Furtails
К.С.Н.
«Крылья Ориенты - 5»
#NO YIFF #грифон #разные виды #хуман #приключения #фентези #фантастика #волк #конь #лев #леопард #лис #птицы #хищник/жертва #война #дружба


Единство расколотых


Дайгел

676 г., 12 сеоны



«Здесь есть про грифонов?» — значилось на тетрадном листе, который Скадда зажала в клюве. — «Про Ресула?»

— Разыщем, — Дайгел щелкнул Скадду по клюву, а дружище взъерошилась. Если бы распахнула крылья, посшибала бы все с музейных витрин: хоть она и мелкая, да зал чересчур узкий. — Давай-ка, повтори так, будто у тебя есть инарис.

Скадда помотала головой.

Потом она все приглядывалась к полкам, что крепились на высоте человеку по грудь: глазищами там все исшарила, а все равно ей было охота коснуться лапой моделей имперских кузниц да древних летательных аппаратов.

— Подниму, — предложил ей Дайгел. — С тебя — измененная речь.

«Только не гладь».

Как только Скадда возвратила ручку, Дайгел носком ботинка отправил лист под тумбочку, уставленную резными статуэтками из дерева. Грифонья лапа за листом не пролезла — ноги у тумбочки слишком короткие. Все, теперь у Скадды остался один лишь выход.

Вновь дождь загремел по крыше: никак ожили участники древних бунтов и принялись штурмовать музей. Солнце вытянутыми ромбами сбежало на паркетный пол, по пути высветлив глаз деревянного Молкивеса, кранарского покровителя охоты, держащего ногу на боку у льва.

Скадда развернулась, легла и немного просунула под тумбочку пернатый, смахивающий на сорочий, хвост. Тот добыл одну лишь паутину.

— У тебя и хвост теперь серый, под цвет всей шкуры. А не лучше ли все-таки черный, под цвет крыльев? Как у вас принято?

Пришлось ей потерпеть, пока Дайгел не счистил пыль да паутинные ошметки. Потом Скадда протрещала нечто скрипучее, смутно схожее со словами. «Про грифонов» вышло еще более-менее.

— Срочно необходим инарис. Лети давай искать Кранара, может, он как раз неподалеку.

Напольное солнце истаяло под дождевую ругань, и взгляд Молкивеса без бликов стал из победного отрешенным. Скадда опять затрещала, и удалось различить: «Дождь. Лететь. Интересно».

Другие посетители сказали, что грифоненок симпатичный — ладно хоть на кранарском, а то Скадда бы на них ворчала и за то, и за другое. Дайгел, отыскав полку с листами, куда были переписаны отрывки из старинных кранарских книг, заметил:

— Только лучше бы тебе сначала про этот инарис побольше выяснить.

Показав клювастой мордой вверх, Скадда вопросительно раскинула уши. Дайгел подхватил ее одной рукой под передние лапы, другой — под задние, и поднял. Легкая, пернато-шерстяная, так и хочется ей крылья потрепать.

Все, сравнялась мордой с моделью летательного аппарата, схожего с птичьим скелетом. Написано, эту штуковину подвешивали на тросе, так что она и не летала по-настоящему, но все равно ведь — каков уровень прогресса для того времени. Только люди Империи тогда так могли. Кранарцы.

Легонийцы во время войны с Кейнором не сумели смастерить и простейших аалсот из дерева. Столетиями в Легонии думали, что Империя рухнула в том числе из-за попытки пробраться в небо: дескать, воспрещено это людям. Те еще аргументы для того, чтобы стопорить прогресс. Теперь-то авиастроение хоть начали развивать.

Служащие не появлялись: они тут надеются на сознательность кранарских граждан. Скадда по сознательности не уступала кранарцам, а оттого лишь чуть дотронулась лапой до древней аалсоты. Дома-то она многое валит на пол — порой нарочно, порой случайно.

Дайгел, опустив зверюгу на пол, взял запись про инарис. Напротив полки с переписанными текстами, за стеклом, желтели оригиналы страниц: при желании можно сличить два варианта. Бумага во времена Империи была редкостью, каждую букву выводили чернилами и пером: может, использовали и грифоньи, кто их знает.

Предки, отрекаясь от имперского наследия и считая распад Империи платой за прогресс, уничтожили большую часть своих книг, и без того редких: и зря, ведь то были ценности, как-никак, хоть и описаний нелепых да вредных традиций в них, должно быть, хватало.

Под каждой строчкой переписанного текста имелся перевод на современный кранарский. Дайгел сразу принялся за оригинал: ничего там особо сложного не было. Скадда вертелась рядом, покусывала за штаны, и, как только Дайгел сел на пуфик в углу, взглянула на страницу. С озадаченным видом повернула голову набок: в кранарском алфавите с легонийскими ведь совпадают лишь отдельные буквы.

— Спросил легонийцев знатный кранарец Тервис, сын дасула, отчего не избавятся от плененного зверя, раз он убил трех воинов, когда его присмиряли, — для Скадды пришлось чуток осовременить, а то речь тут звучала больно уж по-старинному, даже в переводе. — Отвечали Тервису, что лев умен и среди зверей уважаем, а люди надеются милосердием добиться с ним союза. Что до воинов, погибли они славно и попали они в лучший мир. Лев же либо с рыком бросался на клетку, либо с презрением смотрел на легонийцев, на кранарцев и на крылатых грифонов.

Глазищи Скадды заблестели, мелькнуло и исчезло прозрачное веко.

— Тогда отправился ко льву Кранар и спросил его: не считает ли лев, будто люди никогда не воспримут его равным? Подтвердил ему лев. Пообещал Кранар, что увидят и услышат люди льва как равного, если тот закроет свое оружие и голову склонит. После подошли ко льву и Тервис, и воины-легонийцы, Нальмен Стрелобородый среди них, и лев одной лапой прикрыл другую, голову же свою опустил. Увидели его в облике алдасарского воина. Сразу лев был отпущен, и жил рядом с людьми, и трех грифонов видели в людском обличье, среди них и Сотула-вожака.

Скадда подбежала к шкафу, на чьей полке обитали эти записи, да потрогала его лапой, а Дайгел взял еще несколько текстов.

Грифонья лапа заскребла по паркету: дружище просила новый лист бумаги. Дайгел показал ей тетрадку: чистый листок остался всего лишь один, а тот, что по соседству, был наполовину исписан. Последний лист она никак не получит.

— Про Фернейлов послушаешь, или знаешь больше меня?

Остроконечные уши встали торчком, и Дайгел, усевшись, принялся снова читать, да уже новый текст. Про то, что происходило за многие годы до первого инариса.

— Львиную кровь мешали с сухой дубовой кровью, и дома стояли крепкие, не брал их и огонь, если даже одно из бревен имело в себе львиную силу. Мы, люди Империи, превращали дерево в людей, зверей и птиц, оживляли их теплой кровью.

Какой здесь толк — живое убивать ради такой ерунды?

Кивнув на деревянную фигурку Молкивеса, Скадда вопросительно повела ушами вверх и в стороны.

— Нет, это современная поделка. Вот знаешь, мне временами тоже охота кого-нибудь убить, если на работе доведут, но не настолько же, — и Дайгел продолжил читать. — Впервые среди зверей пробудился разум у вождя львиного рода, прозванного нами Фернейлом. Для жертвоприношения взяли львицу его и меньших львят, а старший был чудовище, прозванное инриктом, и имелась в нем ярость всех живущих хищников и ни крупицы разума. Срубил лев лапой ветвь у дуба и взял огонь, рожденный молнией. Валлейна пылала, древняя столица Империи, и львиная кровь больше не защищала ее, — должно быть, сохранили эту запись, чтобы напомнить, от какого именно наследия отказались кранарцы. — Но в те времена Валлейна уж точно не была столицей, тогда алдасары уже отгрызли от Империи Алду. Нынешний Кейнор.

В стеклах витрин пожаром отразилось солнце, у ног протянулась яркая световая полоса, и Скадда указала клювом на нее, а потом на руку Дайгела. Дайгел сложил из пальцев косулью голову, отбросил тень, и Скадда ее сцапала.

— Собрал звериный вождь свое племя, и уничтожили они людей Валлейны, не умерших в огне. Инрикт же больше всех уничтожил. Огонь навеки у Фернейлов замер в глазах, и смотреть им в глаза не следовало, взгляд их нес смерть. И живое пламя Фернейлы породили — Ферру. Сдирала она шкуры с морских вьортов, крыло покалечила Алде, вырвала глаз у Империи, земля до того не видела столь жестокого хищника. Ты-то позже вылупилась, — Дайгел снова глянул на Скадду, увлеченно терзающую шнурки.

Грифоний клюв прожевал пальцы Дайгела да выпустил: остались саднящие царапины, и Дайгел усмехнулся.

— Инрикт, смешанная кровь, рвал по отцову приказу всех зверей, кто не принял власть Фернейлов: и волков, и медведей, и туров. Разорвал и льва, что его породил. Многие из людей на инрикта охотились, хотели защититься его кровью от ярости Ферры. А папаня мне в комнату водил инрикта и кормил колбасой, нет бы тура ему привести, вон написано же, чем кормить.

Заворчав, Скадда щелкнула клювом: как только не вышло от этого прорехи в воздухе. Снова лапой поскребла по паркету, посмотрела с укоризной, и Дайгел все-таки оторвал ей последний листок из тетради, ладно уж.

«Я бы ловила преступников, которые убивали зверей для крови. Для этих жатво… жетво… — она зачеркнула. — Первая Гвардия защищала людей. Может, могла и ловить? Но не кусать. Люди хорошие. Просто те люди про это не знали».

— Хорошо хоть сейчас такого промысла нет.

Ну и корявые у нее буквы: но всяко лучше, чем ее речь, имитирующая людскую.

«Грифонов тоже убивали?» — и уши развела.

— Тебя бы никто не убил.

«Потому что маленькая и симпатичная? — Скадда взглянула до забавности строго. — Я слышу, как про меня говорят».

— Так оно же на кранарском.

«Ты так назвал девушку в Панесте и потом ей перевел».

— А тебе кто разрешал подсматривать?

«Я подслушивала, — Скадда укусила за ботинок. — Люди не могут говорить на звериных языках. Не умеют произносить наши звуки. Лаохорты могут? Раз Кранар говорил со львом».

— Их голоса звучат в головах, а всякие тонкости звериных звуков они выучивают за столетия.

«Все, что здесь написано, правда было, или что-то придумали?»

— Если придумали, авторов найдешь и цапнешь? Что-то из этого людям наверняка напомнил и сам Кранар. Хотя он отчасти забыл о том, что творилось в древности. Люди тогда были другими, и лаохорт был другим.

Скадда, указав на себя лапой, развела ушами.

— Да и вы, разве что крылатость и кусачесть никуда не делась.

В грифоньем взгляде появилась укоризна.

— И благородство, само собой. Куда ж без него.

Скадда кивнула.

Опять затемнело и зашуршало. Скадда обогнула посетителей и пронеслась мимо окна, шоркая лапами по паркету: точно собралась арестовать того, кто, притворяясь дождем, шумит на улице.

«Может, Кранар все это показал в иллюзиях?» — заметила Скадда, вернувшись.

— Кто бы его знал, — хотя Кранар зарекся применять дар кроме как для инариса со зверями-посредниками. — Вот знаю, что в городах он по молодости устраивал обманки для людей. Идешь — и упираешься в тупик, хотя на самом деле там есть проход. Сворачиваешь на улицу, где всякие богатые фонтаны и скульптуры, а она трущобная. Или вон как еще: видишь узорчатую башню, а никак не доберешься, потому что ее в жизни нет и не было.

Потом прочитал с другого листа о том, как восстали воины Алды против воинов из столицы, как «древняя кровь повернулась против своей же крови» — вот же на этой крови они зациклились. А в следующей записи говорилось про тех, кто привез из Лафенграс — стало быть, нынешнего Моллитана — шкуры диковинных зверей да первые безопасные плоды, выращенные на месте одного из выжженных лесов Долины. Вот это уже другое дело: и гордость за древних моллитанцев греет, как глоток вина.

Скадда, слушая, подергивала черными кончиками ушей.

Кто-то жил во времена Империи и на земле Гахарита, но остались от них лишь кости да древняя посуда из глины.

«А грифоны бунтовали против львов. Найди про это записи».

— Хватит с тебя.

«Тогда найди мне рыбу».

— Холодно там, — заметил Дайгел, прищурившись. — Далась тебе вонючая рыба.

«Папа так тоже говорил, а потом разрешал ее приносить. Хочется рыбную булку».

— Твоя мать тебя тоже за рыбными булками посылала, или все-таки за плотвой? А ну-ка слетай и выцепи что-нибудь из речки. Знаю я ваш род, мне папаня все про вас рассказывал.

Скадда приподняла крылья и улыбнулась своим грифоньим прищуром.

«Про нас и так все видно».

— Он говорил, что ваши предки были северными рыболовами. Вот иди и рыболовь, как раз на улице север.

Скадда на полном серьезе направилась к выходу из зала, но Дайгел ее опередил. Чего ей в такую слякоть лезть на улицу, изляпает потом и музей, и гостиницу.

— В булку ты все-таки рыбу не засунешь, гвардейцев этому не учат, — сказал Дайгел, вешая сумку на плечо. — Так что жди.

Пройдя через еще один зал, вышел в коридор и к кассе, предупредил, чтобы второй раз не требовали покупать билет, и выбрался в водянистую серость Арнода, самого большого города северного Кранара. Отец здесь несколько лет учился в университете.

Несет жареной, вареной и копченой рыбой, и среди этой тошнотворной мешанины отыскать запах булок — та еще задача. В воде у берега теснятся катера, прямо в них продаются связки сушеных рыбин, промокшие так, будто стихия во что бы то ни стало вознамерилась забрать своих тварей. Да пусть бы забрала, кому они тут нужны. Катеров здесь больше, чем гальки на берегу: жмутся друг к другу крашеными боками, поверхности реки не видать, и вьорты давно уж из-за этого перепугались и зарылись в ил, если они тут есть на глубине.

Дайгел прошел мимо рыбацких сараев и прилавков, где торговали рыбой, а после — мимо рыбного ресторана, музея рыбы и магазина с книгами о рыбалке, к которому прилепился магазин рыболовных снастей. Впереди торчала многоэтажка, расписанная рыбами и переходящая к вершине во что-то вроде древнекранарской башни. На востоке и юге Кранара такой безвкусицы себе не позволяют.

Отметил все это в тетради на остатке листа, и дождь туда тоже внес заметки. Закрывая нос от рыбной вони, Дайгел ушел в подворотню между низкими домами и включил жужжащую камеру, затем поснимал чуток. Кроме Скадды и отца пока больше никому знать не надо, и вон этому красноглазому орлищу, что взгромоздился на крышу — тоже.

По-быстрому спрятал камеру. Ага, Кранар не видал — он что-то высматривал вдоль нормальных улиц. А вон уже и на Дайгела взглянул, и Дайгел невесть зачем махнул ему рукой. Никакого тебе удивления, ничего подобного — будто каждый день его видел.

Про Кранара Дайгел тоже отметил в тетрадке, но совсем уж мелко: а на обороте обложки принципиально никогда не писал. Поглядев на заполненный лист, качнул головой и закрыл тетрадку.

Кранар все таращился с крыши. С высоты четвертого этажа в любом случае не ощутить, свой он или нет. Много лет назад от него переехал, и видел только в детстве, а вот прошило изнутри от этого взгляда. Будто провод перегорел и медленно осыпаются искры.

— Есть у меня дружище, — сказал по-кранарски Дайгел. — Дашь ей инарис? Смышленая пичуга четверолапая, хочет стать гвардейцем.

Услышит он, или слишком высоко? Или вовсе не его человек?

— Подскажи-ка, товарищ, где тут булки с рыбой поблизости, а то я уже надышался этой вонью?

Кранар снялся с крыши и, отлетев подальше, уселся как раз на то здание, у которого башка была вроде башни. Лаохорту самому-то это нравится, или просто поморщиться не может, потому что птица? Ничего он не слышал, в любом случае, но пойти туда интересно: что-то ведь да привлекло там внимание Кранара. Уж точно не само это здание.

В подвале дома-башни обнаружился магазин с канцтоварами, и Дайгел купил большущую тетрадь: нигде больше в этом городе не видел таких в продаже. А ведь Кранар вполне мог разглядеть, что тетрадь закончилась. Спасибо тогда, чего уж.

Рыбные булки обнаружил за соседней с канцелярским магазином дверью.

— Инарис тебе не выторговал, зато вон что есть, — сказал Дайгел позже, скармливая Скадде по небольшому куску и следя за тем, чтобы не насорить на пол. А что рыбой пахнет — весь Арнод и так ею пропах.

Скадда, закончив с булкой, шутливо укусила за руку.

— Чего ты раскусалась? Дома опять все будешь грызть?

«Я ничего не грызу».

— А кто у отвертки рукоятку съел?

Грифоньи уши поникли.

— Ладно хоть тут ничего не съела, — усмехнулся Дайгел. — Кроме булки. Хвалю.

Глава 1

2 года спустя, 679 г., 3 веланы, Дайгел


Рысь прошлась по воздуху у кромки моря, щуря оранжевые глаза без зрачков. Талис — настоящий лаохорт Империи. Будто каменюга откололась от утеса и не просто обрушилась на башку, а заменила ее собой.

Шипящий свист полоснул по ушам. Рагнар и Скадда взвились выше, и вьортская морда высунулась из воды: узкая, с шипом над каждым глазом, с щелями жабр — акулий вьорт как он есть. Тварь умчалась вихрем, а рысь — да какая ты Империя, мелочь крапчатая — понеслась прыжками в море да тоже превратилась в вихрь.

Пока Дайгел взбирался по каменному склону, мысли переключились на радиоканал, забитый помехами. Вдали шипело и завывало чудище.

Как только Дайгел поднялся, над головой завис желтый грифон с белыми крыльями, чуть смахивающий на того, чей облик принимала Талис: а в отдалении, на другой скале, подмяв под себя одно крыло и распластав другое, лежал неподвижно еще один, рыжий — Тагал. Рагнар сказал, гвардейцы его убили. Одно за другим — сплошная дрянь.

Желтый грифон заклекотал, а ветер от его взмахов шарахнул в лицо. Не сделать тут больше ничего, ладно хоть Кейнору хватило ума и сил, чтобы убраться подальше.

Дайгел быстро спустился в лес, а потом на бегу отмахивал ветки да цеплялся за сосновую чешую. Кто-то сменил настройки реальности: все осталось на своих местах, но в то же время поменяло сущность. Вместо кустарников — будто бы сухие кости уродливых тварей, торчащие из земли. Шишки и листья, как падальщики, облепили заячий труп.

Далекий вьортский вой захлебнулся кашляющим рыком. Акулий вьорт, Саагара, боли не чувствует, однако и его пугает древность Талис. Те вьорты в полумертвом кранарском городе не зря от нее враз отпрянули.

Как очутился на перешейке, желтый грифон зарычал над остовами деревьев и махнул головой, зовя за собой. Чуть ли не полчаса прошло, пока он не привел на поляну у подножия скалы, на чьей вершине стоял Рагнар, пониже — Скадда. У валунов, окружающих скалу, собрались грифоны, и все поджимали уши. Вот уж повезло тебе, Скадда, с коллективом.

А скала — Нальменова, ходил сюда несколько раз с отцом.

Рагнар слетел на землю, присыпанную хвоей, будто мелкими ржавыми гвоздями: никак теперь и ветки посыплются на землю, раз их больше ничего не держит. Грифоны отшатнулись от нового вожака. Знака инариса Рагнар не подавал, но Дайгел все равно по-быстрому отвел и вернул взгляд.

Рассказывая подробности об убийстве Тагала, Рагнар выглядел как мужик возрастом в полтинник, высокий, поджарый и крепкий, с горбинкой на носу и короткой бородой, песчаной, как и волосы: и замаскированный грифоний мех с перьями. Смотрел исподлобья, а на лице и форменной куртке темнели пятна крови. Шрамы, видимые и в настоящем облике, расчеркивали лоб. Двадцать лет назад их не было.

— Все передашь Георгу, он надежный человек, — голос звучал трескуче-рычаще, измененную речь этот грифон считай не тренировал. Пройдя мимо Дайгела порывистыми бесшумными шагами, Рагнар добавил:

— Для чего ты ее разоблачил? Раз Кранар и Талис так договорились, на то были причины.

— Правду откроешь — все может испоганиться, а скроешь — может статься, испоганится еще больше. Ты сам это понял, раз меня поддержал.

Рагнар медленно моргнул.

— А чего ты сказал, что она, дескать, опозорится? — спросил Дайгел. — Не страшно так говорить с лаохортом иллюзий?

— Она скрывала это сотни лет, а человек бы опозорил ее, если бы раскрыл. Честнее тогда открыться самой. Древнего лаохорта слова не оскорбят.

Он взмыл — инарис тотчас распался — и возвратился на скалу, а Дайгел, пройдя поближе к грифонам, сел на выступающие корни.

Голова — морозилка, надо хоть какую-то мысль оттуда извлечь да лед с нее сбить. Имперские преступления — не кранарские. Заодно и мирные изобретения, открытия, покорение лесов Долины, принятие пленного льва как равного и инарис.

Грифоны еще собирались: кто прилетел, кто прихромал, волоча искореженное крыло. А если Скадда вот такая же вернется из Басмадана?

Треск клювов считай оглушил, грифоны взметали крылья, прижимали уши. После Рагнар, стоя на краю скалы, о чем-то рычал. Пришли его послушать и волки, и кабаны, и козы, а Дайгел им подтвердил, что грифоны убили прежнего вожака, и что Империя — Талис. Звери ответили угрюмыми взглядами и отступили.

Рагнар принялся за допрос грифонов: то огрызался, то ворчал, то скрежетал. Порой казалось, что он допрашивал деревья: ветки скрипели в ответ куда громче, чем клювы его сородичей. Лишь бурый грифон с разорванным полосатым крылом то и дело рявкал, но и тот под конец притих, разве что голову вскинул гордо.

Когда солнце в небе и в бликах на хвое стало засохше-рыжим, Рагнар спустился к Скадде и что-то ей сообщил. Скадда свистнула да наклонила голову вбок, будто спрашивая, а Рагнар моргнул.

Спустившись к подножию скалы, он долго стоял с развернутыми крыльями и глядел на хвою у своих лап. Как двинулся к грифонам, многие из них отступили в сосновник, а четверо — к скале: среди них и тот желтый, что привел сюда Дайгела. На поляне перед Рагнаром остались шестеро.

Раздался хрип и скрежет, когда клюв Рагнара сомкнулся на горле одного из оставшихся. Скадда замерла с приподнятой лапой, ее голубые глаза широко распахнулись.

Рассказывал ей после смерти Риада сказку про женщину из Хадиера с голубыми глазами, успокаивал, и Риад ей много чего рассказывал — те еще сказки про Гвардию. Теперь-то какие сказки, когда в голове та же стылая земля, что и под ногами. Пятеро полегли с разорванными глотками. Рагнар сравнялся с бурым, чье покалеченное крыло касалось земли, а тот лязгнул клювом, напряг передние лапы, и Рагнар его повалил.

Один из стоявших у скалы — полосатый, бурый, схожий с приговоренным — выскочил вперед и тихо затрещал. Грифоница. Рагнар повернулся к ней, сдавливая лапой горло бывшего гвардейца, и, тряхнув головой, глухо щелкнул клювом.

Грифоница отступила, и Рагнар резко опустил голову. Раздался крик, но не умирающего, а той грифоницы. Она попятилась к скале, к сородичам, но один, такой же полосатый и бурый, защелкал на нее и вскинул крылья, а рыжий отстранился. Желтый молча стоял, наклонив голову. Грифоница растерянно огляделась.

Скадда, слетев на землю, подбежала к ней да заворчала: вроде как успокаивая и подбадривая. Рагнар вытер клюв лапой — неуклюже, резко — и двинулся к Дайгелу.

