового, — уши Талис развернулись к Эрцогу. С кисточками, как у настоящей рыси и как у рысьей травы. А под одним из ушей — глубокая рана вместо глаза.

— Ты можешь отпугнуть одну батахорицу от города? Это и для тебя очень важно, батахоров должно быть много, чтобы не исчезли алхейры. А она умная и здоровская. Просто я ее, хм, чуть подставил.

Талис повернула голову — и так долго смотрела, что Эрцог не выдержал и прижался к траве. Надо умчаться. Прямо в озеро.

— Просто я скоро уеду с Юнной и не смогу за ней следить, — добавил Эрцог.

Талис всмотрелась в озерную гладь, провела по ней лапой, затем просунула лапу в воду и выкатила череп, похожий на рыбий. Череп вьорта.

— Сочувствую, — Эрцог прищурил глаза. — Не переживай, нового заведешь.

— Ты можешь просто пойти и спокойно сдохнуть?

— Даже лаохорт не может, а я тем более, — преувеличенно грустно сказал Эрцог.

Сердце колотится, дышать трудно — правда, все-таки уже много раз ее встречал. Это не опасно, ничуть. И не надо никуда прятаться.

— Послушай, а ты тоже, вроде как, хочешь, чтобы меня убили? — спросил Эрцог. От этого стало чуть грустно и пусто. — Тебе нравятся те, кто нравятся большинству твоих людей? Или нет? Твой характер совпадает с менталитетом, или как это работает?

Пристальный взгляд Талис прямо-таки ощущался.

— И правда, подумай про батахорицу. Конечно, тебя не ранит гибель животных, но если вымрет какой-то вид, то вдруг…

— Какой ты заботливый. Клещей, что цепляешь в моих алхейрах, тоже боишься убивать, чтобы меня не ранить?

— Они быстрей размножаются, чем батахоры.

— Есть вымирающие.

— Здорово, а какие? Ты покажешь?

— На что я трачу силы, — Талис тряхнула головой. — Иди выживай от меня подальше.

— Эй, мне нельзя убегать из Талис.

— От моего сосредоточия. Послушай, ты мертвого доведешь.

Она отправилась прочь — сквозь заросли. А правда — почему она тратит силы, причем на слова, которые говорит не всерьез? Тем более в ее состоянии? Получается, ей интересно? От радости даже чуть потеплела морда.

Талис замерла, зашипела и поджала лапу. Эрцог направился к ней — пусть страх при этом и усиливался. На боку Талис немного разошлась шкура, выплеснулась кровь.

Значит, прямо сейчас погибло много ее людей?

Эрцог остановился, а затем к ней шагнул.

Словно все собственные кости смяли, вдавили в шкуру и растерли. Только это просто так кажется из-за сочувствия, а ей по-настоящему плохо.

Не видел, что там у нее на границе, но понятно, что там очень тяжело и людям, и зверям. Еще шаг — и кажется, что вот-вот шагнешь в огонь. Даже чувствуется что-то жаркое, или это лишь кровь прилила к морде.

До лаохори осталось где-то пять шагов. Эрцог шагнул, и снова.

Убежать, немедленно — иначе разорвет, раздавит, вотрет в землю, и все, ты исчезнешь.

Талис не двигалась. Эрцог стиснул челюсти и шагнул еще дважды. Талис развернула голову.

— Эй, не говори ничего, — ага, как будто она сама не знает. — Мне правда… — да почему же так тихо, точно говорить разучился. — Правда жаль. Что с твоими происходит, ну, вот так.

Снаряд какой-то взорвали, очень большой, или что случилось? Высшее существо — а такое уязвимое. Одинокое. И никто ему не скажет ничего хорошего, не успокоит.

Талис молча смотрела ярким желтым глазом. Лапы Эрцога дрожали и подкашивались.

Талис качнула головой и убежала — и сразу воздух хлынул в горло, точно с него убрали лапу. Или целую гору. А на ветках темнела кровь лаохори.

Остаток ночи и раннее утро Эрцог провел на краю актария, отслеживая каждый запах, звериный и человеческий. Запаха батахорицы вблизи не появилось, и стало легче, но и грустнее.

Сильно хотелось есть.

Уже скоро понадобится ехать вместе с Юнной. Но в заброшенный дом больше не оттащить добычу. Правда, есть и другая идея.

Сначала Эрцог на всякий случай изучил алхейр недалеко от актария. Батахорицу не заметил, и даже не учуял ее свежих следов у холмов, где она обычно отдыхала. Значит, Талис и правда ее отпугнула?

Уже в городе, зайдя на рынок, Эрцог быстро пробежал мимо закрытых ларьков с уличной едой и киоска с медом, затем мимо закусочной. Овощные лавки уже работали, правда, овощей там продавали совсем мало. Вот бы тоже этим наедаться, как люди.

Эрцог прождал, пока не открыли нужный магазин, затем заскочил внутрь, схватил большой пакет и потащил. Пакет был легче косули, и продавец не догнал Эрцога, хотя и попытался. Преступление, ага. Но наброситься на человека намного хуже. Этой штуки не хватит, чтобы как следует поесть, но лучше так, чем совсем голодать.

Между рынком и актарием Эрцог бросил пакет на траву и разорвал. Кошачий корм оказался очень сухим и пресным.

12 амилта, Дайгел

Мимо прилавка, помахивая хвостом, прошла Басна с корзинкой в зубах, и на этот раз внутри лежало будто бы меньше бумажек с адресом, чем обычно.

— Усталая ты что-то, — сказала Кита, хотя Басна выглядела бодро, как всегда. — Далеко уходила?

Басна кивнула и, опустив корзину, гавкнула. С объявления на корзинке: «Вещь в ремонт — полкило целебных ягод бесплатно» отклеилась полоска скотча.

«Даже на окраину», — записала Басна и, убрав лапы с прилавка, села и высунула от жары язык.

— И до сих пор никого, — проговорила Кита. — Ну, будут. Я думаю.

— Наши клиенты еще с окраины едут, — кивнул Дайгел. — Подождем. Ты особенно жди. Тебе у алеартцев надо зарабатывать репутацию, не как-нибудь.

— Да я помню, — негромко сказала Кита. — Вот бы у кого-то починить часы. Для практики.

В самом деле алеартцы скоро приблизились, но больше присматривались к стаканам с ягодами да спрашивали, почем отдадите.

— Бесплатно, если у вас есть чего ремонтировать, вот да, — отвечал Энкел. — А так — двадцать мерансонов стакан.

— Дорого, — возразили ему.

— Так ягоды непростые, — возразил в ответ Дайгел, поднимая стакан бережно, будто в нем какой-нибудь «Спящий вулкан» налили или подобную отменную выпивку. — Пользы в них знаете сколько?

Солнце просвечивало сквозь ягоды, лежащие наверху, и они казались прмо-таки стеклянными. Обычная малина, только сегодня рано утром набрал ее в далийских дворах.

— Энкел ее выращивает на личном участке в актарии, — которого у него сроду не было. — Под сенью тысячелетних вишен…

— Они живут лет двадцать, — шепнул Энкел.

— …вишеннолистных дубов. Которые видели столько людских поколений да столько в себя впитали мудрости и живой энергии, что и умом не вообразишь. И все это передали малине, произрастающей вокруг.

Люди прошли мимо.

— Зато у тебя хорошо получается, — негромко сказала Кита. — Мы не зря тебе рассказывали легенды.

— Ага, — Дайгел прищурился, глядя на солнце. — Не заладится с ремонтом и изобретениями — махну в сказители. Переходим ко второму плану, что уж.

— Ну нет, он мне не нравится, так нельзя, — пожала плечами Кита. Басна одобрительно на нее глянула. — Может, еще попробуем.

— Пятый день пробуем, — отмахнулся Дайгел. — Энкел, действуй.

Басна заворчала.

— С огромной радостью, — отозвался Энкел. — Только эти уже лежалые, не подойдут. Новых наберем.

Но псевдоцелебную малину все-таки потом купили — пару стаканов. И даже дали вещи отремонтировать.

Видать, алеартцы все-таки не такие уж наивные. Зато в других городах будет побольше шансов, а уж в актариях тем более — там люди поближе ко всяким природным суевериям.

Глаза едва разлепились, и Дайгел выглянул в окно: пасмурная муть, грязь и при этом никакого дождя, а еще прямо на дороге валяется дверь. В поддорожный мир, никак иначе. Что там на ногах такое горячее, никак термос уронили? Глянул вниз — а, это Керка.

Заказы поступили из Пасмета и из его актария. А Пасмет всего в сорока минутах езды от Далии. Лучше далеко не мотаться: по крайней мере, не слишком часто. А то скоро опять налог платить.

Дайгел ненадолго включил скрытую запись: все-таки впервые оказался в этих краях. Вдоль дороги сперва тянулись довольно-таки приемлемые дома, даром что многие без антенн и со старыми деревянными рамами. Колонки для воды встречались. Затем стали попадаться совсем развалюхи, какие с прорехами в кровле, какие с трещинами по фасаду, какие с травой и молодыми деревьями прямиком на крыше. К стенам домов притиснулись сараи — да их наверняка не люди построили, а сами они зародились из наваленных досок и шифера. На столбах висели нелепые уличные украшения из тех, что светятся в темноте: в форме яблок.

Во двор одной из развалюх как раз и вошли — через калитку без двери. Обогнули клумбы, вполне себе приличные, в отличие от дома. Дайгел, просунув руку в сумку с камерой, возобновил запись, немного заснял и снова остановил. Керка сбежала в лес, и Басна тут же хвост закрутила, а голову стала держать попрямее. Зашли на крыльцо по дощатым ступеням, что в голос скрипели про свою нелегкую жизнь, и Дайгел постучал.

— Телевизор здесь чинить? — уточнил Дайгел, когда открыл заказчик — алеартец лет под шестьдесят с белыми бакенбардами.

Заказчик провел в коридор, затем в комнату, по местами прогнившим половицам. Пахло сыростью, из оконных щелей хлестало, на потолке и стенах угнездилась плесень и чувствовала себя в этом доме куда как вольготнее, чем владельцы по документам. Да, не Ваммельхол. Дайгел потянулся к сумке с камерой, поправил короткий ремешок и украдкой запустил съемку: не больно-то порядочно снимать чужое, но, по-хорошему, такое не должно быть жилым домом.

В следующей комнате двое ребят гоняли по столу игрушечные машины, но, завидев отца или деда, подхватили учебники. Малых быстро выгнали, а Басне заказчик разрешил с ними прогуляться.

— Кстати, а с водопроводом здесь как? — поинтересовался Дайгел. — Колонки замечал.

— У нас дома нет воды, на колонках и набираем, — сказал заказчик в ответ. — Газа тоже нет, хорошо еще лес рядом. Но за вырубку порой штрафуют, дескать, разрешений у нас нет, а где их взять, эти разрешения. Обращались-обращались, никто не выписывает. А если выписывают, то смехотворные. Согреемся мы, что ли, парой каких-нибудь диких яблонь?

