— Я его выследил, — сообщил Эрцог. — Сам разыщу.

Папа — огромный, серый в полумраке — наклонил голову и прищурил глаза, а Эрцог поежился от холода и побежал от ступенек лестницы вслед за львиным запахом: травянисто-теплым, взрослым, похожим на папин.

Двери в коридоре оказались деревянными — люди решили, что здесь слишком много камня, наверное. Ни одна не открывалась. Львом пахло все сильней, и, наконец, Эрцог пришел по следу в огромную пещеру — точнее, комнату — без двери.

Луи оказался меньше папы, но все равно намного крупнее Эрцога, и уже с мохнатой шеей. Он сидел и рассматривал рисунок на стене, похожий на птичий силуэт и выложенный из мелких камней. Когда Эрцог приблизился, Луи принюхался, а потом пошел навстречу.

Мех на загривке у Эрцога встал дыбом, лапы замерзли. Эрцог прижал уши — правда, сразу повел ими вверх. Нечего тут опасаться. Уже и харзы не страшные, и лесные коты.

Луи наклонил голову, и к носу прислонился чужой холодный нос. А вот коты не хотели знакомиться, поэтому Эрцог их и прогнал.

Все-таки запах Луи гораздо слабей, чем папин. Нет, это не взрослый зверь, хотя у него уже и пробивается грива. С ним даже можно подраться, хотя он и больше.

— Зрачки как прорези, — Луи убрал морду. — Ночной, что ли?

У него, оказывается, мягкий мурлычащий голос: и почему-то грустный.

— Самый ночной в округе, — Эрцог вскинул уши. — Я прогнал кошек и сов, хотя они раньше могли меня съесть, или всем рассказать, что я инрикт. Я от них постоянно прятался, а теперь не прячусь, даже от лисиц не прячусь, — так здорово, что можно про все это рассказать. Маме и папе не расскажешь, они и так знают. — А что ты здесь делаешь, расскажи? А что на стенке?

Луи повел ушами — с черными кончиками, как у папы — и вышел в коридор, а Эрцог выскочил за ним, поймал за хвост, куснул за лапу. Но Луи даже не повернулся, так и уходил вперед.

— Эй, расскажи, что там на стене, — Эрцог легко догнал Луи и пошел с ним рядом. — Почему ты не говоришь? Тебе что, не интересно со мной?

— Мне интересны муравьи, — ответил Луи. — Скажем, бурые враждуют с черными, это любопытно, но я же с ними не разговариваю.

— По-моему, я интересней муравьев.

— Не думаю. У них любопытное устройство общества, у них по шесть лап, они могут объесть ящерицу до костей. Очень интересно, — да он сам интересный, столько всего знает, ничего себе. — В свою очередь, ты всего лишь келарс с полосками, и ты мне не нравишься. Впрочем, понаблюдаю. Признаки львов и келарсов должны были соединиться занятно.

— Эй, знаешь, — Эрцог, обогнав Луи, усмехнулся. — Ящерицу я тоже могу обглодать. А еще две лапы я отращивать не собираюсь.

— Ты и свои четыре толком не отрастил, — Луи еще сильнее отдалился, и Эрцог ускорился.

— Почему я тебе не понравился? Вот ты, например, отличный. Ты можешь столько всего рассказывать.

— Но не собираюсь. Из-за тебя и твоей матери отец оставил мою, ей было тяжело и обидно.

— Почему из-за меня? Я твою маму совсем не чуял.

— Ты говоришь одновременно как лев и келарс, — Луи наконец-то остановился. — Так странно.

— Я здоровский. Таких зверей вообще больше нет, и я хочу тебе понравиться.

— Не будь навязчив, не прикасайся ко мне слишком часто, слушайся меня. Все будет зависеть от твоего поведения.

Ух ты, а ему все-таки интересно.

— Ага, и от твоего тоже. Станешь скучным — вообще с тобой перестану общаться, а в одиночку ты еще больше поскучнеешь, и будешь как эти камни. И я еще вырасту.

Ну чего же здесь такие камни холодные. А еще они все тут в трещинах, будто в них водятся каменные жуки и их поедают. Эрцог начал переминаться с лапы на лапу, чтобы согреться.

— Кто тебе сказал? — Луи повернул голову набок. — Ты таким и останешься.

— Это почему?

— Разве ты видел больших инриктов?

— Никаких не видел. Но львы большие, келарсы тоже.

— Инрикты намного мельче львов и келарсов, — Луи глянул искоса, с хитринкой. — Всегда будешь мелким, сам убедишься.

— Я возьму и прочитаю в книжках, какими были инрикты, — и Эрцог потерся мордой о камни, чтобы оставить на них свой запах. Замок — личная территория папы, тут можно обо все тереться.

Ну почему же люди сделали камни такими гладкими и одинаковыми, эй? Камни должны быть разными. Как люди вообще их так изменили?

— Надо же, ты умеешь читать? Даже бывал в библиотеке?

— Нет, только в актарии. Читать пока не умею, но я научусь. И победить тебя тоже смогу.

Луи прикрыл глаза и сам потерся о замковые камни.

— Может, еще и территорию у меня отнимешь, — промурлыкал он.

— Точно! Отниму. А где твоя территория?

— На той стене.

— Ты ящерица?

— Только не надо меня обгладывать. А то инрикты ведь злые, жестокие, мне уже страшно.

— Ну а правда, что там за картина? — спросил Эрцог, укусив Луи за заднюю лапу.

— Ориента. Вернее, карта всей Ориенты. Она будет моей территорией, раз так заведено.

— Отлично, — Эрцог побежал обратно к пещере с птицей, точнее, с картой. — Значит, будет и моей. Я же тоже Фернейл. Сейчас изучу, сколько всего мне надо у тебя отнять.

— Уши отниму, — спокойно сказал Луи.

— Твои плохо слышат? — Эрцог улыбнулся.

Луи попробовал зацепить лапой, а Эрцог сразу отскочил и цапнул в ответ. Правда, только воздух. Но сумел увернуться, а значит, немного победил.

Ненастоящие желтые солнца светили не очень ярко, а все равно из-за их света прижимались уши и вибриссы отгибались к щекам. Эрцог посмотрел на книги и нашел взглядом самую темную — вот бы в нее уткнуться.

Зато здесь тепло, а еще кругом столько самых разных и здоровских запахов: и людей, и дерева, и старой кожи, и бумаги! До многих книг не дотянешься, но и сейчас их можно изучить — чуются запахи даже тех, что на высоких полках. Они то горчат, то будто забивают нос пылью, а есть книга, которая пахнет сухо и хрустко — и кажется, если ее достанешь, она треснет под подушечками лапы, как осенний листок. Человеческие солнца можно тоже представлять себе желтыми листьями. Тогда они не пугают.

Служащий хмуро глянул на Эрцога и покачал головой. Люди так интересно выглядят и пахнут, и их ненастоящие шкуры из ткани — тоже. Жалко, что этому человеку не получилось понравиться. Но папа обещал сводить к старому человеку, с которым удастся поиграть. Он здоровский, еще и зверям помогает, лечит.

— Дай мне эту, — попросил Луи. Он говорил так же ворчаще-мягко, но не совсем львиными словами, а чуть похожими на человеческие: это измененная речь, и папа к ней приучал. Потом Луи показал на полку лапой. Служащий кивнул и снял оттуда большую книгу.

— Следить не надо, я знаю, как с ними обращаться, — добавил Луи, когда человек положил открытую книгу на картонку. Служащий все-таки далеко не ушел, а Эрцог лег перед картонкой рядом с Луи.

Пол холодный, как в старом замке. Все-таки на улице уже шел снег. И листьев давно не осталось, даже желтых. Зато есть желтый свет. Слишком много света, и кажется, он тяжелый, придавливает к полу: а в горле появляется комок, и хочется спрятаться, защититься.

Эрцог прислонился к лопатке и боку Луи, а он положил лапу на книгу и слегка оскалился:

— Отодвинься.

Ага, не прикасаться слишком часто. Сегодня же совсем не прикасался, а он теплый, мягкий. Все-таки пришлось отодвинуться, а Луи потом и сам чуть отстранился.

Зато он показал библиотеку, и буквы тоже покажет. Уже показывал на вывесках, а здесь, в книге, они другие, все мелкие и черные, как муравьи. Цвета ночи — и маминой шерсти. Отлично.

Мама Луи умерла. Но ведь ничуть в этом не виноват, и мама тоже. Все умирают, потом появляется что-то новое. Так же всегда случается. Как с листьями.

Луи шевельнул ухом и коснулся когтем одной из букв.

— Это «р», — назвал он. — Самая простая, в измененной речи тоже. Вот это она же.

Странно, она вся круглая, а звук резкий, как рычание.

— Я думал, вот это она, — Эрцог ткнул когтем — осторожно, как и Луи — в букву с острыми очертаниями. Позади забормотал человек.

— Нет, это «л».

Все такие разные. Так здорово.

— «Л» звучит мягко, а рисуется остро. А «р» — наоборот. Почему твое имя не похоже на другие кошачьи? У папы рычащее, у меня тоже, у мамы шипящее.

— А у меня какое-то мурлыканье, — добавил Луи и подогнул под себя лапы. — Не знаю, я его не выбирал. Однако «л» вправду рисуется… остро. Любопытно.

— «Л» — это что, скрытое рычание?

— Лучше ищи эти буквы на странице, — правда, взгляд Луи, спокойный, как какие-то камни, стал любопытнее. — Что же. Возможно.

Буквы, конечно, совсем разные, такое легко учить, но отличия пока еще не запомнил и скоро все перепутал. Еще и бумага была очень светлой, глаза от этого постоянно щурились, а загривок холодел и дыбился.

— Очень светло и ярко. Где спрятаться?

— Можем пойти в читальный зал, там включают лишь настольные лампы, — сказал Луи. — Там темнее.

— Ух ты, — Эрцог от радости вскочил. — В самый темный угол?

— Все-таки под лампу. Мне нужен свет, у меня не такие глаза, — он присмотрелся внимательней. — Занятный ты, все же. Впрочем, если слишком неудобно…

Он попросил, чтобы книгу унесли в читальный зал: а там и правда оказалось темнее. Эрцог лег вместе с Луи у стола, и служащий поставил на него лампу. А потом, когда рядом на картон положили книгу, Луи накрыл Эрцога лапой и затенил часть страницы.

А здорово! В тени буквы видно отчетливо. А еще тепло, и лапа защищает, уши больше не пригибаются, даже запахи стали чище. Эрцог подогнул под себя лапы и замурлыкал.

— Не мурлычь. Не мешай.

— Не будь скучным, — отозвался Эрцог.

Луи осторожно провел когтем под одним из слов.

— Прочитай.

— Конт… — сложное какое-то. — Контр…атака. Ты издеваешься?

Эрцог поднял голову, а Луи прищурил глаза, даже в полумраке желтые, как две лампочки.

— Неправильно. Там не написано: «Ты издеваешься».

— Не написано, но я это и не читал.

— Я тебя просил только читать.

Эрцог шутливо-недовольно фыркнул, а потом подлез ему под теплую лапу.

— А здесь что? — добавил Луи.

— Сооб… и какая-то еще буква.

— Там не написано: «Какая-то еще буква», — мягко произнес Луи. — Ладно, это «щ». «Сообщение». Как будто шипишь, но звонко.

— Ага. Сообщение, — ух ты, даже получается говорить измененно. — Пере…дали сообщение, чтобы при… прислали поддержку.

— Занятно. Так быстро учишься.

От дальних столов читального зала послышался голос детеныша человека:

— Да я сам все это выучил, хоть мы и не проходили еще.

Эрцог повернулся к людям. За столом, откуда шел голос, сидели трое.

— Ну и когда впервые применили аалсоты в бою? — спросил тот, кто постарше, кудрявый, светловолосый. Лица детенышей сильно засвечивала желтая лампа.

— Третьего кадала шестьсот шестнадцатого года против войск Легонии, — отозвался первый. — А ты зубри учебник. У меня память — во, — и он повернулся к третьему. — Сейл, а ты не зубри, там аалсоты внутри нарисованы. Еще перепугаешься.

— Это фотографии, Одвин, — поправил старший из ребят.

— Подумаешь, машины летающие, — усмехнулся Сейл.

— Но выглядят правда же… не очень, — добавил старший. — От таких и не скроешься, летают быстро. От танка хоть можно попытаться сбежать.

— Чего они их в учебнике-то разместили, погань эту, — Одвин фыркнул.

Луи насторожил уши, затем быстро глянул на Эрцога и моргнул — попросил подождать. Подойдя к людям, он опустил голову и поставил лапу на лапу: подал знак инариса.

— Впервые вижу этот учебник. В нем что, есть изображения аалсот? — поинтересовался Луи. — Лучших изобретений в мире? Покажите.

Люди переглянулись.

— Да покаж ему, Жер, — сказал Одвин. — Че он, съест твой учебник, что ли? Если и съест, ты и без учебника на исторический поступишь.

Жер пожал плечами и, развернув книгу, показал Луи. Как они только видят отчетливо при таком свете, все же расплывается и смазывается?

— Как здорово, — промурлыкал Луи. — Интересно. Покажи еще обложку, я запомню. Так ты хочешь изучать историю?

— Да, нравится, — Жер закрыл книгу и опять протянул Луи, а тот обнюхал обложку, осмотрел и потерся о нее щекой. Вот бы тоже туда подойти. Но а вдруг прогонят? Уже есть Луи, и есть книжка, не надо себе портить настроение.

Луи вернулся, лег рядом, прижал Эрцога лапой, прикусил за ухо и пролистал книжку дальше. Эй, но вообще-то не дочитал.

— А что там было дальше? Прислали эту, ну, помощь? Поддержку?

— Прочитай вот здесь. Что за слово?

Эрцог задел страницы носом, приподнял одну из них, а лапа Луи вдруг стала тяжелее.

— Там все слишком простое, здесь более сложные слова.

— Дай дочитать, — возразил Эрцог и недовольно фыркнул. — Пропускать не интересно.

Лапа давила, и впервые из-под нее захотелось выскользнуть. Пришлось прочитать те слова, на которые указывал коготь Луи. А то, что он не дал закончить, надо найти в следующий раз.

— Если хочешь, перебирайся в мою пещеру, — предложил папа.

Эрцог еще раз откусил от рыбы, а потом принюхался и присмотрелся. На ветке, над головой, виднелись чуть заметные отметины когтей. Когда возвращался в укрытие, совсем никаких царапин там не было, а ведь в пещере пробыл чуть-чуть. Эрцог выпустил когти. Больше нельзя бояться сов и от них прятаться.

— Какая разница? — мама легла рядом с папой на серую ночную траву у входа в укрытие. Травы уже стало чуть больше, хотя и холодно. — Все равно ты будешь уходить.

— Ты знала, что львы — одиночки.

— Из-за тебя я стала одиночкой, а ты из-за меня не можешь стать чуть общительней? Ну чуть совсем?

Она вытянулась, потерлась мордой о гриву папы, а он пригладил языком черную шерсть на мамином загривке.

— Я не могу постоянно оставаться в Кейноре, не то что в пещере.

— Даже когда ты свободный, ты лучше уйдешь куда-то далеко, а к нам не пойдешь.

— Я слишком много общаюсь со зверями, мне не удается побыть в одиночестве.

— Ну и побудь, — мама фыркнула с раздражением и вскочила. — Почему здесь лежишь? Уходи.

На вид почти злая, но по голосу — нет, и даже чуть смешно, когда она так себя ведет. Потому что не обижается по-настоящему. Папа прищурился, а потом подошел к Эрцогу и лапой потрогал рыбу. Эрцог недовольно заворчал и утащил ее подальше.

— Когда ты вырастешь, ты этим не наешься. Я думал поучить тебя спокойно есть мясо.

Опять хотел мешать хищничать. Эрцог взъерошился.

— Когда котята начинают его есть, они все злятся, — мама говорила по-забавному сердито. — Им интересно ощущать свою хищность. Больше за ними наблюдай и поймешь. Не мучай котенка, оставь в покое. Он хищник.

— И один из моих наследников.

— Если так нужны наследники, найди еще львицу, — мамин хвост ударил по пыльной земле. — Ну зачем ты его признал Фернейлом? — и мама заговорила мягче. — Оставь в покое.

Она подступила к папе и замурлыкала, когда он боднул ее в бок.

— Не злись, — добавила мама. — Не уходи. А те грифоны, которые сказали, что он Фернейл, сами же попросили Фернейлом его не признавать. Зачем он Фернейл? Передумай.

И смешно вздернула уши.

У нее морда маленькая, если сравнивать с папиной, и черная, и на ней видно очень черные пятна, если светит луна, как сейчас. У папы морда огромная, светлая и полосатая. Скоро тоже такая будет. Уже почти такая же.

— Эй, но это же здорово, и я на папу похож, — заметил Эрцог.

— Ему надо новое имя рода, как инрикту, — добавила мама. Ни в коем случае, это скучно и злит. — А еще у него глаза не Фернейлов. Зеленые.

Она прошла мимо папы, задела его боком, потом прошла обратно и опять потерлась, а папа прикрыл глаза.

— Не хочу неизвестное имя рода, — сказал Эрцог.

— Нельзя было еще сильней его обособить от остальных, — поддержал папа.

— Тогда ему нужно мое имя рода, — мама насторожила уши. — Или ты слишком гордый для этого, да?

— Он и сам не прочь стать тирниском.

— Конечно, — Эрцог вздернул уши. — Это же здорово, такая ответственность. Я уже территорию здорово защищаю, — и зашипел на куницу, что хотела забраться на дерево. Куница сразу же умчалась.

— И он все-таки младший из котят, — дополнил папа.

— Запасной вариант, — мама отстранилась от него и показала клыки. — Ты сам — младший из нескольких котят Денгара, а Луи, не считая тебя — последний Фернейл. Фернейлы вымирают неизвестно почему, и Эрцог под угрозой. Ты тоже под угрозой, и это твое дело, но Эрцог — это мой котенок. Моя стая.

А почему она такая серьезная? Это она так по-новому шутит?

— Он и мой котенок. Он похож на меня больше, чем Луи. Эрцог бы это сам заметил и оскорбился бы, если бы его не признали Фернейлом.

— Вот именно! — Эрцог посмотрел на папу, подняв уши.

Папа же не вымер. И папа же здорово правит, почему тоже так не получится?

— А он знает, что станет не правителем, а слугой людей? — мама оскалилась и ударила хвостом. — Не допущу, чтобы люди использовали моего котенка.

— Успокойся, — сказал папа. — Говоришь как призыватели.

Мама зарычала, и ее морда стала какой-то незнакомой от злости. Эрцог отпрыгнул. А мамин хвост заметался из стороны в сторону, и еще она выпустила когти.

— Эй, пап, — позвал Эрцог. — Она не призывательница. Я за ней шпионю и точно знаю.

— Сравнил теперь с убийцами, — прорычала мама. — Отлично. Уходи уже.

Она ушла в пещеру, а Эрцог — за ней.

— Ты что, наступила на пчелу? А что, уже пчелы проснулись? — Эрцог забегал вокруг маминых лап и стал о них стукаться. — Но я бы увидел, я все замечаю. Не было пчелы. А значит, нельзя тебе злиться. Будешь злиться — пятна откушу.

Мама насмешливо фыркнула. Потом прижала лапой и обкусила Эрцогу усы, и теперь показалось, что пещера расширилась. Мама считает, что это напугает и не получится далеко убежать, но ничуть это не страшно, тем более если убегать с Луи.

Запах папы еще оставался поблизости, но сам он в пещеру не входил.

— Злое ночное существо, — сказал папа. — Я тебя жду, как успокоишься.

— Не хочу, — мама накрыла морду лапой. — Иди дальше собирай коллекцию блох со всех концов Ориенты.

Она опять говорила и сердито, и шутливо.

— Я с тобой поделюсь, — раздался ответ снаружи. Мама встряхнулась.

А вдруг правда удастся после папы стать тирниском? Правда, это если только Луи умрет. Но он же друг, и он уже почти привык. Ничего он не умрет, и пускай мама вообще не беспокоится.

— Слушай, а это что? — Эрцог задел лапой ветки, которые сегодня принесла мама. На нескольких ветках форма листьев как у плюща, но они как будто сильней разорваны. — Это что за плющ?

— Красный горный, — мама лизнула в морду. — Его так назвали люди, для них он красный. Изучай. Я тебя никому не отдам. Ладно, ты убегай, ты шустрый, но ты не сильно надолго убегай, хорошо? Эр?

— Угу.

Эрцог поддел лапой еще одну ветку, без листьев — и это оказался лимонник. Узнал по форме ветки. От коры чуть пахло муфлонами, белоногами, горными козами, а еще мелкими птицами-хвойницами. Узоры коры напоминали буквы — чаще «л», но иногда встречалась и «о». Эрцог изучил ветку от основания до кончиков сучьев, представляя, как она росла, сколько на нее наступало животных, как дул ветер и как рядом катились камни. Вот бы еще были листья. По ним можно узнать, чем болело растение.

— Лимонник высоко с гор, — Эрцог поднял уши. — Здорово!

Луи оскалился, когда Эрцог подлез под его лапу. Эй, но ведь две ночи не виделись. Эрцог взглянул на строчки — ух ты, Луи читает про Хинсен, Моллитан и Ламейну.

Луи убрал лапу с Эрцога, а Эрцог опять под нее подлез — так же теплей, и библиотечного света меньше.

— Не навязывайся. Я предупреждал.

— Эй, но мы давно не виделись. Еще тут холодно и светло. А я к тебе привык.

Лапа Луи ударила по морде. Эрцог отшатнулся, невольно мяукнув.

В библиотеке тепло, и уже вообще-то весна, но все равно лапы стали какими-то холодными. Как каменными. От обиды стало пусто и грустно, хвост заметался.

— Теперь подходи, Эри, — сказал Луи. — Сам не лезь. Я снова тебя ударю.

— Ага, понял, — ну вот, согласился же. Грусть ушла. Потом сразу стало теплей, когда Эрцог лег вплотную к Луи и под лапу.

Луи перевернул страницы носом. И потом он еще переворачивал.

Оказывается, моллитанцы — народ Империи. Он отделился, когда Империя ослабела и звери стали часто нападать на людей. Моллитанцы не хотели отделяться, просто они потерялись от сородичей. Другие люди Империи больше не могли чинить моллитанцам горные дороги. И отправлять им повозки со всякими нужностями тоже больше не могли.

Когда приплыли легонийцы, не все они пошли на запад, в Кейнор. Некоторые ушли изучать восток. Основали там льеты Ламейну и Хинсен. А с другими легонийцами встретились через целых шестьдесят… шестьдесят восемь лет, ага.

За это время ламейнцы и хинсенцы отняли у моллитанцев немного Долины. Хинсенцы еще и вытеснили моллитанцев с внедолинных земель. Зачем полезли на чужую территорию? Не зря моллитанцы с ними потом сражались.

Пока читал, почувствовал, как щекотно приглаживается мех на загривке, лопатках и между ушами. Запахло мокрой шерстью. Эрцог не достал до уха Луи, тогда лизнул в подбородок. Луи отдернул морду, потом сжал ухо до боли, и пришлось зарычать, чтобы он отпустил.

— Ты не с матерью, — он огрызнулся. — Я не чищу твой мех, а показываю главенство.

Эрцог недовольно фыркнул. Ага, о таком рассказывали.

— Представляешь, моллитанцы нападали и на Хинсен, и на Ламейну, — поделился Эрцог. — А сейчас они живут мирно?

— Единство теперь крепче. Стало бы еще крепче, если бы у Легонии появились аалсоты.

— А покажи аалсоты.

— Ты их разве не подсматривал, когда я читал?

— Еще покажи. А я тебе еще расскажу про Хинсен и Ламейну. Да, ты читал, но интереснее же, когда тебе рассказывают. А как в Долине следить за порядком? Там же все ядовитое, и там трудно обычным зверям. И даже людям.

— Не волнуйся, что-нибудь придумаю.

— Или придумаем?

— Правитель бывает только один.

— Бывает и два правителя, — рассказал Эрцог, подкидывая и кусая зеленый грабовый листок.

Луи шел рядом и щурился на солнце — скоро его закроет облаками, и будет здорово. В ушах закладывает из-за близкого дождя. Похолодает, зато удастся потом поиграть с водой в лужах.

— Кстати, я еще и подрос сильней, так что ты здесь тоже обманывал.

— Где же было два правителя?

— Во Флоренте. Они начали править в пятьсот шестьдесят четвертом. В книге написано, что они были братьями, а что такое братья? — Эрцог перепрыгнул большую ветку, а потом упал на бок и закогтил ее задними лапами.

— Мифические чудовища, придуманные людьми, — сказал, уходя, Луи.

— Эй, но они жили на самом деле, с ними даже встречался король Раммел, — Эрцог вскочил, отряхнулся и побежал вдогонку. — А интересно, можно как-то стать братьями? Если мы ими станем, мы сможем править вместе, как во Флоренте?

— Мы можем владеть одной территорией только как моллитанцы, ламейнцы и хинсенцы владели ею в древности. То есть, я буду тебя оттуда прогонять.

— Но они сейчас мирно живут, вообще-то.

— В любом случае, мы не во Флоренте и у нас нет ненужных человеческих обозначений. Любопытный муравейник. Мне нравятся эти существа, за ними можно долго наблюдать.

Эрцог обогнул муравейник и задел лапой крупного черного муравья. Он тащил листок мароты, вытянутый, гладкий, с острым кончиком. А здесь рядом нет кустов мароты, только малина, остролист и котолапник.

— Этот муравей очень далеко уползал для муравья и принес листок мароты, смотри, — Эрцог осторожно поставил рядом с муравьем лапу. — У граба есть зазубренности, а у мароты нет. И он поменьше грабовского.

— Такая наблюдательность, — Луи наклонил голову. — Вправду отчасти занятный.

Эрцог огляделся.

— А вон та листвица — самка. У нее не все перья на крыльях с желтым, а у самцов — все.

— Ты смог бы ее поймать? Хотя ты теряешь рассудок от мяса.

— Ничего я не теряю. Я просто злюсь от мяса. Потому что буду очень хорошим охотником.

— Но ты чаще всего ешь рыбу.

— Ну да, форель, наеток. Сегодня ловил форель, я ее здорово ловлю.

— Инриктам нельзя есть форель, — Луи ударил лапой по луже и выцепил когтями пару хвоинок. — От этого у вас отпадают когти.

Он что-то поддел на земле — а правда, коготь. Меньше, чем коготь Луи. Это как же? Эрцог быстро глянул на свои передние лапы и выпустил когти. Все на месте. А на задних? Тоже.

Луи смотрел по-прежнему серьезно.

— Это просто отпала оболочка от когтя, — догадался Эрцог. — Я тебе сразу не поверил.

Добрались до огромного вяза, и Луи встал перед ним на задние лапы, а передние положил на ствол. Почему-то это дерево ему очень нравится. У вяза на основаниях самых больших веток есть царапины, заметил еще в прошлый раз. Надо исследовать поближе.

Эрцог прыгнул на ствол, и тут же ударило в бок, лапы сорвались, перед глазами мелькнула кора. Упал на землю, а Луи прижал. Горло сдавило его лапой, воздух стал горячим, душным, потом его совсем не удалось вдохнуть. Зачем? Что это? Зарычать не получилось, Эрцог попытался забарахтаться, оттолкнуть. Никак. Сделалось страшно. Не понравился ему. Он же не… Не убьет?

Луи отошел, и воздух, хлынув в горло, как будто оцарапал на вдохе. Луи просто дрался, но зачем так сильно? Как враг.

Никакой он не враг. Глупости. Просто крупнее и сильнее.

— Так бы и сказал сразу, что туда нельзя, — огрызнулся Эрцог, вскочив. — Ты рассчитывай силы. Нечестно дерешься. Все еще злишься из-за своей мамы?

— Да.

— А что это за дерево такое?

Луи повернулся к Эрцогу, внимательно присмотрелся. Потом опять повалил, перевернул на спину. Было уже не страшно, но все равно неприятно, и Эрцог оскалился, пихнул лапами. Одну из них Луи притиснул к земле, и так, что у Эрцога вырвалось ворчание. Потом Луи толкнул лапой под ребра, дважды, и второй раз — слишком сильно. Пришлось зашипеть. Эрцог попробовал и укусить, но не дотянулся, а Луи отошел и презрительно фыркнул.

— Верно догадался. Ты не выносливый, избалованный: впрочем, я проверю еще, — с чего это он взял?

— Ты просто сильнее, — огрызнулся Эрцог. — А дерусь я отлично. Больше не смей так. Нечестно.

— Что ты мне сделаешь, недоразумение, — Луи потянулся. — Ты когда-нибудь делал ловушки для рыб?

— Зачем? Рыб можно просто пастью поймать, — ну чего он так относится. Появилась злость, и из-за нее взъерошился загривок. — И никакой я не…

— Ловушки делала Лиери, и это — дерево Лиери. Все-таки я до сих пор к тебе не привык, хотя ты отчасти своеобразен, Эри. Пожалуй, в той же мере, как те муравьи. У них интересное подобие общества и разума, у тебя — наблюдательность.

Он сегодня злит. Но, если он уйдет, станет одиноко. И он, правда, столько всего знает: про тех же муравьев.

— А я все равно с тобой буду общаться. Мне без тебя скучно.

— Я не против, чтобы ты со мной ходил, ведь я продолжу наблюдать за тобой. К муравьям я тоже не привыкаю, и они не нравятся мне как личности, но нравятся как объекты. С тобой примерно то же.

— Зачем учишь, если не нравлюсь?

— Таким образом я тебя исследую.

Подумаешь. Привыкнет еще. Знакомы с ним меньше года, а Лиери он знал много лет. Конечно, вначале и она ему не нравилась.

Когда капли дождя ударили в нос, Луи забрался в небольшую скальную пещеру — он там теперь поселился один, хотя и не до конца повзрослел. Эрцог заскочил следом за Луи — все-таки не хочется мокнуть, как бы он себя ни вел.

Из леса веяло холодом, ветер забросил в укрытие капли, закатил шишку — точно она тоже замерзла и сама забежала. Луи лег, и Эрцог прижался к пушистому боку. Луи поднял лапу.

Уши прижались, встопорщился мех на загривке. Вырвалось шипение. Что теперь, каждый раз из-за Луи придется пугаться? Вот уж нет. Он не страшнее лесных котов. И ничего он не навредит. Хотя и казалось, что придушит: или своим весом вывихнет лапу.

— Эй, вообще-то холодно. Возразишь — убегу. И потеряюсь.

Лапа медленно опустилась.

— Грязный и мокрый объект изучать неинтересно. Еще запачкаю лапы.

— Я всегда интересный. Но и правда лучше не мокнуть. А рассказать еще про Кейнор?

— Умолкни, — Луи положил одну переднюю лапу на другую — знак подозрительности и замкнутости, если больше нет других жестов. Но, если ничего не рассказывать, все равно об Луи можно согреться. — И спи, ты же днем вообще-то спишь.

6 лет спустя, 678 г., 2 нерии, Луи

— Вставай, мертвечина, — Луи толкнул пятнисто-полосатое недоразумение в бок. Эрцог резко поднял голову и оскалился.

— Я не выспался, — сказал он, щурясь. Даже в тени деревьев ему слишком светло. Избалованный, все же. — И сейчас день, вообще-то.

— Именно. Тепло и солнечно, еще испортишься, а я все-таки берегу нюх. К тому же мертвым не надо спать.

— Мертвые только спят, — Эрцог поморщился и потер морду лапой. — Уйди отсюда.

Последнюю фразу он сказал на келарсьем, и от перехода между языками словно царапнуло внутри черепа. Луи поморщился.

— Мертвые тирниски вдобавок кормят подданных. Тебя скормить лисицам или нимлингам?

— Себя им скорми.

— Я знаю более одного способа помочь зверям.

Скоро Эрцог исчез в зарослях: впрочем, его запах не слишком отдалился. Недомерок опасается уходить далеко, теперь ведь убийство инрикта не посчитают серьезным преступлением. Впрочем, опасных зверей поблизости нет, людей тоже.

Эрцог быстро возвратился, волоча за шею убитого олененка, и не задержался рядом с Луи. Направившись за Эрцогом, Луи добрался до медвежьей берлоги, провала среди ольховых зарослей. В начале осени медведи еще не возвращаются к своим укрытиям, подходящий выбор. Однако все же в этот раз Эрцогу не следует прятаться.

— Чтобы остановить тебя, мне надо знать, насколько ты теряешь рассудок от еды, — Луи остановился, поводя в стороны кончиком хвоста.

— Хочешь знать — спускайся за мной, — усмехнулся Эрцог, ползком пробираясь вглубь укрытия.

— Мне не хочется марать из-за тебя мех.

— Ты даже не попытаешься меня отсюда вытащить, значит, — шипящий голос Эрцога стал более насмешливым и приглушенным землей. — Ты в общем-то и не смог бы. А с самоконтролем я и без тебя вообще-то справляюсь.

Луи лег у входа, пахнущего почвой и прелыми листьями, и сложил перед собой лапы. В глубине послышался треск шкуры, затем хруст костей, и все это смешалось с бессвязным рычанием. Зверь не ел — разрывал, кромсал, огрызался, бил лапами. Его запах, смешанный с запахом крови, скоро приблизился — как и рассчитывал.

Отступив, Луи выпустил когти и пригнулся.

Эрцог вырвался из логова, и Луи блокировал его удар. Сшиб Эрцога, но не успел прижать, он вскочил — никакого рассудка в глазах, отогнутые вибриссы и уши. Кровавые пятна на морде, тяжелое дыхание, бессмысленный рык. Резкие, необдуманные движения. Мощные — но без разума, без расчета. Легко отбиваться.

Впрочем, ему удалось опрокинуть, но Луи быстро его оттолкнул, затем повалил самого, сгреб лапами, и на этот раз сопернику не удалось встать. Луи ударил его по щекам, укусил за морду, снова хлестнул по щеке, и глаза Эрцога лишь тогда приобрели осмысленность.

— Не мешай, — зашипел он раздраженно. — Уйди.

— Все-таки любой дуб совершеннее инрикта. У него с возрастом вырастает крона, однако у инрикта с возрастом не вырастает мозг. Ты даже на людей мог наброситься тогда, в Манскоре. Не отрицай очевидное, ты справляешься с самоконтролем даже хуже, чем с управлением Ориентой.

Эрцог попытался высвободиться — впрочем, надолго его не хватило. Затем неохотно пробормотал:

— Ладно, я согласен, чтобы ты мне помогал с ним, в общем.

Все-таки у него есть соображение. Луи отступил, позволяя Эрцогу подняться, и произнес:

— В зависимом положении ты становишься умнее. Должно быть, скоро подчинишься.

Эрцог повел ушами назад и немного в стороны, поднял лапу, и его морда сделалась брезгливой. Потом он отряхнулся от хвои, набившейся в мех.

— Мне и батахоры помогали, но это не значит, что я от них зависел.

У них ведь никакого разума. Придумывает, разумеется.

— Все-таки детенышем ты был занятнее, даже умнее. Я скучал недавно по тебе мелкому. В то время ты чувствовал иерархию, был покорен.

— У тебя проблемы с памятью, — проворчал Эрцог и фыркнул.

Чтобы он не чуял, Луи отошел подальше от логова: все-таки Эрцогу стоит набраться сил, иначе соперничать не интересно.

До смерти Регона ему хватало одной пощечины, чтобы прийти в себя.

Большой зверь с пластинами на шкуре привстал на задние лапы, повел подвижными мягкими ушами и заревел. Рык, смешанный с хрипом, напомнил перекатывание камней. Эрцог повторил голос зангу, притом довольно точно. Зангу мотнул удлиненной головой, отступил, оскалив клыки, и скрылся между деревьев.

— У него интересный голос, и он сам ни на кого не похож. Интересно, хищник, а для чего-то с защитой. Я таких еще не видел.

— Стало быть, рядом с Манскором их истребили.

— А, ты их чуял, значит? — Эрцог вскинул уши, взглянув на Луи, и Луи утвердительно моргнул. Эрцог заворчал и отвернулся. — А, ладно. Сам разберусь.

Он подкинул лапой еловую ветку.

— В общем, я по тебе тоже скучал, — добавил Эрцог. — По тому, как ты меня учил в детстве. Правда, уже в то время ты старался меня подавить.

— Ты моложе, менее опытен. Закономерно, что ты должен был во всем мне подчиняться. И тогда, и сейчас.

— И дело было не только в том, что Алнир бросил твою мать из-за моей. Ты просто уже в детстве хотел власти, а я хотел с тобой дружить. Не волнуйся, давно не хочу, — он прищурил глаза и презрительно фыркнул. — Ты потом используешь меня как средство выжить в Моллитане, а я пока что использую тебя, все по-честному. Знаешь, я думал, испытательный срок тебя как-то изменит.

Что же, добиваться уважения от наглого существа куда занятнее, чем от изначально покорного.

Эрцог, повернувшись в сторону, где исчез зангу, нетерпеливо дернул усами и принюхался.

— Ладно, использовать так использовать, — нарочито гордо произнес он. — Что за зверь?

— Гигантский жук.

Эрцог фыркнул в ответ: по-келарсьи, с неясной раздражающей интонацией.

Дорога рассекала алхейр на две равные части. Кругом кололи воздух низкие травы, иссушенные солнцем, присыпанные пылью, и ветер откусывал листья у корявых кустарников. Лисицы, зайцы, вальны и лохматые косули быстро убегали с пути, подвывали и прятались желтые алхейрские шакалы. Недомерок щурился на вечернее солнце, тер морду лапой и шел в стороне от Луи.

Автозаправочная станция казалась единственным деревом в округе: зеленая крыша напоминала плоскую крону, а столбы тянулись к ней, как тонкие стволы. Доносился запах бензина, немного — выхлопных газов, менее отчетливо ощущался людской. С теневой стороны заправки у стены лежали пакеты с углем. Здесь еще должно было продаваться вкусное, но из относительно съедобного Луи почуял лишь горькую травяную настойку. Слышалось бормотание приемника, но по радио шли не новости, всего лишь какие-то песни.

Вряд ли люди, что здесь работают, сразу наставят оружие. В любом случае, недомерку стоит держаться настороже.

Луи ускорил шаг, приближаясь к станции. Эрцог, напротив, замедлился.

— Где тебя носило? — спросил один из работников заправки, когда Луи, остановившись поодаль, применил знак инариса. — А дохлятину эту для чего привел?

Эрцог сел и принялся нервно вылизывать лапы, искоса глядя на людей. Впрочем, ружей у них не было.

— Клиентов всех отвадишь, — добавил человек.

— Я их и так не чую, — Луи повернулся к пустой дороге, от которой яснее пахло зайцами и косулями, чем автомобилями. Но все же автомобили сюда приезжают, и рано или поздно удастся этим воспользоваться. — Что сказали легонийцы о побеге Эрцога?

— А что скажут? Требуют, чтобы вон ту тварь им выдали, но они от нас даже блох собачьих не получат, так что пусть он за шкуру не дрожит. Мьенель запретил ловить инрикта. Слышал же?

— Нет, — стало быть, мнение Талис для Мьенеля весьма важно. При последней встрече Талис сказала, что ее люди все поняли, но в это не верилось. — Как Мьенель объяснил это легонийцам?

— Эрцогу засчитали помощь Талис, для тирнисков такое немыслимо, по себе вон знаешь. А вдобавок наша лаохори сказала, что он ей нужен. Самое главное — что у нас лаохори есть. Для чего ей какая-то тварь — дело десятое. Про какие-то вон заповедники говорят. Все, выяснил? Вот и иди.

— Та еще лаохори, — послышался голос еще одного работника. — Нормального Кейнора не признают, а тут…

— А ну закрой рот, — огрызнулся первый.

Да, удивительно, что у них в самом деле есть лаохори. От которой идет мощь, несмотря на израненность. Чьи глаза, пожалуй, вызывают страх.

Легония больше не нападет на нее, разумеется: и талисцы этим пользуются. Легония ослаблен, вот только Кранар — ничуть нет.

В Кранаре Эрцогу будет небезопасно, однако и в Легонии тоже. Что насчет Моллитана, то до него быстрее добраться через Кранар, к тому же в этой северной стране много всего предстоит сделать. В том числе встретиться с ее лаохортом.

— Слышали что-либо про участников Аттестации, которые были в Талис? — поинтересовался Луи перед тем, как отойти от заправки. Люди лишь пожали плечами, однако Эрцог вмешался:

— Всех увезли в Кранар, а потом в Кейнор. Все отлично. Я уже слышал.

В Есе, впрочем, не сомневался. Конечно, предпочел бы узнать правду от кого-нибудь более надежного, чем Эрцог: и наиболее надежна в этом плане сама Еса. Хотел бы с ней встретиться.

— Вальна, — махнул рукой водитель грузовика. — Не меньше. До самого Кранара не довезу, лишь до села, что у границы. У нескольких границ даже. И с нами, и с Палагетом.

В общем-то и косули много за такое расстояние. Даже за двоих. Но на вальну никогда еще не доводилось охотиться, это интересно.

— Что же, устраивает. К какому округу выйду?

— Талогох.

Как раз там есть чем заняться, к тому же он небольшой. Не зря все-таки дожидался подходящей машины дольше суток.

Блеклое солнце то пряталось, то задевало глаза вспышкой света, а холодный ветер взъерошивал мех. Эрцог убежал в алхейр, вскоре возвратился, и от его лап поднималось больше пыли, чем от ветра. Он повел головой на север и туда же направился: стало быть, отыскал запах вальн. Луи пошел следом и услышал короткую усмешку Эрцога.

Он считает, что соперник на мгновение признал его лидером: что же, мелочи иногда необходимо самоутверждаться.

Вдалеке, у холмов, показались остатки давно разрушенных стен, раскопки древнего города: свернул бы туда, исследовал бы, но запах стада вальн вел в другую сторону. Он все отчетливее проявлялся в беспокойном воздухе.

Недомерок тоже принюхивался. Он держался слева и съеживался от осеннего степного ветра, словно от метели. Смотрел он серьезно, даже почти уверенно: впрочем, то и дело слишком быстро и нервно вздергивались его уши, прижимались вибриссы.

— Всегда интересовало, — сказал Луи, и Эрцог глянул искоса. — Если я тебя съем, это будет считаться каннибализмом?

— Попробуй, — откликнулся Эрцог. — Наешься песка и травы.

— Ничего, однажды научишься охотиться получше.

— Ну а что, сравнишь, где пыль вкуснее. Здесь, или… знаешь, где.

Он ускорил шаг и немного перегнал.

Все-таки Эрцог никому не рассказал про Кайрис: действительно, у него есть честь. Вдобавок его наблюдательность доказала талисцам, что в алхейрах нужны заповедники. Не во всем же инрикту быть никчемным, в конце концов.

— Что ты там вообще ел? — добавил Эрцог. — Тоже, как вижу, с охотой не заладилось.

Поблизости темнел труп косули, и Луи свернул к нему, раздвинул лапой траву. В пустых глазницах лазали муравьи, через продранную шкуру просматривались кости. Труп был свежим: и сильно объеденным. Кем-то некрупным, но многочисленным и весьма агрессивным. Нимлингами.

Запах вальн усиливался, и скоро одно из животных показалось из-за взлохмаченного травянистого склона. Вальн уже видел, но они все равно удивляют. Тонкие длинные ноги и шея, короткий хобот, заостренные уши средней длины: эти звери ни на кого не похожи. Существо, расхаживая у низких кустарников, срывало с них листья, подъедало траву, озиралось и иногда обменивалось с сородичами короткими протяжными криками.

До ушей донесся лязгающий скрип, до носа — горький запах с оттенком дыма. Вальна вздернула уши и кинулась прочь. Не к стаду, впрочем. Крики ее сородичей отдалялись, сама вальна приближалась к Луи, а там, где она только что паслась, показались мелкие крылатые существа: они, взмахивая, летели низко над землей.

Шорис говорила, что в одиночку с нимлингами не справиться. Но на двух хищников они уже не нападут, если считать Эрцога хищником.

Луи бросился наперерез добыче, сшиб, и рядом заворчал Эрцог. Луи сжимал горло вальны, пока та скребла по земле копытами, и при этом следил за подлетающими нимлингами. Ворчание Эрцога, нарочито смелое, перешло в недоумевающее, затем в испуганное.

Нимлинги — мелкое подобие грифонов или скорее драконов. Распахнутые крючковатые клювы, отогнутые круглые уши, большие глаза. Существ по меньшей мере четыре десятка, и они окружают. Полускрип-полустрекот клювов и хлопанье пятнистых кожистых крыльев уже порядком надоели, даже траву не видно, все пятнистое, мохнатое. Пусть покажут, на что способны ужасные хищники алхейров.

Вальна наконец-то перестала дергаться, и Луи, отпустив ее горло, поставил лапу на добычу и прикрыл глаза. Эрцог держался шагах в пяти, вздыбливал мех на загривке, взрыхлял когтями почву.

Один из нимлингов рванулся вперед, подгребая крыльями, и Луи, почти не глядя, махнул лапой. Когти рванули кожистую перепонку, нимлинг заскулил и, едва он упал, двое сородичей схватили его за крылья и утащили в гущу стаи, откуда раздался протяжный крик, затем и треск. Остальные пока не нападали, лишь беспорядочно кружили, раскрывая клювы. Ничего особенного. Но даже посредственность опасна, когда многочисленна.

— И чего ты не убежал? — Эрцог отгибал уши, показывал клыки: впрочем, ничуть не устрашающие.

— А ты? Шага не можешь сделать без моего указания, так? Что же, ты не безнадежен.

— Заткнись, — Эрцог оскалился, готовясь рычать.

— Не позорь кошачьих, — негромко сказал Луи и зарычал сам.

Нимлинги, скуля, улетели прочь быстрее любого грифона-гвардейца. Возможно, быстрее аалсоты. Хотя вряд ли.

— Знаешь, я очень разочарован, — добавил Луи.

— Во мне? Как я расстроился.

— В естественном отборе.

Грузовик остановился, и с противоположного конца кузова послышался скрип когтей. Луи выпрыгнул, поодаль чужие лапы глухо ударили о землю. Машина снова двинулась вдоль леса, к виднеющимся впереди бурым крышам поселения.

Луи долго шел по чаще, пока к запахам леса и недомерка не примешался человеческий. Вскоре удалось разглядеть пограничников сквозь заросли. Луи миновал людей быстро, и несколько позже ельник перешел в бурелом.

Полоса разломанного леса тянулась далеко на запад и на юг. Луи, насторожив уши, двинулся вперед. Пахло травами, грибами и сыростью, следами кабанов и рыси. Хвоя уже осы́палась с мертвых елей, и ветки напоминали закоченевшие лапы, обтянутые высохшей шкурой. Из обломков стволов торчали острые щепки, словно деревья перед смертью попытались оскалиться. Одни ели были сломаны лишь внизу ствола, по другим словно промчалось стадо громадных лосей и растоптало деревья как травинки. У некоторых виднелись трещины на стволах, от вершины к комлю.

Если бы здесь бушевал ураган, ели бы просто вывернуло с корнями. Нет, это больше напоминает иное.

— Ого, — голос Эрцога нарушил тишину. — Это что, интересно?

Просто молчи, не мешай думать. Луи слегка оскалился.

Расколотый камень, упавшие с неба чайки. Разломанные кустарники. Песок, словно взрыхленный гигантскими лапами. Да, подобное уже видел.

— Черника сухая и вся разломанная, — снова переход со львиного на келарсий: как царапина в голове. — А на сухих ветках нет ни ягод, ни цветов, но есть сухие листья, — язык сменился на львиный. Понимает ли все-таки недомерок эти переходы? — Здесь черника цветет в ремане, значит, все случилось в галензе.

Бурелом зарастал лесными травами, между поваленных елей местами топорщился хилый молодой папоротник. Эрцог прошел по одному из упавших стволов, наклонив голову. Толкнул лапой гриб, выросший на коре вблизи дупла, и просунул морду в дупло, затем снова что-то потрогал лапой, но уже на траве.

— Здесь беличье гнездо, — он спрыгнул, и раздался шорох.

Луи приблизился к нему и рассмотрел гайно, сплетенное из мха и веток. Эрцог расширил один из входов в беличье убежище, так что теперь внутри виднелись скелеты бельчат. Ничего особенно важного, но все-таки раньше такого не удавалось увидеть.

Немного дальше Луи обнаружил медвежий скелет под сломанным елово-осиновым подлеском. Разыскал и другие скелеты, оленьи, куньи, лисьи, птичьи, уже заросшие травой. После наткнулся на свежий труп рыси, разорванной волками. Судя по запахам, в стае их было десять.

Волки сейчас не собираются в стаи, кроме гвардейцев. Шорис как раз говорила о местных гвардейцах-нарушителях: целый сезон тому назад, в Берроуте. Луи в ту же ночь рассказал Шорис о покушении Кранара и поразмыслил над тем, как оно могло ранить лаохорта и его землю. Те мысли вновь вернулись.

Если лаохорты или вьорты воздействуют на материальный мир, это их ослабляет. Вьорт, раня лаохорта или сородича, убивает живых существ на его земле и тем самым ранит себя. Лаохорт, используя дар, слабеет: это ведь тоже влияние на мир. Видимо, даже воздействие даром на одного зверя может повлечь большие проблемы. Кранар применял слишком сложные иллюзии, когда в облике Эрцога разорвал Луи и превратил Берроут в руины Валлейны: поначалу это казалось реалистичным сном. Лаохорт хотел убить одного Фернейла и уничтожил вместо этого множество своих животных.

Живые звери поглядывали настороженно. Многие из встреченных оленей хромали, и глубокие раны на их ногах были оставлены клыками волков. Это не было последствиями неудавшихся охот. Оленей ранили как преступников.

За сезон ничего не изменилось. Местные волки продолжают поступать бесчестно. Израненные олени не способны дать хищникам достойный отпор, не способны как следует драться в брачный сезон.

— Это же, получается, на Кранара нападали вьорты и его ранили, — раздался голос Эрцога, вновь скорее львиный, но под конец фразы уже келарсий. Он чаще переходит с одного языка на другой, когда встревожен, видимо. Пожалуй, эту особенность изучать отчасти занятно, вот только неприятно слушать.

— Говори нормально.

— Эй, а я как говорю?

— Твои переходы на келарсий раздражают. Говори по-львиному.

Эрцог фыркнул. Скорее весело, но все равно подсознательно ощутилось как знак неприязни. У львов фырканье бывает лишь неприязненным, недовольным или презрительным, и применять его, даже не всерьез, нежелательно, особенно в общении с теми, кто главнее.

К запахам прибавился еще один, свежий, солоноватый, волчий: уже чуял его на этой территории, в том числе у трупа рыси. Волк вскочил на один из поваленных стволов и пригнул голову, недоверчиво глядя на Луи и Эрцога.

— Как давно это случилось? — спросил Луи.

— Где-то в галензе, — сразу сказал Эрцог. — Я же говорил про чернику.

— В середине галенза, — ответил волк: он говорил на кранарском диалекте, отрывисто, грубо, но все-таки понятно. Что же, инрикт всегда был весьма наблюдателен. — На Кранара напал вьорт.

— Какой он был? — уточнил Луи. — Что говорят люди?

— Людей не задело, — волк, чуть скалясь, задержал взгляд на Эрцоге. — Только нас. Вьорта не видел, но все порушилось сильно — кто это еще мог быть? Тут река недалеко. Зарождается там иногда… всякое.

Да, слышал о нападениях вьортов в Кранаре. Вот только на востоке, а не на западе.

— Мне нужна глава волчьей Гвардии Талогоха, Расха, — сказал Луи.

— Это мой вожак, — волк вздернул уши. — Идем.

К волчьему убежищу он привел быстро, и Расха сразу же огрызнулась, когда Эрцог приблизился к деревьям, окружающим ее логово.

— Его должны убить, — рявкнула она.

— Он еще должен принести мне пользу, — Луи сел напротив Расхи под живой раскидистой елью, глядя в прищуренные желтые глаза. — Со мной он никому не навредит, а если захотите его убить, вам придется драться с двумя крупными кошками. Впрочем, поговорим о преступниках на твоей земле. Недавно здесь погибло так много зверей, но в этом лесу все равно очень много преступников. Любопытно.

— Мы следим за порядком, — сказала Расха.

— Используя мои законы в свою пользу, — Луи, поднявшись, шагнул к волчице под глухой рык гвардейской стаи. — До сих пор оленям Талогоха нельзя есть листья папоротника, полагаю.

— Мы исполняли твои законы, это точно, — спокойно сказала Расха, не отводя взгляда. — В меру.

— Вы калечите местных травоядных, потому что вам нравится причинять боль, но не убиваете, чтобы не остаться без еды.

— Ерунда, — так же твердо произнесла Расха, силясь переглядеть.

— Местный валежник вырастил зубы и кусает каждого, кто об него споткнется? Достоверно, не спорю.

— И ты нас попрекаешь? Это ты ввел законы, вредные для зверей.

Да. Раз в месяц менялись ограничения в еде для каждого вида и в каждом регионе. Например, на протяжении месяца охота на оленей считалась преступной для волков, а в следующем месяце им запрещали уже косуль. То же касалось и травоядных: им либо запрещалось объедать кору, либо запретным становился какой-то кустарник.

Придется рассказать, раз уж многие не поняли.

— Я ввел те законы, чтобы изучить гвардейцев. Предполагал, что многие умело скрывают жестокие наклонности, и оказался прав, — особенно хорошо их скрывал Кранар. — Некоторые гвардейцы выполняли абсурдные требования не из большого ума: что же, мне и таких не надо. Разве у гвардейцев недостаточно ума, чтобы отличить настоящие законы от чьей-то прихоти?

Расха все еще смотрела в глаза.

Крупный волк средних лет насторожил уши. Тот самый Илкрас, о котором рассказывала Шорис, возможно. По ее словам, он мог бы возглавить местную Гвардию.

— У нас все законно, — ощетинилась Расха.

— Твои волки калечат травоядных и убивают рысей.

— Мои?

— Стало быть, ты пускаешь кого-то еще на свою территорию и не можешь отследить, исполняют ли они законы? Драка с волком один на один — нечестная, выбери еще троих.

Расха повела ушами и огрызнулась. Трое волков кинулись с разных сторон. Они и вправду надеются прогнать. Либо отчаялись.

Одного из них Луи отбросил: не в полную силу, чтобы не покалечить. Следующий волк наскочил сбоку. Луи обшерстил пасть укусом, и раздался визг, но на лопатке сразу ощутилась хватка клыков еще одного зверя. Луи порвал ему ухо, однако не вынудил разжать челюсти. Тогда стиснул шею. Пасть заполнила горечь волчьего меха, клыки увязли в жесткой шерсти.

Луи все же вынудил отпрянуть этого волка, отмахнулся от двух других, уже хромающих, и развернулся к Расхе. В прыжке она разметала лапами лесную подстилку. Луи, рванувшись наперерез, сшиб ее, прижал и сдавил клыками горло.

— Было, — проговорила волчица, когда отпустил ее. — Но это твои законы.

— Ты проиграла даже при поддержке, — сказал Луи, отходя от хрипящей волчицы. Раненые волки держались поодаль, остальные скалились, не отводя взглядов от Расхи. Эрцог негромко ворчал. — Вряд ли тебя захотят видеть вожаком. Мне говорили, Илкрас отговаривал тебя от преступлений.

Вокруг большого волка собирались сородичи, в том числе раненые. Илкрас глядел на Луи: не в глаза, немного вбок. Его назначение обсудят с Гелесом. Скоро этот волк заведет детенышей, вырастит их и создаст новую стаю, а бывшая стая Расхи распадется.

Луи направился вглубь леса.

— Я думал, что ты просто какую-то ерунду придумал, — удивленно сказал Эрцог, идущий следом. — Не думал, что опять буду узнавать от тебя что-то новое.

Уходя, Луи обернулся на разломанный лес. Что же, вьорта здесь не было.

Если лаохорт находится не в своей стране, то, когда он получает травмы, разрушается та часть его земли, где он был прямо перед уходом. Лес погиб вплотную к границе с Талис и Палагетом. Судя по всему, в галензе, перед тем, как отправиться в Кейнор, Кранар был здесь, а потом направился в Палагет.

Убил свой же лес и своих животных для неудачного покушения на тирниска. Может, Кранар решится и на второе. Лаохорты ведь такие разумные и выдержанные.

Да, здесь не зарождался вьорт. Однако вьорты в скором времени могут действительно серьезно навредить живым странам. От Легонии отпали две льеты, лаохорта это сильно ослабило. И морская угроза, вьорты морей, рано или поздно этим воспользуются.

На это не повлиять, остается лишь ждать новостей.

4 нерии, Еса

— Так что они могли бы древесину нам поставлять, — добавила Еса. — А еще мед и молочную продукцию. Очень важно было укрепить торговые отношения между Кейнором и Талис, а то мы почти не связывались.

Тенна Лакит молча листала страницу за страницей: и так внимательно смотрела на все написанное, что казалось, будто ей и листать не надо, насквозь все видит. Ежевичными духами пахло.

У стола на деревянной крышке плавно изгибались разводы: ну, не талисская работа, по крайней мере. Еса перевела взгляд на куст маритника, что освежал подоконник: среди листьев опять проглядывали лиловые цветки.

— У тебя еще сказано про сувениры, — голос тенны Лакит звучал прохладно: но все-таки скорее по-весеннему прохладно, с долей тепла.

— А, ну да, сувениры еще.

Тенна Лакит выжидающе смотрела, строго.

— Их не надо продавать, — проговорила Еса и улыбнулась.

— Почему же? У тебя нет обоснования.

— Просто они, ну, не подходят нам. У нас своя культура, у них своя, и я не стала лишние отступления писать.

А когда закончили с основной работой, тенна Лакит взялась за черновик.

— Почему он наполовину выдран? У Ашенура, кстати, тоже.

— Черновик — отображение моего опыта. Я там все должна отражать, и эмоции в том числе, — нашлась Еса. Не скажешь ведь, что разжигала страницами костер в доме Марты Полесски.

Тенна Лакит пожала плечами и поставила высшую оценку.

Еса, поблагодарив, быстро выскочила из преподской в аудиторию: Нир, оказывается, и правда не ушел.

— Высший?

— Высший, — кивнула Еса. — Мы оба с тобой отличники, теперь еще остается сдать химию.

Так и не удалось за все эти дни поговорить с деканом факультета химии и фармации. Пришлось сдавать очень много всего, и долги по кранарскому были самые жуткие: зато кранарский отлично выучила дома у Марты, и это помогло при сдаче.

— Давай, — кивнул Нир. — Расскажешь потом, над чем будешь работать на новом факультете?

— Конечно, и покажу, — улыбнулась Еса.

Только без всяких поджогов.

Еса снова взглянула на декана, сложила руки на столе и накрыла одну ладонь другой. Внутри даже почувствовалась какая-то новая сила, несмотря на тревогу.

— Подскажите, пожалуйста, а если я все-таки сделаю задания к экзамену, то…

— Сделайте, — декан придвинула одну из бумаг и подписала ее. — Для общего развития.

— Но я же не нарочно пропустила экзамен. Можно попробовать, тенна Фанати?

— Можно, — и внутри что-то теплое вспыхнуло, яркое. Да! — Через пять лет, или сколько вам учиться на вашем факультете. Если захотите второе высшее.

Искра погасла, рассыпалась серой пылью. Так пусто стало вокруг.

— До свидания, — добавила декан.

Еса кивнула и выскользнула в коридор. Били универские часы: отдаленно, глухо.

Учиться пять лет на нелюбимой специальности, чтобы опять потом поступать в универ? И как потом учиться, заочно, скучно, при этом мучаясь на нелюбимой работе? Будет ли танер Эсети через пять лет преподавать, в конце концов?

Еса прикусила губу и опять приоткрыла дверь. Декан подняла голову, и вид у нее был самый недовольный, как будто к ней пришли все документы отнять.

— Извините, — сказала Еса и все-таки вошла. В голове сгустился туман, все мысли сжались, сбились в кучу. Словно и не было ни Талис, ничего. — Если я сделаю… что-то значимое, важную работу. Если вас чем-то очень удивлю. Тогда есть шанс перейти?

Декан качнула головой.

— Дайте мне заняться моей важной работой.

Но еще ведь с танером Эсети надо встретиться, не все закончено. Не может так быть. Надежда заметалась, как огонек: отчаянный и робкий. У которого нет ни веток, ни газет, ни даже листков из черновика.

— Если начну говорить по-кранарски, у меня на то две причины, — улыбнулась Еса. Нир зашел следом: договорились, что он первым покажет работу.

— Я знаю кранарский, — танер Эсети кивнул. — Ничего страшного.

У него и сын ведь кранарец.

В преподскую танера Эсети, совсем маленькую, через окно пробирался ветер и играл краями листьев, приклеенных к небольшой картине. Она вся из листиков, хвоинок и семян, видны на ней и маленькие шишки, а все вместе изображает дом в лесу. Махоркой немного пахнет, степной травой из окна, чем-то еще пыльным и теплым.

— Ну показывайте, что там у вас, — сказал танер Эсети, садясь за стол, вплотную прилегающий к подоконнику и такой же белый. Правда, и подоконник, и оконная рама теперь не белые, а оранжевые с синими тенями. Оранжевое то бледнеет, то делается ярче: дышит, пульсирует.

Небо за окном голубое-голубое, словно полуденное, а вовсе не вечернее. Вокруг все такое тихое, близкое и хорошее. Теперь кажется, не было никаких разговоров с деканом: и никакого огня в резиденции Полесски не было тоже.

Еса достала тетрадку, где уже начала записывать для танера Эсети конспекты про болезни грифонов. А информацию брала из книг, которые взяла в бенорской библиотеке, и еще у профессора узнала про его исследования все самое важное. Вкратце.

Нир свою тетрадь тоже вытащил, показал наброски рабочей программы: будет теперь еще и по химии репетитором у школьников. Чтобы их привлекать на химфак. Эту программу танер Эсети ему подпишет, когда все будет готово.

— Еса одобрила заметки, — сказал Нир. — Мы с ней учебник читали.

— Именно так и было, — кивнула Еса.

Танер Эсети тоже все одобрил, правда, еще и подчеркнул непонятные буквы в записях Нира: симпатичные буквы, так-то. Длинные, похожие на шерстинки. Все опыты у Нира интересно описаны: про то, как искать в продуктах крахмал, про халькарского змея из глюконата кальция. Потом уже Еса развернула тетрадку.

Факультатива на первом курсе нет, и больше не ученица танера Эсети, получается. Внутри заскребла опять тревога, выцарапывая: «Все, не перейдешь, отказали тебе совсем».

Танер Эсети все прочитал, а потом, возвращая записи, кивнул с улыбкой. Его серые глаза напоминали дождевое небо, и морщины, кажется, в последние дни стали глубже: переживал так сильно. И все еще переживает о чем-то.

— Молодцы. Не торопитесь особо, до конца сеоны есть еще у вас время. Лучше, Еса, послушай и посмотри мои кассеты.

— Спасибо, — ответил Нир.

— Спасибо, и за кассеты тоже, очень. Классная музыка, — Еса спрятала тетрадку, и внутри задрожал огонек надежды, а потом взял и вытянулся столбиком. — Танер Эсети, я уже самые сложные долги сдала, можно вам получше помочь? Поспрашивать грифонов про растения, которые для них полезны, а то в книгах про это мало написано. Вдруг мне расскажут что-то новое. Может, надо было Скадду еще спросить. Правда, она долго жила в Гахарите и не очень много про это знает, конечно.

— Вот что, Еса, — произнес танер Эсети. — Если бы не обстоятельства, ты была бы сейчас ученицей первого курса химфака.

Отблески на окне сделались ярче, теплее.

Уже не теплые — обжигающие. Словно загорелось окно. Еса отвела от них взгляд и на танера Эсети опять посмотрела.

— Ты подготовь про лечение грифонов статью на конференцию. Вполне допускаю, что, если она многим понравится, декан с ректором смогут и исключение сделать, — и сразу же перехватило дыхание. — Законы-то у нас сейчас меняются. К выбору профессии наши, кейнорские, всегда относились уж больно серьезно, да только в этом случае, в переходный-то период, могут и навстречу пойти, кто знает.

Да, переходный период, точно же. Снова вспышка внутри — теплая, но колючая от неуверенности. Цель опять зажглась и ведет, как луч от фонарика.

— Спасибо!

— Насчет растений и животных мне еще Жер предлагал одну вещь, — добавил танер Эсети. — Ты ведь с ним перезванивалась?

— Танер Эсети, кстати, хотела спросить, с ним все хорошо? Да, мы тридцатого перезванивались, только не смогли встретиться, а после этого он трубку не брал.

Оранжевое выцветало, переходило в серый, и серая тусклость отражалась у танера Эсети в очках. Серый — цвет пустоты, исчезновения, пепла.

Ну сколько можно про огонь этот думать. Зеленый цвет тоже о нем будет напоминать? Зеленый — трава, которая высохнет и сгорит. Наверное, как-то так. Хватит уже, все обдумала, ну зачем так зацикливаться?

Нир внимательно смотрел на танера Эсети: а танер Эсети молча поднялся, свет включил и вернулся на место. Из-за лампочки его лицо показалось бумажным, а морщины — записями, которые оставило время.

— Я тебе не сообщил, а то и так было много тревог у тебя, — и все мысли сжались, сбились в комок: что там? — Жер недавно узнал, что у него лейкоз.

Комок из мыслей рухнул в пустоту.

— Как он сейчас, танер Эсети? Его навестить можно?

— Дней через пять. Сам он говорит, что все в порядке, да только раньше говорил то же самое, а его между тем болезнь съедала.

Еса молча кивнула: что тут сказать? Нир сгибал-разгибал уголок тетрадного листа, глядя в стол.

— К нам в Кауру привозили онкобольных, потому что ехать ближе, чем в Асуру, — сказал Нир. — Везли из Аленты, как раз с лейкозом.

— Жер ведь там жил. Он, как узнал о болезни, по своему заданию еще несколько дней ходил в горы. Ни о чем не рассказывал до больницы.

В ночь, когда читали последнее письмо из Басмадана, у Жера пошла кровь носом — как раз с болезнью связано?

— Я его понимаю, — сказала Еса. — Когда ты далеко и ничем помочь не можешь, то хочется хоть что-нибудь сделать. И на месте сидеть не получается.

— Должно быть. Эх, Жер. Встречу — убью. Второй раз в жизни говорю такое.

В окно влетел четверокрыл и сел у ладони танера Эсети лохматым скрипучим комком. Профессор не прикасается к диким зверькам, а Еса как-то четверокрыла в руки брала. Не надо так делать, но зверек такой был классный, что мысли выключились.

Танер Эсети дал зверушке орехов и улыбнулся. От лампочки в его серых глазах и стеклах очков засияли блики: будто в пасмурном небе появился просвет солнышка.

— Я думала, первый, — заметила Еса.

— Первый раз я это обещал Луи, только не говори никому. Покушение на тирниска, как-никак. В то время он, правда, еще не правил.

Так здорово, что про Луи появились новости, и что Эрцог живой. Кая, правда, все равно про Эрцога не хочет говорить, волнуется слишком.

— Он классный, мы подружились.

— Я с ним тоже, в какой-то мере, — задумчиво сказал танер Эсети. — Теперь в общих чертах я даже понимаю те его странные законы, есть там некий смысл. Разумность зверей растет, тут без спорных мер не обойтись. Выходит, привыкла ты к обществу львов.

Танер Эсети проследил за улетающим четверокрылом и белку затем поманил: она по ветке проскочила, а потом забралась на подоконник.

— Вот Жер как раз со львами и работал, — продолжил танер Эсети. — Даже, оказывается, рекомендовал тебя нынешнему тирниску. Гелесу теперь побольше доверяют. Возможно, и грифоны что-нибудь да рассказывают ему о своих болезнях. Тех, что полегче гронты. У меня уже мало сил на такие исследования, сказать по совести. Да и грифоны — замкнутые они, в большинстве своем. А ты юная, открытая, к тебе они смогут быстро привыкнуть. Сможешь и узнать от них чего-нибудь новое.

Рада была бы встретиться с грифонами, и с тирниском, конечно: но настоящим тирниском кажется только Луи.

Затем танер Эсети коротко рассказал о том, чем Жер занимался в горах: как он изучал растения Ласферов, как с львицей-осведомительницей выяснил, что Гелес может за ядовитыми лианами прятать пещеру, и как эта львица помогла Жеру найти противоядие, которое Гелес скрывает. Он что, и правда проводит эксперименты? По коже холодок пробежал. Все может быть: но все-таки не хочется, чтобы это оказалось правдой. Так жалко зверей.

— Жер все-таки хитрый, — отметила Еса.

— С таким точно все будет хорошо, — добавил Нир. Здорово, что танер Эсети доверяет и Ниру: тем более уже есть с ним общая тайна. А Скадда, оказывается, тоже все знала про Гелеса и Жера, но в секрете все сохранила, как настоящая гвардеица.

— Уже завтра начну, — сказала Еса.

— Точно завтра? — уточнил танер Эсети. — Тебе бы еще восстановиться.

— Дайте тогда электрон.

Танер Эсети улыбнулся и протянул Есе фундук, а потом и белке.

Когда сидишь у профессора, даже верится, что удастся снова учиться у него.

— А сорок вы кормите? — спросил у него Нир.

— Кормлю, лечил.

— У меня есть сороки.

— Хочешь, тебе про них дам почитать. Можешь что-нибудь подчерпнуть про уход.

— О, конечно, — Нир оживился. — Будет здорово.

С пустыря, что раскинулся между универом и остановкой, несся ветер, пахнущий горьковатыми степными травами и чьим-то праздничным костром, а на синем небе поблескивали первые звезды, словно кто-то с высоты фонариками светил.

— Как там твои? — спросила Еса у Нира. Ведь из удостоверений личности кранарцы узнали, где прописаны студенты, которых Марта удерживала у себя. Беспокойно от этого.

Под ботинками похрустывали травы. Через пустырь вообще-то ведет тропинка, но по ней идти не интересно. А тут пружинит под подошвами земля и трава сминается: свежую было бы жалко, но эта уже выгорела и высохла вся.

— Говорят, все нормально.

— Ты же им все рассказал?

— Ага, — хрустнуло: оказалось, Нир наступил на ветку, когда прошли мимо куста котолапника. Еса провела рукой по ворсистым листьям. — Ничего. Мы посередине Моллитана, к нам не полезут кранарцы.

Папа до сих пор ведь правду не знает. И общалась с ним только по телефону.

Мимо пробежали птицы-скриты, топорща пернатые воротники на шеях. Один прикусил другого за хвост, а затем серебристого мотылька схватил.

Моллитан — легонийский. Нир из другой страны, так непривычно. Конечно, снимут эту блокаду за пять лет. Должны.

— У тебя удостоверений личности теперь уже коллекция, — заметил Нир.

— Точно. Кайрисское оставила, есть легонийское, теперь кейнорское буду получать.

— Поделись тогда кайрисским, я съезжу и куплю скавалжа.

Еса усмехнулась.

Ветер стал очень теплым — словно день опять, а не вечер никакой. И желтые отблески появились на травах, как будто солнце и правда пошло назад. Рядом что-то свое, совсем близкое: знакомое ощущение, только никогда оно не было таким же классным. Нир оглянулся, и Еса голову подняла.

Сокол парил поблизости, наблюдая яркими желтыми глазами, прищуренными, без зрачков. Еса протянула к нему руку, и птица, взмахнув крыльями, подалась вперед, а затем когти прочно обхватили плечо.

— Хороший! — Еса не могла от него взгляд отвести. — Привет! Я все никак тебя не могла увидеть. Меня уже мама высмеивала, рассказывала, какой ты классный. Ты классный!

Снова мысли сбились в комок — но в теплый, радостный, искрящийся. Прилетел. Почувствовал. Всех своих людей он чувствует на своей земле, но, раз сумел он так сосредоточиться, сумел найти, значит, все-таки чувствовал, как ходила в Валлейне рядом с той степью, где он спал. А может, и по той самой степи. Значит, все-таки еще тогда он познакомился и смог теперь узнать. И решил пообщаться. Перехватило дыхание.

Еса осторожно дотронулась до перьев на голове Кейнора, коснулась клюва. Настоящие птичьи перья, настоящий клюв, только когти, несмотря на сильную хватку, плечо не царапают. И, если Кейнор захочет, он и сквозь своего человека легко пролетит. Он хоть и ощущается на плече, но почти невесомый.

И у Талис есть лаохорт, теперь уже точно. Говорят, что это рысь, и что она была изранена, но раны залечивались при людях. А еще она вроде бы помешала Эрцога казнить: может быть, просто слух, но Эрцог живой ведь, все-таки. Лишь бы не поймали его теперь.

Нир очень внимательно смотрел на сокола, и с восторгом таким милым, неловким. Шагнул вперед и тоже руку протянул.

— Птичка. Я понимаю, что наглость, но я не удержался, если что.

И дотронулся до Кейнора: правда, пальцы насквозь прошли. Странно так выглядит: ну птица же, обычный сокол. Кейнор прищурил глаза и тряхнул головой.

— Все, теперь меня вышлют, — весело сказал Нир.

— Я тогда тебе дам советы, как себя вести в депортации, — и Еса подмигнула.

Как будто снова оказалась во дворе у Марты: даже кажется, что трава под ногами нездешняя. Дрожь прошла по плечам.

А если такое чувство из-за того, что Кейнора однажды предала?

Кейнор взмахнул крыльями и недовольно крикнул. Глянул вверх, и Еса тоже. К звездам прибавились две красные звезды: горящие прямо над головой. Пернатое тепло исчезло с плеча, и Кейнор метнулся к чужому лаохорту.

Рядом с кранарским орлом сокол Кейнора такой весь хрупкий. У орла еще и профиль острый, хищный, а у сокола — округлый, с маленьким клювом, и кажется, что орлиный клюв легко может сокола схватить, перекусить надвое.

Они парили друг напротив друга, и глаз не удавалось отвести, как от огня. В глазах Кейнора — желтый огонь, едва занимающийся, а в глазах Кранара — яростный и алый, тревожный такой.

— Мне сегодня везет, — радостно сказал Нир. — Сразу две лучшие птицы. А у Алеарты тоже была птица, слушай?

— Если и она прилетит, это будет самый ужасный день для Легонии и самый лучший для тебя, — заметила Еса.

— Ну вот, значит, я точно не легониец. Поэтому меня никогда не вышлют.

— Ладно. Буду учить тебя исключительно химии.

Крылья Кейнора взметнулись, сокол поднялся повыше, и Кранар вместе с ним набрал высоту. От них лишь силуэты и остались, пропало ощущение тепла, но и чуждость тоже. Две пары огненных глаз дорисовывали узоры созвездий.

— Ты сюда слишком часто прилетаешь. Путаешь со своей землей? Понимаю, память с возрастом испортилась.

А у Кейнора бойкий и веселый голос, словно и не лаохорт говорит совсем, а просто человек через странное устройство. В голове он отдается, распространяется повсюду, но в то же время ясно, что голос звучит сверху.

Кранар-силуэт взмыл выше силуэта Кейнора, протянул к нему голову с огромным изогнутым клювом, и клюв приоткрылся, но не удалось услышать ничего.

— Я — независимая страна? — Кейнор усмехнулся: ну правда как человек. — Да что ты говоришь. Всю жизнь считал себя коллективной галлюцинацией.

Словно и сама вдруг взлетела — туда, к Кейнору. А если теперь и блокаду снимут?

— Какие еще важные сведения ты мне откроешь? Что у меня есть море?

Какой-то он неосторожный: хотя лаохорты так-то сами знают, как друг с другом общаться.

— Нир, Кранар признал независимость Кейнора!

Нир усмехнулся, приподняв бровь. Только вдруг Кранар таким образом захочет забрать Кейнор?

— Ага, очень их жду, — добавил Кейнор, когда Кранар ему что-то еще сказал. — А теперь — спокойной ночи. Смотри, не потеряй слишком много сил на моей земле.

Кранар снова что-то произнес и, ударив крыльями, начал удаляться. Здорово. Как же здорово. Трепет такой внутри: и одновременно — интерес искристый, яркий.

Как же классно побольше узнать про лаохортов. И шанс такой классный. Вот же он, рядом, свой лаохорт, и можно кое-что выяснить с его помощью.

— Вот интересно, — Еса на Нира глянула, потом на Кейнора. — Лаохорты теряют силы, если с людьми говорят, а если с другими лаохортами, то не теряют, получается? Даже если эти разговоры мы слышим?

Кейнор снизился и приземлился рядом.

— Вообще-то людям и зверям нас не слышно, если мы говорим с сородичами, но сейчас я хотел, чтобы меня слышали. А еще я бы показал тебе город сверху, но темно, так что как-нибудь потом.