— У той грифоницы, Шилли, черно-белое зрение, — сказал он в инарисе. На рукаве и лице у него остались бурые разводы. — Знал лишь Лорван, которого я загрыз последним. Шилли хочет, чтобы он остался в памяти не только как убийца Тагала. С Шилли он поступил так же, как люди поступают с детенышами. Я видел ее в охоте, не глупая. Обычная грифоница. Семью ей заводить нельзя, но она и так знает.

Разум зверей растет, с отцом об этом говорили не раз. Грифоны от больных детенышей всегда избавляются, а в том грифоне, выходит, взаправду было что-то человеческое.

— Как бы ей не навредили.

— Ранить не посмеют. Но, в отличие от поступков, мысли не пресечь.

Скадда, стоя рядом с Шилли, глухо ворчала и все поглядывала на сородичей.

— Давай увезу куда-нибудь, где о ней не знают. Вступилась за отца, поди ж ты.

— Она взрослая. У нее давно не было отца.

Небо обернулось блекло-голубоватым экраном поломанного телевизора: та же блекловатая синева отсвечивала и в мертвых грифоньих глазах.

— Как относятся взрослые люди к отцам? — вдруг спросил Рагнар.

— Как к старшим особо уважаемым друзьям, хоть и вечно их тревожат.

— А отцы к взрослым детям? — Рагнар посмотрел искоса, с прежней хмуростью.

Отец сегодня дал ключи от машины и просил, чтобы к набережной не приближался. Ну что, и впрямь не приблизился. Руки поглубже спрятались в карманы, и там нашлась дорога за горизонт, подаренная отцом.

— Беспокоятся за них и им доверяют. Гордятся ими, даже бестолковыми.

Рагнар не ответил. Он повернулся к Шилли и Скадде, позвал их свистом, и бурая грифоница повела ушами вперед.

***

— Все хорошо, — сказала Скадда, когда вышли из гаража, где Дайгел поставил машину. — Я одному из них сломала крыло. Сама.

Голову держит прямо, насупилась, при этом то и дело вздрагивает. Лет шестнадцать ей, а думал, на человеческий возраст она повзрослее.

Рагнар был возраста Скадды, когда учился у отца письму и чтению. Отец запрещал подходить к грифону, объяснял, что мыслят они по-другому, а Дайгел как-то все равно подлез, и Рагнар клюнул в руку. Посчитал равным и товарищем. Дайгел потом хвалился раной в школе, а отцу все-таки вскоре удалось донести до Рагнара, что, хотя среди животных и принято грызть да клевать друзей, для человека это не в порядке вещей. Рагнар это слушал со всей серьезностью и в конце концов понял.

— Шилли нравится, что все ягоды разной формы, — неплохая у Скадды измененная речь, не зря тренировалась. Голос грубоватый, но тихий, с долей подростковой звонкости. — Но у них же в первую очередь разные цвета. Она неправильная грифоница, но с ней здорово летать наперегонки, и она учила меня звать грифона.

Шилли прилетит послезавтра утром, сразу на вокзал.

— Она все равно хорошая, — послышалось, как постукивает клюв. — Арен, Гри и Амаргон ее прогоняют, а Тагал бы не прогнал. И я, даже если бы Рагнар на нее злился.

Все заметнее дрожит, ребенок. Еще и ливануло, и полыхнуло молнией, будто в небе велась сварка облаков. Костры в палисадниках в память о тех, кто сегодня погиб из-за вьорта, насланного трижды клятой Астелнал, гасли под дождем. Дождь хорош, освежает, но больно уж он студеный в этот раз, вон и зверюги под ним дрожат, как фонарные отражения в лужах.

То олени пройдут, то косули, то белоног прошмыгнет. К Скадде не подбирались, к Дайгелу тоже, а вот к другим людям прямо-таки прижимались. Порой стучали когтями волки: Скадда подтвердила, что гвардейские. Заскулила лисица, мелькнула в палисаднике харза, черно-желтая, как смесь теней с фонарным светом. Кто-то погладил оленя рукой в перчатке, прижал к себе его голову, а кто-то протянул еду белоногу.

— Они говорят, что боятся вьорта, а с людьми никаких вьортов не будет, — объяснила Скадда. — Вот и просят, чтобы их защитили.

Вьорт хоть и вредная сволочь, а вредности у зверей поубавил.

Окна нового продуктового магазина обещали малость тепла. Внутри и впрямь оказалось тепло, а Скадда сразу прошмыгнула к стеллажам со всякими булками. Все равно она вздрагивала: и оглядывала полки, явно подозревая недруга за каждой буханкой.

— Что творится, — обеспокоенно приговаривала кассирша, почесывая за ухом забежавшую в магазин олениху. Та вся дрожала и тыкалась мордой кассирше в плечо. — На набережной-то… а корабль наш лучший, «Нальмен» наш? Ужас какой… А это еще, Империя… это еще что такое?

То же самое говорили и по радио, только в более официальной форме. Талис сама во всем созналась, не дождалась, пока Дайгел обнародовал бы запись.

Астелнал-то ни за что не сознается: в том, что спугнула акульего вьорта, каких у кейнорских берегов не водится, да пригнала сюда. Чтобы он потом на самого Кейнора и напал.

Дайгел взял со стеллажа, откуда отдавало холодом, булку с рыбой и достал из рюкзака тетради. Если сравнить с весенними записями про Кейнор, хлеб и овощи впрямь подешевели, и продуктов море. Мяса вот только маловато.

Есть немного этикеток на алдасарском: теперь он в Кейноре второй государственный, и отец говорил, что в универе со следующего года появится кафедра этого языка. Все перемены Дайгел занес во вторую тетрадь.

Легонийцы, объявив блокаду, не подумали, что Кейнору, кормившему полстраны, будет лучше в одиночку. А теперь и с Кайрис, и с тем же Моллитаном не будет никаких проблем в плане торговли. С Кранаром было бы вовсе хорошо Кейнору связаться.

Снова отворил форточку беспокойства и впустил тревожные мысли, как ледяной ветер в комнату, где и без того отопления не было.

На улице, под мокрым грозовым ветром, Скадда тотчас вся сжалась. Дайгел снял куртку и набросил на нее: иллюзия рассеялась, и Скадда защелкала клювом, как здоровенными ножницами. Поднял ее на руки и понес к подъезду, а она прожевала пальцы для острастки.

На лестнице, когда Дайгел нес уже только куртку, Скадда заговорила:

— Нас недавно отправляли в твой Кранар. В Харгалув, там волки следят за порядком, и я поймала людям косулю.

Надежда включилась, как обогреватель в ледяной комнате.

— В Харгалуве до сих пор живут люди?

Скадда кивнула.

Даже там, где чума разбушевалась, кранарцы все равно выжили. Их так просто не уничтожить. И тирниски оказались не промах: разобрались там, выходит дело, с волками, убивавшими людей.

Как же все-таки многие кранарцы заразились, если чума эта плохо распространяется, а люди в Кранаре дисциплинированы?

— А я туда довез тирнисков, но отцу не говори. В Харгалув, значит, лазала. В Басмадане чтобы никуда не лазала, смотри мне.

— Ты сам лазал в чумной город. Больше так не делай, или я тебя исклюю.

Кейнор-то рискует Экерой. По-хорошему, стоило бы объявить эвакуацию, как тогда в Ташчине увели людей подальше от моря, да только там городишка небольшой, а всю Экеру в кратчайшее время не вывезешь, да и будет хуже, если на побережье людей не останется. Чудится, волна нависла над городом и вот-вот обрушится.

В квартире у отца окутало теплом: уже настоящим, а не мимолетным магазинным. В гостиной ожидала Еса, и Дайгел ее поприветствовал, заодно и Скадда щелкнула клювом, здороваясь. Сразу в угол ушла с булкой в клюве и положила ее у лап.

— Ты не ездил к набережной, верю, — сказал отец. — Ты ездил к Вязовому полуострову.

— Как там у Есы с экзаменами, папань?

— Дайгел.

К спокойствию примешались тревога с раздражением в мере, достаточной, чтобы менее близкий человек их не ощутил. Как и в тот раз, когда Рагнар чуть руку не продырявил.

Пока Дайгел рассказывал, Скадда лежала неподвижно, как при казни гвардейцев. Еса, как дошло до смерти Тагала, шепнула: «Я сейчас» и выскочила, а возвратясь, носом шмыгнула: показалось, насморк у нее, потом понял. Лицо у Есы чуть покраснело.

— Всё-то вы, ребята, стремитесь куда-то вмешаться, — сказал отец.

Глядел он как в тот день, когда Дайгел в восемь лет взял да ни с того ни с сего разобрал приемник: и с задумчивостью, и с пониманием, и немного с удивлением.

— Перемены — дело житейское, каждое поколение с ними сталкивается, какое-то и по нескольку раз, — добавил он. — Да вот участвовать не всякий раз выходит. Скадда, одобряю. Помню, что слишком тебя хвалить не надо, так что вот ограничусь этим, ты не думай.

Еса сложила руки на столе и опустила на них голову. Побыть бы ей одной: правда, кому-то хуже в одиночку, тем же алеартцам.

Если чего-то ей сказать — все равно что барахлящий приемник не чинить, а шарахнуть о стену. Человек в разы сложнее приемника, и как его чинить — не поймешь.

Отец придвинулся к Есе, взял ее руку в ладони, и Еса к нему развернулась. Улыбалась, но в глазах у нее рассыпалось слишком уж много бликов, точно там разбилось по лампочке.

Рассказала, наконец, про экзамены. Первый результат у нее так себе, но толку от этих оценок, тем более по ненужным для Есы дисциплинам. Еще она, оказывается, лазала в Долину с тирнисками, чтобы собрать там образцы растений, чьи запахи вредят и издалека. Грифонам их вовремя не почуять, зато ученые смогут сделать от этой дряни противоядия.

Это на вид она ребенок, а ведь и от Марты Полесски смогла сбежать. В Долину, разумеется, еще убежит. Только вот опасностей там хватает, даже не считая растений да зверей: в этом Моллитане из-за радиации и новый лаохорт теперь ранен.

— Насчет Долины мне позванивай да рассказывай, — с теплом, но и с долей тревоги сказал отец. — В учебе тебе успехов.

— Конечно, — Еса осеклась, затем продолжила: — Танер Эсети, слушайте, а в Долине ведь и звери учатся. Луи их там учил читать, и Эрцога в детстве тоже он этому учил. И письму, и даже саргов обучал в Кайрис, но главы Хинсена и Моллитана не поверили ему.

Толковый все-таки зверь. А что, все возможно, раз уж Талис может оказаться Империей.

— Эрцог мне в детстве рассказал, кто его учил, — отец глянул на Есу, затем на Скадду. — Пришлось умолчать, ни звери, ни люди ведь не любят таких перемен. Пусть предрассудки порой и не беспочвенные: сама видишь, не все, кто обретают осознанность, получают и ум.

Он разгладил пустой бумажный кулек, сложил его вдвое и вчетверо. Скадда в углу насторожила уши. Были бы все зверюги как она или Керка — было бы славно.

— Да и я не больно-то поверил, — продолжал отец. — Луи об Эрцоге не заговаривал, и со временем я решил, что Эрцог что-то перепутал по малолетству. Что учили его люди, а Луи был рядом. Сейчас вот детенышей Луи мало-помалу обучаю. Но раз Луи в самом деле учит животных, я бы с ним поговорил по этому поводу.

Еса вытянула, не глядя, нитку из рукава свитера и ее завязала. И чуть улыбнулась.

— Ташчин поглядеть не хотите? — поинтересовался Дайгел.

Заварил тимис в трех кружках, а дальше читал записи о Ташчине под напиток, и пар извивался, как дым от костра. Потом включил эпизоды из жизни острова.

— Какие же классные у тебя записи, — сказала Еса. Она глядела на потрепанные ташчинские жилища так, будто ей показывали образцы имперской древней архитектуры, не меньше. — Можно вместо фильмов, наверное, смотреть. У тебя же пленки набралось на целый фильм, наверное?

— Да я сам их и не смотрю. Это я их снимал затем, чтобы никто историю не исказил. Да и здорово владеть историческими событиями, откровенно говоря.

— Тоже классно, — кивнула Еса.

Рассчитывал, что Скадда спросит, можно ли сделать булку с гартийской кониной, и хотел ей в ответ безнаказанно щелкнуть по клюву, но она лишь на рассказе об аресте гигантского орла шевельнула ушами.

— Грифонов и волков-гвардейцев на острова не отправить, раз дичи там мало, — вслух рассуждал отец. — Дикие звери на всю жизнь не откажутся от охоты, тем более Керка моя.

— Она у вас жила в квартире, да? — уточнила Еса.

— Отец меня ею заменил, когда я в Гахарит уехал, — усмехнулся Дайгел.

— Именно так, — подтвердил отец, а Еса улыбнулась. — Выловил я в реке волчка, подлечил. На щуку она там охотилась. Потом благодаря ей не только мебель обновил, но и про кейнорские леса узнал много нового.

Еса улыбнулась и глянула на Скадду:

— Грифоны тоже знают очень много. Скадда, хорошая. А булку совсем не попробуешь?

Поднявшись, Скадда поставила лапу на лапу и наклонила голову.

— Могу отдать тебе, — сказала она. — Мы меняемся добычей с друзьями.

— Я ее купил, какая добыча, — поправил Дайгел.

— Классный у тебя инарис, — Еса с этими словами улыбнулась прямо-таки светло.

Подошла затем к Скадде и руку ей протянула вверх ладонью, а Скадда слегка зацепила ее клювом по-приятельски.

— Слушай, Дайл, ты мне дашь с собой кассету с морскими вьортами? — добавила Еса. — Танер Эсети говорил, что ты их тоже записывал. Если кассета, конечно, вам не нужна.

— Забирай, — ответил Дайгел. Интерес-то понятен. — И камеру ту оставляй.

— Кассету мне потом привезешь, — кивнул отец.

Скадда подняла голову: ей-то с такими зверюгами тоже предстояло столкнуться.

На пути к Ташчину встретилась лишь одна стая вьортов: но и одной встречи может хватить. По пути к Басмадану, конечно, суда не так уж часто пропадали, как по пути к Флоренту. Правда, в Басмадан они и ходили реже.

Как попрощались с Есой, отец сказал:

— Спрячу ключи от машины. И от квартиры.

— Куплю аалсоту, — ответил Дайгел.

— Уйди с моих глаз. Ты ведь и так собираешься на Ташчин?

— А то. На меня там посторонние дары не подействуют, зато я там буду действовать всем на нервы.

— Верю, уж это ты можешь.

Про дар Астелнал он поверил сразу. А Есу грузить не стоило, ей еще предстоит Моллитан. Вот отца немного нагрузить еще потребуется: и Дайгел вручил ему пакет с тетрадями.

— Кассеты про Алеарту тоже тебе оставляю, пригодятся тирнискам, — кошаки на пути в ту льету явно заглянут в Кейнор.

— Так и быть. У них есть инарис людского облика, а у тебя — инарис ответственного человека, для зверей. Эти вещи помогут его поддержать.

— Но не бескорыстно, а в обмен на записи кранарского камьета. Я тебе потом новые куплю.

Отец коснулся дужки очков.

— Что-то ты задумал, — а у самого-то новые морщинки — в уголках глаз да губ. Веселые.

— Хочешь тоже поучаствовать?

— Но придется обойтись тирнисками: они-то без меня не обойдутся. Коню тому возьми на всякий случай яблоко, вдруг он такое ест, как наши кони. Засушится — еще лучше станет.

— Ты что, коня яблоком кормил? Должно быть, еще и с руки?

— Думал, в кого ты дурной такой, Дайл?

Скадда глядела вглубь комнаты, а уши у нее держались торчком, как две схематично изображенные горы. Булку пришлось убрать в холодильник: ничего, пригодится кому-то еще из отцовских посетителей.

Лишь бы Скадда вернулась.

Из-за морских вьортов хадиерскую страну Басмадан и открыли поздно, из-за них мир до сих пор кажется и огромным, и тесным одновременно: ориентцы заперты на самом маленьком материке посреди неизвестности. Лаохорты куда быстрее любого транспорта, но невесть на каких вьортов наткнешься вдалеке, еще и ослабнешь на чужбине, так что лишь Астелнал рискует, да и пусть собой кормит вьортов.

Вероятно, что в глубине громадного материка Хадиера — а об его громадности известно от мертвых лаохортов стран, захваченных Империей-Флорентом — вовсе нет людей. Больно уж подозрительно он молчит, да и на его западных берегах, вдоль которых ходят суда к Флоренту, людей никогда не видели. Есть там пара станций, флорентских и легонийских, но там даже толком исследований никаких не ведут. Экспедиций туда не посылали: официально — в целях экономии, по правде — кто знает, по какой причине.

В глубине Хадиера жили предки легонийцев до того, как сбежали не пойми от чего на север. Даже сведений о первой родине почти не оставили. Задумаешься об этих просторах, и в голове распахивается темная пустыня. Кита все о звездах своих размышляет, а тут невесть что на родной планете.

***

— Какая ты хорошая, — Кита осторожно протянула руку к грифонице, а Шилли подалась вперед, и ее уши прильнули к голове.

— Ишь смелая стала, не трогай, — предупредил Дайгел, и Юнна тут же заметила:

— Кто бы говорил.

Она опять уселась на подоконник и что-то теперь вычерчивала на нем карандашом, прикрывая ладонью.

— Грифонище опаснее твоих этих нимлингов, — отмахнулся Дайгел.

Энкел спросил у Шилли, можно ли потрогать, и та ответила кивком. Вот это новости: Дайгел, как порядочный человек, ни разу не нарушил грифонье личное пространство по пути в Алеарту, а оказывается, ее можно чесать. Вот прям так, за ушами, и белое под подбородком, и приподнять крыло, все разрешила. Кита по привычке дала обнюхать ладонь, потом провела грифонице рукой по голове, как собаке.

— Не гвардеец ты, Шилли, — заметил Дайгел. — Оно и к лучшему.

И подергал ее за лапы, за крыло, растрепал то ли перья, то ли шерсть на шее. Жесткая, как собака, лишь перья более гладкие, но не Скадда, оттого не так интересно.

Басна с Керкой вон носятся под фонарем, и Керка опять повалила собаку, грызет, неуклюже мотает хвостом. Юнна так и не привезла с собой Герти, хотя говорил, что Керке он понадобился. Не заслужила Юнна, стало быть, никаких подарков, но Дайгел все-таки вынул из сумки аммонита, добытого в Ташчине, и ей протянул.

— На тебе кальмара, только он малость несвежий.

— Мда уж, Талис помоложе, — Юнна усмехнулась, убрала прядь с лица и открыла затем рисунок на подоконнике: карандашную снежинку, обведенную в круг. — У нас в кругах рисуют всякие неприятности, чтобы их притянуть. В знак того, что мы их не боимся. Вот они и не происходят.

— Это чтобы мне отопление не отключали?

— Ага. Вообще-то их режут по дереву, но и это сойдет.

Вспомнился древнеимперский народный промысел, когда добавляли кровь в резьбу по дереву. Выходит, он вовсе не кранарский.

Как и история в четыре тысячи лет — не кранарская. Орел-лаохорт в любом случае славный, а все-таки кажется, будто взяли да украли что-то важное, здоровенное.

За окном надрывался ветер, как осипшая полицейская сирена. Энкел и Кита уже так взлохматили грифоницу, что перьев было не отличить от шерсти. Алеартцы, что с них взять.

— Легонию так же встретите? — поинтересовался Дайгел.

— Он не мой, — резко сказала Кита, отступив от Шилли, а та потянула ее за штанину и мягко заклекотала. — Такой мне не нужен. Может, он и нас предаст, как предал Моллитан.

Юнна, наклонив голову, стиснула в кулаке пальцы другой руки. Смотрела она сумрачно и собрала себе на лицо половину из всех теней, что наводнили комнату.

— Обиделась все-таки за то, что я разоблачил твоего лаохорта? — Дайгел толкнул ее локтем. — Или за то, что я привет тебе не передал?

Щелкнул выключателем, и стало темнее. Свет горел, что ли? Включил его заново, а Юнна сняла сапог и размазала им по стене паука.

— Хороший это был паук, — сказал Энкел: на сапог он поглядывал с недоумением. — Не стоит их обижать, это живая душа. Как и Легония. Зря ты, Кита: может быть, он советовал передумать, а не слушали, и говорить он много не мог, и людей не мог друг против друга настраивать. А потом уже стало поздно, вот да.

Кита хмурилась. Щуря большие оранжевые глаза, Шилли приглаживала клювом мех с перьями.

— Чего же Легония назначил встречу, — Дайгел усмехнулся. — Мог бы и дальше сидеть да страдать.

— А он страдает, — серьезно заметил Энкел, и Кита сложила руки на груди. — Знаешь, Дайгел, в детстве время текло очень медленно, а сейчас не успеешь оглянуться, и год прошел. Нам еще половины века нет, а время летит.

Так ведь оно и есть.

— Лаохорты тоже люди, образ мыслей у них человеческий, — добавил Энкел, а Юнна кивнула. Что, хорошо ей знакома лаохортская психология? — Год для Легонии сейчас равен, должно быть, дню, вот да. Вот и реагирует замедленно.

— Твоя Талис тогда вовсе заторможенная? — Дайгел покосился на Юнну. — А ты?

— Закройся, — ответила она.

— Это на какой вопрос трехлетней давности ты отвечаешь?

Юнна закатила глаза.

— Уезжаешь не скоро, Дайл? — уточнил Энкел, и Дайгел качнул головой. — Скорее бы поглядеть на твою моллитанскую технику: камера-то у тебя хороша, вот да.

Не охота в последнее время заниматься проектом камнеуборочных машин для Моллитана: вместо мозгов — сырая древесина. Горел ведь этой работой по-настоящему, к тому же она должна помочь и тирнискам. А огня-то нет после встречи с Талис. В ту древесину, что набита в голове, вкручивается саморез неправильности, и не дает он заниматься делом.

— С медтехникой как продвигаешься? — спросил Дайгел.

— Обучение по ремонту почти прошел, скоро получу свидетельство, уже смогу чинить не только всякое никому не нужное из интереса, а по-настоящему. Холодильники для медикаментов еще чинил, но так, списанные, ничего прям такого ответственного.

— Отменное дело.

Шилли тут же поскребла по полу лапой, и скоро Дайгел получил от нее запись:

«Интересно в Талис! Можно? Скадда жила в холоде, и у меня получится».

— Не выдумывай, замерзнешь, — возразил Дайгел, возвращая ей бумагу.

«Там есть брусника, хочу изучить. Все равно я туда улечу».

Выглядит-то она весело, а вдруг возьмет и впрямь в Талис полетит: или вовсе на высокую гору, как Риад. Может статься, отвержение для грифона сродни болезни, они ведь стайные.

— Кто из твоих знакомых приютит грифоницу? — спросил Дайгел у Юнны. Она-то сама постоянно в работе, не сможет, да и Герти у нее уже есть. — Подружка моей Скадды, ручная. Кто примет за нимлинга, тому нарисуй в круге горячую батарею, чтобы отопление вырубили.

— Что умеешь делать, зверюга? — поинтересовалась Юнна, закинув ногу на ногу.

«У меня плохая память, но я хорошо охочусь, и я не зверюга, я красивая».

— Вот и наши хорошо охотятся, — Юнна кивнула.

От ее глаз веяло холодом, как от снега.

***

Небо над вечерней Далией утеплилось облачной стекловатой.

Глаза Легонии, что взлетел на внешнюю стену Ваммельхола, полыхнули синью. Впалые бока лаохорта спрятались под изодранными крыльями, и в фонарном свете виднелось, что шкура на драконьих лапах расходится, открывая кости. Заживет лет через пять, если твари-Астелнал можно в этом верить.

Люди сами должны решать свои проблемы: без борьбы и жить не захочется, а лаохорт еще и слабеет, если часто вмешивается. Но теперь-то легонийский народ в таком тупике, что и слабость лаохорта для помощи не помеха.

Голоса толпы, скулеж лисиц, лай косуль, скрип снега под ботинками, лапами и копытами — всё увернули на минимум. Энкел продвинулся к стене, а Кита отступила, и Басна села с ней рядом черным шерстяным холмом. Юнна сложила руки на груди.