Недалеко от алеартской столицы живут, а смотри ты.

— Лет-танеру сюда бы съездить, а то все в Ваммельхоле.

— И к нему мы обращались, да без толку.

С телевизором дела обстояли не особо лучше, чем с домом, но все-таки вполне удалось бы продлить ему жизнь.

— Такая дохлятина, что скоро камнекрысы придут его жрать, — сказал Дайгел Ките. Кита наблюдала за ремонтом до того внимательно, точно умела собирать вещи взглядом.

— Если тут много работы, я по еще одному делу схожу, а то ты же не поделишься работой, вот да, — Энкел с этими словами засобирался.

Конечно, куда делиться. Тут работы полно, но толпиться нечего. А вот Кита пусть учится.

— Ягоды этому заказчицу не всучиваем, — сказал Дайгел. — Всучим кому-то еще. А куда путь держишь?

— В город, в больницу.

— Что, к офтальмологу, в глазу какая-то ерундовина? Это телек отражается, выйди и пройдет.

— Вот и выйду как раз. Да я по делам, тут же у нас, в Алеарте, с медтехникой все не очень ладится, вот и хочу взглянуть: должен же быть склад сломанной техники, как в Ваммельхоле. Слышал, в Пасмет много везли медтехники. Схожу, поспрашиваю там. Выбрасывать мы не любим, а чинить не каждый умеет, вот да.

— Так ты медтехнику можешь чинить? — Дайгел присвистнул. — Чего же не рассказывал? Я вот с ней дела не имел.

— Не могу, но мне больно не нравится, как у нас дела с этой медтехникой обстоят. И в целом со здравоохранением. Часа через полтора постараюсь вернуться, утюги вместе будем чинить, потом траворубку, вот да.

В скором времени рухлядь более-менее пришла в норму и стала, по крайней мере, рабочей рухлядью. После починки тимисника-термоса у других заказчиков — на этот раз хорошо подсобила Кита — пришла очередь утюга. Минуло уже два часа с ухода Энкела, и вот он наконец-то объявился.

— Мы тут без тебя все сосны в лесу заклеили, — сказал ему Дайгел.

— И как? — спросила Кита. — Что-то удалось сделать?

— Изучаю пока что, — ответил Энкел. — Списанной медтехники и правда много, но, конечно, никто мне не дал попробовать ее починить, зато изучить все-таки дали.

А любопытно.

— И я бы посмотрела, — заметила Кита.

— Да вот и я, — поддержал Дайгел. — Только закончим с починкой.

В одиночку разделавшись со следующим утюгом и травоуборочной машиной, Энкел сбегал к «Ресе» и вернулся с лукошком голубых ягод, да таких голубых, что чуть глаза не выело. А потом он поставил его на землю и еще принес два стакана: с желтыми ягодами и фиолетовыми, такими же яркущими.

— Приозерная голубика, сумеречная ланковица, солнцежарка, — затараторил Энкел. Кита нахмурилась, Басна начала принюхиваться.

Если здесь люди хоть немного знают ботанику, они на эту ерунду в жизни не поведутся. Этих видов в помине нет.

— Орехи редчайшие! — продолжал зазывать Энкел. — Кто съест — тому в ближайшие пять дней исключительно повезет. Кто купит голубику приозерную — тому зрение как у грифона и слух исключительный. А сумеречную ланковицу помногу есть нельзя, озноб будет, тревога начнется, зато если по пять ягод в день, то будете видеть исключительно вещие сны. Пробуем, подходим, берем.

Один парень подошел и попробовал, тут же взял себе кулек, затем и другие подтянулись. В актарии дело впрямь пошло поживее, чем в Далии. Почти всё расхватали: хотя и по завышенным ценам. А кое-кто взял ягоды и бесплатно. Эти люди попросили, чтобы Дайгел с Энкелом и Китой починили им технику.

— Во какой буду везучий, — сказал Дайгел, подъедая остатки крашеной малины из лукошка и закусывая крашеной дальникой.

— Точно нужно красить? — негромко спросила Кита. — А как оно на вкус?

— Так оно людям интереснее, — ответил Энкел. — И безобидно. На вкус влияет тоже, только иллюзорно, как инарис, понимаешь или нет. Ребята, — он помахал работникам актария, уходящим с кульками несуществующих ягод. — Вам теперь надо украшения в форме этих ягод на столбы повесить, теперь у вас вот что будет время от времени появляться в актарии, запомните хорошенько.

— Это Вестомор их повесил, — ответили ему. Дайгел тут же включил запись — ведь любопытная вещь. — Мы писали, напоминали ему о том, что наш город издавна славился яблоневыми садами, что их надо бы возродить, а то от былых ничего и не осталось, так он подтвердил, что нельзя о садах Пасмета забывать, и распорядился повесить украшения в виде яблок.

Хоть болтовня и раздражает, но все-таки она сейчас не бессмысленна.

— Это Вестомор умеет, — кивнул Энкел. — Уж столько насчет Далии он пишет Акреону: то улицы хочет переименовать, чтобы почтить заслуженных алеартцев, причем, как правило, своих родичей; то на новые остановки постоянно просит денег. Ставит поверх новых остановок этакие сверхновые.

— Кстати, насчет сверхновых, — сказала Кита. — У меня на вечер одна вещь есть.

Дайгел окинул взглядом унылое зрелище в подвале больницы. Этакое техническое кладбище. И поднес картонку к едва заметному отверстию в сумке: к объективу спрятанной камеры. Этот картон — кусок упаковки от кейнорского ультразвукового сканера: быстро же его угробили, прислали ведь всего-то в прошлом году. Новейшая вещь, и редкая.

— Оборудование очень сложное в эксплуатации, — сказал охранник, доедая фиолетовую малину. — Так говорят.

Еще немного посмотрев на сломанные стерилизаторы воздуха, сканеры и прочее дохлое медоборудование, Дайгел выбрался из подвала.

— Глава здравоохранения средства пилит, вот да, — говорил Энкел уже во дворе. — В Далии медицина еще более-менее, если сравнить со здешней, но и там не могут лечить многие тяжелые болезни, нормальных врачей не хватает, а в других городах и того хуже, средства не поступают. Главы больниц их тоже пилят. Лет-тенна Марена Вирезе с этим более-менее пыталась разобраться, информировала ваессена, а теперь Вестомор ему докладывает, что все в порядке.

Для Вестомора-то и впрямь все в порядке, он ведь живет не в Пасмете. Что ему Пасмет.

Вместе расставили палатку, что взял с собой Энкел. Все-таки надо экономить.

Из леса раздавался крик сов и вой сородичей Керки, заодно и ее самой. Сверчки — как хруст в шее. Керка мало что рассказывает в последнее время. Наблюдает, узнает о настроениях среди сородичей.

По крайней мере, никакие призыватели ни на кого не бросаются, хоть Ориенту и вновь посещали гартийцы.

У палатки Дайгел постелил себе куртку на мокрую от дождя траву.

— В машине ночь выдержишь? — поинтересовался Дайгел у Киты, а та кивнула.

— Мне такое нравится. Хорошо, что небо ясное, — и она полезла в сумку.

Совы закричали громче, добавились взвизги непонятных существ, в жизни такое не слышал: Кита вся напряглась, подскочила. Но Басна ткнулась ей в руку носом, потом убежала, вернулась со змеищей в пасти. Кита сжалась, но, глядя на Дайгела, все-таки протянула руку к змее. Правда, тотчас отдернула.

— Ядовитую она бы точно не принесла, — сказал Дайгел. — Не боись.

Басна погонялась за четверокрылами, никого не словила, а Кита, убедившись, что змея уползла, достала из рюкзака разобранный небольшой телескоп и немного засахаренного имбиря. Дайгел тут же руку протянул.

— Имбирь или телескоп? — уточнила Кита.

— И то, и другое.

— Второе — когда соберу.

Кита в свете фонарика принялась собирать штуковину: управлялась она не то чтобы быстро, но явно знала, как что устроено, и по ходу дела действовала все шустрее.

— Теперь будет видно мелкие звезды в созвездии Глакинты, — Кита, все собрав и настроив, навела объектив вправо. — Вот, посмотри.

А неплохо: как будто кучу гвоздей вбили в небо, чтобы ненароком не отклеилось.

Потом Кита показывала планеты и звезды, и как их отличать, и какие звезды в таких далях, что и за миллиард жизней не добраться, а какие чуть ближе — за миллион жизней вполне доберешься, чего там, плевое дело. А потом тучи съели луну и на закуску поживились звездами.

Энкел смотреть не стал.

— Вот если бы туда добрались, сфотографировали поверхность, или там моря какие, леса, горы, то тогда взглянул бы, вот да, — сказал Энкел.

— Обязательно возьму да сфотографирую, — кивнул ему Дайгел. — Или запишу на видео. Изобрету видеокамеру величиной с кошку.

— Так разве то возможно, они же все здоровенные, да оно и хорошо, никто тебя не будет скрыто снимать.

— И то верно. А ты, — Дайгел сощурился, глядя на подмигивающую звезду, — для чего вот зарабатываешь? Чисто для себя, да и интересно стало все-таки поездить? Или для кого-то из своих?

— Все вместе. Мне, если честно, себе ничего уже не охота покупать, а вот для детей еще хочу заработать. С женой мы некрасиво расстались, и теперь я уже от некоторых привычек избавился, понимаешь или нет, и хочется как-то сблизиться с ребятами, или хоть как-то помочь, раз уж вернуться не могу.

Дайгел кивнул ему. Ясное дело.

В переулке Дайгел выудил стаканы из рюкзака и вместе с Китой быстро набрал в них ежевику, мелкий виноград, дальнику, сливы и прочие никому не нужные городские ягоды. Кита себе в отдельный пакет взяла всякой плодовой всячины. Потом вскарабкалась на черешню и нарвала с нее позднего урожая.

Дайгел и сам поживился — в стаканы все не влезло, а добру пропадать нечего. Черешня оказалась желтоватой, не приторной.

Вялые сливы на асфальте ни дать ни взять напоминали чернослив с прилавков — необычный способ готовки, так что с того. Дайгел сказал об этом Ките в шутку, та всерьез возразила.

— А что, вон в Ламейне сыр с плесенью придумали делать?

— Не ем я такое, — сказала Кита.

А стоило достать нанкасы, как подскочила лисица. Заскрипела, защебетала, почти подмявкивая, и голос у нее становился то будто насмешливым, то жалобным. Скачет вокруг, хвост за ней болтается. Опять застрекотала и забормотала на разные лады. Ничего ей не дал, хоть она и прыгала, и тогла лисица ойкнула, взвизгнула и обиженно отошла.

Ладно уж, протянул ей кусок — и она часто задышала, принюхалась, а после кинулась на еду. На Басну и внимания не обратила, а та смотрела на лису, наклонив голову набок и хвостом помахивая. Как только ураган не создала своим хвостищем.