— Буду ждать, — улыбнулась Еса. Губы растягивались в улыбке, и тепло было, как от маленькой печки. — Нир, это я про дар Кейнора: и, когда я увижу Экеру с воздуха, я тебе все расскажу.

— Тогда я тоже буду ждать, — кивнул Нир. — Если что, я не легониец. У меня даже есть аргументы.

— Он тебя не слышит, но я уверена, что он тебе верит.

— Предупреждаю, — прибавил Кейнор, взъерошившись. — Если, когда взлечу, испугаешься и отвергнешь мой дар, я не обижусь. Трудно видеть, как отдаляется земля, когда ты никогда так не летала. Некоторые едва с ума не сходили.

— Ничего не испугаюсь, — уверила Еса. — Я на аалсотах летала.

А Кранару и его людям Кейнор доверяет? Но об этом совсем неловко спрашивать сейчас. Ну, Дайгелу точно можно верить.

Еса наклонилась, взъерошила перья на сокольей голове. Точно, забыла же его поприветствовать, растерялась так. Ладонь левой руки прислонила к правому плечу, а Кейнор коснулся левым крылом основания правого и взлетел.

Гелес в инарисе выглядел как человек лет сорока-сорока пяти. Высокий, со светлыми прядями в темных коротких волосах, с щетиной на подбородке, с неглубокими морщинами на лбу. На самом деле он лев, большой полосатый бурый кот с черно-серой гривой. Опасный хищник, конечно. И, может быть, эксперименты проводит.

— Так ты тоже будешь исследовать мои растения?

У Луи голос скорее бархатный, а у Гелеса — более жесткий, с хрипотцой немного.

— Ага. Танеру Эсети понравилось, как ты с Жермелом Кадати работал, — ответила Еса. — И еще я помогаю профессору с исследованиями, ну, насчет грифонов. Узнаю́, какие есть неизученные области в этой теме.

Даже не по-настоящему ученица танера Эсети, так-то. Все равно эти мысли сжигают понемногу спокойствие, как бы ни старалась на них внимание не обращать.

А руки все еще чувствуют, как их обдавало теплым львиным дыханием.

— Хочу узнать, чем сейчас грифоны болеют, — добавила Еса. — Они же тебе рассказывают?

Гелес прикрыл глаза и, мотнув головой, пригласил подальше в лес. Шаги у него плавные, кошачьи, бесшумные, и по походке сразу понятно, что идет не человек. С дерева крикнула ворона: та же, которая Есу привела ко льву. Еса ей рукой помахала.

— Хорошо, что Георг сейчас доверяет, — сказал Гелес. — Среди людей и зверей было много слухов. Необоснованных. Как и про алдасаров.

Еса кивнула и пошла за ним в лес. Хотелось бы, чтобы слухи про Гелеса и правда оказались необоснованными.

Вкусный воздух окутывал, как одеяло: темное и душистое, из невесомой хвои. В глазах щипало чуть-чуть. Сонные горы, чьи очертания сглаживал махровый лесной ковер, вершинами уткнулись в облака-подушки. На склонах темно-зеленые пятна со светлыми чередовались: наверное, светлые — это луга.

Рявкнула, пробегая мимо, камнекрыса, и Еса от неожиданности вздрогнула. Зверь был похож на подросшего щенка, но лишь на первый взгляд: уши у него на концах округлые, а бока в поперечных полосках.

Стелющийся можжевельник иголки топорщил, по веткам у него сновали кизильницы и хвойницы, и слышался посвист. Балма на пути росла, и Еса старалась как можно аккуратнее через нее переступать, а то этими длинными листьями легко порезаться. В тени камней цвели черные лиарии и бело-красный птичий коготь: кое-где его семена уже созрели, похожие на коготки.

У одних деревьев и кустов листья сильно гусеницы объели, у других побеги облепил червец. Сначала на деревьях появляются листья, потом бутоны, или иногда наоборот, а позже поселяется всякий насекомый ужас, и это уже не радует совсем.

Классно, что Гелес — умный зверь, что он растения исследует, и что многое ему интересно. Но с ним не хочется так же разговаривать, как с Луи. Совсем он другой. Дело даже не только в экспериментах: Луи ведь тоже был иногда жестоким, с Эрцогом, например.

— Как ты сажаешь растения? — спросила Еса.

— Мы ведь копаем убежища, — отстраненно ответил Гелес.

— А как вы, ну, Ласферы, саженцы добывали?

— Иногда выкапывали и уносили в сумках, добытых у людей. Иногда ломали ветки, чтобы укоренить. Иногда за мясо покупали у человека.

— И ты растения лечишь тоже, да?

— Лучше, чтобы не болели. Их трудно лечить.

Мама — горработница, она в том числе и растения выращивает: для клумб. Очень хотела бы рассказать про это Луи.

У Луи глаза огонь напоминали, а иногда и дихромат аммония, из которого, если поджечь, получается вулкан. У Гелеса цвет глаз — темно-бурый, как лесная почва: у иллюзорных точно такой же цвет, как и у настоящих.

Мимо прошли олени: худые, с очень тонкими и корявыми рогами. Болеют они, так жалко. Гелес задержался, чтобы с ними поговорить, и потом опять знак инариса Есе подал.

— Скажи им, что люди могут помочь против нематоды, — голос Гелеса прозвучал очень устало, а потом лев пробормотал, почти не разборчиво: — Саламандра с этими оленями. Замучили. Может, ты убедишь.

Вымершие саламандры, по легендам, не сгорали в огне из-за своего яда. Очень хотела в это верить, когда читала: и сама себя представляла тогда несгорающей. Почему их Гелес вспомнил сейчас?

— Конечно, вам помогут, — Еса кивнула. — Лекарства дадут.

Один из оленей ногой провел по камню: попросил листок и ручку. А когда Еса положила ему все нужное, он ручку взял в зубы и подпер раздвоенным копытом.

«Лекарства вредные. Ищем травы. Травами можно вывести гадость».

Писал он неразборчивее, чем Скадда, но удалось все разобрать, хотя слово «травы» Еса скорее угадала. Гелес заворчал недовольно.

«Боимся. Если люди вредное дадут? Чтобы съесть нас потом. Они и с Гартией дружат. Гартии отдадут».

— Не бойтесь, — сказала Еса. — Вам ведь правда помогут. А с Гартией дружить никто не станет, особенно Кейнор. Просто с ней воевать не хотят. Если станут воевать, от этого и животным ведь будет плохо.

Олени уже не ответили: ну вот, не получилось, жалко. Одни проблемы от этой Гартии, ладно хотя бы не мусорят больше. Ну почему олени такие пугливые? Понятно, конечно: травоядные всегда ведь живут в опасности.

— В сеоне и тегене у тебя в ущелье будет совсем красиво, — сказала Еса льву в человеческом облике. — Растения все такие разные, и листья будут разных цветов.

— Я хочу снег, он мягкий. Можно подкидывать, — сказал Гелес, и голос у него потеплел. — Сегодня я тебя в ущелье не поведу, мне нужно к тебе привыкнуть. Но с Тагалом ты встретишься.

Так тоже здорово.

Скоро оказались на выступе скалы, куда прилетел грифон. Гелес сообщил, что это и есть Тагал, вожак всех грифонов-гвардейцев Кейнора. Он ростом с некрупного волка, ржаво-рыжий с ярко-желтыми глазами: почти как у кейнорского лаохорта, но со зрачками, конечно.

Грифон подал знак инариса, как и Гелес, и в ложном облике оказался высоким, одновременно худощавым и сильным на вид, с острыми чертами лица и рыжими волосами. Глаза у него остались ярко-желтыми, пронзительными, и человеческое лицо диковатым из-за них смотрелось. Хотя он симпатичный, так-то: и выглядит на возраст Луи, или даже моложе. А одежда у него похожа на полицейскую форму, только с перьями на погонах.

— Это ученица Георга Эсети, — сказал ему Гелес. Так бы хотелось ею быть. — Еса Кирлинг. Профессор начинает уважать наш род, а вожакам Гвардии лучше равняться не на трусливых белоногов, а на профессоров.

Тагал, нахмурившись, сложил руки на груди: наверное, он лапу на лапу поставил или взъерошился.

— Я не считаю, что он тебе доверяет, — иллюзия человеческого голоса звучала как настоящий грифоний голос, трескуче и грубо.

Только бы не начали ссориться.

— Так здорово, что ты прилетел, — Еса улыбнулась, чтобы обстановку сгладить. — Я впервые увидела главу кейнорской Гвардии грифонов.

Тагал все так и хмурился, и это почему-то даже трогательным показалось.

— Я помогаю танеру Эсети изучать болезни грифонов, — добавила Еса. — Можешь рассказать, чем вы в последнее время болеете? И чем лечитесь чаще всего. В книгах про это сказано очень мало.

Тагал поворачивал голову набок: то налево, то направо. Так он получше хотел рассмотреть. А еще на самом деле он снизу вверх глядел, но иллюзия это сглаживала.

— Георга уважаю, — сказал Тагал. — Немного могу рассказать. Значит, Гелес на грифонах все же не ставил экспериментов, — голос Тагала стал чуть больше похож на рычание. — Оттого и не знает толком, как мы лечимся.

Ну не надо ссориться, ну правда. Еса глянула на Гелеса: но он, казалось, внимания на слова Тагала совсем не обратил. Только принюхался.

К тирниску бесшумно подошла львица, обнюхала ему нос, потом обнюхала Есе руки и тоже подала знак инариса. Мех у нее очень светлый, полоски на нем почти белые, широкие, и их немного. Наверное, это она помогала Жермелу: ну, вряд ли тут еще одна есть львица-посредница, так-то. Может быть, по человеческим следам сейчас шла.

— Гелес, — тихо сказала львица. Она сейчас выглядела совсем как настоящая молодая женщина, светловолосая, с немного неправильными чертами лица, стройная и грустная. — Я в инарисе расскажу, хорошо? Не хочу, чтобы человек думал, что мы что-то скрываем.

Гелес моргнул: согласился.

— В Кранаре все еще охотятся ради шкур. На соболей, лисиц. Кранарские вожаки Гвардий хотят прийти в Ратхор и все высказать людям, если это не прекратится. Еще я общалась с осведомителями льет Долины. Иллаты в Хинсене, Моллитане и Ламейне убивают слишком много копытных. Говорят, что они нападают и на людей, загрызают их. Гелес, ты ведь можешь помочь?

Ее взгляд стал почти жалобным. Но, когда она глянула на Есу, в нем на мгновение появился задор: как у Нира, когда он притворялся больным. Да, та самая львица, точно.

— У меня было много других проблем, — сказал Гелес, тоже в инарисе: а Тагал фыркнул. — Честно скажу, пока не знаю, как быть с иллатами. Все-таки сейчас в Долине более-менее спокойно. Люди редко погибают. Вряд ли на самом деле от лап иллатов, они осторожны.

Но он все-таки должен со всем разобраться. Львица хотела, чтобы Гелес ей никак не смог отказать: вот и заговорила в инарисе, чтобы человек про все знал. Еса улыбнулась чуть-чуть.

— Но иллаты-гвардейцы до сих пор не приходили к тебе с докладами, — львица пригнула голову, будто вот-вот ее могли обидеть. — Мне кажется, это подозрительно. Они могут что-то замышлять, даже против тебя. Я за тебя беспокоюсь.

— Здесь их не любят, на них могут напасть, — Гелес смотрел на нее спокойно, мягко. — Правильно делают, что не приходят, однако с иллатами нужно встретиться, конечно. Так что, думаю, встречусь в Хинсене.

— Я верю, что ты все сделаешь как надо, — сказала львица. А когда она ушла, Тагал на пару шагов отстранился от Гелеса.

— Идем в лес, — и покосился на Есу. — Я не хочу говорить при нем.

Ваессен такое бы точно не потерпел: а зверям вот нормально. Еса кивнула Гелесу, а он моргнул.

Еса, спустившись в лесную чащу, сначала осмотрелась и пейзаж постаралась запомнить: чтобы хорошо увидеть инарис. В незнакомой местности его ведь применять сложнее. Потом Тагал рассказал, чем недавно болели его знакомые грифоны, но очень коротко. А вот бывает ли у них, например, онкология? Еса спросила, болел ли кто-то очень тяжело и непонятно, но Тагал такого не помнил. Правда, он вспомнил грифоницу, умершую, по его словам, от простого гриппа.

— Жаловаться мы не привыкли, — говорил Тагал. — Если грифон заболел и умер, значит, он был слабым и не должен был много жить. Гронта — исключение, это бесчестная болезнь, она забирает и сильных. С другой стороны, надо развивать науку. Понятно.

Тагал еще показал вороний глаз, чьи ягоды ядовиты для людей, а грифонам нужны для здоровья: про это растение Еса уже читала.

Вожак грифонов держался очень строго и настороженно. Интересно, можно ли с ним поиграть, как со Скаддой. Вдруг это помогло бы с ним подружиться: но неудобно, все-таки.

— Спасибо, — улыбнулась Еса, когда закончили. — А можно я сейчас рассею инарис? Ты такой классный.

— Я не классный.

— Ладно, а печенье будешь?

— Давай.

Еса достала упаковку, и грифонья голова потянулась к руке. Тагал клювом осторожно забрал печенье и раскусил.

Вожак кейнорской Гвардии часто далеко улетает, к границам Кейнора. А может быть…

— Тагал, слушай, а ты можешь узнать, чем грифоны лечатся вдалеке от Экеры? Может быть, найдутся какие-то растения, которых здесь нет, и которые люди мало исследовали. Вдруг их даже удастся собрать.

Тагал подумал, а потом кивнул.

7 нерии, Дайгел

Дайгел вскрыл последнюю из прибывших сегодня посылок со сломанной бытовой техникой — она утром пришла из западного Кранара, ее закинули на вагон Единства после пересечения границы.

Первую газету с объявлениями из западного Кранара купил на обратном пути в приграничном городке — маленьком, как и Канморна. А потом сообщил Юнне, в каком округе решил взять заказы. Ну что, все-таки в Кранаре впрямь уважают талисцев и тех, кто им помогает. Юнна удружила, распространив в том регионе правдивые слухи о том, как Эсети, живущий в Алеарте, взял да починил сложную талисскую вещь.

Да и кейнорцев Кранар поддержал. Вот ни капли не сомневался, что это случится.

— Новая газета, — объявил Энкел, войдя в комнату. Дайгел передал посылку Ките и взял газету с объявлениями у Энкела. Он уже пятую из нужного округа добыл за последние дни — от алеартской болтливости временами есть плюсы.

Дождь скребся в окно, приговаривая: «Пустите погреться, сволочи». Дайгел сел у телефона и открыл тетрадь, куда вписывал все заказы из Кранара, чтобы потом переносить в официальную отчетность.

Трубку брали многие, все-таки выходной.

— Не надо напрямую платить, — пришлось уверять одну кранарку. — Лучше деньги родне пришлите вместе с прибором. А то нам доходы никак не оформить.

— Поняла. Совсем несправедливо, — говорили на том конце. — Ну куда это годится, ближайшие друг к другу страны, а столько препятствий. Успехов вам.

— Да мы вообще молодцы, — подтвердил Дайгел.

— Нет, родственников в Далии у нас нет, — ответил другой клиент. А заказ хороший.

— Тогда давайте на мой адрес, — Дайгел притянул к себе телефонный справочник Далии, взятый из библиотеки. Ложных алеартских клиентов уже больше набралось, чем настоящих.

Потом пришла очередь Киты всех обзванивать.

— Что там чинить надо в последней посылке? — спросил ее Дайгел.

— Уже ничего, — Кита пожала плечами. — Ну, там был утюг, я уже его подправила, но ты посмотри, может, что-то не так.

Утюги ей еще не доводилось чинить, никак справилась? Дайгел хмыкнул и забрал у Киты прибор. Прочитал записку от клиента, проверил утюг: смотри-ка, и впрямь исправный.

Теорию Кита хорошо знает, в день знакомства рассказывала даже про автомобильные двигатели, а вот с практикой — так, в основном таращилась. Хотя, когда просил ее помочь, работала толково. Но инициативу не проявляла.

— Чего же ты так редко себя показываешь? — спросил Дайгел и подшутил: — Уволю же.

— Я предполагал, ты задумаешься, а ты вот так, — высказался Энкел. — Старается человек, я же тебе рассказывал, как она все ловко делала, пока тебя не было.

— Ну, рассказывал, а чего же я этой шустрости на практике не видел? Кроме как сейчас.

— Так ты все самое сложное забираешь себе, быстро со всем справляешься, а ей что остается?

— Самой за себя отвечать, — Дайгел глянул на Киту, а та посмотрела вниз, руки сложила на груди. — Ты бы тогда и сказала, что, дескать, хочу почаще что-то сама делать, с начала и до конца. В чем тут сложность?

Правда, за ней тогда придется внимательней следить и отвлекаться от работы. Опыта мало у нее.

— Трудно просто, — проговорила Кита. — Нет, не работать. Просто… ну да, взять инициативу, когда ты все быстро делаешь. Но я много наблюдала, запоминала, пока мы ездили, и вот, теперь получается.

— Раз научилась, значит, ты такой же мастер, а не простой стажер. Мало ли что без профильного образования — получишь. Ныть вот не надо, отлынивать не надо. Хочешь чинить — говори. Вон тот термос-тимисник тоже твой, раз ты самостоятельная. Энкел, а ты обзванивай.

Кита кивнула и потянулась за коробкой.

— Я понимаю, что приношу мало пользы, — сказала Кита. — Но я все починю. Потом и свои часы тоже. Мелкое скучно чинить, но в этом случае — нет.

Из-за этих часов Киту и понесло в ремонт. Все надеется получить работу в Ваммельхоле да починить фамильные часы в отделе с механизмами: их приносят алеартцы в резиденцию-музей и дарят льете. Только вот Кита эти часы не отдавала. Родители умерли, а она была мелкой еще, вот льета сама себе и сделала подарок.

Дайгел взялся за очередной кранарский заказ. Кита закончила с тимисником попозже, но все-таки сделала его вполне сносно, а вдобавок к этому времени вернулась Керка.

— Опять приплыли гартийцы, — сказала она, хмурясь и широко растягивая губы, словно в улыбке, но настороженной, дикой. Обычно, разговаривая с людьми, посредники не скалятся. — Будут в Далии.

Тьфу, заразы. Надо взглянуть.

А когда с заказами завершили и все разошлись, Дайгел набрал отцу. Он рассказал про Есу и про то, что решил ей показать видеокамеру. Девчонка надежная, пусть пользуется. Затем Дайгел сообщил ему про Киту: тоже ведь считай студентка.

— Вот как с этими учениками лучше обращаться? — завершил Дайгел. — Не всегда ясно, чего у них на уме.

— Тебе надо и впрямь дать ей больше свободы, — сказал отец. — Были у меня такие. Тот же Раммел Нитур.

— А если напортачит?

— Потом проверишь. Доверяй ей побольше. Вам, кранарцам, это непросто, а ты постарайся.

— Ладно, иностранный консультант, — усмехнулся Дайгел. — Понял тебя.

— Лучше придумывай способы это починить, а не способы отлынивать, — отмахнулся Дайгел.

— Я еще никогда не видела гартийцев в Далии, — сказала Кита, работая с лампой на дальнем конце прилавка.

Никак неправильно делает? Да нет, почудилось, зато теперь она зависла из-за того, что на нее взглянул. Ну и странная, и не замечал ведь раньше.

— Ага, в Далии они сразу же сменят облик, — сказал Дайгел. — Если и сменят, то лишь когда Легония согласится с ними сотрудничать. Увидишь потом. Работай.

Басна одобрительно гавкнула, а Керка, лежавшая под липой, молча положила голову на лапы.

Ремонт на открытом воздухе вскорости привлек пару новых клиентов. Сосредоточенность на работе защищала от шума прохожих, но как только Дайгел решил передохнуть, болтовня навалилась на уши. От мимо проходящих людей, из летних домов на деревьях, да и с веревочных лестниц, ведущих от веток и от земли к балконам — отовсюду одно и то же. Кранар хочет присоединить Кейнор, Кранар будет конфликтовать с Легонией. Энкел врубил переносной приемник, и нормальные новости заглушили алеартский гомон.

— Верховный дасул Кранара, Утлисс Ластарски, заявил, что Кранар не видит смысла в отрицании государственности Кейнора и Талис, у которых имеются лаохорты и независимое от Легонии правительство.

Вовремя признали Кейнор: Легония слаб, от него откололись два куска, хотя Талис наверняка не успела прочно связаться с Легонией и не так его ранила, как Кейнор. Чтобы не вредить стране, с Кранаром легонийцы воевать не станут. От войны с Талис как раз отказались, чтобы лаохорт Легонии не стал таким же, каким, по слухам, выглядит талисский, и чтобы вьорты не полезли, почуяв его слабость. К тому же в стране со слабым лаохортом куда легче зародиться новым странам.

Кита закончила лампу и передала на проверку Дайгелу. В самом деле не напортачила, ну, так и быть. А затем она взялась за утюг, в то время как Энкел снова читал про медтехнику.

Дайгел взял себе унаби из пакета: набрали на улице, но перекрашивать и продавать уже не стали. Плоды похожи на гладкие каплевидные поделки из лакированного дерева. Раскусишь — хрусткие, с кислинкой, а сладость в них — сухая незаметная основа, даже и сладостью ее не назовешь, слишком просто, что ли. Отличная вещь.

— По последним данным, кранарцы имеют дело с новой мутацией бактерии горной чумы, — дикторша уже перешла к следующей новости. — Возбудитель быстро умирает вне человеческого организма, однако заболевание все равно распространяется высокими темпами. Граница Легонии с юго-востоком Кранара временно перекрыта.

Не в первый раз. Месяц или два такое продлится — и все. На север-то все равно можно будет ездить. Легонийцы доверяют кранарской дисциплине, в Кранаре эпидемии хоть и частое дело, но редко выходят за границы пары-тройки округов.

— Против этой заразы даже лекарств нет, — выделилось из общего гула.

— Эта чума заразнее, а может, она вовсе и не чума.

— За секунды покрываешься язвами.

Эпидемия слухов, никак иначе.

— А еще на востоке Кранара, да и на юго-востоке, плохо видят инарис, — говорили другие. — Слабеет Кранар. Что-то с ним не то.

Как раз там, где эпидемия? Еще бы чего-нибудь выдумали.

Потом по радио сказали и про гартийцев.

— В Ваммельхоле дипломаты Астелнал будут приобщены к легонийской культуре, и…

— …и они не будут ходить мимо моих часов без меня, — голос Киты стал внезапно громче и тверже. — Дайгел, ты как хочешь, но я туда поеду прямо сейчас, — а теперь вновь сделался таким, будто Кита вечно недоумевает от всего происходящего.

— Так часы же в коробке, как и все поломанное.

— Утешаешь ты так себе, — заметил Энкел. Басна кивнула.

— Ладно, еще утюг — и на перерыв, — решил Дайгел.

Недалко от холма Онталоз далийские дома с их флюгерами, с узорами в виде ладоней на стенах, с переплетениями побегов плюща и прочей ползучей зелености вдруг стали казаться вовсе не знакомыми. Видел же их сотни раз, как и эти деревья с зонтами-листьями и веревочными лестницами к дощатым домам на ветвях — а теперь как будто впервые. И кабины на канатных дорогах — словно за сотни километров отсюда.

Дайгел оглянулся. Позади по тротуару, озираясь и помахивая хвостом, трусила волчица — с глазами без зрачков, ярко-зелеными, как листья, просвеченные фонарем. Прохожие, галдя, тут же начали приветствовать не только горработников, но и ее, а горработники отвлеклись от полива клумб и сбора семян.

Хотя бы свежей крови на лапах этой пакости не видать.

Керка выскочила вперед, ощерилась, затем легла. Басна, заскулив, тоже легла, но на ноги Киты.

Астельцы скоро приблизились вслед за лаохори, а позади них двигалась целая толпа алеартцев: никак снесет холм Онталоз, если с ним сравняется. Вместе с астельцами шла светловолосая женщина, ласаринка, и полицейские, но эти держались ближе к дороге.

Керка постаралась выпрямиться, правда, взъерошенность с ее шкуры не исчезла. Лаохори-волчица отступила к своим, а один из них вышел вперед, взглянул на Керку, на Киту, потом на Дайгела.

— Рад новой встрече, — да широко улыбнулся, прислонив левую ладонь к правому плечу. Еще и легонийские жесты перенимает, падла. — Как хорошо, что нас всегда сводят обстоятельства.

Жесткий, с акцентом, голос гартийца напоминал голос волков в инарисе. Все, узнал, Ин-Вагал Табон, правда, малость заросший.

— Взаимно, — сказал Дайгел, повторяя жест приветствия. Выбор невелик — либо вежливость, либо вранье. — Я, как помню, не представлялся. Дайгел Эсети, со мной Кита Ренски и Энкел Талез, — а Керка просила ее имени гартийцам не называть.

Астелнал прошла мимо. Кита отшатнулась и наступила на хвост Басны, а собака отвела уши назад. Керка заворчала. Вперед прошел низкий астелец в черном костюме, тоже поприветствовал, и Табон ему что-то сообщил.

— Сойди с собаки, — шепнул Дайгел. Кита глянула вниз, ойкнула, убрала ногу с хвоста и тотчас пригладила Басне уши.

Астелнал перешла на другую сторону улицы, а рядом с лаохори притормозила машина, затем и еще одна. Керка уже выглядела поспокойнее, хотя порой отгибала уши.

— Я доложил посланнику Астелнал Ор-Камесу Гонралу, что именно вас видел в Неламе, что у вас есть друзья среди лесных животных, и что вы чините технику, — разъяснил Табон, глянув на Дайгела, а затем на человека в черном костюме. — Мы, к слову, хорошо оценили ваш напиток, — он перевел взгляд на Киту. — Думаем, что и качество вашего ремонта внушает доверие.

— Ага, — проговорила Кита. Рядом что-то тихое да недовольное пробормотал Энкел.

— Что-то сломалось из переданной техники? — поинтересовался Дайгел.

— Как вы догадались? — голос Табона стал тише.

Дайгел покосился на галдящих алеартцев. Один из них снял с плеч цветастый платок и накинул на плечи какому-то гартийцу.

— А я проницательный.

Значит, нормального посла Астелнал не направила, далеко ему добираться с материка.

Энкел кивнул. Табон что-то выслушал от посланника и добавил:

— Отправляйтесь с нами в Ваммельхол. Пообщаемся и с вами, и с животными, — он улыбнулся Керке, а та нехотя повела ушами вверх.

Туда и направлялись, так что Дайгел кивнул. Посланник опять обратился к Табону, и он перевел:

— Вы можете показать, как звери общаются с вами письменно?

Керка притворилась скульптурой, зато Басна поскребла по асфальту лапой, а когда положили рядом все необходимое, начала выводить буквы, сжимая ручку в пасти и направляя лапой. Больше никто с собой собак не взял, никак опасаясь, что толпа их снесет. Тем более нечего брать с собой зверей, если рядом лаохори. Но Басна — собака здоровущая, ее никто не сшибет, и напугать ее непросто.

Астельцы повосхищались. Посланник первым двинулся вперед, Табон от него не отставал. Толпа алеартцев позади гремела, как старый перегретый тимисник-термос.

Один из астельцев подошел к двери подъезда, расписанной узорами-ладонями, махнул рукой, и вся улица показалась совершенно чужой, да вдобавок холодной: Астелнал приблизилась. Астелец указал на дверь, потом на ведущую с балкона на асфальт веревочную лестницу, и что-то протарабанил. А затем, глянув вверх, с восхищенным видом всплеснул руками, после чего и вовсе взял морду лаохори в ладони да поднял волчью голову. Оказывается, наверху как раз проносилась кабина канатной дороги, невидаль-то какая. Астелнал махнула хвостом да приоткрыла пасть.

А вот как они без алеартцев себя ведут, эти заморские подхалимы?

— Не задерживайся, тебе еще Ваммельхол смотреть, — Табон направился к лаохори, сунул ей руку в пасть, хватанул за уши. Астелнал встряхнулась. Средства от блох они ей, случайно, не покупают?

— Кита со своей собакой уважительнее обходится, вот да, — произнес Энкел, качнув головой.

Один астелец повалил лаохори на бок и принялся трепать. Хотя бы в одном алеартцы точно адекватнее своих новых приятелей: не вообразишь, чтобы кто-то из местных так обращался с Легонией. Зато прикосновение лаохортов не ранит. Если лаохорт на мир воздействует, тогда да, а если неадекватная людская часть мира воздействует на лаохорта, это уже терпимо.

— Передайте ей спасибо за интерес к нашей истории, — к лаохори подбежал один из алеартцев. — И нам, и нам ваша история интересна очень.

— Наши соболезнования, — говорил, догоняя, еще один. — О прошлом, о далеком прошлом, но Астелнал ведь его не забыла. Так жаль, так не должно было произойти, он был замечательным правителем, настоящим королем.

— Да, таким Оль-ун-дал Нарок и был, — добавляли другие, перебивая. — Все на благо своей страны делал.

Предатель он. Не переметнулся бы к другим гартийским странам, не предал бы Легонию — и в Битве Пяти куда меньше кейнорцев бы погибло.

— И так погиб, так ужасно, кейнорцы казнили. Мы так соболезнуем. Она же его любила, — так близко подходят к Астелнал, что зелень в ее глазищах вот-вот и дырки прожжет в алеартских платках.

— Она его любит, — негромко добавил Табон с грустной улыбкой.

А сколько кейнорцев из-за этого Нарока сгорело на кораблях и утонуло в море?

— Кейнор ведь сам, по сути, вынудил, — добавил кто-то еще из алеартцев.

Да идите вы лесом из водорослей.

— Мы не хотим никаких проблем на вашем материке, в вашей стране, — мягко произнес Табон. — Давайте не будем в этот день говорить о чем-то подобном. Мы не предатели и ими не были, вы нам не враги и ими не были. Спасибо большое за сочувствие.

Вот твари хитрые.

— Отчего в Алеарту направились, а не в Инис, не в столицу? — поинтересовался Дайгел у Табона. — В первые разы-то ясно, почему: алеартский порт поближе, — хотя и не слишком. — Но а теперь?

Да потому что астельцы во время войны хотели навредить столичному региону и тому, который всех снабжал, а Алеарта — кому она нужна в сравнении с Кейнором. Вот и опасаются неприятия со стороны вспыльчивых таннау. Но хотел бы знать, что за аргументы у астельцев.

— Мы уже привыкли к вам.

— Я не алеартец, — а то еще Кранар пришибет, он явно грознее Скадды.

— К алеартцам, — кивнул Табон. — Мы все-таки собираемся подробно обсуждать дальнейшее сотрудничество, а это лучше делать в уже знакомой и спокойной обстановке.

Ну да, алеартцы весьма спокойно трещат. Такой шум, будто это уши окаменели и с грохотом рассыпаются.

— К тому же к порту в Неламе удобнее подходить, меньше вьортов, — дополнил Табон.

Никто же не кинется проверять, где их больше.

А вокруг алеартцы заводили разговоры с астельцами, даже Гонрал кому-то лыбился. Поблизости удалось расслышать среди прочего гама:

— Так жалеть. Это несправедливость, — акцента в этих словах было побольше, чем у Табона. — Терять близких. Война — беспримерный есть ужас. Вы не хотеть больше воевать. Мы не хотеть. С нами — мир. За ваш Единство.

— Еще научат нас Единству, — шепнул Дайгел, когда отстал от Табона.

Керка, шедшая рядом, глядела исподлобья и явно с усилием сдерживала волчий свой оскал.

— Они в этом мастера, соглашусь, — серьезно сказал Энкел.

— Единству в новом формате, так сказать, — негромко добавил Дайгел. — Урок от профессионалов: как выжить на материке, где миллиард враждебных государств.

— Надеюсь, мы до такого не докатимся, — проговорил Энкел, сразу по-настоящему посерьезнев. Затем он улыбнулся. — Волчица, наверное, не против фамильярностей, потому что у них там большой выбор лаохортов, и, если начнет права качать, ее быстро сменят, вот да.

— Я хочу потрогать лаохорта, — проговорила Кита, глянув назад, на Астелнал, которая тыкалась мордой в сумку одного из астельцев, да так аккуратно, что морда сквозь эту сумку не проходила. — Вот как ты, Дайгел. Хороший он у тебя. Легония совсем хороший, но только не прилетит.

При подъеме на холм остановились в начале каменистой тропы. Ее перегородили два оленя-изюбря с рогами под стать кронам древних дубов. Соприкоснулись ими, точно собрались подраться. Да только не дрались они, ничуть. У них ведь гон сейчас, неужели так запросто договорились?

Астелнал убежала за дома, и верно — вдруг еще звери кинутся на людей, если их напугать. Правда, интереснее думать, что она испугалась сама.

Астельцы тревожно забормотали, и алеартцы на удивление спокойно принялись их увещевать, чтобы умолкли. Толпа, наконец, утихла. Керка, приподнимая верхнюю губу, вышла вперед, зарычала, но олени так и не сдвинулись. К зверям приблизилась легонийская женщина, которая до этого шла с астельцами. Наверняка глава внешнеполитического ведомства, хотя, возможно, и заместительница, раз от гартийцев прибыл лишь посланник.

— Ну что вы, все хорошо, — она протянула руки вперед. — Они прибыли с миром. Мы можем начать торговать, вместе бороться с морской угрозой. Никто вас не обидит.

Один из оленей фыркнул, резко поведя головой в сторону гартийцев. Затем опять развернулся к сородичу, и рога сомкнулись над серединой тропы.

— Легонии нужны союзники, — тихо увещевала чиновница. — Кранар поддержал сепаратистов, Флорент не отвечает. Фалунн, ты хороший, умный зверь, ты все понимаешь. Здесь посланник Астелнал, Ор-Камес Гонрал. Наместник правителя Астелнал на острове Ташчин, Ин-Вагал Табон.

Алеартский шепот пронесся, как ветер. Так вон он кто: возглавляет правительство на острове-колонии. До этого, когда возглавлял дипломатический визит, раздавал алеартцам письма да подачки, общался с ориентской волчицей. Теперь вот запросто переводит для посланника. А алеартцы-то ценят правителей, приближенных к народу. Манипуляторы, вьорты их сожри.

Чиновница тем временем развернулась к гартийцам.

— Перед вами Фалунн, главный вожак оленей Алеарты.

Керка вновь оскалилась, а Басна села впереди бледной и растерянной Киты. Олень скрестил передние ноги, поведя головой вниз. Знак инариса показал.

А грифонов нет, одни сороки да мелкие пичуги над головой.

— Что же нас едят люди, если мы — умные звери? — голос Фалунна звучал низко, хрипловато. Высокий он, мощный, даже в ложном облике, и дубленка на нем бурая, под оленью шкуру.

— В актариях малых городов не у всех, к сожалению, хватает средств. Мало домашних животных. Люди там просто вынуждены, но это решится, обязательно. Как отказались недавно от охоты ради меха, так со временем откажемся и от охоты на вас.

— Не лги, — Фалунн нагнул голову, и сквозь иллюзию проступили очертания рогов. — Убивают и богатые. В центрах скупки покупают наше мясо, зная, что мы — разумные.

— Обычно косулье. Оленье сдают крайне редко.

— Косули тоже разумны, — прислушиваться к нему приходилось тщательней, чем к прочим зверям в инарисе. Больно уж неразборчиво он порой говорил. — Хищникам простительно. Неразумных зверей на всех не хватит. Но хищники такие же, как мы, а вы — выше. У вас свои животные. Бедняков своих сами кормите. Гартийцев своих убирайте, они тоже начнут нас стрелять.

— Этого не случится, Фалунн.

— Мы думали, что и с гартийцами вы общаться не станете. Как потом? Возродите ядерное оружие? Возьмете оружие у гартийцев? Вы еще и в их страну хотите отправиться?

— Да, еще хотят разрешить плавание на острова-колонии Астелнал, но я ведь говорила о борьбе с морской угрозой, — примирительно объясняла женщина. — Вместе мы отгоним больше вьортов, они будут реже зарождаться.

— Собираетесь вместе истреблять Старших?

На этих словах Фалунн перешел почти что на бас, и второй олень вскинул голову.

— Китов, — продолжал Фалунн. — У нас одни предки, но они покинули землю. Они мудрее и добрее всех наземных животных и обрели разум без лаохортов. Талисцы истребляют Старших, и алеартцы начнут. В море могут быть мудрые вьорты, такие же, как ваши лаохорты. Но вы не хотите, чтобы мы знали.

Вот это речи для главного вожака.

Насчет китов и вьортов это лишь дурацкие слухи. Дельфины с китами могут быть разумны лишь в той части моря, что твердо принадлежит лаохорту.

Всего-то пять-десять лет тому назад у оленей и мыслей таких не возникало. Когда ребенком с ними общался, они и говорили куда примитивнее. И ведь есть у него пара дельных претензий, да только слова про вьортов были вовсе ни к чему.

Астельцы так и молчали, даром что речь оленя не понимают. Толпа алеартцев позади поредела. Кита трепала шерсть на голове собаки, а та лизала ей руку.

— Я бы не поплыл на острова, — донеслось позади. — Астельцы — приятные ребята, но уж больно далеко нам плыть, и морская угроза опасная.

— Да, далеко.

— А вроде бы остров какой-то близко, нет? Туда наш посланник отправится?

— Дальше, чем до Экеры, а еще вьорты, ну уж никак.

Правильно делаете, что боитесь — они же сожрут, эти астельцы. Волки жрут лебедей.

Фалунн смотрел все мрачнее, да все ниже опускал голову.

— Не пустим. Ведите их не по тропе.

— Мы их должны ввести как гостей.

— Нам не интересно. Мы просто звери, нам не важны ваши обычаи.

Керка огрызнулась и выступила вперед, а затем завыла.

В скором времени на ее клич примчались грифоны, спикировали на траву между оленями и астельцами. Гартийцы побледнели, кто-то из них и отшатнулся, а оленям все-таки пришлось отойти.

А еще слышал, что кранарские вожаки хотят собраться в Ратхоре и высказать людям претензии. Вот бы достоверно знать, когда это случится и к чему приведет.

— Прекрасные изобретения, — повторил Табон. Моросило, и гартийцы все заслонились пестрыми зонтами: прохожие поделились. Верно, нечего пользоваться ориентским дождем.

Энкел ухмыльнулся. Он-то на свою пылеуборницу накинул платок перед тем, как астельцы к ней подошли.

— И, если по мне, событие перед посещением Ваммельхола было даже занимательным, — добавил астельский наместник.

Гонрал общался в стороне с легонийской чиновницей, Линтати, держась за ручку зонтика так, словно чуть что начал бы им отбиваться от злостных оленей. Астелнал последней прошла через ворота Ваммельхола, задержала взгляд на их гравировке в виде лебедей. Кита выглядела больно уж бледно, ну хоть Басна ей ноги грела.

— Жаль только, что не нашлось добровольцев, но мы понимаем, и танер Гонрал тоже понимает, на это нужно время, все-таки риск, — говорил Табон. — Уверены, впрочем, что плавание на наши острова непременно вам разрешат. Заберем вашего посланника, а в следующем месяце снова прибудем с предложением. Что насчет морской угрозы, мы хорошо избегаем ее, мы уже много раз посещали Легонию и не попали в беду. Будем надеяться на дальнейшее укрепление связи.

Алеартцам на руку собственная трусливость. Если Астелнал будет медленнее сближаться с Алеартой, звери, должно быть, к этому получше привыкнут. Ничуть не нравится затея с сотрудничеством, но понять аргументы все-таки можно. Новая война не нужна.

— Ты бы съездил? — поинтересовался Энкел, когда Табон отошел к своим.

— Каждый кейнорец хочет заглянуть за горизонт. А я кранарец. Вот незадача. Но за горизонты люблю заглядывать, чего уж там, хотя нам работать надо, а не отлынивать.

Чужой и будто незнакомый замок. Даже травы — и те чужие.

Басна встала перед Китой и заворчала, когда Астелнал подступила ближе. Керка огрызнулась и приникла к земле.

— Чего наших зверей пугаешь? — спросил Дайгел. А, она же не услышит.

Астелнал опустила голову, повела ушами назад, будто бы извиняясь, и провела по земле лапой: точно так же, как Басна просила бумагу да ручку. Если уж сама страна хочет пообщаться, чего и нет. Интересно, как-никак, пусть она и чуждая тварь.

— А давайте попробуем, — предложил Дайгел, глянув на Киту и Энкела, затем на Табона. — Звери-то ее слышат.

— Хочешь, чтобы звери записывали твои слова, Асти? — Табон глянул на лаохори, а та ответила кивком. Басна тихо завыла, тронув Киту лапой, и сама кивнула. Чиновница, Линтати, подошла ближе.

Получив принадлежности для письма, Басна стала записывать. Астелнал отбрела подальше и только пасть раскрывала время от времени. Знает легонийский, зараза: из-за того, что некоторые из ее людей этот язык знают. Астельцы после поражения всё надеялись вновь прибыть в Легонию, и уж точно не с целью полюбоваться на кривые алеартские изобретения.

Керка хмуро глядела на Басну: явно с неодобрением.

— Выполнять все приказы людей — не дело, — сказала она в инарисе. — Особенно вот такие.

— Да интересно, чего ты, уж на что астельцев терпеть не могу, — шепотом ответил Дайгел. — Да и ей самой наверняка.

Басна дописала, и Кита подняла с земли ее листок, глянула туда, протянула Линтати. Та дала взглянуть Табону, ну и Дайгел подошел:

«Жалко, что я тебя пугаю. Я правда этого не хочу, ты мне нравишься. Надеюсь, ты не пугаешься моих людей. Мы знаем, что животные Ориенты разумны, и никогда не навредим. Ваши люди с вами подружились, надеемся, что подружатся и с нами. В том числе благодаря тебе».

Она могла бы передать слова и через своих людей, но кто знает, чего там астельцы напридумают? Может, передадут неправду. А собственной собаке людям нет резона не верить. Втирается в доверие. И ведь топорнейшие же манипуляции, неужели никто не видит?

— Передай, что мы рады такой возможности, — сказала Линтати.

Басна и это записала, а Табон отнес листок Астелнал. Потом собака вывела новые слова этой волчьей твари:

«Мне понравился Ваммельхол. Здорово, что вы сохраняете память о прошлом. У нас мало памятников культуры. Тяжелая была история. Я помню интересные вещи из прошлого, красивые здания. Теперь мучаю своих людей и заставляю их все восстанавливать. Но у них получается неправильно».

Как только бумага оказалась в руках Линтати, чиновницу обступили алеартцы.

Сейчас пойдет новый всплеск жалений да вздохов, никак иначе. Сил уже нет никаких на злость. Надо бы отсюда уходить.

За окном фары мигнули трижды, все как договаривались.

В коридоре Дайгел сдернул куртку с вешалки, спихнул с ботинок зверя. В темноте показалось, что это Скадда спит, да ведь грифоница мельче и намного легче. Волчица щелкнула пастью.

— Чего тебе в лесу не спалось?

Керка подала знак инариса.

— В лесу все недовольны, сородичи постоянно воют, я сама там сильнее злюсь, — она встряхнулась. — Я в этой Алеарте загрызусь скоро.

— Не представляешь, как я тебя понимаю.

На улице пахло мокрой землей, подвывали собаки. Дайгел поприветствовал горработника, подметающего улицу от листьев. В свете фонаря стояла, опершись об автомобиль спиной, высокая стройная девушка. По фигуре сразу узнал. И потом по лицу, само собой. Резкие острые черты, четкие скулы, глаза немного раскосые.

Керка вдруг наморщила нос, вздернула морду, вытянула хвост вверх, как палку. Из машины выпрыгнул зверь. Здоровущий волк — никак Герти, товарищ Юнны.

— Что, через Кранар добиралась? — весело спросил Дайгел, а Юнна выпнула булыжник из лужи, подняла взгляд на Дайгела и ухмыльнулась.

— Ты там уже ловушку на осьминогов поставила? — добавил Дайгел. И пожал руку — как весьма хорошей знакомой.

Отпускать не охота, да и слишком мало этой руки. Горячие пальцы, грубоватые, на удивление тонкие. Знакомые.

— А что, водятся?

— Судя по тому, какое тут мясо…

Герти принялся обнюхивать морду Керки.

— Осьминоги вкусные, не выдумывай. Попробовал бы в тот раз. А чего, у вас тут правда ограничили вход зверья в город?

— Да кто их слушает. Моя дружище вон пришла.

Керка огрызнулась — волк, видать, слишком приблизился. Герти отпрянул, пригибая голову и поджимая хвост.

— Даже патрули гвардейцев хотели ограничить, но согласились, что перебор, — добавил Дайгел. — Где там мой пропуск?

— Забирай свой долбаный пропуск, — усмехнулась Юнна, протягивая картонку. Левой рукой: правую Дайгел не отпускал, Юнна и сама не пыталась убрать.

— Если будут проблемы, я на все на тебя свалю.

— А я буду знать, кто на меня все свалил, чего уж там.

Керка рычала и рявкала на Герти, уже каждый зуб ему показала. Герти еще дальше отступил и упал на спину.

— Да, ты же адрес мой знаешь. Вот засада-то. Пошли, квартиру покажу, чего мне терять. Керка, сожрешь сородича — кости закопай, не прибавляй забот горработникам на ночь глядя.

— Я за Герти сама закопаю.

— У тебя простой волк, а я сегодня общался с самой Астелнал. Якшаюсь со всякими гартийцами, их лаохортами и талисской полицией, такая вот жизнь. А ты про каких хтонических тварей как-то говорила? Про лаохори Талис?

— Так и рассказала, вот ага.

— Какая она из себя, вправду полумертвая?

— Ты чет слишком много общаешься с талисской полицией, вон уже и допрашивать научился.

— Да это еще не много, — Дайгел ее к себе притянул, Юнна слегка пихнула в бок. Ее волосы отдавали сигаретами и чем-то своим, особым, напоминающим улибис. Снова почудилось, что перенесся за тысячи километров, только не из-за лаохорта. Вот зараза.

— Пять деталей изобретения сегодня опишешь, — предупредила Юнна.

— Только попробуй сжульничать и его найти.

— Да ты что, так не интересно. Но догадки у меня уже есть. Видеокамера? Она хоть рабочая?

Да ты ж зараза.

— Иллюзорная, — ответил Дайгел.

9 нерии, Скадда

Кругом сплошная вода: будто степь превратилась в море. Бушует, захлестывает, если навстречу дует сильный ветер, и приходится закрывать глаза, дышать реже.

Впереди Рагнар приглушенно щелкнул клювом, подавая сигнал остановиться, и Скадда замерла. Застыли и цветные пятна среди дождевой мути: другие ученики. Под лапами темнела смятая трава, грязно-желто-бурая, смешанная с землей. Мимо промчалось рыжее, быстрое, и Рагнар еще раз щелкнул. Виррсет замер.

Тихо заскрежетал клюв Рагнара. Сигнал повернуть направо, а потом идти дальше: медленно и осторожно. Скадда повернула. Нельзя сейчас спрашивать, что там такое на пути. Нельзя шуметь и отвлекать. Рагнар все-таки настоящий гвардеец, и он сразу распознаёт опасности.

Таких гвардейцев, как Рагнар, в Кейноре очень мало. Зато не так уж мало грифоньих гвардейцев-преступников. Скадда нахохлилась от этих мыслей. Опять стало горько и пусто.

Недавно и в Кранаре Луи нашел преступных гвардейцев: только волков, а не грифонов. Наконец-то начал что-то делать, а то до этого он сам мешал жить зверям.

Скадда переступала очень медленно, а слева в шум дождя добавились тяжелые чавкающие шаги. Рядом шло стадо огромных существ: даже туры так грузно не ступают. Шесть голов. Интерес вытеснил всю грусть.

В конце концов, удастся стать настоящей гвардеицей. А в Хинсене и правда найдется настоящая Гвардия: в этой льете ведь есть грифоница Нора Амалер, она была на другом материке, и она точно умелая и замечательная.

Дождь успокоился, когда отошли немного дальше: и Скадда обернулась. Позади на холм поднимались звери размером с туров, но с очень мощными ногами и вытянутыми шеями. На мордах изгибались клювы, уши прилегали к головам, а по бокам тянулись костяные пластины: как будто скелетные лапы раздавили и широкие кости срастили друг с другом. Это псевдозвери, банхуны, они встречаются редко. Пластины — остатки средних лап, у древних банхунов они срослись с телом, чтобы защищать бока.

— Можно подойти к банхунам? — спросила Скадда.

— Нет, за потусторонним миром потом проследишь, — ответил Рагнар.

Около Ниеса все равно можно будет найти еще банхунов.

— А как у тебя прошло испытание? — спросила Лирра у черно-рыжего Аддара.

— Следил за табунами у Таосы, запоминал все их особенности там разнообразные, — ответил Аддар и остановился, чтобы стереть пятно грязи с клюва. Правда, у него и так почти черный клюв, только восковица желтая. — И территории разных табунов запоминал. Я только забыл имя одного вожака, но, когда отчитывался Рагнару, вспомнил. Трупы находил, но все звери умерли сами.

— Я изучала медведей рядом с Енкорией, — сказала Лирра. — Запомнила, кому не хватает еды и кто может проснуться зимой.

Она рассказала об этом Скадде и Керсету, как только встретились после испытаний.

— Мое испытание было самое сложное и лучшее, — напомнила Скадда и вспушила перья на шее. — В Кранар больше никто не летал, — и больше никому не поручали ничего секретного и важного.

— И больше никто не добирался туда-обратно полмесяца, — заворчал Виррсет. Он ворчит, потому что ему уж точно ни про какую тайну не расскажут, вот. Скадда на него нарычала.

— А у Арады вообще были белоноги, — заметил Нивир, который уже стал отставать. — Скучнейшие.

— Белоноги пугливые, прячутся в чащобах, и надо исхитряться, чтобы за ними проследить, — сказал Рагнар. — Еще они вечно обсуждают людей. Да, в их пересказах людские новости перемешиваются с фильмами и невесть чем, но все же нечто толковое остается, надо лишь уметь его добывать. Еще они ловят и едят пескарей, причем мясо стараются выбросить, а кости жуют. Арада за три дня ничего из этого не выяснила.

Как, оказывается, здорово. В Кейноре надо обязательно проследить за белоногами.

Кругом белели известняковые камни, как позвонки гигантских древних зверей. Трава и листья кустарников отливали серым и красным, темнели заросли дикой тербеты. Мимо проносились кролики и мелкие большеухие лисицы. Вдали бродили туры, бегали мраморные кони, некрупные и расписные, с красноватыми, белыми, черными и серыми пятнами на шкурах: эти лошади должны быть вкусными.

— Керсет, виды преступлений против редких существ, — Рагнар ускорился, Скадда тоже, и поравнялась с Лиррой.

— Ловля редких животных для людей, — ответил Керсет. — Вытеснение редких, даже если их не убивают. Например, когда муфлоны гонят с пастбищ расчеркнутых коз. Ну, еще поедание редких растений. А было так, что редкие растения не ели, а просто нарочно вытаптывали?

— Было. Алеартская холлута дурманит оленей. Гвардейцы запретили ее поедать, олени все равно ели, хоть и травились. Тогда некоторые особо умные олени пошли и вытоптали заросли холлуты. Наказание за поедание редких растений, Скадда?

— Если это случилось однажды и не очень навредило, то предупреждают, — откликнулась Скадда. — Если происходит часто, могут заставить съесть ядовитое растение, только не смертельное, конечно, — но, наверное, гвардеец может дать смертельно опасное и скрыть? — А если съели очень много редких, таким зверям еще и перегрызают ноги.

Но, конечно, перегрызть их могут просто для издевательства. На собраниях Гелеса слышала, как мучают травоядных. Да, копытные не очень умные, но зачем с ними так?

Все отвечали быстро и рассказывали много: правда, Лирра отвечала не очень понятно, но при этом не ошибалась. Учеников осталось всего девять, и Рагнар теперь спрашивал каждого дольше, чем обычно.

Появились термики, и наконец-то удалось взлететь. Осенью с полетами сложно, а зимой тем более, еще и день становится короче: но настоящих гвардейцев это не остановит.

С высоты вдалеке уже виднелись дома актария: пока еще с кончик когтя.

— А наказание за поедание зверей своего вида? — спрашивал Рагнар. — Кто назовет причины, по которым я вас терплю?

— Хищникам выбивают зубы и ранят лапы, — отозвалась серо-бурая Рисса.

Не обращала внимания на Риссу, когда учеников было гораздо больше, а теперь ее запомнила. Она шевельнула крыльями в бурых крапинах, таких же, как на ее лбу и шее, и перебралась на другой воздушный поток.

— Еще запрещают входить в город, потому что таким зверям проще нарушить запрет охоты на людей, — добавила Скадда. — Запрещают покидать личную территорию.

— А еще мы худые и жилистые, — дополнила Лирра.

— За поедание детенышей просто ранят лапы и не дают уходить с территории, — добавил Виррсет. — Но если случилось несколько раз, то по всей строгости.

— На какое время запрещают уходить с территории? — Рагнар шевельнул ухом.

— Год. При полном наказании — четыре года.

— Мне теперь еще страшнее за своих, — проворчала Данри. — Не увижу, как они проклюнутся, а тут еще и говорят про страшное с детенышами.

Скадда снизилась к новому термику и поднялась по нему. Нет, среди грифонов, конечно, как выяснилось, нередко бывают преступники, но сородичей они точно не едят.

— Не только тебе пришлось их оставить, — отозвался Рагнар. — Тем, кто постоянно тревожится, как бы чего ни случилось с их гнездом, место в гнезде, а не в Гвардии.

— У меня тоже будут грифонята, — Лирра переглянулась с Данри. — Но я доверяю своему грифону, он и мошки в гнездо не пропустит.

Никогда не видела совсем маленьких грифонов. В год, когда познакомилась с Тагалом, у мамы появилось новое яйцо, но оттуда так никто и не вылупился.

— Покажешь их, когда вернемся в Кейнор? — поинтересовалась Скадда. Лирра повернула голову направо и прищурила глаза.

Песок на побережье Лиимского залива — кремово-желтый, словно высотки Ниеса, и кажется, что их слепили из этого песка. Скадда заметила и зеленоватые, и белые, и оранжевые здания: приглушенных песчаных оттенков. Долго разглядывала в полете притягивающую синь залива, а еще абрикосы и яблони в палисадниках, кипарисы, акации. Длинноклювые разноцветные птицы размером с ворону кусали фрукты вроде слив, но раза в три крупнее, с переливами фиолетового и оранжевого. Роняли на тротуары, и красивые плоды превращались в не очень красивые кляксы.

— Это олгула, — назвал плоды Рагнар. — А птицы — иярри. Это они осенью в такое линяют, обычно они серые.

Морская синь исчезла за домами, когда Скадда начала снижаться следом за Рагнаром. Пока приземлялись, люди разошлись, заворчали собаки: сначала с недоумением, а потом и радостно. Значит, в Ниесе собаки точно уважают грифонов.

Под деревьями цвели растения с толстыми и мясистыми колючими листьями, и кактусы топорщили иголки. Скадда подошла к автомату с газированной водой: видела такие и в Гахарите.

— Вот оставайся и пей это, — раздался голос Рагнара. Скадда пригнула уши и поспешила его догнать, а Рагнар добавил: — К человеческой еде уже привыкла, привыкай и к человеческой воде. А может, тебя тут кто-то заберет к себе домой.

— Я его тогда укушу, — ответила Скадда и прикусила ухо Лирры: она отстала, чтобы рассмотреть сидящую на траве иярри. — Такой красивый город.

— Мне не нравится, — мимо как раз пронеслась машина, обдало запахом выхлопных газов, и Рагнар фыркнул. — В городах все ненастоящее, запахи неприятные. Но города можно вытерпеть. Их хотя бы не надо обучать полетам.

В сквере, у пруда, рядом с которым паслись косули и желтые антилопы, а еще отдыхали люди, Рагнар снова остановился, затем позвал кличем.

На лужайку у высокого можжевельника опустилась грифоница. Лет двадцати пяти, с сильными лапами и плавно очерченным клювом, небольшим, но мощным. Рыже-белая с коричневыми пятнами на спине и лапах, с коричнево-белыми крыльями: а глаза у нее были изумрудными, как хвоя кипарисов. В загривок грифоницы когтями и клювом вцепился рыжий детеныш. Скадда тоже так летала очень давно: в это время цепенеешь, становится даже трудно пошевелить хвостом.

— Рагнар, попутного ветра, — голос грифоницы оказался веселым и приглушенным, будто она говорила сквозь ворох листьев.

— Попутного, Но́ра, — как здорово, та самая гвардеица, которая была на материке Хадиере. Надо у нее все спросить про земли за морем.

Потом Рагнар представил всех учеников, а Нора на всех посмотрела с дружелюбным интересом. Скадда приветственно заклекотала, и остальные тоже.

— Летим, — сказала Нора, глянув на Рагнара. — Все покажу. Тебе лучше патрулировать южнее, где бродит стадо банхунов.

— Банхуны здесь ведут себя спокойно. Вытоптанных посевов я не увидел.

— Да, банхуны хорошо относятся к людям, а те их не трогают. Но нельзя расслабляться.

— Посмотрю, что творится западнее и севернее, и решу, где патрулировать, — произнес Рагнар.

— Ты хотя и тоже вожак, но я вожак местной стаи, — мягко напомнила Нора, чуть встопорщив перья.

— Но не вожак хинсенской Гвардии.

— В любом случае, все расскажу, — спокойно добавила Нора.

А у ее детеныша глаза фиолетового цвета, как у древнего героя Ресула: такая редкость. Интересно, какими были эти древние герои-грифоны?

Когда Скадда гуляла по Экере с Эрцогом, он рассказывал про интересы исторических личностей. Вот бы что-нибудь такое узнать про Ресула. Какую рыбу он любил, какие преступления ему больше всего нравилось раскрывать?

Отлично, что Эрцог сбежал с казни. Совсем не сомневалась, что это случится.

— Не вздумайте перелетать залив, — и с этими словами Рагнар взглянул на Скадду. Даже не думала так делать, ведь это безрассудно: а вот спустя полгода можно попробовать. — Переплывать тоже не вздумайте.

— Мы уже набарахтались в воде, — Кенна, парящая рядом со Скаддой, дернула ушами. — Не будем.

— А на катере можно? — спросила Скадда.

— Нет. На север тоже не летать. Там Ювирские горы, и отсюда до них не дальше, чем от Экеры до Аратты.

Долина! Так близко. Уши чуть вздернулись, хотя их и прижимало ветром.

— Крылья выдерну, — заворчал Рагнар, глянув на Скадду.

— Но в воздухе нет опасных растений, — Скадда посмотрела искоса.

— В воздухе и тебя не будет, если двинешься на север.

Потом Нора показала местные реки, скалы и холмы: все главные ориентиры. Улетев вместе с Рагнаром подальше, она что-то еще ему рассказала. Уши Скадды пригибало вечерним ветром, и Скадда повернулась против него, чтобы лучше слышать.

— Ушами не мельтеши, — приказал Рагнар, вернувшись. — Все вон отсюда. Встретимся у скалы, похожей на ученика, угодившего под ноги стаду банхунов. Примерно через час после рассвета.

— У речки Шелхи есть призыватели-волки, — добавила Нора. — Обращаюсь к ученикам: не летайте к ним, не общайтесь. Они не преступники, но вам эти звери ни к чему.

Надо туда отправиться и познакомиться. Эту реку Нора уже показывала, поэтому понятно, куда лететь.

Облака на западе стали фиолетово-рыжими, как плоды олгулы, и термики ловились все сложнее, правда, над озером Скадда поймала сильный поток.

— Опять будешь жить в городе? — поддразнила, щурясь, Лирра и почти коснулась крылом маховых перьев Скадды.

— Нет, — шутливо заявила Скадда. — В костях банхуна, накрывшись пластинами.

Лирра усмехнулась и улетела.

Когда Скадда добралась до Шелхи, солнце почти спряталось, но различать цвета еще получалось. На берегу отдыхали две волчицы, слышался отдаленный писк и вой волчат. Самая крупная волчица, серебристая с охристым, подошла к Скадде и оскалилась, вытянув хвост, а Скадда отогнула уши, признавая, что встретила вожака.

— Разнюхиваешь? — спросила волчица.

— Рассматривает, Тунарра, — поправила вторая, серая. — У крылатых нет нюха.

— У нас есть нюх, — возразила Скадда.

Тунарра принюхалась и прижала нос к земле.

— И как давно здесь бегал олень?

— Такое я не умею чуять.

— Значит, никакого нюха у тебя нет. Ты здесь новая, — Тунарра протянула морду к Скадде, и пришлось дать обнюхать себя за ушами. — Решила понюхать, вернее, посмотреть призывателей?

— Я уже видела призывателей.

— Да что ты. И арестовывала?

— За убеждения не арестовывают. Только если есть причины.

— Какая исполнительная, — Тунарра усмехнулась, подбежала ко второй волчице и укусила ее за хвост. — Нет, ты видела? Такая мелочь, прямо как ты, Акра, но зато исполнительная, а ты нет. А на самом деле мы не призыватели. Мы — Свободные.

— Мне просто интересно, — Скадда наклонила голову. — А какие здесь гвардейцы?

— Да нормальные, хотя и подчиняются людям, как и везде, — Тунарра опять укусила Акру, теперь за морду, и Акра пригнула уши, подставила горло, затем свернулась в клубок, вздохнув. — Всегда ты такая, была совсем мелочью — тоже не игралась. Игра вообще-то учит охоте и драке. Будешь плохо охотиться — съем тебя. Это неправда, если что, крылатая мелочь. Призыватели лишь только обманывают.

Призыватели вряд ли похвалят гвардейцев, если те нарушают. Значит, здесь и правда настоящая Гвардия?

— Я слушала призывателей в Кейноре, и они говорили странные вещи. Почему вы думаете, что лаохорты не нужны, а люди не особенные? Есть же причины. Объясни.

— Ты хоть до допросов доучилась?

— Нет. Но я вас не допрашиваю. Вы сейчас не преступники.

— А, — Тунарра почесалась и сильно вгрызлась себе в лапу, кого-то выкусывая. — Ну а что я тебе скажу? Сама не додумалась — значит, тебе это и не надо.

— Мне надо, я хочу вас понять, — возразила Скадда. И быстро убила местного клеща: они большие, их очень легко заметить до того, как укусят.

— Захочешь — поймешь, — Тунарра схватила и потащила палку, потом прыгнула к Акре и потрепала ее за холку. — Пойдем ты уже, сама навязалась сидеть с моими новыми пушистыми, а теперь ленишься. Мой волк с ними так долго не выдержит.

Значит, надо догадаться. Но не начинать же думать по-призывательски.

Венти говорила странные и интересные вещи. Раммел Нитур говорил точно так же, а ведь он человек. По словам и Нитура, и Венти, страны стремятся добить соперника, когда он слабеет. Да, Нитур скорее говорил про кранарцев и легонийцев, а не про лаохортов, но ведь лаохорты — это сущность их народов.

Венти просто много следила за призывателями и хорошо их знает. Ей известно, почему они не любят лаохортов.

— Вы считаете, что лаохорты совсем обычные, — сказала Скадда. — Потому что они, как животные, могут стареть, умирать и подавлять соперников, — это неловко звучит и странно, но ведь Венти произносила эти слова, и она умная, законопослушная, ученица Рагнара и подруга Тагала, а значит, так можно говорить. Не обязательно же в это верить. — Хотят, чтобы те умерли. Поэтому вы не понимаете, чем они отличаются от животных? И от вьортов тоже?

Тунарра наклонила голову набок, и ветер взъерошил мех на ее бархатистых ушах.

— Ух ты. Это тебя кто такому научил? Уловка для ловли призывателей? Акра, ты слышала?

Черная мочка носа Акры подергивалась: будто волки и у слов могут различить запах и понять, насколько тот, кто говорит, сам верит этим словам.

— Но лаохорты все равно высшие и лучшие, — весело сказала Тунарра. — И давят других высших и лучших существ. Что-то как-то странно получается. Чужих лаохортов люди не любят же, да? В Гартии, например, не высшие существа, не лучшие?

— Я изучу и сравню, — ответила Скадда.

— Нашел вам трупов для тренировки, — объявил Рагнар, встав рядом с мертвым оленем.

Удары с воздуха давно уже у всех получались отлично, но нужно было все равно время от времени тренироваться. В этот раз никто из девяти учеников снова не сломал ни одной кости. Особенно Скадда.

Когда каждый подрался с Рагнаром, наставник показал на трупе оленя, как оглушать клювом.

— Не всегда это нужно, — говорил он. — У некоторых зверей череп слишком прочный, чтобы мы клювом могли вызвать у них сотрясение. Еще важно удержаться на спине зверя перед тем, как ударить. А то еще скинет или прокатится по траве вместе с вами, и тогда перья разлетятся до Долины, а клюв стукнется не о череп, а об Ювирские горы, вызовет камнепад, звери подохнут, вас посмертно признают убийцами. Когда лучше бить клювом?

— Когда деремся со зверем, который как мы, — сказала Лирра. — Ну, с волком молодым. С рысью. И если назначили так. Ну, если постановили. Ну, ты понял меня.

— Обычно надо оглушать только опасных преступников, если задержать их надо срочно, — Рагнар прошел мимо оленя туда-обратно. — Или тех, чей приговор включает в себя сотрясение. За что к такому приговаривают?

— Когда калечат сородичей, — вспомнила Скадда. И, найдя рядом ветку от кустарника, постаралась ее перекусить, чтобы проверить, крепче ли ветки у местных кустов, чем у кейнорских. Оказалось, что нет.

— Осужденные преступники у городов, к которым вам придется летать, как раз творили именно такое. В том числе. Нора мне много всего про них сообщила, вот и станете их разыскивать. Следить за ними, опрашивать зверей, живущих от них поблизости. И не лезть к нарушителям, само собой. Позже их назову. А сейчас, Виррсет, полетишь к банхунам, — ну вот, самое интересное. — Скадда — к дельфинам.

Это еще интереснее. Наконец-то. Скадда вскинула уши.

— Гвардейцам известны и кое-какие дельфиньи сигналы, — Рагнар прощелкал и просвистел несколько из них, и Скадда постаралась не пропустить ни малейшего изменения тона.

— Я думала, дельфины нас не слышат, — сказала Скадда.

— Слышат. Только им с нами сложно пересечься, их язык развивался отдельно, оттого они нас и не понимают. Язык у них намного сложнее нашего, но и упрощенные сигналы они поймут.

Рагнар определил, за какими еще хинсенскими зверями надо проследить ученикам, потом разбежался, позвал за собой, и Скадда взлетела за ним, как и другие грифоны.

— Вот иллаты, — добавил Рагнар, когда поднялись очень высоко. Скадда проследила за его взглядом: иллаты лежали в тени холма.

Они размером с волков, но похожи на куниц или горностаев с белыми грудками и белыми кончиками хвостов. Такие безобидные у них, оказывается, морды.

— И все? — фыркнул Виррсет.

— Мне не нравятся, — сказала Лирра. Кенна глянула на иллатов с недоверием, Керсет — с опаской.

— Увидели? Нет вопросов? Лезть к ним не надо. Проваливайте.

Скадда поставила лапы на холодный гранитный парапет, весь в красно-серо-черных крапинах, которые складывались в узоры, напоминающие расцветку мраморных коней. Море волновалось, и казалось, будто волны уносят, раскачивают. У горизонта смерч соединял облака и море: вот бы подобраться к нему поближе. Понятно, что безрассудно, но так интересно.

Отойдя от стенки, Скадда разбежалась, прыгнула, расправила крылья и заслонила глаза прозрачными веками. Ветер дул навстречу, Скадда расставила кончики первостепенных маховых, и крылья расширились. Подгребла и взмыла выше, сделала круг, оставила ветер позади. Заострила крылья.

Рагнара рядом нет, он не увидит.

Полет над морем — чуть-чуть как полет над лесом. Но сложнее: ветра очень сильные и часто меняют направление. С наветренной стороны большой волны удалось изловить поток: а вот впереди поднялась другая, с ее наветренной стороны тоже так получится?

Скадда паряще летела параллельно волне, пока восходящий поток не смешался с нисходящим, пока не поволокло к воде. Тогда Скадда ударила крыльями, бросила себя навстречу следующей волне, и в самом деле поймала поток с ее наветренной стороны.

Поднялась по нему повыше, но ветра атаковали сильно, быстро, почти как Рагнар, и пришлось снизиться в поисках следующего потока: тут же попала в нисходящий, море прыгнуло навстречу, и Скадда с силой забила крыльями. Не хаотично, не отчаянно, хотя и возник слабый стыдный страх: просто мощно, чтобы вырваться. Это удалось у самой воды, как и поймать восходящий, но воздух сразу с силой набился в легкие, ветер развернул к берегу, и крылья махнули тяжело, словно Скадда прорывалась сквозь плотную тяжесть, а не сквозь воздух.

Нашла еще один поток. На этот раз удалось спокойно по нему подняться и проскользить: а потом по боковому ветру Скадда разыскала новый восходящий поток.

Росли и опадали сине-зеленые водные холмы, слева высился корабль, как гигантская синевато-серая скала. Море билось в борта и будто старалось поцарапать пеной, как белыми когтями. Рядом с судном вынырнули дельфины и скрылись.

Задержавшись на потоке, Скадда быстро глянула на чаек. Они парили кругами, меняя форму крыльев. И сразу глянула вниз, быстро подгребла своими, чтобы не попасть в нисходящий поток. Развернулась, расширила перья против ветра, затем, по ветру, заострила, как у чаек.

Совсем немного отдалилась от берега, а казалось, что пролетела далеко.

Закрутило потоками — восходящий опять сливался с нисходящим. Скадда быстро ударяла крыльями, стараясь удержаться, но все-таки упала в море, а дальше пришлось подплывать к берегу, гребя и крыльями, и лапами.

Выбравшись в стороне от парапета, на песок, Скадда присмотрелась к дельфинам, что резвились у корабля. Они то исчезали, то выныривали и высоко взвивались, при этом щелкали, а иногда издавали слишком высокие звуки со множеством переходов и призвуков: грифону такое не повторить.

Ничего, что намочила перья. Конечно, если сказать, что просто плавала в море, будет подозрительно, но можно найти отличное объяснение. У берега как раз мелькнули серебристые рыбы.

Скадда разбежалась, взмыла, потом спикировала. Вытянув передние лапы, ушла в густую бурлящую муть, и когти сомкнулись на плотных рыбьих боках.

А на берегу, прижимая рыбу лапой, затрещала, заскрипела сигнал приветствия, выученный у Рагнара. Когда дельфин подпрыгнул из воды чуть ближе, чем его стая, Скадда снова затрещала, гораздо громче. Дельфин нырнул, и очень скоро рядом мелькнула темная тень. Конечно, надо быть осторожнее, все-таки это большой и чужой зверь.

Показался и спрятался треугольный, с закругленным верхом, плавник. Затем еще раз: вместе с блестящим черно-серым изгибом спины. Когда рядом вынырнула острая морда, Скадда подалась вперед. Так странно, он почти как рыба, но покрытая не чешуей, а гладкой кожей. И с блестящими темными глазами, внимательными и разумными, ничуть не рыбьими.

Дельфин затрещал, потом издал настолько громкий звук, что едва удалось расслышать. Он словно вонзился в уши. Скадда взяла рыбу за кончик хвоста, а дельфин раскрыл пасть. У этих зверей совсем не меняются выражения морд: дельфины постоянно то ли улыбаются, то ли скалятся. Скадда отпустила рыбу и отбежала.

Зверь поймал еду, снова выглянул из воды и пощелкал, а затем понесся вдоль берега, и Скадда помчалась по песку, стараясь обогнать. Первой достигла высокого камня, прыгнула на него и защелкала клювом.

Дельфин вынырнул у камня, засвистел, глянул в сторону куста солекамника, что рос на берегу в отдалении, и кинулся к нему. У солекамника цветы мелкие и темно-синие, как море: интересно, дельфин различает цвета?

На этот раз Скадда специально замедлилась, ведь морской зверь вряд ли обгонит грифона по-честному, но ему ведь тоже хочется выиграть. С ним ведь надо подружиться. А дельфин, первым сравнявшись с солекамником, выпрыгнул, перевернулся в воздухе и весело затрещал.

Даже не верится, что это дальний родственник оленей и муфлонов, с которыми бегала Четта наперегонки. Кажется, он умнее обычных копытных.

Четта говорила, что муфлоны не глупые, просто другие. И мама тоже так говорила про травоядных. Дельфины точно не глупые. А у турицы, которая беспокоилась о домашних сородичах, были такие же темные внимательные глаза, как у дельфина.

18 нерии, Эрцог

— Хорошо его запомните, — сказал Луи, отпуская скулящего и хромающего волка, вожака гвардейцев небольшого округа. — Распространяет здесь дурманящие алеартские растения. Из-за него погибают олени. Полнейший позор.

— Это редкие растения, — проворчал, отгибая уши, раненый волк. — Я их хотел спасти.

Сойки недовольно затрещали, а Эрцог сильней вцепился когтями в ветку, на которой лежал. Вообще-то до прилета птиц волк признался, что семена добыли грифоны из Гвардии. Почему Луи не озвучил? И почему, интересно, так слабо ранил волка? Мог и огневику поискать, если она тут есть. Значит, инрикта он мог пытать, а с волками-преступниками осторожничает? Когти добавили на кору новых трещин.

— Ты слишком долго позволяешь инрикту скрываться от закона, — прорычал один из стаи, новый вожак. Всего в ней шестнадцать волков — даже вдвоем не отогнать.

— И что же ты сделаешь? — Луи потерся мордой о комель дерева. — Кранарские люди к вам и без того строги. Вы меня можете только сильно ранить, но людское поселение рядом, я и раненый легко доберусь. Сообщу, что на меня покушались. Хотите, чтобы у людей было больше причин вам не доверять? Сейчас ведь и так одна добавилась.

Уже внизу, последовав за Луи, Эрцог его быстро перегнал.

В движениях соперника чувствуется сила, даже если он просто валяется. Келарсы слабее львов, да и у инриктов нет такой мощи. Зато львов замедляет их мощь.

Правда, через бревно, лежащее на пути, Луи перескочил первым — хотя не ускорялся. Эрцог быстрей рванул лиственно-хвойную подстилку, метнулся мимо валежника. Догнать Луи все никак не удавалось, но его лапы при этом двигались не очень и быстро, раздражающе-плавно. Это и злило, и вселяло азарт. С таким зверем интересно соперничать, несмотря на всю неприязнь к нему. Очень хочется его побеждать.

И только у сосны, оплетенной лианой с огромными листьями, получилось снова вырваться вперед.

— Мелочь, — сказал Луи. Эрцог фыркнул в ответ — с неприязнью, по-львиному.

Запахло медведем, и Эрцог первым свернул с тропы. Поймав запах кабанов, навострил уши. Кабанье стадо пришлось обходить.

В этих лесах иногда встречаются и тахры. А львы живут чуть южнее, и лучше не ходить туда, где они водятся. Иначе львицы станут слишком отвлекать.

Рев оленей напоминал мычание коров, только более резкое, громкое, дребезжащее. Приходилось перескакивать остро пахнущие гонные ямы. А потом заревели зубры, и стали чаще попадаться их следы, а еще обтертая кора на елях, раскиданные земляные комья. Пахло мощно и душно — если бы старые дубы превратились в зверей, они бы пахли точно так же.

Отлично, что звери, у которых гон, не обращают внимания на инриктов. Правда, не нравится, что часто приходится сторониться зверей и не отдаляться от Луи. От этого в горле иногда саднит — точно туда попала узкая кость, и теперь ее надо выдрать когтями. Будто сделался детенышем, будто даже совы и лесные кошки снова теперь могут навредить.

Главное — что все-таки живой. И что все-таки удается учуять, увидеть и изучить много нового.

К другим запахам — грибов, глухаря, дикого вкусного быка-дарруна, а еще хвои, прелой листвы и раздавленной черники — присоединился олений, болезненный, кисловатый. Исхудавшая олениха лежала, притиснув голову к земле и подогнув ноги. Облезлые уши подергивались, на шкуре темнели мокнущие раны. Луи, подойдя, оглушил ее и сдавил лапой горло.

— Надо в степь, к грифонам, — сказал Эрцог. — И все у них выяснить. Это и от людей не очень далеко, — от деревень не стоит удаляться, хотя и заходить туда не стоит.

Луи молча вылизал лапу, которой добил олениху. Если он не хочет куда-то идти, он и не идет — и тогда приходится возвращаться к нему. Эрцог огрызнулся. Ничего. Пусть в Кранаре Луи и ведет, но в Моллитане это сразу изменится.