Открылась драконья пасть.

Люди молчали: для алеартцев немыслимо. Хотя тут и таннау было видно, и ласарины-палагийцы наверняка пришли, и кто-то шепнул соседу, что приехал из Кейнора да считает его легонийским. Дайгел на камеру заснял лишь немного: все равно она не запишет лаохортову речь.

— Хорошо говорит, — послышалось вблизи.

Особо информативна речь Легонии, когда ты кранарец. Правда, разговор Легонии с людьми — уже событие, не суть важно, о чем. И ведь рискует же тратить силы, хотя и весь изодранный. Своими же людьми.

Юнна глянула назад и остро улыбнулась. По воздуху, над толпой, к стене неслась скачками рысь с глазами как расплавленная медь. Она опустилась на землю, когда поравнялась с Юнной, а после боднула ее по-кошачьи и махнула над людьми и зверями на стену. Заскулили волки, нервно затопали тяжелые копыта. По толпе пронесся шепот:

— Кошака такая? Это кто ж сказал, что она Империя?

— Сколько наших ребят из-за этой твари…

— Прибила бы!

Хорошо говорить, когда объект ругани точно тебя не слышит.

Что-то беззвучно произнесла Талис, а Легония передал своим. Измываются. Дайгел приготовился было пихнуть Юнну в бок, но она вдруг сама заговорила.

— «Многие из вас забыли, что именно объединило ваши народы и продолжало скреплять их на протяжении столетий», — нарочито торжественно процитировала Юнна и улыбнулась. — Да это облезлище лесное за четыре тысячи лет так ни разу не выражалось.

Небо полыхнуло дневной голубизной, и над оградой Ваммельхола, над головами лаохортов и толпы блеснуло оружие, затемнела кровь на песчаной траве и ржавых песках. Кто-то мелькнул навроде алеартца, кто-то — черно-кудрявый, как таннау, а кто-то — прямо-таки ласарин. Халькарцы, песчаноголовые и глинянно-смуглые — вот уж тьма их — загоняли будущих легонийцев в ущелья, рассекали там саблями, стреляли из луков. Падали под ласаринами полосатые ездовые звери. Будто на камеру все засняла Талис.

Люди, замерев, глядели вверх; их голоса превратились в шепот, а затем и шепот затих. Если бы упала снежинка, расслышал бы, куда и под каким углом.

Вот халькарцы взяли в плен ласаринов, забрали у них стопки исписанных дощечек да сожгли. Алеартцы на халькарских свитках начертали не те буквы, что им показывали, а, видать, свои, за что им отсекли головы. Пленных таннау халькарцы повели к статуе, склонились перед ней, а пленники все стояли, пока не упали от стрел. Три народа заняли пустующую часть земель Халькара от безысходности, вьортов там извели — и вот тебе.

— Она же это не видела, — уточнил Дайгел у Юнны.

— Носилась на свои потерянные земли, — ответила Юнна, и иллюзорное небо перекликалось цветом с ее глазами. — Поняла, что чужаки из Халькара, и сбе́гала посмотреть. Не все же от халькарцев успели уйти. А что-то она знает от самого Легонии.

Халькар — тоже страна Хадиера, как и Басмадан, и самая близкая к Ориенте из хадиерских земель. Что там сейчас творится — толком непонятно, хотя какая-то легонийская разведка там одно время работала. Даже грифонов туда возили тайком.

С Халькаром Легония пытался сближаться, было дело, да потом королева Нарата принялась посягать на халькарские земли, и после войны обе страны порвали все связи. Халькарцы теперь ненавидят Легонию пуще прежнего.

А вон люди, оттесненные в леса, спускают на воду трехпарусный корабль. Крепкий он, и Халькар не так уж далеко от южного мыса Ориенты: да в море вьорты, а за морем — жаркие скудные земли будущего Иниса с теми же вьортами. Вот предки легонийцев обтесывают топорами доски, тащат их к скелету судна: и в основном-то белокурые и синеглазые алеартцы, не ласарины. Странное дело, ведь ласарины — самые трудолюбивые из всех легонийских, а алеартцы — чего с них взять.

Халькарцы уже и в лес прорвались. Сожгли пару судов, народу положили порядочно, и, хотя легонийцы отбили атаку, стало ясно, что дольше им не продержаться — слишком уж много захватчиков. Зато легонийцы навсегда отняли у халькарцев часть леса на корабли, а еще известно, что вскорости и пустыня отобрала остаток.

Экипажи судов-то в основном из алеартцев: если это правдиво, то можно было за такой вклад и смириться и с трескотней во время путешествия. А вот мелькнули во взвихренных волнах оскаленные пасти и разломились два судна флотилии.

Застучали копыта, взвыл пес, поодаль взвизгнула лисица.

Но немало кораблей пристало к берегам Иниса, и вон люди трех народов уже греются у костра. Алеартцы и таннау к холоду не привыкли, а дороги-то заметает. Люди гибнут, взрослых мужиков совсем мало осталось, зато вон мелкого завернули в шкуру, он руками дергает, волосы рвет у матери. Новые люди — и новые корабли с городами. Легонийцы покоряют реки, возводят стены, мастерят оружие, в красных свадебных одеждах меняются ножами и луками, лечат грифонов и волков, показывают им рисунки ездовых существ, умерших в море.

Подвывали настоящие волки, олени задирали головы, а какой-то грифон взмыл к иллюзии.

Древние легонийцы чертили на дощечках как общие буквы, так и из алфавитов разных народов, а вечерами у костров расходились в разные стороны. Ласарины в тени и в безмолвии склоняли головы и благодарили — да чего ж она такое тайное показала. Пришлось на время зажмуриться. А алеартцы в свете пламени носились да пели: вот спасибо, что без звука.

Уже не пламя: желтая шерсть, как кейнорские травы, и синие, как море, глаза. Юный Легония. Зародился он в Кейноре, спустя три года после плавания легонийцев.

Взмыла ярко-огненная Ферра, то ли птица, то ли дракон. Лев прыгнул на людей, а грифоны спикировали на льва: среди них и тот белокрылый, в кого превращалась Талис. Кругом все нарастал шепот: о том, что, дескать, Талис все иллюзии описывает для Легонии, а он подтверждает, что все происходящее в них — правда.

— Она нашу страну разрывала!

— Нам что теперь, всю жизнь воевать?

Алеартцы-то воевать не любят.

— Наши гибли, а мы теперь с этой дрянью…

— А из-за Легонии моллитанцы гибли. Мы же не бросаем Легонию. У меня в семье тоже погиб…

И все глядят на иллюзии, раскрыв глаза пошире: чтобы побольше в них отпечаталось. Особенно алеартцы таращатся. Они-то на истории повернуты, а Ваммельхол — место, где вершится история и где находится исторический музей. Не зря его выбрала Талис. Манипулирует, эдакая зараза.

Вон алдасары, не вымершие благодаря легонийцам, делятся с ними чертежами кораблей и мастерят повозки, чтобы впрягать туда туров. Легонийцы привезли продукты в Долину, проложили туда новые пути. Вон морские чудища чуть ступят на землю Легонии — и бежать, хоть он и спит: до того силен.

Кранар взмахнул крыльями рядом с израненной Талис: Дайгел его чуть не позвал, да ведь то не настоящий. О чем-то он разговаривал с рысью, и пакостно было не слышать его, до ломоты в зубах, а потом Кранар общался с Легонией, и после этого ко льву, заточенному в клетке, пришла Талис — заранее принявшая орлиный облик.

А на днях Кейнор, выходит, сперва договорился с Кранаром, что тот подсобит с морской угрозой, но прибыла Талис. Лаохорты не могут сородичей различать по ощущениям, не видя, да и мощь древности наверняка не чувствуют. Она исходит от разума, который лаохорту не чужд, а стало быть, не служит источником страха.

Вот гахаритцы, да со своим отменным флотом: им дали остаться, чтобы они растянули на восток Ориенты легонийское влияние. Едва они приняли подданство Легонии, королева отправила на восток будущих феаллинцев из числа трех главных народов. Чтобы подстраховаться.

Истаяли в рыжевато-фонарном небе последние силуэты гахаритских кораблей, и небо напомнило комнату дома, из которого готовятся съехать и вынесли все вещи.

— Даже от всего этого не поранилась, — шепотом заметил Дайгел.

— Рана от восточного Кранара залечилась, он отделился с концами, так что иллюзии у нее получаются без проблем, — так же шепотом ответила Юнна.

Выходит, вот почему Талис недавно выглядела как труп.

— Как будто западный Кранар — ее.

А если Юнна давно все знала? Хотя Талис скрывала и от своих людей.

— Слушай, что говорит, — хватка Юнны оказалась крепкой и ледяной, будто Дайгел опустил руку в прорубь. — «Я — Империя, которую ты уважал, чьи народы ты забрал и помог им спастись. Благодарю за сбереженных людей». Кисточки выдерну и рисовать ими буду, прекращай выделываться. А еще Талис говорит, он быстрей наберется сил, если пошлет всех тех, кто ему не сдался, — глаза у Юнны блеснули синим льдом.

Вот в это больше верится, чем в добронамеренность Талис.

— Прям так и требует свои земли назад?

— Я эту дикость от тебя не слышала. Ориента предложила, чтоб Легония защищал лишь тех людей, которым нужен. Другие пусть отказ подтвердят и поскорей отвалятся. Те, что останутся с Легонией, своим согласием его укрепят. А Легония согласен, между прочим.

Вот уж больно он какой-то терпеливый. В случае с Кейнором это еще куда бы ни шло, но чтобы пошел на поводу у Талис да чтобы дал себя разваливать — это уже перебор. Но да вьорты с ним.

Люди шептались, ворчали волки. Олени собрались от хищников подальше и все тянулись к людям, а те их чесали. Дайгел с Юнной тоже отошел подальше, в синий сумрак. Рука у Юнны согревалась, своя оставалась холодной.

Талис — мелкий да слабый аграрный регион. Казалось бы, какие ей имперские амбиции, даже думать о таком нелепо. Правда, изобретатели там неплохие, а ученые работают над вакциной от новой горной чумы. Кранару оттуда отправляют гуманитарку. Не такие уж талисцы беспомощные.

Простые люди в Талис — молодцы, трудяги, кто спорит. А руководство?

— Погоди. Раз Легония быстро ослабеет от распада, полезут вьорты, а Талис, выходит, защитит от них бесхозные обломки, — лаохорты ведь там зародятся далеко не сразу. — Потом и к лапам их приберет. Ей-то удалось быстро вылечиться, но Легонии не удастся, раз он моложе.

Часть земель Кранара она бы тоже забрала? Талис их обеспечивать нечем, но она может использовать кранарские ресурсы. Своих у нее куда меньше. Тьфу ты, чего только в голову ни лезет.

— Короче, подозрительность кранарская. Если сразу вопрос не закрыть, люди в отколовшихся кусках к Легонии будут тянуться, и он к ним, да ничего из этого не выйдет, раз они уже изменились. Ориента по себе знает. Легония в одном случае будет гнить десятки лет, а в другом, с самыми верными, быстро пойдет на поправку.

— Не могу я ее понять, как ни крути. Кто больше всех был против Легонии, так это Талис.

Юнна пихнула ногой один из камней тропинки да глянула с колючим задором.

— Легония ее давил, вот и пришлось. Она и об этом сейчас говорила. От Легонии в любом случае останется куда больше, чем осталось от Ориенты. Не хочет она его смерти.

Вот уж не верится, что Юнна такая наивная.

— И его территорий тоже, — продолжала Юнна. — Кейнор она тоже недавно защищала: и что, присоединит его? Ты как себе это представляешь?

— От Легонии мы не уйдем! — раздавалось в толпе. — Но нам надо сразу понять, кто с нами, а кто нет. Быстрей восстановимся, Талис же восстановилась.

— Дрянь она еще та.

— Она за наше Единство! Легония же ей войну объявил, а она-то… понять-то можно…

Чужих людей слышно, а чужих лаохортов — нет: уж лучше бы наоборот.

— Раз Талис простят, то Кейнору-то? — высказался один из алеартцев. Это у кого там мышление починилось? — Бомбил нас, да это было-то когда, и не сами кейнорцы, а по указке…

— Не хочет смерти Легонии, стало быть, — Дайгел повернулся к Юнне. — Вот ты такая прям доверчивая, да?

— А ты своему лаохорту сам во всем веришь. Ты даже дара его не знаешь.

— Ты сама-то многое не знала про свою Талис. Чего она до сих пор скрывала правду о том, кто Империя? Раньше-то боялась, Легония заберет Кранар, узнав, что дар у него никакой не полезный для легонийцев. С Легонией величиной в материк труднее было бы сладить, а Талис было бы проще забрать те земли, где люди по менталитету ближе. Но ведь кранарские границы с Легонией давно утвердились.

— Даже наши не такие недоверчивые, — Юнна пихнула сугроб. — Не пришло в твою кранарскую голову, что Кранар ей попросту нравился? И Ориента хотела, ясное дело, чтоб он остался своим, с близкими традициями. Как будто неправильное чего-то.

Электричество провели даже в снег, вот он и мигает неказистыми лампочками. Дайгел взъерошил его ботинком, сгреб в ладони. Тучи изготовили порядочно этого порошка, чтобы отстирать им город, но основную задачу он выполнил, надо его еще куда-нибудь приспособить, а то валяется себе. Дайгел слепил силуэт простейшей детали, и прояснилось, как можно переиначить одну из камнеуборочных машин. Интерес засветился заново — так, небольшой пока еще, как огоньки в снегу.

Под сапогом у Юнны хрустнул снег.

Легонийцы говорили одним голосом, одним тоном, все открытые друг другу и далекие от Дайгела. Лица тех, кто близко подходил к Легонии, кривились от боли. Вот взвился над толпой полупрозрачный огонь, а люди потянулись к нему да куртки стали скидывать. Энкел до огня дотрагивался лишь одним пальцем, точно не веря до конца.

Грифоны взлетали к лаохортову костру да касались его крыльями. Волки, играя, кусали лаохортово пламя, а Керка лишь поматывала хвостом. Кто-то взвизгнул со страха. Олени и лани отошли и легли, подергивая от опаски ушами, а люди приближались к зверям, говорили с ними, и сам Легония тянул к животным морду, щуря глаза.

Киту огонь даже отблесками не касался. Она опустилась на корточки да зарылась в Басну лицом, как в черное сугробище.

— Отчего же она скрывала, все-таки, — да ясно. Хотела, чтобы ее как можно дольше недооценивали, так проще проворачивать планы.

— Делала вид, что Кранар силен, — бросила Юнна. — А теперь правда выбьет из колеи кранарцев, раз и тебя вон выбило.

— Кранар для такого слишком сильный духом, а правду знать надо. Думается, Талис не была уверена, что большинство ее людей отнесется ко всему адекватно. Вот в чем еще дело.

— У нас сейчас подъем, и за это, без шуток, спасибо. У нее бы не хватило мощи на все эти иллюзии, если бы про ее суть мы сейчас не узнали.

— Вы и без этого знания выжили и сохранили лаохорта, а Кранар выживет и подавно.

— Мы всегда выживаем наперекор, вот ага. Кранарцы так не могут, вот Ориента и сберегла Кранар. Хрупкий он.

— Как камень.

Отблески призрачного огня метались по снегу.

Сам-то тоже не шибко верил, когда Нитур говорил о происках кранарских личностей в Моллитане.

Чего бы ни думало талисское руководство, кто знает, может, талисские люди впрямь тепло относятся к кранарцам. Хотя бы один талисский человек — к одному кранарцу. Дайгел сгреб Юнну в охапку, и она зарылась в куртку лицом, толкнула плечом в плечо, как бодаются кошки и всяческие рыси.

— Так насколько много ты о ней знала?

Юнна фыркнула, но отстраняться не стала.

— Может, побольше, чем ты о Кранаре.


Глава 2

8 веланы, Луи


От кормушек, выставленных за садами актария, пахло сеном, вареной тербетой и зверями, собравшимися вокруг. Для лосей люди сложили груды веток, похожие, по словам Эрцога, на семейство огромных ежей, так что представилось, будто лоси сделались хищными. Эти кормушки с зимней едой поставили здесь давно: вовсе не из-за прибытия бывшего тирниска.

— Пень разрубили по центру и засыпали солью, — весело сказал Эрцог. — Я сначала не понял, зачем звери его лижут. Думал, решили научиться есть по-кошачьи.

Луи усмехнулся. От нелепого оптимизма Эрцога казалось, что сквозь серую муть слепоты просвечивает солнце.

— Не бери эту соль, — уговаривала косуля кого-то из сородичей. — Детеныша уводи, не приучай. Проживем без их подачек. А люди пусть в наши леса не ходят.

— А вьорты? — еще одна косуля испуганно взлаивала между словами. — Люди должны ходить в леса, нам не надо вьортов.

— Вьорты нас нарочно не убивают. Вдруг они бы нас защищали? Лаохорты оберегают людей, а мы для лаохортов чужие.

Звери действительно чужие для лаохортов, в этом уже убедился: пусть лаохорты и могут чувствовать своих зверей. Но вьорты никогда не сумели бы защитить, к тому же в них нет осознанности.

— Люди к нам ходят лишь чтобы убивать, — сказал лось. — Шкуры снимут и продадут за море вместе с мясом. Всех только волчьи шкуры возмутили. Нас-то можно продавать.

— Я их понимаю. Раз своим знаниям по истории уже не очень верю, то и людям тем более, — проворчал Эрцог на ухо.

— Лживой оказалась лишь древняя история, — заметил Луи.

— Эта древняя история пыталась тебя убить, — шелестяще посыпался снег от удара хвоста. — Я у Талис много всего выспрошу.

Раз Империя — маленькая рысь, неудивительно, что котенок не справился со львом. Однако может расправиться с инриктом.

— Будешь выспрашивать — предупреди, останусь поблизости.

— Что, волнуешься за меня? — усмехнулся Эрцог. На самом деле да.

— Интересно послушать, как ты будешь перед ней мяукать.

— Идеи для букв закончились? Ты у меня их не получишь.

Лапы тонули в снегу: пару дней назад сугробы не были так глубоки. Луи нащупал вибриссами олений след и процарапал рядом упрощенный образ раздвоенного копыта: две линии, сужающиеся к концам.

— Нужно придумывать буквы лишь для звуков, которые человек не может произнести, — сказал Луи. — Правда, я привык, что кошачий след — это «к», но я привык и ко вкусному мясу, а не к такому, что смерзается сразу после укуса.

— А что, звучит отлично. Я про звериные звуки. Кто еще им придумает знаки, кроме нас? — Эрцог пробежал мимо, шурша по снегу хвостом и лапами. Он подкидывал этот снег: играл. — Людям они не нужны. С нас они еще могут шкуру снять, а со звуков ее не снимешь.

Впечатлительное мелкое чудовище. Впрочем, всегда настроен весело. Удивительно.

— Какой звук наиболее распространен у оленей? — спросил Луи.

— Республика, — фыркнул Эрцог в ответ.

— Да, хотим республику! — донеслось от кормушек.

— Она же не вкусная, — не удержался Эрцог.

— Люди отделяются от Легонии, а нам надо отделиться от них, — заявила олениха, поедая при этом, судя по хрусту, приготовленное людьми сено. — И от вас.

Луи уткнулся мордой в еловый ствол.

Все же, какими бы ни были глупыми отдельные звери, несправедливо, что люди, решая, отделяться ли им от Легонии, не собираются учитывать мнение животных. Гахаритцы могут изменить подход к природе, став независимыми. Они уже враждовали со зверями, когда только прибыли в Ориенту.

Звери пока что не смогут взбунтоваться по-настоящему: природная осторожность сильна, особенно у травоядных, пусть отчаяние порой ее и заглушает. К тому же звери разобщены. Люди на месте этих копытных давно бы подняли бунт. Так было бы интереснее, хотя и потребовалось бы с этим разбираться.

Впрочем, еще пару лет тому назад животные никогда не говорили ни о какой республике. Не было и таких беспорядков, как на днях в Экере. Звери и птицы становятся все осознаннее, пускай рост разума, как ни странно, не делает их намного умнее. Любопытно, на что еще они станут способны в будущем.

Отправились вдвоем по тропам быков-ганродов из стада Угулвунут. Эрцог по пути иногда задевал хвостом ветки, шуршаще подбрасывал шишки и ворчал на птиц-скалолазок. Слух и запахи позволяли отчетливо все представить: впрочем, когда Эрцог рассказывает о происходящем, становится, пожалуй, интереснее.

— Регон говорил, что я зиму не вынесу, — сказал он с хвастливой интонацией. — Знал бы он, что в Гахарите мне все-таки будет здорово. Знаешь, а интересно. Скадду повезли в Басмадан как настоящего кейнорца, Керку в Ташчин — как легонийца. А почему зверей, раз они легонийцы, не спрашивают, хотят ли они остаться с Легонией?

Странно, что порой в его мыслях отражаются собственные.

На поляне, где солнце припекало спину и голову, вибриссы нашли ледяную корку. Луи нацелился в клубы темной серости и, ударив, ощутил, как крошится прочный наст. Наклонил голову вбок и ударил чуть дальше, воображая затылок аршхуна.

— Зверям не получить удостоверения личности, а без них не проголосовать, — заметил Луи. Впрочем, Эрцог, как любитель истории, должен кое-что вспомнить.

— Ага. Но людям все равно надо с нами считаться.

Люди — замечательные существа. При этом полные неблагодарности и недоверия.

— И относиться к тирнискам как к правителям, — добавил Эрцог. — Знаешь, когда я становился тирниском, то убеждал себя, что такое унижение логичное, — впрочем, никакого унижения и не было. — При этом понимал, что нет. А слушай, люди стали голосовать еще до того, как появились документы.

Именно.

— Знаю, как можно устроить голосование, — сказал Луи. — Это, возможно, повлечет проблемы, но попробовать стоит.

Жаль, не придумал это до возвращения Шорис в Кейнор: хотел бы сразу услышать ее реакцию.

Поделился. Эрцог сообщил, что ему это нравится, и укусил за хвост, Луи же упал на бок и подогнул лапы. Эрцог старался заглушать рыком рассечение воздуха от замахов, но Луи все равно улавливал легкий свист воздуха и, катаясь на спине, избегал атак. Лишь дважды Эрцог коснулся бока.

— Для волков унизительны наши приемы драки, — сказал Луи, поднимаясь со снега. — У них на спину ложится покорный, у нас — уверенный. Дело в точке зрения, так же и с меткой тирниска.

— Это клеймо, как у домашних неразумных животных.

— Ты ведь знаешь, что ты не домашнее неразумное животное.

Судя по треску когтей Эрцога по коре, слишком яростному, он пытался разжечь огонь и согреться. Луи тоже поточил когти, о другую ель, затем потерся о царапины мордой, вбирая смолистый прохладный запах в шерсть. Прибавить бы еще к своему меху запах аалсоты.

— Как думаешь, в аалсотах хватает места на полу, чтобы поваляться? — спросил Луи.

— Для Скадды — да. Если бы я знал, попросил бы ее принести на перьях побольше запахов.

Снова заскрипели когти Эрцога о ствол: быстро и яростно.

— Я больше царапин оставил, чем ты. Проверь. Правда, не дотянешься, запутаешься в гриве.

— Так ты только настроишь елки против себя, и они зашуршат тебе кронами, что хотят республику.

— Ага, и кого в правители выберут? Лосей? От них деревьям еще хуже.

— Белок, они сажают деревья.

— Точно, — ответил Эрцог и укусил. Луи молча оскалил на него клыки, потом толкнул головой в лопатку, Эрцог — в ответ. Это обычно не нравится, но дает обмениваться запахами: так звери понимают, что между бывшими тирнисками нет вражды.

По магнитному полю Луи ощутил территорию, куда недавно прибыли лоси. Льдозубров они ранили копытами в схватках за еду, льдозубры же ломали ребра лосям. Ганроды Угулвунут предложили решение: они сообщили, что льдозубры лучше усваивают кору, чем лоси. С тех пор, как вторым запретили объедать кору, а первым — подлесок, они больше не сражались, о чем докладывали ганроды и совы. Луи и сам не обнаружил в роще следов драк лосей и льдозубров: ни осязанием, ни нюхом.