— Да, в Алеарте с медициной все плачевно, — сказал отец. — Летия вот поэтому и не осталась в Алеарте, не слушали ее там, места ей не нашлось. Вот в Палагете Летии хорошо. Я всё ее письма читаю, и Нитура тоже.

И работы Есы наверняка читает, вот только непросто ему об этом сейчас говорить.

— Вот и не поймешь Мареза. Чего он тогда тебя приглашал, раз алеартская медицина ему до яблочных фонарей. А у тебя что нового?

Отец рассказал про книгу, которую недавно читал, и немного про работу с Жермелом.

— А так на жизнь-то хватает? — спросил отец, когда опять заговорили о Дайгеловой работе.

— Терпимо. В последние дни стало лучше. Еще нашли способ заработка, только ты не оценишь. Ягоды продаем, которые на улицах никто не рвет, и говорим, дескать, очень они полезные, от всякой ерундовины.

— Антинаучная деятельность, — так и представил, что отец покачал головой. — Кого я только воспитал. Ты больше мне не набирай.

— Да был бы рад. Сидел бы рядом с тобой да вживую общался.

Еще немного поговорив с отцом, Дайгел набрал другой номер. Никому бы уже не звонил после отца, обычно не тянет много разговаривать, тем более ночь на дворе. Да только теперь как-то спать не хочется.

Все глушил эти мысли, глушил. Давно же все было, а поди ты. Чушь какая.

— Отчасти отвлекаешь, но так интереснее, — сказала Юнна на том конце. — Меня тут еще инрикт отвлекал. Бывает.

Талиска, никакая не гахаритка, вон оно как. Да, лицо у нее резко очерченное, с четкими скулами, не как у большинства гахаритцев, но думал, это потому что она больно уж стройная.

— Он как раз где-то у вас там ходит?

— И ходит, и ездит, — послышался шорох, затем короткий вскрик. — Не обращай внимания. В целом у нас опять не очень весело. Дай сюда, зараза. Ага, и была пара ложных вызовов. Когда мы возвращались, раскрыли преступление, — кто-то коротко крикнул и зашипел, раздалась ругань. — Один проходимец взрывчатку принес на рынок, да из-за нас не успел взорвать. Выясняю, откуда взял. Разводят тут у нас беспорядок, но ничего.

— Так зато у вас теперь разведенный беспорядок, а не концентрированный.

— На рисунках тебе покажу, поймешь.

— Если их все сложить, целая льета получится.

— И я бы лучше в ней следила за порядком, а не вот здесь, — что-то хрустнуло, крик заглушил речь Юнны. — Достали помехи. Это все легонийцы виноваты. Но я на рисунках тоже иногда беспорядки делаю, так интереснее. Так что, работа все еще хуже гахаритской?

— И кухня хуже гахаритской. И кино хуже гахаритского.

— У нас кино хуже всего. У нас еще, представляешь, легонийские каналы же больше не ловят, так вот, мы вынуждены смотреть только местные фильмы.

— Не, у нас фильмы хуже. Я смотрел один раз мельком. В Ваммельхоле целая коллекция всякой бредовины.

— А что там?

— Сбегаю — расскажу.

На дальнем плане раздался выкрик: что-то говорили про палец, Юнна в ответ шикнула и добавила, что он все равно был кривой.

— Точно не критично отвлекаю?

Вот у кого работа непростая, так это у нее. Следить за порядком, не давать всяким мародерам распускаться. В Талис преступность еще какая.

— Для меня — нет. А, кстати, изобретение под рукой? Я тут подумала, у меня же только одна рука занята.

— А должны быть обе, — заметил кто-то рядом с Юнной. — Ты гляди, что уже с его…

— Так действеннее, — ответила Юнна. — Забирай его уже, сейчас расколется.

— Что, еще и готовишь? — усмехнулся Дайгел.

— Ну, вроде того. Вон уже считай готов.

Дайгел отправился за камерой.

Про Есу у Юнны уже спрашивал. Как выяснилось, в Манскоре и впрямь была вспышка горной чумы. И как раз-таки у кого-то из команды Герти и нашли эту погань. Народная полиция одно время общалась с ребятами, помогала им, но как раз в начале войны ребята оказались слишком далеко, куда-то ушли, а потом и чума началась, и кранарцы забрали студентов. Нечего передать отцу.

— Деталь номер четыре, — начал Дайгел, когда сел за телефон уже с видеокамерой.

И стал описывать одну из ее деталей, но Юнна прервала:

— Эта была в прошлый раз, одно и то же рисовать скучно.

— Вот какая, раскусила.

— Тогда давай следующую. Это точно не приемник, я уже поняла.

— С приемником есть кое-что общее, — а ведь идея возникла как раз когда в Гахарите общался с Юнной. — А еще с тобой есть общее.

— Оно что, с глазами?

— Нет.

— Пропадало не пойми куда на три года?

— Тоже нет.

— Одновременно гахаритское и не гахаритское?

А кстати, да.

— Я загадал не то, но в общем-то справедливо.

14 амилта, Луи

Небольшую часть добычи саржица уступила Луи, а затем поделилась с тремя другими саргами. Свой кусок Луи унес подальше, лег и обхватил его лапами.

Сарги, можно сказать, неразлучны. Непонятно, как можно хотеть постоянно находиться вместе с сородичами, и как можно успешно охотиться в стае. Во время одиночной охоты все находится под контролем, ничто не отвлекает.

Луи съел мясо, а затем, щурясь на почти полную луну, взял в пасть карандаш: уже десятый. Этлин, впрочем, легко их добывает в городе.

Прижав лист бумаги к камням, Луи вывел букву «р», повторил ее коротким рычанием, затем отпустил карандаш. Саржица подхватила его, и на этот раз послышался лишь негромкий скрип, ничего не переломилось. Вожак с трудом помогала себе лапой, бумага под ее когтями мялась, и буква, выведенная карандашом, оказалась больше похожа на полураздавленного жука, который больше не может спрятать крылья.

Впрочем, уже лучше. В прошлый раз она напоминала… такого же жука, только сильнее раздавленного. Прямо-таки растертого ботинком.

Вожак до сих пор не допускала к учебе сородичей. Луи посмотрел на саржицу, затем на одного из стаи, и перевел взгляд на лист бумаги. Саржица огрызнулась, Луи в знак мира отвел уши. Вероятно, саржица решила, что умение писать и читать в чем-то опасно, и она должна сперва опробовать это на себе, чтобы не подвергать сородичей риску.

Луи пододвинул к себе небольшую, в десять страниц, книжку, что лежала на чахлой тундровой траве. Этлин по заказу купила такую в городе. У саргов плохое зрение, поэтому по нормальным книгам их ничему не научить, подходят лишь те, что с огромными буквами: они предназначены для детенышей людей. Слишком там все простое и скучное, конечно: неужели кому-то из детенышей это вправду нравится. Одно мелкое нелепое существо, помнится, с интересом училось по историческим книгам.

Развернув книгу, Луи взглянул на саржицу и снова коротко зарычал. Саржица смотрела на страницу так долго, что уже захотелось перелистнуть. Отклика Луи так и не дождался, поэтому указал на «р». После этого саржица вновь долго думала, но на этот раз все же провела мохнатой лапой по странице с нелепым глазастым щенком и коснулась когтем «р». Той же самой, что и Луи. На лбу слишком приглаженного, слишком чистого щенка остались грязные пятна, и щенок стал чуть больше похож на настоящего.

Она хитрая, не хочет искать буквы самостоятельно. Луи перевернул страницу. Пока вожак саргов ее изучала, глаза Луи успели закрыться и мысли — отдалиться, но шорох когтя по бумаге прогнал дремоту. Коготь уткнулся в «р».

Третий раз за шесть дней. Впервые у нее получилось вчера. Эрцог с легкостью это проделывал уже через час занятий, а грифоны и вовсе учатся быстрее кошачьих.

Впрочем, тоже прогресс.

С «м» у саржицы возникли сложности: она смогла нарисовать эту букву, но ни сейчас, ни в прошлые разы не сумела найти на странице. С «а» вышло так же, как и с «р».

Выучил инрикта, удастся выучить и их. Впрочем, с Эрцогом кое-что было в разы проще, и речь не только об языковом барьере с саргами.

Далеко не все звуки, что соответствуют буквам, можно произнести, и в этом состоит главная сложность. Измененная речь имитирует людскую, но, конечно, звери произносят лишь часть человеческих звуков. Люди воспринимают слова целиком из-за работы мозга: он находит в звериных словах привычное и достраивает их в полноценную речь при помощи иллюзии. У чтения есть интересная особенность, для которой не нужен инарис: если в хорошо известном слове изменить несколько букв, если даже поменять местами все буквы, кроме первой и последней, слово все равно воспримется полностью. Проверял на себе.

Эрцог знал легонийский язык на то время, когда Луи стал его обучать. Эти сарги легонийский язык не понимают.

Вскоре саржица снова, после долгих раздумий, нашла на странице букву «р».

Что же, сарги не очень умны, но звери Ориенты когда-то были такими же.

У зверей других материков нет такого опыта, как у ориентских. Они не знали эпохи, когда люди учили бы их столетиями, знакомили с культурой. Только звери Ориенты жили несколько тысяч лет на земле мощного древнего лаохорта. Снова перед глазами как будто вспыхнуло красным, почудилась тяжесть — нематериальная, но все же вдавливающая в землю, в камни. Сдавило живот.

Впрочем, Кайрис тоже очень много лет.

Саржица отошла к еде, а после, закончив с мясом, принялась умываться лапой, как большая неуклюжая кошка, и вылизывать пятнистый мех на боках. То же делали и остальные сарги. Они более чистоплотны, чем псовые, хотя запах от них все-таки идет неважный. Луи отошел в сторону и, тоже умывшись, опустил голову на лапы.

Со временем сарги должны обрести настоящий разум. Однако все-таки для этого мало жить на земле лаохорта. Похоже, само наличие лаохорта лишь дает некий импульс, но главное, все же — общение с человеком. Правда, кошачьи в Ориенте стали очень умны еще до того, как начали полноценно общаться с людьми, так что важна и предрасположенность, ведь до сих пор разные виды отличаются по уму.

Умны и мантикоры Халькара. Псевдозвери, крылатые, как драконы. Разве что не летающие, больше похожие на кошек. К людям они относятся неважно: любопытно, сближались ли они когда-либо с человеком. Халькарцы из наблюдений поняли, что мантикоры — вожаки зверей, и даже признали их отчасти разумными.

Грифоны, которые вместе с людскими разведчиками не так давно посещали Халькар, передавали, что мантикоры осознанно общались между собой. Разумеется, к мантикорам грифоны не подходили слишком близко, и к халькарским людям тоже.