— Только зачем им травить оленей? — добавил Эрцог.

На еловой ветке большой бело-зеленый полосатый жук откусил хвоинку. Согнул и склеил кольцом, потащил к другим таким же кольцам и сложил их вместе. Может, готовится там вывести жучат.

Без общения скучно и пусто. Жук тоже не отвечает, но есть одна задумка.

— Вдруг грифоны — а потом и волки — стали нарочно давать это растение оленям, чтобы они не обращали внимания на проступки гвардейцев? — Эрцог коснулся жука — или жучихи — кончиком уса. — Как ты думаешь? Ты здесь живешь и лучше знаешь. Они, наверное, не рассчитывали, что олени начнут есть слишком много.

Луи покосился в сторону Эрцога. Ага, все-таки не хочет лишиться проводника по Моллитану. Не очень-то здорово выставлять себя немного сумасшедшим, зато из-за этого Луи может и начать разговаривать. Чтобы не стало хуже. А еще тут есть симпатичная лиана, вьюжница. Ее листья похожи на лапы огромных птиц, даже как будто есть когти. В густеющих сумерках лучше видно.

— Ты со мной тоже согласна? — Эрцог, глянув на эти лапы, вздернул уши. — А вороны тебе что-нибудь сообщают? Ты на них похожа, у тебя такие же лапы, а еще похожа на моллитанскую лиану, куваргу. Кстати, наверное, те грифоны-гвардейцы еще и полезные. Если их сразу убрать, получится то же, что и с Керкой. А, ну да, ты не знаешь Керку, но вдруг местные птицы летали в Кейнор.

Львиные лапы осторожно переступили через грибы, чьи шляпки точно вывернули наружу.

— Притворяешься. Лживая мелкая пакость.

— Эй, я вообще-то и правда могу... — хм, не стоит сейчас говорить про возможную потерю разума, а то дрозды и сойки всем растрещат, что сам признался. Луи и так все знает. — В общем, мне же надо общаться.

Луи удалялся, и от его нахально-спокойного вида чуть не вырвался рык. Эрцог догнал Луи и тут же опередил.

От лап Эрцога пахло грибами — раздавил какие-то во время спешки.

Зачем с ним говорить, в самом деле? Его всего лишь надо вытерпеть. Правда, стоит чуть расслабиться, как сразу чувствуется — рядом мощный зверь, отберет еду, отберет территорию, а, может, и вообще убьет. Ты не смог прогнать врага, не утвердил свою силу. Сколько себя ни убеждай, что это все неправда, что ты вообще не на своей земле — а все равно.

Хотя почему это — не на своей земле? Оба — претенденты на Ориенту. И, если удастся выжить, Луи умрет. Двух правителей не бывает, в этом он точно был прав.

Как и в своих странных законах, оказывается.

— Вообще-то из-за тех законов я тебя уважаю, — сказал Эрцог, переступая труп оленя, чью шкуру покрывали язвы от дурманящей травы. Молодой такой зверь, и сильный — и зачем он все это ел? И та олениха — зачем? Еще и так долго умирали от этого яда. Им было тяжело. Это хуже, страшней, чем умирать от клыков. — Но не думай, что признаю́ себя проигравшим.

И, проходя мимо очень большой сосны, Эрцог с силой подрал об нее когти. Чтобы отметить территорию.

— А раньше я тебя из-за них сверг, — добавил Эрцог. — Правда, я и не знал.

Эй, а это еще зачем? Как будто виноват. Ничуть.

Луи незаметно ускорился, но так, что сразу оказался шагов на пять впереди. Эрцог быстрей ударил лапами по мокрому сфагнуму.

— Ты и не спрашивал, — сказал Луи, не глядя на Эрцога. — Впрочем, не думаю, что понял бы, если бы спросил.

— Но насчет иллатов я точно был прав, — сказал Эрцог, вырываясь вперед. Теперь пришлось глядеть на Луи вполоборота, ловя при этом вибриссами уплотняющийся воздух перед ветками и вовремя отстраняясь. — Они не должны быть единственными гвардейцами льет Долины. И я не очень-то одобряю эту твою идею с законами, хотя она и интересная, я ее понял.

— Что именно ты понял? — Луи говорил мягко — и с издевкой. Точно ожидал, что сейчас услышит какую-то глупость.

Ну да, что еще, кроме глупости, ожидать от мелочи, которую можно было, когда захочешь, сжать в лапах, потрепать, как дохлую птицу или ветку от кустарника. Клыки и когти тогда испугали бы разве что кота или куницу. Но теперь они наравне со львиными.

Эрцог выбрался на поляну, затоптанную оленями. Здесь недавно сражались за самок. Столько мощных запахов вокруг — вот бы вцепиться такому зверю в шею. Сразиться с ним, победить.

А еще здесь пахнет порохом и кровью, и дневные следы соболицы резко замерли, перечеркнутые людскими. Встретить бы этих нарушителей-охотников. Все им высказать. Стиснулись зубы. Гелес ведь уже запретил охотиться на лисиц, куниц и прочих.

— Ты решил изучить, как разные виды отнесутся к ограничениям на охоту и поиск растений, — ответил, наконец, Эрцог. — Я так понял, что грифоны все выполняли в точности, куницам было все равно, а копытные тоже почти ничего не соблюдали.

Ветка чуть не попала в глаз — да как же ее пропустили вибриссы. Эрцог получше на них сосредоточился. А еще впереди запахло рекой.

— Ну и еще кто-то из гвардейцев решил, что это все неправильно, а кто-то обрадовался и стал калечить зверей из-за ерунды, или вообще обманывать. Например, в галензе волки Ерты наказывали оленей за то, что они ели мароту. А олени ее не едят.

Луи не ответил, только его взгляд чуть сильней сосредоточился на Эрцоге, чем на деревьях.

— Да, ты нашел гвардейцев, которые больше прочих готовы нарушать. Но эти гвардейцы могли бы отлично исполнять обязанности, если бы ты их не спровоцировал своими законами. В общем, не надо было так делать.

У Луи отличные осведомители — рассказали про столько нарушений в Кранаре. Правда, Луи и сам раскрыл отдельные нарушения. Раньше казалось, что он такого не умеет, а еще — что он совсем не умеет править. Конечно, он всегда знал много всего интересного, но с правлением это не было связано.

Да, его будет интересно побеждать.

Луи первым добрался до речного берега и лапой смахнул с воды листья. Опять, когда напьется, все расплескает, и так, что не найдешь потом чистую воду. А весь берег зарос густыми кустарниками, больше нигде не подберешься к реке. Эрцог кинулся вперед, пихнул Луи лапой, а он развернулся, и его челюсти сомкнулись у кончиков вибрисс Эрцога.

Усы обкусывают лишь мелким. Эрцог огрызнулся и ударил хвостом.

— Они не обязаны были превышать полномочия, — нехотя сказал Луи. — Некоторые стали гвардейцами лишь ради своей жестокости.

— Эй, ну, каждый что-нибудь нарушал.

— Оправдывая их, ты оправдываешь и себя. Слабости есть у всех, но некоторые недопустимы для гвардейцев или для тирнисков.

Снисходительный, расслабленный тон — почти поучающий. Как будто перед ним детеныш. Как будто Луи может чему-то научить — или причинить боль, как ему захочется. А может, сжать ему клыки на шее, пока не задохнется. Победить. Повзрослеть.

Эй, с чего это вдруг? Голод уже сильный, и начинает сдавливать горло, но это же не добыча.

Просто враг.

Эрцог тряхнул головой и потер морду лапой. Точно ярость и правда можно стереть.

— Теперь не притворялся, — Луи наклонил голову. — Так. Неразумный зверь мне не нужен. Разумный, но слишком глупый — тоже, так что с тобой придется поговорить. Наверное, ты также догадался, почему я редко посещал разные округа и льеты. Мне было лень, конечно. Но еще я хотел дать больше свободы главам Гвардий и потом узнать, насколько каждый из них ответственен в таких условиях. Ранее мало кто из тирнисков посещал другие льеты и округа настолько редко. Мне было интересно.

— Это неправильно, — огрызнулся Эрцог. От негодования напряглись лапы, а подушечки сделались горячими. — Живых зверей нельзя так изучать.

— Ориента вправду весьма интересна для изучения, одно существо как-то раз сравнило ее с интересным механизмом. Оно себя лучше знает, впрочем.

— Ты про Кранара?

Луи не ответил.

— А главным вожакам и Акреону с Раммелом ты тоже рассказал, зачем принимаешь такие законы? — спросил Эрцог.

— Они не захотели рассуждать, так что я всего лишь напомнил, что в таких законах нет ничего неприемлемого.

Луи снова шагнул к реке, и Эрцог поднял лапу, но поблизости запахло молодой оленихой, и усилился голод.

— Я видел пещеру, — добавил Луи.

Ага, значит, этим надо воспользоваться. В конце концов, от еды жажда тоже проходит.

— Здорово тирниск разобрался с тем вожаком, — рассказывала соболица сородичу высоко в кроне. — Узнал, что яд для оленей посадили волки. Он не сам здесь вырос.

Тирниск он для них, значит. Эрцог ощетинился.

Луи выпил совсем немного, а потом, наклонив голову набок, зацепил воду лапой. Он редко играет — и только с водой в реках или лужах.

— Ты меня, наверное, убьешь, когда разберешься с Моллитаном? — вырвалось у Эрцога. — Или оставишь иллатам?

Продолжая играть с водой, Луи ответил:

— В любом случае, ты приговорен. Не беспокойся, я буду благодарен, поэтому быстро сверну тебе шею, ничего не почувствуешь.

Горло сдавило — даже не вдохнуть. Ага, то есть, он вообще не рассчитывает, что удастся выжить? А если и правда убежать от него. И больше не зависеть.

— И эти вопросы я слышу от зверя, который был не прочь приговорить меня к казни, — добавил Луи. — Я ответил не всерьез, если что. Ты должен был проходить настоящий испытательный срок, это было бы честно. Так что после Моллитана я тебя не убью. Но, вероятнее всего, ты вовсе не переживешь Моллитан, ты ведь слишком хрупкий и мелкий.

Эрцог фыркнул и улыбнулся. Ага, дал бы себя убить, ну разумеется. Ничуть и не поверил. Когти на передних лапах втянулись.

— Никакой не хрупкий. Я тебе челюсть легко снесу при случае. Я убил тахра его же клыком.

— Неудивительно, раз нет своих.

— А еще не веди себя так, будто я мелкий. Я и без того иногда ощущаю себя как раньше, когда от всех прятался. Не выводи. Еще раз попробуешь откусить мои усы — я их сам тебе оторву.

— Вовсе не сомневаюсь.

Думай. Давай. Правда, мысли — точно тяжелые. Повторяются. Обрывочные. Думай. Вкус — кровавый, жаркий. Над головой — длинная слипшаяся шерсть. Огромного зверя. Хозяина пещеры. Ага. Вернулся. Разорвать. Но пахнет затхло. Неживым. А. Корни дерева. Белое дерево. Здоровское. Как ее там. С полосками. Листья еще такие желтые, шуршат, береза, ага. Получается думать. Получается самому себя сдерживать.

Скорей уже надо выйти. Вытащить останки. Медведи не против падали, да и ничего страшного, если кто-то увидит эту добычу. Много съел, поэтому ясно — она так сильно разорвана не потому что с ней игрался. А все-таки не хочется оставлять ее тут гнить. Не понравилось бы, если такое нашел в своем логове. Чужую добычу, знак чужой силы.

Нигде не подцепишь, все в крови. Кругом ошметки недоеденных внутренностей. Вот бы сюда горработника — ага, особенного, который убирает остатки еды инриктов. И убедить его, что нет, таким же, как добыча, ты не станешь. Что людей ничуть не хочется трогать. Талисцев особенно не хотелось ранить, ну да.

Больше эти мысли не должны возникать. Людям нельзя вредить, как бы они иногда ни раздражали.

Пришлось позвать Луи, и скоро он втиснулся в пещеру. Эрцог, забираясь в нее, легко пролез в узкий вход, а Луи — с трудом. Он успел отъесться за полмесяца, и его полосатый мех опять залоснился. А медведь сюда пролезет, интересно? Перед спячкой они становятся огромными, и Луи, похоже, сам решил впасть в спячку.

— Ты с каждым разом все дольше не приходишь в себя, — сказал Луи. — Так. Надо тренироваться больше.

По спине прошел холод.

Чаще всего Луи теперь дает спокойно поесть — все-таки проводник, валящийся с лап, ему не нужен. Но удалось уже набраться сил, так что теперь и правда не помешают более частые тренировки выдержки. Все удастся. Без сомнений. Правда, спину так и холодит от тревоги.

— Вытащи его, — попросил Эрцог, умывая лапу. С пятнами крови. Хотя и подсохла — а мысли от нее снова путаются. Упрощаются. Укусить. Ударить. Но холодная засохшая кровь — все-таки не то.

Луи молча подхватил добычу за остатки шеи и потащил. Вот же странно, сам бы ни за что не послушался.

Потом пришлось обходить и зубров — правда, Эрцог задержался, чтобы на них взглянуть. Луи удалялся, но ничего, он учует, что остался один, и вернется. Два зверя стояли друг напротив друга, пригнув головы. А когда ударятся? О, и зубрицу удалось почуять, здорово. Вот бы тоже сразиться за львицу, только научиться сдерживаться как следует. Иначе львице можно случайно навредить.

Сдавило ухо — Луи укусил. Эрцог оскалился.

— Эй, я жду, когда они схватятся. Интересно же.

— Мне будет не интересно смотреть на тебя, размазанного по грязи. На тебя и без того не очень-то интересно смотреть.

— Да они далеко. И им не…

Лапа мелькнула перед глазами — и точно с размаху ударился мордой о камни. Эрцог отступил и зашипел:

— Мелочь свою будешь воспитывать.

— Этим я и занят.

Луи стал удаляться, и скоро его запах заглушился. Ладно, надо предостеречься. Но по своей воле, а не по его принуждению. Когда все-таки пришлось отойти, Эрцог услышал позади стук — точно столкнулись две горы. Надо было остаться все-таки, но уже здорово, что удалось услышать.

— Расскажи мне, отчего умирали Фернейлы, — вдруг сказал Луи. — Ты же интересовался этим больше меня.

— А ты вдруг почему заинтересовался?

— Если передумаю и захочу тебя убить, мне хотелось бы сделать это небанально.

Эрцог оскалился и насмешливо фыркнул.

— Когда звери нашего рода стали умирать чаще? — уточнил Луи. — В тридцатых годах?

— В конце сороковых. Тогда умерло очень много и детенышей, и взрослых, и почти все — от несчастных случаев. А кто-то болел.

— В эти годы звери впервые научились писать. Первым был Денгар Фернейл.

— Ага, в шестьсот сорок седьмом, еще детенышем. Но вообще во времена Меори тоже часто умирали Фернейлы, — а странное совпадение. — Слушай, а она же первая научилась чтению, и даже просила зверей ходить к людям, чтобы их учили.

Все отлично вспоминается.

Запахи сухой листвы и хвои чуть напомнили запахи книжных страниц в библиотеке Экеры. В библиотеке и правда не отказался бы сейчас очутиться, а вот Луи не нужен.

— Из бывших детенышей Меори в шестьсот двадцать шестом погибла Хора Фернейл, упав со скалы, а потом еще Солнар, он в реке утонул, — рассказывал Эрцог. — Из бывших детенышей Денгара только Алнир и остался. Намран Фернейл был наследником, но его нашли мертвым и без всяких ран, и Тагранаса тоже. Они болели, но люди не поняли, чем именно.

— Не впечатлен, — произнес Луи. — Они стали разумнее, но стали чаще гибнуть по неосторожности. Странно. Там, случайно, не сообщалось о нападениях вьортов примерно в то же время, когда погибали Фернейлы?

— Хм, не помню, хотя, может, просто не искал. А, подожди, в двадцать шестом была эпидемия в Кранаре, и как раз писали про вьорта. А что?

Луи не ответил, сколько бы Эрцог ни огрызался.

Он всегда знал много всего интересного — или додумывался о чем-нибудь интересном. Лучше бы вообще ничего не говорил, если не собирался делиться.

Фура приближалась, и желтые фары горели, как глаза Талис. Судя по грохоту — то, что надо. Огромная.

— Твоя очередь, — сказал Луи, вылизывая лапы. — Ты же быстрее, так?

Его слова прозвучали издевательски. Да ладно, ничего сложного. Фура не слишком быстрая — легко рассчитать, когда надо кинуться. В нос уже забивался вязкий тяжелый запах бензина, желтый свет дотягивался до ближайших кустов. Ага. Сейчас.

Эрцог рванулся на дорогу легким прыжком — прямо перед фурой. Фура засигналила, замерла — и Эрцог развернулся влево, пробежал вдоль огромной машины, прыгнул вверх. На грузовой прицеп, так люди не услышат.

Высоко — но уже привык. Поодаль по крыше фуры почти не слышно ударили лапы Луи. Машина двинулась дальше.

Они и не рассмотрели. Подумаешь, какой-нибудь тахр на дорогу выскочил.

Лапы жгло, как от погони за добычей, и ветер раздувал шерсть на боках. Еще и ночь, солнце не палит, так здорово. Сплошная свобода, ветер, движение. Даже то, что поблизости соперник, ничуть не мешает. Да и он уместился в другой стороне, ближе к голове машины, у самого края, точно собираясь оттуда свалиться.

Она же не будет тормозить у заправки? Ехали всего-то пару часов, эй. И людей на заправке слишком много. Луи тоже поднялся, насторожился.

Как только фура притормозила, Эрцог спрыгнул и поспешил в сторону леса — под сердитые оклики, что раздавались позади. Теперь эту фуру уже не поймаешь, люди будут наготове.

Ничего, она не единственная.

Эрцог наклонился к телу лосенка, чтобы запомнить запах. Поиграли и бросили. Снова волки, причем гвардейская стая — уже чуял их и слышал разговоры. На этот раз Эрцог первым пошел по следу. Их всего пятеро, в конце концов. Ничуть не безрассудно.

Луи молча шел поблизости.

Небо все в тучах, а голову сдавливает с боков — скоро начнется дождь. Над сосново-ельником бугрятся низкие горы, напоминающие уши, облезлые на концах — все они покрыты лесом, только верхушки у них каменистые.

Листья на шиповнике, рябине, ивах уже наполовину опали, присыпали более низкие кусты, почти травы — голубику, бруснику. Эрцог отыскал и желтые вытянутые ягоды — у них соленый запах, и олени их постоянно подъедают. Это оленья клыть, слышал название от куниц. А еще слышал от них названия местных гор и речек.

В скалах полно пещер, есть где спрятаться во время еды. Рядом с одной Эрцог заметил данха, но, когда мягко заворчал, имитируя его язык, данх подпрыгнул от страха. Тогда Эрцог заворчал в немного другой тональности — успокаивающе и с вопросом. Поинтересовался, не трогают ли здесь данхов и хватает ли пищи. Данх удрал. Ну и ладно. Эрцог невозмутимо фыркнул.

В березняке, найдя волчье логово, Эрцог вышел навстречу вожаку стаи. Луи остановился чуть поодаль.

— Убиваете для развлечения, — огрызнулся Эрцог.

— А, убийца сородича, — отозвался волк. — Тебя еще не освежевали?

Злость — точно палящий комок в груди.

— Эй, будешь так говорить своим щенкам, — Эрцог показал клыки.

Волк смотрел нахально и спокойно. Эрцог его повалил и прижал. Он больше не посмеет вредить зверям.

Волчье рычание — отдаленное, глухое. Волчий скулеж. Впиться теперь. Потом — раздавить. Сломать ребра. Уже раскрывается пасть.

В бок ударило. Земля — под боком, под мордой. Кровь на земле? Ранил?

Красные листья. Просто куст такой.

Волк поднимался с земли, отряхиваясь и огрызаясь. Его обступила стая, и звери скалились, не отводя от Эрцога глаз. Пришлось уйти вслед за Луи.

Только уйдя далеко, заметил, что не отряхнул мех от грязи и листьев. Да, надо больше тренироваться с выдержкой и больше валять Луи по земле. Хотя в общем-то чаще он валяет по земле, но ладно. Что это вообще такое было? Кровь же не пробовал. В Талис такое тоже случалось — странные мысли до того, как разрывал добыче шкуру. Потому что слишком там нервничал.

— Они до сих пор соблюдают те мои законы весьма незаконными методами, — говорил Луи. — Впрочем, в этой стае есть достойные звери. Теперь с ними не обсудить все должным образом, они начнут ссылаться на то, что я натравил на них инрикта.

Как будто у него есть власть над инриктами. Эрцог зашипел.

На кусте келески часть листьев — красная, а листья у нее как полоски, и кажется, что по кустарнику кто-то провел когтями, выпустив кровь.

— Чем разумнее звери, тем более они жестоки, — добавил Луи.

А деревья точно дерутся, пока их никто не видит, и из-за этого по земле так густо разбросаны львино-желтые клочья их крон. И ветки друг на друга наставились, как лапы с когтями-сучьями.

— А с чего ты так решил? Звери раньше были более жестокими, вообще-то. Да и я жестокий только если… в общем, если это уже не я.

— Не просто решил. Убедился. Из-за своих законов. Думаю, полвека тому назад они бы не открыли такой жестокости в зверях.

Рядом с растерзанной рысью — снова волками-гвардейцами — Луи задержался.

— Звери, когда были неразумными, тоже убивали для игры, особенно кошачьи, — дополнил Луи. — Однако они не были так изобретательны. Не изматывали добычу часами. В этом подходе нет ничего честного, к тому же эти убийства бессмысленны. И вредны, раз могут нарушить природный баланс.

Рыси, так похожей на Талис, убийцы перегрызли каждую лапу. Рвали бока у живого зверя, на них много крови. Рвали и отпускали рысь, потом опять ловили. Внутри сгустился холодный комок. Захотелось согреть эту рысь, защитить. Уже бесполезно, правда. Эрцог зарычал и отошел.

— А что, неразумные не рвут бока?

— Не растягивают мучения намеренно. Малоразумные обычно тоже: мало кто догадывается, как это сделать. При Алнире сильно возросла разумность зверей. Это повлияло, разумеется, не только на преступников. Те гвардейцы, кого он считал достойными, научились хитрить более умело и начали его чаще обманывать.

Луи говорил лениво, без интереса: но все-таки он говорил. От этого становилось не так одиноко.

— Мне это было заметнее, чем прочим, — продолжил он. — Многое я замечал, сопровождая Алнира. Став тирниском, я убедился, в том числе из-за Шорис, что Алнир не должен был доверять еще большему числу гвардейцев, чем мне казалось.

А думал, что сам многому научился, когда ходил с Алниром. Получается, мало всего видел и чуял. Эй, как же так? Все-таки наблюдательный.

Солнце скрывалось за тучами, а тучи — за густеющими кронами сосен и берез. Березы такие интересные, с черными отметинами на белом. Забавные.

— Кранарские гвардейцы больше остальных обманывали Алнира, — продолжал Луи. Ага, а он все-таки поделился интересным. — Искажали сведения.

— Наверное, твои законы все-таки отчасти полезны, — нехотя сказал Эрцог. — И преступники изменились, и гвардейцы, а значит, надо оставить в Гвардии самых ответственных. Хм. Подумаю.

Луи уже не отвечал.

— Они убили медведя, который тут живет у излучины, — рассказывал соболь, сидящий на замшелом камне. Его слова Эрцог разбирал отлично — к кранарским акцентам легко привыкнуть. — Сказали, ранил человека, но это ложь. Людям в деревнях говорят, что звери для них опасны, и что мы вредные из-за хищности. Я не вредный, я красивый. Правда, это как раз для меня и вредно. Могут из-за этого поймать.

— Поймали медвежат и увезли. Медвежат за что? — вертелся куница. — Ты не поможешь, но я просто молчать не могу. Волков, которых должны были выпустить месяц назад, так и держат, говорят, болезнь у них. А мы не верим.

— Где именно держат? — поинтересовался Луи, отшвыривая лапой вожака гвардейской стаи, с которым раньше дрался Эрцог. Тот тяжело дышал и поднялся тоже с трудом, лапа Луи переломала ему ребра. Эрцог поморщился.

В схватке за территорию со львом, что жил далеко к северу от Экеры, Эрцог как-то и сам сломал ребра. Вернее, тот лев сломал их Эрцогу. Сейчас не ноют, но тогда и охотиться получалось с трудом.

Соболь передал, куда идти.

— Волки были этими, ну. Свободными, — добавил он, переминаясь с лапы на лапу. Значит, призывателями — такое название уже слышал. — Но они хорошие. Наши гвардейцы хуже.

Вглубь деревни, где, по словам соболя, жили люди из отряда Марты, Луи не пошел. Кто-то из сторонников раненого вожака мог захотеть выслужиться и рассказать людям отряда про инрикта. Пришлось затаиться у окраины, в зарослях на обочине, и, когда мимо проехала машина с силуэтом орла на двери, Луи выскочил на дорогу и зарычал. Машина остановилась, а Луи подал знак инариса и попросил:

— Проводите меня туда, где держите волков.

Эй, но их же держат среди людей. Или он понимает, что волков не покажут?

— Чем они больны? — добавил Луи. — Я знаю лишь о новой эпидемии в Кранаре, однако она среди людей.

— И звери поедают больных людей. В деревнях зараженных округов, — резко ответил ему один из людей. Ладно еще на легонийском. — Туляремия у волков была, из-за того самого и не выжили.

— Стало быть, не выжили. Вся стая. Лишь гвардейские сохраняются в это время. Вы ловили зверей по всей их территории, так? И все они заразились, хотя и жили порознь?

— Но на людей тебе плевать. Нам все-таки на больных зверей не очень-то плевать. А где та тварь, с которой ты ходишь?

— Вы со мной не откровенны, я тоже не должен быть откровенен. Есть доказательства звериных преступлений? Почему вы не обращаете внимание на своих сородичей, нарушающих закон? Они до сих пор охотятся на зверей ради шкур. Охота на волков, между прочим, запрещена уже несколько столетий.

— Тебе лучше бы его выдать. Так ты репутацию свою не улучшишь.

— Это мое дело. Для чего вы забрали медвежат?

— Они тоже болели.

— Это дело зверей. Так что же насчет подтверждений? Что насчет нарушений людьми закона?

Из машины ему кинули газету, прямо в морду, и Луи поймал. Сам бы на месте Луи точно не стал бы ее брать. Луи, прижав газету лапой, спросил:

— Кранар здесь не появлялся?

В ответ махнули рукой.

Когда пришла очередь Эрцога читать, стемнело сильней, и буквы теперь просматривались отчетливей. Очень много было про эпидемию. И странно, что газету напечатали на легонийском — нарочно, что ли, для легонийских гостей, чтобы обо всем знали?

Оказывается, новая бактерия горной чумы быстро умирает на воздухе, но все равно в восточных округах, да и в южных, заболело очень много людей. Несколько сел уже даже вымерло. Пишут, что больных очень быстро отделяют от сородичей, да и вообще известно, что в Кранаре люди всегда стараются выполнять правила. Карантин — значит, карантин. А не как в Манскоре. Однако кто-то мог уехать в другой округ без симптомов. Получается, и в Легонию могли приехать?

«В деревне Колмахте уже третий человек стал жертвой диких зверей. Так как в населенном пункте не хватает больниц, некоторые больные, переносящие заболевание в легкой форме, вынуждены лечиться на дому. Волки прорываются в жилища этих людей и, пользуясь их беспомощностью…»

— Через окна, что ли? — недоверчиво фыркнул Эрцог. — Да и зачем?

Написали и про вожаков кранарских Гвардий — третьего сеоны они хотят собраться в Ратхоре и встретиться с правительством из-за того, что люди все еще охотятся на пушных зверей. В газете отметили, что на самом деле никто из-за меха теперь не охотится, и что просто возникло какое-то недопонимание, которое обязательно удастся решить. Эрцог ударил хвостом. Ага, недопонимание. Чтобы не злиться сильней, остается надеяться, что волков убили совсем не на шубы, а просто из-за ненависти к призывателям.

Еще Эрцог прочитал, что в западных округах здорово отпраздновали День кранарской культуры, и не только там — еще и в Талис. Мьенель так решил отблагодарить Кранар и поднять настроение своим людям. Это намного лучше, чем талисское кино, талисская резьба по дереву и тем более талисские казни.

Подтвердилось, что Кранар признал независимость Талис и Кейнора — в общем-то и так в это верил. Пролистал еще, чтобы найти побольше про Талис — и правда нашел. Чиновники западного Кранара дали деньги для постройки новых талисских больниц и школ, а еще оказалось, что талисское медицинское оборудование покупают и кранарцы, потому что отличное.

— А почему ты в тот раз мне говорил, что команда Герти — за Кранар? — напомнил Эрцог. — И они странные вещи говорили. Что ты как будто меня боишься.

— Слишком мелочь, — правда, Луи это сказал слишком задумчиво. Чего еще от него дождешься.

Поодаль раздались выстрелы и жалобно вскрикнула лиса. Луи напрягал уши, подергивал вибриссами, но его морда оставалась спокойной. Когда добрались до места охоты, удалось там отыскать, кроме запаха пороха, следы людей и собак. Эрцог оскалился.

Конечно, люди иногда слишком злят. Но все равно. Нельзя их трогать.

— Надо добраться до Ратхора, — сказал Эрцог. — Раз из-за вот этого туда собираются прийти вожаки Гвардий.

— Если рядом окажется слишком много людей, они сумеют мне помешать. Тебя казнят, тогда мне нечего будет делать в Моллитане.

— И что, постоянно избегать опасностей? Если с вожаками ты не встретишься и не выскажешься насчет убийств ради шкур, тебе припомнят, что ты не вмешался, и тогда весь Кранар выступит против, когда придет срок. Звери Кранара — точно.

— При зверях, недовольных самоуправством людей, тебя вряд ли убьют, — задумчиво произнес Луи.

— Вот именно, — сказал Эрцог. Здорово, теперь в Кранаре ведет не только Луи. — Вот видишь, в этом я победил.

Луи не обратил никакого внимания. Ну и подумаешь.

— Хочу встретиться с местными призывателями, — сказал Луи, глянув на куницу, что принюхивалась, свесившись с ветки. А с ними и правда интересно пообщаться. Странные звери — и расскажут много важного, если захотят.

Призыватели, как рассказали птицы, бродили чуть дальше той территории, где Эрцог, а потом и Луи, дрались с вожаком волков. И чуть дальше той деревни, где жил отряд Марты.

— Они как раз хотели встретиться с вами, — сообщила куница. — А вы сами захотели? Это здорово. Но я не из призывателей. Мне просто все интересно.

Зверек шмыгнул на ствол, со ствола — на траву и повел в елово-сосновник. Киоли тоже так быстро носится.

Кругом темнели выходы породы в пятнах лишайника. Здесь камни не скользят, в этом здоровское отличие от кейнорских гор. На почти отвесный каменистый холм Эрцог забрался как по ровной земле, и на пару шагов быстрей, чем Луи.

Рябина напоминала листьями кейнорскую акацию, только с зубцами по краям мелких листков, окруживших главные стебли. Здесь климат суровей, вот растения и ощетинились. Трава такая тонкая, растет распушенными кустами, а еще у нее есть серый сухой подшерсток. Колоски на длинных стеблях, кажется, нужны траве, чтобы получше наблюдать за лесной жизнью. А еще под деревьями подсыхает папоротник.

У сфагнума оказался отличный пряно-грибной запах: и Эрцог покатался, чтобы он задержался в меху. Нашел шишку, подцепил, кинул в Луи, тот лишь скучно дернул ухом. Вот просы́пались листья дуба — точно шестилапые и восьмилапые плоские зверьки. А вот земля утыкана разбитыми скорлупками орехов.

Куница подвела к огромной ели, сообщила, что всех позовет сюда, и бросилась бежать.

— Постой, — сказал Луи. — Сколько именно зверей придет?

— Двое волков, медведь, лось, и…

— Достаточно волков и лося. Если учую кого-то еще, уйду.

— Потому что инрикт испугался? — куница фыркнула.

— Просто я столько не съем, — объяснил Эрцог. Куница рванулась вперед еще быстрей.

Все-таки и правда пришли только волки со старой лосихой. Волки не спешили изучить запах Эрцога, с Луи они тоже не поздоровались, а лосиха вообще встала подальше и от Эрцога, и от Луи.

— Чего вам надо от Свободных? — некрупный мощный волк заговорил первым. Волчица пристально смотрела на Луи, высоко подняв голову с острыми ушами.

— Что-либо слышали об убийствах зверями больных людей на юго-востоке Кранара? — спросил Луи.

Надо самому сказать что-нибудь важное, но тирниску надо уметь и выслушивать. И развивать выдержку. Да и просто пока непонятно, о чем говорить.

— Нет, — наконец, сказал волк и отвел от Луи взгляд.

— Если эпидемия доберется сюда, вы не собираетесь атаковать людей?

— Нет, — во взгляде волка появилось недоумение. — Хотя людей и все больше. Настраивают друг друга против нас и сами друг против друга воюют. Либо Легония залижет раны и нападет на Талис с Кейнором, либо Кранар их захочет забрать.

— Вы что-то знаете об амбициях кранарских людей? Вы ведь живете ближе к столице, чем те, кого я встречал раньше.

— Я не общался с Мартой и тем более с Утлиссом Ластарски, — угрюмо ворчал волк. — Да и с отрядами Марты разве пообщаешься. Они забрали медвежат Урмаллур, тоже из наших. Стаю чужую забрали, тоже Свободных, но они мне не нравились. Один из них хотел увести молодую из моей стаи, понравился ей, но он же бестолковый был, какую ему стаю. Я ему шею немного порвал, чтобы отстал от нее. Но все равно забирать не надо было. Молодая воет.

Эрцог посмотрел на лосиху и прикрыл глаза в знак спокойствия и доверия. Лосиха смотрела напряженно, не мигая, но зато не отходила.

— Каковы ваши цели? — спросил Луи. — Какая цель объединила вас с лосихой? Да, я знаю о ваших взглядах, но хотел бы узнать подробнее. Травоядные, конечно, склонны прислушиваться к сильным лидерам.

По-настоящему хищники, конечно, не могут объединиться и сдружиться с травоядными. И бунтовать звери тоже не могут. Призыватели, конечно, считают, что могут жить совсем без людей и лаохортов, но они никогда не восстанут против тирнисков или людей. Многие звери боятся перемен, а еще животные — разобщенные и заботятся лишь о своей стае или о себе. Так было всегда, и Алнир так учил.

— Я сама так решила, — лосиха приподняла переднюю ногу с острым копытом. — Я никого не слушала.

К травоядным, в общем-то, часто предвзяты, считают их глупей, чем они есть. Ну, они, конечно, не такие, как хищники, но все равно же умные по-своему.

— Я и не сомневался, например, — сказал Эрцог и шагнул в ее сторону. Лосиха насторожила уши. — Такого гордого зверя убедят лишь свои размышления. А какие размышления тебя убедили? Может, и меня убедят?

Лосиха опустила ногу и, разрезав копытом сфагнум, пригнула голову.

— Люди сильнее, — глухо проговорила она. Эрцог навострил уши. — Не надо, чтобы они нами управляли. Они нас тогда покорят и уничтожат. Они уже наши законы не принимают всерьез. Убивают тех, кого нельзя. Но убивать их самих не надо. Нет.

— Но все-таки вами управляют тирниски, — напомнил Эрцог. — Люди просто помогают тирнискам не ошибаться.

«Обязуюсь подчиняться правителям Легонии и Кранара».

— Нет, — лосиха переступила передними ногами по сфагнуму, и вокруг копыт собралось немного воды. — Нам надо отделиться от людей. И все.

Ваессенам, конечно, не обжигают руки. А тирнискам обжигают лапы при вступлении в должность.

Но у людей же разум, творчество, лаохорты. У кого учиться, как не у людей? Конечно, они не самые лучшие, но могут стремиться к лучшему. Надо это сказать. Но, кажется, расцарапается горло, если скажешь. Ведь не до конца в это верится. У людей слишком много недостатков, вообще-то.

— Общества людей и зверей полностью разделены в Хадиере и в Гартии, — сказал Луи. — Это не привело ни к чему хорошему. Нам повезло с людьми, и мы не можем отрицать людские преимущества. Люди помогают нам преодолевать большие расстояния, обучают нас, лечат. Без разума лаохортов жизнь была бы намного скучнее.

— В лаохортах — жестокость тысяч людей, — сказала волчица, отводя морду. — Их стремление разрушать. Наверное, именно это вьортов пугает и злит, а не разум.

— Я чувствовала лаохорта, от него идет страх, — подала голос лосиха. — Почему существо, дающее разум, доброе, справедливое — пугает?

— И я задумывался, — сказал Эрцог.

Но Талис, например, заступилась. Она действительно здоровская, она переживала за своих людей, а к ее силе можно даже привыкнуть.

— Но я тоже общался с лаохортом, и очень долго, — добавил Эрцог. — Потом привык и стал бояться меньше. Лаохори Талис мне сочувствовала, она меня спасла. Слышали?

— Ничего такого не слышал, — оскалился волк.

— А можно ли верить инрикту? — волчица поглядела исподлобья. — Вдруг он просто из-за сумасшествия смог привыкнуть к лаохорту.

— Но инрикт нам ближе, чем люди, — заметил волк.

— Согласна, — добавила лосиха. В голову проникло тепло.

Да — обычаи людей странные и жестокие, и сам злился на людей. Они ничуть не уважали, не хотели слушать. Хотя это потому что инрикт, а не потому что зверь. Да еще и в льете, которая так и не стала легонийской.

Нет, без общения с людьми никак не прожить, а лаохорты просто чудные существа, и никакой у них нет жестокости. Для зверя, что еще не разобрался со своей жестокостью, лаохорты и вовсе отличный пример.

— Вы нам ближе всех зверей, — добавил волк, на этот раз взглянув на Луи. — Вам тоже не слишком можно доверять, а особенно инрикту. А твои законы мешали нам жить, Луи. Но ты легко находишь гвардейцев-нарушителей. Ценю. И ты не человек.

Луи внимательно его слушал.

— Мы не утверждаем, что все знаем, — добавил волк. — В людях много разного. Они сочувствуют, переживают. Лаохорты — тоже. Они разумные, как люди, сочувствуют, как люди, что мешает лаохортам взять и людскую жестокость? Они что, берут качества выборочно?

— Выборочно. Никакого добра в них нет, — волчица тряхнула лапой. — Но я и вьортов опасаюсь.

— Лаохорты могут заступаться за зверей, — напомнил Эрцог.

— Люди могут защищать, кто спорит, — волк наклонил голову. — И убивать. Вы идете в Ратхор? На встречу с вожаками Гвардий?

— Разумеется, — ответил Луи.

— Мы надеемся, что вы за нас заступитесь. За всех зверей. Иначе люди начнут открыто убивать и волков ради шкур. Убедите людей.

— Найдите фуру, которая точно отправится в Ратхор, — сказал Луи. — Говорить с людьми для этого не требуется, главное — все выясните и сообщите, где она проедет.

— Мы сможем это сделать через птиц, — волк опять наклонил голову.

Отлично. Отсюда наверняка ездят за грузами в столицу. А потом получится попасть и в Моллитан.

1 сеоны, Луи

Звезды собирались в узоры, и мерещилось, что высоко над головой — черный расписной бок гигантского зверя, а по мере рассвета он начнет уходить, открывая настоящее небо.

Луи подобрал под себя лапы, стараясь их согреть. Правда, хоть уже и почти середина осени, здесь сейчас теплее, чем в Кайрис, к тому же после успешных охот вновь набрал вес. Так намного уютнее.

Горы казались зубами, которыми кранарская земля впилась в небо. Деревья с кустами, что сменялись по обочинам, виделись сделанными из клочьев серой пыли, и их окружала чернота.

— Эй, знаешь, — раздался с прицепа фуры голос недомерка, и Луи отклонил ухо в его сторону. — Ты говорил, что люди нас учат, лечат и все такое. Интересно, а кого-то еще учил зверь, кроме меня? В смысле, чтению и письму.

Да. Но разговаривать нет желания.

Северный ветер крепчал: скоро станет еще холоднее. Луи высвободил одну лапу и уткнулся в нее носом.

Фура миновала указатель: судя по нему, до Ратхора оставалось двадцать пять километров.

Пропускать такое важное событие, действительно, неразумно. Оно позволит получше узнать об отношении кранарского правителя к зверям, к тому же есть о чем сказать кранарцам. Сам Кранар тоже прибудет в столицу, несомненно. Лаохорты стремятся туда, где происходят особенно важные события, туда, где их люди слишком встревожены.

Есть ли им дело до тревоги зверей, любопытно. Призыватели слишком наивны, однако в одном они были правы: лаохорты перенимают у людей не только лучшие качества.

Луи успел покинуть крышу фуры до того, как вышли водители. В лес удалось уйти незамеченным, и недомерка тоже никто из людей не увидел.

Как вскоре выяснилось по следам и запахам, в этих краях люди тоже не так давно охотились из-за шкур. Не сомневался. Запрет охоты на пушных зверей, разумеется, глупость, но теперь, раз уж его ввели, кранарцы не должны ухудшать отношения со зверями.

— Там у сороки перья зеленые, а не синие, забавно, — Эрцог, принюхиваясь, поднял голову. Порой он восторженный, как мелочь, еще и переходит при этом на келарсий. Луи слегка оскалился:

— Говори по-львиному.

Ветер напоминал нарастающее гудение в глотке озлобленного зверя. Встряхивал кроны, как добычу, и срывал с них шишки: кроме того, просачиваясь между стволов, смахивал клочья меха с боков Эрцога. До чего же нелепое существо этот инрикт. Порой даже удивительно.

— Говори не по-унылому, — Эрцог это произнес нарочно звонко, по-келарсьи, и, обтершись о сосновый ствол, обшерстил его.

— Ты так не дойдешь до Моллитана, — заметил Луи. — Уже оставил на дереве половину себя. Отчего у тебя осенью выпадает шерсть, если у нормальных зверей, как правило, лишь отрастает подшерсток?

— А чтобы больше осталось места для подшерстка, — ответил Эрцог, в нелепой игре сбивая лапой желтые листья с ветки. — Ты будешь мерзнуть сильней меня.

Вскоре Луи поднялся по скалам, пористым, словно искусанным непонятными существами. Отыскав пещеру, определил:

— Тебе — четверть.

Недомерок сильно раздражает, но хорошая выдержка позволяет его терпеть. К тому же он не ощущается до конца повзрослевшим. Так что он может не искать себе другую пещеру.

— Еще чего, — усмехнулся Эрцог. — Половину.

— Половину от четверти?

Эрцог отогнул уши, опустил голову, впрочем, вибриссы остались направленными вперед в знак того, что настоящей агрессии нет. Пятнисто-полосатый мех на его загривке взъерошился, и Эрцог медленно двинулся к Луи, стараясь зайти сбоку. Луи поймал его взгляд — насмешливо прищуренный — и стал разворачиваться в такт движениям Эрцога.

Соперник подался навстречу. Луи неспешно лег на бок и, выставив лапы вперед, зацепил нос Эрцога. Эрцог поморщился, оскалился, навострил уши в стороны и постарался задеть лапу. Луи поднялся и начал огибать противника сбоку, держась поближе к стенам пещеры. Порой терся о камни, пригибался к полу, будто бы готовясь лечь. Словно вовсе и не хочется драться, словно слишком лень.

Эрцог неотрывно следил, приподнимая лапу. Луи снова потерся о стену, после чего повалился на спину. Ударяя хвостом и скалясь, Эрцог приблизился, затем, оказавшись вплотную, протянул лапу — и Луи обхватил Эрцога, пихнул задними, вцепился в лопатку. Повалил, подмял под себя и стиснул клыками морду.

Эрцог сумел оттолкнуть, затем вскочил и отпрянул.

Луи поднялся на задние лапы, Эрцог тоже. Он отбил выпад Луи, замахнулся сам, и его рычание даже напомнило рык взрослого зверя. Луи задел его шею, ударил в нос, Эрцог огрызнулся. Тут же морду словно обожгло от удара.

Уже неплохо. Вскоре следует немного поддаться и дать укусить. Луи пригнулся, уходя в оборону.

Вибриссы Эрцога прижались, зрачки расширились. Эрцог метнулся и сшиб с лап. Челюсти сомкнулись у морды: Луи едва успел отвернуться.

Луи просунул правую лапу под чужую левую. Развернулся на спине по камням, схватил Эрцога под лопатками и задней лапой ударил в морду. Эрцог попытался вцепиться в живот. Луи оттолкнул его морду задними лапами, вывернулся и быстро поднялся.

Соперник тяжело дышал, и его взгляд больше напоминал взгляд батахора, напавшего на актарий в Талис. Однако Эрцог не пробовал крови. В пальцах защипало, словно от сильной стужи.

— Эрцог.

Он атаковал. Луи едва успел отбить его хаотичные выпады, затем набросился сам и повалил соперника. Эрцог вцепился когтями в бока и вгрызся в гриву. Что же, у него такого преимущества нет. Задние лапы Луи он спихнул. Так интереснее: однако не в том случае, если он совсем потеряет рассудок.

Не потеряет.

Луи постарался удержать соперника получше. Эрцог пытался высвободиться, рычал без слов, со злобой, с едва уловимой неразумной опаской. Пока Луи прижимал его голову и лапу к камням, свободная лапа Эрцога драла когтями гриву. Воздуха уже начинало не хватать от усталости.

— Ты разумен, — стоит говорить тише, чтобы он не счел за простое рычание. — Ты был в Талис. Устроил там заповедники. Изучаешь моллитанские растения, историю. Спокойней. Бестолочь.

Эрцог долго скалился, шипел, но, наконец, закашлялся, зажмурился, затем посмотрел на Луи уже как привычный нахально-раздражающий зверь. Воздух словно очистился, и в напряженных лапах появилось тепло. Луи позволил Эрцогу встать.

Наблюдать сумасшествие — одна из худших вещей. Когда от зверя, даже от врага, ничего не остается. Вдруг любой разум способен повредиться? Даже собственный.

Разум — слишком ответственная и хрупкая вещь. Даже люди могут сходить с ума. Может ли тот же Кранар потерять рассудок, или израненная Талис?

— Просто надо чаще тренироваться с выдержкой, — Эрцог произнес это весело, однако с тревогой в глазах, и выглядел он растрепанным, точно заблудившийся мелкий глухарь, которого вот-вот съедят. — Если не боишься, в общем.

— Четверть.

Эрцог огрызнулся и принялся вылизываться.

— И ты не на своей четверти, — добавил Луи.

— Надеюсь, не пометишь границу.

— Никто не помешает.

— Поднимешь хвост — оторву.

— Половина от четверти, Эрцог. Только целиком ты там не поместишься, придется оторвать две лапы.

Эрцог насмешливо фыркнул и набросился.

Он молотил лапами, сразу отскакивал — Луи едва успевал отбивать удары. Дыхание сбивалось. Атаки Эрцога приходились то в бок, то в лопатки, одна из них едва не задела морду.

Все-таки он быстр: и снова его взгляд становится чересчур озлобленным. Не стоит дожидаться, пока Эрцог вновь утратит рассудок. Хорошо, он сберег больше сил, отбиваться дальше — оттягивать неизбежное. Луи позволил себя повалить и подставил горло. Закрытое гривой, впрочем.

Эрцог отошел, потер лапой морду и заворчал, лишь потом приблизился и демонстративно, на пару мгновений, сжал клыки на горле Луи.

— Половину, — весело сказал он.

— Половину. Неплохо, когда хоть малая часть Ориенты тебе принадлежит на несколько часов, правда?

— Да ну тебя, — фыркнул Эрцог, толкнув лапой.

Он почти сумел вывести из себя, даже когда молчал: слишком долго, умываясь, шуршал языком по меху. Этот звук словно бы оживал и пробирался в уши, как насекомое. К тому же сильно пахло мокрой кошачьей шерстью. Несколько раз захотелось прервать умывание ударом под ребра, но понимание, что после этого Эрцог еще усерднее станет мыться, сдерживало порыв.

Небо посветлело к тому времени, как Луи приблизился к зданию администрации. Белое, с витыми колоннами, оно казалось среди серых простых высоток не слишком уместным. Шорис оно также не нравится.

В центре города, при всех, Эрцога точно не рискнут убивать, ведь кранарцы не захотят сильнее беспокоить зверей. Инрикт животным не нужен, но все-таки в нынешней обстановке им не понравится убийство зверя в столице.

После встречи можно будет найти способ сбежать.

В ушах давило от близости дождя, будто голову с двух сторон сжимало между камнями. Пахло свежим хлебом, и Луи сильнее вдохнул этот насыщенный запах. Хотелось бы знать, есть ли там, откуда он доносится, пирожные. С лавандой, желательно. Это все же столица, так что должны быть.

Поравнявшись с фонтаном у лестницы, ведущей ко входу в здание, Луи наклонил голову и подцепил воду лапой. Словно гейзер в Кайрис, но рукотворный. Интересно, как люди их делают.

— Здесь, на фонтане, целый рассказ, — послышался голос Эрцога: слегка растерянный, однако полный интереса. Только бы не говорил слишком много. — Люди с копьями, потом их схватка, потом кого-то увели, наверное, в плен. Ух ты, а вон там стоит памятник Гарански, он отлично правил.

Его хвост нервно ударял по брусчатке.

Люди редко проходили мимо. Они старались не приближаться к Луи и к Эрцогу, при этом не показывали страха. Удалось поймать звериные запахи: грифона и трех волков, в том числе Гардеса, вожака Гвардии центрального округа Кранара, Ледары.

— Мы тут со вчерашнего. К верховному дасулу вчера не пустили, — заговорил, подойдя, Гардес и обнюхал морду Луи. На Эрцога он посмотрел с недоверием. — Марта к нам вышла один раз, ничего толком не сказала, теперь вовсе уехала в Кейнор, отношения с кейнорцами налаживать и наверняка против зверей людей настраивать. Но Утлисс Ластарски должен к нам выйти, раз уж ты здесь. А Гелес так и не явился.

— Гелес думает, как вылечить травоядных, — сказал грифон, и два волка поддержали его негромким одобряющим рыком.

Гелес умен и, вполне возможно, когда-то станет весьма опасен, однако сейчас он не имеет значения. Он далеко и не мешает. К тому же в Кейноре за ним, несомненно, проследит Шорис. Это у нее всегда получалось.

Стало быть, в Кейнор отправили Марту Полесски, предубежденную против зверей. Хотел бы взглянуть на то, как эта женщина освоится в Экере, где часто бродят лесные животные.

— Ладно еще нас сюда пустили, — проворчала волчица. — А то Марта была против. Уже и в городах Легонии зверей не хотят видеть.

— В Легонии зверей не пускают в города? — с недоверием уточнил Луи, поведя ухом в ее сторону.

— Месяц назад это было. А, ты же по лесам здесь лазал, не слышал. В Далию пару дней зверей не пускали. И никто на тех гартийцев не нападал, кому оно надо — травиться?

Впрочем, в ограничении на пару дней нет ничего особенного. Об этом быстро забудут.

Рядом со зданием администрации, поодаль от ступеней и фонтана, вскоре стала собираться толпа людей. Кранарцы старались не приближаться к зверям, державшимся у лестницы, и особенно к Эрцогу, но, правда, некоторые о чем-то спросили грифона и даже ему улыбнулись.

Ближе всех к животным стоял человек со знакомым запахом. Дайгел Эсети, бывший детеныш Георга: приходится напоминать себе, что он до сих пор его сын по человеческому мнению.

Луи разрешил Георгу, раз уж он доверяет этому человеку, рассказать ему правду о том, кто нашел алдасарские чертежи и кого в кейнорском ЛОРТе считают человеком по имени Ирвин. Просто так было интереснее: возникло небольшое ощущение риска.

С Дайгелом мало доводилось общаться, однако Георг все же не доверяет кому не следует. Поэтому по-настоящему не верилось в то, что Дайгел действительно выдаст кому-нибудь тайну. И была надежда, что Дайгела заинтересуют аалсоты.

Подойдя и затем обнюхав протянутую руку Дайгела, Луи поставил лапу на лапу, после чего опустил голову. Дайгел в ответ зажмурился и сразу открыл глаза: использовал инарис.

— Давно не виделись, — сказал он. — Больше меня не обхитришь, зверюга. Коллега. А других местных уже обхитрил, как погляжу, раз решился провести сюда инрикта.

— Ты возвратился в Кранар?

— В некотором роде. Привет, товарищ, — Дайгел пожал руку каменному Гарански, затем, достав тетрадь, сделал пару заметок. — Как сообщили, что здесь будут главные вожаки, так и рванул сюда. Что, помог кранарскому зверью?

— Некоторым помог найти свое место в жизни. Они стали для меня неплохим обедом. Расскажи об изобретении после того, как поговорю с кранарцами.

— Да отстань ты со своим изобретением.

— Оно твое.

Дайгел отмахнулся: а затем поднял голову. Луи тоже.

Орел кружил низко над крышей здания администрации. Когда взгляд Луи пересекся со взглядом красных горящих глаз, лапы едва не отступили на шаг. В груди словно расплылось нечто холодное, покалывающее, хотя лаохорт находился на высоте пяти этажей от земли и страх, идущий от него, не мог ощущаться. Опыт, мудрость и разум тысяч людей. Жестокость тысяч людей. Он уничтожил много ни в чем не виновных животных, вот что доподлинно известно. Стало быть, легко мог избавиться и от многих Фернейлов.

Если он виновен в их смертях, сколько еще лесов на его совести? Или же те Фернейлы умирали быстро.

Кранар опустился на карниз одного из окон второго этажа. Красные глаза — словно две восходящие луны. Неестественные. Двух лун не бывает. Мерещится, что сейчас они вспыхнут и сожгут.

Местами на левом крыле лаохорта выпали кроющие перья, виднелись раны. Все же он сразился с кем-то из вьортов, должно быть.

— Нам необходимо поговорить, — Луи произнес это на львином. Кранару тысячи лет, он понимает звериную речь и должен все услышать с такого расстояния. — Найди для меня время.

Красные глаза глядели слишком пристально, точно Кранар мог медленно разорвать и взглядом. У зверей поднималась шерсть на загривках при взгляде на лаохорта, но, впрочем, Кранар оставался на таком расстоянии, чтобы его присутствие нельзя было ощутить.

Дайгел что-то записывал, держа тетрадь на приподнятой сумке. Он время от времени поднимал голову, хмурился, смотрел вверх: на лаохорта, судя по всему.

Гул двигателей автомобиля разогнал тишину. Машина медленно въехала на площадь, и вскоре из нее вышел Утлисс Ластарски в сопровождении охраны.

Несмотря на низкий рост, благодаря стати правитель Кранара казался выше, чем на самом деле. Тоже своего рода иллюзия. Он носил черный кожаный плащ, черную шляпу с узкими полями, высокие сапоги: Ластарски явно посчитал, что день сегодня недостаточно пасмурный.

— Я так понимаю, после собрания мы должны будем решить еще одну проблему? — маленькие раскосые темные глаза Ластарски словно собирались проникнуть под мех, прокусить кожу, как муравьи. Глава Кранара, верховный дасул, сейчас говорил по-легонийски.

Эрцог стоял, подняв голову и вытянув хвост, и казалось, что его лапы вот-вот подкосятся от слабейшего порыва ветра. Один из людей, сопровождавших Ластарски — не охранник, а, стало быть, переводчик — стал повторять слова верховного дасула на кранарском.

— Что именно ты имел в виду? Мне не нравится, что люди редко говорят напрямую, — сказал Луи после того, как подал Ластарски знак инариса. Перевод этих слов также прозвучал: лишь бы только не исказили смысл. — Ваша сильная черта — логичность, вы, люди, стремитесь упорядочить мир. Это так замечательно. Но почему-то существа, владеющие речью в совершенстве, пользуются ею хуже прочих.

Ластарски прошел мимо Эрцога, притом удивительно близко к нему, и махнул рукой охранникам, чтобы те задержались у лестницы. Полицейский также встал рядом с ней, близко к зверям.

— Вы считаете, что таким образом избежите конфликтов, — добавил Луи. — Но все и так знают о сложностях. Эрцог приговорен к казни, и вы, кранарцы, хотите его смерти сильнее всех, ведь инрикты в древности убивали людей Империи. Это один из вариантов того, на что ты мог намекать.

— Дело не в поступках зверей прошлого, о чем ты, — голос Ластарски звучал с долей снисходительности. — Просто он преступник.

Ластарски поравнялся с Луи и позволил изучить свой сухой, почти бумажный запах.

— Но тирниски отвечают за поступки тирнисков прошлого, — добавил Луи, когда Ластарски вернул инарис. — Стало быть, и инрикты, по мнению людей, отвечают за поступки прежних инриктов.

Ластарски глядел настолько пристально, будто его глаза действительно могли вцепиться и задержать. На белом, словно слепленном из снега лице просматривалась едва приметная усмешка.

— Как мне оценить поступок одного из тирнисков прошлого, который не выдал опасного преступника? — Ластарски, отойдя, одной ногой встал на первую ступень лестницы, наклонил голову, и дождь, заморосив, смочил его плащ.

— Два тирниска никогда ранее не проходили испытательный срок вместе. Неизвестно, как должен вести себя второй тирниск в таком случае. Нет законов на этот счет, — капля дождя чуть не попала в глаз, и Луи моргнул. — К тому же Алнир был нашим отцом. Если я сдам Эрцога, я, по вашему мнению, убью родственника. Звери все-таки стараются вести себя цивилизованно.

— В зараженных деревнях на юге и востоке эти цивилизованные звери убивают и едят людей, — Ластарски смотрел несколько выше Луи, не в глаза, но его взгляд все равно ощущался. — Там нас и без того настолько мало, что и до эпидемии зарождались вьорты.

Следует проверить. Если там действительно убивают людей, это, без сомнений, нужно пресечь. К тому же Моллитан граничит с юго-восточным Кранаром.

— Я намерен посетить проблемные территории и во всем разобраться, но только если меня перебросят туда со вторым бывшим тирниском.

— Эрцог вне закона.

— Прикажешь убить его при зверях? Недовольных кранарцами, и неспроста?

— О недовольстве говорили призыватели? — Ластарски улыбнулся тонкой, как капля дождя, острой улыбкой.

— Обычные звери, — к которым относятся и призыватели. — К слову, мне известно, что в лесах Кранара убивают мирных призывателей. Они не преступники и по нашим законам.

— Призыватели потенциально опасны. При случае они быстро потеряют все понятия о, скажем так, цивилизованности. Отряды Марты Полесски следят за ними.

— У меня есть сведения, что не только следят. Но речь не только о призывателях. Новый закон Гелеса я считаю несвоевременным, но все же, раз он принят, нужно избежать противоречий.

Луи сообщил Ластарски об охотниках, убивающих пушных зверей: с уточнениями, в каких округах все это происходило. Затем рассказал подробности о нарушениях отрядов Марты. Под конец рассказа волки и грифон негромко заворчали, соглашаясь.

— Насчет вреда, наносимого зверям людьми, ты предоставил мне слухи, — произнес Ластарски со снисходительностью.

— В чем же тогда смысл встречаться со зверями, если ты не собираешься верить их свидетельствам. Мне, несомненно, хотелось бы иметь фотоаппарат, но даже такие устройства не сохраняют запахи. Однако ты можешь отправить своих приближенных в те края, о которых я говорил. Пусть спросят зверей, не только людей.

Ластарски молчал.

— Советую хорошо подумать насчет моего предложения, — добавил Луи. — С кранарскими зверями у меня больше опыта, чем у Гелеса. К тому же, если с преступниками на юго-востоке разберутся звери, у кранарских животных не появится новых причин обвинять людей.

Ластарски снова наклонил голову.

— Что скажет мой народ, если я отправлю двух хищников, в том числе инрикта, туда, где звери убивают людей? И не сойдет ли инрикт с ума, когда незнакомые люди повезут его за много километров отсюда?

Затем он поднялся выше по лестнице.

— Я обдумаю и снова с тобой поговорю, — сказал Луи. По крайней мере, прямо сейчас никто не станет стрелять в Эрцога. Что же, привел достаточно аргументов, и Ластарски, вероятно, задумался, хоть в этом и не признался: но необходимо поразмыслить еще. Неосознанно выдвинулись когти.

Ластарски лишь коротко кивнул, а вскоре за ним захлопнулись тяжелые двери.

Толпа расходилась, но Дайгел остался на месте. Звери настороженно озирались и переминались с лапы на лапу, лишь Эрцог стоял неподвижно: при этом он, выпустив когти, пристально глядел на охранников. Уже слышался его глухой рык. Луи шагнул к Эрцогу: еще не хватало, чтобы глупый недомерок кого-то атаковал.

Послышался негромкий голос Дайгела, и на мгновение захотелось убежать. Ведь к Дайгелу спикировал орел-лаохорт с пронзительными красными глазами.

Теперь отчетливее стали заметны язвы на левом крыле и окровавленные перья на правом. Дайгел протянул к лаохорту руку, тот подгреб крыльями, качнул головой. Дайгел что-то шепотом ему сказал, и Кранар взъерошил перья на голове.

Человек Кранара. Стоило догадаться. Что же, этим можно воспользоваться.

3 сеоны, Дайгел

Левую руку будто собирали на алеартских заводах, до того негодящая. Жжет и зудит так, точно покрылась волдырями, и глазам не верится, что с ней порядок.

У них тут по-настоящему суровая эпидемия. Вот же зараза.

— Да ты и сам понимаешь, что это выход, — шепотом, по-кранарски, говорил Дайгел. — А раз уж Ластарски понадобилось мнение народа, кто выразит это мнение лучше тебя, и кто вдобавок подтвердит, что у меня опыт общения со зверями немаленький? В том числе с Луи, да и инрикт мне доверится. С моим отцом он знаком, по крайней мере, и будет уверен, что я не наврежу. В конце концов, ты ведь будешь знать, куда я отвезу этих тирнисков, и это им поубавит лени. А, пернатый?

Тирниски — те же политики, только в мохнатых шкурах. Всегда считал, что из Луи правитель абы какой, а что в ЛОРТ взяли — мало ли кого берут. Раз уж им вздумалось его к себе пристроить за находку чертежей, то это их дело.

Но соображение есть у него: может, толк и выйдет. Луи и впрямь помогает кранарским зверям, да и сейчас доказал, что неравнодушен. Ясное дело, он это все делает не из сочувствия к животным да тем более к людям, а ради той самой мохнатой шкуры. Но зато он хоть что-то делает. Пусть разберется со своими зверями, а заодно удастся своими глазами увидеть, что там на самом деле происходит на юго-востоке.

— Никто в здравом уме не назовет так страну, — наконец, сказал Кранар.

— Ага, а в зараженный регион я поеду в здравом уме.

Кожа слезала клочьями, лопалась, горела — так оно ощущалось. Алеартцам бы такого не пожелал, и астельцам, пожалуй, тоже. А тут — свой народ.

Родичи матери живут на востоке.

Тут и на иллюзии не спишешь, Кранар бы, наоборот, иллюзией сделал вид, что с ним все в порядке. Выставлять себя слабым не в его характере.

Кранар метнулся к зданию администрации, и люди, оставшиеся поблизости, проводили его встревоженными взглядами.

Голос того приближенного Ластарски, что проводил инструктаж, мерещился отдаленным, ненастоящим каким-то. Кранар сидел на подоконнике, поодаль, да слушал, наклонив пернатую голову.

— Водительские права у вас с собой? Хорошо. По пропуску едете как волонтер, — коллекция уже из этих пропусков. — Пройдете четырнадцатидневный карантин по возвращению.

Да кто бы сомневался.

Потом всучили карту, рассказали и записали, каких нарушителей-зверюг уже изловили. Правда, слишком поздно приехали их ловить. Первое зараженное поселение, которое встретится на пути — Раскатница, пункт назначения — город Харга́лув. В самой глуши, а под боком — Моллитан.

— Будете передавать нам сведения о том, что увидите по пути. Отвезите зверей и сразу же возвращайтесь. Если тирниски в ближайшее время не разрешат ситуацию в Харгалуве, придется вмешаться полиции или отрядам Марты. Они, разумеется, и так приедут на место спустя несколько дней, все проверят. Нам сообщали, что звери в том городе убили несколько человек, так что мы выбрали именно его. Мы, разумеется, не вправе казнить звериных преступников, но, если люди останутся под угрозой, придется сделать исключение.

Как иначе со зверюгами, если они неуправляемые.

Есть в их плане подвох, разумеется. Куда же без этого: но оставаться в стороне никак нельзя. Ничего, отыщется этот подвох.

А как вышел из кабинета в коридор здания администрации, вновь увидел Ластарски — в отдалении да мельком. Он был с Луи, тот ему что-то говорил измененным голосом, и Дайгел использовал инарис.

— Мне в самом деле не хотелось бы, чтобы люди гибли, — сказал Луи. — Однако, если ты не согласишься обратить внимание на кранарских зверей, раз уж они не твои подданные, что же, я проигнорирую смерти твоих людей. Они ведь не мои подданные.

Да еще чего, кошка ты обнаглевшая. Проигнорирует он.

Грузовик прямо-таки мощи придал, никак сам здоровенным сделался да отправился рыскать по кранарским дорогам. По обочинам сплошь желтизна да ржавь осенняя, и болотистая прозелень елок, а небо серо-буроватое, никак гигантский орел все крыльями накрыл. Да нормальными, не больными.

Орлище. Чего ж тебя так.

На нормальный отдых Дайгел остановился после заката, на пустынной окраине какого-то городишки, и купил там побольше вемхо. После открыл фургон: котяры там спали по разным углам, хотя, как пригляделся, оказалось, что инрикт лежал с открытыми глазами, уткнувшись мордой в лапы. В нем больше от льва, морда крупная, полосы кое-где просматриваются, да только гривы нет, и пятна местами шкуру темнят. Глаза и уши — келарсьи.

Этакая занятная тварина. Редко они рождаются, да и львы с келарсицами сходятся редко. Львы для келарсиц слишком огромные, зато инрикты, как слышал, родятся слишком мелкими, оттого зачастую не выживают.

У инриктов от вкуса крови мутится рассудок, однако ведь в готовой еде нет никакой крови. Правда, в вемхо и мяса-то толком нет.

— Вемхо будешь? — спросил Дайгел, и зверь повел вперед ушами, отороченными черным. Дайгел протянул еду, зверюга поднял голову — зрачки отразили белый фонарный свет тусклой зеленью — и взял еду в пасть.

А как доел, подал знак инариса.

В человеческом облике ему лет двадцать можно дать от силы. Блеклые волосы растрепаны и напоминают мех какой-то, куртка в полоску и в едва приметные пятна, вся затасканная. Глаза только звериные, прищурены по-дикому, зеленью отливают.

Шпана какая-то малолетняя, а не кандидат в правители. В настоящем облике все кошачьи видятся людям величественными да мощными, но инарис показывает зверя таким, каким он выглядит для сородичей. Как это Кранару удается — всегда удивляло. Видать, многовековой опыт ему помогает замечать тонкости, скрытые от людей.

Дайгел забрался в кабину грузовика, махнул рукой зверю, а Эрцог только заглянул, принюхался — странновато для того, кто выглядит как человек — и отошел.

— Мне тут будет немного тесно, — сообщил он звонко и притом с кошачьим мурлычащим призвуком. — Ладно, не замерзну, просто поговори со мной, а то мне скучно.

Дайгел перебрался на пассажирское сиденье, а Эрцог уселся прямо на обочину и поднес руку к лицу. Пока он умывается, нечего смотреть — инарис пропадет. Дайгел достал тетрадку для записей и сделал пару заметок про этого кота: историческая личность рядом, как-никак.

— Слушай, а это что у тебя? — оживился Эрцог, и Дайгел к нему повернулся. — Ты и на собрании что-то записывал.

— Да вот как раз записывать всякие события. Все их по-своему трактуют да искажают, собственная память — тоже штука ненадежная, а я все-таки правду хочу знать.

— Ух ты, почти журналист, а точней, историк. Дай почитать про встречу с Ластарски, здорово же.

— Скорее извозчик для всех, кому не лень. Так ты и сам все наблюдал.

— У людей зрение лучше. А дай еще посмотреть ранние записи.

Дайгел усмехнулся, открыл тетрадь в начале, и потом, когда Эрцог кивал, переворачивал ему страницы. Вскорости привык к его темпу и сам стал подгадывать, когда листать. Эрцог отбрасывал тень на бумагу — ему с ночным зрением в потемках читать самое то. Слабый источник света нужен, но не больше.

— Ты давно стал записывать? — с интересом спросил Эрцог, когда добрались до сегодняшних заметок. И чего от него шарахаются? Котяра как котяра, обычный, приятный. Во время еды к хищнику вовсе нечего лезть. — Я к тебе приду как-нибудь, мне же и в Алеарте надо побывать. Ты дашь мне тогда опять про нее почитать? А я побольше всего запомню.

— А то.

— Я не знал, что в Далии такое произошло с гартийцами и оленями. Только слышал, что зверям ограничили вход в город, но точно не знал, почему. А про Гахарит у тебя есть с собой? — он глядел с веселым прищуром, а Дайгел в ответ качнул головой. — Ты поехал, потому что и про эпидемию хочешь сам все узнать и записать?

Снова зазудела, заныла рука, отдавая в зубы — приглушенно, иллюзорно.

— И это тоже.

— Кранар тебя так хорошо знает? А ты с ним много раз общался?

— Бывало.

— Я его тоже часто видел, только боялся. Правда, теперь я привык к лаохортам, я общался даже с Талис.

Слишком уж кошак становится болтливым: ясное дело, что ему одиноко, вот только пускай не переусердствует. Хотя про Талис и впрямь любопытно, Юнна-то каждый раз мешала, если про нее спрашивал. Ее способ отлынивать от разговоров, конечно, отменный, но Талис-то все равно интересует.

— И как она из себя? Говорят, выглядит она не очень-то живо, даже кости торчат.

— Ну, да, — Эрцог поморщился. — Наполовину скелет и без глаза, но потом я видел, как глаз вернулся. Наверное, из-за того, что закончилась война. Но она классная, можно и не всматриваться, в общем. А Кранар ко мне прилетал в виде тенатта и за мной следил.

— Ты просто пичугу испугался, не иначе. Кранар применяет дар только к посредникам, а без надобности отказался его использовать. Мы на этот счет не распространяемся, но и так все знают, что Кранар вытворял в древности.

— Он хотел за мной проследить, значит, — Эрцог задумчиво нахмурился. — Но не бывает же лаохорта-тенатта, еще и с птичьими глазами.

Лев вышел под свет фонаря: неслышно, точно взял да возник сам собой из тени. Как только Дайгел применил инарис, Луи произнес:

— Стало быть, все кранарцы так считают? Им сам Кранар это сказал?

Его голос был приглушенным, мягким, но и напористым, и полным недоверия.

— Мне — мать, — ответил Дайгел. — А изначально — да, Кранар. Давно еще.

— Так. Лаохорты тоже лгут. Впрочем, я не сомневался.

Рубленые фразы он произносил считай мурчащим голосом, лицо у него при этом выглядело спокойным, безразличным. Эрцог бы выглядел точь-в-точь таким же, будь старше и серьезнее, да и толще. Судя по телосложению, Луи явно предпочитает зверей поедать, а не защищать.

— Отчего же лгут? — поинтересовался Дайгел.

Луи посмотрел в сторону, сложив руки на груди.

— Моим размышлениям ты не поверишь. Доказательств не могу предоставить.

С ним бы охотнее пообщался, Эрцог чересчур болтливый, хотя и забавная кошара. Но ладно уж, для инриктовой психики не особо-то полезно, когда ее владельца вечно избегают. Можно и потерпеть, тем более он не алеартец.

— Так что там было в Далии со зверями? — добавил Луи.

Дайгел быстро ему рассказал про оленей и отметил, что сейчас в Далии все более-менее спокойно.

Затем узнал в ближайшем ларьке, где тут поблизости телефон-автомат. Добравшись туда через темную подворотню, набрал Энкела. Ну и денек, как будто месяц прошел за сутки.

Капли дождя затекали за шиворот и здорово холодили.

— В Далии тоже берем заказы, вот да, — говорил Энкел. — Хотя и немного. Берем и кранарские.

— Так держать, — ответил Дайгел.

Юнне не набирал — сегодня у нее ночной рейд. Вот бы ночные рейды народной талисской полиции включали в себя еще и Далию, можно в пределах одной далийской квартиры.

Вернувшись, Дайгел включил радио, затем вполуха послушал рассказ Эрцога про кранарских зверей-преступников, про жизнь в Талис, кое-что и записал: кошак уверил, что память у него неплохая. Потом он привалился к ноге Дайгела, рассеял инарис и загнул ухо об коленку, да так и заснул ненадолго — теплой меховой тяжестью.

Вон он, Хогенмод, гора с тремя заостренными вершинами. Верх отливает белизной, а бока всё коричнево-серо-расписные с примесью зелени хвойников. По горной дороге ехать здорово, она петляет то и дело, только успевай поворачивать — никакой тебе банальной прямой линии.

Камни были покрыты гигантскими порами рытвин, деревья просовывали корни между скал, удерживаясь изо всех сил. После очередного поворота Дайгел заприметил каменную скульптуру высотой в человеческий рост и затормозил. Мужчина с бородой и в старинной одежде стоял, как живой, опустив руку на палку. Ущелье лиц, вот и свиделись.

Включил заранее камеру — старую, в спящий режим такую не переведешь, зараза, кто ж тебя сделал, руки б ему поотрывать — и, спрятав в сумку с коротким ремешком и специальным почти не заметным отверстием, выбрался наружу. Выпустил котов: людей-то поблизости нет, а если что, звери гул мотора услышат раньше.

— Как здорово, — Эрцог обнюхал скульптуре руки, будто это был впрямь живой человек, да и немудрено перепутать: вены на руках выступают, каждый ноготь видно, каждая складка на накидке прорезана, каждый волос точно настоящий.

Дайгел прошел дальше, вглядываясь в каменные лица людей: воина с копьем, старухи, девочки. Глаза у всех едва ли не поблескивают, радужка прорисована со всеми крапинами, как будто здесь и впрямь живых людей обратили в камень. Одному из ребят в старинной кранарской одежде Дайгел пожал руку. А ведь теплая — хотя это всего лишь солнцем нагрело. Главное, мастера-то авторство скрывают: вот таковы кранарцы, не кричат напоказ о своих делах.

Царапины на сапогах, пуговицы, стертые ногти, морщины на руках, шрамы, шерстинки на собачьих ушах — чем дальше по ущелью, тем детальнее. Вот уж не ожидал, что настолько все здорово, даже до жути. Да как сохранились-то отменно, в горных диких условиях. Думал, ну музей и музей под открытым небом. Дайгел все постарался заснять, иногда украдкой приподнимая повыше сумку с камерой.

Дальше встречались уже более новые скульптуры. Дайгел нашел и горработника, и врача, и студентку, и солдата с ружьем: Луи к нему долго присматривался, затем подал знак инариса.

Дайгел сперва пригляделся к ближайшим скалам, а потом уже использовал дар Кранара. В инарисе вместо боков и задних лап зверя люди смутно видят то, что за ними скрывается: мозг подбрасывает привычные образы, чтобы с ума не сойти. Только эти образы не увидишь, если голова не будет знать, какой именно пейзаж надо дорисовывать. И инарис сразу же распадется.

— Знаю такую винтовку, — сказал Луи. — Сделана с абсолютной точностью.

Тень от него падала человеческая, только, если тщательно присмотреться, расплывалась в звериную. Дайгел повернул руку с часами в сторону Луи: и опять-таки человек отразился, но смутно. Мозг-то считает, что видит человека, вот и достраивает якобы правильные вещи. Во многом он обманывает, и даже без иллюзий лаохорта. Лишь камеру не обмануть, не заснять инарис.

Лаохортам, как и людям, вранье свойственно, по идее, но лаохорты все же благороднее людей, особенно Кранар.

А вон еще скульптура интересная — горработник на деревянной ноге. Стоит с валиком и курит, вихры выбиваются из-под кепки, щетина даже намечена. В Нелоссе Дайгел видел похожего, еще в детстве. Удивился тогда, как он так ловко все красит, по стремянке лазает, по лесам. Сейчас в деталях вспомнилось, будто заглянул в тетрадку.

Он же простой работяга, кто его мог изобразить? В Кранаре к рабочим отношение не такое, как в Легонии. Зарплаты низкие, никто на улицах их не приветствует, работают себе и работают — незаметно.

Луи принюхивался и порой, поднимая голову, хмурился.

— Кабан и лоси, — ответил он, когда Дайгел поинтересовался. — Самец с лосихой, матерые.