— Надо объявить ганродов гвардейцами, — сказал Эрцог. Луи с одобрением шевельнул ушами вверх. Все-таки любопытно, хотя и не допускал раньше подобного. Не худший эксперимент, к тому же он в какой-то степени уже проводится.

Гвардейцам важно быть небольшими и быстрыми, но хищников в этих местах немного, и чаще всего здесь нарушают опасные гахаритские копытные: медленные, особенно в снегах. Ганроды сами тонут в снегу, но их ноги, покрытые густым мехом, не режет наст. К тому же у ганродов хорошая память и нюх, неплохой ум. У них нет охотничьих задатков, нужных гвардейцам, но старательность их заменяет. Звери из стада Угулвунут еще и внимательны к другим видам, раз сами сблизились с полярными совами.

В ноздри как раз проник запах совы-осведомительницы: будто волокна протухшего мяса смешали с пылью.

— Эрцог, Луи, лосиха убила волка, но стая на нее охотилась, и лосиха отбивалась: то есть, не преступление.

На охоте естественным образом умирают самые слабые, и не только среди травоядных. Но самозащиту трудно порой отличить от намеренного убийства.

— Нужны свидетели, и стоит позаботиться о том, чтобы на волков при допросе не давили, — сказал Луи.

— Хорошо. Прослежу, чтобы на их шкурах не было следов копыт ганродов.

— В том числе.

— Прочитали про редких животных Гахарита? — поинтересовался Эрцог. Ранее он просил об этом сов.

— Да, и ганроды согласны их охранять, только про насекомых пообещать не могут, если те полезут в глаза и уши. Еще ганроды опять прогнали подозрительного лося от окраины актария. Главное и мирное: приближается стая главного вожака волков-гвардейцев.

— Слушай, ганроды Угулвунут станут настоящей Гвардией, — сказал Эрцог, обращаясь к сове. — Гвардейцам-волкам по снегу за теми же росомахами бегать быстрей, так что пусть они разбираются с преступными хищниками. А травоядные пусть ловят травоядных.

Луи наклонил голову в знак одобрения. У соперника тоже совершенствуется разум.

Сова пообещала передать новость и волкам, когда те прибудут, и ганродам, а Эрцог одобрительно фыркнул. Луи постарался повторить: недавно обнаружил, что фыркать с разными интонациями довольно занимательно. Правда, келарсья фыркающая усмешка получалась лучше. Еще не до конца изучил, как келарсы издают эти звуки.

Эрцог засмеялся.

— Я не над тобой, я над ним, — объяснил он для совы.

Луи вновь повторил одобряющее фырканье. Получилось не лучше.

— Похоже на грифона, выпившего морскую воду вместо обычной, честно, — ответил Эрцог.

— Этим можно что-нибудь неплохо зашифровать, — и Луи заговорил тише, когда улетела сова. — К слову, насчет шифровки: сегодня я расскажу о зверином алфавите животным. Не прочь с тобой посоветоваться, раз ты уже больше соображаешь.

Эрцог заговорил чуть громче шелеста еловых игл, но увлеченно:

— Знаешь, если у зверей появится свой алфавит, это же сблизит травоядных с хищниками.

Верно. К тому же следует повлиять и на людей. Они замечательны, да. Столько всего создают интересного: оружие, архитектуру, машины, способы ослепить. Способы вывернуть правду так, чтобы она подходила к их взгляду на мир. Они станут неплохими объектами для нового эксперимента, что же. В конце концов, у всех есть слабые стороны.

— Правда, — тихо добавил Эрцог, — единство зверей — это еще и отчасти опасно. Помнишь, призыватели-волки общались с лосихой? Вдруг хищники и копытные нападут на людей, если сблизятся? Или на тирнисков, мало ли.

Не только он об этом задумывался.

— Даже общие убеждения не смогли объединить призывателей так, чтобы они решились по-настоящему дать людям отпор, — так же негромко сказал Луи. — К тому же, с учетом прогресса людей, звери побоятся нападать на них так, как нападали в эпоху распада Империи. Разобщенность естественна для животных: но она опаснее единства. Разобщенными сложнее управлять, потому что сложнее понять, как они мыслят. Никакого порядка.

— Банхуны ненавидят мраморных коней, волки — рысей, а тахры — волков, — Эрцог зашелестел веткой, и снег ссыпался Луи на нос. Луи фыркнул: без интонаций, лишь чтобы избавиться от снега. — Да, лучше все-таки, чтобы в будущем, став разумней, они не истребляли разными хитрыми способами тех, кого терпеть не могут. Интересно, а какого тирниска бы выбрали копытные? У них же нет общего лидера.

— Елку. Приносит пользу: ее можно есть, и при этом она остается в живых. Кто-то придумает, что понимает скрип веток, и будет трактовать его как законы.

— Тогда этот зверь и станет правителем.

— Конечно. Я, — Луи поддел ком снега и, найдя под ним ветку, толкнул ее лапой. — Даже придумаю веткам алфавит.

— Эй, так не честно.

Луи в ответ прищурил глаза и потянулся, затем произнес:

— Никому из животных не скажем, что алфавит придумали мы. Многие не поверят, что это наша задумка, а единицы возомнят, что я умею творить по-человечески. Знание будет либо бессмысленным, либо вредным. Пока что.

— Лу, а что ты придумал?

— Ничего сложного, все на уровне зверя. Перемены должны быть постепенными, чтобы люди смогли их принять: это основное, — Луи потер морду лапой.

Это ведь будут настоящие перемены. В отличие от прежних законов, которые придумывал лишь на время и ради эксперимента.

Эрцог задумчиво фыркнул.

***

Вслед за звоном разбитого стекла раздался протяжный лосиный крик. Луи шагнул вперед, огрызнулся, и лось отступил, круша снег под копытами.

— Люди пробираются в лес на этих страшных штуках, — зверь громко фыркнул, и повеяло теплом, пахнущим прогоркло и сенно. — Ты спасал моллитанских зверей. Спаси нас от этого.

Луи потерся о снегоход. Так хотелось изучить, что у него внутри: вот бы попалась полностью разбитая машина.

— Он вовсе не страшен, я скоро покажу тебе его устройство. Идем отсюда.

Люди были молчаливы, их шаги — почти бесшумны. Наверняка сейчас общались жестами, среди гахаритцев это распространено. Кто-то сказал про метку тирниска и посоветовал другому успокоиться: стоит напомнить Эрцогу, что от метки бывает и такая польза.

Пришлось довести лося до кормушек. Когда Луи возвращался к городу через актарий, прохожие говорили о будущей встрече с Легонией и Талис-Ориентой: иллюзию они увидеть не способны, но Талис все равно решила их поддержать. Заодно и защитить от вьортов при необходимости. Вот как.

Также местные говорили, что флот их льеты разделят между Гахаритом и Легонией в знак благодарности последнему, и мечтали о будущих путешествиях, в том числе в Саа-Ден и на Рундальеры.

— Живут себе эти лохмачи, ничего не делают. Шкуры — какой-то хотя бы вклад, — послышалось в отдалении. — Неблагодарные, вот и все. У них и так все есть. Им и работать не надо.

Что же, любопытное мнение.

***

«Донеси до Халы Фенат, чтобы она, в свою очередь, донесла эту задумку до Шорис, — записал Луи, поставив лапы на стол. — Ганродов, следящих за порядком вблизи от Лууфры, должны признать гвардейцами».

— Травоядные здесь опаснее хищников, — голос у женщины, возглавляющей город Лууфру, жесткий, как дубовая кора. Даже ее запах напряженный: мутный, вязкий, с оттенком сигаретного дыма. — Ты что, хочешь, чтобы мы на них не охотились и пускали в города?

«Хала Фенат может побеседовать с Угулвунут. Поговори сама с ее бывшим детенышем и убедись, что эти ганроды безопасны».

— Я не пойду к диким зверям, они нам много крови попортили. Люди из-за них еще и погибают.

«Не думал, что вы не умеете рисковать и что вы против примирения. Люди, в конце концов, сильнее вредят друг другу, чем звери — людям. В древности, к примеру, вы сбежали от врагов, как легонийцы, и это вас сблизило с Легонией».

Это одна из теорий, но она близка к правде.

Гахаритцы не так давно плавали к далеким восточным островам Рундальерам с саа-денцами: об этом говорила Хала, и это тайна. Люди готовы рисковать не только ради открытий, почета и любопытства, но и ради правды о прошлом, защиты своей идентичности. Этим пониманием можно воспользоваться.

«Вы прибыли с Рундальеров, раз привычны к холоду и не похожи на саа-денцев. На родине вас гнали, иначе вы бы ее не покинули. Однако вы желаете с ней связаться. Слышал это от местных. При этом с людьми связаться сложнее, чем со зверями. Люди сами по себе сложнее».

— Давай с начала, и будем последовательны. Хочешь, чтобы мы совсем не охотились?

В ее голосе убавилось жесткости, будто с дубового ствола содрали всю грубую кору. На это и рассчитывал. Люди достаточно эмоциональны, и, когда показываешь им, что их желания и беспокойства понятны, это им нравится.

Все же она скоро подтвердила, хотя и со скепсисом, что свяжется с Халой Фенат по поводу ганродов и убедит ее рассказать главе Кейнора о предложении для тирниска Шорис. Дальше дело Шорис — соглашаться или нет: разумеется, она согласится, ведь она доверяет. Также глава Лууфры подтвердила, что надо ужесточить ответственность для браконьеров, и пообещала обсудить это с Халой. Хотя и по-прежнему старалась казаться неуступчивой.

«От вьортов при распаде Легонии пострадают и животные, — вывел под конец Луи. — К тому же они опасаются, что люди, отделившись, станут относиться к ним иначе. Они должны голосовать».

На этом исписал весь лист и взял новый.

В конце концов, когда звери высказываются за или против возвращения тирниска в должность, это тоже можно назвать голосованием. Отчасти. Ранее не думал об этом подобным образом. Однако в случае с тирниском-преступником выслушивают в основном вожаков, и к тому же учитывают людские мнения.

— Ты рассчитываешь, что я, прочитав такое, разрешу и ганродов в город пустить?

«Да. Они и так оберегают городские границы».

Многие местные люди за Гахарит, многие звери — наверняка за Легонию. Решающий голос о судьбе страны принадлежать будет людям, ее создавшим, и надо подумать, как учесть голоса зверей, когда возникнет противоречие.

— Никак нельзя не обсудить с Акреоном. А что в Кранаре будет, когда там придет время голосовать за верховного дасула?

«Это не распад страны. Не исключительный случай. Если в Кранаре возникнет подобная чрезвычайная ситуация, он сможет перенять опыт. Разумеется, при согласии своего правителя».

— Про голосование пока откладываем. Пусть та ганродица сначала придет на встречу в актарий, — сказала женщина.

«Она придет к кормушкам. Там люди точно не станут стрелять, звери — атаковать. К слову, приучайте животных к технике, чтобы те не боялись».

Глупые страхи. Впрочем, звери тысячелетиями приучались бояться неизведанного, и это помогало им выжить. У хищников тоже хватает предрассудков.

***

— Ганродов сейчас застрелят, — говорила, вертясь в снегу, самка горностая. — Я тогда их мясо попробую.

Учуяв человека, Луи отошел с Эрцогом подальше в чащу. Животные теперь уважают Эрцога, но знают, что по закону его можно убить. Сами не рискнут, все же инрикта они опасаются, но человеку при случае не возразят.

Люди, присланные городской главой, спокойно общались с Валфалут, и слышалось, как под копытом, выводящим буквы, поскрипывал снег. Кроме ганродов, больше никого здесь не следует учить человеческим буквам.

Из гахаритских зверей лишь этому стаду известно, что бывший тирниск на такое способен. Люди же решат, что кто-то из местных жителей обучил животных.

Волки-гвардейцы, прибывшие из центра Гахарита, молчали, пока не подала голос их вожак:

— Травоеды-гвардейцы, еще и преступники. Фернейлы перепугались, что копытные их поднимут на рога, вот и согласились на эту нелепость.

Скрипнул снег от удара хвоста Эрцога. От слов Эрцог, впрочем, удержался.

Эти волки поймут на практике. Загонять лосей для них большой риск, даже в снегах, а волки здесь и так немногочисленны. Умелый ганрод справится с лосем быстрее.

Валфалут позвала, и Луи, подойдя, записал ее следующие слова на бумаге, лежащей на прочном насте. Все-таки пока что ганродица еще только училась письму. Через Луи она рассказала о гвардейской работе стада, сообщила, что Эрцог победил вожака враждебных ганродов и не сошел с ума от вкуса крови, и Луи приписал от себя, что идея Гвардии ганродов принадлежит Эрцогу. Затем дополнил, что с Эрцогом давно не встречался.

Люди посовещались в стороне: насколько расслышал, ганродица им приглянулась, хоть и не до конца вызывала доверие. После того, как люди ушли, на собрание прибыли животные, недовольные гахаритцами и хищниками, в том числе лось, атаковавший снегоход.

— Кто хочет проверить, говорят ли ганроды правду о моем самоконтроле? — Эрцог прошелся мимо стаи вожака гахаритской Гвардии, и волчица-вожак шагнула вперед.

Раздался ее визг, затем глухое ворчание Эрцога. Запахло волчьей кровью, и ворчание сделалось неразборчивым. Луи спокойно сел, обвив лапы хвостом. Когти немного вытянулись, и сразу в рыке Эрцога возникли слова:

— Ага, вот видишь. Я вам потом еще понравлюсь.

— Он доказал и нам, — послышался голос ганродицы. — Хотя мы сначала ненавидели инрикта. Потом он нашего вожака победил. Угулвунут сразу поверила Эрцогу, и теперь мы ее поддерживаем.

— Хоть с инриктом, но не с людьми, — сказала драконица. — Они обманывают, и убивают нас без нужды. И не ценят. И ганроды — тоже убийцы.

Волки недовольно ворчали.

— Это волки — убийцы, — высказались ганроды из негвардейского стада. — Львы тоже. Многие. Много среди них убийц.

— Сколько они убивают! — раздался голос лосихи. — Сотнями — наших детенышей. Просто так. Не дадим им этого больше.

Травоядные замычали, отрывисто захрапели, засвистели. Кто-то снова твердил о республике, о том, что хищники не могут править должным образом. Зашипела рысь.

Вероятно, недовольные местные копытные в самом деле смогут что-либо предпринять. Даже против тирнисков. Не организованно — однако, возможно, отчасти действенно. Не настоящая революция, но… было бы любопытно.

Однако лучше пресечь это сразу же. Травоядных можно отвлечь, и им все-таки важно спокойствие. Пришлось огрызнуться: одновременно с Эрцогом.

— Хищник, как правило, не заботится о благополучии жертвы, и наоборот, — сказал Луи, переступив лапами. — В прошлом безусловная вера в правильность законов не давала хищникам убивать сверх меры. Теперь, обретя больше разума, хищники задумываются, почему запрещено убивать не для еды, если травоядных много и если охотничий азарт приятен. Именно так размышляют и люди, что охотятся ради трофеев. Сложно сопереживать другому виду. В пределах одного вида звери тоже далеко не всегда беспокоятся друг о друге.

— Тирниск говорит, что хищники нам никогда не посочувствуют, — высказалась лосиха. — Зачем нам такие правители?

Недовольные выкрики травоядных набрали силу и слились в гул. Луи мотнул головой, тяжелой, горячей: вот бы удалось отряхнуться от лишних звуков, словно от мошек. Под лапами будто бы ощущалась каждая снежинка, и все они кололи. О чем же еще собирался сказать. Речь должна была стать логичной.

— Слушай, — Эрцог приблизился вплотную, и другие голоса отдалились, размылись. Говорил он очень тихо, но отчетливо. — Они, получается, лучше осозна́ют, что звуки у них общие. Когда увидят буквы.

Мысли сделались четче, будто удалось обкатать их лапами, как снежные комки, и ровно сложить. Луи прикрыл глаза в знак благодарности. Эрцог каким-то образом понял, на чем следовало сосредоточиться.

— Сложно сочувствовать тому, кто сильно отличается, так? — Луи повернул морду к росомахе. — Но у разных животных есть общее: звуки. Разные виды понимают друг друга.

В основном касается тех животных, что обитают в одном регионе или в соседних. Хотя и диалекты местных зверей понятны. Они не слишком похожи на кейнорские, но схожи с кранарскими, а те давно знакомы. Только у ганродов и драконов язык особый, но они легко подстраиваются под животных других видов.

Но люди никогда не поймут всех звериных звуков. Речь не только в произношении: отдельные звуки слишком тихие или слишком быстрые, чтобы человек сумел их воспринять. Впрочем, далеко не все из собравшихся об этом задумаются.

— Люди смогли создать для вас буквы и целый алфавит на основе этих звуков, — дополнил Луи. — Такой, которому может обучать и зверь. Местным людям вы вовсе не безразличны, — это доказывает зимняя еда для копытных. — Я научу вас этому алфавиту.

Звери заворчали: удивленно, с неверием. Кончик хвоста Эрцога заколотился о снег.

— И при этом вы будете учиться на равных, — поддержал Эрцог. — А если не примете друг друга равными, разве сможете того же ожидать от человека?

Эрцог, пожалуй, действительно равен. Лишь бы не стремился показывать мнимое превосходство: правда, в последнее время таких попыток не было.

Голоса слились с шорохом снега, затем стали четче.

— Какой алфавит? Откуда взялся? Люди наших звуков не знают. Самые тихие они даже не слышат! — вот как. Достаточно умная росомаха.

— Слышат, они все слышат. Как не слышат? Они и видят лучше нас.

— Видят лучше, но нюха у них нет.

— Как это — нюха нет? А как так жить? Без зрения ладно еще, а нюх? Как еду искать?

— А ты думаешь, зачем им машины?

— Этот алфавит правда придумали люди?

— Алфавит — это творчество, — сказал, прерывая зверей, Луи. — Как думаете, способны ли на него звери?

— Я не знаю, что такое творчество, — произнес лось — Мы не умеем такое.

— Только люди творят, — высказалась одна из ганродиц-гвардеиц. — Но Луи учит письму, это странно. И делал странные вещи, почти рисун…

Раздался стук, после этого — трение твердого о шерсть: Угулвунут, чей запах улавливался рядом с ганродицей, толкнула ее, чтобы та молчала о рисунках на стенах снежной пещеры и об обучении письму. Правда, те рисунки — не настоящее творчество. До картин им далеко.

— Это не обучение письму, — заметил Луи. — Это обучение знакам, специально придуманным для зверей. Вы ведь учились у сородичей тому, как распознавать следы и листья. Здесь то же самое.

— Нормальные буквы надо учить, — с отрывистым гахаритским акцентом огрызнулся волк и рявкнул на молодого ганрода-гвардейца. Тот ударил копытом по снегу.

Олени, которые приходили к Валтанде, так, судя по всему, никому и не рассказали, что бывший тирниск учил их чтению: либо им никто не поверил. Среди тех оленей были многообещающие, одну из таких звали Ванта Шиповник.

Те из зверей, кого обучал в Долине, откровенничать с людьми точно бы не стали.

— Лу, новые знаки ведь еще не придумывали, — тихо заметил Эрцог.

— Придумаем сейчас.

Луи вычертил буквы в форме следов и листьев. Многие удалось изобразить лишь парой росчерков когтей: копытами также будет удобно.

Они должны будут ассоциироваться с угрозами или поощрениями из природы, так что зверям будет несложно выучить их смысл.

Можно, пожалуй, использовать еще несколько форм: перепончатая лапа чайки, след от хвоста совы, след от легкого касания носа к снегу. Пусть они обозначают не просто звуки, но и целые слова, что могут передаваться одним звуком. Как насчет сочетаний знаков? Лапа чайки — «море», след от совы — «тихо», вот и нашлось сочетание для «спокойного моря». А если поменять местами…

— Эй, не успеваю, — очень тихо сказал Эрцог: но слова, показалось, ударили, словно лапы по снежной стене.

Пусть он не лезет. Сбил с толку. Луи не успел огрызнуться, как Эрцог добавил:

— Слушай, я вообще не понимаю, как ты их придумываешь. Запомнить могу, а сам так сообразить — нет, если честно. Давай тогда ты их сам придумывай. Ты все равно увлекся.

Все же не зря он отвлек: хоть и трудно согласиться с этим сквозь злость. Луи недовольно фыркнул, затем — одобрительно.

— Не чихай, заразишь еще, — заметил Эрцог. — Неумением фыркать.

— От моих когтей можно заразиться похуже. Неумением видеть.

— Это от кого ты заразился неумением принимать критику?

— Я не уточнял, что заразишься именно ты, — Луи чуть усмехнулся и заговорил тише. — Но, раз ты об этом подумал, значит, тебя есть за что ослепить. Скажем, за участие в создании алфавита.

Эрцог фыркнул с поддельной обидой. Еще одна занимательная интонация, редко доводилось ее услышать.

— Ага, — подскочила кабарга. — Свист, которым обозначаем «тихо» — это след от хвоста совы. Люди даже так умеют! Людям надо что-то принести взамен, да? Могу ветку калины.

— Зачем тебе клыки? — поинтересовался Эрцог.

— А что, только хищникам можно? Где такой закон?

— Это же какой-то ученый понял наши звуки? — дыхание лосихи шевелило мех на лопатках Луи. — Кто он?

Ганроды, которым труднее всех давался людской алфавит, сумели повторить контуры листьев, вычерченные когтем: Луи убедился, использовав вибриссы. Хорошо. Эти буквы сложнее прочих.

— Я — потомок посредников, — драконица, ложась рядом, прикусила Луи за хвост. Луи свернулся клубком и прижал хвост к себе лапой: не стоит его трогать. — Когда у нас были посредники, люди с нами больше общались. Мы по людям все-таки скучаем. Но хорошо, что тут нет власти Талис, она непонятная, моим детенышам страшно.

— Спроси сородичей, что они думают про независимость Гахарита, — сказал Эрцог, и драконица, соглашаясь, рявкнула. Подходящий выбор: она общительная, как и сам Эрцог. — Слушай, а на кого вы сейчас охотитесь? Обычно вы сверху нападаете на льдозубров. Зимой не умеете летать, но еды вам надо ничуть не меньше.

— Мы умеем летать всегда, — недовольно сказала драконица. — Просто зимой мы не прячемся от снегов, а принимаем их вызов и нарочно не покидаем землю.

На самом деле крылья драконов зарастают на зиму густой шерстью, и летать этим зверям становится трудно, тем более на мех может намерзнуть лед. Вот и сейчас на шерсти драконицы поскрипывают льдинки. Легонийцы с их лаохортом такие же гордые, как драконы, и не умеют признавать свои слабости.

— Это как у грифонов, которым, например, нельзя предлагать отдохнуть, — вспомнил Эрцог. — Если ты сам не грифон.

— Да. Зимой мы из уважения к снегу больше ловим саглий, лохматых горных косуль с узорами. Мы их никогда не трогаем летом, а зимой не трогаем крупных зверей. Мы сено для крупных иногда запасаем, но не так много, как люди. Вы мне нравитесь. Вы не такие, как местные коты. Я видела еще другую кошку из Кейнора, львицу.

— А я знаю львицу из Кейнора, которая была в Гахарите, — оживился Эрцог. — Ивири, да?

— Не знаю. Но она приволокла за загривок дракона, который ранил человека. Истрепала его, и больше он к людям не приближался. Не знаю, как она смогла его поймать: он был большой и снес бы ее одним взмахом. Гвардейцев он смахивал со скалы.

— Точно Ивири, — почти промурлыкал Эрцог. — Надо же, она здесь бродила, именно здесь.

Луи подозвал Валфалут и поручил узнать от ганродов из других стад, наиболее спокойных, как они относятся к распаду Легонии. Ганродица согласилась. Напрямую говорить о голосовании было еще рано: не следовало обнадеживать раньше времени.

— Куда вы уводите опасных преступников? — поинтересовался Луи.