«— А Страж пустыни — это их тирниск, — сказал мелкий и забавно фыркнул на настольную лампу, которую Луи перенес на одну из полок. — Эй, эти люди замучили со своим светом. Тем более их тут сейчас нет, а за окном есть луна. Выключи лампу.

— Ты признался, что мелкий.

— Почему?

— Сам не достаешь до лампы.

Эрцог сразу сделал вид, что он огромный и может дотянуться, хотя не достал бы до нее и на задних лапах. Луи пришлось выключить свет самому.

— Ну вот, — мелкий заметно повеселел и поддел страницу носом. — Теперь и видно отлично, — неважно, на самом деле, и свет лампы удобней лунного, но ладно уж, меховая нелепость. — Он глава мантикор и всех халькарских зверей. Они ему дань таскают. И Риаган Фернейл с ним проиграл битву. Это такой наш предок. Поддержал Нарату Первую — и все проиграл. Мантикор его ударил ядовитым шипом на хвосте. А там самый кусачий яд. Как в нашей Долине.

В книгу он уже не смотрел: закрыл ее лапой.

— Нарата захотела земли Хадиера, ну, как тот лев, с которым папа разбирался, помнишь? Он тоже захотел чужие земли, только там мантикор нет, а жалко, я бы почуял их и откусил бы им хвост.

— Прошу тебя, призаткнись, — Луи наморщил нос. В голове уже становилось жарко.

— И, в общем, Риаган ей помогал. Он хотел стать и халькарским тирниском. Но потом Нарата все проиграла, тирниск тоже, еще и умер потом. Почему пишут, что Нарата сделала правильно? Это она полезла в Халькар, а лезть на чужую территорию нельзя, я бы на свою никого не пустил. Ну, тебя бы пустил.

Луи лег и подобрал под себя лапы. Какая ему территория. Пусть он и дальше считает, что овраг — его личная земля, и гоняет оттуда всяких диких кошек, куниц и камнекрыс.

Нарата лишь хотела укрепить страну, забрав земли, что раньше были отчасти легонийскими. Халькарцы выгнали оттуда предков легонийцев. Но Эрцог, как обычно, замечает свое.

— Все земли кому-то принадлежат. Чтобы выжить, тебе придется отбивать их у других зверей. Если сумеешь, конечно.

— Я возьму ничьи.

— Если там нет келарсов или львов, значит, там нет и подходящей добычи. Подумай еще: там все равно будут жить хищники, которым твое появление не понравится.

— Не только хищникам. Я знаю, что многим не нравлюсь. Да я понял. Все равно будут соперники. Но у меня все равно будет территория. Огромная.

— Не про Ориенту ли говоришь.

Эрцог прищурился.

— А что?

— Не вздумай, — Луи поднялся и потянулся. — Знаешь, насчет Халькара. Все же Легония не совсем прав. Да, Нарата хотела укрепить страну, однако она проиграла и не признала это достойно. Если бы Легония сотрудничал с Халькаром, было бы хорошо. Халькар гораздо ближе, чем тот же Флорент, но они с Легонией друг друга игнорируют. Это неправильно.

— И как это исправить?

Луи усмехнулся. Исправлять он захотел.

Впрочем, ему занятно объяснять разные вещи, хоть он и утомляет. И он порой наталкивает на занятные размышления.

— Если Легония передумает насчет Халькара, тогда легонийцам придется писать в учебниках, что детей неправильно учили, и что поступок Нараты не был однозначно справедливым. Людям сложно в таком признаваться. Халькарцы готовы сотрудничать с Легонией лишь в случае, если его правитель извинится. Легония на это не согласен.

Эрцог слушал, насторожившись.

— Это как с территориями зверей. Я прав, если пойду на чужую, потому что мне тоже надо где-то жить и есть. И правы те, кто ее защищает — им тоже надо жить, — он пригнул уши. — Сложно.

— Не волнуйся, — Луи прикрыл глаза. — Сложные вопросы решают тирниски».

Показалось, будто кто-то укусил за хвост: но на самом деле он всего лишь ударился о камень.

Луи поудобнее разместил голову на лапах.

Спустя несколько дней, восемнадцатого числа, пришло время выдвигаться, и Луи сообщил об этом Этлин. До побережья удалось дойти бы примерно к двадцать пятому.

Этлин вновь вернулась из города, где успешно, по ее словам, продала лекарственные травы и мясо, и теперь следила, сидя на камнях в отдалении, за тем, как саржица-вожак с трудом выводит буквы. На этот раз слово «мох» получилось у нее целиком, правда, едва удавалось узнать букву «м». Закончив, саржица лапой указала на тундровый мох.

Другие сарги обгладывали шерстебыка, принесенного Луи, и их ворчание становилось все более неразборчивым.

Саржица что-то попыталась произнести, переводя взгляд от Луи к Этлин. Затем она сделала к Этлин несколько шагов.

По крайней мере, сарги станут лучше относиться к людям: при этом наверняка не утратят осторожности. А если сарги забудут, как пишутся эти буквы, все равно они сумеют вспомнить навыки, когда начнут обучаться уже у людей.

На самом деле у саргов неплохо развита логика. Кроме того, они спокойны и законопослушны. Любопытно, доводилось ли им когда-либо видеть легонийские буквы, и слышали ли они когда-либо легонийскую речь? Вполне возможно, что они проявляли интерес. Знают ли они об Ориенте?

Когда Луи подошел с бумагой и карандашом к Этлин, саржица двинулась следом и остановилась в паре шагов от человека.

«Вы ведь оживляете и символы, — записал Луи то, что появилось в мыслях. — Простые росчерки. Делаете из них слова, затем образы. Как оживляете и мир».

Этлин спокойно кивнула.

Она малоэмоциональна, и из-за этого с ней не то чтобы приятно, но, по крайней мере, отчасти уютно.

— Слова живые. Иногда хочется оживить много лишних слов.

«Вы первые дали имена всему вокруг. Мы научились давать имена на своих языках, когда получили от вас разум. Вот это животное я назвал шерстебыком».

— Это тамойга.

«Шерстебык».

Саржица настороженно следила за Этлин. Этлин медленно потянулась за листом бумаги, аккуратно на нем вывела несколько букв, затем показала на детскую книжку со щенком. Саржица сама поддела мордой обложку и после долгого осмотра страницы нашла все нарисованные буквы. Затем Этлин произнесла пару звуков из тех, что не могут сказать кошки, и саржица с интересом посмотрела, как Этлин вычертила буквы.

Спустя, казалось, час, она разыскала в книге одну из новых букв.

— Удивил, — проговорила Этлин, и на ее лице действительно обозначилось удивление. — Разве у вас звери учат других зверей человеческим навыкам? Только люди могут такому учить, разве нет?

Всех знакомых зверей, кроме Эрцога, письму и чтению действительно обучали именно люди: впрочем, это просто удобнее. Киоли и Таурана тоже хотелось обучить самому, только они еще слишком мелкие.

«Я уже учил зверей».

Луи ненадолго задремал под ветками, чтобы отдохнуть перед походом. Во время дремоты ощущался и шорох ветвей березового кустарника, и запах саргов: только все было отдаленным. Порой чуть ощутимо мелькал запах Шорис. Не настоящий, сонный: но такой теплый.

Что-то коснулось бока, и Луи приоткрыл глаза. Сонная илллюзия запаха Шорис окончательно развеялась.

Этлин тянула руку, то и дело слегка касаясь бока Луи. Луи опять закрыл глаза, делая вид, что вовсе не просыпался.

Пробудившись, Луи не нашел рядом саргов и Этлин. Пройдя по следам к окраине актария, учуял Этлин, вожака и двух незнакомых людей, затем увидел их всех у одного из домов и притаился. Вожак лежала, пригнув голову, и, когда она встала, один из незнакомых людей что-то поднял с земли. Лист бумаги, судя по всему. Потом он покачал головой и осторожно протянул к саржице руку.

Эти люди все равно не узнают, что саргов обучал ориентский лев. Даже если сарги хорошо разовьют свои навыки, они вряд ли сумеют обо всем сообщить. А если бы и сумели, вряд ли бы им поверили.

Луи, дожидаясь Этлин, прищурил глаза на солнце. Эти звери и вправду многообещающие.

С моллитанскими тоже сложно общаться, и они тоже не доверяют людям, но теперь все больше верится в то, что и их способности удастся исследовать. А затем и развить. Правда, прежде надо встретить Эрцога. Эрцог разбирается в ядах Долины и будет проводником, пусть он того и не захочет.

19 амилта, Скадда

Скадда поднялась повыше, улавливая теплый поток каждым пером. Так здорово, что наконец-то договорились поохотиться. А до учебы еще есть время, тем более и в одиночку часто охотилась до начала занятий. Правда, не на крупную дичь.

Над горизонтом поблескивало пока еще не раскалившееся солнце: а с земли его сейчас не видно. Так здорово наблюдать за солнцем, зная, что для наземных оно еще не встало. Скадда радостно затрещала.

Вместе с Ареном, Амаргоном и Гри Скадда летела над пастбищем, что впереди сменялось степью. Уже заметила в степной дали одинокого коня и пару косуль: а хафенов здесь уже редко встретишь. Скадда махнула крыльями, покинула поток и вырвалась вперед неожиданно легко, но тихий щелкающий клич Арена заставил развернуться.

— Куда? — весело спросил Арен. — Гри, людей не видно?

— Я это не одобряю, но людей не видно, так что вы, по крайней мере, не опозоритесь, — проворчал Гри. Амаргон зевнул и, поймав поток, раскинул против ветра золотисто-рыжие крылья.

А как же охота? Сейчас можно броситься с воздуха разве что на самый край степи: на дикие земли перед оградой пастбища. Но ведь у этой ограды не видно добычи. Или на пастбище пробрались преступники?

— Здорово, мы охотимся на преступников, — обрадовалась Скадда.

— В смысле? — Арен глянул с недоумением. Амаргон опять зевнул, а Гри повел ушами в стороны.

— Ну, раз мы остановились здесь, значит, нам кто-то нужен на пастбище, — и Скадда присмотрелась к стаду.

Здесь, к востоку от Экеры, коров выпасают и днем, и ночью. Сейчас на границе со степью домашних животных охраняют собаки, но их немного.

— Конечно, кто-то нужен, — Арен фыркнул. — Кто-то вкусный. Не глупи.

Скадда недоверчиво взглянула на Арена. Странные какие-то шутки.

— О, убегают, — произнес Гри, и Скадда посмотрела в том же направлении, что и он. Двое телят перескочили ограду и теперь паслись рядом с ней в диких травах. — Мы ни при чем. Сами потеряются теперь, жалко.

— Одичают, ага, — лениво прощелкал Амаргон. — Без нас.

— Хочешь кинуться первой? — предложил, прищурившись, Арен. — Разрешаю.

— До лошади далеко, — неуверенно сказала Скадда.

Они не могут говорить про телят, так не может быть.