— Ну и нюх у вас, — Дайгел присвистнул. — Даже самый точный распознаватель лишь узнает вид, и то будет барахлить.

— А я там как отражусь, интересно? — спросил, подбежав, Эрцог.

Дайгел вернулся в машину. В кабине выключил камеру: надо потом кассету поменять, на этой истратил много пленки. И взял распознаватель.

Он показал двух келарсов, и Дайгел протянул прибор кошакам. Эрцог засмеялся и качнул головой.

— Это так здорово, — произнес Луи, чуть приметно улыбнувшись.

Вот машина у раскрытого гаража: трава поднялась уже выше колес. Вот клумба у калитки: астры да бархатцы перемешались с сорняками. Вот козий скелет на обочине. Вот яблоня оперлась на забор, раздумывая, уйти или остаться. Видно блекло-зеленые пятна яблок в кроне, по-любому кислые да лучшие, перекусить бы.

Давно ими кто-то перекусывал?

Лужи солнца растеклись на крышах. Дома — подделки: вырезали их целиком из камня да из дерева, обстругали, нарисовали двери с окнами. Когда видишь человека, что умер считанные минуты назад, и даже еще о его смерти не знаешь, все равно нутром чуешь, что это не человек, оболочка пустая. Вот с этими домами так же.

Холодом с улицы веяло, как из погреба: и пришлось поднять стекло.

На инструктаже советовали не выходить, а если и придется, то сперва напялить спецзащиту. Да вот только людей сейчас не видно, а эта новая бактерия быстро подыхает вне тела.

По крайней мере, так говорят. Обычно возбудитель горной чумы подолгу не дохнет, об этом слышал с детства, в Кранаре такая ерунда ведь случается часто. Не иначе что-то сейчас напутали. Как бы эта зараза так расселилась, будучи настолько неприспособленной? Да среди дисциплинированных кранарцев?

Все-таки пришлось запаковаться и потом уже выбраться.

— Есть запахи оленей, лосихи, волков, — перечислил Луи, выйдя из фургона. — Крови не чую. Включи распознаватель, мне интересно, кого он уловит.

На распознавателе, завернутом в прозрачный пакет, никого не появилось, кроме котов.

— Обманывает, поблизости ходят два волка, — улыбнулся Луи, взглянув на экран. — Сообщи мне, когда он их уловит. Такой интересный прибор.

— А то, — что в нем интересного, банальная вещь.

— В Легонии пока никто не болен? По новостям не сообщали?

Вальяжный, ленивый, даже в своих словах. Если он вернет себе должность, то продолжит что-нибудь делать, или под солнце завалится?

— Тут заболевают в основном в деревнях, и не то чтобы вплотную к границе. В ближайший крупный город деревенские еще могут поехать отдыхать или на заработки, а в Легонию уже ни средств не хватит, ни желания. По новостям говорили, что в Моллитане, когда стали искать приезжих из Кранара, все-таки выискали больных. Либо они сами обратились, что вернее всего. Теперь-то уже умерли. Среди легонийцев пока еще никто не болен, но проверяют, само собой.

Грядки на ближайшем огороде целиком поросли травой. Да наверняка тут на всех огородах такая картина. Дверь сарая, стоящего с краю огорода, взвизгивала на ветру, будто жуки, что ее грызут, обзавелись клыками, а сама она — кожей. Дайгел дернул ручку калитки, проверил сверху: да тут не двор Раммела Нитура, просто так не войдешь, закрыто на шпингалет. Эрцог перемахнул через сетку, и после его помощи дверь поддалась.

Дайгел прошел по гравийной тропе, поддел рукой в резиновой перчатке вянущие листья бархатцев. Деревня зовется Раскатницей, а гроз тут с дождем, видать, давно не было. Растрескавшаяся земля едва ли не скрипела под ботинками. Из-за респиратора нос чуял одну лишь пустоту. В окнах — да что там разглядишь, они занавешены. Стекла целые.

Ванна позади дома оказалась наполнена водой и вся зазеленела внутри. Дайгел зачерпнул этой мути ведром и, принеся к бархатцам, плеснул на них. Поднял позолоченное зрелостью яблоко, опустил на подоконник. И уж невесть зачем дернул входную дверь, ну а та не поддалась.

А вот соседний дом оказался не заперт, и в скрипе двери почудилось бормотание.

— Пахнет падалью, — предостерег Эрцог. — А еще тут лисьи и волчьи следы, и…

— Это не падаль, — оборвал Дайгел. Рука в перчатке крепко сжимала дверную ручку.

— Это все равно уже кто-то мертвый. Живых там нет, ты будешь смотреть?

Все-таки в спецзащите. Вот только в этот дом входить — как в могилу.

Если волчьи следы, стало быть, впрямь тут зверюги едят людей?

— Я сам пойду, вдруг заразишься, — сказал Эрцог.

Дайгел все же прошел вместе с ним — из коридора в комнату, где на кровати лежал, сперва показалось, ворох тряпок.

Потом вместе вышли на улицу.

Врачей в малых поселениях либо не было, либо не хватало — про это кратко упомянули на инструктаже. Города или более-менее благоустроенные деревни далеки от Раскатницы и ее сестер по несчастью. Даже уличных телефонов нигде не приметил: но кто-то из деревенских все-таки позвонил в город, рассказал о происходящем.

Луи нахмурился и наклонил голову, а в углу экрана распознавателя загорелся красный квадрат, и Дайгел нажал одну из кнопок сквозь пакет. Медведь в первой строчке, до него сто пятьдесят метров.

— Медведя одновременно с тобой учуял, — шепнул Дайгел. Только бы не из дома какого-нибудь вышел.

— Это медведица, — поправил Луи. — Слабая, плохо ела, не сможет как следует впасть в спячку. Распознаватель такого не нашел? Что же, я пока выигрываю.

Эрцог перестал подкидывать конец шланга и насторожился.

В Ратхоре оружия с собой не дали: дескать, раз уж решили покамест не тревожить зверей, так и не надо. Тем более Дайгел поехал с двумя мощными зверюгами и обещал почти не покидать кабину.

Со слабой медведицей кошары точно сладят, особенно здоровенный Луи.

Ее догнали в конце улицы, у колонки. Дайгел остановился поодаль. Луи о чем-то долго ворчал с медведицей, а та опускала голову, бормотала беспокойно и глухо. Эрцог куда-то умчался.

— Она говорит, что не ест людей, — пояснил Луи, подойдя к Дайгелу. Медведица, ворча, легла на обочину. — Волки поедают трупы, но она уверяет, что уважает людей и не трогала даже мертвых. Стоило бы проверить…

— Я проверил, — сообщил, подбежав, Эрцог. — Она правда не подходила к домам, откуда пахнет сильней всего.

А когда направились в сторону леса, Эрцог то и дело норовил забежать вперед Луи, вечно к чему-то принюхивался, приглядывался, топорщил уши. Что-то говорил на своем ворчащем языке, Луи же потряхивал ухом, будто сгоняя мошкару. Порой зверюги ненадолго заходили в дома.

— Действительно, — сказал Луи, когда оказались на границе леса с деревней. — Она их не трогала. Впрочем, вероятно, испугалась машины и решила не рисковать.

— Тогда зачем она пришла в деревню? — возразил Эрцог. — Если бы знала про машину, поостереглась бы, и никакие запахи бы ее не приманили. А волки ели уже мертвых, никого не убивали — но все равно. Я пойду искать. Дайгел, возвращайся. Чую тех, что разоряли дом, но они далеко ушли.

Взглянул бы на них своими глазами. Твари.

Луи смотрел на Эрцога со снисходительностью. Он дал ему себя обогнать, и явно нарочно, вот только далеко вперед Эрцог так и не вырвался.

Дайгел пошел с котами, но к волкам не приблизился, чтобы не спугнуть. Долго из зарослей раздавался приглушенный львиный рык, слышалось волчье рычание, затем поскуливание.

— Они говорят, тела все равно сожгут, — рассказал, вернувшись, Эрцог. — И что это не преступление. Но такие звери потом нарочно станут искать людей и есть, раз их попробовали.

Вязкий холод собрался в груди.

Луи, подойдя, снова снисходительно глянул на Эрцога:

— Именно.

— Эй, знаешь, — голос Эрцога теперь прозвучал неловко. — Дайгел, мне, в общем, жалко, правда. Те дома, заброшенные — они как неживые. Жилые дома ничуть не так ощущаются, у них и запахи другие, и настроение. А вдруг у домов тоже есть лаохорты? Ну, незаметные, слабые.

Зеленые лесные глазищи медленно моргнули, и Дайгел моргнул в ответ. Кошачий знак приязни. Эх ты, зверюга.

— Готовые отделиться от страны, — Луи закатил глаза. — Несомненно.

Эрцог фыркнул.

— А еще я понимаю, почему Кранар тебя послушал, — добавил он. — Он понял, что только тебе не все равно.

Да ерунда. Много кто неравнодушен, только вот не у всех есть возможности помочь.

А позже, перед тем, как запрыгнуть в кузов, Луи спросил ни с того ни с сего:

— Георг тоже кранарец?

— Кейнорец, — ответил Дайгел. — Хотел бы я сейчас к нему, вот если честно, — от этих мыслей истончилась вязкая грызущая муть.

— Разве тебе не тревожно на его территории? — поинтересовался Эрцог. — Он что, и правда тебя легко пускает к себе, а у тебя к нему нет неприязни? Правда так?

Хоть отвлечься в разговоре от беспокойства, а то подобрал какую-то ветку и вцепился мертвой хваткой, как выяснилось.

— Он же папаня.

— Я думал, вы просто хорошо скрываете враждебность, вы же здорово себя сдерживаете. А тебе не кажется, что ты проигравший, и что он тебя подавляет, потому что намного старше и опытней?

Рядом презрительно заворчал и фыркнул Луи.

— Да с чего бы, — ответил Дайгел.

По пути к следующей деревне грузовик остановили на блокпосту люди в спецзащите, и Дайгел им сунул пропуск. Сам заранее переоделся.

На одежде у проверяющих оказались яркие фиолетово-зеленые значки. Когда Дайгел пригляделся к этим людям, то заметил — у многих светлые глаза, не кранарские, а талисские.

— Точно не свеклу собирать и не тербету? — спросил на кранарском один из талисцев. — А то таких ловили.

— Не нужна свекла.

Урожаи пропадают, вот и стараются отдельные ушлые люди их прибрать к рукам. С одной стороны — не зря же все выращивали. С другой — тот еще риск.

— А не надо собрать? — уточнил Дайгел. — А то о такой возможности и не думал.

— Не стоит.

— Сами-то здесь какими судьбами?

— Кранарцы чай не легонийцы.

Зарабатывают они здесь, что ли. Кранар хоть хорошо им помогает: но ему теперь самому нужна помощь.

В деревне остались невымершие дворы. Местные близко не подходили, и правильно. Зверей на улицах не видал.

А ведь о Раскатнице не написал ничего, куда годится. Дайгел сделал пару заметок о той деревне, а после выискал уличный телефон и набрал человека, которому должен отчитываться.

— Живые тут есть, забрать бы их в столицу.

— Есть опасения, что в Ратхоре распространится зараза.

— Так не пропадать же тут людям, — палец вычерчивал невесть что на пыльном стекле кабинки. — А если все меры предосторожности принять? А если в еще какой-нибудь город? Где врачи хотя бы есть.

— Мы решим эту проблему, кордан Эсети, не беспокойтесь. Ваше дело — собирать данные.

А, чтоб их. Пальцы едва не пробили стекло. Если конкретики нет, значит, ничем и не помогут.

— Что со зверями, кордан Эсети?

Ответил как есть.

— Благодарим, кордан Эсети.

Голос сменился гудками, и трубка со скрипом, как от дверей мертвого сарая, треснулась о рычаг. Харгалуву они помогут так же? Или приедут лишь чтобы проверить тирнисков и получить повод от них избавиться?

Кранарцы-то благородные, но чиновников это касается далеко не всегда, и к зверям они вправду предвзяты, к инрикту так особенно.

Сумерки еще не особо посинели, а свет на улицах Харгалува уже горит, белесый, холодный, как в больнице: но в многоэтажках пустые окна. А, нет, одно зажглось оранжевым, ну хоть кто-то живой.

Да то закат блеснул да зажег окно. Всего лишь иллюзия.

Улицы тут широкие, дорога ровная, хоть и городок-то совсем мелкий, на отшибе. Порой пробегают кошки — худые, бездомные, вот чего в Кейноре в жизни не увидишь. Есть на этот случай булка с печенкой с очередной заправки, чудом не вымершей. Правда, как только Дайгел позвал кошек, они ломанулись прочь.

За домами громоздятся горы. Там-то точно есть жизнь, а тут пустота одна. Вон снова окна поблескивают: да не от заката, солнце-то позади дома. Надеждой повеяло, как свежим ветром.

Дайгел выпустил котов — а то вдруг зверье где-то шастает — и вернулся в кабину.

Серость отливала в тоскливую синь. Вывески магазинов и огни светофоров дробно отражались в плитке тротуаров, красными, белыми и зелеными полосами продлевались вглубь асфальта, придавая ему объема и распыляясь. Луи цеплял лапой обломки света, Эрцог озирался, принюхивался.

Вон еще лужа, здоровенная да темная, и рядом приткнулась старая «Дагата». Дайгел выскочил, подошел к автомобилю, перешагнув отдающую металлом темноту. На лобовом стекле «Дагаты» кругами расходились трещины, точно стекло было тоже лужей, туда упала здоровенная капля дождя, да так и застыли круги.

Над домами вздыбилась еще гора, повыше прочих.

Протяжный вой ввинтился в голову, располосовал мозг, и отголоски запульсировали в черепе. Гора разделилась снизу, одна из четвертин-столбов поднялась над домами да наступила.

Вьорт. Обозлен, испуган, оттого и смотрится здоровенным, а на деле — куница какая-нибудь облезлая. Махина — это так, выплеск эмоций, а не настоящий вьортский облик. Подделка под гигантский облик лаохорта, что тоже проявляется от волнения.

За высотками снова завыли — только уже зверюги. Темные махина шагнула — бесформенная, нелепая. В блекло-голубоватом небе вспыхнули красные огни, как сигнал распознавателя, и в такт им вспыхнул пульс в голове. Орел пронесся над громадиной, та распахнула пасть считай до крыш высоток.

Да исчезла, а Кранар рассек льдистое небо над зданиями, сверкая раскаленными углями глаз. Он медленно нарезал круги, а коты настороженно следили, подняв головы.

Раздался далекий протяжный визг, считай кошачий — никак отверткой в голове заелозили, до того тошнотворный. И орел рванул к вьорту, бегущему прямиком по небу: а мелкий-то какой, вдвое мельче орла, вот пакость несусветная. Четыре лапы, бесформенная морда.

Тварь зашипела, как рассерженная кошка, и чуть не задела орлиное крыло. Кранар отшатнулся — тактическая хитрость — и спикировал к крышам. Снова взмыл, рванул в сторону вьорта. Тварь шарахнулась назад. Да удирай уже, язык тебе вместо хвоста.

Сейчас удерет. Вьорты боятся древнейшего пуще всех. Даже звери вроде как не чуют, что он древний, а вьорты — из того же пространства, что и лаохорты, вот и ощущают.

От леса опять послышался вой, тоже ударил в череп, но этот хоть оказался не таким визгливым. К Кранару метнулся вихрь, орел резко ушел в сторону, и два вьорта расклычили пасти друг на друга.

Кранар камнем кинулся на тварей, и обе по небу, как по отвесной скале, разлетелись прочь. Один вернулся, проскользнул под орлом. Загрохотало, будто треснула земля. Или вправду треснула.

Мрази. Что, вправду ранила?

Дайгел махнул котам, но те уже сами рванули к кузову. А те, кто в домах? Слышали же вой наверняка?

Кружат вьорты, сволочи. Примеряются. Лаохорту не умчаться от них вихрем. От лаохортовых ран разносится в щепки то, что вблизи, а если быстро несешься, как поймешь, что там поблизости? Дом жилой, больница, завод? Сейчас-то что порушилось?

Дайгел закрыл котов в кузове, заскочил в кабину и, уезжая, высунулся в окно да нашел взглядом Кранара. Мечется с вьортами — ничего, сейчас удерут. Один сам себя ранил, укусив Кранара. Испугается боли и первым умчится.

Все-таки Кранар где-то держится над пустырем, над недостройками, над опустевшими домами, в конце концов. Все контролирует. Чтобы какие-то мерзопакости, которых он сотнями гонял, и ему всерьез навредили?

Проехав чуть дальше, Дайгел затормозил и снова выскочил. В небе, поодаль, носились темные тени, а к ним еще одна взвилась, и еще.

Вон Кранар оттолкнул. Увернулся. Кинулся да отпугнул этих тварей друг от друга. И ведь не укусишь в ответ — толкнуть лишь можно. Лаохорт не способен никого ранить, в отличие от вон этих.

Пальцы вжались в ладони. Четверо — много, проблема, это как в тот раз на море с флотом, но так Кранар же древнейший.

В кузове зашипел Луи.

— Рядом со своими он драться не будет, — отмахнулся Дайгел.

Шипение перешло в рык.

Были бы вьорты простыми псинами, взял бы любую палку да пошел бы разгонять. А тут — как по рукам и ногам связали, и, если еще и уехать, вина уж точно вгрызется, как эти вьорты. Вон двое друг на друга наскочили, Кранар на них спикировал да распугал, пылая красными огнями глаз.

А если его сильно ранят и последствия сюда дотянутся?

Двое расчеркнули блеклое небо — и одного отшвырнула красноглазая тень, от другого ушла. Еще двое тварей прыгнули и отпрянули, кинулись и вновь разметались в стороны, а небо наливалось синью, и огни в ней покачивались, моргали, тускнели, как от дыма.

Одна из теней вгрызлась в крыло — и далеко впереди сложились высотки, как бумажные. По венам потек холодный яд. Самих же эти укусы ранят. Сил у них, видать, полно. Только в стае и сильны, как нимлинги да камнекрысы.

Да опять что-то несется, темное, быстрое, как же вы заколебали, когда у вас уже силы кончатся?

Два огня — оранжевых, живых. Не вьорт, не горят у них глаза, как у лаохортов.

Рыжие огни кинулись к красным, а туча, что их окружила, распалась на четыре сгустка. Одна из тварей помчалась по крышам в сторону Дайгела, а красные огни вместе с рыжими тоже опустились на одну из крыш, вот только вдалеке.

Тварь быстро добралась да спрыгнула на асфальт под белые фонари — перекореженное уродище с выступами шипов, с клыками как у тахров, со здоровенными когтистыми лапами. В теле среди мешанины меха и костяных отростков то показывались, то прятались зеленые стебли, точно черви в падали, а глазища выглядели тусклыми, со зрачками-прорезями.

Две пары огней держались вместе, вокруг метались три обгрызка темноты. Рыжие огни подались вперед, все темные клочья отпрянули, раздался визг. И больше твари не приближались, одна и вовсе упала куда-то за высотки.

А та тварь, что находилась ближе всех к Дайгелу, ворчала, боком прислоняясь к зданию, и ее морда то заострялась, то расширялась, и то прорезалась вторая пара глаз, то пряталась в болотистой мути. Из-под скамейки выбрался, прихрамывая, серый полосатый кот, и мерзота протянула к нему морду. Кот потянулся к твари в ответ, коснулся носом мокрого выроста на морде, смутно напоминающего нос.

На миг почудилось, что уродливая морда очистилась, проглянуло сквозь нее нечто первобытное, все еще клыкастое, овитое плющом и травами, но чистое, иное. Похожее на всамделишного тахра.

А на деле — мразь еще та. Холодом от нее веет.

Дом обогнула еще одна тварь — с головы до лап покрытая броней, с когтями длиною в руку. Клыкастый вьорт зашипел, и кот захромал прочь.

Дайгел рванулся в грузовик и успел сняться с места до того, как позади раздался визг. Набрал скорость, а потом еще и грохот догнал.

Тот, второй — Саа-Ден, давний друг Кранара? Сам Кейнор? У Кейнора золотые глаза, не оранжевые. Или вовсе кто-то из гартийцев, с них станется так схитрить?

Что же эти гартийцы задумают насчет Кранара, если прознают о его слабости? До них дойдет ведь, рано или поздно.

Грузовик пронесся мимо высотки — живого дома с горящими глазами-окнами. А на улице людей не видать ничуть, хотя вой ведь слышали. Слышали же?

Дайгел посигналил на всякий случай — это куда громче, чем кричать. И дальше рванул, время от времени сигналя у немногих живых многоэтажек. Сколько их осталось — пара, тройка? Грузовик теперь казался придатком, неповоротливым, грузным, и чудилось, что не во все повороты удастся вписаться.

Сквозь полусон, в котором ощущалось стекло под башкой, проникло тепло — а еще так скрутило все тело, что чуть не прикусил язык. Дайгел, морщась, надел спецзащиту и выбрался в темень окраины, чуть рассеянную белыми огнями ближайших фонарей да красными глазами Кранара. Теперь хоть люди показались.

Кранар сидел на ветхом заборе.

Одну руку точно прожевали и выплюнули, другую обожгли, располосовали вдобавок грудь. Ноги подкашиваются.

— Один умирает, слишком молодой и слабый, — произнес Кранар. — Еще один тоже долго не проживет. Других прогнали.

Раны от вьортов должны залечиваться быстро, особенно когда погибнут сами вьорты. Только вот как бы мгновенно все починить-то, зараза?

— А звери все равно тут бродят, — говорил, морщась, один из людей. — Еще одного, говорят, человека уволокли. Прямо из города.

Звери эти не лучше своих вьортов.

— Говорят, тирниск захотел сюда.

— Одни звери тут и останутся. Эта дрянь не лечится. Теперь нас всех — только прибить.

Поблизости завыли волки: больно уж вой у них радостный до зубной боли. Некстати вспомнилась та лужа у старой «Дагаты». Гвардия-то где?

Дайгел выпустил котов. Эрцог сразу скрылся за машиной, чтобы люди не увидели, а Луи к ним вышел и подал знак инариса. На Кранара он смотрел больно уж пристально, уши прижимал, да и сам Кранар на него глядел особо внимательно. Дайгел применил иллюзию.

— Звери поблизости, — сказал Луи Дайгелу. — Те волки хотят напасть на людей.

Кранар взглянул на людей с тоской и устало — все четко читалось, хоть и нет в его глазах зрачков. Люди между тем переговаривались:

— Чего он тут делает?

— Тот парень привез.

— Знак инариса, что ли? А я не вижу никакой иллюзии, зверь и зверь.

— Да, ничего не видать.

— Так может, он и не посредник. Точно тирниск? Или ружье нести?

— Метка тирниска есть. Инрикт тоже тут?

Погоди-ка. Здесь, на юго-востоке Кранара, что, иллюзии не работают?

Восток и запад Кранара сильно отличаются, это верно, но восток-то всегда был самым что ни на есть кранарским по духу. Харгалув — город одного из южных округов, но близок к восточным, так что считай восток.

Волки снова завыли. Луи поднял голову и зарычал, его иллюзия распалась, и в лесу раздался напуганный скулеж.

Холод ощутился острее.

Деревья будто и не деревья, а твари страхолюдные, как те вьорты. Из досок вырезанные кем-то криворуким.

Рысь-лаохорт с глазами, как рыжие костры, запрыгнула из сада на тот же покосившийся забор, где сидел Кранар. И Эрцог вдруг выглянул из-за машины да улыбнулся, хотя шерсть на его загривке встала так, точно его ударили током.

— Талис, — раздалось среди людей. — Ее лаохори.

И никаких торчащих костей у нее в помине нет, даже шрамов. Худая, это да, а так — вполне себе лохматая, с кисточками.

— Она помогла мне прогнать вьортов, — сказал Кранар.

— И я тоже видела, что она гоняла. Сразу отпрянули.

— Лаохори, мы благодарны.

Талис прищурила глаза, боднула Кранара в крыло и, что-то беззвучно произнеся, спрыгнула в сад. Эрцог тихо, мяукающе заворчал и прикрыл глаза.

Дайгел двинулся к Кранару, только каждый шаг давался как по осколкам. Снял перчатку, протянул к нему руку — и зашипел, будто коснулся огня. Ненастоящее оно, не стоит обращать внимания. А вот перья под рукой — настоящие. Вот так.

— Уезжай, — сказал Луи. В свете фонарика даже зрачки его иллюзорного облика поблескивали зеленым. — Моллитан ведь близко, так? Нам туда нужно.

— Километров сто пятьдесят, еще ведь горы, — ответил Дайгел.

— Это я пройду запросто за несколько дней. Благодарю.

Дальше в лес подниматься не стоит, никакой там дороги. И что, коты после Харгалува впрямь пойдут в сам Моллитан? Ну что, тогда их сильнее удастся зауважать, лишь бы только не бросили местных людей.

Возвращаться в Легонию теперь только через западный Кранар, юго-восточные границы-то закрыли. По-хорошему, совсем бы закрыть границы, но легонийцам охота торговать с Кранаром, а это для них перевешивает здравый смысл.

Еще легонийцы наверняка надеются на то, что кранарцы дисциплинированы. Другая страна бы целиком уже вымерла от этой погани. Нет, ее заразность точно недооценили.

— Я не думал, что этот лаохорт так ослабеет, что его собственные люди перестанут видеть инарис, — сказал Луи. Ничего, Кранар еще силы вернет. Не одолеть его всякой погани. — На клочке его собственной территории.

— Да вот странно, что местные жители его не видят. Кранар вон и над Кейнором сохраняет контроль. Дела. А у тебя, когда ты раньше бывал в этих краях, проблем не возникало?

— В начале года южные и восточные кранарцы пользовались моим инарисом. Хотя у них с этим немного опыта, все-таки посредников здесь мало.

Погоди-ка. В голове что-то вертится.

— Связь с людьми дольше сохраняется, чем с землей, — припомнил Дайгел. — Вот, к примеру, земли Кейнора и какой-нибудь Алеарты, конечно, отчасти и Кранаровы, но меньше ему принадлежат, чем их люди. Если Кранару кто-то навредит, эти земли не разрушатся. А вот дар к кейнорцам и алеартцам Кранар применять способен. Тогда ты мне скажи, как местные умудряются не видеть инарис, если раны Кранара разрушают эти земли?

Луи нахмурился, переступив с ноги на ногу.

— Ведь точно, — произнес он. — Это ведь раны Кранара принесли разрушения, так? Не вьортов?

— Да, я следил. Да и местные слышали лаохорта, стало быть, власть он здесь сохранил. Там еще, насколько понял, лишь один вьорт — городской. Остальные своими ранами порушили бы разве что только лес, — а раз вьорт объявился прямо в городе, выходит, в Харгалуве как минимум вымер целый район. — А что до инариса, то, может, последствия болезни? Ослабил контроль над вашими иллюзиями? Отчего же я тогда их вижу? Кто его знает. А Талис вот все-таки молодец, не побоялась.

— Талис прогоняла вьортов еще когда я с ней общался, — сказал Эрцог. — Она тогда была почти скелет, но одного озерного загоняла так, что он перепугался и быстро умер. Она так сильно восстановилась, ничего себе.

— Подтверждаю, — произнес Луи. — Еще месяц назад она разлагалась заживо. Сейчас я не узнал ее.

А сейчас она и впрямь уже считай сильная. Кранар и подавно отойдет от всех этих ран.

Потом Луи молча сидел рядом с Дайгелом на траве, а Эрцог ходил вокруг, озирался, трогал лапой свисающие ветки лиственниц и елей. Он вдруг принюхался, забрался дальше в заросли, а как вернулся, повел ушами, подзывая Луи. Дайгел тоже двинулся в лес, а по сути сорвал еловую иголку, погрыз. Успокаивает.

Луи зарычал. Свет фонарика Дайгела пробежал по куче листьев и обрисовал торчащий из них ботинок. Там и пальцы еще торчали, чуть дальше. Твари.

— Волки, — произнес Луи.

— Порвали горло, — добавил Эрцог, снова подав знак инариса. — Пару часов назад.

Дайгел машинально обломал еловую ветку.

Пойти бы да оторвать им хвосты. Шкуры по елкам развешать.

Но, если гнев приглушить да подумать, то возникает вопрос: отчего отправили именно в небольшой Харгалув, вглубь зараженных территорий, а не, например, в какой-нибудь город побольше, да поближе к безопасным местам?

Неужели впрямь именно у Харгалува больше всего зверья, готового терзать людей? Твари и впрямь тут водятся, да что-то здесь нечисто с этим заданием. Может статься, этим городом решили воспользоваться, чтобы продвинуть более жесткие законы в отношении зверья. Чтобы оправдать и охоту ради меха, а в будущем, вероятно, и охоту на волков. Из-за стаи сволочей тут пострадают тогда и нормальные звери, а свидетелей будет мало. Кранар-то здесь летает, но он не сумеет проследить за всем происходящим, к тому же теперь он сильнее ранен. Дайгел этими соображениями поделился с котами.

— Вижу, что вы-то помогать собираетесь, а вот наши чиновники — нет, — закончил Дайгел. — У них свои цели, и не хотелось бы мне, чтобы смерти этих людей использовали против вас. Так что давайте, не подведите. Приструните волков. Помните — сюда в любом случае нагрянет полиция через пару-тройку дней. Либо отряды Марты.

Луи кивнул, и Эрцог тоже: при этом он глядел и впрямь с сочувствием. Потом Луи вернулся с Дайгелом к грузовику и произнес:

— Когда свяжешься с Георгом, передай, что я его тоже хочу навестить.

— Передам, — кивнул Дайгел. — А еще, Ирвин, я все сведения о тебе и твоих чертежах передал в гахаритский ЛОРТ.

— Георг тебе доверяет, так что и мне стоит. Отчасти. Сейчас ты все еще не готов показать изобретение, несмотря на взаимное доверие? — голос Луи сделался официальным и притом вкрадчивым.

— Ну чего терять, давай, гляди.

Дайгел вытащил из кабины камеру, и в это время Эрцог тоже приблизился.

— Ужасное оружие, — объявил Дайгел. Что ни говори, а с животными становится легче, если это не волки-убийцы. — Сейчас кнопку нажму и голову разнесет. Вон какое коварство.

Луи улыбнулся и протянул руку к камере: тотчас иллюзия расплылась, и корпуса мягко коснулась звериная лапища.

— Это видеокамера, — усмехнулся Эрцог. — Мелкая. Вот здорово. Дай понюхать.

5 сеоны, Еса

— Еска, пошли бармелы распаковывать, — позвал Уден со второго этажа.

Здорово, что в Кейнор его все-таки пустили, хотя и за взятку алеартским пограничникам. Теперь он тут задержится на целый отпуск, а другие родные, которые в Кайрис остались, будут смотреть за теплицей Зоры. Вот бы они тоже могли приехать.

Еса провела ладонью по желтой стенке кухни: а классную выбрали расцветку, здесь стало повеселее. И поспешила к брату, еще и снова украла мороженое из сумки-холодильника.

— И поскорее там, а то костер пропустите, — напомнила Зора.

Желтая стенка показалась слишком яркой, словно не только вечернее солнце на нее светило, но и огонь.

— Будешь звонить бабушке с дедом — передай от мамы привет, — сказала Еса. Сегодня ведь их первый День родителей, день, когда родился их первый ребенок — Зора. А второй их ребенок — папа.

В зале на втором ожидали девять коробок, как они только все поместились в багажник Удена? Скоро этот зал станет большой теплицей.

Дом, в котором Зора живет с мужем и детьми, строили изначально для лет-танера Кейнора, но лет-танер потом передумал здесь жить, на окраине Валлейны, разрушенной ядерным взрывом. Зора спустя несколько лет купила этот уцененный дом, и он ей классно подошел: где бы она еще нашла такую огромную комнату, чтобы там разместить растения? Целый этаж под них отвела. Правда, пока их тут мало.

— Осторожнее со зверями, — сразу начал Уден. — И вообще лучше бы тебе с этим завязать.

Ну вот, говорит как перед Талис: хотя тогда он прав оказался.

— Уйди, — шутливо ответила Еса.

— Ты и так чуть в лесах не потерялась. Дались тебе леса?

Еса сначала аккуратно отклеивала скотч, потом уже срывала его, затем снимала полотняные мешки с крупных бармелов и осторожно стаскивала пленку с мелких саженцев непонятно кого. Всего оказалось шесть бармелов, один даже цвел.

— Сбросит бутоны, — сказала Зора, когда поднялась на второй этаж и глянула на цветущий куст. Ура, меньше бармелов придется есть. — Вот тебе, Еса, за работу фрукт.

И протянула бармел.

— Уден больше распаковал, — быстро сказала Еса.

— Не-не-не, я Есе уступлю, — махнул рукой Уден и шепнул на ухо: — Я три штуки сегодня съел, имей совесть.

Зора строго на него взглянула.

— Я говорю, Келе оставь, — нашелся Уден. — Еса, она их любит, представляешь?

— Они улучшают иммунитет, лечат простуду. Уден, ты сегодня чихал, — настаивала Зора.

Интересно, а животным эти фрукты пользу приносят? Зора говорила, что у нее кот грыз бармелы, и кот ведь долго прожил.

А еще это гартийское растение, и в Кейноре до сих пор никто не заводил его, кроме Зоры. И не исследовали его здесь, конечно.

— Зор, можно я себе пару саженцев возьму? — спросила Еса. Уден округлил глаза: по-шутливому удивленно. Ему уже двадцать шесть, но он всегда себя ведет лет на пятнадцать, так даже прикольнее.

— Наш человек, — кивнула Зора.

— У тебя, случайно, нет никаких научных работ про бармелы? — добавила Еса.

Многие кайрисцы разводят эти неприхотливые кусты-деревца просто для красоты: чтобы зелень видеть на окне, когда вокруг зима. Вряд ли их свойства даже в Кайрис кто-то исследовал в подробностях. Для северян важнее всего было выращивать и изучать съедобные растения, а не просто комнатные.

— Что, решила проверить, правду ли мать говорит? — уточнил Уден.

Зора на него неприветливо покосилась.

— Уж не зря их изначально кайрисцы одомашнили, — сказала она.

— Я их исследовать хочу и написать большую работу про то, какие они классные, — поделилась Еса. Огонек в голове зажегся: теплый, спокойный, скорее даже просто свет. — А ты можешь потом спросить у родных, может, они найдут публикации про бармелы? Помню, была какая-то статья в журнале, ты мне давала читать.

Зора кивнула.

А когда все распаковали, и когда Таржен, муж Зоры, вернулся с сестрами Удена, Исной и Келой, то вместе отправились на улицу. Пока Таржен собирал позади дома ветки и газетные листы для костра, вдруг почудилось, что Марта смотрит.

И правда, лицо Марты Полесски на газетном листе: а газета от четвертого числа. Еса забрала листок: два камня-глаза с него смотрели, только не позелененные мхом, а серые, безжизненные и совсем уж неприветливые.

«По словам Марты Полесски, она не сомневалась, что представителям Кранара не воспрепятствуют посетить Кейнор. Глава центрального округа Кранара отметила, что беспокойство легонийцев насчет Кейнора ей понятно, однако Кранар никогда не принадлежал Легонии».

Еса положила газету обратно и направилась в степь. И распознаватель включила, совсем новый.

Хочется увидеть, как зажгут костер: и непонятное веселое напряжение из-за этого возникает, даже хочется самой его разжечь, а может, опять химической реакцией. Такая радостная ярость внутри: ведь скоро огонь вспыхнет, заворожит. Опять.

Надо просто переждать, пока его не зажгут, а потом сказать, что степь понравилась, соскучилась по ней.

Солнце по-летнему греет, а ветер зимний: хорошо, что накинула куртку. Степь — просторная, светлая, рыжая. Шестилапые ящерицы мелькают под сухими поломанными травинками, вдали промчались двое черноспинных оленей. Еса чуть на скорпиона не наступила, а потом пригнулась к нему, рассмотрела и улыбнулась. Страшноватый, но все-таки хотя бы не змея, те совсем неприятные, как будто у них нет костей, и кажутся скользкими.

Стрелы Летии распускали ярко-красные цветы размером с ладонь. Побеги у этих трав высотой с человека, листья заостренные и устремленные вверх, с полосками у оснований, точно оперение стрел. Еса провела рукой по цветкам: непонятно, какой они формы, очень изогнутые, и классные очень. Так здорово, что они зацвели ко дню родителей Зоры. Ко дню бабушки с дедушкой. Кровь Летии во многих алдасарах есть, говорят: она тоже бабушка, только очень дальняя.

— Еса, ты чего, пошли к нам! — позвала мелкая Кела.

Еса обернулась: еще и Таржен со стороны дома рукой махал. А Кела уже подбежала, и Еса ей со смешком взлохматила короткие волосы. Поболтали с ней по пути.

— Все до сих пор в классе спрашивают, как мы тут живем, — рассказывала Кела, доедая бармел: горло от одного вида стягивало. — Хотят к нам сюда на экскурсию! И я всех хотела сюда привезти, а мама сказала, что всех не пустит, но я все равно приведу!

Она уже Кела Тарминг. Кела, как и Зора с Уденом, рыжая, а Исна светловолосая, в Таржена, и лицом на него больше похожа.

Когда приблизились к будущему костру, распознаватель замигал красным, учуяв коней: но они вдалеке, и к огню не приблизятся.

— А алдасары приручали коней, — сказала Еса, показав распознаватель Таржену.

— Иди да слови, — усмехнулся он.

— Не вздумай, — нахмурился Уден и улыбнулся встревоженно.

Зора уже бросила спичку на ветки, и огонек сердито вздыбился: ну давай, охоться, поедай, быстрей, видела же, на что ты способен. Сожги эту газету с Мартой. Ты бы и весь ее дом спалил, если бы тебе дали. А тепло от него уже идет: живое, пульсирующее.

Это мирный огонь, тем более в честь бабушки с дедом его зажгли. Не угрожает он никому. Совсем он не перекинется на степь, не распугает черноспинных оленей и ящериц.

Еса долго у костра сидела молча: а ведь обычно на встречах тянет поговорить, но не сейчас, когда в потреске веток слышатся особые мелодии. Костер очищает и делает настоящей. Даже огненные зверьки в нем мерещатся, древние саламандры. Под корой у веток просвечивает красное: словно ветки эти по-особенному ожили из-за огня.

Зора наконец-то протянула нормальную еду: алдасарскую традиционную. В холокке слои перемолотого зерна чередовались со слоями соуса, и все это была завернуто в тонкий ломоть мяса. Еса эту еду в огонь чуть-чуть сунула, когда он уже стал затухать. Так вкуснее.

Сколько времени прошло? Костер будто взял и сжег время. И сейчас совсем не стыдно возле него сидеть: никому ведь не навредила.

Дым напоминал светло-серое пламя и, растворяясь, улетал вверх: будто уходила душа огня.

Еса еще раз пролистала новое удостоверение личности. На первой странице просматривается полупрозрачный силуэт сокола, на второй, с пропиской — пейзаж с горами и морем, а на третьей — здания Экеры, которая теперь уже столица страны, а не просто региона.

А ведь она и раньше могла бы стать столицей, если бы Инис не объявили главной льетой, чтобы справедливость установить. Иначе Кейнор был бы и самой плодородной льетой, и столицей. Может, так было бы лучше.

Рядом в очереди стояли дети лет двенадцати, все с родителями. Сегодня эти ребята получают фамилии от одного из родителей или от бабушки с дедушкой: многим фамилия достается по сходству, но можно и по желанию ее получить, особенно если непонятно, на кого ребенок больше похож.

Оказавшись на улице, Еса не на остановку отправилась, а к музею мировой истории. Трехэтажный, симпатичный, и хвойники вокруг него: даже воздух хвойный, мягкими невидимыми иголками гладит. На первом этаже огромные окна, низкие: для зверей. Чтобы, если их не пускают в музей, они увидели, что людей там и правда много, и находиться там поэтому небезопасно. Особенно для грифонов, которым могут маховые помять в толпе. А еще из-за этих окон звери могут кое-что из экспонатов увидеть и с улицы. И не только звери.

Конечно, уже смотрела на статуэтку, которую в последний раз прислал отец Жера. Только давно это было, а после возвращения так и не удалось сюда добраться.

Из окон видно не все, но можно разглядеть кувшины, статуэтки, картины с джунглями, с рекой, с приземистыми жилищами ларгутов. Только статуэтки новой почему-то не видно, а она ведь большая, заметная. Похожая на расписной дом, почти пряничный.

Еса купила все-таки билет в музей: за Жера тревожно, а так хотя бы будет ощущение, что все в порядке. И в басмаданском зале спросила у служащей, что со статуэткой.

— Забрали, — ответила та. — Оказалось, это не экспонат и не древность.

— Кирлинг, встань нормально. Как ты держишь? Сколько раз повторять? — всего-то палец сдвинуть понадобилось. — Другое дело.

Короткие трескающие хлопки примешались к другим хлопкам: и в этот шум даже сквозь наушники все равно пробивался голос преподши.

— Ашенур! Ашенур, куда? А сейчас куда ты целишься? Ты не в мишень целишься.

Еще хлопок. Еса пробила один из внутренних кругов. Так здорово.

— Я же попал все-таки, — весело сказал Нир, когда тир покинули через контрольно-пропускной пункт и поднялись из подвала на первый этаж спорткорпуса. Подошвы скользили по плитке, столовкой пахло, и вокруг голоса сливались в гул.

— Ты в мою мишень попал, — крикнула ему Палла Даноти. — Я занималась через четыре человека от тебя.

— Хоть одно попадание на твоей мишени, сказала бы спасибо, че, — фыркнул Одвин.

— Гляньте, какое творится, — Кая, налетев, хлопнула Есу по плечу, Одвина тоже, и сразу открыла газету, в лица всем сунула. — Привет.

— Флорентцы согласились приехать в Моллитан. И объявили, что обладают авиацией, — прочитала Еса. — Ну, не гартийцы же, или звери всех теперь боятся?

От этой новости и восторг возник, и опаска чуть-чуть.

Значит, с гартийцами Легония не станет так тесно связываться, а то и правда было как-то подозрительно. С авиацией немного тревожно, но ведь Флорент хорошо развит, было ожидаемо. Конечно, не так уж давно и часто у них делают аалсоты. Флорент — архипелаг, и там в первую очередь развивают судостроение: чтобы вьортов гонять.

— Во, пишут, кайрисские аалсоты получше, — сказал Одвин. — Хотя че то, че другое — дичь. Но флорентская дичь до нас хотя бы не долетит. Все, я убегаю, буду занят.

— Сейчас же статистика, а ты ее любишь, — удивилась Еса. — Ты раньше такие важные предметы не прогуливал.

— Да отвали, — усмехнулся Одвин.

— Ща, вот еще, погоди, — Кая перевернула страницу, когда все дочитали.

«Марта Полесски, находящаяся с визитом в Экере, высказалась, что кейнорцам, по ее мнению, следовало бы осторожнее вести себя со зверями. По ее мнению, в последнее время звери чаще проявляют агрессию к людям, так как обеспокоены переменами. Также она отметила, что наблюдается рост числа так называемых призывателей. В связи с нападениями в округах Олшена и Талкет…»

Нир нахмурился.

Марта в Экере. От этой мысли возникла напряженная решимость. Не помешает она ничем. Не навредит. Не посмеет.

Раммел Нитур рассказывал, как кранарцы в Моллитане избавлялись от людей, которые им мешали. В горле возник комок.

— Сама нас со зверями таким образом рассорит, — фыркнула Кая. — Такая вот ерунда. Ну а стрельба как? Учебными, правда, не интересно, я в Моллитане нормальными стреляла, причем с детства.

— Мне и учебными интересно, — улыбнулась Еса. Но, конечно, не хочется никому вредить. — А сейчас в лес ходишь охотиться?

— Я больше рыбу сдаю в центр скупки, а стрелять я давно не стреляла. Только Эрцог мне ловил нормальную, а я — так, каких-нибудь пескарей могу, и все.

Теперь ее семье в Тофире сложнее живется, Кая ведь им деньги пересылала от сдачи лесных товаров в центр скупки.

— С Жером чего? — добавила Кая. — Завтра моя очередь, или чья, напомни?

— Я вчера в больнице был, Кирлинг — позавчера, — Одвин ответил первым. — Сегодня Сейл пойдет. Ну да, ты завтра.

— У него уже ремиссия, — добавила Еса. И очень радует: хотя ему придется еще надолго остаться в больнице, чтобы состояние не ухудшилось. — А теперь, когда его отца найдут, он, конечно, поправится поскорее.

Вот бы еще Жеру дали карту увидеть: ту, которую участники экспедиции спрятали в статуэтку. Там ведь отмечено, где его отец. Он наверняка остался в той части экспедиции, которая не пошла к басмаданцам, а обосновалась в лесах. Только со спасательной операцией до сих пор ничего не понятно.

Получается, кейнорцы из экспедиции заранее договорились с алдасарами о том, что летчики их вызволят. Давно все продумали, и понимали, что Кейнор отделится.

— Вот я думаю насчет той статуэтки, — нахмурился Одвин. — А если бы карту нашел кто-то другой?

— Ценный экспонат точно бы поостереглись разбивать, — сказала Еса.

— Инисцы косорукие и не такое могут.

— Но ничего не случилось ведь.

А еще этот домик-статуэтку точно не могли оставить в Инис. Это была последняя вещь из Басмадана, которую кейнорцы оттуда передали на родину: и они, конечно, долго убеждали легонийцев, чтобы те разрешили эту вещь отправить в Кейнор. Даже, наверное, согласились что-то другое не передавать взамен. И еще, конечно, с музеем договорились. В то время, когда в отпуск приезжали домой.

Поскорее бы нашли папу Жермела. И еще хочется, чтобы статуэтку не выкинули. Не сломали же ее совсем, починят? Ну и что, что кайрисцы ее на самом деле изготовили, а не басмаданцы. Так она еще ценнее, на самом деле.

— Может, статуэтку поставят в кайрисский зал, — сказал Нир, как будто понял, о чем подумала.

Пятнистый олень разрывал копытами землю и подстилку, поддевал рогами, а потом лег и принялся тереться головой, с шорохом сминая остатки листьев.

— Далут, — позвал Гелес измененным голосом.

Из леса донеслись протяжные, чуть похожие на звук сирены, крики других оленей, а Далут вздернул уши, фыркнул, принюхался к почве, потом поднялся и встряхнулся, и к Есе приблизился. Обнюхал запястья, поглядел в лес, потом отступил и подал знак инариса.

Стройный мужчина средних лет, а бархатное на вид рыжее пальто — все в крапинку, и листья к нему кое-где пристали.

— Давай только быстрее, — Далут шумно дышал, переступал с ноги на ногу, и его темные глаза казались ну совсем звериными, даже белок почти не виднелся. У морского вьорта такие же были, и он тоже напоминал оленя. А ресницы у Далута пушистые, черные, очень длинные. — Тут бродит чудесная олениха, откуда она? Еще переманят.

Голос у него звучал отрывисто, в нем те же нотки проскальзывали, что и в голосах ревущих оленей.

— Не переманят, — Еса улыбнулась. — Я твои рога видела, ты всех прогонишь.

Далут быстро улыбнулся в ответ и голову наклонил, и показалось, что сейчас он оленьим ухом шевельнет, хотя выглядит совсем как человек.

— Запомни запах и не ешь ту олениху, — Далут кинул на Гелеса тревожный взгляд. — Я еще четырех себе возьму, но от этой у меня родится лучший олененок. Преемник, может быть. Может, два олененка.

— Никто может не родиться, если твои сородичи не обратятся к людям, — раздался в ответ ворчащий голос Гелеса. — Многие олени заразились нематодой, тебе и так почти не с кем сражаться.

Далут медленно кивнул и тряхнул головой, отгоняя мошек.

— Боятся, — сказал он. — Если заподозрю у моей подобное, мне удастся ее убедить. Возможно, и еще нескольких. Но многие боятся лекарств. Алдасаров уже не так опасаются, — олень в человеческом облике опять глянул на Есу и моргнул. — Легония все равно связывается с Гартией, тревожит.

— Сейчас опять с Флорентом налаживает отношения, — вспомнила Еса. — Может, и от Гартии откажется. И Кейнор с Гартией не общается ничуть.

Неловко оленя отвлекать.

— Мысль об единстве зверей с людьми появилась в Легонии, — сказал Далут, нервно подталкивая листья ботинком — копытом, на самом деле. — Легония нарушает единство с нами, если дружит с Астелнал, которая против зверей. Он уже нарушил Единство в стране. Если основатели отказываются от идеи, что тогда будет с преемниками — не знаю.

— Но никто ведь не отказывается, подожди.

— Ты детеныш, — Далут качнул головой и отошел к разрытой земле.

Иллюзия распалась, и пятнистый олень лег, потерся о почву, а затем, вскочив, унесся в чащу.

— Самый умный из них, — сказал Гелес. — Другой в это время не смог бы поговорить и с сородичем, не говоря уж о львах и людях.

Еса, когда шла с ним дальше, все вокруг рассматривала: и любовалась точно так же, как год назад, когда в первый раз увидела обилие южной зелени в лесу.

На мароте, мадисте и котолапнике листья еще зеленые по-летнему, а на остролисте-падубе ягоды начинают краснеть. На полянах солнце, чтобы ни одна травинка и ни один листок о нем не забыли за время ночи, так их светом пропитало, что они сами засветились и стали невесомо-воздушно-оранжевыми. А насыщенные тени прижали травинки, листья и колоски к земле, иначе они сорвались бы и улетели.

На камеру бы записать, она как раз с собой, в сумке: и перехватывает дух, когда о ней думаешь. Но Дайгел передал всего три кассеты, каждая на полчаса, и лучше поступать так, чтобы не понадобилось покупать новую пленку.

Скорее бы Луи стал тирниском, тогда бы с ним здесь гуляла: и нашла бы интересные места какие-нибудь в скалах, показала бы ему. Если он их и видел, то мог уже и забыть за столько месяцев.

На скале, что высилась на поляне, ждал крупный грифон, рыжий, с таким клювом, точно его из дерева вырезали и по-быстрому прошлись наждачкой. Восковицу будто грубо слепили из глины.

— Ялгар, — представил Гелес. — Инариса нет, буду переводить.

— Привет, — Еса приложила ладонь к плечу, а Ялгар крылья приподнял и заскрипел клювом.

— У тебя есть чищеные древесные орехи? — перевел Гелес.

— Совсем нет.

Ялгар снова скрипнул и фыркнул.

— Он говорит, жаль.

Надо взять в следующий раз.

— Тагал мне не нравится, он слишком птенец, чтобы быть вожаком, — дальше переводил Гелес. Хороший он грифон: а Ялгар пожилой и ворчит. — Он рассказал, что соберет тебе, ученице Георга, малоизвестные травы, которыми лечатся грифоны вдали от Экеры, — как классно, Тагалу правда идея понравилась. — Он бы прилетел нескоро, и он не знает про эти травы. Я слетал с учениками вдаль от Экеры и нашел подходящее растение. Брал вещь у людей, чтобы его не помять. Отдам все тебе.

— Спасибо! — эта новость согрела, как солнышко. — Слушай, Ялгар, — Еса на солнечно-теплый камень села, поближе к грифону, а тот смотрел очень внимательно, и солнце блестело в черных зрачках. — Я изучаю полезное растение, которого раньше в Кейноре не было. Вдруг оно в чем-то и грифонам поможет. Можно, например, лечить им простуду.

Ялгар затрещал и заворчал.

— Сильные и так выживут, своими силами и с небольшой помощью местных трав. — перевел Гелес. — Только местных. Это природное. От себя: мне понравилась твоя идея.

Луи бы точно понравилась.

— Но, если хорошо изучу растение вместе с Георгом Эсети, и если получится лекарство создать, твои сородичи попробуют? — они ведь уважают профессора.

Ну вот, придется грифонов бармелами мучить. Грифоны стойкие, конечно.

— Говорит, это трата времени, но одобряет интерес людей к грифонам, — сказал Гелес.

Потом Ялгар спрыгнул с выступа и подвел к камню, за которым оказался пакет с небольшим кустом травы. На сухом кусте, выдранном с корнями, виднелись желто-коричневатые цветы: все немного помятое, но здорово, можно исследовать. Еса сразу достала кулек из-под орехов и туда переложила куст, потом спрятала покусанный пакет в карман.

Так хотелось до грифоньей лапы хотя бы дотронуться, но нельзя. А Ялгар тем временем стал лапу чистить клювом и что-то выкусывать из подушечек. Потом заговорил на рычаще-трескучем языке.

— Кептис, — сообщил Гелес. На пальцах пряный запах от листьев кептиса остался. — Грифоны высоко в горах северного Кейнора его едят от простуды. Если кептиса мало, втирают листья в снег и поедают снег, — такое грифонье мороженое, прикольно, тоже бы попробовала мороженое со вкусом трав.

— А можно еще спросить, ну, про врожденные болезни? — поинтересовалась Еса. Ялгар тут же встопорщился. — Просто у нас такое бывает. Это же для нас не стыдно. Извини, если не стоило говорить так.

— Это позор, об этом нечего знать, по его мнению, — передал Гелес. — Но он понимает, что люди относятся к этому иначе, и не злится.

— Спасибо, — ну, зато кептис добыла. — Гелес, а у тебя в коллекции кептис есть?

— Совсем немного. Здесь ему жарко, и я не даю его грифонам. Пока что я не приведу тебя к себе: позже, когда привыкну. Но покажу кое-что.

На краю поляны он отыскал растение с рассеченными красноватыми листьями.

— Тредона, останавливает кровь, помогает заживлять раны, — рассказал Гелес. — Понадобится, если споткнешься и рассадишь кожу.

Удалось добыть и немного тредоны: она пахла прохладно и чуть остро.

— Георг сможет встретиться со мной завтра вечером? — спросил Гелес.

— Утром, а то потом пары у него.

Гелес кивнул.

Как классно. Может быть, Гелес тогда и сам пустит профессора к себе в ущелье? Раньше никого из людей Ласферы к себе не пускали: ну, кроме Жермела.

— Как вы думаете, танер Эсети, а кранарцы наших все-таки пустят на аалсотах через Кранар в Басмадан? — спросила Еса.

— Куда денутся, — задумчиво ответил танер Эсети. — Уж думаю, переговоры на этот счет они стали вести еще когда Кранар признал Кейнор, да ведь чума как раз в то время и началась. Кранарцам ведь еще надо сюда приехать перед полетом, чтобы проверить, нет ли в аалсоте ничего лишнего. Сейчас-то, ясное дело, им не до того. Но эти эпидемии месяца два обычно длятся. Когда все пройдет, тогда и разрешат.

Конечно, все уладится.

Ладони такие холодные.

— Танер Эсети, а вам нравилось в Кранаре? — Еса тимис отхлебнула и снова глянула на светло-синие в темную полоску цветы халенотиса, который на кухне у танера Эсети потолок подпирал. Лучше бы кайрисцы разводили такое, а не бармелы.

— В Кранаре все не то, — танер Эсети провел рукой по кисточкам скатерти. — Ты видишь ли, Еса: я в легонийском Кейноре жить не хотел. Молодой тогда был, слишком остро все воспринял. Вот тебе в Кранаре было тяжело еще и потому что не родной, а представь, как тяжело, когда твою землю переделывают в чужую. Тот же плен, только всю родную землю делают тюрьмой. Кейнор на моих глазах потерял независимость, а лаохорта-то как жаль было. Но вдали я тоже жить не сумел, вот потом и вернулся.

Еса тимис отпила и кивнула.

— А вы видели, как лаохорт появлялся? Они совсем маленькими не бывают, сразу выглядят как взрослые?

— Само зарождение не видел, да и никто вроде бы не наблюдал. Но детенышем он никогда не выглядел.

— Мы с Луи тоже про лаохортов говорили, и про их дары. Даже про то, что гартийцы об особенностях даров знают много всего.

— Он горазд порассуждать, — мягко сказал танер Эсети.

— Я скучаю по нему. У него все здорово пройдет, ну, я думаю. В Кранаре у него уже все здорово, даже вот в столице получилось.

Слова какие-то восторженные, будто бы детские, а на самом деле полно тревог. И понятно, что все это непросто.

— Все возможно, он упорный, неглупый.

Скоро пришел Гелес, и он, хотя танер Эсети вел его в гостиную, сначала в кухню зашел и обнюхал халенотис.

— В моей коллекции не прижился, — Гелес потерся щекой о ветку, и инарис размываться начал. — Халенотис, алеартское растение, листья полезны. Волки их грызут. Хорошо, что ты мне уже больше веришь.

— Да, верю, что волки едят эти листья, — кивнул танер Эсети, не сводя с него глаз. — С чего тебе придумывать-то.

Гелес еще и в комнату профессора хотел войти, поскребся в дверь, но открыть не получилось.

— Сегодня твоя ученица сказала о лечении грифонов, — сообщил Гелес, когда наконец оказался в гостиной. — У нее есть мысль.

Он все-таки заботится о своих зверях.

Танер Эсети поправил очки и на Есу взглянул с вниманием, а Еса рассказала про бармелы.

— Я подумала, что и грифонам оно может помочь, если оно правда полезное, но надо изучить, конечно. И еще, танер Эсети, — давай, смелее, и огонек решимости зажигай, полезный, ручной, как тот праздничный, в Валлейне. — Можно бармелы в лаборатории у вас исследовать? Ну и растение, которое мне принес Ялгар. Понимаю, что в лаборатории со второго курса работают, а я даже не химик, но если для вас, то можно?

— Я-то ничуть не против, надо только с графиком решить, — ура! Огонь взвился целым костром, по-настоящему праздничным. — Сегодня вот сумеем. Прежде всего понадобится выделять сапонины.

— Я почитаю про них обязательно, — уже больше конкретики, классно.

— Людям я очень благодарен, — сказал Гелес. — Тебе, Георг, больше всего. Регон вас не ценил. В одном я с ним соглашусь: главными для вас всегда будут люди. Но это правильно. Они сородичи.

Потом Гелес рассказывал о нематодах у пятнистых оленей, и о том, как олени боятся сотрудничества Легонии с Гартией. А еще боятся лечиться лекарствами, хотят все природное. Танер Эсети согласился, что Кейнор уж точно не сблизится с гартийцами.

— Звери боятся и авиазаводов с аэродромами, — добавил Гелес. — Вернее, того, что из-за них расширяют актарии и вынуждают животных покидать территории. Звери, конечно, всегда понимали, что вам нужна техника, чтобы защищать и нас в том числе. И что для нее нужно пространство. Но знаешь, что я слышал от призывателей?

Танер Эсети пригляделся к нему внимательнее.

— Что люди защищают нас только от других людей. Что, если людей вовсе не будет, ни легонийцы, ни гартийцы не станут отнимать у нас земли.

Пальцы Есы плотнее прижались к ладоням. Танер Эсети слушал очень спокойно, а его глаза напоминали два серых облака.

— Конечно, это глупость, — продолжил Гелес. — Гартийцы никуда не денутся, а защитить от них могут только другие люди. Легонийцы и кейнорцы очень ценны для нас. Но те звери напуганы.

— И стали разумнее, — задумчиво произнес танер Эсети. — В последнее время очень уж резко вы умнеете да все острее осознаете действительность.

— Разве они умны? Они ошибаются.

— Они начали задавать вопросы.

Когда совсем была мелкая, то казалось, что все, чего бы мама ни говорила — правда. А потом нарочно стала возражать, чтобы почувствовать себя взрослым человеком. По мелочам, но все-таки. У зверей так же? Они сейчас как подростки? А потом какими станут?

И какими сделаются их вьорты?

— Что до нематод, от них как раз лучше избавляться осенью, — добавил танер Эсети.

— Люди применяют что-то, сделанное из грибов.

— Авермектины, яды из бактерий, для зверей безвредные.

— Но это могут использовать только люди. Что-то еще может помочь, попроще? Возможно, какие-либо травы?

— Достоверных сведений нет, только авермектины и могу предложить. Уж на что природное. Ты им объясни.

— Я еще поговорю с оленями, но не уверен, — кивнул Гелес. — Они боятся лечения от людей так же, как и Саламандры.

— Слушай, а это кто? — неловко спросила Еса. — Ты просто упоминал уже как-то.

— Жестокий ядовитый зверь со склонов Чантара. Регон предполагал, что он мог использовать наши растения. Мы не выяснили, кто это, и пока не сумели его поймать, но в последнее время он никого и не убивал. Думаю, если он вновь осмелится, мы с ним разберемся.

У животных нет мифологии: интересно, что там за Саламандра на самом деле?

— Я думал, что так могли видоизмениться данхи в представлении животных, — произнес танер Эсети. — Ядовитое млекопитающее — это ведь для кейнорских зверей что-то из ряда вон. Слухи возникли года три тому назад, а данхи тут живут лет шесть.

— Может быть, — проговорил Гелес.

Когда он ушел, Еса перевела взгляд на тумбочку с телевизором: на ней столько расставлено моделей машин, до Талис их не было. Многие незнакомы, а вот «Дагату» узнала. Никогда к машинам особо не было интереса, а сейчас вот смотришь, и прикольно. Даже делается тепло.

— Это я недавно стал собирать, — пояснил танер Эсети, подойдя к тумбочке. — Задумался, что много новых изобрели в последнее время. Когда я был молодым, их столько не было, а ведь алдасары часто выпускали что-то новое. Вон какие точные копии. Вот это — «Лайга-20», в Аратте разработали, а это — «Ледара», из Кранара и в честь кранарского центра. «Лайга», прочитал, развивает самую высокую скорость, вот она и впереди.

Еса сложила аалсоту из тетрадного листа, а танер Эсети впереди автомобилей ее поставил.

Все белое, чистое, огромное, не совсем понятное, но классное. Танер Эсети, проводя мимо оборудования, кратко с ним знакомил: это спектрофотометр, это жидкостной хромотограф, это подключенный к нему громоздкий вычислитель, это измеритель кислотности. Все становилось понятнее и уже не казалось таким огромным.

Еса прижимала к себе маленькие пакеты. В один сложила кусок коры, кусок корня, маленький фрагмент плода бармела: переборщила, наверное, ведь даже один фрагмент можно долго исследовать. Еще и пакет с кептисом принесла, и тредону потом надо взять.

Руки замерзли совсем, словно попала в холодильник. И запахи здесь необычные, искусственно-холодные, тревожащие, но и подбадривают в то же время.

Лаборанты выдали посуду, и Еса развернула пакет с кусками бармела.

— Ты, главное, вот это всё животным не показывай, а то они решат, будто все алдасары относятся к природе вот так, — танер Эсети улыбнулся, и Еса тоже.

— А мама утром отрезала от бармела вместо лимона и хотела положить в суп, я ее остановила.

Танер Эсети попросил лаборанта достать этиловый спирт и уксусную кислоту, и хлористоводородную, и воду тоже.

— Долго будет греться, забежишь после занятий, — сказал танер Эсети, когда Еса уже выпаривала смесь.

Еса, уходя, забрала руководство по использованию спектрофотометра: надо изучить и запомнить многое. Даже если в одиночку пока не дадут работать.

7 сеоны, Скадда

— У Гарданны живут двое банхунов, которым нельзя уходить от озера, — рассказывала Лирра. — Потому что они затаптывали кладки сородичей, на одиночек кидались, всякое такое. Они до сих пор беспокойные и опасные, их надо казнить. Ну, не сейчас, а если нападут на кого-то еще.

Иллат-преступник, сидевший рядом с Рагнаром, попытался встать, а Рагнар впустил когти в его хвост. Лирра кивнула Скадде, и Скадда сообщила:

— Я видела, что они преследовали одного из сородичей. Но он был крупным, сильным и легко их прогнал. Преследовать — не преступление, раз они не напали, но все-таки они готовы к преступлениям, и надо за ними тщательно следить.

Лирра шевельнула ухом и покосилась на Керсета. Но ведь так мало рассказала. Скадда добавила:

— Еще там собака…

Пальцы задней лапы сдавило. Скадда фыркнула и, когда Рагнар отвернулся к иллату, быстро цапнула Лирру за ухо. Она умелая, но командовать не надо.

— Она часто носила редкое растение, платиду, своему человеку, — заговорил Керсет. — Собаки отвечают по нашим законам, но, если бы ее несмертельно отравили, она не могла бы хорошо охранять территорию людей, а людям нельзя вредить. Тогда собаке просто запретили ходить в степь: если она туда отправится, ее сильно ранят. Надеюсь, что не ранят, она же не хотела так делать.

Кололо под шкурой: скоро случится землетрясение. Слабое, но сильнее, чем те, что обычно бывают в Кейноре.

Потом Виррсет все рассказал о преступниках рядом с другим хинсенским городком, а Рагнар отклонил уши и повел мордой, требуя отойти подальше. Скадда примчалась к белым скалам раньше Виррсета и Керсета и забралась на одну их них. Лирра почему-то не побежала наперегонки, и, когда она поравнялась, Скадда укусила ее за ухо.

— Кусаешься как ящерица, — заявила Лирра и, взлетев на ту же скалу, взъерошилась и начала оттуда сталкивать Скадду.

— Тогда ты жук.

Рагнар недовольно посмотрел, и Лирра сразу спокойно встала рядом, все ее перья тут же улеглись, а Скадда начала очень внимательно наблюдать за наставником и иллатом.

— Вар-Ганчат. Чья это была идея? — карие, цвета скорлупы фундука, глаза Рагнара теперь пристально глядели на иллата, а он приник к траве. Он больше Рагнара, но слишком похож на куницу, чтобы воспринимать его всерьез.

— Да я не знаю. Со мной не обсуждали, я и не ел его. Я нашел стаю по запаху, тут ты и прилетел.

Голос иллата звучал злобно и суетливо.

— Само собой, не обсуждали, кому нужно говорить с живым муравейником. Возможно, если бы ты почесался, тебя бы приняли за сородича. Отчего они сразу тебя не позвали? Или звали, но муравьи тебе уши до мозгов прогрызли? — Рагнар ходил вокруг иллата, а тот дыбил шерсть на загривке. — Оттого ты и не соображаешь, где находишься, кого пожираешь и что говоришь. Кто там говорил второму оленю, что с ним сейчас то же случится, и что ты начнешь с морды?

— Не знаю.

— Я знаю. Ты. Кто звал к добыче?

— Я сам по запаху пришел. Я не кусал, не ел, просто, может, понюхал, необычно же выглядит.

— Кто выглядит необычно, так это иллат с глазами в глотке. Жаль, что ты это не увидишь, но ничего, я опишу. В конце концов, у нас зрение острее.

— Если узнают, что ты угрожал невиновному, оно у тебя испортится, мои сородичи позаботятся, — оскалился иллат.

— Я не прочь, пускай до меня допрыгнут.

Раздалось шипение.

— Вот и шипи, можешь и порычать, и поорать. Зато при пытках помолчишь. Не нравится мне, когда орут. У меня от этого лапы дрожат. Был коготь в одной глазнице, а пролезет и во вторую. Так кто позвал?

— Та-Риша, — иллат скривил морду, когда Рагнар шагнул ближе. — Она просто интересного зверя увидела, то есть, зверей.

— Конечно. Когда олени в бою застряли рогами, и один сломал шею и помер, а второй потом сутки лежал рядом с трупом, это интересно. Других мыслей у разумного зверя не возникнет.

— Но вожак собиралась позвать людей, — добавил иллат, оскалившись.

— Кто отговорил?

— Не знаю. Я и не видел, что Та-Риша его нашла, мне просто сказали.

— Все ты видел. Или глаза не использовал? Тогда без проблем расстанешься, зато станешь слышать и чуять лучше всех в стае.

Под его взглядом иллат совсем слился с землей и красно-желтыми травами.

— Та-Риша и отговорила, — проворчал он. — Сказала, двойная добыча. Вожак не соглашалась, потом согласилась.

— Отчего второго сразу не убили?

— Были очень голодными, спешили съесть первого. У нас на территории оленей стало совсем мало, косуль тоже, ганлайги уходят.

— С вашей прожорливостью — не удивляюсь. Подтверждаешь, что ты там был с самого начала?

— Ну, я проголодался. Я просто забыл.

— И часто ты так во время голода все забываешь? Сейчас тебе будет настоящее издевательство.

Рагнар подлетел к ученикам и обвел всех взглядом, собираясь услышать мнения: а иллат остался на месте.

— Для него очень важно ощущать себя высшим хищником, — высказалась Скадда. — Вот с грифонами такое не сработает, мы всегда знаем, что мы лучшие.

— Да, и мы эту особенность иллатов можем использовать, — поддержала Кенна.

— Что надо выяснить помимо того, о чем я говорил?

Конечно, узнать, почему иллаты оставили второго оленя в живых, обгладывая мертвого, который сцепился с ним рогами.

— Как часто они так поступают с животными, — ответила Лирра. — Это явно не первый случай.

А ведь точно, и это поможет наказать преступников по всей строгости.

— Данри, — скомандовал Рагнар и, бегло глянув на Лирру, повел ухом вверх.

Приземлившись рядом с преступником, Данри взъерошилась и взглянула на иллата ну очень пристально. Правда, в ее приглушенно-зеленых глазах никогда не бывает строгости. Иллат поднялся, отряхнулся, и охристая Данри на его фоне показалась детенышем, хотя она крупная и мощная.

— Кто из твоих сородичей больше всех хотел напугать оленя? А, нет, — Данри тряхнула головой. — Кто первый стал есть? Нет. Кто был злее всего?

Иллат смотрел на нее искоса, лениво, а Рагнар — с непонятным выражением.

— Может, кто-то отговаривал? Хотел позвать людей и освободить оленя?

— Предположим, я, — иллат потянулся и широко зевнул.

— Ты не отговаривал.

— Откуда знаешь, ты не задерживала.

— Но ты не побежал к людям.

— Предположим, мне помешали, а я их боялся, у меня ведь жестокая стая, — голос иллата стал расслабленно-издевательским. Ну нет, надо вести себя совсем не так, как Данри.

— Говори, — Данри встопорщила охристые перья на шее. — А то… а то я тебя укушу.

Рагнар подлетел к ней.

— Ужас, — сказал иллат.

— Солидарен, — Рагнар наклонил голову направо. — Скадда.

Через пару мгновений лапы Скадды примяли жесткую траву рядом с иллатом, а Рагнар вернулся к ученикам. Спросить, как часто стая жестоко обращается со зверями? Но это была идея Лирры, и нечестно ее использовать.

— Вы могли легко убить оленя, он ослаб, — заявила Скадда. — А не стали, потому что жестокие. Вы назвали себя высшими хищниками, но сами не до конца в это верите, потому что вне Долины много настоящих хищников. Поэтому самоутверждаетесь.

Иллат фыркнул, глядя сверху вниз, и Скадда взъерошилась.

— Ты тоже его ел, чтобы поиздеваться? Или чтобы показать матери, какой ты взрослый?

— Клюв свой замолкни, — ощетинился иллат.

Точно не нападет, но все-таки остро кольнуло: опасность.

— А на людей ты тоже хотел охотиться? Я слышала, вы убиваете людей, это правда? Объясни.

Иллат смотрел презрительно, а внутри все словно горело. Вправду гвардеица. Настоящая, а не как те нарушители. Не сдвигаться с места.

От клича Рагнара жар отхлынул от лап и из груди. Вожак. Пришлось вернуться. Ну, получилось неплохо.

Только Риссе, которая спрашивала последней, иллат сказал, и то лениво, что да, хотел утвердить власть над оленем, показать, что высших хищников надо бояться.

— Не засчитываю. Он устал до смерти, — сказал Рагнар Риссе, собрав всех рядом с иллатом. Тот ворчал, лежа на траве, и его хвост недовольно подергивался. Теперь ему Рагнар повредит лапу? С Норой он это уже, конечно, обговорил.

— Но я молодец, — добавила Рисса, раскрывая и складывая крапчатые буро-серые крылья. А Рагнар наклонился к преступнику, и тот обнюхал его уши, затем вскочил.

— Я на это в последний раз соглашаюсь, — весело проворчал иллат.

Скадда вскинула уши.

— Да, конечно, — ответил Рагнар.

— Моих сородичей ты не должен был ругать. Мы не прожорливые.

— Для достоверности.

— Не нужна мне такая достоверность, я же просил, без…

— Гвардеец недогрызенный. Бестолочь ранимая. Пошел отсюда и не позорься дальше.

— Я с тобой больше не буду есть коня.

— За секунды всю тушу сжираешь, с вами только обедать. Уберись, не заражай моих бестолочей блохами, на них и так смотреть тошно.

Иллат фыркнул и длинными прыжками побежал к холмам, а Скадда переглянулась с удивленной Лиррой, потом с Керсетом, и взглянула на Рагнара.

— Я думала, его убьют, и мой позор останется тайной, — проворчала Данри. — Это преступная мысль? Но я в следующий раз хорошо все сделаю.

— Сделай себе когти, — сказал ей Рагнар. — У Вар-Ганчата отпали оболочки, к пальцам приставь.

— А я думал, это настоящее преступление, — нахохлился Виррсет.

— Настоящее и есть, только случилось в прошлом году. Вар-Ганчат как раз расследовал.

— Хотелось посмотреть, как ты прокусишь лапу, — сказала Скадда.

— Тебе точно прокусывать, или ты еще не летала в Моллитан?

Скадда глянула на север, в сторону Долины. По холму бродили банхуны, среди них на сухой траве сидел человек, и широкие бока зверей то скрывали его, то отодвигались. А перед ним, в ногах, белела кладка яиц, как только человека к ней подпустили?

— Пока нет.

— Пока. Все с тобой ясно.

Потом дрались в воздухе, и Скадда чаще проигрывала, особенно Лирре, но потом победила Керсета. Рагнар и сам поучаствовал в поединках, а под конец улетел к большому холму-ориентиру и быстро вернулся, сжимая в клюве короткую ветку с мелкими листьями. Она отдавала пряной прохладой, от этого чуть кружилась голова. Редко когда запахи оказываются такими отчетливыми.

— Шаллея, — назвал Рагнар и, пожевав ветку, бросил ее на землю. Что-то смутно знакомое. — Запомнить и не рвать.

— Но она же дурманящая, — удивилась Кенна.

— Вот поэтому не рвать. А ты откуда знаешь?

— Я не знаю, — Кенна отвела уши и чуть заметно прищурилась. — Просто читала.

— А как ты можешь ее есть? — Скадда подошла ближе, присмотрелась, даже принюхалась: а если тоже попробовать? Потереться о нее клювом, потом еще найти такую. Ой, что это, зачем.

— А как ты можешь есть домашних животных? — спросил Рагнар.

— Я не ем. Нанкасы, конечно, пробовала, но… Но я даже не чувствую вкуса их мяса. Вот.

— Научишься почти не чувствовать вкус шаллеи — тоже будешь есть.

— Это законно? — поинтересовался Виррсет.

— Нет. Пойду арестуюсь.

Сверху раздался клич: жесткий, гулкий и очень знакомый. Рагнар недовольно скрипнул клювом и поднял голову.

— Попутного ветра, — сказал Тагал, и при посадке его ржаво-бурые крылья обдали ветром, а из-под лап поднялась пыль. Скадда радостно затрещала клювом.

Как здорово. А что он здесь делает?

И еще сразу вспомнился рассказ Венти о том, что Тагал — не настоящий вожак. Он хороший, умелый, но более сильные и опытные гвардейцы заставляют его делать то, что они скажут. Например, оставлять недостойных в Гвардии. Скадда взъерошилась.

— Ровнокрылых гвардейцев, — ответил Рагнар. — Никто не сдох?

— Арен делал вид, когда я послал его на патруль Экеры.

Все ученики смотрели на Тагала с интересом, кто-то и с восхищением.

— Тебе Гирра нужна, волк или Вар-Харрал? — поинтересовался Рагнар.

— Как предлог для Гелеса — все трое, на деле — ты, — Тагал пригнул уши к голове, как при разговоре с тем, кто главнее, а Рагнар вопросительно шевельнул ухом.

Лирра подступила к Скадде, глянула с недоумением. Странно, конечно. Да, Тагал намного моложе Рагнара, но он все-таки глава Гвардии.

— Теперь я могу с тобой тренироваться, — прибавил Тагал. — В Хинсене я не вожак. А ты стоишь десятка бойцов.

Рагнар скрипнул клювом и наклонил голову набок, глядя на Тагала оценивающе-скептически, но в то же время с пониманием. И с уважением. Тагалу не нравится, что он не самый сильный и быстрый среди кейнорских гвардейцев: вот бы ему и правда удалось стать намного сильнее. И опытнее.

— Если это приказ, то летел бы ты отсюда. Здесь ты мне и впрямь не вожак.

— Раз ты против, я настаивать не собираюсь, — Тагал отступил и распушил крылья.