Выяснилось, что ганроды выбрали гору с наиболее опасными склонами, куда загоняли преступников и местные волки-гвардейцы. Впрочем, один нарушитель-ганрод все же сумел спуститься с горы, однако его загнали обратно.

Эти так называемые тюрьмы не слишком надежны, к тому же в пещерах всех не закрыть, и охранников-гвардейцев на всех не хватит.

— Слушай, — сказал Эрцог, когда ушли звери. — Я бы так не сумел — взять и отдать свое людям. Особенно свой алфавит. Пускай и из хитрости.

Сейчас это не задевает гордость: ведь принял такое решение сам.

— Поэтому ты и не тирниск.

— Придушу, — ответил Эрцог.

***

По пути через лес Эрцог рассказал про сугробы, похожие на огромных снежных жуков: из них торчали ветки, как суставчатые лапы. Хоть огромные жуки и невозможны, Луи сел в засаду, подкрался к ним, напал и ранил. Даже ощутил при этом азарт охоты.

Скоро Эрцог выкопал в снегу укрытие — разумеется, простейшее — и, судя по шороху, сперва вытоптал в нем пол по кругу, затем улегся. Луи спрыгнул в снежное логово, лег рядом: лапы не уместились, пришлось положить их на Эрцога. Он фыркнул и сам обхватил лапами, шерстяная теплая нелепость. Нарушение пространства, но уютно, и не приходится мерзнуть. Тем более к этому существу на удивление привык, даже к его разговорам. Что-то в нем есть от Лиери, и от Алнира, хотя он в целом другой.

Лиери была замечательной: умной, находчивой и любознательной охотницей. Она была рядом еще с тех пор, как вместе зародились внутри матери, и ее присутствие никогда не раздражало. Казалось, будто она понимала и мысли: то же самое, как ни странно, справедливо и для Эрцога.

Общение с Эрцогом не должно позволить о ней забыть. Лиери никем заменить нельзя, и, если черты ее личности сотрутся из памяти, это будет предательством. Когда Луи встретил в Берроуте подросшего Эрцога вскоре после ее смерти, возникла мысль, будто Алнир захотел именно что заменить им Лиери.

— Сегодня ты спас снегоход, а потом научишь ганродов на них ездить?

— У меня другой замысел. Мне интересны не только машины, но и их чертежи, — Луи заговорил тише. — До такой степени, что однажды я нашел чертежи алдасаров.

Не нравится делиться сокровенным, но с некоторыми это не кажется неуместным. С Шорис, например, или с Есой. Эрцог уже хранил тайну, и не зря доверил ему правду о Ласферах.

Но если на этот раз он воспользуется правдой? Он хочет править и уже свергал. Сильнее бы его сжать лапами. Пресечь любые попытки лидерства. Отнять территорию. Помешать ему заменить Лиери. Придушить. Стиснулись клыки, подогнулись задние лапы.

Луи поспешил втянуть когти. Стремление подавить, причинить боль — несправедливо, особенно к зверю, что заслужил доверие, и которому обещал не нападать зря. Умом не против его стремления к лидерству, из-за этого Эрцог придумывает и делает полезные вещи, и так интереснее: главное, чтобы он не наглел. Впрочем, если Лиери начнет пропадать из памяти из-за Эрцога, понадобится пресечь с ним общение.

В детстве порой обращался с ним так же, как пытался сейчас. Легкий интерес очень быстро переходил в желание подчинить — смутное, размытое озлобленным азартом. Луи мог сдавить его лапами, укусить, ударить: либо не без причины, либо просто так. Опять азартом драки стянуло лапы и горло.

В этом нет ничего честного. Умом удается понять.

Негромко рассказал Эрцогу о чертежах, о Дее, об ее поручении забрать у Легонии алдасарские чертежи и отдать Кейнору: иначе Кейнор будет против возвращения Луи в должность. Шорис тоже об этом теперь знает. Рассказывать Эрцогу интересно, он всегда слушает: только, разумеется, порой это утомляет. Впрочем, пока еще не устал.

— Меня дважды приняли в ЛОРТ. Дорен не хотел, чтобы мою заслугу присвоили другому, но и рисковать мной не хотел. О том, кто отыскал чертежи, даже в ЛОРТе знали бы немногие, но в Кайрис все равно могло это проникнуть. Так что Дорен принял меня и как человека по имени Ирвин и, собственно, как меня. Мы так поспорили: он устроит зверя в ЛОРТ, если зверь разыщет что-либо важное.

Рассказал и о том, как люди в ЛОРТе сразу видели инарис, не зная, что перед ними зверь. Просто они заранее настраивались на встречу с человеком.

Пусть Алодис и хотел, чтобы моллитанский ЛОРТ убедил кейнорцев убрать из своего ЛОРТа зверя, Луи пока еще не находил на этот счет новостей. Люди были заняты другим.

— Здорово, научи. А Ирвин из-за чего? — Эрцог, повернувшись поудобнее, вцепился в гриву Луи клыками и забил задними лапами в бок, потом отпустил. — Все, я отвоевал часть территории.

Без сомнений. По-настоящему драться, правда, лень: хочется уснуть.

— Так звали старого друга Георга Эсети, погибшего в Валлейне, — Луи уютно повернул голову так, что почти открыл горло: если бы его не оберегала грива.

— А почему им кто-то неизвестный не мог принести чертежи?

— За подобную находку положена большая премия.

— Точно, понял. Они разделили премию Ирвина между собой.

— Говоришь, не доверяешь людям, но все такой же наивный. Ее забрал Дорен. Доверяешь ли ты ганродам? Не думаешь, что они могут захотеть больше власти? — как и сам Эрцог.

— Они еще до нас захотели охранять здесь порядок. Зачем им восставать и терять доверие?

— Справедливо, — что же, он правда неглуп. — Как насчет других ганродов, согласятся ли они примкнуть к Угулвунут? — неплохо было бы испытать, как он соображает.

— Скорее не согласятся, но попробовать надо.

— Тоже начинаешь экспериментировать, — заметил Луи. — Сумеешь заснуть на этот раз, или снова будешь бояться?

— Это тебе стоит бояться, что я вцеплюсь, — нервно усмехнулся Эрцог. — Но спать и правда не буду. Вдруг ты всю эту территорию себе заберешь.

Сейчас не раздражает, что он на одной территории. Тепло помогает выжить. Но, когда пройдут холода, станет сложнее.

— Раз мы не можем поделить ее по-настоящему, разделим обязанности. Я лучше справляюсь с обучением, — еще хотел сказать, что Эрцог лучше решает вопросы Гвардии, однако все-таки он должен предложить сам.

— А я тогда с Гвардией. Все прочее решаем вместе. Потом, если что, еще разделим.

Клубы перед глазами казались шерстью, и удалось уснуть в меховом тепле.

Сон разрушился из-за страха — словно вьюга прорвалась в укрытие. Зашуршали мех и лапы о снег, надавило на бок: Эрцог вскочил.

— Тебе не придется так напрягаться, как в тот раз, — заметил Луи. — Зрительные иллюзии на меня не повлияют, а жаль.

Лапу прожгло, словно с нее содрали шкуру, и Луи исследовал ее другой лапой: прощупывалась кость, пальцы мокли от крови, и пахло теплым металлом. Она, разумеется, находчива.

Действительно Талис, вот как.

— Что-нибудь видишь? — поинтересовался Луи у Эрцога и поморщился от новой вспышки боли. Эрцог отрицательно фыркнул. — Талис, ты делаешь иллюзии водопровода в своих домах, или же ты не знаешь, как это выглядит?

— Могу сделать иллюзию отсутствия языка.

— В человеческом понимании у нас и так нет языка, алфавита ведь нет.

Эрцог усмехнулся и прибавил:

— Эй, ладно тебе, давай ее просто спросим.

— Что погибнет от твоей иллюзии на этот раз, если переусердствуешь? — Луи сильнее прижал лапу к иллюзорной ране, и ее перестало жечь, а вместо мяса ощутился мех: будто прикосновение лапы оказалось целебным. От страха, существующего будто бы отдельно, давило трахею. — Западный Кранар входит в состав твоих земель, раз твоя рана разрушила там лес. У границы — точно. Как любопытно.

Пасть заполнило кровью: вновь иллюзорной. В самом деле словно бы исчез язык — было невозможно его ощутить. Раскопал бы снег, залез бы в него поглубже, затаился: но азарт заставил рвануться вперед из укрытия, словно затем, чтобы нагнать и убить сильнейшую добычу.

Снаружи, на снегу, лапы все-таки подкосились, и Луи перекатился на спину, выпустил когти: хотя сражаться с лаохортом — все равно что раздирать серость, захватившую зрение.

— Тебе все еще интересно себя разрушить? Как твоему лаохортовьорту?Я знаю, ты ее коснулся. И я ее видела.

Больше никаких иллюзий, ощущается и язык в пасти. Так значит, ей известно.

— Ты пыталась меня убить из-за Лафенграс, так? — Луи протянул лапу туда, откуда шел голос лаохори, и ощутил дуновение ветра.

— Зачем. Она сама себя разрушит.

— Я родился, когда она зарождалась. Если ты встречалась с ней-Тенью, ты ведь ощущала, что это не просто лаохорт? — уши прижимались к голове от тревоги и ужаса, но разум не чувствовал страха. — Она и тогда понимала звериную речь. Ты хотела, чтобы я не мог помешать тебе забрать Моллитан? Ты надеялась, что, если убьешь меня, Лафенграс зародится лаохортом. Независимый регион забрать легче. Наверное, и Гахарит ты хочешь забрать. Но, раз Лафенграс не лаохорт в полной мере, моллитанцы теперь не хотят ее независимости. Ты предполагала, что так и выйдет. Только вот как ты поняла, что именно я с ней связан?

— Знаешь, люблю странные теории, хотя у тебя все равно нет людской фантазии.

— Тогда слушаю твой вариант.

— Я тебя ненавижу из-за ваших с Регоном экспериментов. Ты обещал защищать зверей Ориенты, — ее голос напоминал шипение, пускай и был человеческим. — Ты клялся не повторять преступлений предков. Теперь ты знаешь, что творят с предателями. Жаль, что сейчас их так не казнят. Может, у Эрцога хватит смелости повторить эту казнь. Не боишься, что он узнает?

— Он знает. Как ты, к слову, нашла пещеры Регона?

— У меня большой опыт, бессмертная тварь.

— Могла бы просто мне сказать по-легонийски: ты должен быть казнен, будь добр подохнуть. Я, к сожалению, не понимаю талисский.

— Эрцог, а ты нашел мне Гвардию?

— Если считаешь Гахарит своей землей, то нашел, — весело сказал Эрцог.

Его хвост стучал по снегу.

Ярость вытесняла остатки страха. Пусть только посмеет на него напасть. Это вовсе не ее соперник.

— Талис, тронешь его — глаз тебе выдеру все-таки, — сказал Луи.

— Кого тронет, меня или Гахарит? — поинтересовался Эрцог.

— Животные защищают свои территории, — с нарочитой надменностью пояснил Луи. — Я защищу Гахарит, а тебя пусть защищают твои блохи.

— Я не трогаю тех, кто мне помог, — звонко сказала Талис.

— Все-таки, для чего тебе было меня убивать? Ты понимала, что меня скоро свергнут. Верила, что пройду испытательный срок?

— Верила, что ты за его время натворишь еще больше.

Когда давление и страх исчезли, Эрцог задумчиво сказал:

— Знаешь, ты или ничего не боишься, или хочешь умереть.

В Кайрис возникали мысли о том, как интересно бы вышло, если бы поймали, даже убили. Эти мысли вызывали непонятный азарт. Но нет, умереть ни за что бы не хотел. Иначе сообщил бы гвардейцам о своих преступлениях. Легко думать о смерти как об интересном опыте, пока она далеко.

Хотел бы исследовать мир и дальше. В том числе — изучить свои возможности.

— Это ведь ты с ней собирался поговорить, — Луи, поднявшись, отряхнул мех от снега. — Все же уступаешь лидерство. Тебе не хватает смелости.

— А тебе — вменяемости, — ответил Эрцог, ударив по снегу хвостом.

Глава 3

9 веланы, Скадда


Тагал, лежа на краю скалы, чистил перья: конечно, Лорван ему совсем не соперник. Скадда кинулась к Тагалу, а он молча поднялся и, распахнув крылья, прыгнул со скалы.

Лапы Скадды почему-то двигались как сквозь невидимый песок, а перья, казалось, стянуло прочной паутиной. Тагал взмахивал очень легко, и над ним кружил большой темно-серый грифон с бело-пятнистыми на изнанке крыльями. Скадда дернула своими, но они лишь сильнее прижались к спине, а лапы совсем увязли. Надо разорвать эту невидимую ненужность: и клюв защелкал, вгрызся прямо в воздух.

Тагал настиг серого грифона, укусил, прищурился, взвился выше, и теперь уже серый его догонял с ругательно-дружеским клекотом. Сквозь вязкий воздух Скадда достигла края скалы, а грифоны растаяли в небе.

***

Клюв щелкал, даже когда Скадда проснулась. Отлично бегается из угла в угол, почему же там не получалось? Но на улицу не выскочить, а взлететь можно только к потолку. Он вместе со стенами белый, как застывшие облака. Мертвые.

Скадда бросилась к окну и взгрызлась в шторы. Они здесь специальные, их можно рвать, если скучно или если ты злобная, или если то и другое, как сейчас. Прочная ткань трещала, как перья и кости преступников, а Скадда рычала, загребала все больше ткани, впускала в нее и когти.

До ушей донесся клекот. Тагал? Привезли? Правда?

Голос был не его, хотя и знакомый. Скадда отшвырнула тяжелую ткань: Керсет и Лирра ходили поодаль, иногда взлетали и смотрели в окна. Скадда стукнула клювом по стеклу.

Грифоны подскочили поближе, и Лирра, взмахивая, сравнялась с окном. Скадда приветственно заворчала и заклекотала, а крылья напряглись: надо напасть, покусать эту Лирру, запылить ей черное оперение, потом с ней поохотиться.

Вдруг, если бы она помогла с Феланом, Глери убила бы ее детенышей? Но укусить Лирру надо все равно. А Керсет слабее, его не так интересно грызть, но он хорошо летает и много знает. Правда, пока не следует с ними летать. Сделали прививки, но все равно нужна предосторожность: чтобы не занести никаких грифоньих болезней в Басмадан.

— Что там на тренировках? — спросила Скадда. — А с отрядами Марты? А вообще с Гвардией? А с Талис?

— Расскажу, когда вернешься, а то разобьешь окно, — сказала Лирра. — Потом сравним, где было интереснее: в Басмадане или на тренировках.

— Когда все расскажу, подерусь с тобой всерьез. Как обещала.

— Конечно.

Керсет взлетел, осторожно сжимая в клюве большого паука, и Скадда поскребла по стеклу лапой, будто бы могла поймать. Когда грифоны улетели, свои крылья показались жучиными, но потом Скадда заметила паука на потолке, взлетела и, сбив его на пол, стала подкидывать. Лапа немного ныла от прививки.

Паук здесь серый, тонконогий, и сама такая же маленькая и серая. Небо дразнилось синью и свободой. Скадда посадила паука на лапу, а потом на подоконник: пусть хотя бы он отсюда выберется через форточку, если грифонице не получается улететь. Как и проследить за гвардейцами, чтобы не дать им убить кого-нибудь еще. Или за отрядами Марты.

Аверанг решила, что в Кейноре нужны отряды Марты. Она убедила Тернески, чтобы он согласился. Скадда царапнула паркетный пол. Эти отряды почти браконьерские, неужели Аверанг про них не узнавала? А Шорис поддалась и гвардейцам, и Тернески с Аверанг?

Скадда распахнула тумбочку и выбросила оттуда все вещи: люди их принесли, чтобы в них копаться для интереса или делать гнездо, но сейчас их хотелось только рвать и разметывать клочки.

Снаружи раздался шорох, резкий и хрусткий. Скадда бросила тряпку и оперлась передними лапами на подоконник: Рагнар стоял на ворохе старых листьев, подняв голову.

Кроме него настоящих гвардейцев больше нет.

— С океанскими ветрами придется тебе драться в одиночку.

Его лапы стояли твердо, уши держались прямо, а клюв плотно сжался, но взгляд стал даже каким-то теплым.

— Это задание? — Скадда вскочила на подоконник, и клюв уткнулся в стекло.

— Я бы запретил тебе летать над океаном, — Рагнар хрипло усмехнулся. — Но я останусь за тысячи километров. Ясное дело, будешь летать.

— Если будут сильные ветра, я их порву, — Скадда перебежала из одного угла подоконника в другой, чуть не упала, а потом постаралась вскинуть голову повыше и сделать вид, что совсем не оступилась. — Как эти шторы, и как ты — гвардейцев.

Все было правильно, только непривычно.

— Это тяжело, — сказал Рагнар. — Про грифонов.

— Я поняла, — Скадда опустила уши. — Сразу, когда ты к ним пошел.

— Да. Дряная работа. Нужная, но дряная.

— Но почему это тяжело? Они преступники, мне их совсем не жалко. Они больше не должны летать, и они не нужны. Хотя и странно видеть, как умирают грифоны. А ты хитрый и скрытный, ты летаешь над морем.

— Над морем я стал учиться летать, чтобы съесть крагета.

Никогда этих зверей не пробовала, это небольшие крапчатые тюлени. Скадда, пройдясь по подоконнику, сильнее развернула к Рагнару уши.

— Они больше плещутся у островов. Когда в подходящую погоду стал виден далекий берег, я решил, что остров близко. Ясное дело, тут же швырнуло в воду, и тогда в первый раз я увидел крагета вживую. Потом, как научился летать над морем, ловил их.

Скадда весело встопорщила крылья, и перья уткнулись в стекло.

— Если ты ловил нескольких, значит, вкусные.

— Мясо с привкусом рыбы — та еще ерунда. Тебе оно, может, и придется по вкусу, но рыба по мне лучше. Дерра у меня первого крагета понемногу растаскивала, жмурилась, так ей и отдал, потом для нее ловил.

— Какая еда тебе больше нравится? Кроме лошадей, они всем нравятся.

— Косули. Чаячьи гнезда разоряю.

— Мне — рыба. А еще я правда привыкла к разным человеческим нанкасам, но по пути к Басмадану мне это пригодится.

— Рыбу, значит, не будешь ловить в океане?

— Брошусь на нее прямо с аалсоты, — как можно серьезнее сказала Скадда, но глаза все равно прищурились. — До островов ты точно потом добрался.

Тоже очень надо туда прилететь.

— Гнездо там не сделаешь, никаких деревьев. Летаю туда, если не хочу никого видеть. Высматриваю рыб, морских звезд, переговариваюсь с дельфинами, — они совсем уже не нравятся, но все остальное нравится. — Сообщишь, что видела в Басмадане. Не в качестве задания, мелкая, а для интереса.

— Когда мы ходили к музею, ты сказал, что в Басмадане есть псевдозвери, и что они намного меньше и невзрачнее нас, — кончики ушей Скадды загнулись о стекло.

— Это тавиамы, они во многом как мы, но происхождение у них не то. Серая тусклая мелочь, фрукты едят. Тебе приглянутся.

— Найду тавиамов и испугаю. А ты сумеешь долететь до Иниса через море?

— Флорентский корабль я догонял, считается, что добрался до Флорента?

— Конечно.

Рагнар взъерошил лапой листья.

— Я собирался учить и других грифонов полетам над морем, но не у всех бы вышло. Кто-то выдал бы эту затею гвардейцам, а я не собирался им открывать преимущество. Хотел еще проверить, бросишь, узнав о сложности, или нет.

— Сложность мне и понравилась, — Скадда наклонила голову набок. — Давай тренироваться. Тот пень напротив конца левой стенки, а тот куст — напротив правой. Кто быстрее.

— Полет к потолку — как полет в пещере, так что и этим займешься.

***

Долго трогала аалсоту лапой, стоя на верху лестницы, ведущей внутрь. Гладкий металлический корпус нагрелся от солнца, а края длинных крыльев казались огненными, как у Ферры.

Скадда с разбега взмыла над искусственной птицей, над недавно построенной взлетной полосой между городским пустырем и актарием, и ветер засвистел между расставленных маховых перьев, а аалсота стала напоминать даже не чайку, а ее птенца. Сейчас совсем не верилось, что это тяжелое существо может подняться выше грифона. Скадда свистнула, призывая в полет, затем мотнула головой и хвостом, а аалсота, конечно же, не ответила.

— Давай покажу, где будешь сидеть, — позвала Аверанг, когда Скадда снизилась.

В Басмадане надо помочь, и он, конечно, интересный. Там надо всем наперекор все сделать правильно, найти отца Жермела, не пораниться, не заболеть, не попасть под вьортский удар.

Тагал больше никогда не увидит небо с высоты, зато его увидят люди, что послушались недостойных гвардейцев. А еще не сама заслужила такой полет: все подстроили преступники-грифоны. Те, кто против Тагала. И Рагнара.

Скадда фыркнула и заскочила внутрь: в аалсоте оказалось даже теснее, чем в автобусе или поезде, как такое может приблизить к небу? Пробежала туда, где между двумя местами не было подлокотника: и без людей понятно, что больше здесь негде разместиться грифону. Забралась и легла, затем глянула на окно: маленькое и запыленное, из такого нельзя наблюдать за небом. Зажмурилась.

Аалсота скоро загудела, ощутилось движение, а Скадда зажмурилась сильнее. Подумаешь. Она просто едет, как обычный автобус. Не взлетит.

Гул усилился, будто взревело стадо льдозубров, и ощутился легкий скачок: но ведь совсем не прыгала. Щиплюще перехватило в горле, словно и правда взлетела.

— Здорово-то как, глянь, какие поля, глянь, квадратами.

— Погань какая. Даже Кейнор на такую высоту не взмывал.

Подъем ощущался, пусть крылья и не взмахивали. Вот уже почти никакого движения, вот опять аалсота устремляется вверх, и лапы словно отрывает от сиденья. Теперь, наоборот, снижается? Не сумела подняться и падает? Нет, снова вверх. Немного закладывает в ушах, непривычно: очень резкий подъем. Вот аалсота опять совсем не двигается, словно замерла в пустоте.

Все-таки небо принадлежит грифонам. Раз поднялась сюда единственная из грифонов, надо проследить, что тут такое. Вдруг облака поведут себя как-то неправильно. Просто взглянуть на пару секунд.

Скадда вскинула голову: и даже зажмуренным глазам стало светло. Открыла их.

Белый разлет огромных крыльев в синеве — все-таки догнала того грифона, сейчас появится и Тагал?

Это перистые облака, и они выше, чем аалсота. Небо невероятно темное, индигово-голубое, с ярко-бирюзовой узкой полоской внизу: а там, где Земля, все бледно-голубоватое, как в дымке, и ничего не различить. Испортила зрение? Скадда замотала головой: каждая складка ткани на сиденьях, каждая морщинка на лицах людей — все четкое, как раньше. Просто аалсота очень высоко.

На такой высоте очень сильный ветер и очень холодно, здесь бы грифон не сумел летать. Вот еще облака: совсем низко, мелкие, похожие на снег, на фоне далекой синей Земли.

Нет, это пена замерших волн. Какой высоты эти волны, раз их так хорошо видно? Почему не двигаются? Клюв вжался в стекло, уши коснулись кончиками окошка. Горы? С белыми узорами снежных шапок? Не думала, что они так похожи на море и такие отчетливые даже с аалсоты, что хочется смотреть и смотреть на них, убеждаться, что со зрением и правда все в порядке. Преступников, конечно, отсюда не видно, но так было бы здорово найти всех на огромной территории одним взглядом.

Потом возникли кучевые облака: повсюду, словно другая планета, внутри которой — Земля. Кажется, это вовсе не облака, а белые скалы, но с мягкими очертаниями, закругленные, пышные. Заснеженные деревья и гигантские грибы, слепяще-белые, с лазурными отсветами, что скоро перешли в оранжевые, и весь салон стал рыжим, будто уткнулась клювом в оперение Тагала. Нельзя закрывать глаза: тогда он совсем улетит.