— А, если ты такая несмелая, тогда я сам, — и Арен, смеясь, защелкал клювом.

— Но так же нельзя, — вырвалось у Скадды. — Мы не можем охотиться на домашних телят.

И прищурилась: ведь это не всерьез все, разыгрывают. Как же по-другому.

— Сбежавшие телята — уже почти дикие туры, — усмехнулся Арен. — В них проявились гены предков. А раз они хотят жить дикой жизнью, ну что, пускай встречают и опасности.

— Может, и не стоит, — тихо сказал Гри: словно зашуршал, чуть потрескивая, песок на ветру. Арен подгреб крыльями, подлетел к нему и задел его лапой.

— Что-то лень, — сказал Амаргон.

— Поешь — лучше выспишься, — Арен свистнул. — А то будешь просыпаться постоянно. Не лень будет?

— Лень, — согласился Амаргон. — Ладно, участвую. Но только в еде.

— Так не интересно, — возразил Арен. — А если наперегонки?

Они в самом деле не шутят. В горле Скадды нарастало ворчание, а перья на шее бы встопорщились, если бы их не пригибало ветром. Гвардейцы. Из стаи вожака.

— Это не по-грифоньи, — прорычала Скадда. — Я не участвую. И я расскажу.

— Ага, кому? — фыркнул Арен. — Расскажешь Рагнару — решит, что ты просто выслуживаешься, еще и грызанет. Ты же серьезно напортачила с волчонком, — на этих словах он затрещал. — Да твой Рагнар и так все знает.

Как это — Рагнар знает? Он, конечно, не может сам прогнать грифонов из Гвардии, но он ведь точно рассказал бы Тагалу.

Собаки, которых встретила по пути к Леоде, говорили, что грифоны крадут домашних птиц.

— И Тагал тоже знает, — Скадда сильно сжала клюв: будто на шкуре Арена. Выдержит ли этот ненастоящий гвардеец схватку с ученицей Гвардии?

Тагал ведь вожак всех кейнорских гвардейцев: как же он может такое допускать? А он прогнал из Гвардии тех преступников, что прилетели из Палагета, или нет?

Жаль, что Тагала нечасто удается встретить, он постоянно улетает куда-то далеко: разве что пару раз заставала его рядом с ущельем, но он торопился к Венти или спать, поэтому всегда отказывался общаться.

— Я их сам убеждаю, что так нельзя, и уже почти убедил, — негромко сказал Гри.

— Лучше догоняй, — Арен кинулся вниз, а Амаргон тут же сорвался следом за ним и перегнал.

Скадда осталась в воздухе: и взмахнула так, будто крылья могли бы потоком ветра снести всех троих. Конечно, против трех грифонов все равно никаких шансов. Клюв сильно стиснулся.

Арен убивал и расчеркнутых коз. Незаконно.

Амаргон набросился на теленка первым, второй домашний зверь упал под лапами Арена. Гри парил рядом со Скаддой и ничего не говорил, но скоро тоже кинулся вниз. Скадда стала медленно снижаться следом. Просто чтобы услышать, что они еще скажут.

— Я не поддерживаю, — сказал Гри. — И больше чтобы этого не было. Но вдвоем вы это не съедите, а портиться им тоже тут не стоит. Они вкусные, вообще-то.

— Ноги съешь, — сказал Арен, проглотив кусок, вырванный из бока. — Ленивее Амаргона. Скай, ну ты и скучная. Иди, что ли, мяса попробуй, хватит тебе уже.

Лапы, когда Скадда разбегалась, казались деревянными.

Из куста лещины Рагнар вытянул за ногу еще один труп горной козы. Виррсет попытался сам выволочить последний труп, сильно вгрызся в ногу, но только подпортил шкуру и помял пару веток. Рагнар искоса на него взглянул с презрением и легко вытащил козу.

Потом он поглядел с презрением на всю стаю, и это означало, что надо узнать причины смерти по ранам. Даже едва заметным. Скадда выбрала из трех самую крайнюю козу, точнее, козла, чьи рога примяли стебли огневики.

А если этих коз убили грифоны? Для развлечения. И бросили.

Очень хотелось рассказать обо всем Рагнару: но ведь гвардейцы вели себя так открыто, нагло, еще и перед ученицей. Они не боялись, что их разоблачат. Нет, Рагнар точно все знает. А с Тагалом он уже говорил про тех же убитых расчеркнутых коз и про то, что Арен неправильно себя ведет. Все это слышала. Не надо перед ним делать вид, будто раскрыла не что-нибудь, а гвардейское преступление. Он и правда подумает, что лишь решила выслужиться из-за проступка.

К животному, которое выбрала Скадда, наклонился Керсет и пригнул золотисто-коричневые уши. Все, хватит отвлекаться. Скадда дернула головой и почесалась.

— Тут вот ноги подранные, — раздалось негромкое ворчание Кенны.

— Ноги игнорировать, — распорядился Рагнар. То приближались, то отдалялись его быстрые шаги, шуршащие по лесной подстилке. — Их успели обглодать камнекрысы, пока вы сюда тащились.

Скадда пригляделась к мертвому горному козлу. Керсет его тоже рассматривал, но он медленный, можно не беспокоиться. Что тут? Немного крови на шее: козла схватили сзади, ближе к затылку. Шерсть слегка протерта из-за хватки клыков, шкура чуть продралась. Скорее всего, напала кошка: волки хватают за горло только спереди. Есть и следы от когтей на бедрах: зверь набросился, накрыл собой, повалил и сжимал шею, пока не убил.

Убил точно не взрослый лев-самец. Убитый козел скорее размером с келарса или с молодую львицу. А может, напал молодой лев? Рагнар показывал укус льва-подростка: нет, львы все-таки мощнее, даже молодые. Они сильнее прорывают клыками шкуру добычи.

Львица или келарс? Ну, хотя бы не грифон. И хоть бы не опередил никто из грифонов. Скадда, тихо клекоча от нетерпения, тронула шею козла, и с шерсти, чуть подкрашенной кровью, слетела муха. Скадда сильнее надавила лапой.

Сломан позвонок: похоже, все-таки львица.

— Это львица, — сказала Скадда. Лучше сказать неправильно, чем быть неуверенной.

— Львица, — ровным голосом отозвался Рагнар. Он не подтвердил, а просто повторил. Но ведь не ошиблась? — Керсет? Пока ты думаешь, козел гниет.

Поэтому и важно уметь распознавать лишь по виду тел, отчего погибли животные. Волки могут уловить запах нарушителей, но он может исчезнуть до того, как отыщут трупы.

— Зато он внимательно изучает, — вступилась, подойдя, Лирра.

— Помни, что, если он замедлит твоей стае работу, спрос будет с тебя.

— Мне кажется, это самец-келарс, — наконец, решил Керсет. — Он сильно схватил за верх лопаток. Видно, насколько пальцы друг от друга отдалены. Это келарсья лапа.

А, точно, там видны царапины, небольшие, но все-таки заметные, особенно теперь, когда о них сказали. Как только проглядела. Но все-таки это львица, нет никакой особой келарсьей формы лапы, и уж тем более это не определить по царапинам.

— Не вижу ничего келарсьего, и келарсы не ломают позвонки укусом, — возразила Скадда. — Львица. Потому что у львов укус сильнее.

— Здесь водится крупный келарс, — заметил Керсет. Точно, Рагнар о чем-то таком говорил: но вовсе не хочется признавать.

— Крупный келарс может разгрызть позвонки, но это все же львица, — сказал Рагнар. Скадда внимательно вслушалась. — Даже крупному келарсу понадобилось бы много времени, чтобы их сломать, а убийца сжимала шею недолго. Шерсть не так уж сильно протерта. Львицы уступают львам в силе, но мощнее самцов-келарсов, даже если размерами их мельче.

Надо обязательно запомнить.

— Поэтому засчитываю наполовину. Почти что угадано, — сказал Рагнар.

Второго зверя тоже убила львица, а вот третьего, как выяснила Лирра, загрызли волки.

— Никакие не волки, — быстро понял Рагнар. — Наши сородичи постарались.

Как будто камень провалился в горло.

— Маскируют под укусы волков, — добавил Рагнар, поддев лапой голову козы. — Позвоночник не сломан, хватали за ноги, за нос, и удерживали. Вот только волки по-другому не убьют, а грифон может быстро убить с воздуха. Сам способ охоты — развлечение. Скадда, Керсет, сюда.

Скадда подбежала первой и присмотрелась.

— Отличия увидите, или зрение у вас медузье? — спросил Рагнар.

Не очень сильно сдавленные ноги, шерсть почти не стертая: но есть кровь.

— Шкуру очень быстро прорвали, будто клювом, а не клыками. А еще они не порвали сухожилия. Просто кусали где придется.

— Да, охотились большие неучи, чем вы, — отозвался Рагнар. — Даже не изучили азов волчьей охоты. Простейшие вещи о строении тела не выяснили, не знали, где сухожилия. Думали, волки просто так кусают ноги.

Не грифоны, а какие-то огромные нимлинги.

— А почему они маскируют? — поинтересовалась Скадда. — Гвардейцы же легко все определяют.

— Это я легко определяю.

Рагнар прошелся мимо трупа, поставил лапу на рогатую голову и добавил:

— Важнейшие артерии?

Рыжая Арада показала, где они проходят, быстрее всех: правда, в некоторых ошиблась. А потом Нивир показывал кости, Скадда продолжила. Четверо грифонов, что стали учениками позже всех, тоже хорошо все запомнили: а еще Рагнар уже допустил их к испытанию, с воздуха они бьют отлично.

Еще отлично, что никто из них не оказался быстрее Скадды.

— Среди грифонов, оказывается, столько нарушителей, — пощелкивая клювом, проворчала Скадда.

— Ну, поменьше, чем среди других видов, — сказала Лирра. — А ты думала, мы что, совсем не нарушаем? Это в Гахарите нет грифонов-преступников, а здесь — есть.

Затем Рагнар направился вверх по склону горы, а Скадда вместе с остальными поспешила за ним. Прошли мимо водопада, чей негромкий шорох напомнил голос Гри: Скадда на него заворчала. Рагнар завел в пещеры, и потом все ученики там бродили, пригибаясь, пытаясь пролезть в лазы, или, наоборот, запоминая от Рагнара, когда надо уйти и не лезть, чтобы не сломать перья. В пещерах было прохладно и влажно: но грифоны никогда не промокают.

В самой широкой пещере чуть-чуть летали по очереди. Приходилось быстро и сильно взмахивать, и Скадда пару раз едва не ударилась о потолок, а потом, отдыхая, вспомнила, как Тагал летал в пещере в день, когда видела его в последний раз перед болезнью. В горле опять ощутился ком, и захотелось рычать. Тагал, конечно, не может быть нарушителем. Но почему он ничего не делает с этими недогвардейцами?

Рядом с Экерой меньше преступности, чем где-либо. Наверное, поэтому гвардейцы тут и расслабились. Некоторые сами стали преступниками.