— Уже готов выполнять мои распоряжения, — Рагнар фыркнул. — Вот что. Мелочь я отправляю подальше, сам лечу на патруль, сегодня он выйдет долгим. Ты — со мной.

— Можно посмотреть? — поинтересовалась Скадда. Тагал все-таки друг.

— Пусть у вас останется обо мне впечатление получше, — фыркнул Тагал и взглянул на других учеников. Рисса прищурила глаза и одобряюще щелкнула клювом, а Лирра и Керсет посмотрели на Тагала в ответ: с интересом.

Стае, в которую входили Скадда, Лирра и Керсет, Рагнар дал задание самим узнать о преступниках рядом с Ниесом, можно и от гвардейцев.

А ведь про преступников, живущих вокруг Ниеса, почти ничего не слышала. Только разные скучные вещи о краже гасок и уток из актариев: никаких убийств.

— Здорово, — Скадда повела ушами вверх и приоткрыла крылья. — Мы так проследим за преступниками, что нас не увидят.

— Да, лети прямо на облака и отморозь себе крылья, подготовься к зиме, — посоветовал Рагнар.

— А можно сразу в Гахарит? Восточнее я смогу учуять Панест по Веннте.

— Можно прямо сейчас от меня подальше.

— Ночная тренировка тоже будет? — добавила Скадда, и Лирра поддержала:

— Да, точно.

— Нет, заражусь оленьим бескрылием после патруля, — ответил Рагнар. — Соберетесь на закате вон у той скалы, похожей на мозги муфлона после атаки Скадды.

От степи поднималось очень много термиков: в последние дни погода ясная и теплая, и это здорово. А еще здорово, что здесь все-таки есть гвардейцы, которых можно уважать. Скадда взглянула на Нору, парящую над желтым стадом ганлайг.

Антилопы — и самцы, и самки — бегали друг за другом, вскакивали на задние ноги, по-дружески сталкивались рогами. Поодаль от них над красноватой степью играли в воздухе стаи хохлатых жаворонков, то взмывая, то бросаясь к земле: и стая выглядела то как рой, то как развевающийся флаг.

Ну Лирра и быстрая. Скадда подгребла крыльями так, чтобы рывок вышел мощным, но на него не истратились бы при этом все силы. Сократила расстояние до Лирры, а потом и еще на четверть хвоста, но Лирра все равно на целый клюв осталась впереди.

— Надо самим узнать, кто здесь преступники, — поделилась Скадда.

— Давай спросим у Норы, — предложил Керсет. — Раз Рагнар сказал, что так можно, значит, гвардейцы нам теперь больше доверяют и знают, что мы ни к кому не полезем.

— Скадда полезет, — с щелкающей усмешкой заметила Лирра.

— Гвардейцы ее плохо знают.

— Все-таки лучше правда сначала проследить, — добавила Лирра. — Сами сделаем выводы, а потом проверим.

Скадда одобрительно повела ушами в ее сторону: правда, ветер мешал.

Желтые ганлайги дрались за травяные подстилки-гнезда, дрались за куст, потом этот куст разломали и дрались за ветки. Вместе разрывали норы, доставали оттуда ядовитых змей и потом от них удирали. Самого преступного из антилоп определить не удалось, но раз Нора за ними следила, в этом стаде точно было что-то интересное.

Осенью многие чаще заболевают. Сейчас, например, в Кранаре эпидемия у людей. Может быть, Нора следит совсем не за ганлайгами и ищет не преступников?

— Она ищет больных бешенством, — догадалась Скадда. — Лисы им часто болеют, а ганлайги ко всем лезут и всех пугают.

Лирра насторожила уши и наклонила голову направо. А Нора подлетела сама, обвела всех взглядом спокойных изумрудных глаз.

— В этом стаде есть преступники? — поинтересовалась Лирра. — Правда, мы решили, ты следишь за тем, чтобы на ганлайг не напал кто-то бешеный. Скадда так решила.

— Сейчас мы и правда чаще находим и убиваем бешеных, — ответила Нора. —Преступников нет.

— Бешеные, получается, не заходят в города? — спросила Скадда. — А какие преступники есть рядом с Ниесом?

Нора рассказала про лисиц, крадущих уток из птичьих дворов. Это уже и так известно. Здесь и правда так мало нарушают? Хочется верить, но стягивает и щиплет изнутри, будто задела рану, которая едва начала подживать. Раны ведь нет на самом деле, почему так?

— Расскажи все-таки, как ты смогла побывать в Халькаре, — попросила Скадда перед тем, как улететь. — На разведывательном судне? А как тебя туда отправили, почему? Объясни.

— Конечно, я сразу тебе расскажу, как работают разведчики, — Нора опять прикрыла глаза.

— А на материке Хадиере все совсем-совсем другое? У мантикор правда ядовитые шипы? А они правда разумные? Они сейчас тиранят зверей? Халькарские люди очень плохо относятся к Легонии, да?

Нора не всерьез щелкнула клювом, словно собираясь кусать. Все равно удастся все выяснить.

На желтую полоску заката сверху и снизу надвигалась синь, будто медленно смыкались челюсти чудовища. В ушах сдавливало от близкого дождя, щипало под шкурой, и колотилось сердце: землетрясение случится совсем скоро. Керсет переминался с лапы на лапу, Лирра посерьезнела.

Рагнар быстро появился: взъерошенный, блекло-серый в тусклых сумерках. Он сразу разбежался, Скадда тоже бросилась вперед вместе с остальными учениками.

Трава и земля остыли. Вибриссы ощутили крупный камень, Скадда уклонилась, но замедлилась, и поэтому Керсет взлетел первым. Скадда, получше разбежавшись, прыгнула и распахнула крылья. Взлетать приходилось без термика, разгоняя остывающий воздух.

Словно приделали чужие крылья, неуклюжие, тяжелые, или воздух затвердел. Уже много таких тренировок позади, а до сих пор не привыкла: словно заново надо учиться летать.

Очень медленные взмахи, ломота и жар в суставах: еще замедлиться?

Перетерпеть, а потом от боли останется только жар и перейдет в тепло. К тому же чем меньше весишь, тем проще летать без термиков: а ведь совсем небольшая грифоница. Здесь точно должна стать лучшей. Еще взмах, навстречу темноте, где даже не видно звезд. Вот одна засветилась между облаков: словно нашелся незнакомый город, куда отправилась на задание.

Догнала Керсета, потом перегнал Нивир, и Скадда, взмахнув мощнее, подбросила себя над ним. Полеты над морем усилили крылья. Скадда, выровнявшись, раскинула их, проскользила, но стала терять высоту и тогда уклонилась вправо, потом влево, поднялась, опустилась. Искаженное парение, как над лесом. Нивир остался за хвостом.

Очертания скал внизу стали незнакомы: хотя точно выучила эти ориентиры, и Веннту по ощущениям удается вспомнить.

— Гаски с лишней парой лап, шевелитесь, — раздался голос Рагнара. — Если непогода остановит гвардейцев, зачем эти гвардейцы нужны? Керсет, про преступников.

Керсет рассказал кратко, но даже так стал задыхаться. Скадде теперь тоже не хватало воздуха. Тот, что был, казалось, царапал крылья во время взмахов и горло изнутри. В крылья словно что-то проникло, под перья, под кожу, и вверчивалось. А бывают ли ядовитые растения, которые вбрасывают в тело колючки?

Скадда рассказала совсем немного, потом выслушивала стаю Виррсета, но слова будто относило ветром. Следующей отвечала Лирра.

— Кто бы сомневался, что вашей стае ничего не скажут, — подвел итог Рагнар. — У Ниеса преступников как у меня перьев, вот только местным они нужны для своих целей.

Подогнутые лапы показались чужими. И здесь как в Кейноре.

— Зачем мы тогда вообще учимся, если повсюду нарушают? — озвучил Виррсет.

— Кто-то же должен быть нормальный, — возразила ему Скадда.

Как Рагнар. Но в одиночку ни у кого не получится ничего исправить, раз у Рагнара не получилось. Правда, древние гвардейцы многое смогли изменить. Про них ведь рассказывают правду? Про Ресула, самого храброго и быстрого из всех?

Обязательно все изменится. В Гвардии все получится поменять к лучшему. Хороших и настоящих грифонов на самом деле много. Ведь так?

— Именно, — ответил Рагнар. В ушах потеплело. — Станете гвардейцами — что-то да измените, но открыто не лезьте, пока сил как у раздавленной сколопендры. Гвардия — сборище бестолочей. Если кто-то из вас тоже станет бестолочью, лично головы откушу. Ораину откусил маховые перья, Скадда знает, кто это.

И справедливо: он был недостоин учиться у Рагнара, хотя его и считали лучшим.

Так далеко земля: темно-синяя с белыми выступами камней, как костей в полуистлевшем теле.

— Лев Ниаран убил и наполовину съел человека, но его осудили лишь за кражу домашнего скота, — рассказывал Рагнар. — Живет к северу от Ниеса.

Видела его: и не думала, что в степях львы, оказывается, тоже живут очень часто. Рядом с Кейнором они обычно селятся в лесах. Может, потому что в кейнорских степях много келарсов?

— Грифоны его используют, чтобы он все выведывал у львов, а то грифонам их допрашивать непросто. А если Ниаран перестанет служить или если хоть одно найдут опровержение тому, что он выведывает, тут же на него скинут преступление или вовсе втайне убьют.

Он рассказал про волков, стерегущих гнезда гвардейцев, и про тех, кто таскает гвардейцам еду: то же самое слышала и в Кейноре. От негодования хотелось рычать и кусаться. А какая же Нора?

— У вас должно было прибавиться мозгов, раз уж вы продержались почти полгода, — добавил Рагнар. — Уже и сами сделали выводы, рисковать не станете. Теперь история. В пятьсот восемьдесят пятом Шерган Деклимел возглавил грифонью Гвардию Кейнора. Спустя пять лет он погибнет. Какой тирниск правил на момент его смерти, Нивир?

Конечно Марлис Фернейл, это легко. Нивир ответил.

Небо наклонилось, будто оно живое, сейчас сбросит, как добыча — неумелого хищника. Крылья Скадды дернулись, земля перевернулась внизу. Суставы как опаленные.

Сейчас Земля еще быстрее завертится, и окажешься не в Хинсене, не в Ориенте, даже не на планете, а далеко в чужом темно-синем, почти черном небе. Скадда рванула эту синь крыльями, и вместо одного взмаха они совсем беспорядочно забили. Рагнар недовольно зарычал впереди, а Рисса обогнала.

— Скадда, бей вон того мраморного коня у скалы, где живет львица с мелкими.

Охота на коня? Самой? Правда? Клюв приоткрылся от радости. Сразу вспомнила: та скала вся неправильная, будто изгрызенная.

— Оглушай, — голос Рагнара звучал далеко впереди, но в то же время так отчетливо, будто над ухом.

Сейчас, а где добыча? Такая темнота внизу. Удастся, конечно. Белые скалы, речка: сейчас бы к ее термикам, чтобы небо стало своим даже ночью. Вот похожая скала. Вот еще одна такая же.

— Бестолочь, кроющих тебе вместо маховых. Чего ждешь?

Он раньше так не подгонял. Теперь Рагнар знает, что способны на большее, и чаще испытывает.

Конь найдется. Сердце стучит слишком сильно, под шкуру словно набилась трава острыми кончиками вперед. Вот, это точно та скала. Рядом с ней виднеется темная тень. Теперь вниз.

На мгновение крыльев не ощутила: оторвались? Синяя земля рывком приблизилась: и Скадда постаралась замедлиться в подходящее время. Темная тень — это точно конь? Не скала? Да, конь поднял голову. Удар.

Когда подушечки ударили уже по земле, лапы прошли шагов пять, хотя идти и не хотела. Крылья повисли, и Скадда едва успела их сложить, когда приземлился Рагнар. Тут же Скадда развернулась к добыче и прижала шею лапой. Пульс бился под подушечками. А как по-другому.

Вокруг луны на облаке блекло разноцветились круги, и обломанная растущая луна казалась из-за них огромной.

— Он преступник? — поинтересовалась Скадда. Другие грифоны, снижаясь, обдавали ветром от взмахов крыльев.

— Нет, просто он меня раздражал. В течение сеоны каждый из вас будет так при мне оглушать. Один просчет — не допускаю к испытанию. Бешеных не трогать, еще со слюной соприкоснетесь.

— Можно его съесть? — спросила Скадда.

— Хочешь — тащи в больницу для животных. Можешь потом навещать, или как там принято у людей и их питомцев.

— Он там исхудает и станет невкусным, — весело возразила Скадда.

Затем вцепилась клювом в горло коня и сжимала, пока не прорвалась шкура, а язык не согрела кровь.

— Или наловишь жуков? — добавил Рагнар. — Как раз еда по тебе.

— Сколопендр, — Скадда повела ушами вверх. — Только играться.

Поодаль мягко зашуршали крылья, а затем послышался голос Норы:

— Снова переусердствуете.

— Им весь день заняться нечем, — ответил Рагнар, и под его клювом треснула шкура коня. — Еще крылья к бокам присохнут, как у банхунов. Не наедаться, я и ваши ребра проверю на прочность.

Травы хрустнули под лапами: приближалась Нора. В это время началось землетрясение.

Остро сжало под шкурой, сердце словно поднялось из груди в горло, а землю тряхнуло, и Скадда впилась в нее когтями. Захотелось бежать, как при встрече с лаохортом: но сейчас же совсем не страшно, даже здорово. Скадда сильно поцарапала землю: и больше никаких трещин на ней не появится.

Нора осталась спокойной.

Она нарушительница? Иначе почему она не сказала правду о преступниках? Или считает, что ученикам не надо об этом знать? А может, ее используют, как Тагала?

Лирра выглядела хмуро, но стояла твердо. Керсет потрогал лапой дрожащий камень, прижал уши: правда, смотрел он все-таки с интересом. Кенна стала играть с подпрыгивающими камнями, распушила крылья: ну вот, теперь бояться и вовсе стыдно, да и не было никакого страха. Другие ученики ворчали, фыркали и взъерошивались.

Рагнар доел кусок внутренностей и, оторвав новый, подтолкнул его лапой в сторону Норы.

— Мяса полно, а местных лисиц кормить не собираюсь, они наглые.

— Ничуть, — возразил лис и убежал с копытом.

Снова тряхнуло: но даже в машине на плохой дороге иногда трясет сильнее. А сердце колотится из-за напряжения в Аренне, ну или в электрическом поле. Не из-за страха.

— Им нужна нагрузка, не спорю, — Нора аккуратно взяла клювом еду и, проглотив, добавила: — Но Гвардии нужен ты. И они, в будущем.

Земля снова дернулась, а Рагнар взял себе новый кусок. К туше опять подошли лисицы, но Рагнар их уже не прогонял.

— Те куски — ваши, вы и защищайте, — заявил он, и Скадда огрызнулась на лисиц. А то совсем отвлеклась. Лисицы бормочуще заругались и отступили, а Скадда вцепилась в лошадиную шею. Очень вкусно.

— Бешеных как определять? — спросил Рагнар.

— Они никого не боятся, убегают со своей территории, ведут себя непривычно и странно, — сказала Лирра. — А эти боятся и находятся на своей земле. Значит, эти не бешеные.

— Рагнар, — позвала Нора. — Ты ко мне прислушаешься?

— Разумеется, — откликнулся Рагнар. — Нужны умелые гвардейцы, значит, я продолжаю ночные тренировки.

Нора молча взъерошилась. Что, и она теперь станет придираться к Рагнару, как гвардейцы Кейнора? Скадда с гудящим ворчанием клюнула мясо и дернула ушами: начался дождь.

Мраморные кони, косули и ганлайги храпели, взлаивали и свистели так шумно, что, даже если бы Гелес сейчас зарычал, его бы не удалось услышать. Туры и пара банхунов остановились подальше от львов. Скадда, чтобы получше рассмотреть больших котов, встала на край высокой скалы, но другие ученики начали теснить, особенно Лирра. Очень здорово, когда она теснит: она сильная, и с ней интересно бороться, особенно когда удается укусить ее ухо или длинный мех на щеке.

Травы здесь выжжено-желтые, короткие, взлохмаченные, но много и красных, и степь из-за них как будто в разводах подсохшей крови. Из них интересно делать гнезда.

Гелес и Шорис остановились поблизости от скалы, где разместился Рагнар с учениками. Гелес протоптал себе круг в траве, лег и начал умываться. Рядом со львом приземлился Тагал, а с ним — серая грифоница с черными узорами пятен на щеках и шее и черно-белыми полосатыми маховыми перьями: Гирра, вожак грифонов-гвардейцев Хинсена.

— Ты платил нами людям, — промычал огромный тур. — Нашими детенышами.

Травоядные поддержали его гулом голосов

Но это ведь не охота для развлечения.

— Надо, чтобы центры скупки запретили, — говорил тур. — Прошли времена, когда людям не хватало мяса домашних животных. Зачем продавать турье и оленье? Чтобы вам было чем платить? Чтобы люди получали за нас эти свои деньги? Зачем было брать с собой свою кошку? Для этого пришлось убить еще больше наших сородичей.

— Мы платим и путешествуем редко, для нас больше всего интересны наши территории, как и для вас. Однако моя территория — вся Ориента. Я был вынужден, не скрою, — мягкий голос льва заглушился недовольным ревом травоядных, а когда они затихли, Гелес спокойно продолжил: — В начале поездки я принес людям рыбу. Большую, ценную. Но потом мне пришлось ловить теленка: поблизости не было ни моря, ни речки.

Шорис села, глядя на свои лапы.

— Вы не показывали недовольства раньше, — добавил Гелес. Он встал и медленно, плавно прошелся мимо зверей. — На вас всегда охотились, вы всегда считали это естественным. Люди Ориенты, особенно Легонии, относятся к вам бережно. А все, что отдают в центры скупки, поступает на государственный рынок.

— Слуги людей. Про тирнисков верно говорят, — рявкнул волк. Гирра зарычала, и тогда он просто глухо фыркнул.

— Люди редко отдают оленье мясо и шкуры в центры скупки, — продолжал Гелес. — В некоторых регионах люди мало охотятся. Охота отнимает у них много времени, а денег за добычу они получают не так уж много. Лишь в крайних случаях люди этим пользуются.

Звери снова заворчали.

— Не поспорю, непродуманно. Мы решим это, но постепенно. Обязательно, — Гелес выглядел спокойным, но кончик его хвоста иногда подергивался, и вибриссы тоже. — Здесь я собирался больше узнать об иллатах: и в первую очередь думал о вашей безопасности.

Ворчание притихло, но все равно то и дело слышались беспокойные выкрики. Травоядные ведь обычно такие мирные, что это с ними?

К Гелесу вышел вожак Гвардии иллатов Хинсена, Вар-Харрал, и долго ворчал о том, что в Хинсене с иллатами все в порядке. Гелес молча его слушал, затем спросил:

— А в Моллитане? Травоядных там действительно становится меньше из-за твоих сородичей?

— Не поймешь, где слухи, а где правда.

— Но ты общаешься с теми иллатами.

— Я им не глава, и…

— Теперь наше мясо будут продавать и Гартии, — перебил иллата один из мраморных коней.

— Точно нет, — уверил Гелес, но травоядные долго и недовольно обсуждали Гартию после слов коня.

А ведь правда гартийцы опять общались с легонийцами, даже приглашали к себе, и из-за них даже были непонятности со зверями в Далии. Но легонийцы, например, не стали воевать с Кейнором, прекратили войну с Талис, и с Гартией тоже все получится правильно.

Хочется верить в то, что умных людей все-таки много.

Шорис что-то совсем тихо сказала Гелесу, и Гелес, развернувшись к ней, прикрыл глаза. Тогда Шорис заговорила громче: но мягко, даже растерянно.

— Раз я тоже, получается, вас разозлила… знаете, я чаще многих носила людям добычу. Я осведомительница. Сюда я захотела отправиться, так как мне боязно, что иллаты могут и правда охотиться сверх меры для развлечения.

— Верю, ты не хочешь, чтобы другие звери чрезмерно охотились. Не хочешь, чтобы тебе меньше добычи досталось, — тур нагнул голову.

Во взгляде Гелеса появилось беспокойство, его вибриссы дернулись. Морда Шорис осталась спокойной и грустной.

— Я не знала, что вы к этому так относитесь, — добавила Шорис. — Но я понимаю, почему. Сейчас люди стали больше охотиться, например, в Талис. В Кранаре не соблюдают запреты. Животных временно не пускали в Далию. Все это тяжело, и все вас тревожит. Как и меня. Я теперь отказываюсь отдавать людям травоядных за оплату дороги, лучше вернусь в Кейнор на своих лапах.

Она окинула травоядных взглядом, а те всё так и переговаривались, но уже тише. Многие глядели на нее с удивлением, а кто-то и со злобой.

— Шорис, — Гелес вскинул голову. — Это тебе навредит.

— Это тебе надо оказаться в Кейноре как можно раньше. Я всего лишь осведомительница, и я привыкла к таким долгим дорогам.

Травоядные недовольно бормотали, а кто-то из них высказался, что кошачьим совсем нельзя верить.

— Она вправду необыкновенная, — произнес Гелес. — Вам бы не стоило к ней относиться с неприязнью.

— Я еще задумалась, — Шорис наклонила голову и отвела уши. — Бывший тирниск выявил в Кранаре много нарушителей среди гвардейцев. Это тоже беспокоит всех зверей. Я тут придумала... — она взглянула на Гелеса.

— Что ты придумала? — тур повел ушами вперед. — Пусть она говорит, Гелес.

Отлично, что Шорис сказала про нарушителей-гвардейцев. Скадда, прислушиваясь, сильно наклонилась вперед и поджала лапу. А она озвучит что-то насчет кейнорских и хинсенских преступных грифонов?

— Я не против, — Гелес спокойно переглянулся с Шорис. Шорис с удивлением огляделась, а затем продолжила говорить: совсем тихо и почти мурлычаще.

— Я тревожусь, конечно, не только насчет вас, я хочу себя чувствовать защищенной… и своих львят, когда они у меня появятся. Надо провести испытания для гвардейцев, такие соревнования. Чтобы они показали, на что способны. Чтобы мы убедились, что они могут нас всех оберегать.

Или чтобы все увидели недостойность некоторых гвардейцев. Например, Амаргона и Арена. Тогда Тагалу никто их не помешает прогнать.

— Неплохо, — произнес Гелес.

— Я задержусь, раз так, — быстро сказал Тагал, собирая вокруг себя ветки в небольшое гнездо. — У тебя еще полно дел. Связанных с подданными, разумеется. С их здоровьем, — в его голосе возникла презрительность. — Я еще многое насчет тебя выясню. А мне требуется получше узнать перед испытаниями, какова здесь Гвардия, какие у нее недостатки и в чем она лучше моей.

А лучше ли?

— Да, возможно, понадобится сравнить грифонов из разных Гвардий, как и волков, — Гелес склонил голову. — Я не против.

9 сеоны, Эрцог

Воздух вокруг озера, отдающий тиной и гнилой листвой, оживили яркие утиные запахи, и крылья зашуршали так, точно с деревьев рухнули кроны. Когда затих плеск от приводнения стаи, Эрцог подкрался к утке, подплывшей к берегу, и метнулся.

Шум крыльев стаи чуть не оглушил, а добыча быстро затихла под лапами. Теплая. Люди не оценят ее. Они дожидаются, пока тело остынет, а потом его искусственно греют. В конце концов, ничуть и не виноват, что лисы съели пару домашних гасок, когда ушел.

Слишком вкусный запах. Еще и в горле першит. От теплой крови станет лучше. Сплошная муть. Далеко, неясно где — хруст, рык. Тепло.

Кроны метнулись, опрокинулись. Запахло землей. Пасть — как раскаленная. Запах хищника. Заберет еду.

— …разграбили казну, не обращая внимания на нужды народа. Голодный бунт подавили, Арваски обвинил во всем Холтенски, но после ее казни он…

— Отравили его, в общем, — оборвал Эрцог и пихнул Луи в лопатку. Тот отошел, и Эрцог, поднимаясь, наступил на кучу окровавленных перьев. Кость кольнула в лапу. — Сама Холтенски сделала. Заранее. Ладно, согласен.

— Сначала доешь своего оленя. Иначе кинешься и на птицу, пойманную мной.

— Знаешь, того оленя ты, похоже, не ловил, а просто нашел браконьерский дом и выкрал чучело. Я вчера полночи на нем мясо искал.

— Что же, поохоться сам, желательно на виду у людей. Не стану уточнять, из кого тогда сделают чучело.

Значит, чуть не потерял рассудок просто от запаха птицы? А до этого долго приходил в себя после еды. Хм. Самоконтроль удастся улучшить. Обязательно удастся.

Оставив глухаря у калитки, Луи скрылся за соседним домом, а Эрцог приблизился к птице. Вот зараза, она тоже пахнет здорово, и, кроме птичьего запаха, брусникой и хвоей — а если попробовать?

Эрцог негромко зарычал и отошел на дорогу. Деревянная калитка приоткрылась, человек быстро забрал глухаря и спрятался. Забор, конечно, тот еще — для прыжка и напрягаться не надо.

Запах Луи не отдалялся.

— Эй, — позвал Эрцог. — Вчера вообще-то все отлично прошло. Не надо за мной следить.

— Там бродят домашние птицы, — ответил Луи, огибая дом. Он обнюхал доски сарая, потерся о стенку и повел ухом назад. — Вероятно, тебе придется отпугивать хищников. Можешь сорваться.

— Позову, если вдруг не справлюсь с куницей. В лесу у меня больше поводов, чтобы сорваться, — а без цели и занятий рассудок повредится еще быстрей. Для Луи это тоже ясно.

— Далеко не уйду, — предупредил Луи. — Ты и без того слишком портишь мне репутацию. Надеюсь, это того стоило. Если не вспомнишь хотя бы одно растение Моллитана, заставлю тебя его съесть.

— Ага, а я тебя заставлю твою шкуру собирать по клочкам.

— От поедания растений у тебя теперь тоже помутняется рассудок? Тирниском не стал, травоядным не стал, сплошные разочарования.

— А ты не стал... — Эрцог фыркнул. Голова пустая и жаркая от начинающейся болезни, ничего не приходит в голову.

— Придумаешь — зови.

Эрцог оторвал ветку сосны и запрыгнул на шиферную крышу гаража. Запахи уток, гусей и гасок наполняли голову, когти выдвигались, и пришлось прижаться носом к иголкам, вдохнуть запах хвои.

Утреннее серое небо казалось слишком светлым — облака очень тонкие. Все расплывалось, хотя и не так, как в ясную погоду.

На крыльцо вышел тот же человек, что забрал птицу.

— Эрцог, — он правда позвал? Эрцог развернул уши вперед, вскочил — сейчас все дразнящие запахи точно отдалились. — Спасибо. Хороший ты зверь, — он говорил по-легонийски, с акцентом. Казалось, слова рассыпаются, и человек их старается удержать.

Из раскрытого окна по-кранарски крикнула пожилая женщина, потом что-то добавила уже спокойней, но ничуть не понятней. Скоро у крыльца поставили ведро, и Эрцог осторожно спрыгнул — тут же заверещали гаски, но успокоятся. Вода оказалась чистой и прохладной, но оцарапала и без того саднящее горло. А потом снова раздались крики гасок, только теперь подальше. Эрцог развернул в ту сторону уши, уловил и мычание коровы — без слов, неразумное, но явно испуганное.

Эрцог рванул через забор, а впереди к треску гасочьих голосов прибавился еще и треск дерева. Медведь, молодой и некрупный, доламывал дверь коровника, когда Эрцог вбежал во двор. На бегу чуть не наступил на утку, споткнулся о гаску, но удержался на лапах и кинулся к зверю, оскалив клыки.

Топот копыт в коровнике — она хочет выбежать, и прямо на хищника? Вот же глупая. Эрцог зарычал, пугая корову и сообщая Луи про медведя. Топот затих. Медведь опустился на четыре лапы и показал клыки.

Очертания размывались еще сильней, чем обычно днем, и казалось, будто солнце вырвалось из облаков, как из берлоги, и почти до боли распаляет голову.

Никакого солнца. Лишь жар под шкурой и костями. А шерстинки на темной медвежьей шее — отчетливые, острые.

— Уходи, — свои слова напоминали гудение. — Уходи быстро.

Надо защитить людей. У них оружия мало. Людей мало. Какое до них дело. Напасть. Испытать силы. Зверь молодой. Не сильный. Потом — на людей.

Запах Луи поблизости.

Зверь все-таки отступил, ушел. Он тоже почуял Луи, конечно. Просто стой. Никого не трогать. И гасок этих, и уток, да чего они здесь носятся. Тем более людей. Людей надо только защищать.

Эрцог, огрызаясь, перемахнул через забор.

— Это также можно посчитать попыткой убийства человека, — послышался голос Луи. Медведь развернулся к нему, поднимая лапу. — Боишься вредить напрямую, но вредишь косвенно. Они так умрут от голода.

Медведь глухо ворчал.

— Никому из вас это не нужно, — Луи стал говорить намного мягче. — Никому.

Опять затрещали гаски, уже в том дворе, где дали воду. Эрцог метнулся прочь.

Лапы перенесли через доски забора — а впереди желтое, лохматое. Кинулось прочь. Ага, их двое. Огрызнулся — они ускорились. Если порвать, они больше…

Развернулся, уткнулся носом в доску. Опять запахи гасок. Вкусные.

Вверх.

Как в ночь, когда бежал от львов. Надо спрятать морду в лапы, прижать лапы мордой. Успел. Все отлично.

Да что такое с самоконтролем? Пару лет назад, правда, тоже мог терять рассудок без крови, но это быстро прошло. Тогда вдруг очень стали нравиться запахи львиц и келарсиц, от них мутнели мысли, но при этом кошки к себе не подпускали. После встреч с ними Эрцог слишком злился на охоте и в драках — но, правда, переборол все это. И никого в то время не покалечил.

— Зверь, — голос человека — растерянный, дрожащий. — Эрцог. Тихо. Еще раз, спасибо.

Лапы мокрые. Порвал кого-то? В голове — точно жаркий всплеск.

А, просто опрокинул ведро с водой.

— Помог ты, помог, — человек старался говорить тверже. — Вижу. Я еще налью.

Девушка, чье лицо почти до глаз укутывал шарф, ехала на велосипеде с прицепом — развозила продукты.

Эрцог ушел с окраины города в высокий ельник, в уютную, почти осязаемую темноту. Она всегда ощущается мягкой и отлично скрывает. Направился по следам Луи — надо же узнать, что он еще задумал насчет местной Гвардии.

Лапы все сильней увязали в почве. Впереди между деревьями выгнулась земля, точно спина испуганной кошки, но это оказался не холм, а чудовище. Блеснул черный глаз, по траве заскребли кривые костяные пальцы, по бугристой спине точно пробежали волны. Спина то напоминала вздыбленную землю, то камень, то броню, как у «гигантского жука» из Талис, и от нее шел холод, как летом из пещеры.

Эрцог подкрался. С лап вьорта стекала шкура вместе с мясом, сливалась с землей, а еще почудился запах падали — наверное, что-то просто гнило в кустах. У вьортов запаха нет.

Эрцог протянул лапу, и она прошла сквозь панцирь. Вьорт тяжело вздохнул и уткнулся острой мордой в землю. Вдали завыл его сородич — он бегает на горе, лаохорты его отогнали.

Различив среди свиста птиц и треска сучьев приглушенный голос Луи вместе с голосом волка Хурула, Эрцог подбежал поближе, лег на мох и уткнулся в него мордой, вдыхая грибной запах, слишком теплый и вязкий из-за забитого носа. Грибы здесь крупные, с округлыми шляпками, их забавно трогать лапами.

Тетерева шуршали так сильно, что даже четко представился их запах, хотя они бродили с подветренной стороны. Придушить бы, но не до конца. Затем подкидывать. Испугать. Сорвать перья.

Зачем.

Опять завыл вьорт, закричали птицы, и вой повторился, звонкий, протяжный. Охватила тревога — смешанная с хищным интересом. Эрцог запрыгнул на ствол огромной ели, обхватил, вскарабкался до середины. Дерево так возвышалось над сородичами, что удалось много чего увидеть с такой высоты.

Два существа метались наравне со склонами горы. Второй же давно удрал к себе, на этой земле он слабеет, зачем вернулся? Этот вьорт, многоглазый, с длинной расплывающейся мордой, оттолкнул другого, с клювом и тремя рогами, и впился ему в лапу.

Слезть, и быстро. Уже поодаль рушатся деревья. Эрцог зарычал, чтобы всех предупредить про вьортов, а сороки с воронами закричали немногим тише. Кора хрустко зашуршала под когтями — точно сейчас она вся спадет на землю, как листья берез.

Появился страх — будто в теле остыла кровь. Над кроной рванулся вихрь, на загривке шерсть поднялась дыбом. Вихрь застыл на месте, полускрытый ветками, и покачнулся — уже стало видно, что это крылатый лаохорт, Кранар. С потрепанными крыльями, с пятнами крови на груди. А потом он бросился к горам.

Когда Эрцог спустился пониже и спрыгнул, свело правый локоть, хотя давно уже он не болел. Зато нос пробило.

— Вьорты, два вьорта, — гомонили сороки. — Сразились, сразились, говорю.

— Кранар защищает. Или Талис?

— Талис к себе вернулась. Кранар.

— Когда вернется Талис?

Лаохорты слабеют на чужой земле, их сильно тянет обратно. А Талис лишь недавно выздоровела. Вот же отличная — она и правда помогает сородичу.

Хурул, завывая, пронесся мимо, и его волки помчались за ним — в сторону, куда бросился Кранар и где погибал сейчас лес. Вожак гвардейцев округа Талкета живет куда северней, но сюда пришел со своей стаей как раз из-за вьортов. И сейчас за ним бросилась не только лишь его стая.

Эрцог уже чуял этого волка и говорил с ним, когда правил Ориентой и когда он посещал Кейнор.

Зубрицы не сразу, но все-таки остановились после воя Хурула, а за ними тянулись полосы вытоптанного подлеска, точно раны от вьортских клыков продлились и сюда. Или вправду? Еловый полумрак казался прогрызенным из-за просветов впереди.

— А ну успокойтесь, — негромко провыл Хурул, обходя стадо. Звери фыркали, невнятно бормотали, жались друг к другу. — Все не в порядке, но это закончится.

Луи держался подальше, как и Эрцог — чтобы не беспокоить зубров еще сильней.

— Я думала, будет лучше с вьортами, — бормотала зубрица-вожак, и ее взгляд казался пустым. — Они сначала не дрались, они даже выглядели не так.

Вьорты вообще-то всегда между собой дерутся. А внешность они постоянно изменяют.

Луи насторожил уши.

— Если они со своими зверями, они успокаиваются, — голос самой зубрицы стал спокойней. Эй, это еще что за выдумки? — Может, люди уйдут. Вьорты успокоятся. Но наш вьорт слабый, ему страшно, — она, опустив голову, снова фыркнула и дернула ушами.

Хурул негромко и задумчиво заворчал.

Вьорты никогда не смогут успокоиться надолго, в любом случае. Сдерживаться умеют лишь те, у кого есть разум.

Хурул огрызнулся, и лосиха, нагнув голову, отошла от логова тахров, где шипели детеныши. Она поднимала переднюю ногу, все еще готовясь ударить. Лапы Эрцога напряглись. Эти маленькие звери — совсем беззащитные.

— Да понял я, что ты испуганная, — сказал Хурул. — Но это никакой не повод, и не трогай их.

— Их… тахрица… в том лесу. В мертвом. Я успела удрать. Они жестокие. Здесь их было много, теперь опять будет много.

— Хочешь стать такой же, как тахры?

— Нет. Я не хищник, — лосиха пригибала голову, отводила уши. — У меня нет такого… как у вас. Гнева. Я испугалась. Я ничего не понимала.

— За это ранить тебя не стану, раз ты не успела им навредить, но следить за тобой будем, — Хурул оскалился. — Хирта, найди Руллам, скажи, что у нее будут еще котята. Предупреди, что у них клыки куда длиннее рысьих.

Луи оторвал побег тредоны и положил у морды раненого волка. На его задней лапе виднелись раны, напоминающие следы от когтей. Ему повезло, он успел убежать с умирающей земли, но удар вьорта его все-таки достал.

— Прислони, остановит кровь, — сказал Луи.

Эрцог повел ухом вверх. Сколько раз видел тредону, но вовсе такого про нее не слышал. Правда, Луи уже показывал, как он может обращаться с растениями.

Пытать огневикой, например. Ласферовская кровь.

Кругом — обрушенные ели, сломанные, мертвые. Лес — как убитый зверек, втоптанный в грязь, с потускневшими шерстинками-деревьями, подшерстком из травы и низких кустарников. Хвоя пока еще пахнет свежим, пробивает нос, а все равно ведь — пыльная, мертвая.

Погибший волк, двое молодых медведей, лось, олени, барсуки. Ежиные колючки — и замершие окровавленные лапы. Эти колючки должны защищать, а он не успел свернуться. Ночные звери вырвались из нор, но убежать не успели. Птицы закоченели. Чудные крапчатые жуки в траве: будто мелкие расписные камни, а не животные. Точно никогда живыми и не были.

В самом деле, что ли, хотелось уничтожать живых? Да эти порывы совсем чужие, как можно захотеть убить, если только не для еды или не для защиты, в самом крайнем случае? Ежа бы вот никогда не убил.

А во время ярости? Убил бы? Если бы он не успел свернуться? В горле задавило.

Волки, поскуливая и поджимая хвосты, быстро убежали из мертвого леса, а Эрцог отошел подальше в разрушенную чащу, запрыгнул на еловый ствол, принюхался, хотя нос мало что улавливал. И всмотрелся. Ветки поломанного куста шевельнулись, значит, кто-то выжил?

Ветер, и все. И слишком жгучее солнце, от которого хочется моргать. А дальше — озеро, и солнце в нем горит, как раскаленное железо.

Жук ползет. Правда ползет, перебирает лапами, ух ты. Кто-то выжил.

Эрцог добежал до воды, коснулся ее лапой — на поверхности, не шевеля плавниками, скользили рыбы, целая стая, и от протянутой лапы они не отпрянули. Слышался плеск — но только от слабых волн по камням.

— Люди волкам уже не верят, — сказала Хирта, молодая волчица-гвардеица, почти переярок. — Из-за нескольких подпёсков.

— Я тебе нос оторву, — залаял еще один из стаи.

— Да уважаем мы людей, — другой молодой волк негромко заскулил. — Но они убили для шкуры медведицу. Мы им мешали, но они знали, что мы им не навредим, и все равно ее убили. Лисиц убивали после запрета. Говорили, что на наших откроют охоту, —правда, или нет? — А потом вот это… вьорты.

— Что за речи о том, что вьорты были спокойны? — спросил Луи, вылизываясь.

Сам хотел спросить, но горло такое колючее.

— Они вправду в первые дни не враждовали, — подал голос матерый волк. — Когда два вьорта встретились в первый раз, все было в порядке. Мы тебе сначала не сказали, чтобы ты не решил, что мы какие-то призыватели. Мы пожалели, что обрадовались вьортам.

Хурул поднялся и оскалил клыки.

— Пожалели они. Коты хотят перед людьми стелиться — пусть стелются, а вам с чего?

По лапам и загривку прокатился холод — изнутри. Эрцог оскалился. А морда Луи оставалась невозмутимой.

— Вьортов искажают люди и их лаохорты, — Хурул прошел перед ним, скаля пасть. — Лаохорты — сами по себе искаженные твари.

Лаохорты — и исказили? Какая-то странная выдумка. Правда, кое о чем давно задумывался насчет вьортов.

Лишь люди могут узнавать об истории что-то новое, находить скрытое глубоко в земле, там, куда ни один зверь не прокопает ход и где встречаются странные подземные порождения. Юнна вот тоже искала разные древности. И из-за раскопок точно известно, что люди, а значит, и лаохорты, были не всегда. Но животные не вымерли полностью, хотя вьорты должны были постоянно драться. Какие-то существа вымирали, конечно — например, огромные ящеры — но это лишь малая часть всех существ.

Вьорты и так всегда были лютыми, но еще сильней обозлились, когда возникли лаохорты. Инстинктивно испугались их разума, испугались, что у них отберут территории. Может, это звери имеют в виду под искажением? Но это же не вина лаохортов, а сущность чудовищ.

— Пока вьорты не подошли к людям, они игрались, обнюхивались, о чем-то друг другу ворчали, сам видел, — продолжал Хурул, вполоборота глядя на Луи и немного поджимая хвост. — А как забрались в город, превратились в чудовищ. Тот, с клювом и рогами, вьорт зубров, раньше выглядел как огромный бык и ничуть не менялся. Вьорты похожи на животных. Почему лаохорты на людей не похожи? Да еще и пугают нас. Опасные они.

— Между тем, именно вьорты уничтожили этот лес, — заметил Луи, очищая подушечки лап.

— Вьорты не могут напрямую нападать на живых существ. А лаохорты могут.

Они правда игрались? Да ну, нет. Волк просто за ними мало наблюдал.

— Лаохорты не используют дары хаотично и не могут навредить лаохорту или вьорту. Вьорты же непредсказуемы, с ними нельзя договориться, — произнес Луи и потянулся, зацепив при этом когтями кустарниковый лист. — Что до их возможного мирного общения — они недавно зародились. Детеныши не враждуют.

— Когда встретились с людьми, тогда и повзрослели, — Хурул, ворча, раскопал себе небольшую яму между выпирающими корнями и лег туда. — Уходи, ты уже все здесь обнюхал, услышал и увидел.

— Не все, — Луи перевернулся на другой бок. — Тебе следует загрызть убийц людей из вашей общей стаи. Затем оставшиеся волки начнут патрулировать город и не дадут никому навредить его жителям. Иначе, когда сюда прибудут люди из Ратхора, я расскажу им правду.

Эй, людям нельзя в это лезть.

Даже те, кто говорили, что уважают людей, заворчали и ощетинились.

— Не посмеешь, — рявкнул Хурул и, вскочив, взъерошил землю лапами. — Те, кого убили волки, были преступниками. Если местные люди на нас кому пожалуются, скажем, что они врут. А ты подтверди. Тела мы зарыли, никто не найдет. Когда мы жаловались на незаконные убийства зверей, никто за них не ответил.

А ведь это правда ничуть не справедливо.

— Если я вас оставлю в покое, ты не сможешь гарантировать, что твои волки не пойдут дальше убивать людей, — Луи умыл лапу, потер ею морду и за ушами. — В том числе невиновных. Но разницы нет: людей убивать нельзя. В ночь моего прибытия ты слышал охотничий клич и не воспрепятствовал. Справедливо не наказывать лишь тех, кто не проявлял инициативы.

Лапы Хурула были напряженными, и, когда Луи замолчал, волк ответил рыком:

— Ты пришел заполучить доверие, а потом отдать нас людям? Незаконно?

Несколько волков оскалились.

— Если гвардейцы, обязанные совершить казнь, станут выгораживать преступников, убийство людьми волков будет самозащитой и не нарушит закон, — сказал Луи. — По-хорошему, стоило бы и тебе понести наказание, но сейчас это ослабит местную Гвардию.

Эй, а разве тогда у волков была не самозащита? А если люди правда им угрожали? В крайних случаях оправдывают и убийства людей, вообще-то. Правда, это редкость.

— Из Ратхора сюда не поедут. Они боятся за свою шкуру. Сородичи им до блохи.

— Меня сюда привезли именно из-за того, что в Ратхоре слышали об убийствах в Харгалуве.

— Почему люди могут требовать нашей казни, а мы их казнить не можем? Мои волки убили браконьеров, из-за них мы подыхать не собираемся. Здоровье у этих людей было такое, что их бы ни одна чума не взяла.

Это же почти как с Регоном. Да, волки убили людей, и да, нельзя это оправдывать — но, может, удастся обойтись без казней?

Люди ощущают себя выше всех. Считают, что вправе калечить, убивать, утверждать главенство. Это и к легонийцам тоже относится отчасти. Знакомые стремления, и людям куда проще от них отделаться. Почему они не сдерживают свои порывы, если тот, кому это трудно, старается?

— Однако что будет, если мы перестанем соблюдать закон только потому что другие его нарушают? — Луи свернулся в клубок и стал умывать задние лапы.

— Ты за нас или за людей? — волк пригнул лобастую голову. — Именно мы — твои бывшие подданные. Может, и будущие.

— Правильно ли поступят легонийцы, если не осудят убийство кранарцев на своей территории? — Луи искоса глянул на волка. — А при условии, что в Кранаре до этого убьют легонийцев? Это приведет к войне, если кто-то не остановится первым.

— У людей равные возможности, вообще-то, — заметил Эрцог. — Зато у них перед нами преимущества.

Хурул глянул с одобрением, хотя и все еще со скепсисом. Отлично.

— Он понимает, — заметил Хурул и вгрызся в шерсть на своем боку, кого-то выкусывая. — Хоть и помощник людей, — а это прозвучало уже презрительно. — Помню я, как он пытался править. Доводилось общаться.

Луи задумчиво и отчасти недовольно посмотрел на Эрцога. Он здесь не самый главный, и не только ему здесь можно высказываться.

— Так для чего же вам воевать с людьми, если у них преимущества? — спросил Луи, глядя на Хурула. — Что будет, когда пройдет эпидемия? Каковы ваши планы?

— Вьорты могут успокоиться, зубры были правы, — Хурул опять пригнул голову. Вот ничего себе у него планы. — Люди увидят, что нам с вьортами хорошо, и оставят нас. Трогать мы людей больше не будем, обещаю, но…

— Какой из вьортов — ваш?

— Ближайший — медвежий, медведей здесь много, — проговорил Хурул, глянув на свои лапы. — Но он умирает.

— Вы рискнете подвести к умирающему вьорту медведя? Если медведи перестанут его отторгать, если он залечит раны, сородичи бросятся на него и разорвут. Вы хотите, чтобы лес разрушился еще сильнее?

— Можем уйти в горы, выше, где бродит вьорт зубров, — Хурул поднял голову, оскалился и заговорил громче: — Мы ни на кого не будем больше нападать, но не хотим, чтобы нас осуждали за убийства всякой сволочи.

— Но вы хотите жить с вьортом, и, следовательно, вам бы хотелось оставить этот город без людей. Чтобы они точно не могли вам помешать, — Луи поднялся, его взгляд стал пристальней. — Шорис говорила, что уважать тебя можно. Первые тирниски были также достойны уважения, иначе за ними не пошли бы звери. Однако они собирались оставить без людей всю Ориенту. Вьорты морей тогда бы набросились на Ферру и других вьортов, растерзали бы материк. Но это не важно, ведь гордость важнее, так? Те звери точно так же мстили тем, кто принес им страх и боль, в том числе лаохорту. Месть стоит стольких смертей? В том числе смертей от вьортовых клыков.

Тоже, в общем-то, верно. Да, по закону за то, что сделали эти волки, казнят, но от этой мысли саднит, как от репьев, глубоко застрявших в меху.

Люди своих преступников не казнят, даже самых опасных. Да и вообще, люди при всей своей исключительности не должны наглеть и убивать звериных преступников. А ожидать смерти — это вообще хуже всего. Может, от таких приговоров стоит вообще отказаться? Можно ранить этих волков — но и у этого подхода сейчас есть недостатки. Здесь нужны здоровые гвардейцы.

— Кранар, та тварь, что убивала наших предков, ни за что не ответил, — Хурул оскалился. — Его все простили. А он, сражаясь с вьортами, всегда старается летать над лесами. Чтобы не умирали его драгоценные люди. А нас — к вьортовым блохам. Зато ты из-за проступков предков готов послужить людям подстилкой для ног. Домашние кошки куда менее покорны людям.

Ничуть им не покорен. Ощутилось, как взъерошилась шерсть на загривке. Луи безразлично потерся мордой о дерево.

«Обязуюсь подчиняться правителям Легонии и Кранара». Вообще-то это лишь традиция. И правда, не надо же повторять ошибок тех тирнисков, про которых Луи сейчас говорил.

Эрцог нервно смял лапой листья кислицы, задел ветку молодой пихты.

— Он распугивает зверей там, где собирается сражаться с вьортами, — уточнил Луи. — Разве не так?

— Не слышал, — Хурул оскалился. — И не видел. Видел смерть моей подруги с младшими щенками из-за его раны. Так что, хорошо, что потомки отвечают за предков? У тебя не бывает из-за этого злости? Ты лев, или поколениями прирученная коза? Козу хоть можно съесть, а от тебя что за толк?

Солнце прорвалось в ельник через кроны, тени стали черней и заметней. Эрцог поморщился. Лапы холодели, когти то вонзались в почву, то вбирались. Наказывать надо. Но люди способны на большее, чем звери — в том числе на более жестокие преступления. Талисцы и легонийцы недавно убивали друг друга. Кого из выживших в войне за это казнили?

— Кому-то требуется взять на себя ответственность, — Луи отморгнулся от мошек. — Мой род всегда хотел большего и не стал бы отказываться от власти. Сейчас правят Ласферы, и не сказал бы, что этого им не хотелось.

— Что за правление, если столько ограничений?

— Каких именно? Требуется докладывать обо всем людям? Сложная задача, но выполнимая. Нельзя покидать материк? Этого никому и не хотелось. Вы, волки, и сами редко покидаете территорию стаи. Зато у тирнисков есть власть. Несколько ограниченная, чтобы не вовлечь зверей в хаос, но, тем не менее, настоящая.

— Люди все больше начнут нас ограничивать. Скоро им станет не хватать городов, оружия, электростанций. Они все превратят в города. Начнут уничтожать города друг друга. Один уже уничтожили мощным оружием и отравили землю вокруг.

— Они за это ответили и отказались от такого оружия.

— Сейчас они считают, что вправе не учитывать наши законы. Потом перестанут учитывать и свои. Опять начнут использовать ту опасную энергию. Аалсоты же возродили.

— Даже ядерная энергия может быть полезна.

Вот это он точно зря сказал — Хурул тут же зарычал, да и другие волки, и даже куница на дереве. Идея, конечно, так себе. Эрцог сел попрямее и распушил хвост.

— Прогресса всегда боялись, — добавил Луи. — Но он не приводит к разрушениям, если пользоваться им правильно. Вьортов вы не боитесь, хотя видели, какие разрушения они приносят. За всю историю силы природы, не только вьорты, уничтожили намного больше, чем люди и их изобретения.

Волки молчали, но уже многие разворачивали к Луи уши, вытягивали вибриссы.

— Вьорты раньше не уничтожали, — фыркнул Хурул. — Лаохорты их исказили.

— Это лишь твое мнение. Что же, разве ты все-таки за то, чтобы людей не было? За то, чтобы уничтожить целый замечательный вид, уничтожить чудо? К тому же вьортами вы не можете управлять, но люди способны управлять оружием.

— Откуда они вообще взялись, эти люди, — Хурул опять оскалился. — Они не такие, как мы. Не от природы. Чужие. Вроде и животные по природе, а что-то в них такое… ненормальное. Будто этот облик — оболочка. А на деле они другие. Страшно. Мы всегда жили без лишних заморочек, а потом они возникли точно из ниоткуда. Переделали все вокруг, и нас тоже. Но мы, измененные, можем и сами жить. Тебя вон и физически переделали. Унизили этим клеймом. Что-то я не слышал, чтобы люди клеймили своих правителей, как домашний скот.

На левой лапе, ниже локтя — жжение и холод. Точно опять дотронулись раскаленным железом. Это и правда напоминало унижение. Эрцог отвел уши в стороны.

— Метка тирниска вовсе не унизительна, — Луи немного удивленно поднял уши. — Просто интересная традиция.

Эрцог вскинул уши. Луи настолько странный?

— Как знаешь, — задумчиво ответил Хурул. — Убийства людей — это и вправду лишнее. Я против подстрекательств. Да, опасно. Еще поговорю со своими. Я против убийств, но против и казни.

— Рассчитываю на твой разум. Я дождусь прибытия людей и поступлю так, как считаю нужным, — Луи тряхнул гривой. — В любом случае, мне хочется, чтобы конфликт прекратился.

— Тогда прекрати смерти, — зарычал Эрцог. Негромко, без вызова, но уверенно. Настороженные взгляды волков на этот раз направились на Эрцога.

— Я уже предупреждаю смерти людей, — сказал Луи. — Они неприкасаемы. Если простить их гибель сейчас, в дальнейшем будет хуже.

Отчасти да. Но с этими волками сейчас все непросто.

— Нам их и правда не стоит убивать, — проговорил один из волков. — Хурул прав, Луи тоже.

— Но как же наши? — добавил другой. — Наших — убить? Это же хорошие волки.

— Но это по закону. Мы уже ранили своих.

— Ранили, не убивали. Не надо их трогать. Они наши.

Несколько волков отмалчивались и ворчали — похоже, те самые преступники.

— Я все-таки тоже бывший тирниск, и я против того, чтобы их казнили, — добавил Эрцог, показывая клыки. — Они боролись за соблюдение закона, и они защищались. Да ты почуй только, их же и так мало, а звери тут беспокойные. Ослабь их стаю, и преступников станет больше. Законы — это важно, но, в общем, мы же не можем заменить ими свой разум, когда принимаем решения, правда?

Луи глядел прямо в глаза — со спокойствием. И с вызовом.

— Люди сами знают об этом тяжелом преступлении, не забывай, — он медленно поднялся и шагнул вперед. — Они сразу разоблачат нас, если мы солжем. Волкам от этого придется еще хуже, люди могут наказать и невиновных, не зная о настоящих преступниках.

— Людей можно и переубедить.

Желтые львиные глаза смотрели так, точно вечернее солнце проникло под ветки ельника и сделалось по-дневному жгучим.

— Кранарцы могут прибыть со дня на день, остается все меньше времени. Следует определиться с решением, и у меня намного больше опыта, чем у тебя. Тем более разве не ослабится стая, если люди перебьют всех волков из мести?

— Никого они не перебьют, им самим нужны гвардейцы, иначе другие звери начнут нападать.

— Поэтому гвардейской стае мстить не будут, если она выдаст преступников. А стаю, что лжет и убивает людей, не сочтут гвардейской. Я принял решение, Эрцог. Если начнешь настаивать и сомневаться, ты еще больше встревожишь зверей.

Перед глазами — уже не желтизна, а темнота еловых веток. И когда только успел отвести взгляд? Эрцог выпустил когти.

Луи направился в лес. Он недалеко от окраины спрятал зубренка, ну конечно, себе самое вкусное. Сейчас он как раз идет на северо-восток, где и забросал листьями остатки добычи. А волки воют на северо-западе.

— Привет, — позвал Эрцог, заметив на ветке груши сыча. — Подлети. Громко говорить тяжело, — и чихнул. Горло, правда, уже не раздирало, зато нос дышал с трудом.

Сыч подлетел поближе и посмотрел недоверчиво: пестрый, с огромной головой, с мохнатыми лапами. Такие, мохноногие, водятся и в Кейноре, в хвойниках. Отлично, можно говорить потише, а то вдруг он согласится, а другие, менее согласные, подслушают.

— А проследи за трассой, ведущей в Ратхор. Она к западу отсюда. Мне просто трудно уже бегать, — да и голова, кажется, превратилась в раскаленный шар. — Увидишь машину, что поедет сюда — быстро сообщай волкам Хурула. Пускай они провоют сигнал охоты на изюбря — волк, затем волчица.

— Я в твои дела влезать не хочу, у меня свои есть.

— Твои детеныши еще летом выросли, гнездуешься ты весной. А если я с этими людьми не встречусь, они убьют волков. Звери отомстят, вьорты усилятся, больше деревьев погибнет, и где ты потом гнездо найдешь?

— Сообщу, хорошо.

— Вот и здорово.

— Там любопытная вещь, — пояснил Луи. — Я веду тебя туда, поскольку останусь там надолго, а ты за это время можешь без присмотра что-нибудь натворить.

Волки пока не воют. А от окраины ушел недалеко, на этом расстоянии можно услышать их клич.

Солнце еще утреннее, но такое яркое, что ничего не рассмотришь. И, главное, все равно ветер холодный, ну ничуть это солнце не справляется с обязанностями, надо его на испытательный срок. Эрцог потер морду лапой, а когда свернул в тень следом за Луи, стал отмаргиваться от красно-зеленых кругов перед глазами.

Луи остановился у деревянной двери под вывеской, на которой белел рисунок в виде ладоней с цветком на них. Эрцог различил только слово: «Каммия», имена на кранарском пишутся почти как на легонийском. Луи ударил передними лапами в дверь и придержал ее, когда она с треском распахнулась.

— Защищаешь людей, а сам к ним вламываешься, — весело сказал Эрцог.

Внутри сумрачно, так здорово. Пахнет пылью, мышами, но в общем-то неприятных запахов не так много. Эй, чего этот наглый лев загородил весь проход? Эрцог пихнул его лапой в бок, Луи огрызнулся и все-таки потом прошел.

Он все с любопытством оглядывал и принюхивался, но переступал лапами слишком медленно, точно ему не хотелось тревожить местную пыль. Эрцог фыркнул, чихнул — от пыли, а не от болезни — и пробежал мимо столов. Вокруг них собрались стулья, как оленихи вокруг оленя-победителя. От некоторых столов чуть пахло застарелой едой, но уже не разобрать, какой именно — запахи были сухими и непонятными, да и нос закладывало. Потом Эрцог исследовал видеомагнитофон и телевизор, стоявшие на тумбочке у прилавка, но учуял только пыль и пластмассу. Потрогал вещи вибриссами, коснулся их лапой, задел и журналы на прилавке, взял один в пасть и унес.

В журнале опять что-то писали про Каммию: такая кранарская женщина, точно. Из легенд. Она как будто обладала даром, точно у лаохорта, и умела лечить болезни. Дальше Эрцог нашел списки блюд, фотографии, и они даже интересно выглядели, особенно мясные.

— Мне тоже не нравится поведение кранарских людей, — произнес Луи, остановившись рядом. — Однако мы не должны нагнетать обстановку.

— Вот и не нагнетай, — Эрцог чихнул, уже от болезни, и потер морду лапой. — Не станут эти волки больше нападать. Хурул бы иначе не сказал при своих, что с тобой согласен. Не захотел бы проявить перед волками слабость. А если скажешь людям, что это были гвардейцы — продолжат ли люди доверять Гвардии? Да они даже не различают волков, если с ними толком не общаются.

— Ты вправду веришь, что волки перестанут нападать?

— Они же задумались над тем, что ты сказал про вьортов, — правда, не уверен.

— Я в этом не уверен, — Луи улегся и начал чистить лапы от пыли. Эрцог дернул ушами. Луи точно пробрался в мысли и их повторил. — Не позволь взять верх своей обиде на людей. Я понимаю, отчего усугубились твои проблемы с самоконтролем: в том числе из-за этого. Стресс из-за талисцев и несостоявшейся казни.

— А ты помнишь, о чем сказал Дайгел? Он говорил, что люди из-за преступников Харгалува могут оправдать охоту для меха и…

— Я не согласен с ним в этом: впрочем, я в кое в чем согласен с Хурулом. Несправедливо потомкам отвечать за действия предков. С келарсицей развлекался Алнир, а проблемы у меня.

Эрцог с усмешкой фыркнул. Луи подвинул к себе журнал и глянул на фотографии.

— Надо бы такое найти, — добавил он. — Выглядит вкусно.

— В этот ресторан тебя точно больше не пустят.

— Как будто меня это остановит, — Луи направился к видеомагнитофону. — Вот это мне особенно понравилось. Здесь еще и смотрели фильмы. Интересно.

Он открыл тумбочку, и, достав пастью одну из кассет, на полу стащил с нее картонную обложку. Эрцог подбежал и добыл еще две кассеты, правда, уронил одну — а Луи тут же подцепил ее лапой.

— Жаль, что ничего не сломалось, — сказал он, изучив кассету. — Я хотел рассмотреть, как она устроена, но нарочно ломать не стану, вдруг уникальная.

Ух ты, есть фильм о том, как Наренски пришел к власти.

— Этот исторический, — Эрцог по-быстрому накрыл кассету лапой. — Поставлю эту.

Луи шевельнул ухом.

— Надо же. Умеешь?

— Научусь.

— Тогда учись. Так. Из розетки телевизор выключили, но от телевизора видеомагнитофон не отсоединили. Отлично.

Странно, как он еще не сломал когтями все кнопки на телевизоре. Наверное, просто делал вид, что чего-то запомнил. Правда, экран все-таки засветился синим, и от этого сделалось радостно, а потом Луи что-то нажимал и на видеомагнитофоне, но уже не когтями, а носом. Эрцог внимательно присмотрелся, но ничего не запомнил.

— Георг показывал? — поинтересовался Эрцог. Луи в ответ прикрыл глаза и, осторожно взяв кассету в пасть, поднес ее к прибору.

— А двери где научился выламывать?

— Сам, когда гулял по Валлейне, — ответил Луи, когда кассета с шорохом исчезла. — Там много интересного.

— Это разбой, — усмехнулся Эрцог. — А здорово.

Фильм все-таки включился, но, правда, на экране появились точно не здания эпохи Наренски.

— Он не исторический.

— Исторический, эпоха ближе к современной. Если не нравится, сам вставь другую.

Эрцог наступил Луи на хвост.

Все оказалось на кранарском. Показали полицейских, мертвого человека в канаве, потом кто-то от полицейских убегал, а о чем он после этого говорил по телефону-автомату, ничуть не удалось понять.

— Мне полицейские сказали, там кто-то труп в канаву выбросил, — озвучил Эрцог. — Тебе не нужен?

Луи прикрыл глаза и потянулся.

— От трупов и вправду бывает польза помимо кормления падальщиков. Когда на пути в Моллитан увидишь, что у зверей еще какие-то проблемы, пожалуй, не стану тебе препятствовать.

Он точно это сказал? Эрцог навострил уши.

— Ты безмерно наглый, — добавил Луи. — Но отчасти соображаешь и все-таки занятен. Мне также будет выгодно, если начнешь показывать, что ты не просто обуза. До этого ты лишь плохо влиял на мою репутацию.

— Спасибо, что ли, — Эрцог усмехнулся. — Точно не помешаешь?

А лапы все еще мерзнут, да и голове уже холодно, тем более здесь не топится. Шерсть выпадает клочьями, хотя ей надо только отрасти. Погреться об эту заразу, что ли.

Сразу засаднило лапу — там уже давно следов никаких не видно, как и на лопатке, и на груди. Но отлично вспоминается, как львиные когти, измазанные жгучей огневикой, продирали шкуру. Его вытерпеть поблизости можно, особенно когда отвлекаешься, но совсем близко — уже нет.

— Точно. Обещаю, — как здорово. — В свою очередь, пообещай, что не вмешаешься в мою задумку насчет стаи Хурула.

— Обещаю, не волнуйся.

— Я знаю, что сейчас тебе важно сохранить рассудок, и что тебя не стоит слишком тревожить, иначе у меня не будет проводника в Моллитане. Однако и тебе не стоит слишком наглеть. Я больше не буду с тобой мягок, если ты начнешь мне мешать.

Эй, он же просто хитрит.

Ничего он не даст самостоятельно сделать, придумает что-нибудь еще, он это умеет. Как с огневикой.

Эрцог отошел на пару шагов и свернулся клубком, спрятав морду под кончиком хвоста, а потом краем глаза посматривал на слепящий экран. Ничего не понятно, и еще телевизор не передает никакие запахи, а это же самое главное. Но все-таки забавно следить.

Волчий вой. Охота на оленя.

Или они и правда загнали изюбря? Эрцог навострил уши. Луи дремал, лежа поодаль, а экран уже не светился.

Матерый волк прекратил выть, а затем подала голос волчица — звонко, со взлаиванием. А если подвох? Хотя зачем им, в общем-то. Но, если на дороге не окажется машины, тут же надо будет удрать. Или если выяснится, что они и правда охотятся.

Луи поднял голову. Эрцог, направившись к выходу, шевельнул ухом в сторону Луи, а тот моргнул. Ничего особенного, просто проверить, вдруг на окраину опять забрались хищники.

Обещал же ему.

Да он просто хитрый. И все равно он не станет другом. Нельзя дать ему себя обхитрить. Эрцог, толкнув лапой сломаную дверь, выскочил наружу.

Люди направляли оружие в сторону — это все равно что оскал у волков. На машинах талисского гуманитарного конвоя — с сине-зелеными флаговыми полосами по бокам — привезли, насколько понял, продукты и лекарства. Правда, не от новой чумы. А еще привезли полицейских-кранарцев из Ратхора.

— Я не видел, чтобы они убивали людей, — повторил Эрцог, подняв голову. — Люди что-то такое говорили, но они здесь просто перепуганы, в общем. Я же не могу им верить на слово, тем более вы нам на слово часто не верите.

Хурул насторожил уши, а волки-гвардейцы сгрудились позади него и тоже слушали. Хотя они и не понимали речь, подделанную под легонийский язык. А местные деревья или доски от забора подойдут талисцам для промысла, интересно?

— С этой стаей ясно, а с негвардейскими? — спросил полицейский.

На его спецзащиту ветер бросил желтый листок.

Лучше бы пришла Талис — поговорил бы с ней, она даже забавная, когда с ней не случается чего-то тревожного.

— Только ловили коз, но я им мешал, — честно ответил Эрцог. Во всем оправдывать волков тоже не надо, а то подозрительно. — Может, это еще могли посчитать нападением на людей. Но я не видел, чтобы людей убивали. Честно.

Огромный пес, сидевший у ног другого полицейского, оскалился. Похоже, он должен слушать кранарских зверей на случай, если они скажут что-нибудь подозрительное.

Хурул написал на листке нечто совершенно непонятное — кранарские волки все-таки учат кранарский человеческий язык, хорошо, что их настоящая речь близка к речи кейнорских сородичей. Потом он перевел Эрцогу, что не всегда гвардейцы успевают останавливать тех, кто покушается на домашнюю живность. Отметил в записи и помощь Эрцога. А кранарец-полицейский перевел ему слова Эрцога на кранарский.

— Че тут написано? — спросил один из талисцев.

— Мне дай, я как-то почерк Мьенеля разобрал.

— Уважаю. С меня три литра.

Потом люди долго совещались, и, наконец, один из них сказал:

— Мы здесь останемся еще на пару часов, а сейчас объедем город.

На других окраинах тоже есть проблемы, но здесь людей больше, и волков тоже. Здесь — самое важное.

— А почему прислали людей из Талис? — поинтересовался Эрцог.

— А что, мешаем?

Эрцог качнул головой и насмешливо фыркнул.

— Спасибо, инрикт, — Хурул подошел сзади. — Обещаю, не подведем и никого не тронем.

В это время Луи вышел из-за огромной ели, и лапа Эрцога, скользнув по мху, ударилась о камень. В горле собрался комок, как будто наглотался оленьей шкуры, а она застряла.

Калитка заскулила, точно вообразив себя собакой, которую на этом участке давно уже съели. Эрцог, глядя в щели забора, наблюдал за людьми, стоящими на крыльце. Люди из конвоя говорили с двумя местными, потом взяли у них корзинку. Нос дышал более-менее свободно, сильно пахло хвоей елок, и кругом трещали сойки, передавая, что человек заболел, что это ужасно, и все подобное. Они-то понимают кранарскую речь.

— Отвезут в больницу. Больница где-то в этом округе.

— А молодые люди — они из соседнего дома. Еду принесли для больного.

С участка послышалось что-то непонятное — правда, было ясно, что это ругань.

— Они его бывшие детеныши. Их просят уйти.

Скоро молодых убедили убраться, а затем вывели пожилого человека, который с трудом держался на ногах. Язв Эрцог не заметил, но днем все трудно рассмотреть.

— Если бы ты выдал волков талисцам, они бы со стаей разобрались похуже, чем в тот раз с тобой, — сказал Эрцог, подойдя к Луи. — Еще и пару деревьев срубили бы на сувениры, кровь бы легко нашлась. А так никого не убили, волки спокойны. Они обещали, что…

— Не слишком я верю обещаниям.

Эрцог пригнулся. Хвост заметался по палым листьям.

— Но ты и не вмешался. А значит, согласился.

— Волков уже обнадежили. Из-за разочарования они бы обозлились куда сильнее, чем если бы я сразу объявил о казни.

Он дернул лапой, точно отряхиваясь от грязи, хотя в общем-то стоял на чистом камне. В груди тоже будто камень какой-то, холодный и тяжелый. Грустно, что ли? Было бы из-за кого.

Талисцы и столичные кранарцы скоро уедут, они все-таки боятся эпидемии. А Луи просто хотел подчинить, но не вышло.

Целый день проспал этот Луи, и ночью спит. В самом деле, что ли, заразился простудой, и его мощь ему не помогла? Теперь еще несколько суток терять? А гуманитарный конвой с полицией уехал еще прошлой ночью.

Неудивительно, что Луи такой холеный, если всегда много ест, даже когда у него заложен нос. Еще и отсыпается, едва ощутив болезнь.

Скорей бы уже отсюда уйти. Запах падали впитается в шкуру, если еще задержаться. Луи стал заболевать, как только Эрцог перешел с ним через мертвый лес — а укрытия удалось найти лишь на самой границе этого самого леса.

— Проваливай в свою пещеру, — сказал Луи, немного в нос. — Я тебя не терплю.

— А долго ты тут собираешься валяться?

Нос опять еле дышит, вот же зараза. У Луи все-таки не заметил особого насморка, и даже запах у него пока еще не изменился от болезни. Но в первые дни он и не меняется. У Луи разве что лапы подкашивались, и дышит он тяжело.

Эрцог выглянул наружу, посмотрел на переломанный лес прямо под скалой, на отраженную в мертвом озере луну. Впереди раздавался волчий вой. И не в мертвом лесу — этой местности сейчас избегают и гвардейцы.

Наверное, они думают, что бывшие тирниски уже ушли.

Волк опять завыл — переярок, грустно и тоскливо, в общем-то ни о чем. А потом повторил такой же вой, но оборвал на середине. Луи вскочил и огрызнулся, затем рванулся наружу.

Воздуха не хватало, лапы отяжеляла налипшая земля. Эрцог остановился у забора, отдышался и снова кинулся вперед. Впереди рычали и огрызались волки, их голоса смешивались, звери спорили.

Из людей — никого. А на земле? Кого окружили?

— Мы удержали, — одна из стаи кинулась к Луи. — Они укусили, но не слишком сильно, а мы отгоняли, уговаривали…

Ребра точно отделились от скелета, сбились в колющий комок. Луи зарычал тихо, но этого хватило, чтобы волки отпрянули. Затем он метнулся, прижал одну из них к земле, раздался хруст и визг, потом — короткий вой. Другой волк подскочил к волчице, звавшей на помощь. Эрцог молча оскалил в его сторону клыки.

Снова захрустели кости. Потом все стало непонятной мутью — и негромкий голос Луи, и скулеж раненых волков, и разговоры. Хурула, вроде бы, не было. Собралась лишь часть стаи, но большая — сама стая ведь огромная, состоит из двух.

На земле лежал один из тех людей, чьего больного родственника увезли талисцы. Он дрожал, сжимался, но все-таки достал листок и ручку из куртки, а один из раненых волков тихо проскулил, что человек заражен, раз носил больному еду. А значит, он и так умрет, к тому же до смерти успеет заразить своих сородичей.

Это уже точно бесчестно и жестоко со стороны волков. Эрцог зарычал, отгибая уши.

Луи молча глянул в сторону волка, а тот прижал уши и лизнул искалеченную лапу.

Эрцог стоял поодаль от Луи, но все равно удавалось различить, что он записывал. Интересно, человек как раз взял лист и ручку на случай встречи с бывшими тирнисками? Хотел пообщаться?

«Они преступники. Однако они уже наказаны. Я приму и иные меры. Верно ли, что из-за волков погибли браконьеры? Склоняюсь к тому, что это ложь».

— Я же говорю… звери и раньше убивали. А вы… вместо послушать… какие браконьеры, да Каммия с вами, какие браконьеры...

Скоро Луи отвел человека к дому и проследил, чтобы тот вошел. Потом забрался в заросли на участке, зажал в пасти знакомую траву с рассеченными листьями и, возвратясь, глянул на Эрцога. Затем повел головой вперед. Лапы свело, и когти захотелось втиснуть Луи под шкуру.

— Вылечился, значит, — заметил Эрцог, когда Луи, зайдя подальше в город, остановился в подворотне и бросил тредону на асфальт. Эрцог выпустил когти. — Помогли растения?

Он был прав.

А если нет? Если по-другому вышло бы хуже?

Луи просто спокойно смотрел прямо в глаза — до того спокойно, что уже хотелось самому начать драку и убедиться, что напротив стоит настоящий зверь, а не скульптура из Ущелья лиц.

— Волки могли бы умереть быстро, — промурлыкал Луи. — Теперь либо медленно умрут, либо останутся калеками. Ведь ты же сказал, что они никого не убивали: а за покушение всего лишь ранят. Доверие людей подорвано. Сведения далеко разойдутся через тех, кто развозит продукты, например. Ты не видел, чтобы убивали людей. Конечно. Не видел, — он говорил издевательски спокойно и расслабленно. — Тот человек в лесу — ну да, ты же не видел, как его убили. Каким ты хорошим стал политиком. Прямо по-человечески. Это им нравится делать вид, что, раз сам не видел, значит, этого не было.

— Тебе я тоже не могу доверять, — хоть он и оказался прав, но слишком он снисходительно себя ведет. Согласиться — значит, проиграть. Колючий холод под шкурой, в лапах. — Ты меня используешь, а я должен тебе верить?

— Я понимаю твой поступок. Дело не в том, что ты со мной не согласился, и не только в том, что ты ошибся. Дело в том, что ты начал изворачиваться и врать.

Луи рванулся вперед. Эрцог отступил — слишком медленно. Тяжелая лапа ударила в морду — точно совсем рядом что-то взорвалось, опалило, разнесло в клочья. Еще два удара сшибли на асфальт, на горле Эрцога сжались клыки. Эрцог пихнул передней лапой, подогнул задние. Враг. Воздуха мало. Уже так было. Лапы вместо удара просто задергались. Отпусти. Потом — порвать.

Не ударять. Станет хуже. Уже вышло хуже.

Ворвался воздух. И стало легко. Теперь — надо кинуться. Схватить.

Мертвые рыбы, звери, птицы. Так нельзя. Вдруг умрет. Нельзя убивать. Не вьорт же, чтобы убивать.

Снова удар по морде.

Когда открыл глаз — второй болел и веко не поднималось — рядом лежали смятые листья тредоны. Эрцог провел по саднящей морде лапой, и мех на ней потемнел от крови. Удары разбили губу и нос, подбили глаз, расцарапали щеку, но все-таки ничего не сломали.

— Хоть что-то зверям посоветуешь, влезешь в хоть один мой разговор с подданными — растерзаю, ничтожество. Приложи тредону.

Эрцог зашипел в ответ.

Как будто он бы поступил иначе, если бы его слушался, как мелочь. Как, действительно, ничтожество. У него уже есть те, кто его слушают. Эрцог прижал листья к асфальту, растер их и отошел, отряхивая лапу. Кровь и сама остановится.

12 сеоны, Луи

— Это должен был сделать ты, но все-таки ты не слишком хорошо выполняешь обязанности, — добавил Луи, обходя Хурула сбоку. Волк нервно скалился и поджимал хвост. — Если подобное продолжится, я, возвратясь, добьюсь твоей казни. Если же усмиришь зверей поблизости от других городов округа Талкета, сможешь стать главой гвардейцев южного Кранара.

Хурул отошел, опустив хвост.

Эрцог спрятался с подветренной стороны. Не захотел показывать Хурулу, что может быть наказан, как глупая мелочь, какой, впрочем, и является. Правда, лучше бы он не был болен, но силы и без того почти равны. Недомерок мог бы и сопротивляться, если бы захотел. Значит, беспокоится насчет самоконтроля.

От резко возникшего страха кости, казалось, истончились и растаяли, как лед, а кровь высохла. Луи развернулся. Интересно.

Орлиные крылья, чьи перья были словно высечены из гранита, заслонили луну, однако ее свет все равно бил в глаза. Противоестественно: и любопытно. Глаза лаохорта горели, как две красные луны. Он ранен, но все равно силен.

Хурул приник к земле, прижимая уши.

— Ты собирался со мной поговорить, — низкий, гулкий, как обвал в горах: вот каков его настоящий голос, и стоило ли принимать образ Эрцога, чтобы пообщаться впервые?

Лапы подгибаются и колотится сердце, в горле пульсирует тяжесть. Всего лишь реакция тела. В лаохортах действительно жестокость тысяч людей: однако звери и вьорты также жестоки. При этом вьорты не пугают. Странно.