А справа, на востоке, сгустилась сплошная синь и темнота: под этими синими облаками уже наступила ночь, но звери и люди на западе все еще видели солнце. Скоро аалсота полетит над Моллитаном, или она уже над ним. Говорят, его лаохори странная, с огнем в меху: таким же, как этот моллитанский закат. Может, об ее странности говорят, чтобы моллитанцы не отделялись. Скорее всего, так и есть.

Закат бледнел и съеживался, делался выгоревше-рыжим и Тагала уже совсем не напоминал. Скадда поворачивалась то к вечеру, то к ночи, и скоро показалось, что исчезли стены и видно все небо. Оно принадлежит грифонам: какая разница, на чем лететь. Восстановила справедливость и совсем присвоила небо грифонам. Вот.

Там, где наступила ночь, иногда возникали скопления ярких точек: городских огней. Глаза закрывались. Крылья несли к далекому рассыпанному свету: надо успеть до восхода, не подвести. Узнать обо всем, что происходит в тех городах.

***

Легкий рывок. Земля туманно-голубая и далекая, и крылья увязают, и уносит назад, в черноту, к стаям неподвижных светлячков. Надо поймать их и показать Лирре с Керсетом. Куда светлячки, зачем разлетаются? Не светлячки? Это светятся перья? Улетающий Тагал взметнул крыльями и превратился в тускло-рыжий закат над далекой Землей.

— Все, вставай, прилетели. Слышишь? Зверик?

Время же — глубокая ночь. Просыпаться? Зачем?

В окне — тусклая синь, будто приземлиться смогли, но земля осталась такой же туманно-размытой. Горы теперь останутся маленькими. Нет, не земля: вокруг бетон, черные деревья вдали.

В горле собралась водянистая вязкость, в глазах щипало, словно после полета над морем упала мордой в песок. Скадда все-таки вскочила и, наскоро сделав знак инариса, спросила одного из людей, что отстегивал свой ремень безопасности:

— Мы в Гахарите?

Линий Веннты в темноте не видно, однако ощущается она незнакомо, и Панест не чувствуется.

— Так ведь Саа-Ден, — сказал Далганг.

Скадда взъерошилась: зачем шутить? Взъерошивание как-то видно в инарисе, люди поняли, что недовольна?

— Да, Саа-Ден, — раздался впереди голос Аверанг. — Тебе не говорили?

Нет. Потому что не доверяют животным до конца. Люди даже не поверили, что Луи учил саргов письму и чтению. Люди называли зверей бессердечными.

Но, правда, все-таки легонийские люди совсем не плохо относятся к зверям. Чаще всего.

Правда Саа-Ден? Тут раньше никогда ведь не было грифонов. Скадда выскочила из салона на лестницу, и перья задрожали на холодном ветру: пригладила их клювом, но все равно они вздрагивали, и лапы тоже.

Первая грифоница на этой земле. Самое главное. Вот.

Рядом с аалсотой кейнорцы — трое алдасаров и трое ласаринов — стали общаться с местными, говорившими на легонийском с очень сильным акцентом, и Скадда завертела головой то вправо, то влево, чтобы лучше все расслышать и уловить подозрительное. Недавно в Саа-Ден из Гахарита присылали много шкур и мяса лесных животных, это раскрыли Эрцог и Луи, так что саа-денцам верить нельзя. Почему все-таки Саа-Ден? Правда, в Гахарите было бы негде заправить аалсоту, и кейнорцы не доверили бы ее легонийцам.

Саа-денцы говорили только о том, сколько надо заплатить за стоянку аалсоты, а еще сообщили, когда подойдет корабль.

Есть еще аалсоты, в отдалении: и лапа Скадды прижалась к груди. Внутри будто распахнулась страшная пещера. Какой еще страх? Лишь необычно. Саа-Ден — неразвитая страна на острове, и у него есть аалсоты?

Скадда бросилась к ним, и почудилось, что лапы увязли в холодном воздухе, как тогда, во сне. Или это и есть странный сон? Все-таки прибежала к машинам, осмотрела: многие были поменьше той, на которой сюда привезли. Скадда нарычала на них и возвратилась к саа-денцам шпионить.

Схватка вьортов могла бы обрушить аалсоту, или она слишком высоко летает и слишком быстрая, чтобы стать хоть на время территорией кого-то из вьортов?

Местные не подходили к Скадде. Клюв поскрипывал от холода, а Скадда старалась его сжимать и переступала с лапы на лапу, чтобы согреться. Деревья у ограды аэродрома казались нарисованными на светлеющем небе: вдруг весь Саа-Ден закован в бетон, и здесь нет ни растений, ни животных?

Потом, проходя с кейнорцами и саа-денцами через город, Скадда осматривала все вокруг: обычные пятиэтажки, обычные сосны, ели, дубы, все как в Гахарите, и такой же снег, ну вот и надо было так далеко лететь, если здесь нет ничего нового?

Запели птицы, незнакомые, переливчато-трещащие, и скоро их заметила, черно-голубых, с хохолками. Встретились и какие-то дома ростом ниже человека, с темными окнами длиной во всю стену и шириной в кисть грифоньей лапы: зачем? На балконах обычных зданий виднелись шалаши из веток: там кто-то живет?

Скадда, взмахивая, поднялась на их высоту: в веточных штуках кто-то шевелился, но так и не рассмотрела, кто. Пока наблюдала за шалашами, люди успели уйти далеко по улице, и Скадда их догнала.

Саа-денцы не посмотрели на полет. Им интересны только дохлые существа? Скадда нашла замерзшую крысу, схватила и принесла одному саа-денцу под ноги, а он чуть не наступил и долго потом ругался себе под нос. Значит, правильно догадалась.

Потом, пока Скадда грелась в здании морского вокзала, холод долго не уходил из-под меха, а лапы чесались и ныли, хотя на улице было теплее, чем зимой в гахаритском Панесте.

***

— Мы с Саа-Деном давно понемногу связывались, — говорила Аверанг.

Снаружи шумели волны. Скадда уже не поднималась на задние лапы: сильно тянуло в спине. Просто лежала и смотрела на фальшборт.

Море без вьортов, но прошло уже несколько часов. Нет, не море: настоящий океан, хотя он совсем не отличается внешне. Солнце сильно греет, но чувствуется, будто по времени сейчас не полдень, а раннее утро, еще до рассвета.

— Гартийцы рыбу у нас не брали, у них такая же, зато саа-денцам мы рыбу предложили и не прогадали, у них промысловой меньше. Главное — алмазы, ясное дело. Кранар на все глаза закрывал, мы же границ не нарушали, зато гоняли морских вьортов. Ходили в Саа-Ден на судах, потом перешли к аалсотам. Саа-Ден все притворялся недоразвитым.

Скадда вскочила, и Аверанг отвернулась, чтобы применить инарис.

Она все делает вид, что понимает с одного жеста.

— Саа-Ден брал контрабанду у Гахарита, — строго сказала Скадда. — Убитых волков.

— Ни за что им не дадим наших волков, — Аверанг говорила осторожно, как с Феркасом, когда он с ней только знакомился.

— Не надо со мной говорить как с детенышем. Я на задании, и я на тебя злая. Если отряды Марты навредят, совсем с тобой перестану общаться. А вы же будете и налаживать связь с Басмаданом? Не только забирать своих людей?

— Мы везем басмаданцам некоторые вещи.

— Что-то современное, как саа-денцам?

— Басмаданцы многих технологий просто не поймут. Допросчик ты малой.

— Хорошо, что ты мне сказала. Мне надо все знать. Я не люблю, когда мне не доверяют, а тем, кто доверия не заслуживают, верят.

Тянет в спине, но крылья тянут в воздух.

Скадда разбежалась по теплому настилу и взмыла с корабля как со скалы, рассекая потоки ветра. Напрягая концы крыльев, Скадда заострила маховые перья, затем подгребла, снизилась и поймала поток за волной. Потом в полете старалась гораздо быстрее сужать и расширять маховые, как советовал Рагнар: так и правда было легче лететь над водой.

Как корабли уходят так далеко по океану, если там происходит то, что показывал Дайгел, и почему сейчас нет такой интересности?

Скадда поднялась выше судна и погналась за следующей волной, но ветер отталкивал к кораблю, защищая территорию. Скадда задержала дыхание и немного поддалась ветрам, а когда отнесло назад, быстро уловила поток и пронеслась по нему вперед.

Здесь высокие волны, и потоки держатся дольше, чем в море. Скадда отвоевала у ветра еще немного территории и обернулась, чтобы глянуть на судно: корабль выглядел как огромная серая рыба. Он специальный патрульный, и слышала от людей, что он сумеет дойти до Басмадана и обратно без дозаправки.

В волнах мелькнула живая рыба: но ловить можно только у берега, с воды не взлететь.

***

Судно тряхнуло так, будто с ним играли, как со сколопендрой или с рыбой. Скадда опять поскребла в дверь каюты лапой, и Аверанг, сидевшая на койке, покачала головой.

— Ты сказала, это корабль Саа-Дена, который ему прочно принадлежит, — напомнила Скадда. — Он не станет вьортской территорией и не сломается.

Саа-денцы — умелые мореплаватели, но все-таки нельзя им полностью верить. А еще такой старый корабль может, наверное, развалиться и от простого шторма.

— Зато тебя может смыть волной, — напомнила Аверанг. В узком иллюминаторе, похожем на аалсотный, виднелась только темная синева. Ушей достиг пространный то ли свист, то ли крик, и еще сильнее потянуло на палубу.

— А почему их так мало? — спросила Скадда. Дайгел видел только одну стаю вьортов, но наверняка остальных очень вовремя прогнала Астелнал. — Вьорты лезут к людям, чуют людей, — потому что люди слишком чуждые для вьортов. — Но почему они почти не показываются?

— Не кишат же буквально, иначе бы и во Флорент никто не ходил. Из глубины поднимется не каждый. Но, скажу тебе, и одной встречи может хватить, чтобы судно развалить, а если им придет в голову сражаться сразу стаей, то это и вовсе катастрофа. В основном-то дерутся в глубине, драки на поверхности — так, какой-то процент.

— Это как с преступниками, — Скадда опять толкнула дверь лапой. — Не все нарушают, но какой-то процент. И этого хватает.

Легла на металлический настил. Очень мало спала, и очень хотелось отдохнуть.

— В древности вьортов порой считали материальными и думали, проглотят корабли. Скадда, а ты вот нам рассказывала про зверей: про Басмадан послушаешь?

Свист, гулкий вскрик. Рывок корабля.

Скадда рванулась и сама: а голос Аверанг звучал непривычно, пространно, певуче, и даже теперь успокаивал. Скадда выпустила когти: не надо расслабляться.

Аверанг рассказывала, что легонийцы вели раскопки у берега, вдали от городов басмаданцев. Но поблизости с раскопками, оказалось, жили другие местные люди, ларгуты. Легонийцы дали им ткани, семена и махорку, научили лучше обрабатывать раны, нескольких ларгутов спасли. Лесные люди понимали, что все это закончится, если они расскажут басмаданцам.

А еще боялись, что легонийцы применят оружие, хотя Аверанг про это и не сказала.

— Вангур в Моллитане плохо понимал внедолинных зверей. А тут очень далекие люди, и языки у вас сложные. Как легонийцы общались с ларгутами?

— Там свои особенности: во-первых, ласарины сами из Хадиера.

— Названия немного похожи. Ларгуты и ласарины. Они другие ласарины, просто ушли не в Ориенту? И язык у них хотя и изменился, но можно было отчасти понимать? А потом обучить своему языку?

— Выиграла, дам вкусную рыбу из океана.

— Не надо. Поймаю сама.

Многие ценности из Басмадана поступали только в столичную льету Инис, и, хотя кейнорцы делали больше открытий, за открытия чаще платили именно инисцам. Считалось, что кейнорцы станут сильнее собой гордиться, как после победы в Битве Пяти, и что это окажется плохо на фоне мира с алдасарами.

По рассказу Аверанг, когда Легония стал налаживать отношения с Кайрис, алдасары, посетившие Кейнор, связались с людьми из экспедиции, приехавшими в отпуск, и передали им, что смогут забрать из Басмадана кейнорцев, если те покинут экспедицию. Ларгуты бы приютили беглых. Не в том поселении, о котором знали легонийцы, а чуть подальше.

— Вы заранее понимали, что Кейнор отделится? — Скадда вскинула уши.

— Это было неизбежно при политике Акреона.

— Но все равно мне надо молчать о том, что ты сейчас рассказала.

— Просто не говорить лишнего, но ты это и так умеешь.

Научилась.

Еще алдасары предложили, что пусть часть из тех, кто уйдет, отправится к басмаданцам, если захочет. Вряд ли басмаданцы не приняли бы мирных чужаков, если уж они терпят и ларгутов. Население у них небольшое, им важны любые люди, чтобы не было вьортов.

Легонийцы искать кейнорцев не стали, поостереглись: те оставили сообщение, что пойдут к басмаданцам. Часть кейнорцев и правда решила пойти в басмаданский город, судя по записке, которую люди из экспедиции вложили вместе с картой в поддельную статуэтку. Ведь люди из экспедиции хотели чем-то помочь Кейнору, а алдасары все равно не смогли бы их быстро забрать.

Тоже бы согласилась на такой бунт на месте участников экспедиции. Но не смогла бы навсегда поселиться там, где нет грифонов.

Ларгутам кейнорцы пообещали — это тоже отметили в записке из статуэтки — что Кейнор и Басмадан начнут сотрудничать: Легония такого пообещать не мог. А ларгуты торгуют с басмаданцами, им это выгодно: и они понимали, что легонийцы в любом случае бы уехали.

Легонии, конечно, было выгодно увозить из Басмадана все нужное. Но легонийцы хотя бы не убивали там зверей? Скадда спросила об этом у Аверанг.

— Конечно, нет.

Очень хочется верить.

Люди из экспедиции все-таки очень храбрые: и Аверанг с остальными пилотами — тоже. Эти люди особые, совсем как героические грифоны прошлого.

Олла не знала правду про нынешних гвардейцев, когда согласилась на их условия, и, конечно, не хочет, чтобы грифонице в Басмадане что-то навредило.

Ресул и Ситта правда были героическими? Нынешних гвардейцев тоже кто-то считает героями, а на самом деле просто не знает их как следует.

— Звери в Басмадане опасные и неразумные. Поэтому басмаданцы меня испугаются: но я же все равно должна быть на переговорах. Вы точно меня туда пустите? Не обманешь?

— Мы их убедим, что ты не опасная, и возьмем тебя с собой. Кстати, в больнице сказали, что с псевдозверями Басмадана общаться тебе будет можно. Конечно, лучше поосторожнее, но имей в виду.

— Я знаю про осторожность.

Потом Скадда долго разглядывала карту, которую еще давно достали из статуэтки, похожей на старинный басмаданский дом. Фигурку сделали в Кайрис, нарочно состарили на вид и передали в Басмадан, а потом, уже как находку экспедиции — в Кейнор. На этой карте отметили нужное поселение ларгутов и несколько запасных.

— Нужно было время, чтобы басмаданцы привыкли к кейнорцам, и чтобы наши басмаданцев хорошо узнали. Поэтому хорошо, что задержались, — добавила Олла. — И нам надо было стать признанной страной, той, что может сотрудничать и выполнять обещания.

И той, что может вводить у себя отряды Марты?

Олла Аверанг долго прожила в Кайрис, не очень доверяет животным, а кейнорские звери в последнее время во многом вели себя плохо. Все живые существа стремятся себя обезопасить, и люди тоже. Но ведь Тернески — из тех, кто долго живут рядом с разумными зверями и птицами. Почему не подумал как следует, когда соглашался на эти отряды?

Легония напоминает своим людям и об единстве с животными. Кейнор в любом случае не захочет быть хуже Легонии, а тирниску Шорис все-таки хочется доверять.

— Саа-денцы тоже что-то добывают в Басмадане? Как они узнали, как туда плавать?

— Они ходили туда из интереса, нечасто. В том числе именно туда, где обосновались легонийцы: тайно, само собой. Можно сказать, на разведку. Южный порт Саа-Дена к Басмадану ближе чем Онвада, — уже слышала, это порт Гахарита, откуда ходили корабли и катера к экспедиции. — А Рундальеры, куда порой ходят саа-денцы, подальше от них будут, чем Басмадан. Так что для саа-денцев это не сложно.

— А в Валлейну случайно не ты вела аалсоту?

Олла кивнула, и вокруг уголков ее рта появились морщинки. Человек, который знает, каково это — летать. Аалсотой сложнее научиться управлять, чем крыльями?

— Стой, падла! — донеслось снаружи.

Сквозь стену в каюту проскочило существо, чуть похожее на кабана, но более вытянутое, легкое: и от него будто веяло ветром, а с боков стекала вода, не оставляя следов. Существо протянуло морду к Олле, но отдернулось и кинулось сквозь стенку в море.

Снаружи уже посветлело, и стало видно, как по воде растеклись пятна крови. Хлестнул окровавленный дельфиний плавник и затонул. Скадда дернулась к иллюминатору.

— Саа-денцы охотятся на дельфинов? Они же разумные. А вьорт почему убежал?

Дельфины жестокие, но ведь это тоже жестокость.

— Никак не отучим, — Олла поморщилась и махнула рукой. — Но сумеем.

Заснуть все равно не получилось: хотя снаружи и стало пасмурно, а по ощущениям была настоящая ночь.

***

Вьорты дрались поодаль, и вокруг них взметались синие волны: они отливали бирюзой и взъерошивались пеной, когда обрушивались. Одно существо было легким, рогатым, покрытым чешуей и галькой, с ногами, опутанными водорослями: Еса рассказывала про похожее. Рядом с ним взвивалась рыба с большими полупрозрачными плавниками.

— В каюту! — раздался голос Оллы.

Кранарские звери рассказывали, что вьорты могли играть: конечно, глупо этому верить. Но надо еще проследить за морскими чудовищами.

— Скажи саа-денцам, что я могу высматривать вьортов, — правда, они сейчас ушли на глубину, но Скадда сразу высмотрела странных существ: гладкие черные ромбы взлетали из воды, взмахивали плоскими крыльями и погружались с плеском. — А если ударит волной, я взлечу. Меня не смоет. Это кто?

— Это такие скаты-манты. У них три пары конечностей, кстати, как у вас: и средние — как крылья.

Олла все-таки пошла к саа-денцам, а от скатов долго не удавалось отвести взгляда. Увидит ли Дайгел таких?

***

За весь день Скадда заметила четверых вьортов, когда высоко поднималась над палубой, но все они бродили далеко.

Жарко, словно пропустила и половину зимы, и весну: неужели прошло лишь четыре дня плавания? На горизонте темнеет косматое, будто кто-то вздыбил загривок и старается напугать океан. Уже видела землю, но только острова.

Когда мимо прошел Далганг, Скадда покосилась на него.

— Басмадан, — сказал он и кивнул.

Увидела первой. А Далганг отряхнул рубашку, словно по ней уже ползли басмаданские насекомые: когда с ним бродила по лесу, он постоянно там отряхивался.

Близко к Басмадану, темному и мохнатому, будто спящий вдоль океана гигантский зверь, Скадда рванулась вверх с корабля. Темные полосатые рыбы метались под крыльями: люди таких ловили, есть можно. Крылья согнулись, лапы выпрямились вниз, и Скадда, спикировав, ушла в океанскую прохладу.

Вода клокочуще заругалась в уши, а когти уткнулись в рыбу. Рванулась добыча в напряженных лапах, но крылья рванулись сильнее. Скадда подгребла еще и вынырнула, встряхнула головой, отфыркнулась, потом поплыла, ударяя по воде задними лапами и крыльями.

Весело свистнула, а в клюв забилась ворчащая вода, и по ушам хлестнуло. Волны вздымались выше у берега: кустисто-древесного, сумрачно-зеленого, с блеклой полосой песка у воды, с дощатым причалом, куда раньше приставали суда Легонии. В лес одной безрассудно идти, а с песка, если что, получится взлететь и скрыться. Вот.

Песок на берегу Скадда подкинула лапой, потрогала вибриссами: хотя и басмаданский, но на ощупь совсем обычный. Обменялась бы добычей с Лиррой, Шилли или Четтой, но их здесь нет.

Вцепилась в рыбу, заворчала: первая добыча за столько дней, самая вкусная. Захрустела чешуя, а мясо наполнило клюв мягкой прохладой. У рыб очень легкое мясо, будто они воздушные существа: а скаты-манты и юнкамы на самом деле умеют летать.

В то же время Скадда озиралась и вслушивалась. Где серые псевдозвери, которые похожи на грифонов, но не грифоны и не хищники? Есть деревья-палки с шерстью между пластинами коры и пучками листьев-перьев на макушках. Обычные деревья, но с незнакомыми листьями. Оранжевый и голубой лишайник на переплетенных ветках. Шорохи, посвисты, треск, шумит река, а еще здесь много крабов.

Грифон в самый первый раз провел патруль в Басмадане. Скадда гордо взъерошилась и расправила крылья.

Когда люди высадились, Олла приблизилась первой.

А вот это сине-рыжее, что шевельнулось на ветке — басмаданская птица?

Сине-рыжее подняло ушастую голову над ветками: уши с маленькими белыми кисточками, закругленные на концах, оно держало столбиками, а в клюве сжимало свернутую бумагу. Существо прошло по ветке, переступая четырьмя звериными лапами.

— Ты смотри какая, а, — тихо сказала Олла и свистнула.

Существо распахнуло синие крылья, ярко-оранжевые внутри, и спорхнуло вниз. Ростом оно оказалось чуть меньше Скадды: немного грифон, но не грифон, и у нее сплошные перья, только на теле узкие, чуть похожие на мех, с крапинками. Ты что такое? Ты тавиам? Или кто?

Существо положило на землю исписанный листок и весело забормотало, глядя на Скадду.

— В последний месяц не ходим сюда сами. Наша тавиама Ньёлин летает вдоль реки каждый день, — прочитала Олла. — Надеемся на встречу, место прежнее. Все идет как надо.

Она тут даже крабов не ловит, они непуганные. Настолько не хищная: и Скадда, глядя на Ньёлин, нахохлилась. Зато первая настоящая грифоница, попавшая в Басмадан, отлично его изучит.


Глава 4

15 веланы, Еса


Встретились у ограды актарийского дома, укрытой плющом, как стеганой курткой, и Кая сразу в карманы одвиновской куртки накидала снег: она его собирала по всей улице.

В родном городе, заснеженном, недавно встало солнце: огненно-юное, словно кейнорский персик. Лицо потеплело от улыбки, как от первых полярных лучей.

— И правильно, накидай ему снега, чтобы не летал, — усмехнулся Сейл. — Грифоны же с большим грузом не летают.

А Скадда теперь гораздо дальше отсюда, чем Кайрис. Удачного ей полета: кажется, что ее аалсоту догонят все пожелания. Только бы с ней все было хорошо. Не как с Тагалом.

— Да че там, учусь еще, и учиться долго, — отмахивался Одвин.

— Ага, не прибедняйся, — фыркнула Кая. — Целого вьорта поручили отслеживать.

— Дефицит пилотов, че. Вон Кирлинг ниче не удивилась. Да, Кирлинг?

— Конечно, — Еса улыбнулась. — А аалсоты очень симпатичные, и Одвин все делает правильно.

— Он хоть потом не исчезнет на своей летающей банке? — усмехнулся Сейл. — Я же не знаю, вдруг алдасарские изобретения исчезают не пойми куда, как сами алдасары. В какой-нибудь Моллитан.

Куда только Нир исчез, договорились же встретиться? Острыми снежинками кольнула мысль: он видеться не хочет? У него, конечно, с репетиторством много работы, и, наверное, он как раз готовится тоже купить билет. Стала ли Кела его ученицей, привела ли Ниру еще учеников? Спрашивать неловко, Нир ведь не знает, кто о нем Келе рассказал.

— Зато у Жера отец больше не исчезнувший, — весело сказала Еса. Ну, почти. Так хочется верить в то, что все будет обязательно хорошо с экспедицией.

Кто-то показался вдалеке на тротуаре, Нир? Снежинки-мысли, что роились в голове, взметнулись искристым облачком.