Рагнар за всеми очень внимательно следил. Одному из недавно допущенной четверки он командовал не летать высоко, но грифон все равно очень сильно поднялся, повредил маховые перья и молча покинул пещеру. Теперь он больше не придет на занятия: как и Четта. Только насчет Четты было обидно, а с этим совсем не общалась.

— Виррсет, твоя стая — в Тарлент. Лирра — в Таосу, — скомандовал Рагнар, как только вышли под небо. — Завтра чтобы вернулись к закату. Сейчас расскажу, что передать.

Лапы из серебристо-белых сделались бурыми от грязи, и Скадда, слушая Рагнара, попыталась их почистить, но только запачкала клюв.

Таоса. До нее больше пятисот километров: как здорово. И эти пятьсот километров удастся пролететь меньше, чем за день. Дважды подряд. Все тревоги насчет ненастоящих гвардейцев тут же исчезли. Сейчас все равно ничего не выяснить, это получится только по возвращении. Главное, что сейчас есть интересное задание, и что удастся стать самой настоящей гвардеицей.

Холмы постепенно становились более яркими, золотистыми вместо желтых, с рыжеватым отливом, с синими тенями. Злаки, что отличаются по оттенку, стали более близки в окраске, и их теперь стало удобнее различать по пушистости кисточек, по форме зерен и листьев.

Это помогает в полете. Ведь одни виды растут на глине, другие — на черноземе, а в переходах между почвами возникают отличные потоки.

— Отдыхаем, — сказала Лирра и начала снижаться по кругу. Но солнце еще даже не село, даже с земли его было бы видно, а в крыльях почти не тянуло.

— Не надо сейчас отдыхать, — возразила Скадда: правда, тоже пришлось снижаться, чтобы Лирра услышала, а то ветер дул очень сильно.

— Опять переусердствуешь.

— Я умею распределять силы, — заворчала Скадда. — И я не устала.

Отдыхать теперь требуется меньше, и это нормально. Это и Рагнар подтверждает.

— Керсет устал.

Лирра показала клювом в его сторону: а Керсет быстро обогнал ее, снижаясь. Вообще-то в таком случае стыдно обгонять.

— Гвардейцы должны терпеть и не подстраиваться под слабых.

— Мы еще не на гвардейских заданиях, — сказала Лирра. — И мы вместе поможем Керсету стать выносливее. Время у нас есть. Он долго терпел. И, между прочим, брал пример с тебя, но у его сил есть предел, и у наших с тобой тоже. Скай, на этом все. Мы команда все-таки.

Брал пример? Раз так, то еще ладно. Скадда весело свистнула Керсету и стала снижаться.

Мятно-зеленые здания Тао́сы скользили под крыльями. Над городом серые облака то накрывали утреннее солнце, как лохматые лапы ловят добычу, то выпускали и снова догоняли. Дождь начинался и сразу переставал, а вдалеке радуга расцвечивала небо.

В Таосе много озер и прудов, и из-за них тут очень легко ориентироватьсяНазвания пока не известны, так что надо придумать их для себя. Озеро-треугольник, озеро-олений след, корявое озеро, озеро-чайка.

— Что ты там нашла? — прощелкала Лирра. — И мы вообще-то стая, не забывай.

Скадда фыркнула и назвала ей озера. Как раз у одного из них Лирра увидела волков: они оказались гвардейцами, и им все удалось передать. А еще удалось обогнать Лирру, но она нарочно летела медленно, так что это не считалось.

Потом чуть-чуть побродили по городу. Когда свернули в один из дворов, увидели на стенах зданий рисунки: люди изобразили пейзаж с горами, звездное небо, водопад, все очень симпатичное и похожее на настоящее. Керсет подходил к каждому рисунку, трогал лапой. Лирра глядела без интереса, но все равно задержалась рядом с картинами.

— Почему ты смотришь, если не интересно? — спросила Скадда.

— Это может быть важным, а не все важное интересно, — ответила Лирра. — Картины плоские, скучно трогать. Если встать сбоку, все искажается. Скульптуры лучше.

Потом она взлетела и позвала Скадду с Керсетом.

— Вот я всегда зову, когда вижу интересное, — заметила она, посмотрев на Скадду. — Смотрите на олений след.

Там проходили гонки моторных лодок. У каждой выделялись цветные отметины на боках: у кого красные, у кого синие, фиолетовые, салатовые. Скадда, наблюдая, кружила в восходящих потоках. Больше всех понравилась лодка с синими полосками, красивый цвет.

— Синяя победит, — заявила Скадда, подлетая к Лирре.

— Моя — салатовая, — сказала Лирра. Выбрала цвет своих глаз.

Керсет выбрал все сразу.

— Так нельзя и не интересно, — заметила Скадда.

— Ну если мне все нравятся, что же тогда, — ответил Керсет.

Вперед сразу вырвалась желтая, и Скадда вместе с Лиррой долго на нее трещала и топорщила перья. Потом Скадда заметила еще одного грифона, наблюдавшего с крыши, и чуть не забыла сказать о нем Лирре: но все-таки сначала сказала и уже потом направилась к незнакомцу. Золотистому с серебряно-серыми глазами, симпатичному.

На Скадду он посмотрел с любопытством, оживился, а пока знакомились, постоянно ходил вокруг Скадды. Сразу стало теплее внутри. Оказалось, что этот грифон тоже обучается у гвардейца: и тоже следит за лодками. Он выбрал себе красную.

Раньше не встречала учеников из других стай. Рагнар всегда договаривается с другими наставниками, чтобы стаи не мешали друг другу.

Грифон иногда пушился перед Скаддой, показывал изнанку крыльев, подскакивал: правда, тут же старался выглядеть спокойным. Еще не видела, как ухаживают грифоны. Ученикам приходится этого не показывать. Аддар и Заррана долго дружили, когда оба учились у Рагнара, и им этого было не нужно, а с негвардейскими грифонами Скадда встречалась не очень часто, и уж тем более не сталкивалась с теми, кому бы понравилась.

— Не пушись, — сказала Скадда и нахохлилась.

А когда победила фиолетовая лодка — синяя пришла последней, жалко — и пришлось лететь, то новый знакомый направился к автовокзалу.

Скадда переглянулась с Лиррой, затем с Керсетом: и вместе полетели туда же. Зачем грифону автовокзал? Решил нарушить?

Золотистый грифон пролетел над вокзалом, пронесся над маленьким актарием и улетел в степь, и Скадда уже хотела разворачиваться, когда зверь вдалеке спикировал, взлетел с молодым зайцем, прижал его к себе лапами и опять полетел к вокзалу. Пришлось опуститься на крышу и лечь. А то еще заметит.

Грифон приземлился перед зданием вокзала, вошел внутрь с добычей, а потом показался у выхода на платформы. Уже без зайца. Скадда, Лирра и Керсет приземлились рядом с ним, недовольно ворча.

— Наверное, вместе поедем, — весело сказал грифон. — А вы что, еще не заплатили?

Виррсет так тоже поступал, но это было один раз, и ему было стыдно, а этот даже не скрывает.

— Это не по правилам, — взъерошилась Скадда. Лирра хмуро отвела уши назад.

— Твой наставник знает? — добавил Керсет.

— Конечно, — он затрещал с непониманием. — А что? Вы от Рагнара? Ого. Не повезло, — и грифон направился к подъехавшему автобусу.

Скадда ворчала и топорщилась, глядя ему вслед. И что, он сможет стать гвардейцем?

Но ведь Арен же как-то им стал. Наверное, Лорван помог Арену вступить в Гвардию: ведь Арен из его рода. Лорван, наверное, хотел сделать вид, что его род очень достойный и замечательный, раз в нем часто встречаются гвардейцы.

Разве так можно?

— Ага, — сказала Четта, ложась на сарнатку. Всегда она мнет все самое симпатичное, и, если бы оказалась дома у людей, сдернула бы занавески и на них легла. А сарнатка как раз сейчас зацветает второй раз, у нее золотистые цветы с голубой каймой. — Я могла бы учиться у кого-то другого, и меня бы оставили ученицей даже с поломанными перьями.

— Оставить нечестно, — Скадда спихнула Четту с сарнатки, а Четта клацнула клювом. — Но тебе должны дать еще один шанс.

Четта вскочила и встряхнулась.

— Бегаем? Или сил уже нет? Давай вон до той пещеры.

Скадда фыркнула. Да, только что прилетела из Таосы, но все-таки уже отдохнула и все рассказала Рагнару, и съела рыбу.

Четта тут же опередила, и Скадда, ворча и пощелкивая клювом, все пыталась ее догнать, но так и не смогла. Когда Скадда подбегала к пещере, Четта, дожидаясь, смотрела куда-то вдаль и подергивала длинными ушами. Сейчас она очень напоминала Рагнара.

— Ты здорово бегаешь, — сказала Скадда.

Взгляд Четты стал совсем жестким, рагнаровским.

— Ага, осталось только вступить в стадо муфлонов.

— Ты выносливая, а это важно и для полета.

Четта быстро повалила Скадду, и от нее было интересно отбиваться, пихать ее лапами, ударять крыльями. Четта, правда, крыльями не била, и, когда Скадда случайно попала ей по крылу, Четта быстро отскочила.

Скадда поднялась, отряхнулась от хвоинок и присмотрелась к бурым, с крапинами, крыльям Четты. Два маховых пера, самых длинных, уже выросли, а третье только начинало отрастать. Но виднелось еще несколько сломанных: до них очередь в линьке дойдет потом. Все закончится только в середине зимы.

— Ты куда-нибудь выбираешься? — спросила Скадда.

— На лапах не интересно, да и полдня добираться туда, где я оказывалась за минуты, не очень-то здорово.

— Это более здорово, чем сидеть тут и нигде не бывать, — возразила Скадда. — А случается еще обиднее: совсем не летать по два-три месяца подряд, когда у тебя здоровые нормальные крылья. У меня так было зимой в Гахарите. Зимой я там летала только в оттепель.

Четта подняла уши.

— Тебе потом было трудно.

— Ну да, крылья сначала ломило после зимы, но потом я летала так же здорово, — заверила Скадда. — Давай к еще одной моей подруге. Она живет тут недалеко, на морском берегу. Ты добежишь точно быстрее всяких глупых муфлонов.

— Они не глупые, просто они не такие, как мы, — Четта встопорщилась. — В чем-то у них можно и поучиться. Они находчивые, умеют выживать. Кстати, в детстве я бегала за ними наперегонки, хотела стать такой же быстрой.

— Твоим отцом был Рагнар, а ты училась у муфлонов? — Скадда усмехнулась. — А Рагнар знает? И он хотел, чтобы ты стала гвардеицей, или ты выбрала сама?

— Он меня вообще-то отговаривал, но все равно тренировал, чтобы я не была слабой мелочью.