— Ты верно отметил, что мы стремимся к порядку, — мощный, но неожиданно спокойный голос заполнял голову, уничтожая все прочие звуки. — Привносим порядок в природный хаос. Впервые вижу, чтобы зверь это ценил. Ты тоже умеешь упорядочивать. Ценно, что тебе удается успокоить животных.

То, о чем с ним нужно поговорить, лишь встревожит зверей. Не стоит знать и полосато-пятнистой нелепости.

— Наедине, — произнес Луи. — Ты ведь понимаешь, о чем именно я буду с тобой говорить.

Красные глаза теперь напоминали перевернутые полумесяцы, а не луны. Крючковатые когти направились вперед, словно орел-лаохорт мог в самом деле схватить и растерзать. Жаль только, что он не в полной силе: было бы любопытно еще раз испытать иллюзию. Впрочем, и сейчас есть такое ощущение, что трава под лапами вот-вот превратится в огонь, а камни — в шипы.

— Уходите.

Наверное, тех зверей и птиц, что лишь отчасти его, он ощущает, лишь находясь поблизости. Или же вовсе не ощущает? Как он нашел в Берроуте?

Когда убежал Хурул и когда с той стороны, где оставался Эрцог, послышался тихий удаляющийся шорох, взгляд Кранара сделался пристальнее, и от него сдавило в животе. И напряженно, азартно — в горле.

— Что происходит с моим родом? — от красного света не получалось отвести глаз. Луи говорил приглушенно: впрочем, страх, идущий от Кранара, похоже, отпугнул подальше и неразумных птиц. — Денгар принял человека за оленя. Кто-то из Фернейлов падал со скалы или тонул. Некоторых львов находили мертвыми, без повреждений. Такое бывает, когда не выдерживает сердце: сильной боли и страха, к примеру. Это испытание вроде метки тирниска? Тот, кто боится, когда его потрошат заживо, недостоин быть правителем, так?

Полумесяцы превратились в луны.

— Именно Фернейлы, будучи самыми разумными из древних зверей, поднялись против людей Империи. Именно Фернейлы первыми научились письму и чтению. Тебя беспокоит усиление нашего разума?

— Уважаю твое решение не беспокоить зверей. Но твои слова странные, хотя об отдельных вещах ты догадался верно, — на клюве Кранара появилась кровь, трава под его крыльями начала завядать. — Вы вправду умираете из-за роста разумности, но лишь потому что разум продлил вашу жизнь и детство, а детеныши гибнут чаще.

— Денгар не был детенышем, как и его наследники.

— Если бы мой дар касался несчастных случаев, я бы мог тебе помочь.

— Твой разговор со мной в Берроуте также был несчастным случаем? Что ты собирался до меня донести, понимая, что никто не поверит? Что именно «свое» ты заберешь? Моллитан, Кейнор, Талис, или все сразу? Для чего было нужно покушение, в конце концов? Ты ведь понимал, что меня свергнут, что я могу и не пройти испытательный срок. Я чуял и видел мертвый лес в Талогохе: раны вьортов нанесли тебе меньший ущерб. Что же, извиняюсь за неудобства, мой лаохорт, высшее существо. Я это говорю совершенно искренне, — и, несмотря на страх, идущий извне, разум спокоен. — Иллюзии у тебя весьма качественные. Но, если ты их повторишь, особенно с моим котенком, я, пожалуй, озвучу все это при зверях. Если и не поверят, то задумаются. Мне будет жаль, ты в самом деле уникален.

Крылья Кранара медленно взмахнули. Выражение его глаз нельзя было точно определить без зрачков, но, пожалуй, оно скорее было недоумевающим. Словно лаохорт не понимал, о чем ему говорят. Неужели думал, что зверь сочтет все сном.

— Твое и людское влияние подарило нам разум. Без разума я бы жить не хотел. Но мне важно знать: мы важны для тебя?

— Вы тоже мои существа, — голос Кранара звучал со спокойствием камня, падающего высоко с горы и давящего человека или зверя. Полоса мертвой травы продлилась к лапам Луи.

Луи двинулся к Кранару, невольно пригибая уши. Оказывается, за время разговора выпустил когти. Когда поднимал лапы, они будто весили как деревья, но, когда опускал, они казались легче песчинки, и мерещилось, что сейчас их унесет ветром. Подойдя, Луи протянул к лаохорту лапу, и она прошла сквозь перья, а к локтю рванулся жгучий холод. Звери не так уж сильно связаны с лаохортами, насчет этого хотя бы люди не врали. Иначе видел бы и инарис. Но что, если бы коснулся Легонии, интересно.

— Твои, разумеется, — Луи отступил. — Даже те, что погибают, когда тебя ранят вьорты. Раз ты таков же, как твой народ, стало быть, также считаешь, что соблюдать наши законы не обязательно?

Кранар молча смотрел на Луи.

— Что-то ты поскучнел. Хотя в прошлый раз меня тоже не все устроило, от древнего лаохорта иллюзий я ожидал большего. Я могу подойти к недомерку, когда он ест, и получить все то же самое. Что же, не отвечай, а то убьешь каких-нибудь редких насекомых.

— Ты умный зверь. Думаю, ничего опрометчивого не совершишь.

Действительно делает вид, что все лишь почудилось. Так по-человечески. Лаохорт взмыл к луне, и Луи проводил взглядом красные огни орлиных глаз. Недомерка нашел уже выше по склону.

— Ты решил назначить кранарских вожаков так же, как и люди? По большим округам? — речь Эрцога сперва была по-келарсьему звонкой, затем перешла в львиный. От этого сдавило в голове.

— За быструю смену языков тоже стоит встряхнуть тебе голову.

— Тирания. Знаешь, люди даже готовы воевать, когда им запрещают говорить на их языках.

— Воюй, что же, — под лапами стали все чаще попадаться камни, склон сделался круче. — Но можешь просто забраться на вершину и с нее сброситься. Если подерусь с тобой в полную силу, будешь выглядеть так же.

Движения противника стали плавными, размеренными, словно он шел через воду. На шее двигались шерстинки, сходясь и расходясь в такт дыханию. Луи отслеживал чужие шаги, так же медленно переступая и поворачивая морду. Тени кустарников на полу пещеры шевелились от ветра, и казалось, будто они — сородичи Тени.

Желтый лист, накрыв один из камней на полу, погасил его блики. Здешние камни — камни Ювирских гор, отделяющих Долину от остальной Ориенты. Гор, что отмечали собой горизонт, когда Луи был котенком.

Луи медленно упал на бок, вытянув лапы, и Эрцог отстранился. Затем Луи, посмотрев на него с недоумением, принялся умываться. Эрцог хмуро взъерошился.

Пока Луи приводил мех в порядок, Эрцог сидел в другом конце пещеры, внимательно наблюдая и постукивая хвостом. Как только Луи поднялся, соперник приблизился и принялся обходить сбоку.

Скалясь, Луи шагнул к нему, успокаивающе прикрыл глаза и потерся лбом о лопатку недомерка. От неожиданности лапа Эрцога застыла, едва поднявшись; тогда Луи обхватил соперника и вцепился ему в горло. Падая на спину, притянул вниз, разжал челюсти и ударил задними лапами в живот.

Эрцог шипел, выворачивался из хватки, царапался, укусил за морду. Пока что слегка. Его когти, впрочем, стали впиваться острее, а скоро он прижал лапами и вгрызся в шею, слишком сильно для несерьезной драки.

Он быстрый, набрался сил, болезнь почти прошла. Хорошо. Надоели схватки в неравных условиях. С неразумным, впрочем, условия также неравны: а Эрцог может вот-вот утратить разум. Без всякой крови.

Слишком проблемный у него самоконтроль. Голову будто бы свело холодом.

Воздух с трудом пробивался в горло. Луи рванул задними лапами бока Эрцога, задел его по морде передней лапой — слишком слабо, наискось. Воздуха почти не осталось, и, если бы не грива, Эрцог уже перегрыз бы горло. Он, разумеется, уже вообразил себя победителем. От этого становилось азартнее: но и странный холод никуда не уходил.

Луи пихнул его в морду, наконец-то ее оттолкнул и сумел вдохнуть. До того, как успел рвануться, чтобы сбросить когтистую жаркую тяжесть, Эрцог зашипел и сам отпустил, после чего отшатнулся.

— Вьорты. Звери умерли. Все звери. Из-за них, — невнятное львиное ворчание перешло в шипение келарса, и Эрцог потер морду лапой, затем негромко забормотал: — Как их Кранар не ранил? Он тоже ведь. Тоже хотел напасть. Не проиграл. Я не проиграл. Я сейчас. Подожди.

Ветер, проникший в пещеру, взъерошил мех на морде. Луи поднялся.

Так. Это уже лучше. Стоило бы закрепить.

— Не хочу как вьорты, — теперь голос Эрцога звучал отчетливее. Недомерок тряхнул головой и с силой потер морду лапой. — Не хочу так. Так разрушать. Даже если ты враг.

— Даже если так?

Луи метнулся и сшиб его с лап. Сжал клыками горло Эрцога, наступил ему на живот.

Даже если задушить, либо прежде разорвать ему сонную артерию, это почти не преступление. Нет, хотелось бы не убить, разумеется, но, в любом случае, сильно ударить. Стереть с этой морды черты Алнира, оставить лишь келарсьи. Искалечить.

Луи поморщился. Разумом этого вовсе не хочется, лишь победить, показать место.

Мелочь.

Когда Луи отступил, заломило в лапах: если соперник напал бы сейчас, он смог бы и победить, он более вынослив. Эрцог, поднявшись, замахнулся — взгляд у него вновь стал безумен, вибриссы прижались.

Сразу же он отвернулся и фыркнул. Долго стоял, ударяя хвостом, потом, огрызаясь, лег в углу и принялся вылизывать встопорщенный мех. Хвост Эрцога дрался с камнями, клочья меха смешались на полу с сухой листвой.

Не отказался бы продолжить драку: но в таком случае Эрцог бы уже вряд ли сдержался. Луи направился в другой угол.

Выходит, он настолько сочувствует зверям. Он не мог ведь врать, будучи в таком состоянии. Любопытно, каким образом у недомерка получается так сопереживать незнакомцам.

— Моллитан уже рядом, значит, — говорил Эрцог, глядя в стену. — К варуге не подходить в жаркую погоду, она такую ерунду выделяет, от которой потом будут ожоги. Ладелия растет около юнгалы. Юнгала опасна, но для меня — ничуть, я ее листья не трону. Ага. Все помню. Но в первую очередь это не для тебя.

Луи опустил голову на лапы.

От домов пахло сухим деревом, грибами, пылью. Пыль цеплялась и к лапам, и никак не удавалось ее смыть.

В сарае, чья дверь легко сломалась под ударом, белели птичьи кости в обрывках перьев. Свежие запахи давно исчезли. В самом доме не нашлось никого живее.

Харгалув, похоже, был последним обитаемым поселением на пути в Моллитан.

Черные ветки в обрамлении желтых листьев замерли наравне со скальным выступом, на котором стоял Луи. Впереди просматривалась желтизна крон деревьев, обитающих у подножия следующей горы; что до их стволов, они будто бы росли прямо из блеклой гущи тумана. Дальше лес взбирался по склону и вместе с горой казался сплошной светлой серостью, чью границу с небом точно вырезали из бумаги, придав ей взлохмаченную форму древесных вершин.

Солнце силилось прожечь туман, однако он смягчал сияние. Запахи ощущались чисто и остро: оленьи, кабаньи, волчьи, росомашьи. Лосиных Луи не ощущал уже пару дней, однако в этих краях появились новые: горных козлов, южных видов филинов и неясытей. И, как сейчас — запах долинного хищника холтонга. Далекий, почти неясный, но слишком иной и потому тревожащий.

Эрцог тоже принюхивался: направлял при этом уши в стороны, вытягивал вибриссы.

Пограничников Луи чуял и видел еще вечером. Так давно не был на земле Легонии, и вот снова оказался здесь.

У подножия запахи сгустились, вокруг зачастили березы вперемешку с осинами. Лес наполнялся шорохами, сойки и вороны разносили вести о крупных кошках.

По ребрам и позвоночнику словно скользнула льдина, и лапы замерли.

Опасность. В то же время ощущается нечто знакомое, даже теплое. Хочется пройти к нему, обнаружить, потрогать лапой. Странно.

Замерев, Эрцог медленно поднял лапу. В зарослях крушины позади него мелькнуло темное, но не удалось поймать ни запаха, ни шороха. Белка-летяга бросилась вверх по березовому стволу: подальше от крушины. От этого же куста разбежались ящерицы и мыши.

Тень? Она не могла отправиться в Кейнор, почему же она в Моллитане, любопытно. В Хинсене ведь ее не встречал, когда посетил его спустя много времени.

Снова лишь легкая прохлада утреннего ветра, ничего более. Эрцог вскинул уши и, оглядевшись, прокрался к крушине.

Кости будто растаяли и стекли в кисти лап. Укрыться. Убежать. Знакомые скучные малоосознанные порывы: и никакого тепла, один только страх.

Лаохорт Легонии пробрался через заросли жимолости. От шерстяных перепонок его крыльев остались клочья, они жались к бокам и не могли закрыть всех выпирающих ребер, прорвавших шкуру. Лапы исхудали, сочились кровью и гноем из ран.

Из ближайших к лаохорту кустарников с криком разлетелись птицы.

Когда пришел вместе с Эрцогом на землю Легонии, лаохорт ощутил своих зверей. Любой лаохорт способен найти на своей земле любого своего человека или зверя, с которым знаком. Незнакомого, разумеется, тоже сможет отыскать по ощущению, если захочет, но тогда не будет знать, кто это.

Если Эрцог кейнорский, Легонии точно известно, что он не ходит один. Эрцог пропустил испытательный срок, стало быть, в таком исключительном случае лаохорт захотел вмешаться. Что же, все равно нельзя было не зайти на землю Легонии. Выход найти удастся. Эрцог ведь может оказаться полезен тирниску как проводник в Моллитане, и Легония наверняка сочтет это важным. Он всегда с пониманием относился к зверям.

— Луи, Эрцог, — при этом трава под лапами Легонии осталась нетронутой. Все же он давно получил эти раны, а не только что ослаб, как Кранар. — Пойдете со мной к людям.

Голос Легонии звучал намного тише, чем в день, когда Луи впервые его встретил. Разбитое, полумертвое существо: но его покоряющая сила не исчезла, в глазах остался все тот же синий свет.

— Ты как Талис, — произнес Эрцог, шагнув вперед. Его уши поджимались. — Ты был такой здоровский. Я даже не думал…

— Ты в принципе редко думаешь, — заметил Луи.

— Я твоим зверям правда помогу, и людям тоже, — Эрцог старался смотреть на Легонию как можно прямее, правда, его уши почти слились с мехом на затылке.

Легония с самого зарождения ценил животных. Теперь он искалечен, как обычный зверь. К страху прибавилась пустота в груди: впрочем, не навязанная извне, в отличие от ужаса перед лаохортом.

— Да, я поддержал идею Раммела, — продолжал Эрцог. — Но это не значит, что я тебя не уважаю. Ты мне очень нравишься, и спасибо, что ты помог нам стать разумней, но у всех же свой путь. Может, если ты Кейнор совсем отпустишь, ты и сам восстановишься быстрей.

Замечательная идея, что же. Он не мог сказать ничего поумнее.

— Просто иди, — спокойно произнес Легония.

— Здесь не бродят вьорты? — поинтересовался Луи. Любопытно, что такое Тень на самом деле. Она до сих пор существует. Вот как.

Легония направился вглубь зарослей, Луи же, с трудом переступая лапами, догнал его и прикоснулся. Лапа прошла насквозь, при этом обдало чуждым холодом. Да, до лаохорта действительно нельзя дотронуться зверю.

До Тени тоже не мог дотронуться, если не подводит память.

Внизу, как спящее чудовище, лежала Долина, и ветер доносил шорох ее листьев, напоминающий мерное дыхание. Что-то скрипело, дышало, скулило в глубине, и мерещилось, что, если спрыгнешь, будешь долго спускаться, но так и не достигнешь почвы, ведь там, в лесу, лишь ветки и стволы. Возможно, если упасть, эти ветки скорее вонзятся в тело и прорастут сквозь него, чем позволят на себя наступить.

Долина. Убийца Алнира.

На этом скалистом плато, в последнем безопасном актарии перед Долиной, Луи ходил лишь по камням, и Эрцог тоже. Ведь и здесь могли прорасти опасные травы.

— Они идут, — раздался голос Эрцога, весело-встревоженный. — Эй, нюх отбило?

Луи развернулся к актарию. Лет-тенна Моллитана, Алия Соноти, напоминающая кранарскую сосну — такая же тонкая, высокая, с руками наподобие веток — держалась рядом с низким круглолицым Алодисом Гремиором, лет-танером Ламейны. Их сопровождала охрана. Удалось учуять также главу гвардейцев-грифонов Хинсена и вожака Гвардии иллатов Моллитана. У куньих горький своеобразный запах, но у иллатов он более терпим, чем у их меньших сородичей.

Местные люди остались у домов: у них нет талисской бестактности, суд над тирниском — дело зверей.

И людских правителей. Разумеется.

Легония не вернулся с тех пор, как вчера удалился в Асуру, чтобы рассказать главе Моллитана о прибытии бывших тирнисков.

После приветствий Эрцог первым поставил лапу на лапу и склонил голову в знаке инариса.

— Я не убегу, — сразу сказал Эрцог, приподнимая мех на загривке. Впрочем, он еще и улыбнулся.

Алодис Гремиор приказал охране уйти к домам. В своей легкой одежде он скорее напоминал актарийского работника, в то время как Алия носила узорчатое светлое пальто и часто проверяла, нет ли на нем пятен грязи. На Эрцога Алодис посмотрел, казалось бы, успокаивающе, но в это не особенно верилось.

— А мы не только о тебе поговорим, — Алодис протянул руку к Эрцогу и потрепал его по голове. Эрцог прикрыл глаза, но быстро отстранился и с недоумением повел ушами.

Затем Алодис почесал за ухом подошедшего Ар-Начтала. Любопытно, как Алодис решает проблемы с иллатами в льетах Долины: но все-таки сейчас не до этого.

Глава льеты Ламейны сел на траву и камни, после чего добавил:

— Луи, что это за дела с Кайрис, ты нам собираешься объяснять?

В голову будто метко ударили тяжелой лапой.

— В последнее время я не слышал ничего о Кайрис, — невозмутимо и правдиво ответил Луи.

— Не расскажешь, в Кайрис-то ты о чем слышал?

— Эй, Луи вас от меня отвлекает, — вмешался Эрцог.

Алодис выставил руку ладонью вперед, призывая его замолчать. Эрцог отогнул уши и тихо зарычал, но ничего не произнес.

— Понимаю, что летом обо мне долго не было вестей, однако я все это время находился в Талис, — сказал Луи. — Был ранен и не мог что-либо предпринимать.

— Отсутствие — полдела. Про тебя на днях кайрисский рыбак рассказал.

Не следует даже позволить ушам насторожиться. Возможно, Алодис лжет, пытаясь увидеть реакцию.

— Слухи-то по Кайрис разошлись. Про крупную кошку вот такую, львиного прямо-таки образца. Собаки что-то подозрительное чуяли, да и люди мельком замечали. Люди все больше шептались да тревожились, ну и кто-то в этом месяце возьми да дай объявление, что если кто знает правду, то пускай расскажет за вознаграждение, чтобы никто не тревожился попусту. Откликнулся один кайрисский рыбак. Сказал, что ты ему аршхуна убил для оплаты переброски к Талис. А потом кинулся в воду, как подошли к берегу, и сам уже добрался. Талисцы-то, которые живут аккурат напротив, подтвердили, что мясо аршхуна он им продал.

В горле ощущается биение сердца, слишком быстрое, гулкое.

— Я там плавал, мне понравилось, — почти мурлычаще сказал Луи.

— Далеко-то уплыл, котяра. Ты так уж больше не плавай. Тебя тот рыбак больно уж подробно описал.

— Если бы он подробно описал вот этот камень, я бы тогда удивился.

— Я тоже, признаться, удивился прямо-таки. Ты — да столько проплыть, а потом пройти? С твоей-то любовью к спорту, которая по тебе прямо-таки заметна? Слухи о крупной кошке имелись и довольно-таки далеко от побережья. Появились, ясное дело, тогда, когда в Талис тебя никто не видел.

— Смутные слухи никогда не были доказательствами. Что до рыбака, он просто наверняка хотел денег.

— Видишь, какое дело: с той зверюгой десяток рыбаков не мог справиться. Отчего же тот рыбак сразу не похвастался, если сумел аршхуна убить? Наверное, перед тобой совестно было, а скорее боялся, что его припекут за сокрытие преступлений тирниска. Но преступники скорее те, кто помогли тебе добраться. А он-то, напротив, перебросил обратно.

В голове — словно сплошные сухие листья.

Так. О том, что все это устроили талисцы, говорить не стоит, не слишком хорошо это повлияет на политику. Мыслить сейчас так же тяжело, как и сдвигать комод с люка, ведущего в подпол алдасарского ученого. Тем более в плане талисцев была задействована еще и Дея, правительница Кайрис. Никто не поверит, что она пригласила к себе, и не стоит ее подставлять, чтобы не навредить отношениям с Кайрис.

Алия Соноти молча стояла, наклонив голову.

— Это были талисские работники, — произнес Луи. — Имен не знаю, но я хорошо заплатил им. Мне хотелось проследить за алдасарами, чтобы понять, чего ждать от этого народа и как они относятся к животным. Посмотреть, каковы малоразумные звери и как с ними общаться. Отчасти помог им стать разумнее, обучив саргов письму и чтению.

Брови Алодиса приподнялись. Соноти, будто заметившая хищника лань, вскинула голову.

— Как это? — удивленно, с возмущением воскликнула она. — На звериный разум влияют лаохорты и общение с людьми. Чтобы зверь учил зверей письму и чтению? Это невозможно.

Темноволосая, как многие моллитанцы, она обладала светлыми глазами, почти бесцветными, будто капли росы. Сейчас они широко распахнулись.

Никогда не думал, что обучение письму и чтению других животных — что-то невозможное для зверя. Просто никто о такой возможности никогда не говорил: и, оказывается, никто даже не думал, что так бывает. Странно. Этлин, помнится, удивилась такому, но она ведь — жительница Кайрис. Думал, что жители Ориенты воспримут как должное.

— Луи, — сказал Алодис. — Говори-ка лучше по существу, без сказок и оправданий.

Что же. Он относится как к детенышу: впрочем, это его право. Звери в какой-то мере детеныши в сравнении с людьми. Вот только звери также разумны, и поведение Алодиса хотя и интересное, но может вызвать неприязнь у многих животных.

Эрцог подался вперед и едва не наступил на траву.

— Это правда, — не удержался он. — Меня в детстве именно Луи научил читать.

— Тебя мы потом послушаем, — кивнул Алодис. — Почему не взял разрешение у правителей Ориенты, Луи?

— Он учил меня при людях, — опять вмешался Эрцог. — А, хотя… ну да, никто не смотрел.

— Мне не интересно общаться, если меня не воспринимают как равного по статусу, — сказал Луи. — Не следует сразу же относиться к моим словам с предвзятостью.

— А не в интересности дело, — резко произнесла Соноти. — Покажешь уровень понимания законов и уважения к ним — будем уважать и тебя.

— Кранарцы не уважают законы нового тирниска. Значит, вы и кранарцев не уважаете?

— Не хитри, — прервал Алодис. — Разрешение почему не взял?

Действительно, говорит словно с детенышем. Как и Ластарски.

— Если бы я попросил разрешения в том числе у правителя Кейнора, на меня и на Кейнор озлобились бы легонийцы. Если бы не попросил, озлобились бы кейнорцы. В том или ином случае я поссорил бы людей. Мое возвращение доказывает, что я не собирался сбегать.

Луи искоса взглянул на Эрцога: тот вслушивался, насторожив уши. Не заговорил про Талис, уже хорошо. Возможно, он поймет, почему не стоит озвучивать истинную причину.

— Никто тебя сейчас не казнит, — сказал Алодис, подкинув на ладони камень. — Но ответить ты должен, и уже решили, как именно. Гелес согласен. Кстати, толковый тирниск, и его эта львица, Шорис, тоже толковая.

Его львица. Шорис. Челюсть и грудь, казалось, прожгло — от злости. Конечно, Шорис на такое не пойдет, она всего лишь хитрит и следит за Ласферами. Которых терпеть не может по многим причинам. Следует успокоиться.

— Так что разрешения у нас есть. Есть от Гелеса, наученного письму людьми, как и все звери, — прохлада ветра больше не ощущается, только яростный жар внутри. — Есть от Акреона. Главные вожаки Кейнора, само собой, знают. Испытательный срок тебе усложним. Цивилизованно, все-таки мы не жестокие.

Показалось, что ребра сдвинулись вплотную.

— А что будет? — спросил Эрцог.

По крайней мере, его измененный голос не переходит с одного языка на другой. Близок к львиному.

Слова Алодиса, обращенные к ожидающей поодаль охране, прозвучали будто бы через гору от Луи. Один из людей принес чашку и темный флакон, при этом Гирра и Ар-Начтал отошли в сторону.

— Без зрения ты легче обойдешься, чем человек, — добавил Алодис. Лапы Луи похолодели. Любопытно — и несправедливо. — Глаза будут в порядке, просто повредится нерв. У нас в крайнем случае будет антидот наготове, но дозу хорошо рассчитали, смертельного отравления случиться не должно.

— Большое спасибо за заботу, — когда Луи договорил, зубы стиснулись. Горло напряглось, в нем щипало, будто давно уже умер и сквозь него проросла трава. Моллитанская, долинная, ядовитая. Как будто очередная иллюзия или даже сон.

— Это нечестно, — зашипел Эрцог.

— Есть ли выбор? — добавил Луи. — Что, если я откажусь это пить?

Обоняние и слух — основное, однако мир намного интереснее исследовать, если его видеть. Желтые зазубренные листья березы, щербины на камнях, узоры облаков в небе, аалсоты, в конце концов. Так хочется увидеть их в реальности.

От страха Луи отступил на шаг и пригнулся. Вихрь рванулся вперед по тропе и, остановившись, превратился в израненного дракона Легонии.

— Значит, есть, — сказал Алодис. — Легония, сумеешь обжечь ему глаза? Он вдобавок не только в Кайрис побывал, но еще и, видишь, какое дело, лжет, будто звери могут служить источником разума для других зверей. Могут обучать их человеческим навыкам. Это напоминает речи призывателей, и не хотели бы мы такого слышать от тирнисков. Можешь ему напомнить, от кого исходит разум?

Каждое слово будто вспыхивало в голове.

— Сил хватит, но не хочу вредить зверям, — Легония отстранился. — Ваш способ более подходящий, хотя мне тоже жаль, что придется к нему прибегнуть. Соглашайся, Луи. Иначе придется мне, а ты вряд ли хочешь сильнее ранить мою страну. Правда, не стоит тебе произносить речей, искажающих правду. Правда мне известна даже лучше, чем людям. Пусть то, что с тобой произойдет, несет в себе два урока.

Долгий поход, подъем по горам, столько известий сразу. Давящая мощь лаохорта. Всегда считал, что он сильнее остальных лаохортов понимает зверей. Что же, ошибся. Это тоже опыт.

— Разум исходит от людей, бесспорно, однако это здесь ни при чем. Я не говорил ничего неправильного. Лишь поделился опытом.

Горло и грудь словно бы опаляло изнутри.

— Хорошо, что с нами, а не со зверями, хотя инрикт от тебя уже наслушался. Будем считать, он перед тобой выслуживался, — Алодис плохо знает Эрцога. — Забудем про твои речи, вредящие единству наших обществ, если, само собой, не начнешь это все повторять.

Говорил лишь правду: но как будто говорил с горой. Правда, есть шанс, что на горе хоть кто-то услышит, если зарычать. Людям безразличен и рык.

Чашку поставили на камни у лап: жидкость на самом ее дне пахла спиртом, и, когда Луи поднес к этой жидкости нос, в горле скрутило. В то же время с азартом напряглись лапы — как в Кайрис, когда, рискуя быть обнаруженным, Луи почти не осознанно этого желал. Зачем-то.

Рядом глухо ворчал Эрцог.

Мощь лаохорта, казалось, втирала в пыль. Луи зажмурился и провел языком по дну чашки — с силой, как по мясу оленя. Острый вкус спирта, жар в пасти, а голоса теперь вновь словно бы отдаленные — непонятно, от тревоги или от жидкости.

Луи отстранился и потер морду лапой. Горло немного жгло.

Ладно. Обратного пути нет. Потеря зрения не особенно навредит.

— Хочешь сказать, что тебя совсем не учили люди, Эрцог? — донесся голос Алодиса.

— Нет, я ходил к человеку, но…

— Но и все.

Когти царапали по камню.

— А казнить тебя должны были еще в Кейноре, но ты постоянно сбегаешь, — голос Алодиса то отдалялся, то приближался, словно пульсируя.

— Ничего я не сбегу, — Эрцог повел ушами вверх, словно говоря о предстоящей удачной охоте. — Просто мне попадались неумелые палачи. То не обговорят с главой Кейнора, то не приведут глав Гвардий. А я не хочу умирать от неумелых. Это больнее. Сейчас все по правилам, и я не против, — он быстро, нервно облизнул нос и сжал когтями камень.

Гирра раскрыла и сложила крылья, щелкнула клювом.

— А можно мне более жестокую казнь за то, что я пропустил испытательный срок и сбежал? — добавил Эрцог.

Слишком странно звучит. Хотя.

Удается примерно понять, впрочем, что он замыслил.

Гирра недоуменно щелкнула клювом. Алия медленно отряхнула пальто.

— Вы сговорились, как бы нас получше довести, — произнес Алодис. — Луи говорил про обучение саргов…

— …и это правда, — прервал Луи.

Мысли как будто забились в глубину черепа, однако все-таки Луи произнес эти слова, измененные под человеческие, достаточно четко. На миг почудилось — пускай творят что хотят. Вырывают за это когти. Или глаза. Неужели у них самих нет глаз. Порой странно, какими странными бывают люди.

Алия покачала головой и тихо выругалась.

— Спишем на помутнение мыслей от опьянения, — устало пробормотал Алодис.

— Я сбегал, но я не хочу запомниться трусом, — сказал Эрцог, даже в измененной речи слегка переходя на рык. — Хочу умереть достойно.

— Как Каеран Фернейл в пятьсот тринадцатом, — вспомнил Луи. — То, с каким достоинством он встретил смерть, пересилило его недостатки. Как видишь, Алодис, мысли у меня не помутились.

— Временное прояснение, — сказал Алодис.

Эрцог втянул когти. Кончик его хвоста слегка дрожал.

— В общем, я пойду в глубину Долины и медленно умру от ее ядов, — закончил Эрцог немного сбивчиво. — Потом Ар-Начтал меня найдет по следу.

Слишком рискованно. Знать растения — одно дело. Применять на практике — иное.

Если он не справится, значит, от него не было бы толку как от проводника. Эрцогу нельзя в полной мере доверять, он себе на уме, и ум у него не слишком-то совершенен.

Стало слишком непривычно и пусто.

— А говорят, ты оптимист, — заметил Алодис. — Что же случилось, а?

— Знаешь, ко всему можно привыкнуть, — почти весело отозвался Эрцог. — Даже к тому, что я скоро умру. Я до сих пор оптимист, вообще-то. Найду дурманный шатер и представлю келарсью стаю из десятка кошек.

Кошек ему. Мелочь.

— Пускай идет, — измененно сказал Ар-Начтал. — Интересно же, правда.

— Я уже приготовилась ударить, — недовольно произнесла Гирра: словно с далекого утеса.

— Такая смерть вернет ему репутацию, — голова показалась тяжелой, лапы тоже, и Луи лег на камни. — Я бы не хотел, чтобы меня запомнили еще и за то, что я нашел полезным какого-то труса.

Моллитанцы не знают, что он изучает их растения. Даже если бы слышали, вряд ли бы поверили. А ведь собирался рассказать об этом Легонии: хорошо, что не успел.

— А еще я не успел помочь Моллитану, — добавил недомерок. — И вот так оправдаюсь. Ну, согласны?

— Опять стараешься удрать, — кивнул Алодис. — Ты не знаешь, на что напрашиваешься. Моллитан очень уж опасна.

— Опасна?

— А ты как будто не знал.

— Нет, я не о том. Вы, считаете, что он, ну, женского рода?

— Какая разница? — вступила Соноти. — Не заговаривай зубы, знаем, что ты это можешь.

— Моллитан, Лафенграс, Долина теней, — почти напевно произнес Алодис. — Вот хоть узнаешь, как зовут ту, кто тобой поживится.

Эрцог навострил уши и стал спускаться по тропе. Задержавшись у дерева с большими кожистыми листьями, свернул за него и исчез в кустарниках.

Легкий шорох, скрежет когтей по камню. Больше ничего. Словно Долина вправду забрала еще одного бывшего тирниска.

По следам могут найти просто комок меха, который не оскалится в ответ на укус, не отреагирует на неправильные даты. Как звери в мертвых лесах Кранара: они словно и не были никогда живыми, просто возникли из смятой травы и опавших иголок.

Непонятная пустота.

— Я тоже пойду по следу Эрцога, — сказал Луи, и свой голос также почудился отдаленным.

— Куда? — фыркнул Ар-Начтал. — В Долину?

Так. С мыслями все-таки творится что-то странное. Наверняка уже действует яд.

18 сеоны, Эрцог

Эти кустарники — обычный скалокорень, его и козы могут есть. Травы на пути очень мало, почти одни камни — отличное начало.

Только кажется, горло раздерется, если не сказать. Луи использует в своих целях, да, но он не предатель. Он учил читать, учил письму. Почему невозможно, чтобы зверь такому учил? Думал, это просто большая редкость. Зачем он выпил ту мерзость? А что за рыбак, разве Луи не подбросили обратно те же люди, которые привезли его в Кайрис? Кто такой аршхун? Развернуться, сообщить обо всем?

Луи ничего просто так не делает, а значит, он не хотел, чтобы Легония сильней обозлился на Талис. Значит, надо и дальше молчать. Опять ощущать себя мелким. Но, в конце концов, Луи сам с собой разберется.

— Так ты, значит, самка, или — как там у людей — девушка? — тихо спросил Эрцог, когда спустился по скале. — Моллитан. Долина. Ну, привет. И постарайся меня не съесть, даже если я тебе не понравлюсь.

Свет слишком яркий, а тени — резкие, темные, в черноту. Это тени там, впереди, или слишком темные растения? Гладкие листья, листья с зазубринами, острые, округлые, с темными прожилками, со светлыми прожилками. Узнать бы их все. Лапы наступили на мох — желтые и зеленые мягкие пятна, ничуть не опасные. А листья на них — опавшие листья берез, или нет? Моллитанские растения все-таки, как правило, вечнозеленые.

Голова уже кружится. Саднит бока — хотя лишь потому что шерсть местами выпала из-за неудачной линьки, и, если даже чесаться осторожно, раздираешь кожу. Ладно, шерсти все-таки осталось много, и она закрывает ссадины.

Лапа замерла над травой. Такие зазубренные листья есть у нескольких видов. У ядовитого должны быть посветлей, у почти безопасного — темней. Ага, а как их сравнить, если здесь один вид? Зато у него синие цветы. Синим цветет ладелия, но это кустарник.

А вот кантокрида, и даже ее едва проросшие побеги могут жалиться так, что боль месяцами не проходит. Читал, как люди себя убивали после того, как ее касались, а звери сходили с ума. Собаки даже сразу умирали. Она напоминает крапиву, может прятаться в зарослях почти безобидных кустарников или в высокой траве, а еще может даже горло обжечь, если будешь дышать рядом с ней. Обжигающих родичей кантокриды тут полным-полно, и все разные, хотя и не все жгут так долго. Зато, если и не умрешь от их яда, то ослабеешь, и тебя разорвут.

Свет с запада, сквозь листву, наискосок — режущий и жалящий, будто глазами коснулся кантокриды. Запахи то резко-давящие, то обманчиво-приятные. Лапы, кажется, разучились сгибаться — одревеснели.

У безопасного уламита по описанию фиолетовые цветы. Фиолетовый — одно из названий синего. Ух ты, а точно. Лапа медленно опустилась на побеги и чуть отдернулась, коснувшись рассеченных листьев, но затем наступила все-таки. Защипало в подушечках, ошибся? Просто кажется.

Все, здорово, есть цель. И, раз сюда добрался, раз вспомнил растения, то и выжить получится. Идти к цели. Четко, понятно и свободно. Что впереди? Листья как у калины. Ага, ладелия. Привык к ее описанию с цветами, да и на снимках она цветущая, так что узнал не сразу, а ведь она цветет лишь весной.

На фотографиях все было намного понятней. Здесь травы вперемешку, их множество, и надо лапой раздвигать, чтобы понять, нет ли в их гуще какой-нибудь ерунды. Среди безопасных может оказаться почти неприметный росток, от которого спустя время по лапе пойдут язвы. На незнакомые тоже наступать не стоит.

Такое тут все южное.

Моллитанская плита давным-давно находилась на экваторе, но сместилась на север и врезалась в Ориенту, от этого вздыбились Ювирские горы. Растения Моллитана тысячелетиями росли вдали от прочих, слишком изменились, и к тому времени, когда соединились плиты, они уже стали такими иными, что никто из ориентских жителей не рискнул к ним лезть, кроме людей.

Ни один звериный запах здесь не знаком.

Местные звери слишком поздно стали общаться с другими ориентцами. Только иллаты оказались общительными. Конечно, гвардейцы пробовали сблизить зверей Моллитана с внедолинными жителями, но людей эти звери все равно опасаются, избегают чужих животных, да и гвардейцы не очень-то старались. Они лишь по окраинам леса бродили, опасно же.

Ну и иллаты были против того, чтобы к ним ходили чужаки, так что подстраивали несчастные случаи с гвардейцами. Не все это удалось доказать, но, конечно, такое случалось. И Алнир рассказывал.

Эрцог чуть не лизнул лапу — а, да, лучше не надо.

В нос проникла горькая хвойность, отдающая холодом глубоко в голове. Эрцог глянул по направлению запаха и едва не закрыл морду лапой. Отступил подальше по безопасной траве. Там, откуда шел запах, росла тулванга, похожая на огромную ель с поникающими ветками. Если ее нюхать, даже не очень долго, отравишься. Главное, тот запах, который описали в книге, ничуть не похож на настоящий — ну и нюх у этих людей.

Вот бы броситься назад, к привычным запахам, к нормальным растениям. Эти, конечно, чудные, но что-то слишком чужие. Но не трус же какой-нибудь. А еще здесь все-таки интересно.

Зверь подходит — он близко, не сбежать. Интересно, но мех на загривке так и вздыбливается. Запах вроде лошадиного, горьковатый. Катаган. Узкая морда со скошенным лбом, короткие поперечные черные полосы на взлохмаченных серых боках и на носу. Хвост кисточкой.

Зверь что-то прокашлял, Эрцог в ответ медленно показал клыки. Зверь ударил копытом, но отстранился, все-таки. Незнакомый зверь перед ним, а значит, внедолинный — а раз внедолинный сюда пробрался, значит, ему ничего не страшно, и лучше его не трогать. Катаган отошел, мотая головой, и Эрцог отправился дальше.

Эти деревья, кусты и травы здесь бы все целиком захватили, не оставили бы и воздуха, если бы он не был им нужен, чтобы дышать. Ну и животные им нужны для удобрений, так что они и им оставили немного пространства. Лианы с красными листьями свисают с веток и стволов, как вывороченные внутренности. А ветки похожи на чьи-то ребра. Целая поляна варуги, еще и на солнце, еще и цветет — не подходить, ожоги будут сильные, особенно на проплешинах. Теперь надо пройти через рощу баленгусты, и на корни ни в коем случае нельзя наступать, особенно там, где их разодрали копыта.

Местные грызуны вроде белок, и трескливые птицы-тирис, и пугливые моллитанские олени — все без проблем здесь бегали, один олень объедал кантокриду. Эрцог то и дело сосредотачивался на Веннте, запоминал ее ощущения.

А вот моллитанские дубы — ветки у них мощные, и есть среди них деревья, на которых ядовитые красные куварги не так густо разрослись, как на прочих. Вот и березовая роща — здорово, среди берез не бывает моллитанских ядовитых трав, и здесь можно расслабить лапы. Правда, солнце тут обжигает, и полуоблетевшие березы напоминают кости, побывавшие в костре. А вот в Талис почти не бывает яркого солнца.

Эрцог проскочил мимо дурманного шатра, от которого пахло издевательски прохладно и мягко. А рядом с ним не нашлось ничьих следов, даже старых, хотя чуть поодаль от кустарника ходило множество животных, и ко всем другим кустам они приближались. Получается, дурманный шатер и на местных не очень-то хорошо влияет, раз его избегают.

Догнали холтонги, крапчатые хищники величиной с собаку. На их боках поднялись шипы — длинные когти, оставшиеся от средней пары лап. Один из зверей, шипя и скалясь, двинулся вперед — голодный, что ли, слишком?

Порвать.

Давай, вспомни про мертвых животных в разорванном лесу, про то, каким он был пустым и неправильным. Этого хочешь?

Сбоку не стоит их бить — бока защищают гигантские когти. Видно и напрягшиеся пальцы, из которых они растут. Эрцог прыгнул спереди и толкнул лапой самого бойкого холтонга. Он удрал, прижимая когти-шипы к бокам — как и вся стая.

И учуялись другие существа, кисловато-душно пахнущие каким-то болотом. Лучше не рисковать, хотя кажется, что когти сейчас зачешутся, если не напасть. Их трое, крупные. Катаган испугался, но он был один. На дерево? Ветки там тонкие. Нужно назад, по знакомому пути, к дубовой роще — по чувству Веннты.

Догоняют, кашляют, шумно дышат. Уже видел их в просветах кустарников — мохорои, что-то вроде кабанов с мордами, сплющенными сверху, и с острыми клыками.

Эрцог сравнялся с кустом дурманного шатра. Запах его листьев — вредный и для местных, значит? Надо накрыть морду хвостом — и не вдыхать. К дубам уже не успеть.

Эрцог расшуршал лапой ветки кустарника — там, под ними, нашлась и селея, и ядовитые грибы, но росли и нормальные травы. Трава вплотную к кусту — не очень вредная, стоять можно.

Забравшись в кустарник, Эрцог осторожно лег и поспешил закрыть хвостом морду. Мохорои захрапели совсем рядом, и Эрцог оскалился. Ага, эти звери отступили, судя по шагам. А как далеко? Эрцог осторожно принюхался, но запах дурманного шатра тут же стал устилать изнутри и ноздри, и пасть — все, отстань, не хочется тебя нюхать. Выяснил главное — мохорои еще не ушли.

Опять уткнулся носом в шерсть, а прохладный запах так в носу и остался — как степной ветер, легкий такой, даже здоровский. Может, на инриктов он вообще не так действует, как на всех прочих.

Ушли, или нет? Эрцог опять принюхался. Все так здорово было видно в полумраке, а ветки колыхались, шуршали, точно лилась вода. А правда, мелькнули струи водопада. В левую лопатку что-то уткнулось, прохладное такое — тоже вода? Мягкое. Эрцог повернул голову — Ивири опять потерлась носом о лопатку, прижалась мордой, замурлыкала. Так к ней влекло, и она сама прижималась, выгибала спину. Кругом раскинулась кейнорская степь. Эрцог поднял лапу и потянулся к львице.

А на чем она стоит? Там же селея?

Глаза Ивири прикрылись, и она ткнулась носом в подбородок Эрцога.

Эй. Это Моллитан, никакого здесь нет Кейнора, и Ивири тоже. Не сходить с места. Надо глаза зажмурить, отвлечься — а так не хочется. А где ее запах? Он какой-то пустой, и степью не пахнет, в степи много разных запахов, а тут лишь прохладная пустота.

Эрцог резко зажмурился. Ну вот. Нет кошки.

Вытянуть лапу. Вперед, где как будто вода. Что там было? Листья и ветки. Темно. Шорохи, скрипы, все перепутывается, переходит в далекие голоса птиц. Мохороями не пахнет. Рядом не очень вредная трава. Давай.

Эрцог прыгнул и прорвался через ветки. В голове гудело, точно там пчелы устроили гнездо, а лапы шатались. Сильно сжались зубы. Кажется, разожмешь — исчезнут, а сожмешь еще сильней — голову сдавит болью.

В нос, как лапа соперника, врезался горько-въедливый запах иллатов. Они приближались.

— Нечестно, — негромко сказал Эрцог. — Мне и правда хочется на свидание.

Все мутное, покачивается, и кажется, если двинешься, только передние лапы и пойдут, а задние подкосятся. Моллитанские дубы. Скорее к ним. Этот побег обойти, здесь пробежать по мху. Воздуха мало. Бежать нельзя. Яды кругом. А если Луи отравили насмерть? Его ведь могут бросить в Долине. Придумать, что он отравился ее ядами. Эрцог подавил рычание.

До дубов, казалось, шел пару часов, хотя роща и находилась очень близко. Эрцог поднял голову — и перед глазами все опять поплыло, замерцало. Ага, дуб оплели куварги, и концы их вьющихся побегов точно смотрят и скалятся. Нужен следующий дуб. Там уже меньше лиан.

Горький запах иллатов — ближе. Хм. По деревьям они лазают. Но кроны у дубов густые. Вверх, на прочную ветку. А теперь — на другое дерево.

Эрцог прижался, сосредоточился. Все покачивалось и размывалось. Еще немного совсем потерпеть. Прыгнул. Ага, удалось. Правда, лапы стали соскальзывать, и опять закружилась голова, но Эрцог сильней втиснул когти в кору.

Вообще-то от куварги только через пару часов появляются язвы, и не слишком-то они опасные, но могут загноиться, да и не очень удобно с ними ходить.

Следующее дерево — совсем близко. Но сдавливает голову, кружит, мотает из стороны в сторону. На ветке остались клочки меха. Остановилась бы эта линька хотя бы на полчаса, что ли.

Иллаты изучат деревья — но надо выиграть время. Еще прыжок — и когти заскрипели по коре, уши прижались. Эрцог попал не на ветку, а на ствол, при этом немного ободрал себе грудь.

Иллаты идут сюда. Запах на дереве, куда Эрцог прыгнул первым делом, они учуют, и клочки кое-где увидят, и поймают след в воздухе, и вообще у них здоровский нюх — но они пока еще не близко. Это главное.

Эрцог с трудом забрался на ветку, перескочил на соседний дуб, вырвал пару клочков меха и прицепил лапой к сучьям. Затем вернулся на прошлое дерево и прыгнул на то, по которому еще не лазал.

Уже слышно голоса иллатов — пока еще в отдалении. Да легко бы порвал кому-то из них горло.

Надо вспомнить вьортов.

Вспомнить Каерана Фернейла, и Паллу Мудрую, и историю Моллитана. Как моллитанцы воевали с хинсенцами и ламейнцами. Вырубали лес, прокладывали дороги, ходили по рекам. Весь Моллитан оплетен дорогами, испещрен городами, словно мир людей и природа здесь вгрызлись друг в друга.

Голодная тянущая пустота возникала в груди. Уже оставил много ложных следов. Все покачивалось, мутнело. Роща скоро закончится.

Все, больше подходящих дубов поблизости нет.

Голоса иллатов раздались с деревьев. Но не близко. Дубов в роще очень много, и, пока иллаты все облазают, устанут. Но лучше слезть сейчас же. Если найдут, придется прыгать с высоты непонятно куда.

Эрцог осторожно слез с дерева и сосредоточился на ощущении Веннты, чтобы вернуться на плато. По пути горло точно сужалось от голода, а лапы казались чужими — они ведь загрязнились, и их никак не вымыть.

Вот и известная тропа, идти здесь можно быстрей и спокойней. Правда, опять запахло иллатом — хорошо еще, что одним. Можно и отшвырнуть. Убирайся. Разодрать бы ему глотку.

— Что-то ты для казнимого слишком бойкий.

Точно. Запах же знакомый.

— Просто я еще в Кейноре изучал моллитанские растения, — ответил Эрцог.

Ар-Начтал подошел и принюхался.

— Можешь проверить, я и дальше уходил, — добавил Эрцог. — Не обжегся, как видишь.

Втяни когти. Спокойней.

— Многие яды травят очень медленно.

— Да знаю. Склон уже близко, и, знаешь, мне тут надоело гулять, все однообразное. Точь-в-точь такое, как описано в книге, — хотя кое-что и не узнал.

Какими бы ни были иллаты быстрыми и сильными, они в одиночку слабей, чем лев или инрикт.

— Пошли, — наконец, согласился Ар-Начтал и фыркнул. — Ты меня удивил.

Пока Эрцог забирался с ним по склону, пару раз чуть не проглядел ядовитые ростки. Лапы уже казались отделенными от тела. Однажды они скользнули, и Эрцог едва не упал, а в подушечке лапы закололо.

Поднял лапу — и оказалось, что под ней примялся росток селеи. Холодом ударило в лопатки. Зато не кантокрида — правда, они из одного семейства.

Когда Эрцог оказался на плато, солнце почти спряталось за горизонтом, и запад выглядел растерзанным, как добыча. Перистые облака торчали из края неба, точно окровавленные кости.

Львиный запах почуять не удалось.

— Где Луи? — спросил Эрцог у Алодиса и Алии, а они просто взглянули с удивлением, и все.

Лапы похолодели — только локти сделались горячими. Луи — враг, сволочь, но с ним столько бродили. И вообще от него много узнал всего интересного, хотя сам ему ничуть не интересен.

Все-таки Эрцог, принюхавшись к камням, поймал след — он вел на северо-восток, к скалам, и Эрцог тоже направился туда.

— Стой, — раздался голос Алодиса. — Подожди. Убедимся.

Ар-Начтал убежал, но скоро возвратился — и подтвердил главам долинных льет, что Эрцог ушел вглубь долинного леса.

— Ты как это проделал? — Алодис качнул головой. — Ты же через пару часов весь будешь в язвах.

— Если это случится, будете считать, что меня казнили. Я к Луи.

От подушечки лапы словно оторвали небольшой кусок. Эрцог поморщился.

Луи здесь все-таки один, с кем знаком, и кажется, что он тут единственное по-настоящему живое существо. В местных лесах даже растения все ненормальные — такими же казались в раннем детстве желтый и красный цвета.

— Да у тебя уже какие-то проплешины, ветер шерсть раздул и видно. Мокнут, что ли. Зверюга, это все серьезно.

— А, я просто линять не научился. У меня так каждый год.

Вдруг перепутал какие-то растения?

Надо уйти отсюда подальше, а то опять захочется кинуться на людей. В Долине вокруг были опасные травы, и это помогало сдерживаться, но вдруг теперь не удастся сберечь самоконтроль?

— Умрешь, — Алодис качнул головой. — Ты там столько пробыл, что все себе на шкуру собрал. Придется добить потом, чтобы не мучался.

— Вот потом и добьешь.

— Ар-Начтал, ты бы за ним проследил, хотя он шатается уже. Зверюга, может, впрямь Ар-Начталу тебя-таки…

— Дайте хотя бы помереть спокойно. А лапы умыть можно?

Опять разодрало подушечку, точно кто-то и правда ее поедал.

— Последнее желание? У тебя их уже три. Спокойно умереть, найти Луи, лапы помыть.

— С первыми двумя я и сам справлюсь, принеси воду.

Яды, конечно, не впитались бы в мех, тем более их почти не касался — но а вдруг?

Один из охраны Алодиса ее все-таки принес, и, сполоснув лапы с хвостом, Эрцог отправился к скалам, у которых росли березы — какие же отличные деревья, просто лучшие, и сосны тоже. Голова кружилась, лапу щипало и драло, но Эрцог старался не хромать — не надо показывать слабость тем, кто надеются на скорую смерть. Ар-Начтал шел следом, и Гирра тоже.

Эрцог, обойдя по следу завалы камней, нашел пещеру, где усиливался запах Луи. Соперник спокойно вылизывал лапы, лежа на боку — да действительно, он здоровее стада туров. Эрцога встретил пристальный взгляд — и безразличный, как всегда. Зато знакомое безразличие, в общем-то.

— Так. Ты все же весьма смел, — произнес Луи. — Что тебе сказали?

— Надеются, что умру, — усмехнулся Эрцог.

Запахи Ар-Начтала и Гирры отдалились.

Луи повел головой вперед и в сторону, приглашая подойти. Эрцог остался на пороге пещеры, а когда холодный ветер взъерошил мех, все-таки приблизился к Луи, стараясь не сильно наступать на больную лапу. Луи поднялся, шагнул вперед, пошатнулся. И притянул Эрцога лапой к себе.

Мех на спине взъерошился. Надо первому ударить, когда его лапа станет лишь чуть-чуть напряжена.

— Безрассудный безмозглый тваренок, — сказал Луи. — Что же, прок от тебя есть.

По-прежнему казалось, что сейчас ударит, но все-таки стало чуть теплей.

— Ты еще видишь? — уточнил Эрцог. — Может, зрение ничуть и не пропадет, а то нечестные драки — скучные.

Отходя, Луи еще пару раз пошатнулся, а когда ложился, слишком медленно подгибал лапы, точно тоже обжегся селеей. Подушечку лапы Эрцога будто поедали муравьи — огневика была, конечно, слабей.

— Все как будто отдаленное, — спокойно сказал Луи и опустил голову на камни. — Но это не связано со зрением, просто так ощущается. Ходить неудобно, кажется, что все клонится в стороны. После валессы было хуже, тогда совсем все помутилось.

— Я тогда так и не понял, зачем ты после валессы пошел охотиться.

— Поесть.

— Ты напал на валежник.

— Я помню, — Луи положил под голову лапу. — Люди сказали, что, если слепота разовьется не сразу, все в порядке.

— Ничего себе порядок, — Эрцог сел на пол пещеры. — Мало ли что они говорят. Это ты меня научил читать и писать, не Георг. Правда, Георг поверил, — хм, хотя тоже были странности. — Знаешь, он сказал, чтобы я никому не говорил. Потому что звери будут просить тебя их обучать, и это тебе не понравится. А может, он по другой причине захотел это скрыть? Тебе что, вообще все равно?

— Все-таки нет. Знаю, что выгляжу безразличным, но иначе выглядеть не умею. Разве что изредка.

Странно, все-таки. Если что-то тревожит, оно в любом случае отразится на морде, а у Луи очень редко на морде что-нибудь отражается.

— О тебе я также беспокоился, и сейчас беспокоюсь, — добавил Луи. — Отчасти все-таки к тебе привык.

Ага, очень верится, когда об этом говорят с мордой не особо выразительней булыжника.

— Я бдительность не потеряю, имей в виду. Хотя ты и без своих хитростей отличный боец. Но самые хитрые, конечно, люди. Несправедливо все это.

Кончик хвоста ударил по камням, и Эрцог поймал его, наскоро вымыл, затем принялся за лапы — наконец-то можно вычистить, а то надоело ходить с ощущением грязи. Вода все-таки не то, она лишь смыла яды.

В пещере потемнело, снаружи плато сделалось густо-серым, и листья, стебли, камни стали отчетливей. Холодный ветер пах сухими травами, точно в степи. Точно вовсе здесь никакой и не Моллитан, а правда Кейнор.

— Звери не нужны ни Кранару, ни Легонии, в общем-то, — добавил Эрцог. — Вот кто манипулируют. Ладно, я сейчас, конечно, со зла это сказал, и не совсем так думаю, но все-таки лаохорты точно так же бывают несправедливыми, как и люди. Хотя и здоровские.

— Что скажешь о моллитанских зверях?

— Языки у них совсем чужие, но разберусь.

— Узнал все растения?

— Ну, да, кроме какой-то мелочи. Знаешь, я хотел, да и сейчас хочу научить нормальных гвардейцев выживать в Долине, — не собирался про это рассказывать Луи, но сейчас он не навредит. — Слышал, люди им пробовали давать защитную одежду или вроде этого. Но ее легко рвали соперники, да и без когтей с клыками преступников не поймать. Без скорости и ловкости — тем более, — и чем прочней одежда, тем хуже в ней передвигаться. — А наглядно можно куда быстрее выучиться, чем по книгам.

Не говоря о том, что книг этих мало, и они дорогие.

— Эй, а про какого еще рыбака говорили люди? — вспомнил Эрцог. — И про какого аршхуна?

— Интересный и большой морской зверь, хищник вроде огромного тюленя. Мне пришлось разбить ему затылок. Женщина, что должна была везти меня через море, заболела, поэтому мне пришлось обратиться к рыбаку. Выходит, теперь я могу открыто говорить об общении с саргами. Это неплохо. Правда, неприятно, что не во всем мне поверили: такого не ожидал.

Интересно, язык саргов похож на волчий или на медвежий?

— Зачем ты вообще пошел к рыбаку? Она бы выздоровела. И я еще после этого безрассудный.

— За день до твоей казни она еще болела, и я не успел бы добраться до Манскора.

Так что, он только за день до предыдущей казни оказался в Талис, получается? Так рискнул, мог же просто дождаться, когда выздоровеет та женщина. Получается, и правда волновался? Или так хотел попасть в Моллитан?

— Спасибо, в общем.

— Ты мне уже надоел, — Луи уткнулся мордой в лапу. — Я узнал все самое важное, так что пока помолчим.

— А что ты делал в Кайрис, на самом деле? Что хотели от тебя талисцы? Зачем ты должен был встретиться с кайрисской главой?

— Замолкни.

Хм, интересно, а что, в самом деле на морде может ничего не отражаться? Луи свое здоровье не безразлично, например, но на вид он все равно спокойный. Наверное, Луи просто привык все скрывать — как, например, аршхуна и саргов.

Дыхание Луи слишком участилось, и даже стало слышно, как у него колотится сердце — точно он добыча и его загнали. Морда Луи вжалась в лапу. Эрцог прошел мимо него, прикусил за хвост, ткнул в бок — не с вызовом и не для игры, а потому что стало вообще непонятно, что еще делать.

Луи, подняв голову, стал быстро облизываться, а потом пошел к выходу из пещеры, ставя лапы не прямо, а в стороны, и слишком медленно. Звери так не ходят, это будто механизм, имитирующий зверя. Чужой и непонятный, как моллитанские растения.

От селеи прожигало лапу, иногда чудилось, что жар поднимается в локоть.

Снаружи Луи рвало, он вернулся не скоро и лег у выхода, а потом долго умывался. Затем опять вышел. Вернувшись, лег к стене и прижался головой к камням. Дыхание Луи стало редким и шумным, бока поднимались и вжимались очень медленно.

Даже не поспорить с ним, не говоря о том, чтобы драться. А Луи — сильный зверь, вообще-то. С другими бороться просто не интересно. Он тварь, он издевался — но все-таки рискнул, чтобы успеть на казнь, и выдал себя.

Здесь очень холодно, и в пещере, где держали после ареста, было холодно. Эрцог подошел и лег у бока Луи — болезненно-горячего. Снаружи уже синело — скоро посветлеет.

— Перекати-поле из линьки трехсот медведей, — Эрцог огрызнулся и укусил. — Как с тобой теперь соперничать? А что потом — от капли дождя потеряешь сознание? Опять притворяешься, сволочь. Иди и бегай по горам.

— Повод тебе научиться охотиться, — голос Луи прозвучал слабо, но слегка с усмешкой.

— Эй, говорить умеешь? Вылечился? Вставай. Для больного ты слишком лоснящийся и откормленный.

— Как продвигается казнь? — Луи опять торопливо облизнулся и сдвинул голову на другой камень. Ищет похолоднее, болит голова. Тоже знакомо.

Лапу прожгло из-за селеи, и Эрцог зажмурился.

— Палачи неумелые. Раньше они интересней проводили казни.

— Хочешь как раньше? Попрошу, пусть тебе отыщут топор.

— Наверное, сам о нем мечтаешь? — Эрцог нащупал вибриссами холодный камень, вывернул лапой и подкинул Луи, а он положил на этот камень голову. — Давай кто первый помрет, тот проиграл.

— Первый, кто умер в истории, выиграл. Не увидел дальнейшего беспредела.

Голос Луи прозвучал даже немного весело, хотя морда у него оставалась устало-равнодушной. Снаружи очертания камней уже размывались от света. Луи снова стал облизываться, и, когда он вернулся, Эрцог добавил:

— Интересно, какие еще от этой штуки последствия? Ты же любишь изучать. Давай тебе лапы с усами поменяю местами и скажу, что это от яда.

— Могу поменять их тебе, никто не заметит разницы.

— Я замечу, вообще-то.

— В целом последствия любопытны, хотя и тяжело, — Луи начал тереть морду лапой — задевая неловко, наискось, точно лапу ему пришили. — Со зрением все в порядке. Если интересно остальное, могу разодрать тебе живот.

— Знаешь, уже не очень интересно.

— Если пропадает интерес к новому, стало быть, у тебя апатия, — Луи поморщился и опустил голову на камень. — Должно быть, последствие моллитанских растений. Когда у тебя полезет клочьями шерсть, выйди из пещеры, не хочу, чтобы мне забивало нос. И не запачкай камни гноем, они и без того ужасно выглядят.

— Ничего, скоро ты их больше не увидишь.

— Как и того, как иллаты порвут тебя на части. Это будет не слишком эстетично, ведь вряд ли эти дикари, живущие вдали от цивилизации, знакомы с культурой. Если бы они, скажем, сделали все симметрично, то еще ладно.

— Знаешь, это лучше, чем коснуться одной моллитанской ерунды. Ее ожоги до конца жизни не проходят.

— Сколько после этого можно прожить?

— Давай Ар-Начтала попрошу принести, вот и проверишь, — Эрцог подкинул Луи еще один камень, а Луи его забрал под голову.

— Интересно. Как и то, отчего они приобрели такие особенности.

— С тобой готовились встретиться.

— Ты уже выглядишь не таким облезлым, — проговорил Луи. — Стало быть, я вижу тебя немного хуже.

Днем он только спал и на зрение ничуть не жаловался.

— Ты вообще-то дневной. Или какой там, сумеречный. У тебя ночью зрение и так ухудшается, в отличие от нормальных зверей, — Эрцог выглянул наружу. — А посмотри на огни.

Луи, медленно выйдя из пещеры, глянул в сторону домов — некоторые светили желтыми окнами, а еще виднелись фонари.

— Размытые, — ответил Луи. — Более, чем обычно, — и вдруг поморщился так, словно его ударили лапой с когтями. — Свет. Другой, не фонарный. Появляется и исчезает. Так интересно.

— А если тебя надвое разорвать, ты тоже скажешь, что это интересно?

— Конечно. Очень интересно, как бы ты умудрился это проделать.

Зрачки Луи оставались расширенными, хотя уже ярко светило солнце. Эрцог провел лапой перед мордой Луи — и он ничуть не проследил за ней взглядом. А как теперь драться?

— Извиняемся, — сказал Алодис, глядя на Луи. А Луи теперь глядел непонятно куда. — Были вынуждены. Хорошо, что все обошлось. Пускай это в первую очередь послужит уроком для будущих тирнисков. Ты и так уже много чего перенес. Хочешь — иди, тебя накормят.

Попробовал бы этот Алодис честно с ним сразиться. В горле Эрцога возник невнятный глухой гул, подушечки лап сильно вжались в камень, и Алодис даже отступил. Теперь он руку не протянет. Не рискнет. Хотя было очень здорово, понравилось на мгновение. Но пусть больше не трогает.

— Он может научить внедолинных гвардейцев разбираться в моллитанских растениях, — сказал Луи.

Да почему он такой спокойный? Эти твари его ослепили. Потому что у них есть власть. Потому что людей всегда послушают охотней, чем зверей. Потому что тирнискам не разрешается то же, что и человеческим ваессенам, верховным дасулам, королям.

Все отдалилось — точно тоже исчезало зрение. Между ребрами чудилась пустота.

Эрцог сосредоточил взгляд на травинке, затем на желтом березовом листе, на вмятинах в земле. Спокойно.

— Ты будешь видеть, — прошипел Эрцог, и голос почудился чужим. — Будешь, я сказал.

— Эрцог, — позвал Алодис. — Ты, давай, успокойся. Все, давай, не пугайся, ты зверь полезный. Исключительный случай. Скажу и Акреону, что ты приносишь пользу. Будет тебе отсрочка, тут, у нас. Идем.

Вдруг они даже признают нормальный испытательный срок.

Да кто они такие, чтобы это решать?

Полезный. Как вещь. Сухая пыль под лапами. Шелест листьев. Только не кидаться. Долину вытерпел, а он что, опасней Долины? Всего лишь человек.

21 сеоны, Скадда

Отпустив слабеющий термик, Скадда взмахнула крыльями и развернулась против ветра. Серые облака, подпаленные солнцем, мчались, словно стадо оленей от хищника, а за ними плавно летела туча, густо-серая в штормовую просинь.

Чужая стая отдыхала у речки: ученики поедали рыбу, а перед ними ходил гвардеец-наставник, Сардан. Скадда приземлилась поодаль, затем подбежала ближе и затаилась за одной из белых скал.

— Ерчарт, — позвал гвардеец, остановившись рядом с золотистым грифоном. Тот перестал чистить свои черно-белые маховые перья и насторожил уши.

— А, точно, — прощелкал он. — Например, волк забрался в актарий и утащил козленка. За это ему на полгода запретили ловить оленят, и…

Сардан повернул голову вправо и перешел к другому ученику. Но задание ведь проще простого, и Ерчарт не договорил.

— Что на твоей территории произошло? — на этот раз гвардеец спрашивал ученицу.

— Я еще не придумала, — она развела уши в стороны. — А, хотя, подожди. Поймали в озере запрещенную рыбу, в первый раз. Их предупредили, чтобы этого больше не было.

Гвардеец с одобрением моргнул. А что тут одобрять? Скадда повернула голову набок.

— Ерчарт, ты все прочитал о видах почв в южном Хинсене?

— Суглинки, южные черноземы, солонцы.

Может быть, это важно, потому что на разных почвах пасутся разные травоядные? Некоторые виды нарушают больше других.

— Нитта, какие архитектурные стили Ниеса ты знаешь?

А это для чего? Он сейчас объяснит?

— Я не очень запомнила, — прощелкала грифоница, распушив перья на крыльях и пригнув уши. — Что-то… колосья, вроде.

— Классика, — поправила другая ученица, а потом перечислила непонятные термины, глядя на гвардейца. — Есть стиль посложнее, обязательно надо вырезать орнаменты на стенах, а когда орнаменты только в виде раковин, стиль называют…

— Запомни на следующий раз, Нитта, — сказал Сардан. — Похоже, ты не была в библиотеке.

— Но я там и так долго нахожусь, — возмутилась Нитта, правда, все еще пригибая уши. — Я не успеваю прочитать и про почвы, и про здания, и еще полетать. Зачем это все, если мы и так ориентируемся в городах? — под конец она заклекотала.

— А как ты хочешь научиться понимать людей? Мы должны воспринимать дома не просто как камни, но и как создания человеческого разума. Больше узнавать о мире, оживленном людьми.

— На втором году учебы уже пора было это понять, — заметила еще одна грифоница, глянув на Нитту.

— Вожак сказал — выполняй, — добавил Сардан. — Тоже пора бы понять.

Когда грифоны рассказали об особенностях высадки растений в Ниесе и соседних городах, все сделалось серым от дождя, словно облака, догадавшись спрятаться от хищника на земле, с шумом хлынули вниз. Но иногда впереди просвечивало солнце, и травы под ним казались золотистыми с примесью задымленно-красного.

— Опять не полетать, — проговорил Ерчарт, укусив одного из грифонов за ухо.

— Новое задание, — Сардан прошел мимо него. — Придумать возможные нарушения в актариях и рассказать, как с ними бороться.

Скадда фыркнула. А что, за настоящими преступниками они не следят?

Лапы понесли вперед. Вот опять проблеснуло солнце, вот оно исчезло, как будто стадо облаков его затоптало. Яркий всплеск пробился через струи дождя — и в лапах сделалось жарко, словно эта яркость в них проникла. Скадда пронеслась рядом с грифонами и, опустив на глаза прозрачные веки, прыгнула, ударила крыльями. Гвардейцам термики не нужны.

Внизу с удивлением заворчал Ерчарт, с недоумением — Сардан.

Дождь шуршал по перьям, а крылья, разрывая его в брызги, несли Скадду вверх. Трава золотилась внизу: все дальше, все ниже. Вот-вот и крылья прорвут уже облака, а они узнают, кто такие настоящие хищники. Позади заворчала туча, словно поверив, что у нее отберут добычу.

Грифоны не промокают, а значит, надо летать и в дождь, и ночью. Как учит Рагнар. Интересно, он правда на патруле? Улетел вчера в полдень и сказал, что возвратится нескоро. И дал задания — исследовать местность.

Стая грифонов осталась далеко позади, не рассмотреть: а крылья теперь взмахивали реже, болезненнее.

Травы и сухие колоски, обведенные желтыми контурами, стали отчетливее и ближе, а белые скалы увеличились, заострились от теней, и в груди засаднило изнутри, перехватило дыхание. Тепло в крыльях сменилось тянущей горячей болью. Холмистая травяная ширь приближалась рывками, горизонты сжимались: падение, потом взмах, снова падение. Ложбины между холмами распахивались, углублялись. В горле щипало. Никаких термиков, никакой поддержки, пустота.

Скадда, снова ударив крыльями, рывком подбросила себя вверх. Сердце будто сорвалось с места и теперь болталось из стороны в сторону, а струи дождя колотили по перьям. Между взмахами — короткое падение. Еще удар, мощнее, до ломоты в костях.

Степь скачком метнулась вперед, полыхнула желтым. Вот-вот притянет, цапнет, сломает крылья. Еще удар. Дыхание выровнять, осторожно снизиться. Вот так, еще осторожнее. Чуть подняться и снизиться снова.

Степь наконец-то успокоилась, замедлилась под крыльями, затихла, только дождь шуршал по перьям. К скалам жались вымокшие зайцы, вдалеке бродили банхуны, обмениваясь хриплыми скрипучими криками. Солнце опять мелькнуло и спряталось. Ганлайги собрались очень близко друг к другу, как птицы-белогрудки по ночам: все, кроме одной, лежащей в отдалении от стада, северо-западнее. Мех на ее шее выглядел едва заметно протертым, животное душили: а в грязи размывались от дождя следы львицы. У львов они крупнее.

Надо проверить. Скадда еще чуть опустилась. Львица убила только что, иначе следы бы совсем размыло. Дождь продлится долго: сильно давит и звенит в ушах. Значит, львица, которая тоже все это чувствует, рассчитывала, что запах и следы размоет.

Скадда сильно обогнала грозовую тучу, так что можно было пролететь еще немного. Грифонов в воздухе не было видно: здесь вообще гвардейцы редко патрулируют в дождь, теперь это осознала отчетливее. Скадда снова взмахнула, но продолжила терять высоту: а мышцы совсем накалились.

Опустилась чуть дальше тела ганлайги и бросилась вдоль следа: лучше было бы с воздуха, но нельзя переусердствовать. Следы наполнялись водой, растекаясь и сглаживаясь.

Львицу увидела в зарослях сребролистника: там она вылизывала детенышей, а еще в кустах виднелась туша оленя, съеденная только наполовину. Значит, хищница точно убила ганлайгу для развлечения, из-за охотничьего азарта: но эта львица не в числе преступников, которых показывал Рагнар. О ней не знают.

К стаду ганлайг Скадда вернулась на лапах, как бы ни хотелось взлететь. Антилопы наставили короткие рога и зафыркали, но лишь для вида: они знают, что грифон не нападет на стадо, и тем более с земли.

В Кейноре горный козел рассказывал про жестокость келарсов: конечно, и здесь есть что-то подобное.

А Шорис посочувствовала травоядным. Она и правда пошла обратно на своих лапах, и рядом с одним из хинсенских городов люди предложили ей помощь, даже бесплатно ее подвезли. Немного странно она себя повела, но ведь в чем-то и справедливо.

— Я нашла одну из ваших к северо-западу, мертвую, — не надо им сразу говорить про львицу, они вспыльчивые. Вдруг навредят ее детенышам, пока львица уйдет?

Ганлайги забормотали: не очень разборчиво, но за месяц Скадда уже привыкла к их языку. Одно незнакомое слово повторялось чаще других: наверное, имя той, кого недоставало.

Самая крупная ганлайга, ударив копытом, обрызгала грязью свою золотистую шерсть.

— У вас часто так исчезают ганлайги? — уточнила Скадда.

Ганлайга не ответила, Скадда защелкала чуть иначе, отрывисто и мягко, стараясь говорить поближе к языку оленей и косуль:

— Часто пропадают?

— Часто находим мертвых, — ответила большая ганлайга. — Гвардейцы говорят, те наши ганлайги болели. А они были здоровы. Мы знаем.

А ведь ганлайги видят хуже грифонов и не заметили бы на шкуре никаких протертостей. Даже волки бы не заметили, но грифоны с их зрением были обязаны.

— Убивает зверь, — вступил еще один из стада.

— Эта тоже скажет, что паникуем, — оборвала его вожак. — Мы уже говорили. Они не верят, нас не слышат.

Гвардейцы решили, что ганлайг и так много, и что наказывать кормящую мать из-за них не стоит? Травоядные могут врать, и им не нравится, когда хищников становится больше, но ведь это не повод не расследовать. Тем более сейчас они не врут.

— А я считаю, что преступление, — Скадда резко затрещала клювом. — И грифоны должны вмешаться.

Ганлайги недовольно забормотали.

Но преступники тоже бывают разные. Не хочется, чтобы казнили Эрцога: и здорово, что сейчас он для чего-то понадобился людям. А Луи, оказалось, покидал Ориенту: это преступление, но ведь он поступил неожиданно смело, особенно для такого неумелого правителя. И он покидал ее не чтобы сбежать, а чтобы исследовать Кайрис.

На юго-западе, под дождем, кружили два грифона: Рагнар и Тагал, светло-желтый и ржаво-рыжий. Наставник летел быстрее и легче, Тагал отставал, но не снижался.

Напряжение в Аренне почти не чувствовалось: сейчас не должны были бить молнии.

Скадда долго бежала в сторону грифонов, а когда приблизилась, остановилась за кустарником. Не заметили? Рагнар в это время резко кинулся вниз: но он не падал, он взмахивал когда нужно, без труда выравнивался, словно выучил каждый порыв ветра, каждую дождинку. Крылья Тагала двигались с трудом: даже у Скадды заломило в крыльях от взгляда на друга.

Рагнар, рассекая крыльями дождь, рванулся к Тагалу и ударил вытянутыми лапами, Тагал сам выставил лапы вперед и сделал выпад. Рагнар ускользнул — не удивилась бы, узнав, что он ускользнул при этом от каждой струи дождя. Потом он взвился и атаковал сверху. Тагал захлопал крыльями, Рагнар подсек его своими.

Рыже-желтый клубок метался в небе, как четырехкрылый зверь, и клюва коснулось перо: когда Скадда сняла его лапой, оно оказалось темно-рыжим и окровавленным.

Звери упали с неба, и Рагнар сильно прижал лапами Тагала, чьи крылья разметались по земле. Вцепился в горло на пару мгновений.

— Понабрали кривокрылых, — огрызнулся Рагнар, задев лапой морду Тагала. — Видно, что недоучился. Только ты и за время учебы ничего не усвоил.

Тагал огрызнулся и толкнул его лапой, а Рагнар качнул головой и отошел. Тагал, поднявшись, кинулся первым, но после схватки опять оказался на земле, смешанной с перьями. Вскочив, Тагал снова шагнул вперед и занес лапу, и его клюв открылся в оскале.

— Одна моя мелкая как-то поймала ящерицу и понесла в пещеру, — Рагнар увернулся. — А в полете уронила, — отскочил влево и ударил по передним лапам Тагала. — Так та ящерица лучше летала, чем ты, — он уклонился, набросился и повалил Тагала: смял его, как сминал осенние листья, такие же ржаво-рыжие.

Затем Рагнар отошел и кинулся в разбег. Уши Тагала притиснулись к голове: а на боках у него виднелась кровь, и одну лапу он поджимал.

— Ушами не ной, — сказал, обернувшись, Рагнар.

Тагал огрызнулся, разбежался и взмыл.

— Неудивительно, что кейнорские грифоны ни на что не годятся, — проскрипел Рагнар. — У них вожак бескрылый. Всего-то за сутки отсюда до Ворнии слетал и обратно.

Тагал молча рванул крыльями воздух.

Ворния? Она же за четыреста километров отсюда, значит, Тагал пролетел за сутки восемьсот километров, а еще в последние сутки постоянно дождило. Рагнар, получается, его похвалил. И, конечно, Тагал умелый и уверенный: Рагнар так с ним обращается именно потому что об этом знает.