Нет. Жер: и тревога опять покалывает, зато за Жера спокойнее вдвойне.

Волосы у него отросли немного: месяц назад их почти и не было. Химиотерапию он давно не проходит, все-таки у него не острый лейкоз, но таблетки пьет.

— Костер за твоего отца и за сдачу экзаменов, — объявила Еса: и эти слова, как костерок, подрастопили тревогу. — У меня макулатура из тетрадок по вышке. Пусть сожженные цифры помогут тем, кто идет экспедиции на выручку, лучше ориентироваться в координатах.

Получила по вышмату пять из десяти, и при переводе в Асурский универ это в новое личное дело, конечно, перейдет. Нормально: главное, чтобы химию сдала отлично. В голове бардак, и хочется, чтобы костер все уже не нужные знания спалил вместе с тетрадками, где они записаны.

У Каи тоже были тетрадки и газеты, Одвин всю макулатуру оставил в универе, а Сейл убежал и возвратился с ветками: только Нир все не появлялся.

— У меня что-то нет ничего, — сказал Жер.

— А у меня есть еще и новости, и из-за них мы тут в первую очередь, — заметил Сейл. Кая хмыкнула.

— Это вдруг почему? — поинтересовалась Еса, раскладывая все нужное для костра: а ладони сделались раскаленными, будто растерла в них марганцовку с сахаром. Ничего не опасный будет огонь, не навредит никому. — Мы же из-за костра здесь, так-то.

— А этот актарий предложил именно я, и не только потому что лишь в актариях разбираюсь, нечего тут, — Сейл пихнул ворчащего Одвина. — Я тут людям рассказал про твои бармелы, еще и у профессора Эсети кое-чего выяснил, про дозировки и прочее, и тут уже человек пятнадцать хотят эти твои бармелы разводить, — и улыбнулся хитро.

Будто на лыжах ринулась с горки.

— Еще и данные тебе там всякие предоставят, все такое, — добавил Сейл. — Кому оно от болезней поможет, кому что. Чего, как тебе?

— Спасибо большущее! Я тебе номер Зоры дам тогда, она собиралась сажать черенки, — улыбка никак с лица не убирается. — Здорово!

Мелькнули птички-кенлетки: они в актариях поедают вредителей. Голубые с серебристым и зеленоватым, с черными масками, они уселись к Кае на руки.

— Эй, ко мне зачем. Не нравитесь вы мне, — сказала Кая.

Еса взяла у нее одну птичку, и она завозилась в перчатках, пушистая, смешная. Надо их Ниру показать. Опять не он идет вдалеке: женщина какая-то.

Когда улетели птицы, Еса чиркнула спичкой, и тепло уткнулось в пальцы. В ладони поднялось, в локти, в голову: уже иллюзорное. Но как разожгла огонь, так и сдержать его, конечно, удастся.

— Этот огонек разгорится среди снега, и не погаснет, вот увидишь, — Еса глянула на Жера, а он улыбнулся. — Как корабль не потонет.

— Именно так, — кивнул Жер.

Долго сидела у огня на корточках, оберегая от ветра, и когда он настолько окреп, что уже этим ветром начал кормиться, Еса отступила, но на ладони сохранился оттиск тепла. Мысли шли неспешно, так же, как и извивались языки огня, а когда приблизился Нир, они сразу же засияли искрами.

— Я, скорее всего, буду работать на биостанции Кауры, — сообщила Еса, а Нир посмотрел удивленно, потом задумчиво, будто что-то потерял под тонким снегом.

— Приеду, — сказал Нир, почесав затылок. Как будто говорил с далеко ушедшими дымными вихрями. Что-то случилось на работе? — В Моллитан.

— Еска, без меня отпинай там кантокриду, только ботинки возьми получше, — усмехнулась Кая. — У меня, кстати, есть ботинки для пинков по кантокриде. Серьезно.

— Они бетонные? — Еса подскочила к ней, надела перчатку и поймала на ладонь еще одну кенлетку. Протянула Ниру, и он ее осторожно забрал. — А тут ты кого-нибудь будешь пинать?

— Тех, кто распускает слухи, — ответила Кая. — Начну прямо сейчас.

— Главное, самое странное как раз-таки оказалось не слухами, — заметил Сейл.

— Гвардейцы-ганроды? Луи просто готовит себе еду поинтереснее, — отмахнулась Кая.

— Он здорово придумал, — настояла Еса. Хочется увидеть таких ганродов, а тархонги точно смогли бы стать гвардейцами, они по снегам отлично бегают и умные.

Пока жгли костер, Кая бегала опрашивать актарийских и узнавать, как они относятся к отрядам Марты. На улице появилось очень много детей, стало живее и веселее, только Одвин ругался, что от них и тут не отдохнешь, весь дом родители ими забили, а Сейл говорил, что по такому шуму, наоборот, соскучился, и рад, что жена в общаге теперь включает радио на полную громкость.

Всегда радовалась за ребят, у которых большие семьи и дружные. Сейлу с его любимой девушкой теперь еще и дали жилье.

— Чего ты сделал важного, чтобы жениться, — ворчал Одвин.

— Завидуешь, что на твоей любимой «Пустельге» жениться нельзя?

— Иди ты за ее иллюминатор.

Аалсоты всегда называют как птиц: Ниру это, конечно, нравится.

Нир держался в стороне, и Еса, подойдя, его за руку взяла: без перчатки. Нир молча сжал пальцы на ладони Есы. Не купил билет, раз ничего о нем не сказал: получается, у Нира все еще мало учеников?

— Когда сдашь моллитанские экзамены? — спросил Нир, чуть улыбнувшись.

— Надеюсь, что очень быстро. Академразница большая, но некоторые экзамены, которые я тут сдала, мне засчитают. Я позвоню обязательно, когда сдам, а потом поеду на практику и передам твоим привет.

— В Асуре биостанции интереснее, — сказал Нир, и мысли замерли. — Возможностей больше. Я бы и в Асуру к тебе приехал. Там ничего такого, в Кауре. Только птицы интересные, я их тебе потом покажу.

Зверь бы легко спросил, почему он не хочет, чтобы ехала в Кауру. Но неловко лезть, и отказываться от Кауры тоже неловко. Какие-то с семьей у него неприятности?

Из-под рукава куртки Нира торчал рукав шерстяной вязаной кофты, Еса свободной рукой за него уцепилась, и очень стало удобно, как среди прирученного костра. Запах тканево-терпкий такой.

— Если не хочешь, я не буду, ну… — и осеклась. — Привет передавать.

— Просто Каура и техника безопасности — это антонимы, — Нир почесал затылок и на свои ботинки глянул. — Это каурские от сирены не убегают, но ты убегай.

— Убегу, — так еще интереснее, и там надо быть осторожнее, конечно.

— Я тут узнаю́ важное! — донесся голос Каи. — Помогать мне будешь, Еска?

Еса отпустила Нира, улыбнулась ему и подошла к Кае, а мимо пронеслись волки. Темно-грозовая Ерта помахивала хвостом, с ней Еса узнала Феркаса, охристо-серого и крупного, и симпатичную буроватую Ласурру. Ласурра убежала вдоль улицы, обнюхала дорогу, а вернувшись, ткнулась носом в морду Ерты и лизнула ее. Стала наскакивать, прижимая хвост к задним лапам, и Ерта повалила ее на дорогу. Потом не давала подняться. Ласурра отбивалась, а Феркас делал вид, что не видит ничего, и иногда будто нечаянно бросал Ласурре в морду снег.

Тагал сюда больше не прилетит. Словно задела струну, а она очень долго и пронзительно звенит, и отдает в горле.

— Рагнар и Шорис у нас тут были, — ответила Кае работница актария. — Гвардейцы отсюда подозрительных разворачивают. Лучше бы никто из зверей сюда не шастал. Не знаю, как в город, пусть звери ловят автобусы, если так надо, но в актарии — я против.

— Это что же, и гвардейцев не пускать? — возразила вторая, бабушка. — Ганродов я бы не пустила, а эти наши. Ласурра, иди сюда, никому тебя не отдадим. Ерта, пусти ты ее. И Ерте не отдадим. Иди ко мне, девочка моя, гаску вареную будешь? Старик мой тебе копченую совал, безмозглый, нюх же отобьет копченостями.

Ерта укусила Ласурру за нос и отпустила. Мотая хвостом, Ласурра подскочила к работницам, а Ерта с Феркасом отправились дальше по улице, соприкасаясь лохматыми боками. Очень тепло, конечно, так ходить. Феркас часто поворачивался к Ерте, поджимая хвост, а волчица утыкалась в его морду носом.

— А отряды Марты ведь и сами могут навредить, — сказала Еса. — Просто я в Кранаре видела такое. И там в газетах печатали неправду про зверей.

— Так то одно название, что они отряды Марты, — послышалось в ответ. — Ее идея, а будут наши, кейнорские, и пара кранарцев, в поддержку, — Кая на этих словах поморщилась. — Зверюг наших трогать никто не будет. Только тех, кто на людей набросятся. Тех и поймают. Эй, Рика! Ты отпусти уже тех оленей из сарая. Что мы, от вьортов их защитим лопатами, что ли?

Олени, когда их выпустили, долго не хотели уходить и все прижимались к людям. А пройдя вместе с Каей дальше по улице, Еса еще встретила оленей: и мелких черноспинных, и обычных пятнистых. Они тянули морды к Есе и Кае, втягивали блестящими ноздрями воздух.

— Что олени нам пишут? А спрашивают, не нашлет ли Талис опасные иллюзии, — отвечала Кае, скармливая оленю клок сена, одна из работниц.

— Лаохортом Империи она была все время, пока существует Легония, так-то, — негромко заметила Еса. — И ничего ужасного не сделала именно как лаохорт.

Она какую-то иллюзию, правда, навязывала Луи.

— Кранарцы тут точно не принесут пользу, — проговорила Кая. — Империя Кранар или нет, а захапать нас хотел.

— Да какое «убьете»? — сказал какой-то дедушка, и Еса сразу развернулась к нему. Оказалось, что он читал записку одного из зверей. — Вы чего это? Ешь давай! Не буду я на вас осенью охотиться ни на кого, дались вы мне триста лет.

Кая многое отмечала в блокноте и очень старалась не хмуриться.

— Од, не было же больше вьортов? — спросил Жер. — Чего же они лезут. Не лезли ведь, когда Кейнор был совсем молодой.

— Тогда его земля еще была частично легонийской, — сказал Одвин. — Легония сюда летал их гонять. А от Легонии тогда отвалились лишь две льеты, а не половина страны. Сильнее он был.

Все возможно. Легония не хотел, чтобы разрушались земли, которые он считал своими. И людей он жалел ведь, все-таки.

А набережная теперь напоминает Валлейну, и люди там тоже погибли. Горький комок появился в горле.

— Теперь власть Легонии рушится, — хмуро добавил Одвин. — Моллитанский лаохорт его совсем ослабил, вьорты полезут. Скоро они поймут, что в Кейноре лаохорт молодой и не шибко сильный. А Легония уже не придет на выручку.

— Хорошо нас Кейнор защитит, хватит уже ворчать, — возразила Еса. Очень хочется, чтобы так и было: и чтобы себя он в первую очередь берег.

Одвин не ответил.

***

Голова вот-вот затрещит на костре преподавательских слов, как тетрадка, набитая знаниями. Правда, тетрадки, которые Еса сожгла в Кейноре, все-таки были ненужными.

Чуть-чуть получилось отдохнуть, когда преподша по химии — пожилая, с залысиной — отвлеклась от темы. Еса оглянулась, улыбнулась девушкам, которые сидели за соседними учебными столиками, а они — в ответ.

Все документы руководству нового универа уже отдала, и классно, что уже разрешили ходить на лекции. Все будет очень хорошо.

Опять записывать. Заныла подушечка, продавленная ручкой на правом безымянном пальце. Комната — теплая печка, и голос предподши испекает знания, как пирожки.

Густая синева за окном. Одиночеством, как сквозняком, повеяло.

Буквы одной из формул в голове повторились, как песенка, и Еса, успев перенести с доски в тетрадку все нужное, отбила ручкой ее такт. В это время ударили универские часы: здесь их голос более хриплый, чем в ЭУЛ. Такое все новое, классно: еще бы сюда ребят и профессора Эсети. Так хотела учиться у него, но зато здесь его ученик, и нужно с ним работать. Сегодня с ним как раз надо встретиться. А с профессором все равно можно связываться и обсуждать химию.

— Кто успел вторую записать? — раздался голос одной из девчонок, раздраженный чуть-чуть. Еса развернулась, отдала ей тетрадку и предложила:

— Давай послезавтра на заднем дворе костер разведем.

— А давай, — оживилась девочка.

Еса пригласила еще нескольких ребят из группы. Затем подскочила к преподше, собиравшей чемодан, и попросила задания по экзамену: потом их очень аккуратно сложила, но в сумку пока не спрятала. Классно, что эти задания можно решить дома, то есть, в общаге.

— Что там тебе дали? — спросила девочка, возвращая тетрадь.

— Мою вторую сессию, — и Еса просмотрела задания: все сложные и интересные, подобные уже решала, и будет очень классно с ними работать. А потом защищать.

— Ну они дают. Столько задач.

— Мне нравятся.

Их много, конечно, но торопиться не надо.

— Ты же состав каких-то там растений изучала? Я тоже. Я помогала проверять на нитраты.

— Я таскал листья долинных берез и загорских. Ну, которые в ваших лесах растут, за горами. Ты тоже помогала, когда научрук работал с этим, спектрофотометром? Сырье доставала, да? У вас там сырье поскучнее нашего.

— Ага, именно это и делала, — ответила Еса. Здесь совсем ни от кого не отличаешься, тут все очень рано начинают исследовать. С одной стороны, от этого чуть грустно: и немного тревожно, что не будешь соответствовать одногруппникам. А с другой — так интересно с ними общаться. — Классно. Я изучала лекарственное растение, и моллитанское сырье собирала тоже.

Еще непонятно, когда начнется практика. Вместе с другим курсом надо будет ехать, и списки уже читала: но у разных групп, даже с одного курса, были разные даты и направления.

— Голосовать будешь? — спросил один из парней.

— Уже, — весело ответила Еса.

— А! Понял. Кейнор. А я буду за Легонию. Ты без обид, я ж не кейнорский.

— Я тоже за Легонию, — сказал еще один одногруппник. — Зачем нам кто-то чужой. Легонию мы знаем, и он до сих пор сильный, вьортов гоняет, в Ламейне на побережье почти не лезут.

— А я говорю, это не он гоняет, это реально она их цапнула, лиса эта, вот и боятся.

— Да ну, не выдумывай.

Жалко так лисичку.

Ребята уходили компаниями и смеялись между собой о чем-то, знакомом только им. Показалось, что закрывается дверца и свет уходит.

В ЭУЛ тоже не сразу подружилась с ребятами. Друзья появятся, конечно, и здесь. Будет жалко, если с Каей, Сейлом, Одвином или Жером оборвется связь: но, когда с Табией она оборвалась, все равно очень теплая осталась память. Просто дороги разные бывают у друзей, вот и все.

С Ниром ведь не оборвется? Беспокойство — холодный камушек.

На остановке Еса поймала автобус к биологическому НИИ. На запотевшем стекле вычерчивала химические формулы и в голове повторяла теорию, пока не сказала себе, что хватит, совсем голова испеклась, еще и боль вцепилась в нее жаркими тупыми колючками. Вместе с тревогой о предстоящем разговоре.

Номера автобусов приходится пока еще сверять с записями в блокноте, главное — не перепутать тот, что идет к биологическому институту Асуры, с тем, что направляется к биологическому НИИ. Оба они — биоинституты, но один — подразделение Асурского универа, в его корпусе будет проходить половина пар, а другой — научно-исследовательский.

— Это чтобы у меня совсем голова поломалась, — тихо сказала Еса и улыбнулась лицам в промелькнувшем напротив автобусе. Расчистила стекло ладонью — она намокла и охладилась — и дохнула, потом на нем солнце вычертила с побегами. Такие же рисовал на табуретке Жер, и в шкуре Лафенграс похожие лозы.

Голову стягивало болью, но терпимо.

Экспедицию обязательно найдут: в это верится, пускай и через волнение.

После того, как аалсота улетела на выручку, объявили, что приземлится она в Саа-Дене. Там, оказывается, есть аэродромы. И аалсоты? Руководство Кайрис даже своим людям не все сообщало. Конечно, всегда у страны есть что скрывать: главное, чтобы только ничего не скрывали вредного.

Зданий, что напротив, не существует из-за тумана, и окна висят в пустоте. В салоне — плакат: «Голосуем за Единство. Десятое кадала».

В Талис продавались даже конфеты из кайрисской глубинки. В Кайрис — распознаватели из Ориенты. Между Талис и Кайрис торговля велась с давних пор, и неофициальная в том числе. Откуда Талис в самом деле получала оружие?

Пальцы озябли, и пришлось надеть перчатки. Слышала, что вроде бы видели в Талис оружие из Кранара, но Кранар в военном плане ведь уступает Легонии, он не стал бы много оружия Талис поставлять и ослабляться. А Кайрис? К Кайрис Легония в любом случае не полез бы, она за проливом, с аалсотами: и не захотел бы он усугублять конфликт с Кейнором. Кайрис, мирная и мудрая, вдумчивая, любящая песни и истории — она знала о поставках своего оружия Талис, если это правда происходило?

Не о всем, что делают их люди, лаохорты знают, так-то. Моллитанцы сейчас тем же самым оправдывают Легонию: для них лучше он, чем неизвестность. А Лафенграс очень грустно, что ее неизвестностью считают.

Но если Кайрис и знала, то, хотя об этом и горько думать, однако осознается ведь, что на уровне стран все сложнее, чем у простых людей. Чем больше ответственность, тем больше недостатков и тайн. Все равно она любимая, как родители.

Только папу не видела и не слышала чуть менее долго, чем Кайрис.

На остановке тоже плакат «За Единство»: с силуэтами трех древних вождей Кейнора, Иниса и Алеарты, сотканными, как и их имена, из звезд в темном небе над нарисованным городом, где старинные дома сменяются новыми высотками. Вот только от Моллитана ничего на этом рисунке нет.

К Лафенграс тут относились все-таки с интересом, не гнали. Но даже Раммел до нее не дотрагивался. А она больше ни к кому не выходит.

Она сама призналась Есе, что связана со зверем. Хоть кому-то хотела высказаться. Без риска, ведь никто не поверил бы, что лаохори такой откровенной оказалась перед чужим человеком. Она понимает, что ее людей такое признание может совсем оттолкнуть, а раз хоть какой-то человек стал доверять, надо все ему выплеснуть. Даже ранить себя при нем.

Зачем она Раммела недавно спросила о морских животных?

Она не должна умереть. Почему уходят самые замечательные? Но есть надежда, что моллитанцы все-таки примут кое-что новое. Есть задумка: и от нее замирает дыхание. Только бы осмелиться озвучить ее, только бы не струсить.

В фонарном свете на бетонной тропе, ведущей к НИИ между кустов и деревьев, иней отсвечивал разными цветами, будто подбирая краски для ленточек «дорог за горизонт». До сих пор тут ленточки кое-где подрагивали на ветках, синие, как символ Единства. Еса шла и старалась отвлечься от щиплющего холодка волнения, напевая одну из кайрисских песенок, чей смысл — про родину и надежду — давно разгадали. В Кайрис семьи всегда очень радуются, когда их тайну, вложенную в творчество, разгадывают, ведь это означает, что у других людей прибавилось знаний.

Со скамейки напротив куба библиотеки, украшенного желтыми окнами, как мазками кисточки Нира, поднялся Раммел Нитур.

— Поедешь в Кауру с первокурсниками. Начало практики — третье кадала. Все, что нужно, здесь записал. Свяжись с куратором.

Он это вовремя. Еса поблагодарила, взяла у него записи и добавила по-быстрому, пока не забеспокоилась слишком и не передумала:

— Раммел, я еще подумала: Легония тут все-таки теряет власть, и рядом с Каурой могут появиться вьорты, — при Нире ведь появлялись, там не очень заселенная местность, а сейчас и подавно возникнут.

Раммел глянул на Есу выжидающе: наверное, решил, что испугалась ехать в Кауру. Сильнее стиснуло голову из-за волнения: ноюще, горячо.

— Легония про них не узнает, может быть, раз земля не совсем его, — добавила Еса. С каждым словом крепла уверенность. — Лафенграс совсем юная и будет их остерегаться, — вдруг и правда: после того, что случилось с Олааном? — Пока вьортов не прогонят, за ними надо понаблюдать.

— С какой целью? — спокойный такой голос, как всегда.

— Раммел, — это как кататься на коньках, держась за ограду, и вдруг ее отпустить, чтобы дальше лететь свободно. — Лафенграс — наполовину вьорт. Ты ведь знаешь.

Шорох ботинка по бетону: будто Раммел написал этим ботинком важные сведения, как у себя в Канморне на листках бумаги записывал разное.

— Почему ты так решила?

— Если будем отбрасывать теории, а не проверять их… — и осеклась. Иногда ведь надо отбрасывать. Если за ними могут последовать какие-то эксперименты бесчеловечные.

— Ты многое готова принять и понять. Тебя интересуют и другие культуры. Ты привыкла к кайрисцам, у них свой подход к науке.

Еса сжала одну ладонь пальцами другой.

— Да, у нас очень уважают знания, — кажется сейчас, что все собственные знания к голове изнутри пригорели, и обжигают они.

— Ты переняла это от кайрисцев. Сами кайрисцы переняли легонийское стремление беречь природу. Беречь или менять: две грани людского воздействия, — у него в глазах нет ни одного блика, и голос ровный. — Что-то из-за нас погибнет, что-то появится.

— Домашние животные и растения, например, появились, — Еса кивнула.

— Меняются и дикие.

И вьорты тоже.

Надо узнать, насколько сами моллитанцы допускают, что люди и лаохорты могут отрицательно влиять на вьортов. Вдруг это правда? Это же не значит, что люди какие-то плохие: просто надо будет как-то это учесть.

Только не сдаться, не убежать, нет-нет: пусть и тянет оправдаться, сказать, что все эти мысли — глупость. Не глупость. Пусть ты и стоишь сейчас перед ученым, и кажется, что он сейчас отбросит всю воспитанность и скажет тебе не заниматься ерундой.

— Лафенграс, — Раммел посмотрел вдаль, и показалось, что он зовет лаохори. — Звери в глубине лесов из-за нее тревожатся.

— Поэтому Лафенграс больше не приходит?

Лицо Раммела показалось неживым, а кожа на нем — тонкой, как слой инея под деревьями.

— Никому не известно, что от такой ждать. Она тоже понимает. Растения Долины можно исследовать. Случай с Лафенграс интересен, но нам не изучить, не постичь.

— Тогда попробуем постичь только вьортов. Повадки их посмотреть. А потом и про Лафенграс побольше узнаем. У меня и камера есть с собой, и записи Дайгела про них.

Рассказала про Олаана, про вьортов морей с видеозаписи. Добавила очень тихо, что вьорты, возможно, бывают и мирными, пускай и временно: ведь надо же разные проверять теории.

Раммел — ученый. Он ведь поймет? Молчит. Словно наступила на лед, а он вокруг, и не выберешься, и остается только катиться. Совсем не глупо, что все это начала. Все правильно: как бы ни было беспокойно.

Лицо у Раммела вот-вот окажется просто слоем снега, если взглянуть с другого ракурса. Так не хочется оставаться одной.

— Слишком много у тебя будет занятий. Разных.

— А у тебя? — Еса улыбкой постаралась отогнать тревогу. — И в биологическом НИИ работаешь, и в универе бываешь, и лекарствами занимаешься, и вакцинами, изобретаешь их. Как ты все успеваешь, Раммел? Вот и я успею, к тому же и меня учил Георг Эсети.

— Значит, уверена. Хорошо. Я их давно хотел изучать, вьортов, — словно камень упал на лед, и он растрескался, а под ним не вода оказалась, а твердая почва. — Наши как раз у Кауры за ними следят.