Папа, Риад, в последние дни жизни тоже почти отговаривал. Знал, что гвардейцы много нарушают.

На берег и правда пришли очень быстро, успели к закату.

— А еще я однажды летала над морем, — сказала Скадда, когда Четта нехотя познакомилась с Шилли и перекусила крабами.

Четта поглядела на Скадду с интересом. Теперь, поев крабов, она стала смотреть живее и чаще расправлять пятнистые крылья.

Обязательно нужно полетать. Силы еще есть. И нужно показать, какими должны быть настоящие гвардейцы.

— И сейчас покажу, как я это делала, — добавила Скадда. — Но сначала съем краба.

— Станешь тяжелой, — усмехнулась Шилли. — В полете над морем важна каждая мелочь. А слушай, Четта, тебе не станет грустнее?

— Чего вдруг, — проворчала Четта. От Шилли она держалась в стороне. — Я и так знаю, что Скадда хорошо летает. Я запомню приемы полета над морем и потом повторю.

Ее клюв стукнул по крабьему панцирю, потом еще раз, и проломил его. Скадда тоже разгрызла краба, съела, а потом разбежалась.

Море раскинулось впереди и по бокам, огромное, даже почти безграничное, сине-сияющее, с зеленоватым, с бирюзовым, с темно-синими разводами. Солнце сверкало сбоку: оно уже заходило. Сильный ветер бил по морде, как невидимая мощная лапа, и вырывал пушинки.

Удар крыльями, еще удар. Относит назад. Появляется ломота в мышцах.

Скадда подгребла сильнее, продвинулась чуть дальше. Хлопок, новый хлопок по воздуху: все равно относит, и сложно вдохнуть. На шею и грудь словно насыпали камней. Взмах, удар по ветру, по этому морскому сопернику. Как будто только он и его морские птицы имеют право летать над морем, больше никто.

Позади предупреждающе крикнули Четта и Шилли, но обе резко замолчали, словно им помешали. Не до них. И нечего предостерегать, все нормально. Если боятся, пускай не смотрят. Ломота исчезала, в крыльях появлялась новая сила. Удар.

Ниже порхали крылатые рыбы-юнкамы, а в море сжимали и расправляли куполы голубые и розовые медузы, похожие на полупрозрачные грибы. Выпрыгнула и нырнула серебристая рыба.

Опять отталкивает ветер: зато и взмахи становятся сильнее. Главное — как следует подраться с ветром и дать ему понять, что здесь должны летать не только юнкамы и вот эти белые крикучие чайки.

В крылья вернулась легкая боль, будто напряглась каждая кость.

— Дурацкая грифоница, — раздался позади голос Рагнара.

Скадда повернула голову: и сразу воздушный поток закрутил, бросил в сторону. Успела сильнее расправить крылья и взлететь по ветру.

Рагнар остановился на берегу: уши он прижал к голове и, казалось, встопорщил совершенно все перья на шее. Шилли и Четта стояли рядом с ним, поглядывая то на него, то на Скадду.

Скадда поднялась еще чуть выше, сделала круг и скоро опустилась на песок рядом с Рагнаром. Уже летала над морем под его присмотром, но не звать же его каждый раз, когда захочется так полетать. Была не одна, летала совсем близко к берегу. Подумаешь.

Желтая лапа метнулась к морде, и от удара перехватило дыхание, как от порыва сильного ветра.

— Взлетай — и обратно, — прорычал Рагнар. — За самодеятельность сейчас покажешь, чего добилась. Иначе все это пустая трата времени и сил. А если еще и в море тебя швырнет?

— Я хорошо плаваю, — сказала Скадда и встряхнулась. Морда казалась тяжелой и горела.

— Особенно после того как швырнет в воду с большой высоты, да?

Скадда снова поднялась в воздух. Надо обязательно все ему показать: может, Рагнар даже поручит летать над морем, как поручил общаться с алдасарами.

Надводные вихри сначала несли вперед, затем бросили в сторону и вниз: и Скадда подгребла крыльями, едва удержалась. Затем попыталась взмыть повыше.

Вихрь потащил обратно к суше. Скадда опустилась к воде, еще раз взмахнула и едва не задела море. Брызги от волны попали на морду: зато она немного остыла, и боль почти прошла.

Чем дальше, тем больше волн. Но берег еще совсем близко.

Новый вихрь закрутил, и крылья ударили, но не смогли поднять Скадду, а вода метнулась вперед, захлестнула. Перед глазами все стало размытым, зеленоватым, в ушах бурляще зашумело, и соленая горечь хлынула в ноздри, защипала в клюве, в горле.

Скадда ударила лапами и подтолкнула себя вверх.

Впереди разлилось сине-голубое небо. Каменистый берег был рядом: и там дожидались грифоны. Ну вот, не доказала им: но это значит, что надо больше учиться летать над морем. Скадда поплыла вперед, а волны подталкивали, иногда плескали на голову. Плохо, что по волнам не разбежаться.

Наконец, лапы коснулись камней на дне и скользких водорослей, в стороны метнулись рыбы. Скадда взобралась на берег, встряхнулась, разбежалась и опять расправила крылья.

— Дурацкая, — повторил Рагнар. — И упорная. Никакого моря.

Скадда остановилась. А в груди перехватывало от восторга: какое же это море огромное. Нет, над ним обязательно нужно летать, но когда рядом точно не будет Рагнара.

— Такие высоко летают, — продолжал Рагнар. — Расшибаются на высоте о скалы и там гниют. Шилли, так что там Арен?

— Он опять охотился на домашних, — ответила Шилли. — Он при мне об этом говорил с друзьями.

Добавить, или нет? Нет, Рагнар точно решит, что просто решила выслужиться, особенно после этого полета над морем. Тем более Шилли ему и так все подтвердила.

Рагнар негромко щелкнул клювом. Четта просто молча смотрела на Рагнара, а он прошел мимо нее. И, когда Рагнар уже разбегался, Скадда сказала:

— Четта до сих пор тренируется, и очень здорово. Она бегает лучше меня.

— То, что ты медленнее — твой недостаток, а не ее достижение, — но он все-таки остановился. Четта так и смотрела на Рагнара.

— Она лучшая в команде, всегда такой была, — добавила Скадда. — А если ей дать второй шанс? Она же заслуживает, — очень хотелось рассказать и про чужого ученика, но это точно прозвучало бы как оправдание.

Рагнар резко развернулся. Его шкура выглядела совсем блеклой, солнце уже ушло.

— Правила есть правила, как бы кто их ни игнорировал.

— И я соблюдаю правила, — сказала Четта.

Рагнар улетел, Четта ушла, а Скадда в этот раз заночевала в кустарниках недалеко от моря.

— Опять будешь отлынивать и общаться с алдасарами, — сказала Лирра и, пройдя рядом по краю скалы, прихватила ухо Скадды.

— Опять пообщаешься с дохлыми козами, — откликнулась Скадда.

Лирра шутливо взъерошилась.

— Передай им привет и еще — что я бы их съела, будь они поживее, — добавила Скадда и стала чистить черные перья от белых разводов морской соли. А потом снялась со скалы, как только Рагнар подал знак.

Ни в коем случае нельзя падать в море. Рагнар обязательно увидит эти разводы, а с хвоста, например, их не счистить клювом. Придется долго мокнуть в озере или в речке.

Над лесом Скадда пронеслась очень быстро, а над актарием перешла с искаженного парения на обычное и начала ловить термики, что поднимались от крыш. Все улицы актария Раткела давно знакомы, и улицы Экеры тем более: даже с земли на них легко ориентироваться. И как только ориентируются люди? Они ведь не чувствуют сторон света, постоянно их сверяют по солнцу, и уж тем более не запоминают ощущения Веннты. Да, есть карты, но все равно это очень неудобно.

Алдасары встретились со Скаддой в актарии: они стояли на остановке, под кедром, который так низко опустил свои ветви, что можно было тронуть их лапой. Кедров в Кейноре мало, все завезли из южной Алеарты, и у них забавные голубоватые шишки, торчащие, будто уши, уловившие что-то важное.

По пути к лесу алдасары обсуждали, будет ли Легония сотрудничать с Гартией: ведь с Флорентом у Легонии теперь сложности.

А Дайгел чуть-чуть общался с гартийцами. Недавно они опять посещали льету Алеарту: конечно, им совсем доверять нельзя, гартийцы ничуть не уважают животных. Но обязательно бы посмотрела на этих людей.

Как сказали алдасары, островной Империи-Флоренту совсем не понравилось отделение Кейнора. Флорент называет кейнорцев бунтовщиками и ни за что с Кейнором не будет дружить. Правда, флорентцы все-таки не забрали из Кейнора своих студентов.

Скоро Скадда привела алдасаров в лес. Далганг, оказавшись под кронами сосен, осмотрелся и осторожно поддел ботинком обломанную ветку, а Сагет, достав кулек из сумки, высыпал немного семян.

— Решил помочь белкам с жилплощадью и лес посадить, или отчего так? — спросила Олла.

— Это семена тонтии, они зеленохвосткам нравятся, — ответил Сагет. — Прочитал.

— Видели бы наши в Кайрис, чем мы тут занимаемся, — Далганг, хмурясь, разглядывая ствол дуба, увитый плющом. Одним из листьев плюща оказалась лягушка-плющевица: она спрыгнула со ствола на землю и умчалась, а Далганг отступил от дуба подальше.

— Я тут себя прямо как дома чувствую, — пробормотал он. — Сестра временно у меня живет и весь дом заставила ненужной зеленью, не пройти.

Шли долго, и по пути Сагет Оталинг подкармливал белок. Он положил кусок нанкасы ежу, который забыл уснуть днем, и постоянно расправлял листья, если ветки куда-то упирались и листы на них сминались. Далганг часто отряхивался от хвои и листьев, то и дело проверял, нет ли на нем насекомых, и Скадда подтверждала, что нет: странный, они же такие интересные. Еще он старался не соприкасаться с кустарниками и постоянно чистил подошвы камнями. В лесу его заинтересовали только змеи, за одной Далганг следил очень долго: это была серо-зеленоватая кошачья змея с черными и красноватыми пятнами, вообще-то обычно не опасная, но, если ест ядовитых жаб, у нее наполняются ядовитые железы. Лучше не трогать. Скадда предупреждающе щелкнула клювом.

Когда людей стали окружать волки-гвардейцы, Далганг и Олла тут же замерли на месте. Сагет Оталинг не заметил волков, он отвлекся на харзу, которой предлагал кусок нанкасы.

Скадда заворчала на алдасаров, и они постарались сделать лица поспокойнее. Харза при виде волков кинулась на дерево, и только тогда Сагет обернулся.

Феркас привел большую часть стаи, а вот Ерта не пришла.

— Вот что, — прорычал Феркас. — Ты им сейчас передашь все наши слова, а не как в прошлый раз. А если нет — передам Рагнару, что обязанности ты выполняешь не очень-то, не даешь пообщаться как следует. И стану огрызаться на алдасаров, а не разговаривать с ними.