— Здесь переярки из местной стаи прошлым летом убивали слишком много оленят, не только на еду, — рассказывала Лирра. — Этой зимой для них заканчивается ограничение на охоту. Я проверила, сейчас они ведут себя хорошо. А вот эта самка банхуна убила мраморных лошадей, но откупилась от гвардейцев кониной.

Она переглянулась с Керсетом и подмигнула ему. Он хорошо запоминает рассказы Рагнара, но ему до сих пор недостает уверенности.

— И до сих пор изредка убивает для них коней, — дополнил Керсет.

— Отчего же это вредно? — Рагнар перелетел на другой воздушный поток. — Их убивают не впустую, так?

— Поощряются убийства для развлечения, — голос Керсета стал увлеченнее, как всегда, когда этот грифон додумывается до чего-то нового и правильного. — Грифоны могут охотиться сами, им не сложно. Банхуны — травоядные, они не должны охотиться. Грифоны используют их неприязнь к мраморным коням в своих целях.

Потом Скадда рассказала, как следила за преступниками, живущими у соседних городов, и сообщила, что некоторые их них — волки и мраморные кони — ругались на людей, ведут себя злобно и могут опять нарушить законы. Затем, уловив знакомые ориентиры по Веннте и заметив знакомые приметы местности, взглянула с высоты на кустарник, где скрывалось львиное логово. Львята ловили солнечные блики в луже у склоненных веток.

Хочется спросить Рагнара про тирнисков: но потом, после задания. Надо учиться выдержке.

— Я одну вещь узнала сама. Львица убивает ганлайг из местного стада для игры, — Скадда развернулась и подлетела к отставшей Риссе, потом, обогнув ее, почти коснулась крапчатого хвоста и, поддразнивая, умчалась вперед. — Она охотится во время дождя, чтобы размыло следы и запах, но я нашла свежеубитую антилопу и отследила львицу.

— Да, Скадда нам сразу об этом рассказала, когда мы встретились, — добавила Лирра.

Рагнар поставил уши торчком и задумчиво глянул на Скадду.

— Ганлайги сказали, что их сородичей часто находят мертвыми, а гвардейцы-грифоны говорят, что те умирают от болезни, — добавила Скадда.

И, заметив тело ганлайги, глянула на Рагнара, затем перевела взгляд на мертвую антилопу. Правда, тело уже сильно объели лисицы, и слабые потертости на шее слились со следами от их клыков. Надо было чем-то накрыть: нет, все равно бы разворошили.

— Травоядные в Кейноре пытались меня убедить, что келарсы могут питаться травой, а оленей убивают лишь потому, что им нравятся рогатые черепа, — проворчал Рагнар. — Если бы ты их наслушалась, ты бы стала траву жевать? Или арестовала бы ужа за испуг козлят? От меня и такое требовали.

— Но здесь я сама убедилась, что львица виновна. Она точно не впервые так делает.

— Ты нашла ганлайгу и львиные следы с воздуха во время дождя, — во фразе Рагнара не прозвучал вопрос.

— Да, я летала в дождь, — ответила Скадда. — Но не переусердствовала.

Занимались еще долго, а потом, после еды, на закате, Рагнар всех отпустил, только Скадде сказал задержаться, и это обрадовало: пускай и было немного грустно из-за того, что местные гвардейцы настолько неумелые.

— Рагнар, то задание, которое Тагал тебе поручил, прошло успешно? — спросила, приземляясь, Нора. Ретта спрыгнула с ее спины, а Нора повалила грифоненка лапой на траву и, игриво пощелкивая, прижала детенышу рыжие хвостовые перья. Ретта укусила Нору и умчалась. Рагнар, глядя на грифоненка, усмехнулся.

— Но надеюсь, что ты больше не будешь отлучаться надолго, — прощелкала Нора. — Не только из-за твоих учеников. К юго-западу от Ниеса опять убили бешеных волков, и ожидается, что придут новые.

Рагнар преодолел вместе с Тагалом восемьсот километров за сутки. Так здорово. Вот почему сегодня не будет ночной тренировки.

— Почему осталась твоя ученица? — добавила Нора.

— Ты хотела спросить меня как раз про нее, — ответил Рагнар. — Вот пускай и слушает. Она и так уже столько всего слышала, что скоро уши ее перевесят, она летать не сможет, и у меня будет относительно нормальная стая.

Нора развернулась к Скадде. Взгляд ее изумрудных глаз был вдумчивым и спокойным.

— Скадда, зачем ты взлетела без потоков при стае Сардана? Теперь некоторые из его стаи хотят так же. Но они учатся по-другому. Другие ученики не должны сбивать их с толку и показывать, что можно иначе. К тому же нет, нельзя. Рагнар, ты ведь и сам против того, чтобы они так летали без твоего ведома и так уставали?

— А я не считаю, что эта мелочь выглядит усталой, — ответил Рагнар. — Она у меня еще слетает в море и принесет мне пару рыб, а то я голодный после перелета.

Скадда весело затрещала: очень захотелось именно так и поступить. Нора тряхнула головой, взъерошив перья и мех на шее, и добавила:

— Полеты без потоков утомительные и не совсем естественные для грифонов. Так должны летать уже действующие гвардейцы. Даже если Скадда знает свой предел, те ученики ведь его не знают. Они начнут пробовать и переутомятся.

— Ясно. Ты мне скажи про стадо ганлайг, что пасется вон там, — Рагнар показал клювом в сторону полоски на горизонте, грязно-рыжей, словно огромный банхун наступил в лужу и забрызгал запад. — Там часто мрут животные от болезни?

— Точно.

— Сегодня одна из моих нашла очередную дохлую ганлайгу, удушенную львицей, Кори, — так он поверил. — Дохлых находили как раз после ливней?

— Сейчас каждый день ливни, — Нора мягко свистнула, и с соседнего холма Ретта ответила ей таким же кличем. — Это ведь тоже была Скадда?

Скадда насторожила уши и постаралась пригладить взъерошенные перья.

Так хочется все разъяснить самой.

— Если сейчас Скадда правда добыла важные сведения, и если Кори правда убивает ганлайг для игры, это не значит, что Скадда может и дальше искать преступников. Она еще ученица. Она совсем не должна лезть к преступникам. Даже к тем, кого осудили. Не должна про них знать.

— Согласен, будущим гвардейцам это не надо, — Рагнар вытянул левое крыло по левой передней лапе, а потом и правое крыло по правой. — Им надо определять, на каких камнях удобнее отдыхать между заданиями.

— Рагнар, я серьезно, — Нора вскинула уши. — Скадда, неужели ты хочешь, чтобы у наставника были из-за тебя проблемы?

— У него из-за меня проблемы начиная с галенза, — заметила Скадда. — Гвардейцы привыкают к трудностям, так что и Рагнар ко мне привык.

— Хвост тебе кошачий, чтобы не леталось, — Рагнар скосил взгляд на Скадду и вернул его к Норе. — Сардан должен сам убеждать своих мухокрылых поступать так, как он считает правильным. Если у Сардана нет авторитета, я тут ничем не помощник.

— Если молодые будут искать преступников и за ними следить, они их только встревожат. Они помешают гвардейцам. Скадда, я понимаю твое рвение, но ты еще совсем молодая.

— Но нам нужна практика, — не удержалась Скадда. — Как же тогда? Учиться, когда ты уже гвардеица? Это помешает заданиям.

— Все выучиваются, — ответила Нора. — По крайней мере, тогда ты будешь вправе это делать.

— У моих учеников будет задание на испытании — вспомнить всех преступников рядом с каким-либо городом, — проклекотал Рагнар. — И все меры их наказаний. Ловить преступников я им и без того не поручал, и у моей стаи мозгов хватает к ним не лезть. Я нарочно отобрал самых смышленых, — от этих слов Скадда сразу распушилась. — Кроме Скадды, — обманывает. — А искать и расследовать — другое дело. Никого они не потревожили. Я за этим слежу.

Нора повела пернатым хвостом снизу вверх.

— Значит, двойная нагрузка на тебя не влияет, — произнесла она. — Знаю, что Тагал тебя не отстранит. Однако, если так хочешь обучать зверей чему-то непременно сложному, — Нора недовольно затрещала, — для тебя найдется работа. Ты полезная, — Нора остановила взгляд на Скадде. — Никто не хочет тебя ограничивать. Просто нужен порядок. Вы еще молодые, неопытные, вам хочется во все вникнуть, все исследовать. Молодые грифоны могут придраться даже к тем, кто не нарушает, из-за своих домыслов и желания стать значимыми. Я это очень понимаю, я сама такой была.

Рагнар молча слушал, глядя на нее со скепсисом. Скадда легла и шевельнула ухом.

— Нора, — позвала Скадда. — Когда ты отправилась в Халькар, ты тоже думала, что, ну, ты встревожишь местных зверей? А они встревожились?

В хвосте немного потянуло: Рагнар наступил на хвостовое перо. Нора прищурила глаза, но не ответила. Когда она улетела — тоже без потоков, все-таки она правда более умелая, чем прочие — Рагнар сказал:

— Как и раньше — следи, изучай, выведывай. Что лезть и ловить самой не надо — знаешь сама. И исключения на своей шкуре знаешь, — как с волками в Экере. — Но не нарывайся при гвардейцах.

— А она хоть чем-нибудь поможет ганлайгам? — Скадда повернула голову набок.

— Она ответственнее многих. Лети давай отсюда. В норы к суркам не лезть, их кладовые с дурманящими растениями не разрывать, не осуждать волчьих клещей за излишнее питье крови.

— Сурки собирают дурманящие растения?

— Рвут шаллею на подстилки. Еще раз полезешь во время тренировки ко мне с Тагалом — лапы выдерну. Для меня он ученик, а для тебя он вожак.

Скадда опустила уши и с усмешкой щелкнула клювом.

На дно словно накинули светлую сеть: радужную, если приглядеться, но если не всматриваться, то золотистую. Она шевелилась, искажая камни, ракушки и рыб.

Водяную скалу обшерстили водоросли, похожие на траву или ветки под водой и склизкие на воздухе. Из них торчали створки мидий, заостренные, блестящие от воды. Волны накатывали и, стоило им схлынуть, на камне посверкивали новые блики, как кусочки солнца.

На дне, обманчиво-близком, искажались переливами воды морские звезды: будто опавшие по осени листья морских деревьев. Бывают водоросли, у которых опадают листья? Некоторые похожи на хвою туй, так что и лиственные должны быть. А дальше висели медузы, похожие на морские грибы.

Крылья понесли над зелено-серым морем: но ветер быстро наклонил, сбил с курса. В глаза ударил блик, отраженный морем.

Раздалось скрипучее бормотание дельфина: зверь подпрыгивал над волнами, пытаясь достать до Скадды. Уже столько раз с ним играла в догонялки: и запомнила, что очертания его морды мягче и плавнее, чем у сородичей, хотя дельфины и так очень плавные. Скадда поприветствовала скрипучим криком, дельфин затрещал в ответ.

На наветренной стороне волн появлялись восходящие потоки: они сменялись чаще наземных, и Скадда быстро перелетала с одного на другой, недолго парила, расширяя маховые перья, а потом в такт волне бросала себя крыльями к новому потоку. Слишком не снижалась, чтобы не упасть, а дельфин играл, улыбался, звал к себе. Вот бы с ним поплавать: но все-таки нельзя это делать, небезопасно.

В отдалении выскочил еще один дельфин, а потом еще двое, и тот, что плавал под крыльями Скадды, кинулся к сородичам. Среди них показался еще и детеныш, и взрослые, кроме одного, толкали его лбами, подкидывали, играли с ним: только дельфиненок после нового толчка почему-то не всплыл, а стал углубляться в море. Его силуэт расплылся в воде, и вода побагровела.

Он что, был раненый? Почему на него теперь не обращают внимание? Нет, один дельфин к нему кинулся, но его окружили те, что играли с детенышем. А теперь толкают окруженного взрослого сородича, наскакивают, и дельфин старается от них увернуться, уйти. Вот вывернулся, поплыл за детенышем, но ему помешали. Детеныша совсем не видно. Он же не выживет без воздуха, как так?

Скадда тревожно затрещала, когда знакомый дельфин показался на поверхности. Он весело ответил и нырнул за сородичами.

Убили дельфиненка. Как львы-преступники и келарсы, чтобы с мамой убитого завести своих детенышей. Все понятно, и больше не надо за ними следить. А думала, что это умный зверь, что это почти уже друг.

Скадда стремилась удерживаться с наветренной стороны волны, при этом лететь параллельно гребням. Разыскивая новую волну, старалась не слишком потерять высоту: и думать только о воздушных потоках. За волной каждый раз утихал ветер, и Скадда недолго парила искаженно, пока не находила новый поток.

— Этому тоже учит Рагнар? — спросил с берега золотистый грифон с черно-белыми маховыми перьями, Ерчарт. Его светло-карие глаза прищурились, когда Скадда подлетела к нему поближе.

— Он учит, чтобы мы сами принимали решения, — протрещала Скадда.

Волна закончилась. Скадда в полосе спокойного воздуха наклонила крылья и опустилась, затем поднялась и поймала следующий поток.

— А расскажешь, как ты это делаешь? Над морем же нельзя летать.

В ушах потеплело. Когда-нибудь получится стать наставницей: этому от Рагнара тоже можно поучиться.

Но вдруг сейчас Ерчарту это навредит? Он не такой подготовленный.

— Я еще не умею учить, — защелкала клювом Скадда. — Я в этом самоучка, и вдруг я делаю неправильно? Вдруг тебе не подойдет мой способ?

Ерчарт разочарованно скрипнул клювом, а Скадда фыркнула.

Когда улетала, оглянулась на море: оно волновалось слева, а справа зеленела суша, так вздымаясь скалистыми островершинными холмами, словно ей захотелось показать воде, что у нее тоже есть волны, и они гораздо выше. Белые выходы породы напоминали морскую пену.

Рагнар вырвался из-за ближайшего холма и набросился. Скадда уклонилась от его рывка, пролетела позади наставника, перевернулась и выбросила лапы вперед. Лишь чуть коснулась Рагнара, но коснулась все-таки.

— Это ты так следишь за преступниками? — прошипел Рагнар.

— В пути, — Скадда вскинула уши. Рагнар не выглядел злым. — Запутываю гвардейцев, которые решат за мной проследить и выяснить, за кем я там слежу. А они тебе что-то еще сказали? Они точно тебе не навредят? А семье?

— Нет. Если захотят навредить моей подруге, не решатся. Знают, что я им лапы выдерну.

— Дельфины убивают детенышей. Я видела, они его толкали, и он потом… утонул, получается. За ним хотел поплыть другой дельфин, а его окружили. Это мама? Все как у львов и келарсов.

— Да. А еще могут для забавы кого-то притопить.

Теперь и в горле словно вода: густая настолько, что не проглотишь. Все-таки думала, что дельфины благородные и чем-то похожи на грифонов.

— Вьортов там полно, — сказал Рагнар, глядя в синюю даль. — Отчего на сушу лезут? Знаешь?

— Их тревожат люди, которые ходят по морю, — а вдруг Рагнар сейчас расскажет побольше про вьортов? — Вьорты их чувствуют, потому что люди для них слишком чуждые, вот. Вьорты чуют как своих, так и чересчур чужих. Правда, если по морю не ходить, будет опаснее: вьортов станет больше, и они все равно полезут. Увидят город с поверхности воды и захотят его присвоить.

— Но раз люди ходят по морю, то море — человечье. Как вьорты их почуют на своей территории, если море у побережья принадлежит лаохорту? На большую глубину суда не опускаются, а подводных лодок недостаточно, чтобы лаохорт взял контроль и над толщей воды. Откуда же вьорты в толще воды почуют людей?

Рагнар на мгновение прищурил глаза, будто шутливо, и Скадда, ловя следующий термик, чуть подняла уши. Надо подумать. Люди — наземные существа, лаохорты тоже.

— Лаохорты быстро теряют над морем контроль, их ведь создают не морские существа. Поэтому людям и надо очень часто туда выходить, укреплять связь.

— Да. Поверхность моря принадлежит лаохорту лишь клочьями. Вот проплыл корабль по лаохортскому морю — а вот уже и на вьортском. Это может случиться даже не слишком далеко от земли.

— Даже рядом с Экерой живут вьорты? — а здесь они, может быть, вылезают по ночам на поверхность.

— Разумеется. Только стоило им забрести на землю Легонии, как хвосты поджимали. Хотя им города интересны. Видят их свет — и к нему тянутся. А если на земле чуют, что лаохорт там не мощный, разыскивают его и атакуют.

А Кейнор — он мощный? Он уже забрал себе земли полностью, или нет?

— Халькар, где была Нора, настораживает, — добавил Рагнар. — Его люди — почти как вьорты. Как узнают о слабости Легонии, смогут тоже полезть из моря.

Они очень давно ненавидят Легонию.

— Этих людей, наверное, можно будет укусить, — сказала Скадда. — А Нора тебе рассказывала про Халькар? Или она там мало что узнала?

— Мало рассказывала. Пусть изучает Хинсен.

Он что, не против полетов над морем? Рагнар про них ничего не сказал и улетел до того, как Скадда успела спросить.

Скадда, поднимаясь после проигрыша, укусила Лирру поочередно за оба уха, за что получила в клюв. Затем попробовала укусить уже лапу.

— Я дерусь с Данри, — сказала Лирра и клюнула. — Все, твоя очередь прошла.

Ее морда и голос стали нарочито серьезными, но зеленовато-желтые глаза хитро прищурились. Значит, после тренировки удастся еще подраться.

Рагнар наблюдал за учениками издалека, с холма: он вместе с Тагалом и Гиррой ожидал прилета гвардейцев, которые уже показались в небе. На Скадду напал Нивир, и Скадда, отбиваясь от него, иногда поглядывала на далеких грифонов. Приемы Нивира совсем не понравились, и Скадда легко победила.

Под облачным небом грифоны-гвардейцы стали слетаться к холму; их широкие крылья мерно ударяли по воздуху. Рагнар кинулся на буро-белого грифона, сшиб в полете, прижал к земле. Потом набросился на еще одного из прилетевших, дрался с ним чуть дольше и все равно отшвырнул. Тагал сражался с Рагнаром намного лучше, чем сейчас сражались эти незнакомые гвардейцы. Найдется ли среди них хоть кто-то умелый?

Скадда следила долго. Облака немного разошлись, и прогалы между ними напомнили морскую солнечную сеть. К грифонам прилетела и Нора, и она о чем-то поговорила с Гиррой, а потом обратилась к Рагнару. Одна из грифониц, прилетевших к холму — правда, с востока, а не с запада, как гвардейцы — оказалась очень знакомой. Венти, приглушенно-коричневая с крупными темными пятнами на крыльях с внешней стороны. С серыми, теплого оттенка, глазами.

После того, как Тагал победил в двух схватках, Венти подбежала к нему, и Тагал стукнулся клювом об ее клюв. Венти задержала взгляд на рыжем боку Тагала, покрытом ссадинами, и тронула его крылом.

После разговора с Тагалом и Рагнаром Венти приземлилась рядом с учениками и, всем пожелав попутного ветра, увела Скадду к соседнему холму, густо поросшему колючей гачаткой и ктанкой. Скадда задела лапой черные, будто сожженные, колоски.

— Что скажешь об испытании для гвардейцев? — Венти прикусила одно из своих кроющих перьев. — Столько грифонов из разных стай согласилось участвовать. Я даже не ожидала. Может, Гирра их заставила.

— Они не очень хорошо дрались, и я даже не запомнила, кто прилетел первым.

— У них неважная выносливость. Знаешь, только главам Гвардий было известно, как быстро эти грифоны должны были преодолеть путь. Справились единицы. Все, кто прилетели сегодня, прибыли слишком поздно. Среди них не было первого.

Скадда нахохлилась. Ничего нового. Горло стянуло, будто в драке наглоталась пыли.

— Чтобы не было беспокойств среди зверей, об этом открыто не объявят, — Венти взъерошила крылья и уложила их поудобнее. — И преступности станет больше, наверное, если в Гвардии совсем разочаруются. Но ты доказала, что можешь молчать о важных вещах, несмотря на всю свою отчаянность.

Скадда перевела взгляд на холм. Гирра говорила с Рагнаром, а тот чистил перья. Тагал ходил рядом с ними.

— Получается, всех, кого незаслуженно назначили, не получится отстранить? Поэтому всерьез испытания не примут? Нет, кого-то все равно должны прогнать.

— Ты все еще хочешь служить в Гвардии?

— Конечно.

Серые глаза Венти напоминали дождевые облака, почти неуловимо подсвеченные вечерним солнцем. В груди что-то сжалось, будто наступили на ребра. Отказаться от Гвардии — значит, сдаться. Ни за что. Правда, Венти не сдалась, хотя и отказалась.

— В Моллитан снова отправят гвардейцев-грифонов, — Венти с этими словами перескочила куст гачатки. Скадда последовала за ней и, тоже перепрыгнув куст, обнаружила за ним полосу обычной травы, невидимой из-за кустарника. — Пока еще совсем мало.

— А отправят тех же, кто раньше служили в Моллитане?

— Эти не хотят там снова служить и покидать свои территории, — прощелкала Венти.

Скадда заглянула в просветы между ветками гачатки, растущей выше по склону холма. Увидела, что за кустом нет колючек, в том числе ктанки, и перескочила, приоткрыв крылья. Венти тоже. От нетерпения крылья не хотели прижиматься к бокам.

— Грифонов направят не просто в горы рядом с Долиной. Знаешь, из-за чего пока не казнят Эрцога Фернейла?

Скадда развернула к Венти уши. По человеческим новостям, когда подслушивала радио под окнами, подробностей не узнала, а Рагнар ничего не сообщил.

— Алодис Гремиор передал это главе Кейнора, а тот — Гелесу. Эрцог вернулся невредимым из лесов Долины и собирается научить грифонов в ней выживать, — как здорово! И он как раз умеет интересно рассказывать. От воодушевления ненадолго развернулись крылья. — До последнего думали, что Эрцог мог все-таки умереть от ядов, но прошло много времени, теперь уже можно и огласить.

— А если моллитанская Гвардия будет лучше других? Из-за множества опасностей? Здорово. А часто ты общаешься с Гелесом?

Он все-таки преступник.

— Не особенно чаще тебя. Знаю, что он хотел бы обновить Гвардию.

— Я ее обновлю. Я очень хочу стать гвардеицей. Принести пользу и что-то изменить.

— Понимаешь, Скадда, — Венти собрала себе веток, легла на них, и Скадда тоже сложила небольшое гнездо. — Гвардейцами иногда становятся ради привилегий. Ради того, чтобы безнаказанно калечить, — как вообще такие звери могут называть себя гвардейцами? — А иногда в тех же целях, что и ты. Но каждый зверь стремится к покою. Если сначала тебе интересно искать справедливость, со временем ты понимаешь, что это трудно, а препятствий много.

— Но я такой не стану. А как в Кейноре прошли испытания?

— Там все то же самое. А здесь ты тоже связывалась с призывателями, как и в Кейноре?

Скадда наклонила уши, щелкающе усмехнулась и повернула голову направо.

— А что, ты и за местными следишь?

— Много за кем слежу. И как, узнала больше про их мотивы?

— Они же не говорят постоянно про свои мотивы, — Скадда немного взъерошилась. — Они еще играют и охотятся. Не преступно.

— Еще ты следишь за ганлайгами и львицами, — Венти прищурилась. Она совсем все знает. Ну, все-таки она осведомительница. — А за собой?

— Про себя я и так знаю.

— Можно и проследить. Может быть, узнаешь что-нибудь новое.

Тагал пронесся над головой темно-рыжим вихрем, с ним летели Гирра и Рагнар: они направлялись к ученикам. Скадда и Венти вернулись, и Венти по пути больше ничего не говорила.

— Но с условием, — сказал Рагнар, приземлившись. Он взглянул на Тагала, а тот наклонил голову направо. — Мои улетят со мной. Будут летать в Хинсен на задания. Расстояние отсюда до той же Асуры — ерунда.

Асура. Моллитан. Надо туда летать? Уши, показалось, сейчас заденут всех жаворонков, летающих высоко над головой.

— Пернатые, слушать сюда, — теперь Рагнар обращался к ученикам. — Раз во время соревнований-испытаний никого нормального не выявили, то в Моллитан для начала отправляют меня. Неизвестно, что хуже — отправить вас в Долину или к другому наставнику. В саму Долину никто из вас лезть не будет. Да, Скадда тоже.

Все равно очень здорово.

— Им не стоит туда лететь, — возразила Гирра. — Тагал, определи им другого наставника.

— Я — вожак этого грифона, — Тагал поднял голову и заскрежетал клювом. — Ты, в свою очередь, не вожак для меня. Указывай своим.

— И все же я опытнее, и это моя территория, — добавила Гирра, встопорщив мех на загривке.

Рядом заворчали Лирра и Виррсет. Керсет насупился и поднял голову, остальные перешли на негромкий рык.

— От нас будет больше проблем, если нас здесь оставить, — сказала Скадда. — А еще у нас много опыта, и мы точно никуда не влезем.

— Эрцог правда может научить обходиться с моллитанскими растениями, — добавила Гирра. — Я видела, как он вернулся из Долины. Но лучше оставить учеников здесь. Рагнар, проведи для них испытание, и Тагал назначит им нового наставника.

— Я за них ответственен, — резко сказал Рагнар. — Не согласишься — никуда не лечу. Тагал назначил меня, он мой вожак.

Ученики переглядывались, с интересом топорща уши, и при этом встревоженно ворчали.

— Гирра, Эрцог меня знает и мне доверяет, — нашлась Скадда. — Если грифоны, которые прилетят после Рагнара, станут Эрцога избегать, он будет раздражаться. Но никто не станет его избегать, если увидят, что ученица его не боится. А если я полечу, а другие ученики — нет, то им будет обидно.

Рагнар посмотрел с недовольством, но все-таки приподнял одно ухо. Гирра молча стала ходить из стороны в сторону и после того, как вытоптала целую тропинку, наконец, согласилась.

24 сеоны, Дайгел

Чудище скрипнуло и кинулось на железные прутья. Дайгел подставил ему кусок моркови, и клюв так хрупнул, будто разгрыз полквартиры. Перемолол еду не хуже кейнорских приборов для резки салатов, какие доводилось чинить в Экере.

— А ну руки не суй, — Юнна мигом перенеслась с порога комнаты к клетке. — Оторву и в чумной город отправлю посылкой.

— Ты б у него мышиные скелеты из клетки вынула. Дразнишь человека намеками на пищу.

— Вот же, точно. А то пограничники в следующий раз не поверят, что я везу чучело своему мужику в подарок. Ничего, я его тебе не оставлю. Просто поглядишь на него и хватит с тебя.

Зверь чуть меньше кошки, а клетка немногим его больше, не развернешься. Скадда бы такого точно не потерпела.

— Правильно, ты мне таких подарков не оставляй. Я над животным буду издеваться, заставлю мне отвертки по воздуху таскать.

Юнна хмыкнула.

— Сдохни, — приказала она, и нимлинг, уронив башку, закрыл глаза да распахнул клювастую пасть. Крылья распластались по соломе, как куски ткани. Больше все-таки на дракона он похож, перьев нет, хотя клюв считай грифоний.

Затем Юнна переложила нимлинга из клетки на стул, и лапы с крыльями повисли, точно бескостные. Дайгел ткнул пальцем в прохладный шершавый клюв, а Юнна тут же саданула по руке. Дайгел эту руку словил, обхватил затем Юнну за талию, притянул к себе.

— Я тебя в форточку выкину, — сказала Юнна.

— Не откроешь, там краска присохла.

Нимлинг приоткрыл глаз с фиолетовой, в зеленоватый отлив, радужкой.

— Сдохни совсем, — прошипела Юнна, и глаз затянуло прозрачным веком. Дайгел принес мусорное ведро. Юнна, выбросив скелеты, взбила соломенную подстилку, зашвырнула в клетку нимлинга, заперла и скомандовала ожить. Нимлинг заскрипел и залязгал.

— Летать ему не надо?

— Чего с ним станется. Еще разнесет тут все.

— У меня грифон дома жил, ничего. Так как ты все-таки его умудрилась изловить?

Юнна схватила камеру, засняла Дайгела, потом нимлинга, и залезла на подоконник, прихватив с камерой еще и свою сумку. Дайгел, взяв с тумбочки тетрадь, сел к Юнне и отобрал камеру, вдобавок стукнул ею Юнну по макушке.

— С приятелями подкараулила стаю, пока они ели, — Юнна пихнула ботинком в голень. — А как нажрались, мы их запихали в клетки. Они уяснили, что все побеждены и вожаком никто быть не может, вот и пришлось нас слушаться. Вроде смышленые, только прожорливые. Одна чуть свою кладку не сожрала, зато теперь о новой мелочи все заботятся.

Юнна извлекла из сумки тетрадь, а Дайгел развернул свою на первой странице.

— У меня тут как раз воспоминания о восточном Кранаре, — зараза, а в Нелоссе-то что сейчас? В Канморне?

— А у меня об Инисе, — Юнна заглянула в тетрадь Дайгела и попыталась забрать, Дайгел, в свою очередь, ухватил покрепче и прищурился. — Ага, про Нелосс тут у тебя написано. Что-то о нем слышала.

— Не в сводках, случайно?

Взгляд Юнны стал мрачнее да направился куда-то в стену.

— Не, — сказала она. — Но все равно не вздумай туда ехать. Вообще не вздумай снова соваться в Кранар. Башку откручу.

Ладно еще на западе Кранара нет чумы. И ведь строгие в Кранаре ограничения, ведь борются, а без толку, раз восток в таком состоянии, что Кранару пришлось целиком закрыть границы. Уже ж ведь должна была эта эпидемия пойти на спад.

Юнна всматривалась в строчки так, будто сквозь время наблюдала все происходившее и силилась разглядеть детали, не попавшие на бумагу. Порой ее губы шевелились, порой она ухмылялась. Это когда описывались всякие кранарские обычаи, например, что надо почаще смотреть на статуэтку Каммии, тогда будешь здоровее. А если на яды смотреть, можешь и через взгляд отравиться.

— А, поняла, тот, с кем я в прошлый раз беседовала, просто кранарцем был, — кивнула Юнна. — Выдрал глаза у соседа, чтобы тот не смотрел на Манскор и не заболел. Заботливый какой.

Еще там было про одноногого горработника — он, оказывается, вручил Дайгелу валик, чтобы прокрасить полосу на стене. Уже подзабыл. В Ущелье лиц вон тоже такой обитает. Потом Юнна читала про встречу с самим Кранаром: Дайгел его увидел на следующий день после того, как подкрасил стену.

Юнна возвращала взгляд к уже прочитанным строчкам, и снова шла до конца, и опять возвращалась, и сминала локтем свою тетрадь, а глаза у нее напоминали окна, сквозь которые небо виднеется — но запыленные, тусклые.

— Он прямо-таки за тобой наблюдал, — заметила Юнна, и ее раскосые глазищи наконец-то блеснули. — Или твой отец-ученый его заинтриговал, а ты просто попался? У тебя ж отец, случайно, не Георг Эсети? Фамилия больно знакомая.

— Так папаню и в Талис знают? Дела. Кранарские приезжие о нем рассказали? — отцовы ученики, помнится, в Талис не работают.

— Ага, именно.

Потом она, хмурясь, разгладила мятую обложку своей тетради. В ней первые страницы заполняли рисунки вымерших тварей: громадных длинношеих ящеров, рогатых ящеров да крылатых. Еще — зверюг с широкими тупыми мордами да в пятнах, недооленей с огромными глазами и четырьмя копытами на каждой ноге. Наброски были без особых деталей, а все равно весьма живые да точные.

— Вымерших постоянно рисовала. Да и сейчас нравится. Я представляла, что, если нарисую, тем самым оживлю.

— Вот-вот за палец цапнет, верю.

На страницах появился волчонок. Ободранный, коротколапый, он то забивался в груду ящиков, то прятался за мусорный бак, то пробовал украсть колбасу с прилавка на рынке.

— Я встретила Герти в тринадцать, — Юнна изловила пальцы Дайгела, как только Дайгел сам попытался перевернуть страницы. — В Инис мы уехали, когда мне было семь.

— Таннау долбаная, — Дайгел обхватил ее за плечи.

— Пристрелю, — но и вырваться Юнна не сумела, или не особо старалась.

— Сбегай за ружьем в Манскор, подожду. Хотя знаешь, как тут добыть? Выйди на улицу и крикни, что династия Онталоз — это сборище унылых бездарностей.

— Ага. Так вот. Мы вообще-то талисские, но родители считали Талис дырой. А ты, знаешь, не один видел в детстве всякую хтонь. Я мелкая посчитала, что рысь приперлась в наш огород, чтобы гасок стырить, ну и бегала за ней, молотила кулаками. Потом она опять ко мне приходила. Разговаривала. Клубком на подушке сворачивалась. Бывает.

— Я-то думал, Талис людям до поры до времени не показывалась. Кроме твоей команды и лет-танера.

— Детские рассказы считают выдумками, ну или сами дети забывают. В Талис, знаешь, деревом пахнет, уютно так, — Юнна теперь улыбалась мягко, глядела будто бы вдаль. — Все небольшое, и в то же время просторное. Литтис огромный, как пасть чудовища — вот-вот захлопнется и проглотит. В те года там на окраинах столицы волчья стая убила детей, много шуму поднялось, старались замять, а в городе все равно обо всем прознали. Гвардейцы стаю извели, а Герти был в той стае годовалым волчонком. В город пришел, и кто-то узнал, чей он. Шпыняли его, дворовые ребята чуть не забили.

Вот на рисунке, нервном, со рваными контурами — коротко стриженая растрепанная девчонка, вся в ссадинах. Зверька прижимает, закрывает от своры парней и девчат.

— Дома его кормила, школу прогуливала. Мои огрызались, а я в ответ. Говорила, нечего было сбегать из Талис. Менять ее надо было, а не бежать.

Волчонок глядел со страниц прямо-таки живыми глазами. Сперва забивался в углы, кусался, переворачивал миски, а потом осмелел, вон и воду лакает, и уснул на погрызанном, в клочьях ниток, ковре. Все набросочно, а голова дорисовывает образ, даже раскрашивает.

— Вон зато какая зверюга выросла.

— Я ему рассказывала про Талис. Он слушал, просил еще. Потом я его выучила писать и читать, шутила, что он программу знает лучше меня. А как окреп, стал убегать. Охотиться его более-менее научили еще в стае, он давил и таскал мне чимр. Года через два после того, как мы встретились, он написал, что освоился на воле, да и совсем удрал, чего там, природа же тянет. Потом я через год сама уехала — поступать. Сбежала как можно дальше от своих.

— В Гахарите учеба что надо. Только с работой не шибко хорошо.

— Да вот. В общем, одно время я думала, что мои мысли улучшить Талис — это так было, детские мечты. Потом стала археологом, раскапывала древние города Империи в Кранаре и Талис. Видишь как, все равно меня к ней тянуло. Гахаритцы завидовали, они-то свою древнюю культуру потеряли. А в Империи культура была вот какая, поглянь.

Дайгел заложил страницу ладонью, и Юнна пролистала вперед, показала крученые башни с барельефами в виде солнц и человеческих фигур. Сады, мощеные булыжниками мостовые, стремящиеся ввысь изукрашенные дома в окружении других, приземистых, с резными наличниками, с подробной резьбой на бревнах, изображающей пиры и битвы.

— Ух ты ж какой Кранарище был.

— Восстанавливала сама по всяким фрагментам.

— А потом все-таки, значит, рванула жить в Талис. Отчего?

— Это еще дольше рассказывать, — Юнна опять словно бы погрустнела, но быстро усмехнулась. — Герти туда рванул раньше меня, как выяснилось. Ну что, восстанавливается она понемногу. Даже инрикт и тот отчасти помог со своими заповедниками. А заканчивается тут все Гахаритом. Нас была целая команда гахаритских археологов, меня из-за них стали пускать и на чердаки. Про переезд в Талис — в другой тетрадке, но там большая часть — продолжение гахаритского. Ты видел.

— Лично наблюдал, — кивнул Дайгел.

— Радостно, что ваессен Акреон Кардей уже дал разрешение, — Табон улыбнулся алеартцам, затем лебедям с замковых ворот, и посланник Гонрал кивнул. — Но мы не принуждаем, и, если не найдется добровольцев, чтобы отправиться на наш остров, тогда, быть может, вы разрешите отправить нам несколько картин из музея Ваммельхола?

Астелнал валялась у ног гартийцев и притворялась, что алеартские шишки — особый вид искусства. Басна держалась от нее в стороне, а Кита приглаживала шерсть на собачьей голове и что-то нашептывала в острое ухо.

— Платить за путешествие и проживание не потребуется, если кто не знает о деталях, — продолжал Табон. — Все ведь это в рамках укрепления международного единства. Проблем с документами не будет, с возвращением домой — тоже. Единственное — лишь трех человек можем взять, это на первое время.

Чиновники Легонии наверняка за это приплатили астельцам. А если никто не поедет, астельцы все равно не возвратят деньги. Хорошо устроились.

Через толпу алеартцев протиснулась Керка, и Табон тотчас стал лыбиться, а волчица подала знак инариса. Энкел ее погладил, потом отвернулся для иллюзии, и Дайгел тоже.

— Юнна здесь? — ни с того ни с сего спросила волчица.

— Вчера утром приехала, вечером уехала, — негромко ответил Дайгел, пока вокруг галдели алеартцы.

Они уверяли, что астельцев весьма уважают, просто у всех дела, да семьи, да вьортов опасаются. Струсили, чего еще от них ждать. Хотя вот вдоль своих берегов они не боятся ходить по морю.

Другие легонийцы наверняка бы отправились, но они астельцам не шибко-то доверяют. А может, считают, что с островами связь прервется, как прервалась с Кейнором. Кейнор-то на том же материке, а поди да перейди его границу. Только за бешеные деньги, не иначе.

Керка хмурилась, сложив иллюзорные руки на груди. У волчицы мех уже по-зимнему запушился, и в человеческом облике она теперь пуховик носила, а не куртку.

— Герти с ней был?

— А что тебе Герти?

— Хороший, — Керка переступила с ноги на ногу. Голос у нее стал задумчивее да будто помоложе. — Ему столько всего интересно. Пусть Юнна привезет. Мне нужен такой волк.

— Ты же его сожрать хотела.

— Я не доверяла, — ее голос хоть отвлекает от алеартской болтовни. — Потом поняла, что мы ровесники, и он не слабее. Опытный. Он может быть вожаком со мной, я ему тоже понравилась, но он сказал, что не должен заводить стаю. Не понимаю. Я тоже потеряла волка, но прошло много времени.

— Разведаю, — ухмыльнулся Дайгел. Самому бы хотелось, чтобы Юнна еще приехала. Зараза же, в ее отсутствие других девчонок искать совестно, да и все они — не то, со всеми теперь скучно. Зверям вон везет, им девчонки нужны раз в год.

От гомона алеартцев голова нет-нет да потребует ремонта таблетками. Дайгел отошел, а вслед несся шепот:

— Но хотя бы одну картину, приобщить к алеартскому искусству ведь надо, оно у нас уникальное, и…

У подножия холма вон ларек с газетами, уже должны были свежие завезти. Вот интересно, легонийцы перестанут молчать о том, что кейнорские аалсоты могут отправиться в Басмадан через Кранар? Или из-за чумы уже все накрылось, так что нет смысла озвучивать?

Керка потрусила следом.

Осень основательно вжелтилась в дубы, облетевшая листва хрупала под ногами. Корни выпирали из почвы — провода, которыми деревья подключаются к земле. Бабочка, ошалев от холода, прижалась к стволу и вяло шевелила глазастыми черно-синими крыльями. Крапива поникла, незнакомые колючки густо переплелись ветками, силясь согреться. Сливы лапились Дайгелу в лицо.

Сухие листья у ларька выглядели как поджарка на сковородке: правда, порядком остывшая. От вида купленной газеты в горле прорастал иллюзорный шиповник и драл колючками. Дайгел открыл ее — как содрал коросту.

Смертность в Кранаре — пять тысяч в день. Изоляция толком не помогает. Люди заражают, даже если нет никаких язв. Каким-то чудом в Моллитане с Гахаритом больше нет заболевших. Вон пишут, что и через продукты якобы может передаваться эта дрянь. И, дескать, пара десятков человек вылечились, да вот интервью не дали, слабые еще. Дескать, лекарства от обычной чумы им помогли. Почему-то только паре десятков человек. Да и то неизвестно, правда ли.

Всё твердили, якобы Кранар может от Легонии оттяпать куски. А от слабеющего Кранара никто ничего не захочет оттяпать? Гартийцы — вряд ли, однако ж кто знает, к чему приведет их сближение с легонийцами.

Если и впрямь податься на те острова-колонии? Починить там алеартские штуковины, подаренные астельцам, да при случае выяснить, не замышляют ли астельцы чего-то: в том числе против Кранара. Да и против Кейнора: гартийцев-то он шибко потрепал в свое время.

А местные тогда, заразы, вероятно, больше обратят внимания на ремонтный центр, раз его работник подсобит астельцам. У Энкела с Китой тогда прибавится работы, но зато и заработка.

Этот туризм не особо сблизит Астелнал с Легонией. Если легонийцам нужно сотрудничество, они его и без того укрепят.

Дайгел поделился планом с Керкой, а та по пути не прекращала ворчать. Щелкнула пастью, когда Дайгел обратился к Табону:

— Я бы съездил, чего уж там.

Энкел вскинул брови, а затем одобряюще подмигнул.

— Останусь на хозяйстве, — сказал он. — Неохота мне в эту даль отправляться. Так держать, буду ожидать тебя, здорово, вот да.

Табон улыбнулся — якобы радушно. Астелнал вскинула уши и сама принялась лыбиться, оскалив пасть и высунув язык — даже как собака, не как волчица. Керка фыркнула, а Кита встала вплотную к собаке.

— Мы очень рады, что не будем возвращаться одни, — Табон всплеснул руками. — Рады вдвойне, что с нами едет алеартский мастер.

— Я кранарский, — не удержался Дайгел.

— Чума! — донеслось позади. — Зараженные!

Вот же, а.

— Не живу я в Кранаре, гражданство легонийское, — добавил Дайгел. Энкел тут же повторил, что никакой опасности нет, и все мало-помалу притихли.

— Между странами Ориенты тоже существует Единство, — кивнул Табон. — В отношении к природе, в родственных и дружеских связях. Кто-нибудь еще хочет присоединиться к Дайгелу Эсети?

Керка оскалилась и прошла вперед, отведя назад уши.

— Они подозрительные и пугают зверей, — заявила она негромким, измененным под людскую речь голосом. — Кому исследовать, если не гвардейцам?

Астельцы, не понимавшие ее речи, тотчас оживились, а потом Табон повернулся к Ките, и Астелнал зачем-то тоже. Лаохори, вильнув хвостом, перевела взгляд с Киты на Табона с посланником и обратно. Кита еще больше съежилась, а Гонрал что-то произнес.

— Не хотим настаивать, но будем очень признательны, — перевел Табон. — Слова не только танера Гонрала, но и мои. Ваша собака — это чудо. Мы понимаем, что волки нам доверяют меньше, и не стали бы принуждать волчицу к общению с лаохори…

— Еще бы попробовали, — оскал просвечивал на иллюзорном женском лице у Керки.

— …и вас не принуждаем, но вы могли бы очень нам помочь. Это уже будет четверо, не трое, но животных прокормить будет проще, и содержать, тем более таких разумных.

Кита сжала пальцы на черном загривке Басны.

— Хорошо, — проговорила она.

— Не хочешь — отказывайся, — сказал Дайгел. Еще чего выдумали, далось оно девчонке?

— Нет, — Кита прикусила губу. — Нельзя же постоянно бояться. Басна, ты же хотела, чтобы я не боялась?

Собака вздохнула и мотнула хвостищем.

— Может, теперь разрешат забрать часы, — добавила Кита. — Потому что я запомнюсь? Хотя бы дадут починить.

Ладно уж. Будет хоть один негартийский человек поблизости, уже хорошо. Энкел взглянул на Дайгела да подмигнул: справится он, кто же в нем сомневался.

Солнце куталось в облака от холода, как в серый шерстяной платок. Эдакое алеартское солнце, хотя алеартские берега уже и не видны. Такое странное дело — взял да покинул Ориенту. И ничего необыкновенного вне материка — море как море, небо как небо. Подумаешь, океан. Море большущее.

Океанский ветер листал страницы с набросками: из-за них Дайгелова тетрадь теперь напоминала тетрадку Юнны. Даже серебристо-голубой здешний запах, отдающий водорослями и отчего-то арбузом, не настолько бодрил, как новые задумки изобретений. Давно же ничего не придумывал, а теперь коты натолкнули на мысль.

Вон как Эрцог, оказывается, умудрился с Долиной. Акреон ему дал теперь отсрочку, раз уж он такой полезный. Разрешил моллитанцам покамест его не убивать и не выдавать столице: правда, полезность Эрцогу еще предстоит доказывать. Обучать гвардейцев.

Только вот Луи не шибко повезло. Он с этой Кайрис учудил, но разве стоило так с ним обращаться? Ладно хоть зрение забрали, а не лапы. Дернуло же его податься в Кайрис, хотя в этом его хорошо удается понять. Кого не понять, так это легонийцев. Сказал же им Луи, что хотел узнать про алдасаров и кайрисских зверей — так и чего докопались.

Если люди выяснят, что коты якобы попросили что-то изобрести для моллитанцев, то, вероятно, это оценят в пользу тирнисков. В Моллитане полно городов, что жмутся к предгорьям и обитают на горах, и там требуется расчищать каменистую местность. Несколько идей уже есть.

Керка заворчала — заметила наконец-то кого морского? Открытый океан должен бы кишеть всяким водоплавием, а поди ж ты, хоть один бы драный о мидии дельфин показался. Одни только волны прыгают, шорхают о борт, пробуют теплоход на пенный зуб.

Чуждость вдруг окутала — будто теплоход успел перенестись к гартийским берегам. Керка заворчала и ушла, потряхивая ушастой головой. Астелнал, сверкнув ядовитой зеленью в глазищах, проскользнула мимо Дайгела да направилась поодаль, к Ките, что держалась за стойку фальшборта.

Басна, сидевшая у ног Киты, пригнулась к стальному настилу палубы и, схватив ручку, сдавила лапой блокнотный лист. Астелнал отошла подальше и раскрыла пасть, чтобы диктовать собаке — показалось, дышит она этой пастью, да ведь лаохортам дыхание не нужно. Бока-то у нее всегда вздымаются, но это так, видимость, чтобы человеческое восприятие не сбоило.

— Да я сейчас даже не боюсь, — пробормотала Кита, опустившись на корточки. За Басну она держалась так, будто собака была сделана из железа. И заодно свои слова записывала: вот странная, зачем проговаривать? — Просто еще не плавала так далеко. На таком корабле. Хотя нет, на судне. Корабли — это скорее про военное.

Вот же любительница транспорта. Какая разница, казалось бы.

Астелнал приблизилась, и Басна сжалась — не думал, что она может выглядеть настолько мелкой. Лаохори прочитала записи в блокноте и, отойдя, опять беззвучно заговорила. На записывающую за ней Басну волчище смотрела, будто бы извиняясь, даже заискивая — нет-нет и перевернется на спину. Зелень глаз — искусственная, точно эмалью ей капнули на серую морду.

Кита прочитала очередное послание.

— Наверное, все-таки буду бояться островов, — проговорила она, записывая свое.

И на этот раз принесла блокнот к Астелнал, а та наклонила голову набок и лыбиться принялась по-собачьи. Басну копирует? Один из астельцев, сравнявшись с волчищем, потрепал ее за уши и скрылся в каюте.

— Меня и сейчас тянет домой, — призналась Кита, заодно строча в блокноте. — Вы приветливые, интересные, но страшновато, потому что все незнакомое.

Астелнал снова прочитала и затем, что-то говоря, указала на себя лапой — до странности человеческим жестом. Разум людей, менталитет, запертый отчего-то в звериной оболочке.

Никакой крови на лапах нет, не то что при первой встрече.

Кита, возвратясь к Басне, скоро прочитала новое послание от Астелнал и прикусила губу. Басна, глянув на девчонку, отвела уши назад.

— Ладно, — сказала Кита. — Я так, может быть, правда получше привыкну к твоей земле, — и на этот раз ничего не записала, лишь кивнула.

Она почесала Басну за ухом, что-то ей пробормотала, и собака отошла к Дайгелу, но все на Киту поглядывала, поскуливала, вздергивала уши. Астелнал легла Ките прямиком на ноги. Правда, ноги прошли сквозь зверюгу, и Кита отшатнулась. Астелнал, подскочив, виновато развела уши в стороны. Ну да, не подумала, бывает.

Потом Астелнал упала уже просто на палубный настил, близко к ногам Киты. Кита села прямо на пол, рядом с ней, и обхватила колени так, точно они вот-вот удерут.

— Все в порядке? — поинтересовался Дайгел. — Может, имбирного твоего лимонаду пойдем выпьем? А чего ты все вслух проговорила? Чтобы я все слышал и тебя ни в чем не заподозрил?

Кита кивнула и уткнулась в колени подбородком.

— В чем тебя заподозрить-то, скворец?

Кита пожала плечами. Лаохори нарочито шутливо оскалилась, вскочила и ткнула лапой бутылку, торчащую из сумки Киты — да так, чтобы лапа насквозь не прошла. Кита вытащила бутылку и поставила рядом, тогда Астелнал опять ткнула ее лапой, пригнулась по-собачьи, замотала хвостом, отбежала. С места бутылку не сдвинет, само собой. Даже часть своей земли не сдвинула бы. Как она еще сквозь теплоход не проваливается?

Да если бы сделал механического щенка, он был вел себя куда естественнее. По крайней мере, не хитрил бы и не строил бы из себя невесть кого.

Табон, выйдя из каюты, махнул рукой Дайгелу, и Дайгел отошел к нему, подальше от Астелнал. А улыбка-то у этого астельского наместника словно приклеенная, как и у его лаохори-волчицы.

Она опять развалилась рядом с Китой и разглядывала этикетку на бутылке. Раньше там был лимонад, теперь — самодельный напиток Киты, выкрашенный в оранжево-красный при помощи Энкеловых пищевых красок. Кита сбивчиво постукивала пальцами по настилу. Вот бы перестукиванием общаться — лаохорты ведь все звуки слышат, кроме чужих людских голосов. Придумать эдакий алфавит.

— Боится девушка, — вполголоса произнес Табон. — Им новое трудно дается, им надо быть дома, в безопасности, а тут просторы, чудовища. Наши женщины не сразу отправились на острова.

Из воды рванулись морские фейерверки, распустили черно-фиолетовые хвосты в рыжих пятнах и с плеском ушли на глубину.

Астелнал несколько раз коснулась этикетки когтем, а Кита, присмотревшись, пожала плечами.

Из букв эта лаохори, что ли, составляет слова? Можно было бы положить легонийский алфавит перед ней и Басну не трогать: правда, тогда разговоры с заморской поганью длились бы намного дольше. А Басна вон на хозяйку уставилась, уши напрягла, вся вытянулась.

— Чудовищ пока не видать, — заметил Дайгел. Разве что акулий плавник показался — на дороге к солнцу из особой солнечной брусчатки.

Вон какая тварь неплохая. У кейнорских и алеартских берегов такого не увидишь. Чем же она тут кормится, ни рыбешки ведь у борта, тогда как у берегов Экеры летают даже редкие юнкамы. Или на глубине тут с населением получше?

— Когда работаете, отвлекает ведь женское присутствие?

— Чего ей отвлекать, она — товарищ.

Да и ребенок еще, хоть и старше Есы чуть-чуть. Та же Еса симпатичная, но все-таки тоже девчонка, никак не женщина.

— Никак не удалось понять, если женщина для вас товарищ, как же вы жен находите?

Руками Табон уже не взмахивал, держался сдержанно, но улыбался по-прежнему считай по-алеартски.

— Товарищи — это которые коллеги.

— На флоте, в армии тоже много девушек у вас. Как они справляются?

Никак хочет слабые места найти? С этими девушками его предки, впрочем, воевали.

— Мужчин там все-таки в разы больше. Женщины обычно там, где нужна выносливость, скорость.

— А с семьями как же? У вас наказывают безработных. Если все женщины работают, то детей куда деваете?

Все-таки впрямь разыскивает слабые места. В Легонии прирост населения всегда был невелик. Да и в Кранаре не особо он большой: из-за частых эпидемий. Его здравоохранением раньше занимались хуже, чем в Легонии, сейчас-то порядок, но бактерии и вирусы-то изменяются, падлы.

— После родов дают отпуск в два года, — общеизвестная вещь, Табон мог и сам это сто раз разузнать в Алеарте. — Мать первые два месяца всегда не работает, а дальше может либо весь отпуск дома провести, либо отцу передать малого. Эти два года вообще можно по-всякому разделить.

Отец, пока был в таком отпуске, умудрился основательно заняться ветеринарией. Хотя непонятно, каким образом он выкроил время.

— У вас интересно. Мы всегда интересовались землями за океаном, даже когда еще не было Асти. Древние аркаисцы и ванраглинцы, наши предки, посещали древнюю Империю, пока, прибыв в очередной раз, не нашли там только зверей и вьортов.

На словах о вьортах Кита вздрогнула, хотя вряд ли слышала.

Астелнал выглядела спящей, хотя лаохорт может спать лишь на своей земле. Теплоход-то уже не земля Астелнал. Неживое быстро меняет принадлежность, когда оказывается на чужой территории, хотя слыхал и про исключения.

— К вьортам вам теперь не привыкать. Чего же, интересно, морские жители до сих пор не вымерли? — Дайгел взялся за холодный верх фальшборта.

— У вьортов все-таки есть инстинкт самосохранения. Они не то чтобы всегда дерутся. Ну и их тянет на свою территорию, а для драки надо кому-то перейти на чужую. И спят они: пусть и мало очень, но спят.

— Тоже ходите на судах у побережья, чтобы вьорты не зарождались?

Табон кивнул, почесывая темную короткую бороду на щеке.

— А ограничения на ловлю рыбы у вас какие?

— Есть редкие виды, ценные, их ловить нежелательно, но всякое бывает.

— А у нас есть центры скупки, — хотя астельцы эти раздражают да напрягают, но надо бы с ними побыть пооткровеннее в чем-то незначительном, чтобы и они потом чего-то рассказали. — Туда можно сдавать дары природы, но ограниченно, а потом их продают на государственном рынке.

Табон слушал вроде и с интересом, а что-то было в этом интересе напускное. Скоро он ушел, а Дайгел вновь достал тетрадь из сумки с камерой. Набросал очередной примерный облик машины, которая могла бы убирать камни. Крупные каменюги понадобится вытаскивать и раскалывать, для средних и мелких понадобится другое устройство. Потом размельченные камни можно будет вывозить в другие города, выкладывать ими мостовые.

— Дайгел, — послышался голос Киты.

Дайгел по-быстрому стер кривые передние колеса и обернулся.

Астелнал вскочила, скаля пасть и по-волчьи морща нос. Кита, едва не споткнувшись, отступила к двери одной из кают, а Басна подбежала к хозяйке, пускай и поджимала при этом уши да сгибалась к настилу.

Лаохори глянула на Киту, повела в ее сторону мордой, будто толкая носом, и подмигнула. Больно картинно это выглядело, наигранно. Басна упала Ките на ноги, а Кита, присев, обхватила собачью шею.

Астелнал встала передними лапами на фальшборт, скалясь и настораживая уши. Впервые ее морда показалась всамделишно волчьей. Дайгел к ней приблизился и сразу поморщился из-за чуждости.

В волнах мелькнул плавник. Блеснула спина, серебристая, чешуйчатая, и тотчас сделалась шерстяной, темно-бурой. Впереди, еще дальше, вздыбился бугристый остров и распахнулся, показывая десятки клыков.

Дайгел, запустив руку в сумку, включил камеру — зараза, жужжит, да всем сейчас не до этого.

Теплоход ускорился, повернулся, оставляя вьортов в стороне. В глазах Астелнал клубилась неестественная зелень — никак зрачок в ней сгорел. Глаза Кранара тоже без зрачков и светятся, но у него-то они нормальные.

Там, куда направлялся теплоход, вдалеке, хрупкая фигура навроде лани вскинула ушастую голову да метнулась по воде вскачь к судну. Астелнал подалась вперед, вгляделась в эту лань, а она прибавила скорости. Астелнал заозиралась — оскал ее выглядел ничуть не злобно, скорее растерянно, и в глазницах туманилась зеленая муть.

— Уходите, — Табон махнул Дайгелу. — Она распугает, привычная, она…

Если вьорты друг друга порвут, теплоход развалится. Теплоход-то теперь — их территория. Или волнами его может задеть от вьортских ран.

Но, если судно разломается да утонет — какая разница, где ты, внутри или снаружи. Если не утонет — тем более. Раз уж всякое происходит, нужно хоть засвидетельствовать. Кранара эти твари могли ранить, и то он не удирал. А тут чего удирать? Куда?

Мысли сбились в плотную точку.

В той стороне, откуда удирал теплоход, распахнулись штуки четыре клыкастых пастей. Разнесся свистящий вой, затем бурлящий рык. Тварь с разветвленными рогами проскользила вдоль борта по волнам, как по зелено-серому стеклу. Морда у нее то и дело менялась: вырастали клыки, уменьшался нос, появлялись новые глаза. Волны менялись сами, перекатывались, плевались пеной.

Дайгел взялся одной рукой за ограждение, второй — за сумку с камерой. Напряжение пронизывало стылым лезвием, плескался внутри холодный азарт.

К судну приближалась якобы-лань.

Они всякие бывают, сволочи эти, но эта какая-то считай нормальная. Схожа с простым оленем. Видно, как струится по телу чешуя, сменяясь то короткой пятнистой шерстью, то китовой кожей: но выглядит это не мерзотно, как у прочих вьортов, а даже, можно сказать, естественно.

Вроде бы так же выглядел вьорт кошек в тот миг, когда соприкоснулся со своим зверем. Правда, освещение там было так себе. Может статься, почудилось. Все вьорты одинаковые.

Астелнал распахнула пасть.

Твари слева, справа — ладно хоть расстояние до них растет. Гул-рычание будто доносится из глубины, хотя и не бывает так.

— Уверена? Асти? — раздался голос Табона. — Дайгел, еще раз, уходите. Асти, что ты творишь? Он же не послушает, и матросы ему не… нет, послушал.

Теплоход стал снова разворачиваться, Астелнал будто даже усмехнулась — а мимо метнулись два вьорта, судно едва их не задело. Еще одна башка бугрилась, разевая пастище. Чего там астельцы творят — ведут назад, в самую стаю? Тот, вроде оленя, самый мелкий да слабый. Легко бы проскочили.

Табон куда-то помчался и снова крикнул Дайгелу бежать. Тьфу ты, заботливый выискался. В руках силы стало больше, в ноги будто бетон залили. Хорониться в каютах, еще чего.

Кита осела на пол.

— Да иди в каюту, — бросил ей Дайгел. Вьортский вой заглушил половину фразы. Астелнал то и дело вскидывала морду, что-то говорила неслышно — никак своим командовала, куда поворачивать и где вьорты. Да так громко, что они слышали.

— Ты же не идешь, — пробормотала Кита, цепляясь за Басну. — Я и так слишком трусливая.

Из ближайшей волны показались разветвленные рога, все в каких-то моллюсках — и тут же дернулся теплоход. А курс-то все держит назад. Астелнал на вид довольна — будто именно об этом и просила. Недо-лань самая опасная, что ли? Вон она отстала, а потом и вовсе кинулась назад, перепугалась стаи. Нет, ни капли не опасная. Что за дела?

Дайгел достал тетрадь — камера-то не все кругом снимает. Вон поодаль нечто вроде бугристого камня, покрытого водорослями да губками, ощерилось на вьорта с уродливой рогатой башкой. Дрянь полнейшая, а поди ж ты, завораживает, как омут.

Глянул назад: Кита выглядела совсем уж бело-зеленой. Дайгел подошел и пожал ей руку, а Кита через силу ухмыльнулась. Ребенок как есть.

Дайгел поспешил на прежнее место. Теплоход летел туда, где сцепились две пастищи и вздыбились высоченные волны, исходя пеной, как пасти бешеных зверюг. Лишь брызгами от них задело — вот это умелые астельцы в мореходстве, ничего себе.

Клубок из тварей распался, вьорты по волнам скользнули за теплоходом. Буквы летели по строчкам, едва успевая за мыслями.

Астелнал махнула через фальшборт и припустилась по морю, а вьорты взвились за ней следом и метнулись подальше от теплохода с хриплым ревом — в уши от него словно засыпало щебенку. Дайгел повернул к погоне сумку с камерой.

Волчица неслась, перемахивая через гребни, отороченные белым. Еще прыжок — и, изогнувшись, ушла в глубину, как мышкующая лисица в снег. Двое вьортов погрузились за ней, еще двое, разметав пасти, как ножницы, кинулись друг к другу. Один другого цапнул, оба отскочили, и от них шарахнуло волной — пришлось по-быстрому тетрадку спрятать да отвернуться, чтобы сумку не задело. Весь правый бок промок, точно угодил под ливень.

— А что она делает? — пробормотала Кита. Она, оказывается, поднялась уже, да в море всматривалась.

Одна из волн вынесла Астелнал, а вслед ей выдвинулась длинная остроносая башка, зеленоватая, с шипами над жаберными щелями, с огромным плоским шипом-щитом над каждым из глаз. Солнце отразилось на зеленых плавниках твари — змеевидной, сплющенной с боков.

Гигантская то ли змея, то ли акула рванулась ввысь и бросилась на стаю. Да разметала вьортов в стороны — уже не такая огромная, но все же крупней любого из сородичей. Одному рванула бок, и от этого взъярились волны.

Астелнал одним прыжком оказалась на палубе и встряхнулась, точно ее шерсть и впрямь могла бы намокнуть. Теплоход отдалялся от акуло-змеи, что рвала уже другую добычу и сама истекала кровью. А морда Астелнал уже и впрямь стала волчья, с диким оскалом, с зеленью лесной в глазницах. Вот-вот полезут из глаз цепкие живые ветки, как и на том кошачьем вьорте что-то прорастало.

Волны захлестнули палубу, зашвырнули на нее мертвых рыб с выпученными глазами. Густую, в синеву, зелень моря пятнала вьортовская кровь, всплывали рыбы, с неба свалились пернатые комки, как здоровенные хлопья снега. Это что же, и птичьи вьорты тут есть? Одна чайка уткнулась клювом в ботинок Дайгела, а Дайгел поднял ее, сложил ей крылья, серо-черные, как у Скадды. Пришлось отдать ее океану, куда ж еще.

Как вообще в таких условиях корабли пересекают океан? До Флорента плыть в разы дальше, чем до астельских островов.

— Прошли, — раздался голос Табона. — Один из самых опасных участков. Асти хорошо его знает, а Саагара — одна из самых опасных вьортов. Спит на глубине. Если разбудить, всех рвет без разбора, главное — удрать, мы наловчились. Хорошо задерживает даже с десяток вьортов. Ее породили акулы, она поэтому не чувствует боль, и даже нашу лаохори почти не боится. Акульих вьортов немного, главное — знать, где находятся. В следующий раз уходите в каюту, не хотим, чтобы вас смыло за борт. Мы не хотели настаивать, но…

И сколько же сородичей может порвать такая тварь, раз не чувствует ран? Может, кого-то рвет и до смерти?

— А чего Астелнал-то прямо к вьортам повела?

— Так безопаснее. Она знает путь.

Слишком уж механически звучит. Не он ли возражал Астелнал?

Кита выглядела все еще белой и полумертвой, но ничего, на ногах держалась. И за собаку.

— Не зря мне морепродукты никогда не нравились, — заметил Дайгел.

29 сеоны, Еса

На небольшом экране спектрофотометра возник ультрафиолетовый спектр реакции: словно контур горы обрисовался, и слева от нее — холмы, а справа — долина.

Там сейчас Луи: и он эту Долину больше никогда не увидит, и Кейнор не увидит. Надо будет ему прочитать свое исследование про бармелы. Как же он на самом деле в Кайрис попал? Из-за талисцев? Он же был раненый, он не отправился бы туда сам, ну как так люди не смогли узнать правду? Щемит так сильно.

Снова перед глазами не долина, лишь спектр. В предыдущие разы примерно такой же и получался, но тут есть интересные детали. Надо перечертить и отметить максимум поглощения.

— Здесь тоже есть олеаноловая кислота, — сказала Еса. — И в корнях бармелов все-таки больше сапонинов, чем в плодах.

Танер Эсети кивнул и перевернул страницу. Почти всю толстую тетрадь уже просмотрел. Эрцогу тоже было бы интересно, раз ему так растения нравятся: и, наверное, он бы все записи выучил.

— Нет, в кайрисских статьях все-таки неплохие данные. Хорошо, что ты на них ссылаешься.

— Еще есть истории из журнала про здоровье, — бабушка их тоже отыскала и продиктовала. — Правда, там не совсем научно, но это скорее чтобы было чего подтвердить или опровергнуть.

— Тоже прочитал. Про вероятные противовоспалительные свойства бармелов сказано вполне себе грамотно. Вот про укрепление иммунитета не стоит писать, это уже не научно.

Конференция уже на днях, и скоро заявку подавать на участие: так классно. Это все-таки прогоняет тревогу. А еще очень здорово, что у Нира с рабочими программами все получилось.

Когда лаборанты пришли забирать посуду, танер Эсети предложил:

— Сегодня Шорис собиралась меня посетить, как раз вот скоро придет. Встретишься?

— Конечно. И хочу, чтобы пришел Луи.

— Сам был бы рад, — кивнул профессор. — Спросил бы, что он там делал в Кайрис. Это ты его туда, наверное, заманила? Слишком интересно все рассказывала? Скадде-то вон многое передала.

— Очень надеюсь, что он посмотрел на аалсоты, — сказала Еса.

— Пообещал показать что-нибудь эдакое из Астелнал. Хорошо хоть не отправился на восток Кранара, со своим-то любопытством. Но ладно уж, Дайл все-таки человек умный.

Ну пусть ему будет интересно с коренными жителями островов пообщаться, ну пожалуйста. Хочется о них побольше узнать. Дайгелу так повезло.

Запахло махоркой: танер Эсети поднес ко рту самокрутку. Костры деревьев сеяли искры, тротуары вспыхивали, под ботинками шуршало и потрескивало, и, когда солнце пригревало, казалось, это от шуршащих ворохов под ногами тепло идет. Демвии отловили вечерний свет в темные прожилки, сгустили, нарезали тонкими пластинами в виде листьев.

Рядом с подъездами дети играли в садовников, называли друг друга фамилиями известных селекционеров, а сухие кипарисовые ветки — настоящими саженцами. Один из ребят подбежал к горработнице и стал помогать вытаскивать вянущие кусты бархатцев.

Пара волков проскочила мимо, и белоноги из палисадника выглянули: длинноногие, с короткими рожками. Прохожие стали удивленно перешептываться, когда показалась львица. Она под кронами разворошила листву, покаталась по весенне-яркой траве, заворчала на стаю чимр.

— Я не нашла среди них белой, — объяснила Шорис. К полоскам на ее светлом иллюзорном пальто примешивались травинки и листья: настоящие и дорисованные инарисом. — Когда ее нет, я их пугаю.

Она щурилась на солнце с улыбкой и, казалось, примеривалась, можно ли сбить его лапой по-кошачьи, покатать и съесть.

— Чимрам впору придумать свою мифологию, — танер Эсети ей подмигнул и выбросил в урну остаток самокрутки. — Белая чимра приносит мир.

По пути Шорис играла с листьями демвии, а когда на нужную улицу свернули — уже с вишневыми. На морских коньков, вылепленных под балконами, она посматривала с веселым прищуром: и точно была бы не против их поймать, а еще сколоть лепные ракушки.

— Как настоящие, — мягко сказала Шорис. — Я люблю, когда люди так делают.

Когда все зашли в гостиную, Шорис сразу отправилась к кровати и лапой ее потрогала, а танер Эсети, раскрыв форточку, глянул на львицу показательно хмуро и головой качнул.

— Я вымыла лапы, — возразила Шорис. — А на кресло можно? У меня важные новости, мне надо быть на виду.

У нее движения очень плавные, не человеческие совсем, и из-за этого хочется долго на нее смотреть. Хотя порой чуть жутко: кажется, ее руки сгибаются сильнее человеческих.

— Если не разрешишь, начну манипулировать, вернее, уже это делаю, — Шорис почти мурлыкала. — Не хочу манипулировать уважаемыми людьми.

Танер Эсети, проветрив, захлопнул форточку, потому что сильно дуло, и поправил бумажную аалсоту, стоявшую на тумбочке: конечно же, впереди машинок. Еса взяла аалсоту и сделала вид, что сейчас она полетит в Шорис.

— Это пожалуйста, — сказал ей профессор. — Я бы пустил и на кровать, но она может сломаться, и Дайгелу спать будет негде. Старая она уже.

— Доломаю, купишь новую, и Дайгел будет спать на новой.

— Шорис, — нарочито строго сказал танер Эсети.

— Что?

Еса все-таки кинула аалсотой в Шорис, раз она любит играть, а Шорис отбила ее: танеру Эсети прямо в ладони.

— Алдасары направили авиацию против зверей, — сказала она. — Это нехорошо совсем.

— А звери — против людей, — заметил танер Эсети.

— Звери не могут управлять аалсотами.

Пока Шорис садилась в кресло, иллюзия ненадолго размылась, и пришлось отворачиваться, чтобы настоящая картинка потом получилась. Как будто светловолосая девушка сидит, положив ногу на ногу.

Оказалось, что этим утром Шорис впервые заметила на растении, в котором есть антидот к яду хинсенской лианы онгловии, черешки обкусанных листьев. А за сильно ядовитой онгловией Гелес может прятать проход.

— На черешках был запах Гелеса. Гелес тревожится за оленей и говорит им, что поможет, так что я хожу к нему совсем часто, чтобы за ним следить, а он считает, что я забочусь. Обхожу с ним все его растения и делаю вид, что мне очень интересно. Мне от этого неприятно. Как будто делаюсь не собой, и как будто что-то царапается в голове. Но я уже к такому привыкла.

Еса села за стол рядом с танером Эсети и одной ладонью обхватила другую: обе они горячие. Значит, все правда насчет экспериментов?

Гелес все-таки Фелана пытался отравить, про это рассказывали.

— Теперь главное: в одно время с Гелесом эти листья поедал больной олень, — Шорис внимательно смотрела на танера Эсети, а профессор — на нее, подперев подбородок рукой. — Его запах оборвался в пещере Гелеса, и там он уже перебитый, насколько я у входа в логово смогла почуять. Но я думаю, оленя не съели, а перенесли в то тайное укрытие. Напротив зарослей онгловии были следы Гелеса и Наи. Если зверя не учуять, значит, он не у входа. А пещера протяженная.

Вплотную к онгловии не подойти и не принюхаться: у ее цветов ядовитые эфирные масла. Которые тоже могут перебивать запах.

— Перед тем, как я сюда пошла, Гелес тоже брал противоядие. Ты говорил, оно не полностью защищает. Так вот. Гелес сегодня как будто болеет. Говорит, простыл и ушибся, но не похоже. Я не могу постоянно оставаться в ущелье, и он слишком часто ко мне пристает. Не хочу располосовать ему морду и себя выдать.

— Как бы туда пройти-то. Те же филины запросто подадут Гелесу знак, если кто спустится в ущелье. Гвардейцев не подключить никак. Неясно, сколько им антидота понадобится.

Не жечь же онгловию, в самом деле. Живая, жалко ее: и редкая. К тому же не известно в точности, есть ли пещера за этой лианой, так-то.

— Звери-то и так тревожатся, — добавил танер Эсети. — В Кейноре еще ничего, а вот вокруг-то. Стоит ли им добавлять проблем?

Шорис, играясь, смяла рукой покрывало на кресле.

— Эти проблемы совсем отвлекут зверей от проблем с людьми.

— В этом есть смысл, — танер Эсети пригладил бородку. — Вот только стоит еще поразмыслить. Время есть, уж вряд ли Гелес завел туда оленя ненадолго, если, конечно, он вправду экспериментирует. К слову, кто править-то будет после него?

— Я знаю много хороших зверей, — Шорис повернула голову набок. — Мне удавалось подбирать и гвардейских вожаков. Некоторых Луи уже встретил в Кранаре, и Гелес потом их утвердил.

— Наследники-Фернейлы все равно остались. Наследникам нового тирниска придется потесниться. Это, правда, относилось и к Ласферам.

— Разумеется, — кивнула Шорис. — Нужен кто-то не слишком амбициозный.

Согласна полностью. Чтобы потом он уступил Луи: но чтобы и с Эрцогом все было хорошо. Если так, конечно, возможно. Да, это глупая такая надежда: но без нее совсем плохо.

— Может, и не из Кейнора, — добавила Шорис.

— Гелес ведь считает, что я ему теперь больше доверяю, верно? — танер Эсети очень задумчиво это сказал. — И ему нужно мое доверие. Вот что, слушайте-ка.

Еса еще внимательнее прислушалась.

Солнце истекло смолой, как сосны, и по деревьям, по звериной тропе, петляющей по склону, разбросало капли этой смолы. Шорис выглядела то золотой, то бледно-серой: уходя то на свет, то в тень.

— Ты светлая такая, — сказала Еса. — А полоски почти белые. Наверное, трудно маскироваться. Шорис, ты же степная львица, получается? Я раньше думала, что в степях львов мало.

— Меньше, чем в лесах, — ответила Шорис в инарисе. — Львы из светлошерстных родов и правда лучше охотятся в степи. Но Фернейлы, например, чаще жили в лесах. Потому что они очень умелые охотники, и жизнь в лесу это подтверждала.

— И ты умелая охотница, получается.

Шорис усмехнулась и прикрыла глаза.

Свет в лесу зеленый, таинственный. Стволы и ветки сосен индевеют лишайником, его объемные узоры похожи на мелкие оленьи рога. Кусты колючей сагасты заслоняют и затемняют травы: белоножье копытце, аксулу, страннолистку. Тут все такое мирное, но столько тайного и нехорошего происходит.

— А ты слышала про Саламандру? Ну, слухи?

— Слышала, — неожиданно жестко сказала Шорис, потом добавила: — Не бойся, не навредит.

Даже интересно было бы посмотреть на такое существо: хотя и страшно чуть-чуть.

Еса, осторожно спускаясь по тропе в ущелье, запустила руку в сумку, висящую на плече, и отыскала камеру. Есть отверстие в сумке: небольшое, но хватит, чтобы все заснять. Объектив находится прямо напротив него. Включила камеру, сразу в спящий режим перевела. Она уже кажется обыденностью, и в то же время от мыслей об этой видеокамере иногда в голове вспыхивает восторг: так радостно, неверяще.

В ущелье дул ветер, и куртку пришлось застегнуть. Трели ванланок кругом журчали и переливались, белогрудки тихо звенели, а под конец песни громко щелкали. Между камнями цветы хладовестницы рассы́пались: с тонкими лепестками, словно сделанными из инея. По дну журчала горная речка, унося облетевшие листья множества кустов и низких деревьев, что росли у стен ущелья. Дух от них захватывает: все это здесь Гелес посадил? Ничего себе, даже не верится.

Даже без солнца у онгловии есть оранжевый отлив. Виднеются черные прожилки, словно яд изнутри просачивается: а цветки едва заметные. Хотя это они ядовитые, на самом деле.

Гелес ловил листья, очень сильно похожие на юрких рыжих рыбок: поддевал их лапой, кидал опять в воду, следил и притапливал. Глянув на Шорис, он сразу прищурил глаза, а потом потянулся и направился к танеру Эсети с Есой. Шел он медленно и при этом морщился: болеет, как Шорис и говорила.

Обнюхав протянутые руки, Гелес чихнул, а потом, уже в инарисе, сказал:

— Спасибо, что пришел, — теперь, когда он выглядит как человек, наоборот, не верится, что он может играться с листьями в речке. — Шорис, очень благодарен.

— У тебя коллекция уж больно уникальная, — профессор снял с плеча красно-желтый листок, улыбнулся, в карман положил. — Ты мне скажи, какие растения лучше всего здесь адаптировались, да и в коллекции Регона тоже? А какие, напротив, не выжили?

Тоже интересно очень.

Гелес мурлычаще рассказывал, ко многим подвел, а Шорис легла рядом с Есой на бок. Еса не удержалась и за ухом ее почесала. Шорис прищурилась, потерла лапой второе ухо: Еса тогда погладила и его.