В тот раз волки сказали, что алдасары убивают их сородичей в Кайрис.

Надо быть настоящей гвардеицей и никаких трудностей не бояться, будь то сильный ветер или такие разговоры. Скадда насторожила уши.

— Пусть скажут, правда ли они убивают волков, — прорычал Феркас. — Правда ли не общаются с ними, не развивают, не знакомят с культурой. А к нам пришли просто чтобы втереться в доверие. И пусть ответят, правда ли, что волков и саргов в Кайрис осталось мало. Правду мы все равно узнаем.

— А вы хотите отправиться в Кайрис? — поинтересовалась Скадда. — Я тоже хочу.

— Кто знает. Людям можно, а нам нет?

— Кейнорцам сейчас тоже почти невозможно попасть в Кайрис, это рискованно.

— Мне это не интересно.

А когда рядом положили вещи для письма, Скадда вывела на бумаге все, о чем спрашивал Феркас. Волк стоял рядом и отслеживал, скалясь. Казалось, его слюна вот-вот попадет на листок.

«Они не злятся», — добавила Скадда, но Феркас огрызнулся:

— Без выдумок.

Сагет наклонился и снова сунул кусок нанкасы харзе, чья черная мордочка высунулась из кустов. Харза не взяла, тогда Сагет Оталинг взял записи, а Скадда замерла, подняв лапу.

Ничего страшного. Сказала только правду.

Алдасарских пилотов, дипломатов, в конце концов, направила сюда сама правительница Кайрис. Если с людьми они могут налаживать отношения, то для зверей найдут ведь нужные слова?

— Волков у нас в самом деле немного, — начал Сагет, — но это из-за природных условий. Для волков в Кайрис слишком холодно. Мы, как приехали, много рассказали кайрисцам о разумности ориентских зверей.

Волки недоверчиво скалились. Волчица Ласурра начала рычать:

— Кайрисцы к ним вот прислушались сразу? Изменили многовековым привычкам убивать волков? А алдасары, которых было меньше, прямо-таки не поддались традициям местных жителей? Между прочим, более удобным для людей? Пиши давай.

Как со щенком. Скадда чуть не щелкнула на нее клювом: но они все-таки старше, и они гвардейцы.

Гвардейцы тут не из лучших. Даже грифоны. Но, раз в Гвардии есть нарушители, значит, так интереснее. Нарушителей в любом случае меньше, чем нормальных. Трудностей бояться не стоит. Вот. С ними получится разобраться.

Скадда дернула ушами, будто прогоняя насекомых. Лапу засаднило, Скадда вырвала клеща, которого раньше не заметила, и быстро принялась записывать. Правда, вкратце.

— В точности, — огрызнулась волчица.

— Тогда я слишком долго буду писать, — возразила Скадда. — Я сокращаю. Иначе вам придется очень долго стоять рядом с алдасарами.

Волчица больше не мешала, разве что низким сердитым ворчанием на одной ноте, а Олла, получив запись, ответила:

— Кайрисцы природу все-таки тоже уважают, хотя и не могут так общаться с животными, как кейнорцы. Но они давно подружились со скавалжами, это птицы такие большие, хищные. Кайрицы их лечат, кормят. Мы еще научили кайрисцев лечить тархонгов. Этих зверей они особо уважают, потому что сущность их народа приняла облик тархонжицы.

Еще она рассказала, что алдасары хотели помогать и волкам, но волки Кайрис оказались малоразумны. Они иногда убивают людей, крадут домашних животных. Олла признала, что алдасары иногда стреляют в волков, но только для защиты. И никогда не берут у них шкуры для шуб, и у саргов тоже. А вот кайрисцы раньше брали.

— Ценить природу мы не разучились, просто в Кайрис мы будто попали в Ориенту, какой она была столетиями назад, — закончила Олла. — Но в той древней Ориенте наши предки все-таки сдружились с животными.

— Вы у себя в Гвардии учите историю, — вступил Далганг. — Так что должны знать — когда легонийцы пришли в Ориенту, им приходилось убивать зверей для самообороны. А что мы не приучали волков к культуре — нам сначала надо было выжить. Сохранить эту свою культуру. Мы там строили страну, и нам, да, честно, было не до вас… не до вашего развития. А вам было бы дело до людей или до, скажем, оленей, если бы вас выселили на северный полюс? Нет, вы бы рыли логова, растили детенышей и старались не поцапаться с местными волками.

Сагет Оталинг наконец-то скормил харзе кусок нанкасы, отряхнул руки, поднялся и добавил:

— А еще для нас пятьдесят лет — это меньше, чем для вас. У нас до сих пор живы те, кто эмигрировал в молодости. Это для вас прошло слишком много времени. Достаточно, чтобы научиться читать и писать, чтобы сменились поколения. У нас даже не все знают, что среди вас распространено письмо и чтение. Особенно те, кто живут в глубинке.

«Они хотят побывать в Кайрис», — записала Скадда. Волчица огрызнулась над ухом, но Скадда все равно отдала этот листок Олле.

— А что, я сказала правду, — отметила Скадда.

— Побывайте, — кивнула Олла. — Мы бы вас отвезли, когда получится, серьезно.

— Пусть расскажут про тархонгов, — раздался голос Феркаса. — Раз они их лечат.

Олла и Сагет рассказали, как зимой их подкармливают, как дают им соль. А еще описали повадки тархонгов.

— Самки мощнее и выше, дерутся копытами, рога у них не для боя, а для красоты: огромные, ветвистые и легкие, — говорил Сагет Оталинг. — Рога самцов тяжелее и короче. Во время гона самцы дерутся рогами, а самки ими привлекают, и часто тархонжицу выбирают за красоту и величину рогов. Но и самки показывают силу — для выбора это важно. Гоняют, например, саргов.

— В первое время детеныша растит мать, а как он подрастает, находит отца и с ним бродит по пустошам, — продолжила Олла. — Тархонги постоянно бродят, будто выискивают что-то новое, вот кайрисцы и говорят, что на них похожи. Что им всегда недоставало знаний, всегда хотелось что-то найти.

— Я как-то потерял ненужный нож, которым с женой на свадьбе менялся, — вступил Далганг. — Все обыскал, от жены скрывал, потом ее все-таки привлек к поискам. Она сказала, что это ерунда, искать не стала, мы чуть не развелись.

Сагет и Олла молча на него взглянули.

— Вообще не в тему получилось, — сказал Сагет.

Волки все еще смотрят так, будто пытаются найти способ оправдать охоту на людей. И алдасары, хотя и ведут себя дружелюбно, все равно напряженные. Олла крутит пуговицу рубашки, Далганг теребит ремешок сумки. Сагет, наверное, хочет накормить всех птиц и ежей, чтобы отвлечься от волнения.

На самом деле Далганг правильно сделал, что сказал про эту традицию. Скадда вскинула уши. Возникла идея.

— Они странные, — сказала Скадда.

— Ненужные, — проворчала волчица.

— Все люди странные, — добавила Скадда. — Например, зачем нужны их ритуалы? Обмениваться оружием со своей парой, придавать этому смысл? Рассказывать стихи тому или той, кто тебе нравится, водить в кино?

— Люди горазды придумывать ерунду, — рявкнул Феркас. — Как и оправдания.

— Это у них, наверное, взамен природного, — сказала Скадда. — Мы ведь тоже много всего делаем перед тем, как, например, создать пару. Мы показываем силу и скорость, ставим метки, как-нибудь призывно кричим, — ну, крикам, конечно, надо учиться, неудачный пример. — Птицы делают красивые гнезда. Это все у нас природное. А у людей нет нюха, они не могут состязаться в силе и выносливости, потому что это для них не главное. В уме состязаться сложно, его трудно оценить. Если гнездо красивое, оно для всех птиц красивое, а если у человека красивый дом, то он красивый только для некоторых людей. Потому что люди все разные, с разными умениями. Получается, у человека нет никаких природных способов, чтобы найти себе пару.

Волки слушали, приглушенно ворча.

— Но у людей есть творчество, и люди придумывают свои способы, — продолжала Скадда. — Но если у каждого они свои, как тогда люди друг друга поймут? Наверное, для этого каждому народу и нужны традиции, ритуалы. Чтобы люди друг друга лучше понимали.

Ворчание волков стало тише.

— Чего ты там говоришь-то? — спросила Олла, наклонившись к Скадде. — А то вдруг нас ругаешь?

Скадда качнула головой и тихо свистнула.

— Ты-то откуда это взяла? — оскалился Феркас. — Сама человек, что ли? Перьев для этого многовато.

— Я жила с человеком почти три года, — ответила Скадда.

— Ну а теперь все это напиши. Кратко, — оскалилась волчица. — Посмотрим, что люди скажут на этот счет.

Скадда записала, и под конец уже пришлось мельчить, но все-таки на лист бумаги вместились все нужные слова. Олла, прочитав, улыбнулась.

— Видимо, верно, — проворчал Феркас. — Она по-настоящему радостная. Наконец-то не выглядит так, будто сейчас пристрелит.

«Не надо себя вести так, будто в опасности, — добавила Скадда, когда рядом положили новый листок. — Много раз говорю».

— А мы можем и книжку вам дать почитать, раз умеете, — весело, но все-таки немного нервно сказала Олла. — Как раз от нашего писателя, про то, как вылечили больного саржонка и вернули в стаю.

— Неправдоподобно, — ответил Феркас. — Прочту. Лишь чтобы улучшить знание легонийского.

Подняв уши, Скадда весело глянула на алдасаров, а затем записала волчьи слова.

— Спроси у них, правда ли они быстро связываются с Кейнором, — добавил Феркас. — И почему Кейнор до сих пор живой. Кейнор был совсем молодым, когда его победили. Почему он не погиб? От нас что-то скрывают?

Вообще-то и правда быстро связываются.

— Да, он был молодым, и Легония легко его мог подавить, — пояснил Сагет. — Но у нас любовь к свободе — черта менталитета. Наша независимость неплохо усилила лаохорта. А победили нас так, что это вызвало огромный всплеск эмоций по всему Кейнору и отразилось на лаохорте. Нас это поражение к нему еще больше привязало, высылка тоже. Кейнор из-за силы духа и тяги к свободе стал мощным, вот и ушел из-под власти Легонии.

Волки хоть и скалились, но слушали. И Скадда тоже слушала: очень внимательно.

Рагнар закончил уроки пораньше, чем обычно.

— Я на Чантар, — сообщил он. — Там будет собрание. Вы мне не нужны.

К тирниску? Интересно, из-за чего? Когда Рагнар взлетел, Скадда скоро поднялась в воздух следом, и послышался голос Лирры:

— Все расскажи команде.

— У меня ленивая команда, — отозвалась Скадда, лишь слегка развернув уши в ее сторону. Рагнар быстро удалялся.

— Я утром оббегала весь склон горы и хочу