Как танер Эсети и думал, Гелес и правда потерял очень много растений. И, конечно, не захочет какие-то из них снова потерять, особенно самые ценные.

— Да? Я не ожидал, — когда Гелес это произнес, Еса подскочила к нему и к танеру Эсети. Профессор рассматривал куст вроде лопуха, поднимал ему листья, качал головой: много сухих стеблей отыскал, а на некоторых виднелась и тля.

— Многие выглядят замечательно, — произнес танер Эсети. — Я-то думал, часть этих растений вовсе здесь не может прижиться, но ты им подобрал подходящие условия. Только вот этой бедолаге все-таки слишком сухо. И вредители, вот напасть.

— Ее сородичи почти все сгнивали. Я предостерегся, пересадил сюда, где больше камней. Но верну.

— Летом сгнивали? — уточнил профессор. — Это, скорее всего, бактериальные инфекции.

Он Гелесу еще посоветовал немного, а лев внимательно смотрел и соглашался.

— Хочу посадить что-то еще, скучаю по молодым растениям, — сказал Гелес и потерся о ветку. — Я вот думаю про черенки: когда сажаешь ветку, она превращается в отдельное дерево или куст. Но отломанная ветка — мертвая. Когда она оживает? Сразу же? Или в ней лишь спустя время появляется жизнь? Как именно?

Зора вот тоже из черенков выращивает.

— Может быть, — произнес танер Эсети. — Я бы еще онгловию посмотрел.

Объектив правильно разместила? Ага. Теперь надо включить съемку, и пускай все запишется хорошо и правильно. Еса поудобнее повесила сумку.

— Тебе это будет слишком вредно, — спокойно сказал Гелес. — Не подходи даже к ограждающим камням. На том расстоянии, на котором они лежат, ветра ущелья уже сильно развеивают испарения, но все равно. Вредно. Особенно старикам.

Вот бы измененная речь записывалась так, как люди ее в инарисе слышат. Ее можно будет хоть немного различить в записи? Очень редко такую речь можно понять и без инариса, но если точно знать, о чем говорит зверь.

— Не беспокойся, респираторы-то я взял. Когда мне Жер про онгловию сказал, я, честно сказать, больше всего удивился. Это же редкость какая. Еще и, как погляжу, куст этот — тоже старик. А на них любят накидываться всякие грибки да поражать корни, и бактериоз, опять же, нельзя исключать. Надо бы ее ствол посмотреть, — танер Эсети с этими словами открыл сумку.

Волнение кислит: но и огонек внутри теплится, играет. Все пройдет как надо.

Лучше пусть удастся доказать, что у Гелеса ничего нет тайного, что он просто волнуется. И так слишком много вокруг тревожного.

— Вдруг сломаются лозы, — сказал Гелес. — Я очень тебе благодарен за советы, но делать ничего не надо. Ты никому бы не позволил полезть в твои исследования. Они — твоя территория. Здесь — моя.

И опять о ветку потерся: подбородком и лбом. Инарис на миг чуть-чуть рассеялся: на самом деле Гелес терся о другую ветку, пониже.

— Если бы более компетентные люди помогли мне исправить ошибку, то позволил бы, — мягко возразил танер Эсети. — Раз так о ней беспокоишься, отчего не удостовериться, что с ней все в порядке-то? Ты ведь гниль не почуешь, подходить опасаешься, и у корней как следует не посмотришь. Вон она какая густая, — ни одной ветки не видно, а ствола тем более. — Это Регон не пускал сюда людей, а ты-то совсем другой.

— Ладно, хорошо, — голос Гелеса стал похож на ворчание кошки, и слова едва угадывались. Просто за территорию волнуется, как переживал бы любой? Или нет?

Еса по-быстрому надела респиратор и очки. Фонарик в сумке лежал, вместе с камерой. За полчаса надо успеть все заснять. Руки холодные, словно дотянулась до Кайрис.

Перчатки липли к ладоням, воздух сгустился и болезненно потеплел, поле зрения сузилось. Лозы прочными оказались, но легкими: Еса осторожно их подняла, и танер Эсети тоже. Правда, их очень уж было много, и зеленые кисти цветов лезли в глаза. Слой за слоем, сколько же тут лоз: ближе к стволу они оказались потяжелее, и кора на них напоминала каменные наросты. Удалось и эти крупные побеги поднять: сразу лоб овеяло прохладой. Впереди оказался темный провал — можно было войти, пригнувшись.

В самом деле. Интересно — но щемит за ребрами. Кажется, туда пройдешь, и все исчезнет.

Еса, придерживая лозы, развернулась к Гелесу: а его иллюзорное лицо побелело.

— С ней все в порядке? — голос Гелеса совсем невозмутимо звучал. Шорис спала: или делала вид.

— Думаю, что да, — танер Эсети провел ладонью в перчатке по стволу, едва заметному под листьями-стрелками. — Гелес, а там что такое, можно взглянуть? Должно быть, пещера-то маленькая, раз ты в ней жить не захотел.

— Для нужных условий, — мягко и спокойно сообщил Гелес. — Онгловии необходимо. Для влажности.

— Если для ухода за онгловией, надо взглянуть, не развелась ли там плесень, а то и вредители какие. Как-никак, там много лет никого не было.

— Не нужно, — пробормотал Гелес, опустив голову: но потом поднял взгляд на танера Эсети. — Это инстинкт. Не обращай внимания. Заходи.

Там правда Гелес держит оленя? Марта тоже держала взаперти: но оленю хуже, если он правда там. Теперь в руках жар, будто схватила раскаленный уголь. Еса шагнула в пещеру следом за танером Эсети и фонарик зажгла.

Вдруг Гелес нападет или кого-то из Ласферов позовет от отчаяния? Но пропажу танера Эсети точно заметят. И его уважают, и Гелес сам хотел с ним сблизиться, сам пустил, Шорис все знает. В груди все равно стискивает от тревоги.

Здесь оказалось даже теплее, чем на улице: прямо как в подъезде. Очки запотели, приходилось протирать рукавом. Под ногами скользили камни. Вдруг показалось, что сейчас все обвалится, и останешься тут: но страха не возникло. Пришло спокойствие. Тут даже здорово, и интерес прогоняет страх: рельефные камни здесь такие, пушистый мох, слизняки на стенах. Ну, слизняки — не здорово, так-то. Еса от них отстранялась, насколько теснота позволяла, а вот танер Эсети одного погладил.

В свете фонарика впереди возник рыжий зверь. Пятнистый олень с тонкими корявыми рогами, худой, бока у него едва вздымаются. Лежит на сухом пырее, а рядом — пучки свежей травы и ветки. За ним — стена, закончилась пещера, и ничуть она не маленькая.

Еса головой едва не стукнулась там, где потолок наклонялся сильнее. Слизняка случайно рукой задела, он шлепнулся рядом.

У оленя местами облезла шерсть, он пригибает дрожащие уши. Ноги поджал, как детеныш новорожденный. Еса приблизилась к оленю, села на корточки и руку протянула: с осторожностью.

— Зверек, — тихо сказала Еса. — Все хорошо. Мы поможем.

Погладила оленя по голове рукой в перчатке, и он прижал уши. Достала из сумки листок и ручку, на камни положила перед мордой оленя. Рядом с Экерой многие звери умеют читать и писать. Очень ему сейчас тяжело, но вдруг он ради выживания соберется с силами? Потом Еса вытащила камеру и отдала ее танеру Эсети, чтобы олень ее не видел и не пугался. Танер Эсети кивнул.

— Пожалуйста, напиши, что случилось, — шепотом попросила Еса. Он не посредник, конечно: их мало.

Голова оленя качнулась еле-еле. Он понимает, или просто совпало?

— Хороший, — пригладила уши ему с осторожностью, дотронулась до истонченных рогов. Нематода. — У тебя даже сейчас рога красивые. Следующей осенью всех самок завоюешь, когда будет больше красивых олених, чем сейчас, — Еса быстро шептала. Скорей, нельзя терять время. — Напиши, мы поможем, пожалуйста. Что произошло?

Оленьи уши дрожали. Пальцы Есы прочерчивали между ними линии в короткой шерстке.

— Тебе драться сейчас надо. Давай, это твоя драка будет. Дерись.

Почти забытые слова огоньками вспыхнули, или даже северным сиянием, и нарисовали картинки в голове: и Еса совсем уже тихо, в самое оленье ухо, напела чуть-чуть про тархонгов в тундре, огромных, непобедимых. Кайрисскую песню на легонийском.

Уши оленя замерли, прижались к голове. Он взял все-таки ручку в зубы, повернул голову влево, вправо, рассматривая лист, и ручку придержал копытом.

«Гелес, — буквы очень большие, кривые: но понятные. — Трав…»

Ручка прочертила линию через лист, упала, а Еса подняла ее и закрепила в щели копыта. Олень опять ее схватил зубами, и буквы запрыгали, как олени, словно зверь настолько соскучился по сородичам, что их теперь рисовал.

«Травит. Нематод. И меня. Ищет от них. Лекарство».

Последнее написал с трудом и снова ручку уронил.

— Молодец, — прошептала Еса. — Умница какая. Сейчас. Все будет хорошо.

Бумагу спрятала в сумку, камеру тоже. Проверила, чтобы она лежала правильно, напротив отверстия, и с профессором поспешила к выходу: руки в перчатках дрожали, как оленьи уши.

Гелес стоял совсем рядом с камнями, которыми он огородил онгловию. И его лицо не выражало совсем ничего.

— Гелес, — негромко сказал танер Эсети. — Лиану, стало быть, ты так сформировал, чтобы лозы перекинулись через вход в пещеру. И вход затянуло быстро. Столько лет прошло, что все уже и забыли, что там было-то, за онгловией.

— Ты к чему это? — Гелес, нахмурившись, глянул на Шорис.

Очень четко все осознается, спокойно так: и в то же время кажется ненастоящим. Руки очень сильно сжимают сумку.

— Ты же там эксперименты проводишь, — танер Эсети смотрел на Гелеса прямо, и уже скорее жестко. Гелес на шаг отступил, а позади него Шорис поднялась с камней. — Я-то, честное слово, не особо доверяю слухам. А все-таки часто, если есть что-то тайное, оно просачивается. Ты же лекарство от нематод хотел найти, Гелес?

Гелес молчал. У его лап приземлился филин, нахохлился и голову наклонил.

— У меня там есть укрытие, — негромко произнес Гелес. — Регон всегда держал меня на своей территории и хотел контролировать. Что в Хинсене, что здесь. Моя территория была на самом деле его. Я хотел укрытие, чтобы там быть свободным. Когда Регон подарил онгловию, я посадил ее у этой пещеры. Я и после смерти Регона никому не сказал. Оно только мое, это моя свобода.

Но как он оленя объяснит, в таком случае?

— Раз это убежище тайное, отчего ты оленя туда допустил-то?

— Он отравлен дурманящей травой, — голос Гелеса стал увереннее. — Он часто ее ел и попросил, чтобы я ему помог. У меня есть травы, которые помогают.

Тлеющие угли в голове. Неправда.

— Допустим. Можно облезающую шерсть и дрожь этим объяснить, — но танер Эсети и сам ведь не верит. — Только ведь онгловия ядовита, и ему бы стало еще хуже.

— У меня есть противоядие, — лицо у Гелеса спокойное и грустное немного. — Как бы я сам туда заходил? Ко мне сюда ходят его сородичи, они бы его узнали. Он хотел перестать есть эту дурманящую траву и не хотел, чтобы сородичи знали про зависимость. В первый день олень был сильно отравлен, во второй тоже. Он понемногу ест ту траву, иначе будет хуже. У меня он поправится. Все, Георг. Я устал.

Обманывает, притворяется этот кот: так достоверно, что хочется поверить и пожалеть.

— Только как ты договорился-то с ним, если он был сильно отравлен? А как узнал, какая доза противоядия нужна оленю? Как ты о противоядии-то узнал, его ведь и люди толком не изучили?

Филин взъерошил перья.

— Люди и говорили, — произнес Гелес. — Хинсенские. В малых городах знают. Шорис, мне сразу стоило сказать. Извини за такое.

— Позже, — тихо оборвала его Шорис: и зарычала.

Стая Ерты быстро собралась вокруг, и слух заполнил звериный рык —непонимающий и сердитый. Наконец, Гелес сказал, сколько противоядия надо оленю, и, откусив пару листков, прошел в пещеру, а танер Эсети — вместе с ним, и тоже взял антидот. Скоро Гелес вытащил оленя, потом танер Эсети выбрался следом, и больной зверь, пошатываясь, подальше лег от онгловии.

Гелес долго говорил с волками, а Еса остановила запись. Олень тоже пару слов сказал, очень слабо. Потом крупная волчица с мехом цвета грозовых облаков подала знак инариса, и в человеческом облике она стала высокой крепко сложенной женщиной.

Вокруг уже сойки и сороки собрались: вести теперь разнесут.

— Это подозрительно, — высказалась Ерта. — Но Гелес все объяснил, нет причин его задерживать. Он — наш тирниск, и он много помогает зверям. Олень подтвердил его слова.

Пустота — и вспышка в ней. Еса сдавила одну руку пальцами другой. Машинально стащила перчатки, потом и респиратор: совсем про него забыла. Надо высказаться: только главное — вовремя.

Оленя просто очень запугали. Звери такие хорошие, нельзя их обижать: а сами они друг друга обижают постоянно. В груди — вязкая горечь, как от бармела.

— Надо бы проверить оленя, — произнес танер Эсети.

— Не стоит его зря тревожить, — возразил Гелес и посмотрел на Шорис. — Ты ведь видишь, как он слаб. Вести или тащить такого ослабленного в город?

Танер Эсети подмигнул Есе: ну вот, пора говорить. Смелей.

— Но если есть основания? — очень тихо получилось: но как будто и сильней при этом стала. Легче бороться, когда знаешь, что точно права. Пусть и чужая уверенность в обратном сбивает с толку.

— Мы не можем мучить и без того больного оленя из-за беспочвенных подозрений насчет тирниска, — произнес Гелес. — Вы не должны нас во всем контролировать. Разве не верите оленю? Он слаб, болен, но он все-таки себя осознает.

— Олень написал вот это, — и Еса достала бумагу. Ну вот, в сумку грязный листок положила и не подумала. Сумку потом оттирать. Хорошо, что не сильно ее извозила.

Гелес прочитал: и совсем у него не поменялось лицо. Хотя вроде бы глаза погрустнели. Ерта тоже подошла, и другие волки.

— Я удивлен, — проговорил Гелес. — Он слишком для этого слабый. Это ты написал, Палуд?

Палуд медленно покачал головой. Ну вот.

Тонкие иголки грусти пронизывают и горло, и руки. Но есть еще доказательство. Самое главное.

— Георг, — удивленно сказала Ерта: снова в инарисе. — Это недостойно людей — вот так придумывать доказательства. От тебя особенно не ожидала.

— У нас есть и другое, — заметил танер Эсети.

— Мы засняли все на камеру, — и Еса ее достала. Голос будто и не свой прозвучал: уверенный, жесткий. — Как оленя нашли, и как он все записал. А если Гелес попробует сломать камеру, значит, точно виноват. Мы настоим на том, чтобы оленя проверили.

— Таких ведь не бывает, — у Гелеса теперь зрачки расширились сильно. — Эти камеры все большие, тяжелые.

Еса осторожно извлекла кассету: она была меньше привычной. Сойки затрещали так, что мысли все заглушили.

— Кассету при тебе поставим и убедишься тогда, бывает или нет, — сказала Еса. Опять чужим каким-то голосом.

— Идем-ка, — танер Эсети внимательно взглянул на Гелеса. — К главе Кейнора. Олень-то пока здесь останется, и уж не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь стряслось.

— Я прослежу, — уверила Шорис. — Но потом приду.

Гелес, отступив, снова к ней повернулся.

— Шорис, — мягко позвал он. — Мне так жаль.

— Мне — нет, — спокойно ответила Шорис.

Иллюзорные руки Гелеса ослабли, обмякли.

Так не хотелось, чтобы он оказался преступником.

Все густо-синее за окном. Как будто небо — это море, и днем солнце удерживает его на месте, а вечером, когда уходит, небесная вода затапливает мир. Пахнет морем: оно совсем рядом со зданием правительства.

Этот конференц-зал похож на актовый зал в универе, только гораздо больше. Стулья здесь синие, кожаные, а все остальное — строгое, прохладно-бежевое. Еса на первом ряду выбрала место, в левой части зала, рядом с танером Эсети.

Напротив центральных мест стояли трибуны, а позади трибун, в стороне, сидела Шорис и волчица Ерта с волками Феркасом и Ласуррой. И к ним спустился филин, весь нахохленный: лапы поставил вплотную и когтями, кажется, вцепился в пол.

В здание много зверей не запустить, зато сороки и вороны сюда прилетают, и следят все внимательно. Людей мало. Еса видела, когда заходила, что притащили громоздкую видеокамеру. Получается, можно и в новости попасть: в другое время бы порадовалась, а теперь напряженно.

Было бы классно, если бы Кая тут записывала репортаж. Однажды, конечно, она и в здании правительства запишет что-нибудь, и сделает статью. Когда Еса с ней перезванивалась, она порадовалась, что все получилось с расследованием, и Нир тоже.

Открылась дверь справа от трибун, и Еса повернулась к ней. В зал вошел Саглан Тернески, правитель Кейнора: высокий, полный, в очках, в ярком синем костюме, с большой лысиной. Он очень по-неуместному напомнил баклажан, от этого стало чуть смешно и не так тревожно. Только сейчас поняла, что фамилия ведь у него кранарская: правда, кранарца он все-таки не напоминал. Те волосы, что остались у Тернески, были светлыми, а лицо — мягко очерченным, с треугольником морщин над носом.

И, хотя волнительно в одном зале находиться с главой государства, вспоминается при этом, как легко общалась с Луи. С главой всей Ориенты, так-то.

А потом Марта Полесски заняла собой кусок зала, и ладони словно инеем покрылись.

Есу и танера Эсети представили как свидетелей, а еще назвали других присутствующих. Оказывается, и посланники Легонии сюда приехали. Гелес прямо-таки поработал для Единства: только лучше бы по-другому это все произошло. Были здесь и дипломаты Кайрис, и Еса задержала взгляд на Олле Аверанг: видела ее уже по телевизору. Огненная, сильная, спокойная. И дипломат, и летчица.

— …и Марта Полесски, наш почетный гость, глава округа Ледары.

Синь за окном истлевала, обугливалась. Сердце шарахало, и горели ладони.

Гелес вошел и, опустив голову, справа от трибуны сел: потерянный такой. Первым выступил Тернески. Рассказал он то, о чем и так все знали уже: Гелес Ласфер, тирниск Ориенты, признался, что над оленями проводил эксперименты.

— …прежде тирниски не совершали ничего подобного. Так как звери больше не хотят его видеть тирниском, признано, что этот случай близок к ситуации с инриктом.

Затем Марте Полесски дали слово.

— Прискорбно, что животные, развивающие разум, в первую очередь используют его в жестоких целях, — ее слова, перестав звучать, оставались в зале, заполняли его, как камни: скоро просветов не останется, и дышать будет нечем. — Когда у созданий не возникает понятий о морали, а лишь развивается интеллект, это приводит… все мы убедились, к чему. Нельзя не отметить заслуги зверей, вставших на защиту слабого. Однако позволю себе дать совет исходя из опыта: дорогие кейнорцы, вам стоит теперь как можно осторожнее общаться со зверями. Они не обладают нашими ценностями.

Эти слова ведь все испортят.

У Марты в Кейноре власти нет совсем. Она не навредит. Ничем и никому. Но почему ей Тернески разрешает такое произносить?

Ласурра поставила уши столбиками. Ерта заворчала, а Феркас — по-человечески он ее муж, танер Эсети рассказывал — ткнулся носом своей волчице в загривок и лизнул ее в уголок губы, держа при этом уши настороженно. Не удалось сдержать улыбку, пускай она и тревожная какая-то получилась, наверное. Потом волк сердито глянул на Марту.

Тернески кому-то кивнул, и Олла Аверанг прошла к волкам: руку к ним протянула, дружелюбно и уверенно, с улыбкой. Феркас успокоился, провел носом по протянутой ладони, но Ерта все еще тихо рычала.

Шорис смотрела на Марту внимательно и совсем спокойно, щуря глаза. Потом знак инариса подала, и Тернески опять кивнул.

— Марта не хотела никого оскорбить, — мягкий мурлычащий голос львицы наполнил зал. — Она всего лишь опасается зверей. Как ты и сам ведь, Феркас, недавно опасался алдасаров.

Теперь и Ерта подала знак.

— Она ввела отряды, которые лишь на словах помогают Гвардии, а на деле убивают наших сородичей, хотя им запрещено, — заявила она.

— Изначальная идея была правильной, ее одобрил и Алнир, — сказала Шорис. — Но всех не проконтролируешь, ты сама это знаешь, как вожак стаи.

— Это слишком ограничивает зверей.

— Алнир так не посчитал.

— А как относятся кранарцы к своим ближайшим друзьям среди зверей? — Ерта тряхнула головой. В лесу казалось, что на ее иллюзорном облике пуховик, а здесь она уже в синем костюме была: инарис подстроился. — Они выводят неразумных собак. Собаки покорные, чересчур радостные, я их терпеть не могу, однако они к нам близки по крови, и они разумные. Если можно вывести безмозглых собак, значит, можно вывести и таких же волков?

Она очень правильно говорит: но сейчас эти слова слишком напрягают.

Танер Эсети переглянулся с Есой и взглядом показал на человека, который сидел у трибуны на табуретке и записывал что-то в огромную тетрадь. Слова зверей туда вносит? Еса шепотом уточнила, а танер Эсети кивнул.

— Они не лесные звери и не имеют к вам отношения, — отметила Марта. — Вы не лезете к неразумным травоядным, хотя не отрицаете, что у туров и горных козлов тоже есть разум.

Феркас подошел к тому, кто отмечал звериную речь: и, прочитав, кивнул утвердительно.

— Сейчас мы не должны отвлекаться, — сказала Шорис. — Марта, проступок одного зверя не означает, что нам всем нельзя доверять. И Ерта, волков никто не собирается одомашнивать.

Говорит она совсем иначе, не как с танером Эсети, не как с Гелесом. Как будто внутри нее — огонь, и даже волосы у нее, кажется, не бледные, а золотые с отливом огня. И не только в лампочках тут дело: Шорис просто очень уверенно держится.

— Ты разве поспоришь, что у вас иные ценности и иная мораль? — уточнила Марта. — Вот Ерта и волки из ее стаи. Ее дети, как понимаю. Разве Ерта считает, что они ей дети?

— Феркас — мой волк, — поправила Ерта, хмурясь. — Я мать только для щенков. Быть детенышем, когда ты взрослый — позор, а я не хочу позора для зверей своей стаи. Это взрослые сильные звери, Ласурра мне лучшая подруга и потом меня сменит.

— То есть, если у тебя есть мать — это позор, — кивнула Марта. — Да, я тоже понимаю. Ваши ценности имеют право быть. В конце концов, людские вам не перенести. У людей на таком уровне развития уже были понятия о семье. У стайных зверей сохраняется какое-то подобие, но исчезает при распаде стаи. У одиночек вовсе прискорбная ситуация. Для вас нормально, когда лев скармливает своего первенца другим разумным существам. Или когда надеется, что его брата через полгода отдадут волкам на обед.

От беспокойства в горле появился комок. Тернески на Марту обеспокоенно взглянул, а звери с непониманием переглянулись. Шорис стояла прямо, как столбик огня на свече без ветра.

— К тому же они даже не понимают, что в этом такого, — добавила Полесски. — Вы разве не видите?

— Поедать разумных существ других видов — жестоко, хорошо, — мягко сказала Шорис. — Готова ли ты сама отказаться от охоты на разумных травоядных? Еще я знаю, что у вас после недавнего запрета продолжали добывать разумных пушных зверей. Поговорим про это еще, но вне собрания.

— Благодарим за участие, карин Полесски, — добавил глава Кейнора.

На коленках остались мокрые следы от ладоней.

Звери и правда некоторых моральных норм не понимают, и это вправду принять непросто. Они другие, но ведь и у людей бывают странные обычаи. Вот как у талисцев, например. И даже у кайрисцев, а они ведь в мире с алдасарами живут и не навязывают им свое. Звери тоже долго с людьми живут в мире. Нельзя же так.

Из свидетелей первой отвечала Шорис: рассказала, что она осведомительница, и что хотела убедиться, достойному ли она тирниску будет служить. Вот и начала шпионить.

Глаза у Гелеса — холодные, задумчивые. Вот бы провести ему рукой по голове, как тому оленю. Оленя жаль ужасно, но его сейчас лечат. Гелес выглядит таким разбитым, а он же кот. Он, может, и не понимал, что это жестокость: как вот Луи с Эрцогом. Это не оправдывает, конечно: но люди же мудрее, так-то.

Шорис говорила про онгловию. Про то, как она притягивает внимание и какая она огромная: сразу по ней ясно, что она очень долго росла в ущелье. Упомянула, что про тайные пещеры Ласферов первым задумался Тагал. Гелес сам подтвердил для Шорис, что лиана живет в ущелье с того самого года, когда Ласферы перебрались в Кейнор. Пятнадцать лет назад это было.

— Еще что. Если онгловию сразу посадили у возможного убежища, значит, рассчитывали, что будут через нее пробираться, — говорила Шорис. — Значит, сразу было противоядие. В Хинсене у Ласферов не было коллекций, там сухо, холодно, ветрено. Противоядие могло быть лишь хинсенское, раз Ласферы про него знали в то время, когда переселились на Чантар.

Потом она рассказывала, как Жер ей помогал, и отметила, что у Георга Эсети есть с собой исследования Жермела Кадати, его ученика. Так жалко, что на конференцию Жер не попадает.

Сороки и вороны то вылетали в открытое окно, то залетали снова: передавали вести. Они дневные, но слишком им интересно. С улицы иногда слышалось, как волки подвывали, как стучали копыта.

Одна из сорок опустилась вдруг Есе на плечо, и радость с ней прилетела. Птица потянула за прядь волос, а потом на Есу глянула искоса. Это, конечно, не сорока Нира, но прикольно представить, что именно его.

— Ниру привет, — сказала Еса, пригладив крылья. Надо же, не отстраняется, ручная такая.

Сорока кивнула, и радость сверкнула в груди, отдала в ладони. Ого, правда?

— А он где-то тут, рядом? — шепнула Еса. — Он тебя просил меня поискать?

Сорока опять кивнула.

— Скажи, пускай домой идет, — слова невесомые совсем, теплые, искристые, даже голос тоньше стал и словно не свой. — Темно же так.

Ответив новым кивком, сорока улетела. А Гелес стал вылизывать лапу, морду потер, опять опустил голову.

А ведь здесь придется выступать. Перед Мартой. Ужас. Но даже прикольно, так-то: ведь это просто абсурд какой-то, ну зачем тут Марта? Надо же было так вовремя закрыть границы, что она теперь в свой Кранар уехать не может.

Потом говорили волки. Филин высказался тоже и сообщил, что Гелес — хороший правитель: его слова переводила Ерта, как и волков. Сказал, что не видел толком ничего: хотя вообще-то филин как раз мог многое знать. После этого запись стали показывать по телевизору, и позади зашептались:

— Действительно такая камера? Подставили его, что ли? — и в голове вспыхнуло.

Все самое главное попало на пленку: правда, в начале, до пещеры, записалось чуть-чуть коряво. Разговоры прекратились очень быстро.

Затем выступил танер Эсети, камеру показал: Дайгела теперь не только из-за Астелнал будут знать. Все-таки хорошо, что звери не так относятся к родственным связям: кто-то из них ведь слышал имена людей, отправившихся на острова-колонии, но про связь Дайгела с танером Эсети они не подумают. После этого танер Эсети прочитал исследование Жера, рассказал о том, что сам наблюдал, и очередь Есы подошла.

Жеру надо быть здесь. Он ведь столько работал с Гелесом: но из-за болезни — никак.

Еса словно не сама поднялась и пошла, а какой-то механизм завелся внутри. Холодная сухость в руках, и сердце колотится, как птица-ирналь в руках у талисца.

Слова сначала казались совсем глупыми, но ничего, привыкла, и даже сделалось классно. Здорово, когда смотрят и слушают. А на Марту не надо смотреть. Просто пещера там на ее месте, пустота.

Гелес совсем рядом. Почесала бы за ухом, пригладила бы гриву, каким бы ни был он преступным котом. Но никто не поймет, и он весь взволнованный, цапнет еще.

— Ну вот, так и записали все, что там происходило, — закончила Еса.

И вот уже опять на стуле, а не рядом с трибуной. Холод ладоней чувствуется через штанину, коленки заледенели уже. А здорово, теперь никакая конференция не страшна, никакой экзамен тем более.

Гелес говорил последним.

— Я хотел найти способ лечить их и не отравлять, — глаза такие темные у него, растерянные. — От ядов, пока я не нашел бы нужный и нужную дозу, погибло бы гораздо меньше оленей, чем может умереть в будущем от нематоды. Люди могли бы помочь зверям, но не все олени готовы вам доверять. Я не мог их заставить к вам пойти, хотя сам я вам доверяю.

Ерта вышла вперед и подала знак инариса.

— Что насчет других экспериментов? — с человеческого скуластого лица взглянули хищные желтые глаза. — Других Ласферов? Раз тебя Регон так подавлял, вряд ли бы ты задумался об экспериментах без его ведома. А противоядие? На ком ты его испытывал? Я тебя терпеть не могла, но я тебе поверила. Вы с Феланом помогали волкам. Луи я не верила, он нарушил дисциплину в моей стае своими законами. Твое правление мне понравилось. А теперь мне не лги.

— Регон, — это имя Гелес пробормотал ворчаще. Его речь совсем стала тихой, но разобрать удалось: — Я всегда эту тварь ненавидел.

— Кто бы сомневался, — негромко проговорила Полесски.

— Хочешь знать, на ком он испытывал противоядие? — от взгляда Гелеса колючки в плечи вцепились, хотя он на Ерту смотрел, не на Есу. — Тебе же нравится расследовать. Кому он его оставил? А онгловию? Выделил кусок своей земли, как подачку, чтобы держать при себе. Как кранарцы держат неразумных собак, — он с силой провел ногой по паркету — лапой на самом деле, и очертания лап мелькнули даже сквозь инарис. — Я не мог уйти, он бы меня нашел, а я был гораздо слабее. Лучше бы он меня Саламандре отдал на опыты. Уверен, что Саламандра лучше.

Шорис спокойно на него глядела.

— Он много чего испытывал на травоядных. Я учил растения, чтобы, раз у меня меньше сил, суметь противостоять Регону хотя бы так. К Мирграну я был привязан, но он меня предал, когда вырос. Поддержал Регона. Фелана уважаю и ненавижу, он смелее меня. Я сначала оказался слаб, потом не мог уйти. Все остальные, уйдя, все равно общались с Регоном. А я не мог бы общаться с ним на равных. Если и уходить, то лишь куда-нибудь далеко, а это означало бы слабость, это означало бы отказ от рода Ласфер, от связи с родом Фернейл и от наследования.

Тернески потом говорил об испытательном сроке для Гелеса. И сказал, что надо еще с ваессеном Легонии и с верховным дасулом Кранара связаться. Чтобы официально убрать тирниска с должности.

— Несправедливо, что Кранар уже сотни лет не принимает участия в судьбе тирнисков, — говорил он. — Да, так сложилось из-за принадлежности Фернейлов Кейнору и Легонии. Тем не менее, ваессен Легонии тоже не знаком с Фернейлами так же близко, как кейнорцы, но с ним всегда обговаривали решение. Карин Полесски, я собираюсь обговорить все и с верховным дасулом.

С Кранаром он сближается. И Марта лезет. Надо с Каей это все обсудить, обязательно. А ведь раньше Тернески говорил, что будет единолично тирнисков из Кейнора назначать и объявлять об их казни.

Филин быстро подлетел к Гелесу, и тот, уже в настоящем облике, взъерошил подбородком перья на его голове. Ерта перевела слова филина:

— Хочет побыть со своим другом.

Тернески кивнул.

Хлопнула дверь — оказалось, впустили грифона, Ялгара, и еще оленя: похоже, Далута. Олень, правда, остался в дверях, все-таки ему было тесно: и рогатую голову пригнул.

— Зверям понравилось, как говорила Шорис, — перевела Ерта. — Еще они говорят, что именно Шорис бросила Гелесу вызов, раз помогла подтвердить, что он преступник. Я тому свидетельница.

Феркас и Ласурра согласно заворчали.

— Ялгар передает, и я подтверждаю: она умелая осведомительница. Побывала во многих округах и льетах. Раскрывала преступления. Многие сведения, из-за которых Луи помог кранарским зверям, добыла именно Шорис. Она проявила уважение к травоядным, отказавшись платить их жизнями за дорогу в Кейнор. Это уже слова Далута. Ближайшие кандидаты в тирниски — Ласферы, но мы им больше не верим. Как не верим и тем Ласферам, что остались в Хинсене.

Шорис смотрела спокойно и сосредоточенно, будто ее и не удивляло ничего: а потом пригнула уши, улыбнулась, шагнула вперед. И знак инариса подала.

— Спасибо, — мягко произнесла она. — Спасибо за доверие. Не подведу.

— Тирниск Шорис Гленхол, — сказала Ерта, пригнув голову. Ялгар вскинул уши и радостно заворчал.

Будто кровь замерла — и лицо потеплело мгновенно. Еса с танером Эсети переглянулась, а он удивленно повел головой.

— Тирниск Шорис Гленхол, — произнес Тернески.

— Тирниск Шорис Гленхол, — поддержал, взглянув на Шорис, танер Эсети. — Ну уж творишь ты, Шорис.

Еса мельком на Гелеса глянула: он на Шорис не смотрел, лишь лапу вылизывал.

Пришлось еще сидеть и слушать обсуждение, хотя устала уже, хотелось домой и вкусное. Тернески сказал, что выбор зверей уважает, а Шорис о чем-то тихо говорила с волками. Синь притягивала взгляд: надо в следующий раз в такое синее время погулять, и еще прикольно покупать что-нибудь, когда в магазине свет приглушенный и золотистый, а за окном синева. Еще и снежинки сейчас закрутились в свете фонарей, словно пришли им сдавать доклады.

Люди вдруг зашумели, и Еса повернулась к трибуне: Гелес рядом с ней упал, его голова запрокинулась и билась о пол, а лапы вытянулись и стали негнущимися, как палки. Танер Эсети встал и поспешил к нему.

Филин к раскрытому окну метнулся и сразу исчез. Огрызнулся Ялгар — вслед птице. Волки озирались, Шорис шагнула к Гелесу и остановилась, поводя в стороны кончиком хвоста. Лапы Гелеса расслабились и казались теперь набитыми ватой, но вздрагивали иногда.

Филин принес растение в когтях? Как-то спрятал? Наверное, маленького листка хватило. Гелес съел незаметно, пока все отвлеклись? Зачем? Испугался? Он ведь так хотел жить.

— Помочь может только раствор соляной кислоты, — донеслись слова танера Эсети. — Десятипроцентный. Литр.

— Сколько ему осталось? — уточнил Тернески, отступив подальше.

Спасут ведь?

— Часа три, в лучшем случае. Но осенью гулунда опаснее, надо спешить.

— Так где его здесь найти?

Снова вытянулись лапы у льва, голова запрокинулась. Еса не удержалась, подбежала к нему: да, может быть, совсем не вовремя, и ни к чему, но все-таки ученица танера Эсети, и поддержать профессора хочется. Гелеса тоже. У него челюсти стиснулись, будто Гелес что-то очень твердое пытался разгрызть.

Кто-то выбежал, потом говорили, что прибудет скорая, что и раствор где-то добудут, что Гелеса отвезут в лечебницу. Гелес, когда закончилась судорога, снова обмяк, и снова его лапы задрожали, челюсть тоже.

После следующей судороги лапы Гелеса больше не шевельнулись: и бока уже совсем не поднимались. Еса все-таки до них дотронулась. Жестковатый мех, и кожа еще теплая, мягкая.

Пусто.

Снова осторожно наступила на снег: рыжевато-синий, подмигивающий, мягкий. Так не хочется его беспокоить, как будто живой он и не выпадет больше, если слишком много раздавить. Глупо, конечно. Но почему нельзя идти по снегу и не сминать его, не разрушать? Потому же, почему нельзя жить, не срубив часть леса, хотя бы маленькую?

Ладонь Нира согревала, как варежка.

Ну вот, стоял и мерз. Себе на уме. Каурская лисичка.

Снег за волосы цепляется, хочет попасть домой и посмотреть, как люди живут. Даже почему-то ни одну снежинку трогать не хочется, хотя прикольно обычно изучать, какие они, и даже характеры им придумывать.

Тронешь снежинку — растает сразу. Наступишь на снег — обмякнет, умрет, останется грубый отпечаток, грязь к нему примешается.

Тогда, в Кайрис, казалось, что вьорт тоже растает, если его коснуться. Почему такие мысли появились, откуда? Но он сам убежал. И в Талис тоже так было.

— Пойду кормить сорок, — сказал Нир у подъезда, отпустив ладонь. Рука Есы сохраняла тепло, и щеки тоже. — Тичи сказала, что про лесные новости слышать не захочет, пока не вырастут ее следующие птенцы.

— Пускай, когда ее птенцы вырастут, все будет хорошо. И когда появятся… тоже.

Когда Еса открывала дверь в подъезд, Нир высветил фонариком на ветке ореха неотлетевший листок, и даже зеленый. Еса улыбнулась.

— Ничего не рассказывай, — сказала мама, встретив. — Я насмотрелась. Забудь и иди вон поешь. Ну у тебя и мероприятия.

Руки, пока Еса шла по подъезду, оказывается, так замерзли, словно прошлась по Кайрис. На ботинках снежинки таяли: может, они хоть чуть-чуть увидели коридор, запомнили. Может, им тепло понравилось, хоть и самих снежинок больше не стало. Теперь они просто вода.

Вообще-то хочется рассказать, поделиться, пускай мама и знает про все.

— А ты с лаохортами без меня разговариваешь, — напомнила Еса, вешая куртку на крючок.

— А ты тоже.

— А ты хитрющая.

— Ты как с матерью разговариваешь? Ты с лаохортами так разговаривай, как с матерью разговариваешь.

Еса усмехнулась. И только сейчас поняла — все напряженное внутри, как струна, и как раз смеха не хватало, ну или просто улыбки. Не веселой, а просто чтобы защититься.

7 лет назад, 671 г., 17 талуны

— Синнаяра, — слово прозвучало таинственно, певуче, словно женщина, что шла впереди, кайрисскую сказку читала.

Она остановилась, глядя вдаль, вглубь улицы. И Еса замерла: синнаяра? Легкое тепло, словно бабочка промелькнула. Хотя и нет здесь настоящих бабочек, и вообще они не теплые, а все равно.

Улица светлая из-за огромных белых фонарей, но небо над улицей черное, и кажется, вот-вот дома и сугробы перевернутся, рухнут туда, аж дух захватывает. А впереди — два фиолетовых огонька. Глаза Кайрис — кусочки северного неба, чуть осветленного утренним солнцем. Правда, утро только через месяц наступит.

— Синнаяра, — донеслось впереди, эхом позади отозвалось. Все прохожие замирали, наклоняли головы.

А хочется подбежать, рассмеяться, лицом зарыться в жесткий мех, звериный совсем. Тепло изнутри поднялось, когда Кайрис прошла совсем близко.

— Погладить хочется, — не удержалась и сказала все-таки.

— Ты что, — шикнула женщина впереди: но даже шикают кайрисцы не строго, а загадочно как-то. — Она священна.

Мама рассказывала, что есть и правда священное. Выше и сложнее людей, сложнее всего. Если подробно попытаешься описать — как будто сложную картину криво перечертишь ручкой. Но лаохорты не такие. Они совсем как люди, а люди любят общаться, сказки рассказывать и есть сыр.

В рюкзаке скоро замерзнет хлеб: а Кайрис ведь в ту же сторону идет, куда надо возвращаться. Еса вприпрыжку двинулась за ней, но по тротуару, не по дороге: на нем ледышек полно, так здорово. С разбега прыгнула, проехалась. У мамы на рабочих участках нет таких ледышек, и там скучно.

Еса пробежала мимо подъездов и мимо магазина с техникой: Кайрис быстро удалялась, хотя плавно очень шла и медленно, как и все кайрисцы ходят.

А немного в стороне, у забегаловки, где продается улмалла, живут люди, которых Еса обидела. Это, конечно, давно случилось, но до сих пор неловко ходить у их дома. И в забегаловку Еса больше не заглядывала с тех пор.

Даже не то что неловко там ходить. Страшно. Хотя нельзя так думать.

А теперь на холм, по тропинке, которую в снегу прорубили еще с осени. На вершине — два дома, родителей и бабушки с дедушкой. Кайрис тоже туда поднимается. Ух ты, Кайрис еще никогда не приходила так, чтобы прям домой.

Еса быстрей побежала по снегу тропинки, твердому, как лед, только не скользкому. Синий снег, оранжево-розовые блики от фонаря с вершины холма, и от окон тоже. Персиковые, так мама говорит. Персики — прям мифические фрукты. Интересно, они правда такого цвета вживую?

Кайрис совсем сказочной казалась, оранжево-синей. Наверху тропки Еса ее догнала, заскочила в мягкий сугроб и спрыгнула впереди лаохори. Над головой нависла мудрая и грустная морда тархонжицы, потом опустилась на плечо, и Еса ее за ушами почесала, сняв варежку. Жесткая шерсть приминалась под пальцами, а руку защипало, обожгло до красноты, и даже кости словно разъело. Но в голове и в груди было тепло — с Кайрис так всегда. Кайрис ткнула мордой ладонь: а ведь морда у нее не греет ничуть.

— Я к холоду привыкла, — усмехнулась Еса. Кайрис не сможет на самом деле толкнуть руку, и уж тем более не поиграет, не повалит в снег. Просто не умеет. Как и тень не умеет отбрасывать.

— Не все привыкли, — морда Кайрис повернулась и сильнее ушла в синюю тень, затылок только остался на свету. — Еса, я попрошу одно, но ты расстроишься. Если хочешь, позови родителей.

Мягкий голос, пространный такой: им было бы здорово читать сказки, даже мамины статуэтки бы заслушались.

— Я все сделаю, — заверила Еса и рюкзак положила на снег.

Кайрис прошла к слепой стене и копытом по снегу провела, только ни снежинки не смялось под ним и не растаяло. Вот бы тоже так уметь: но, правда, под варежками симпатичный холмик снега совсем разрушился. А под ним промелькнуло темное: но снега же много, откуда здесь земля?

Не земля, а шерстка. Слишком короткая, щенки лаек обычно пушистее намного. Снег в нее вмерзся. Маленькая пасть оскалилась, как у взрослого хищника.

В плечо слегка толкнула морда.

— Позови родных?

Еса осторожно вниз и вбок подкопала: снег был мягкий, свежий. Теперь он редко падает, но шел, когда оттепель была и метель… трудно сказать, вчера, сегодня? Все ночи слились в одно «сегодня».

— Никого не позову, — сказала Еса. — Я сама сделаю. Я же алдасарка.

Сразу оглянулась: рогатая морда Кайрис отстранилась.

Ну вот. Не подумала совсем. Лаохори обиделась? Хотя ну как она обидится — но да, она же совсем как человек.

Нет, просто присмотрелась она к чему-то вдалеке. И уши насторожила. Еса встала, глянула туда же, куда и Кайрис. Там, вдали, за домушками, за холмом — снежная пустошь, и за ней огни соседнего города. Оттуда по ночам может слышаться вой: а ночь теперь всегда.

— Я не хотела обидеть.

Кайрис ткнулась носом в плечо, а Еса ее погладила. Стала копать, и варежки скоро промокли, пальцы остыли. Наконец, вместе с обкопанным куском снега приподняла щенка, а Кайрис кивнула и двинулась к тропе.

— Ой, сейчас.

Осторожно опустив снег — просто снег, не надо видеть собаку — Еса рюкзак подхватила и забежала в дом.

— Ты бы еще сосульку с крыши сорвала, — сказала мама, постучав хлебом по комоду. Комод, показалось, сейчас затрещит. — Разувайся, куда с такими ногами?

— Я опять ухожу, мам. Гулять.

— Хоть зайди с подружкой и компот горячий выпей. Еса, с вишней.

С вишней!

Но там, на улице — замерзший щенок и Кайрис.

— Я с Кайрис, — объяснила Еса. — Ее кто-то попросил найти щенка, а он оказался у нашего дома, его замело, — на руки словно опять давила мертвая снежная тяжесть, и в глазах защипало чуть-чуть, но Еса улыбнулась.

— Ужас. Давай с тобой схожу.

— Не надо, я только корзинку возьму, — и, когда мама ее дала, Еса быстро выскользнула на улицу. Теперь, когда поделилась, льдинки горя внутри подтаяли.

Кайрис ждала рядом с мертвым щенком: а ведь она применила свой дар, чтобы его найти? Или и так его ощущала, без дара, он ведь ее существо, даже мертвый. Еса его осторожно переложила в корзинку.

Дальше — по тропе вниз, и мимо домов, под холодным белым светом. В частный сектор свернула вслед за Кайрис, на незнакомую улицу. Деревья по обочинам неожиданно высокие, и ветер поднимается — будто на ветках сидит холодный, заросший бородой старик и дует, дует, кричит, и не хочется голову поднимать, ведь вдруг увидишь его. Поземка у ног заметалась, как щенок: но такой щенок, снежный, не замерзнет совсем.

Вот на следующую улицу повернули, и ветер тут притих. Еса вздрогнула. Та самая забегаловка с улмаллой, «Дом ягод»: резная крыша, наличники в виде ягод и грибов. А рядом…

Привыкла уже. А все равно смотреть не хочется. Вот колья воткнуты вокруг маленького участка. Многие из них, правда, совсем не на колья похожи. При свете дня оно не так страшно, а вот сейчас, ночью, еще и когда рядом ни души — словно все кости внутри замерзли, несмотря на шубу.

Кайрис переступила ограду и на Есу взглянула очень внимательно. Надо к ним. К тем, кого сильно обидела и с кем три года не виделась. Они не узнают же? Но волосы рыжие, а здесь мало таких.

Позорище.

Шаг за шагом, и снег похрустывает — словно кости ломаются. Ладно еще просто проходить мимо этих… кольев, а вот так, совсем близко?

Еса зажмурилась. Калитка хотя бы просто деревянная. И к столбу крепится — тоже деревянному. В дверь дома будто стучала другая девочка. Корзинку Еса поставила позади себя.

— Привет, — с порога круглолицая кайрисская девочка улыбнулась: в тот раз Еса ее тоже видела, и хотела познакомиться, но совсем не получилось. — Ой, Кайрис! Ты нашла!

— Холод напустишь, — прикрикнули позади.

— Он выскочил, убежал, я его искала, но сразу… метель. Кайрис, а ты правда нашла! Спасибо! А где Солнце?

Солнца полярной зимой совсем нет.

— Ты… ну, вот, — ничего умнее Еса совсем не смогла придумать. — Он, оказывается, прибежал к нашему дому. Я правда не знала. Ты… он, ну…

А если плакал, скулил? А не услышали, подумали, что просто метель?

Девочка наклонилась к корзинке — прямо в холод.

— Ты что, — мягко сказала она. — Спасибо. Правда, спасибо, — она улыбнулась Кайрис, потом быстро корзинку сгребла и прижала к себе. — Ты заходи! — и отвернулась как-то поспешно. — Ты погрейся.

Еса осторожно переступила порог: ой, уже столько холода напустила, ну вот что такое, в самом деле. Сапоги отряхнуть немедленно.

И, оглянувшись, посмотрела в глаза Кайрис: красивые, далекие, как северное сияние.

Табия закончила вырезать в самом низу посоха мордочку щенка и отряхнула мелкие стружки. Еса наблюдала, накрывшись шубой: можно представить, что это укрытие зверька.

Так спокойно у них и мило: все в темных тонах, и сначала было неуютно, а потом стало классно. И правда же классные люди. Просто к их заборам не совсем еще привыкла, хотя в тот раз объяснили всё.

— Это Солнце, — сказала Табия. — Он был из Ориенты, и сейчас настоящий он туда вернется. Но на посохе будет со мной.

Как — из Ориенты? Вот почему он не очень похож на щенков лаек? И, получается, Кайрис применила дар, она ведь ориентского зверька не могла почувствовать.

— Мне его подарили, когда заходило солнце, — добавила Табия.

— А я знаю, что вы вырезаете знаки, понятные только вам, — Еса улыбнулась. От улыбки стало теплее, как от присутствия Кайрис. И ведь топится здесь, а руки совсем холодные. — Но ты мне рассказала, какой это знак.

— Потому что ты помогла найти Солнце. И ты сама как солнце. Такие волосы. Почему ты не приходила?

Ой. И правда помнит?

В тот раз Еса услышала, как хозяева дома рассказывали маме с папой его историю. Здесь почти весь забор — из костей. Человеческих. Кайрисцы мертвых людей не хоронят, земля ведь тут слишком мерзлая, а сжигают: и одну из костей вкапывают к кольям, из которых сделан забор. Потому что ребра охраняют сердце, а после смерти они будут дом охранять. Чем больше костей, тем больше дом защищен, так думают кайрисцы. У тех, кто семью опозорил, кость не берут, а у тех, кто лучше всех себя проявил, берут несколько.

Оказывается, все про это знали. Если бы раньше сказали, может, Еса сразу бы и привыкла. А так — стала кричать, что не надо сюда больше ходить. Что никогда бы не зашла сюда. Потом, конечно, родители объяснили, но сначала накричали в ответ. Неправильно себя вела, народы ведь разные. Это их традиции. Те люди, мертвые, не были бы против. Они ведь сами так хотели. А все равно — тяжело.

Но кайрисцы ведь классные.

— А теперь пришла, — наконец, сказала Еса. И Табию тоже накрыла шубой. — Расскажи еще про посохи.

— Мы, когда умрем, после смерти расскажем, как хорошо мы изучили мир. Если мало изучили, значит, были неуважительны. А если много, это наикласснейше, — прикольно прозвучало, совсем странно среди такой напевной речи. — И если на посохе очень много знаков, его даже вкопают рядом с костью.

Еса вздрогнула, хотя и совсем не хотела.

— Тебе холодно? — Табия поглядела с таким участием, что уже и забываться стали эти кости. А посохи были среди них? Потом Табия стащила с кресла кофту, расписанную узорами-лапками, и накинула поверх шубы Есы. — Сейчас очень мерзло. Люблю мерзнуть, потом греться класснюче. А когда человек что-то творит злостное, посох ломают, и ломают весь опыт. Ну и терять его не надо. Это, значит, наказание.

Они даже говорят с друзьями о том, что случится после смерти: а алдасары про такое говорят лишь с семьей. И со служителями храмов, таящихся среди деревьев. Еще, конечно, кайрисцы любят новое узнавать: и вот это совсем классная традиция.

— Ты так круто рассказываешь, — отметила Еса. — Давай в следующий раз моя очередь: я интересное узнаю и тебе расскажу. Чтобы ты мир еще лучше изучила.

— А что? — темные глаза Табии сощурились. Такие прикольные глаза у них, красивые, при этом вообще не алдасарские. — Узнавай. Я хочу от тебя узнать.

— Ты так хоть успокоишься, — чужим голосом продолжал папа. — Сможешь что хочешь тут менять. У меня и так своего угла нет. Своего дома нет. Что поменяется?

В груди твердый болезненный сгусток. Руки и ноги — без костей. Хотя эта папина клетчатая рубашка уже в сотый раз летит в сумку, и носки тоже, и мама в сотый раз уже вот так стоит у окна, смотрит незнакомым взглядом. А кажется, что в этот раз и правда все закончится.

— Да хоть сейчас бы свалил. Ты все время только говоришь.

Кости ломит в руках и ногах, как от гриппа.

— Да вас снегом тут завалит. Ты лопату за всю зиму не взяла ни разу. С ребенком вон корячились. Еса, помнишь?

Но это же не так. С мамой тоже возили снег в ведрах на санках. Один раз она отказалась, потому что чистила этот шкаф, который она терпеть не может из-за его старости. А папа любит и выкидывать не хочет. Хороший обычный шкаф. Мама тогда хотела его сделать посимпатичнее, но что-то поцарапала, целых три дня после этого Еса жила как сплошная ссадина. Сейчас тоже ссадина. Кислая, щиплющая.

— Пап, ну ладно тебе, — свой голос тоже чужой. Из-за чего они на этот раз? Из-за шкафа? Из-за снега? — Все же будет здорово. С мамой тоже работали, она по всему городу чистит снег, ты на нее не руга…

— Вот и будете с ней работать, — он сумку случайно задел, и вещи вывалились. Не собирай, ну видишь, они сами тут остаться хотят. — Кому я тут когда был нужен.

— И то правда, — ссадина пульсировала в такт их словам. — Ребенку бы хоть раз с учебой помог. Только дергаешь, чтобы снег чистить. Я тебя не просила в тот раз, чтобы ты подождал? Ты же не можешь не психануть и не сделать сразу. Тебе все надо тотчас. Вот и делай все тотчас. Только нам это с Есой не надо.

— Мам! — неожиданно громко — потому что так засаднило, что уже нельзя молчать. — Папа нужен. Нельзя так.

— Хочешь с ним на меня орать — вот и ори. Давай, нападай на меня со своим папой.

— Лоя, дура ты. Еса, подойди сюда. Мы не ругаемся, а…

Ноги понесли в коридор, в свою комнату. Забежала в темноту: и словно ослепла. Обхватила что-то на кровати. Большое, твердое, холодное. Страшно. Не потому что ругаются. Потому что другие люди с их внешностью. Не их слова и голоса. А голоса все еще слышатся, и слушать не хочется. Под ребрами все раздавлено в кашу, смято, как мусор. Собралось в кровоточащий больной комок — и оборвалось. Только отголоски после каждого их слова. Пусто.

Еса закрыла дверь и все-таки свет включила. На кровати — атлас бабочек, а листать сейчас горько, потому что его папа принес, когда все было хорошо. В Гартии бабочек иногда засушивают. Тоже теперь засушенная. Наколотая на булавку голосов. Про мифы хотела поспрашивать у мамы с папой. В соседнем доме свет не горит, к родителям мамы опять приходили папины, и они вместе уехали в другой город.

Только молчать. Надо привыкнуть уже. Если чего-то скажешь, станет только хуже. А голоса все-таки слышно, даже если дверь закрыта. Каждый царапает, и хочется завыть, как сарги на пустошах.

Еса распахнула шкаф, достала зимние вещи. Распознаватель тоже. Сарги, конечно, в город не ходят, забегают только песцы.

Улица встретила воем ветра и тишиной. Внизу люди еще ходили, а тут, на холме, было пустынно. Еса встала на лыжи, застегнула крепления кое-как: пальцы не двигались совсем. С холма помчалась в пустошь, к далеким чужим огонькам.

Пустота внутри не прошла, даже когда Еса летела вниз. Только когда спуск сменился ровным снегом, на миг перехватило в горле. Больше не хочется быстро ездить. Засушенная бабочка не умеет летать. Оттолкнуться — и шорх-шорх, лыжина за лыжиной, длинные скользящие шаги. Просто отвлечься. Потому что не с кем поговорить. Табии бы рассказала, но это же про маму с папой. Она решит, что они плохие. Нельзя. Они хорошие, но сейчас другие.

По лицу затопталось множество маленьких лап: снова снег. Теплеет опять немного. А впереди — это что, маленький снежный буран? Приближается с пустоши. Темно, но есть чуть-чуть света от фонаря, который стоит на холме, и от снега тоже светлее, вот и видно. Там и правда что-то бледное, густое.

Еса развернулась, быстрее оттолкнулась палками. А разве бывает такой буран?

Чужое. Стремительное. Сбоку и впереди метнулось снежное, большое — так быстро обогнало? Мир уменьшился до белой острой морды с золотыми глазами-звездами.

Рука подрагивает — но существо с интересом смотрит, и улыбается как будто. Собака. Большая. Добрая. Собаку из снега слепили, а она ожила, помахивает хвостом из снежинок. У нее то мех, то снежные россыпи, а прочерки когтей — как проталины. Морду тянет, щурит глаза. Не светятся они, как у Кайрис: просто отражают свет фонаря. А так — собачьи или волчьи, желтоватые, со зрачком.

Вьорт. Тени нет. Глаза как у зверя: у лаохортов зрачков не бывает. Но только он похож на собаку, а говорят, они внешность меняют постоянно. Этот меняет только шерсть.

Всегда говорят, что они чудовища, а этот?

Говорят, мама с папой всегда любят. И тебя, и друг друга.

— Ты очень классный, — сразу стало тихо, будто и не говорила, будто слова просто тут же превратились в пар. Еса осторожно руку протянула. У него тоже мех можно потрогать, как у лаохорта? А вдруг это хороший вьорт?

Снежный пес принюхивался, ушами поводил, голову наклонял в разные стороны. Он чей? Саргов, песцов? Еса распознаватель вынула из кармана: никого. Холодно и жутко стало на миг: словно существо мерещится. Чудовище.

С добрыми собачьими глазами. Даже по-хитрому добрыми, как у песцов, словно он что-то захотел стащить.

— Ты же от песцов? — поинтересовалась Еса. Рука еще не коснулась вьорта — а он морду протянул, но его уши подрагивали, и зрачки вдруг расширились от страха. Почему? Рядом Кайрис? Но ощущение лишь чего-то чужого, тоскливого, странного, давящего: непонятно, от вьорта или от своего дома.

Шерстинки-снежинки под ветром колышутся. Ледяные нити — и живые.

Вьорт заскулил — и метнулся в тундру, а вслед за ним поземка. По ногам, по лыжам — тоже поземка. Заметет, укроет, как того щенка. Еса стояла долго, и ветер жалил снежинками в лицо.

— А ну к нам иди! — позвали не с холма, а из тундры, куда вьорт убежал. — Да не сюда, не в пустошь, а с нами. Чего тут мерзнешь?

У этих людей нет никаких жутких заборов, они живут в пятиэтажке. Еса улыбнулась. В конце концов, мама с папой так ведь и подумают, что в город ушла. Наверное.

— Тут твари ходят, нечего тебе тут делать, — говорил Муглах, пока Еса рядом с ним шла на лыжах. Лыжи скоро отцепила, сбегала и поставила в сарай — только не прислушиваться, не знать. А потом догнала.

— Вы видели зверей каких-то? — поинтересовалась Еса. Или вьорта.

— И метет еще как, — словно не расслышал.

Будут ли искать мама с папой? Холодная кислота внутри — ну и пусть ищут.

Люди ходят кругом, и вывески горят, моргают из-за снежинок — еще более чужие, чем вьорт.

— Тебе надо с собой зверька таскать, — Муглах вытащил из кармана шубы замерзшего лемминга, детеныша еще. — Холод увидит, что одно существо уже убил, и тебя минует.

Просто традиции такие: и он же не убивал зверька, так-то. Зверек замерз. Может, он рад был бы узнать, что после смерти приносит пользу.

Дома у Муглаха Еса ничего из еды не взяла, только села у батареи, а трое младших детей разместились совсем рядом: все намного моложе, чем Еса, но прикольные. Еса улыбнулась им, ребята в ответ. Ноги покалывало после холода, хотя штаны и очень теплые. Часы уже отстукивали второй час ночи, но она соединилась с днем, и для тех, кто не работает, нет разницы. Вот только маме завтра на работу. Снег по городу чистить.

— О чем бы ты послушала? — об голос хозяйки дома, Омавии, хотелось греться, как об батарею.

А если про вьортов? Табии будет интересно: но дети испугаются.

— Расскажи про синнаяр?

Омавия медленно кивнула.

— Есть старинная история о том, отчего за полярным кругом зимой ночь, а летом день, — от голоса Омавии картинки в голове рисовались: мягкими тонами, с примесью фиолетового, как блеск глаз лаохори. — У небесных тел свои синнаяры, и у Солнца с Луной они есть. А есть мертвые камни, и синнаяры там безжизненные, темные. Камни эти иногда на Землю нападают, хотят жизнь с нее извести, и остаются на Земле раны от их клыков. Солнце с Луной сберегают от них Землю, но вот раскололи они самый сильный камень, и обломки упали к нам. Синнаяр погиб, но дух его слишком был силен. Так он от осколков и не отхлынул, и мог ожить, собрать обломки да Землю разорвать.

Она замолкла, и Еса глянула на окно. Осы́пались перья с ледяной птицы и к стеклу примерзли. А самые любопытные снежинки, подсвеченные фонарем, подлетают к окну, заглядывают, но подружки их дальше зовут.

— Солнце жизнь дает и тепло, Луна ответственна за холод. Далекие звезды посылают нам мех своих лаохортов в виде снега, чтобы греть зимой. Если силы будут часто сменяться, Солнце с Луной чужого синнаяра не ослабят. Вот и приходится там, где покоятся останки, то Солнцу подолгу светить, то Луне и звездам, чтобы чудовищу не дать ожить. А что раскрылось, — Омавия посмотрела на дочку, маленькую, лет четырех, — когда мы больше узнали?

— Метеориты падали, — ответила девочка. — Давным-давно. А вдруг у них правда синнаяры? Могут же быть синнаяры?

— Нам надо помнить. Даже если неправда, то сказки — все равно наше прошлое, — серьезно добавил мальчик лет шести.

— Да, — произнесла Омавия. — Предания нашей земли, наших предков, мы должны хранить.

Интересно, за сколько поколений: «Что мы забыли в этой темноте замерзшей» превратилось в: «Это наша родная земля»?

— Интересно, а там, где совсем нет жизни, на полюсе, какие синнаяры? — задумалась Еса.

— Первые Огни, — сказала Омавия. — Жизнь везде есть.

— Ну да. Бактерии, наверное. Что-то такое. И у них синнаяры?

Омавия лишь улыбнулась.

— А вьорты — они все опасные синнаяры? — уточнила Еса.

— Других среди диких синнаяр мы не знаем. Еса, я тебе новый научный журнал отдам для матери, напомни мне. Как раз о метеоритах.

Но ведь кайрисцы раньше не знали, например, что людям можно дружить с волками, так-то. И до сих пор они с местными волками не дружат. Вдруг тот вьорт и правда был добрый? Вьорты не такие, как лаохорты, но кайрисцы ведь тоже отличаются от алдасаров.

Из окна забегаловки, обрамленного темными занавесками, виднелись сосульки —ледяные руки обхватили крышу и свесили длинные пальцы.

— Ну вот так, — закончила Еса рассказ про синнаяра, из-за которого наступает полярная ночь.

И отвернула шкуру, в которую завернута улмалла. Сейчас неловко есть то, что другие приготовили, но самой такую вещь не приготовить, так-то. И родители не смогут. Пускай лучше не готовят, пускай так и спят в своей комнате. Не надо в дом заходить. Зайдешь — и потревожишь, словно снег растопишь касанием.

Внутри — перетертая смесь трав и ягод. Никогда двух похожих улмалл не получается. Вот в этой вместе с березовыми почками есть вишня: но она солнца совсем не видела. Для вишни в огромных теплицах делают искусственное солнце.

— А я знаю эту историю, — улыбнулась Табия.

— Ну вот. Я тебе, получается, ничего и не рассказала нового?

— Ты что, это новое. Мне еще никогда подруги сказки не рассказывали. У тебя хорошо получилось. И ты ее по-своему рассказала.

Еса улыбнулась и, когда рядом женщина стала певуче стихи читать, прислушалась. Табия в ту сторону внимательно взглянула. Сложные такие стихи, красивые очень.

— Интересно, что имели в виду? — шепнула Табия. — Пальцы деревьев… Это что-то должно быть сложное. Представляешь, есть семьи, в которых тайны стихов сохраняют двести лет, и никто не расшифровал. Эти стихи даже мужчины рассказывают, когда ездят в другие города. Потому что это уже внешнее, общее. Класснюче, правда?

— Ты так говоришь здорово. Сначала серьезно, а потом что-то забавное.

— Хе, ну да.

Надо ей еще рассказать. Непонятно, как отнесется: но зато оно совсем новое.

— Я увидела синнаяра зверей, — осторожно поделилась Еса. — Он был добрый.

Табия широко улыбнулась.

— От алдасаров много знаний, — громко объявила она, когда другие гости забегаловки уже перестали рассказывать стихи.

Взгляды устремились на Есу: и потеплело в щеках. Точно так же становится здорово, когда упоминают, что алдасары нашли алмазы, не использовав при этом дар Кайрис. Это был очень добрый знак.

— Еса видела доброго вьорта, — прибавила Табия.

Уже не просто тепло — огонек.

— Новые знания — сила, — сказал ближайший к Есе кайрисец, пожилой уже. — Но не существует добрых вьортов, девочка. Нет у них чувств людских. Видели этого вьорта недавно, Кайрис из-за него и бродит в округе. Нападал он на нее, чудовище этакое.

— Он был на собаку похож, — они ведь и правда собирают знания, почему не поверят? Ведь верит же Табия. — Правда добрый.

— Это сама ты добрая. Чудовище он, буран, клыки и когти.

А если прав? Придумала? Захотела красивое доброе существо увидеть и от одиночества увидела друга? Так ведь и инарис работает, дар лаохорта Кранара: но сюда не доходит его власть. Хотя и без инариса люди могут видеть ненастоящее. В чудовище — добро, в поцарапанном шкафе — ужас. А если вьорт симпатичный, значит, это его делает еще опаснее: поверишь и попадешь в беду. Не надо больше думать о нем.

— Он на Солнце был похож? — уточнила шепотом Табия. — Да?

Еса кивнула.

На улице светило искусственное солнце, как для вишен. Люди могут видеть вместо ночи день и ночь сделать днем, если им удобнее так. Сделать вид, что их день настоящий, и солнце тоже.

2 тегена, Луи

Глубоко в череп словно проникла туча. Она шевелится, меняет оттенки и форму, порой приобретает глубину: тогда кажется, будто смотришь в хинсенскую степь, что сливается на горизонте с бесцветным небом. Иногда подкрадывается вплотную, и мерещится, что лапы, если шагнуть, утонут в сером болоте.

Кругом незнакомые запахи, обволакивающие, слегка тревожные, и от этого азартно покалывает в лапах и в голове. Хочется исследовать весь этот лес.

— Вот куварга, большущий дуб она задушила от комля до верхних веток. Слушай, а дубовые листья через нее все-таки пробиваются, и я думаю, дуб победит. Развернись левее, подними лапу выше. Эй, подожди, не ставь, перемести вперед. Ага.

Речь Эрцога заглушает интересные долинные шорохи и пространные вскрики неизвестных птиц, но в ней, по крайней мере, уже меньше келарсьих слов.

Слепота ограничивает и давит. Разглядеть бы все самому, без чужого посредничества, в тишине. С другой стороны, опыт весьма интересный. Через запахи, звуки и ощущения от вибрисс можно изучить все особым образом.

— Давай вправо. Сейчас не наступай, а теперь можно. А вот цветут талунники, они как бурые кувшины в трещинах.

— Интересно, когда уже отравлюсь чем-то долинным.

— Если отравишься, мне грифоны-гвардейцы перестанут верить, вообще-то.

— Он тут всего один, — в общем-то двое, но Тагал улетел вчера утром.

— Я и про будущих. Ага, теперь вперед, и еще немного, а почувствуешь камень — переступай, рядом с ним все скучное. Ого, шестилапый ящер. Уже спрятался. У него уши острые.

Перед вибриссами лап обрисовались контуры камня, и Луи перешагнул, следуя за Эрцогом. Растительный мир Моллитана невесомо касался носа то терпкой горечью, то липкой кислинкой, то спокойными прохладными тонами: тревожными, неправильными. Принюхавшись, Луи нашел в этом спокойствии слабый оттенок гнили.

Новые и новые названия растений от Эрцога, новые указания. Сколько же здесь видов, удивительно. Эрцог назвал несколько десятков, и в голове уже сделалось тесно.

— Это дурманный шатер, а рядом чахнет мелкая береза. Надо же, прилетела сюда с ветром и выросла, а больше вырасти не сумеет, и уйти тоже. Как она подросла рядом с ядовитым кустом? Может, на совсем мелкую яд не действовал? Надо ее пересадить. А то несправедливо — так боролась, и что, все зря?

Так. Это соседство ведь должно было повлиять на состав веществ в ее листьях.

— Ты считаешь, если кто-то боролся и проиграл, то борьба прошла зря?

Эрцог фыркнул: на этот раз по-келарсьи, задумчиво. Львы выражают задумчивость выражением морды, порой ворчанием. Впрочем, выражение морды Эрцога сейчас не разглядеть, а ворчит он так себе. Ладно, пусть.

— Если борешься, то надо, конечно, достичь цели.

— Мне безразлична береза, но вопрос интересный. Саргон Генлинг проиграл, однако он боролся зря, или нет? Если ты умрешь через пару дней, твое увлечение Долиной окажется бесцельным?

— Хм. Подумаю. Поляна отличная, давай драться. А, нет, слишком много аглодии и селеи.

— Просто боишься.

— Ага, конечно. Слушай, если не хочешь ждать до галенза, вот юнгала, помрешь через пару часов. Ветки у нее друг друга ненавидят, слишком далеко расставились, да еще и угрожают сородичам сучьями. Листья серые, на коре везде грибы и лишайник. Грибы нужны юнгале для симбиоза, а пришлым зверям — чтобы смерть была поинтересней, наверное. А какой-то куст у нее вырос прямо на ветках.

— «Какой-то куст» от тебя звучит почти зловеще.

— Да я его просто не разглядел отсюда, он высоко. А на юнгале обычно растет ядовитое, так что ну его, не стану изучать.

Хорошо, что у растений нет разума. Тяжело расти вплотную друг к другу, одно на другом, без личного пространства.

Запахи настолько густые, будто даже способны окутать так же, как лианы оплетают местные деревья: и чудится, Долина врастает внутрь, становится своей и присваивает.

— Уклонись правее, а то опять сейчас гривой заденешь какую-то ерунду. На стволе очень много пауков. Поставь левую лапу чуть ближе к правой. А еще эти пауки друг друга едят, там целый клубок.

— Я не слышу их шорохов, — заметил Луи.

— Потому что скучный. Теперь замри, наклонись, — над головой весьма близко шуршали листья, в них пересвистывались местные белки. — Перепрыгни валежник. Слушай, а ты здорово выполняешь приказы.

Не сомневался, что эта мелочь ощутит себя главным.

— Запоминай, как надо, — сказал ему Луи. — Проверю твой навык, когда покину Долину.

— Эй, я сейчас проверю твой навык выживания в Долине. В одиночку.

— Тебе перестанут доверять ученики гвардейца. Будут, вероятно, над тобой насмехаться. Что же, попробуй.

Эрцог фыркнул. Насмешливо, по-келарсьи.

— А приказы нового тирниска будешь выполнять? — поинтересовался он. — Мне все не верится, что это Шорис.

Такого не ожидал: впрочем, из нее выйдет неплохой тирниск. В этом статусе ее встретить еще интереснее. Хорошо, что яд не отбил ни нюх, ни осязание.

У реки мошки лезли в морду, и приходилось встряхиваться, дергать ушами. След мохороя тянулся в воздухе от чащи к воде, в него вливался запах мохороевой крови вместе с другим, живым, отдающим сырой шерстью и тиной. Должно быть, мохороям не нравится, что в опасной Долине у них нет неприятностей, вот и приходят к водным хищникам, речным собакам.

— Стой, там куст, гривой зацепишься. Тебе эта грива только мешается, давай подеремся и мешать не будет. Когда ты успеваешь ее мыть?

Запахи актариев Валтанды, густые и затхлые, скучны в сравнении с долинными. После Долины на этот раз ненадолго стало труднее дышать: из-за ядовитых испарений эфирных масел. Вдохнул не слишком много, вовремя ушел, но все же они успели принести вред. Интересно, как они дальше повлияют на самочувствие. На зрение уже точно ничего не повлияет.

Из окон пахло жареными и вареными овощами, клубнями, изредка рыбой. От людей — землей, бензином, гасками, чем-то прохладно-горьким, иногда больничным. Луи не учуял трав: на этой улице от них совсем избавились. Люди слишком близко не подходили, но неизменно обращали внимание.

— Зверюги.

— Руку не оттяпает?

— Я ею варугу рвал. Кошатина, а ты себя львом считаешь, или келарсом?

— Просто инриктом, — Эрцог отвечал заинтересованно, однако и с осторожностью.

— Ты же слабее льва обычного, или как?

— Нет. Я выносливее.

— Я варугу не трогал, дай-ка мех инрикта потрогать. На носки не пойдет, не шарахайся.

— Можно. Почему на носки? — спросил Эрцог.

— Куда еще, если ты мелочь, к тому же облезлая, — заметил Луи. Эрцог недовольно фыркнул.

— Не подыхаешь от долинных ядов? — спрашивали дальше.

— А думаешь ты на львином или на келарсьем?

— Действительно любопытно, — заметил Луи. Правда, мысли в основном состоят из образов.

— На обоих, — ответил Эрцог. — Я их не очень различаю, если честно. Если не вдумываться.

— Смотри, череп у него какой. Больше львиный. Челюсть львиная, здоровенная.

— Да, а глаза с ушами — келарсьи.

— Зоологи какие-то, — негромко сказал Эрцог. Его голос звучал все более сонно. По Долине ему приходится бродить днем, во время келарсьего сна: ведь у многих растений необходимо различать цвета. — Знаешь, мне кажется, они не прочь снять с меня шкуру из любопытства. Так глядят, будто у них все инструменты для этого с собой. А вот эти — из «СПОР», службы поиска опасных растений.

Как раз запахло свежесорванной травой, горько и кисловато.

— Руки, тварь такая, убрал, выжги их варугой! — раздался голос с той же стороны, откуда шел травяной запах. — Я тут арнетки посадила, это не кантокрида, диплом твой купленный в тулванжьей роще!

Так. Они рвут опасные травы руками, не используя технику. Понятно.

Вскоре закололо в ушах от детских голосов.

— Он тиранозавр! Сейчас сожрет!

— Тиранозавры не так охотились!

— Нет, они одиночки!

— Стайные. Нашли окалеме…калемность стаи.

— А мы расширяем сад нашего актария, — шорох песка, треск сучьев. — Это наше дерево. Оно приживется и вырастет.

— А мне настоящий саженец купят!

Луи тряхнул головой и потер лапой уши. Котята также мяукают неприятно. Тауран и Киоли в раннем детстве вызывали отторжение, они совсем не напоминали львов. Луи и тогда посещал их, но шипел, если котята подходили, и предупреждал, чтобы они держались подальше, хотя и не позволил бы никому им навредить. Сейчас они уже стали поинтереснее.

— А тут пройди осторожней.

— Работники СПОРа недосмотрели, и на асфальте что-то выросло? — поинтересовался Луи.

— Нет, здесь картина прямо на дороге. Она такая детальная, слушай, — голос Эрцога зазвучал бойче. — Значит, там портрет девушки, у нее развеваются волосы, а на фоне — облака на небе. Ну вот, машина едет. Почему они так нарисовали, все же сотрется?

Луи успел потрогать асфальт вибриссами до того, как приблизился гул машины, но ожидаемо ощутил только лишь асфальтовую шероховатость.

— Машин здесь очень мало, — отметил Луи. — Актартехники тоже, так?

— Да я не обращал внимания, если честно.

Поднялся ветер от крыльев, и запахи актария разбавил грифоний.

— Рагнар, а кто-нибудь еще прилетел? — спросил, остановясь, Эрцог.

— Команда Аддара из Хинсена, — нехотя ответил Рагнар.

— Хм, не очень радует.

— Да.

Закладывало уши, и легкий дождь смачивал пыль, обостряя запахи. Сейчас, во время смены муссонов, когда они начинают дуть с суши в океан, дожди приходят реже.

— Возможно, новый тирниск все же убедит кого-то еще из гвардейцев отправиться в Моллитан, — сказал Луи. — Шорис умна.

Даже помогла свергнуть Гелеса и наконец-то восстановить справедливость в отношении Ласферов. Удивило, что Гелес проводил такие эксперименты, тем более в самом начале правления. Он был осторожен. Регон его слишком подавлял.

— А раз никого нового нет, я наконец-то посплю, — весело сказал Эрцог.

— Никто, кроме Аддара с командой, не прилетел, это да, но сюда пришли звери из Кранара, — уточнил Рагнар.

— Ух ты, — Эрцог зевнул. — А, точно. Волки-гвардейцы. С волками тоже здорово.

— Да если бы, — Рагнар взлетел, затем отдалились шаги Эрцога. Луи отправился следом.

На окраине актария, выходящей на северный склон горы, па