Сердце стучало неверяще, слишком громко. Раммел достал кулек из куртки, дал Есе: там оказались засахаренные листочки. Еса откусила половину листка: будто съела снежинку. Нет вкуса, нет ничего: одна ошарашенность.

Раммел вытащил еще и ручку с листком: у него в кранарском доме все было в маленьких листках с записями, даже сдвигать их было нельзя. Теперь он тоже что-то отметил.

— Странно. Кто-то еще задумался о том, чтобы задокументировать их поведение, — сказал Раммел.

Те же самые мысли мерцают в голове: как колючие огоньки.

— Когда я впервые поднял этот вопрос с коллегами, вьортов подавлял Легония. Была бы пустая трата времени. Но Лафенграс сейчас не лезет к вьортам, ты верно отметила.

Раммел заулыбался: ему так важно было этим поделиться, оказывается. Лафенграс тоже так хотела с кем-нибудь разделить тайну.

— Ты камеру нашим в Кауре тогда отдашь, — добавил он. И Еса чуть не кивнула.

Но ведь сама собиралась снимать на нее вьортов. И обязательно найдется способ.


Глава 5

18 веланы, Эрцог


— Страшная вещь, — промычала льдозубрица, как только грузовик, откуда люди вытащили снегоход, свернул в актарий. От снегохода отпрянули лоси, и один из них занес ногу с острым копытом.

Эрцог на него огрызнулся, а потом подбежал к гибриду саней с мотоциклом и потрогал лапой — его тоже боятся из-за того, что он полукровка. Вытащил с сиденья руководство по тому, как с этой штукой обращаться, и бросил на снег, а он ярко блеснул, и защипало в глазах. Эрцог зашипел, атаковал снег в ответ и ушел с книжкой в синюю тень от снегохода.

— Гусеничный движитель, направляющие валы, перемещение осей балансиров — слушай, ты что, хочешь напугать их еще больше? — Эрцог говорил по-львиному, а то Луи трудно переводить внимание, и он даже не боится, что соперник знает про эту слабость.

— Гусеницы? — спросил лось. — Надо раздавить, они же все листья съедят. А, сейчас нет листьев. Тогда ладно.

— Найди схему управления, — попросил Луи, поморщившись.

Ага, вот она. Рисунок морды снегохода напоминает на ней жучиную голову. Было бы здорово, если бы люди сами показывали зверям все свои отличные изобретения, но Луи это делает ничуть не хуже, чем сумел бы человек.

Штуки, отмеченные на схеме, назывались «органы управления», и Эрцог прочитал все их названия для Луи. При этом дотрагивался лапой до каждой штуки, которую называл, а Луи сразу же ее находил по звуку.

— Что из этих органов, к примеру, легкие, а что — печень? — увлеченно спросил Луи. Кончик его хвоста наклонялся из стороны в сторону, показывая интерес. — Рычаг тормоза, скажем, мозг. Замок зажигания тогда — сердце.

— Я все равно твою логику не понимаю, — ответил Эрцог.

Человеку точно нравилось такое изобретать. Дайгелу, к примеру, нравится. Люди отличные, интересные — и часто при этом злят.

Эрцог поделился со зверями, что снегоход напоминает большого жука, а жуков бояться незачем.

— Огромный жук, — зафыркала льдозубрица. Голос она подделывала под волчий. — Страшно.

Льдозубрица здесь всего одна, и совы с трудом ее убедили прийти. Мех у нее светло-серый, переходит на ногах и животе в белый, а на спине и холке — в бурый. Льдозубры меняют цвет почти так же, как северные зайцы с горностаями.

— А ты похожа на заснеженный холм, — сообщил ей Эрцог. — Сверху разрытый до почвы и палых листьев, еще и мычащий. Но ты ничуть не страшная.

Ганродица шумно втянула воздух и поддела копытом снег.

— Им очень просто управлять, — Луи кивнул на снегоход. — Не стану включать, чтобы не распугать вас, — тем более снегоход сломался. — Однако покажу, какой из органов управления за что отвечает.

Он все запомнил, показал и упрощенно объяснил: например, какая из штук нужна, чтобы завести машину, какая — чтобы ехать быстрее. Где показывается, сколько осталось топлива, и что светится, когда снегоход ломается.

— Если его сейчас сломаю, оно засветится? — вскинула уши лосиха.

— Ты сказал: «Органы управления». Там есть правительство? — серьезно спросила льдозубрица.

А она уже смотрит с интересом — здорово.

Когда Луи закончил, двое волков-гвардейцев сообщили, что спросят у людей, правду ли он им рассказал. Пришли и другие животные — те, кого Эрцог и Луи с помощью сов и ганродов позвали сюда на встречу. Драконы, соболи, рысь, росомаха, совы, большие орлы, гахаритский лев.

И львица. От ее запаха мысли перемешиваются, как снег с настом от ударов лосиных копыт. Она катается, щурится так здорово, гибкая, и полоски просто отличные.

Ивири тоже была в Гахарите, помогала здесь ловить драконов-преступников — от мыслей о ней почудилось, что здесь совсем и не холодно.

Львица потерлась о незнакомого льва, усы бы ему перетащить на хвост.

— Правда, медведей спросить не удастся, но ничего, они нас поймут, — сказал Эрцог, когда подошел Луи.

— Скорее ничего не поймут, когда проснутся.

— Зато им будет интересно.

— Заодно гвардейцам, которым придется с ними разбираться.

Звери по очереди рассказали, что почти все их сородичи против независимости Гахарита. Конечно, здесь собрались лишь те, кто живут недалеко — разве что совы и орлы сумели побывать подальше прочих — но в дальних землях Гахарита мнения вряд ли чем-то отличаются, раз их разделяют и кейнорские звери.

Потом ганроды-гвардейцы ловко сообщили друг другу и волкам про шатунов — знаками, которые придумал Луи. Быки читали, поворачивая головы набок. Волки огрызнулись на ганродов, но передали теми же знаками, что уступают им поимку медведей. И предупредили, уже словами, чтобы медведей дали арестовать волкам, ведь именно хищники должны арестовывать хищников. Тогда ганроды попросили волков помочь с лосями-преступниками, и те согласились.

Теплая радость заполнила голову.

Когда пришла Угулвунут, ганроды низко взревели, приветствуя вожака, а прочие звери расступились.

— Драться может и неразумный, — обратился к животным Луи. — Убеждать без насилия — лишь тот, у кого есть разум. Вот как вы сумеете убедить людей.

Ни Хала Фенат, ни глава Лууфры пока не сказали точно, согласны ли они с идеей о том, что животным Легонии надо голосовать. А значит, Хала пока не могла передать эту идею Шорис и Акреону. Но все-таки глава Лууфры решила об этом поговорить с животными — сегодня, в выходной.

Луи рассказал, как проголосуют звери: по трое из каждого разумного вида Гахарита, и в этот раз лишь те, кто живут в окру́ге Лууфры и Лугры. В следующий раз — если, например, гахаритцы захотят изменить какой-то закон насчет животных — гвардейцы уже подыщут зверей из разных концов этой льеты или страны.

А сейчас гвардейцы никого искать не захотят — они только что узнали о замысле Луи и не уверены, что с голосованием все удастся.

Все должно получиться. Тем более здесь есть звери, на которых можно рассчитывать. Правда, их придется покинуть.

Здорово бы получилось, если бы можно было, как человеку, на расстоянии связываться со зверями, которым помог, и узнавать, как они живут. Что с волчьей стаей в Талис, для которой ловил маревок? С вихревицами, чьи гнезда запрещал разорять соболям? А с моллитанскими зверями?

— Ваши проблемы серьезнее, чем у жителей других районов Гахарита, — говорил Луи. — И вы доказали свой разум мне. Частично. Докажите его людям. Отойди, будь добр, от снегохода. Этого оленя нельзя есть, он будет голосовать.

Вот бы люди здесь все-таки выступили против независимости и больше с Саа-Деном не связывались. Да, понятно, что он им нужен для разной там экономики, Луи объяснял, а все равно раздражает. Лишь бы не стали опять продавать туда волчьи шкуры.

Да и без мяса разумных травоядных саа-денцы легко обойдутся.

А в еще более северной Феаллин побывать не удастся, но звери там почти такие же, а морозы сильней. Феаллинцы хорошо относятся к зверям, они исконные легонийцы. Правда, их мало, но и животных там меньше, чем в Гахарите. Лесов не так много, есть тундра. В Моллитане сейчас точно тревожней, и надо еще поторопиться на запад Ориенты. А Феаллин может перенять у Гахарита Гвардию ганродов.

Луи отметил, что если многие звери проголосуют за Легонию, а люди — за Гахарит, то, конечно, будет Гахарит. Но тогда людям надо будет оставить как в Легонии все свои законы, что связаны со зверями. Не менять правила насчет центров скупки, не вводить отрядов вроде кранарских, оставить те же наказания за браконьерство, что и были.

Идеи Луи интересно слушать — почти так же, как идеи Алнира. Луи и сам выслушивает. А вдруг удастся пройти испытательный срок обоим? Пусть Луи тогда станет советником.

Когда он договорил, забормотали лисицы, зарычали волки, переглянулись ганроды. Орлы молча чистили перья. Лоси ударили по снегу, и заныл бок, куда ранила ганродица-вожак.

— Тогда можно за нового правителя зверей тоже голосовать, — сказала льдозубрица.

— Эй, тогда никакого голосования, — Эрцог вскочил, и от негодования сделалось горячо в груди и пасти. — Так совсем не честно.

— Шорис мы доверяем, другим — нет, вам пока тоже нет, — лоси с этими словами отстранились от хищников.

Волки глухо огрызались на лосей и недоверчиво поглядывали на ганродов-гвардейцев.

— Мы за правление тирнисков, — высказались ганроды, и мех на загривках волков улегся. Волки, конечно, тревожатся за себя: им не нравится, что травоядные хотели бы править.

— Надо выбрать правителя самим, — раздались голоса оленей.

— Я бы мог стать тирниском, — неуверенно сказал незнакомый лев и, глянув на Луи, поджал уши. — Если будет голосование, надо будет, ну, и львов учитывать. Нельзя, ну, быть предвзятыми.

Львица, презрительно фыркнув, отошла от него и мягко приблизилась к Луи, обнюхала ему морду, потерлась о гриву. Не повезло ей. Выбрала того, у кого есть львица. Луи отступил и хмуро качнул головой.

— У тебя нормальное строение тела, и черты морды неплохо между собой сочетаются, но ты меня не привлекаешь.

— Ты даже не глядя оценил, — промурлыкала львица. — Как?

По походке и вибриссами. Луи даже приемы драки легко распознает без зрения. Львица пригнула уши и отошла, а Луи повел мордой в сторону копытных.

— Шорис за вас заступается.

— Шорис не защитила Кейнор от отрядов Марты, — сказала льдозубрица. — Гелес тоже говорил, что он за травоядных. Вот вожак кейнорской Гвардии правда помогал травоядным, но его убили.

Тагал, когда случалось с ним драться, чаще первый нападал, грыз за морду и шею, бил крыльями, рычал так, будто и правда вот-вот оторвал бы клок шкуры. Он весил как косуля, ударишь вполсилы и все равно искалечишь, так что Эрцог лишь слегка толкал его мордой. Теперь ударом лапы раскрошил наст.

— Там будут не совсем отряды Марты, к тому же Шорис легко обхитрит людей, — заметил Луи. — Она наверняка ищет некую выгоду.

Ага, согласен, в общем-то. Но все равно этим кейнорским людским отрядам нет доверия.

Травоядные угрюмо обсуждали, надо ли голосовать за звериных правителей, и уже кто-то из лосей согласился с льдозубрицей насчет Шорис.

— Тогда встречаетесь с людьми без нас? — обратился к ним Эрцог, стараясь не рычать. — Без нас люди и с Валфалут бы не встретились.

Люди уже приблизились к кормушкам. Не нужно, чтобы потом выслеживали, если убедятся, что здесь инрикт. Эрцог отошел подальше, а когда сел, сразу поставил лапы на теплый хвост, чтобы их греть.

Звери и птицы держались от людей на расстоянии. Скоро Луи рассказал для главы Лууфры все подробности насчет голосования, и кто-то из видящих инарис повторил его слова. А глава объявила, что Хала Фенат разрешила пускать в города ганродов-гвардейцев. Потом люди очень долго что-то обсуждали в стороне от Луи.

Шуба у главы Лууфры из кого? Пушистая, черная.

Звери спорили насчет того, прислушаются люди или нет, или опять продадут за море их шкуры. И не приближались к Эрцогу. Если ты для кого-то лидер, и если звери начали уважать, это не значит, что ты им друг, понятно. Ничего, они уже относятся лучше. Еще получится стать для них любимым правителем.

Эрцог поддел еловую ветку лапой, и ссыпался снег, точно взлетели мелкие жуки, меняющие цвет. Другая ветка скользила по голове, и Эрцог прикрыл глаза, потерся о хвойные побеги, точно о ладонь и пальцы.

Здорово Луи все придумал, и надо что-то придумать самому. От азарта подушечки пальцев сильней вдавились в снег.

Луи, вернувшись, лег рядом.

— Все же многие травоядные не очень разумны, — сказал он.

— Зато Угулвунут умная, а раз проголосует, значит, будет среди тех, кто заставит людей сохранить порядки Легонии. Тогда и чужие ганроды начнут ее больше уважать.

Луи, соглашаясь, прикрыл глаза, а потом ушел к людям.

— Завтра сообщим, что решили насчет голосования, — сказала глава Лууфры.

Хвост хлестал по снегу, будто записывая то, что Эрцог не мог передать гахаритцам.

Звери ругались на охоты гахаритцев, на то, что люди тянут с решениями, да и на то, что волки-гвардейцы ленивые и плохо бегают — это говорили ганроды. Лось поднял ногу на волков, и Эрцог показал ему клыки, затем отогнал ганрода от росомахи. Тревожно застрекотала соболица.

— Ты можешь сейчас позвонить Хале и ее убедить, — говорил Луи главе города. — Не тревожь зверей, у нас принято решать все сразу. Кроме того, я хочу, чтобы животные проголосовали и в других льетах. Об этом Шорис тоже должна узнать.

И она, конечно, поддержит идею.

— Хорошо, устроим, — наконец, послышалось в ответ. Из-под лапы Эрцога взвились снежинки, и теперь даже их блеск не раздражал.

Один из людей главы Лууфры ушел в актарий, чтобы позвонить, а спустя немного времени вернулся и сообщил, что Хала Фенат согласна с идеей. И, конечно, постарается обо всем донести Акреону и Шорис. Вот и отлично.

Еще Луи отметил, что здесь собрались звери и птицы, которые успели опросить сородичей, и что животные Гахарита уже выбрали Легонию, а на официальном опросе это просто подтвердят. Луи пообещал подумать, как лучше донести этот выбор до людей, а потом вернулся к Эрцогу.

С ним здорово, но он все-таки соперник, а люди — нет. Иногда хочется именно сопернической дружбы, а сейчас холодно, и тянет в тепло, где пахнет имбирем. Чтобы там человек рассказал интересное, дал книжку, включил кино, пусть в фильмах ничуть нет запахов. Домашние кошки не бывают тирнисками, зато от этих мыслей стало уютней, и Эрцог подобрал под себя лапы.

Вокруг все общаются, все живые, им надо помочь. Из-за всей этой живости быстро возникли нужные мысли. Вдруг люди захотят схитрить? Гахаритские звери с ними не очень тесно общаются, и люди могут легко подделать их мнение.

— Давай совы разнесут в лесах правду о том, кто и за что проголосовал, — поделился Эрцог. — И среди людей разнесут, конечно. Пусть в газетах напишут, как зовут тех, кто участвовал, и какой они сделали выбор.

А переубедить много разных видов никто из людей не сумеет.

— Полезный зверь, — заметил Луи.

Даже орлы проклекотали, что тоже всех осведомят вместе с совами.

— Слушай, — Эрцог заговорил тише, чтобы лишний раз не напоминать про Саа-Ден животным. — А может, людям вообще не торговать с Саа-Деном мясом наших зверей?

— Мы не влияем на людскую торговлю, и охота на копытных не запрещена.

— Ага, для ориентцев, которые живут с этими зверями бок о бок и им помогают. А саа-денцы обойдутся. И еще я не очень-то верю, что независимые гахаритцы будут правда хорошо проверять, не везут ли в Саа-Ден что-то запрещенное. Может, гвардейцы присоединились бы к проверкам?

— Это лишнее, — сказал Луи. — Когда мы с тобой проверили груз, это была крайняя мера. Не следует делать ее постоянной.

Зато он передал людям задумку про птиц. Люди снова тянули, но потом согласились, что в утренней газете обо всем объявят, а звери радостно заворчали.

— Луи, передай им спасибо, — донеслись звериные слова. — За то, что согласились, и за звериные знаки.

— Какие знаки? — спросили люди, когда Луи до них все донес. Эрцог улыбнулся.

Хотя и неприятно отчасти, что этот алфавит считают людским. Ничего — еще откроется правда.

Затем Луи сообщил, что ему нужно в моллитанский город Заланту у границы с Гахаритом, и люди тут же согласились найти ему бесплатный транспорт. Видно, Луи их очень сильно достал. Когда они ушли и Луи вернулся к Эрцогу, приблизилась Угулвунут вместе с вожаком гахаритских волков-гвардейцев.

— Надо хорошо проследить за тем, как люди все выполнят, — сказала вожак Гвардии ганродов. — Шорис точно согласится?

— Справишься, — кивнул Эрцог. — И да, она согласится. Она отлично понимает Луи. А мы поедем дальше. Другим льетам тоже такое нужно, а времени остается мало.

Угулвунут кивнула с задумчивым видом.

— Можете и разделиться, тирниски? — спросила ганродица из ее стада.

— Если разделить зверя с его глазами, они замерзнут, — сказал Луи, а Эрцог усмехнулся.

— Ты придумал? — так тихо, насколько могла, промычала Угулвунут, подступив к Луи вплотную. — То, что звери никогда не придумывали. Буквы. Как придумал ледяное убежище. Рисовал на нем. Я не скажу никому.

Луи повернул к ней морду и слегка повел ушами вверх.

У Луи задумки отличные, но не только у него есть идеи.

— Я тоже кое-что придумал, — сказал ей Эрцог. — У твоей Гвардии и так есть свои особенности, а значит, с ней точно сработает еще одна штука. Хочу разделить Гвардию на атакующую и защищающую, — так здорово, что Луи об этом помнил еще с Кейнора.

Угулвунут наклонила голову.

— Конечно, какие-то из твоих ганродов лучше умеют драться, арестовывать, а какие-то — знакомиться с животными, охранять редких, общаться с людьми, — добавил Эрцог.

— Двое из моих хотят связаться с орлами. Те ганроды, что познакомились с совами, — Угулвунут обдала морду теплым дыханием. — Но бойцы из них не очень. Хотела поэтому выгнать. Подумаю. Благодарна.

Эрцог направил уши вверх.

— Вас хорошо запомнят, и Шорис тоже, — сказал, подойдя, лось. — Как последних тирнисков перед республикой.

Угулвунут тряхнула головой. Эрцог усмехнулся, хоть когти и продавливали снег: а Луи закрыл морду лапой.

— С помощью птиц позаботься о том, — сказал Луи, обращаясь к Угулвунут, — чтобы о голосовании узнало как можно больше зверей. Обо всех тонкостях. На будущее.

***

— Почему ты в открытом кузове-то захотел? Может, тебя чем накрыть?

Эрцог чуть-чуть выглянул из-за дома. Луи говорил с кранарцем.

— Покажу подданным, что разделяю с ними гахаритский холод. Форма манипуляции.

Интересно совпало, что этот человек поедет куда нужно, еще и так далеко. Возможно, он понимает, что инрикт не сбежал и поедет здесь же. А деньги за шкуру инрикта покроют, интересно, стоимость топлива?

Еще и опытный водитель, раз едет в ночь. Думает, звери наивные.

— А ты молодец, что в Моллитан вернешься. Там сейчас та еще дикость. Скрывать скрывают, а что толком скроют.

Эрцог, когда послышался шум двигателя, подкрался к грузовику сзади, наступая в следы Луи, и прыгнул в кузов, а потом для тепла упал Луи на бок.

В газете уже написали про выбор животных и про то, что бывший тирниск о нем знает. Скоро и Шорис объявит, что животные в разных регионах выберут, поддерживают они отделение своих льет от Легонии, или нет. Правда, остается еще Акреон, и он может запретить этот новый закон, раз тот касается людей: но вряд ли ваессен так поступит, к тому же Хала ему расскажет, сколько всего уже сделали звери, чтобы его принять. Здесь пока всё закончили, и здорово.

Грузовик уносился по засвеченной фонарями улице, столбы тянулись друг к другу проводами, как вибриссами, а стада снежинок мигрировали в Лууфру со светлых облаков. Казалось почему-то, что крыши не покрылись снегом, а полиняли в белый, точно горностаи или зайцы.

В Заланту этот человек не повезет — только в ближайший к ней гахаритский город. На карте помощницы Алодиса Гремиора, главы Ламейны, Заланту отметили как город, рядом с которым еще не успели разобраться с иллатами. Но была на этой карте и странность — лишь сейчас это понял. Эрцог прихватил Луи за ухо, а тот вопросительно заворчал.

— Слушай. В семьдесят седьмом в газете писали про семью Каи, а еще — что иллаты рядом с ее городом, Тофиром, рвут домашних животных. Сенка сказала, в Моллитан Алодис стал ездить два года назад, а значит, в конце семьдесят шестого точно ездил, и про Тофир знал, раз и в Кейноре знали. Почему он его даже на карте не отметил?

— Впору подозревать его в сговоре с тобой, — лениво ответил Луи.

По обе стороны дороги мелькали елки с фонарями, размытые снегопадом, и Эрцог следил за ними, вылизывая мех на щеках и ушах Луи. Знак дружбы и претензия на главенство, на территорию — не такое явное соперничество, как драка. Ожидал, что Луи это разозлит, но он пока еще просто тихо мурлыкал.

— Так и не считаешь, что метка тирниска — знак власти и ответственности? — спросил Луи. — Лишь потому что люди могут воспринимать ее иначе.

— Могут — и воспринимают. Как знак унижения. А чего это ты вдруг?

— По мнению людей, чужой мех чистит тот, кто подчиняется.

— Почему? — Эрцог сразу бросил вылизывать. — Они решили, что у всех зверей как у волков?

Волчата лижут морды родителям, когда просят еду, зато волки не вылизывают волчат. А кошки умывают детенышей, поэтому у кошек кто умывает, тот и главный. Но все равно. Надо же было Луи о таком подумать.

— До самого Моллитана откажешься от кошачьих привычек из-за людских и волчьих? — поинтересовался Луи, потягиваясь.

— Да тебе самому не нужны кошачьи привычки.

— Они неплохие, если в меру. Сейчас мне казалось, что я с Лиери. Тем более до преступников-иллатов надо сразу донести, что мы заодно.

Вот кто вправду домашняя кошка. Эрцог усмехнулся и схватил его за ухо.

Колкий снег начал сыпать в морду, и Эрцог отмахнулся.

— От власти над Ориентой тоже откажешься? — непринужденно спросил Луи, а Эрцог пихнул его лапой. — Действия тирниска в любом случае будут критиковать.

— Как те травоядные. Зато, знаешь, если они правда решат голосовать за нового тирниска, люди посчитают кретинами их, а не нас.

— Настолько зависишь от чужого мнения?

— Эй, ничуть нет.

— Ты точно зависишь от моего мнения о том, что ты зависишь от чужого мнения, — заметил Луи. А потом отмахнулся от очередного укуса Эрцога. — К слову. Ты мне еще не рассказывал, каким образом ты донес в Манскоре до Есы, что мне нужна помощь.

***

Заметив на указателе, что до нужного гахаритского города остался всего километр, Эрцог сообщил про это Луи, и тот тревожно зарычал. Грузовик остановился, и Эрцог соскочил в слепящий снег, Луи — следом. Человек, конечно, и не подумал, что Луи заодно с соперником.

Сначала долго шли в гору, а потом к подножиям, в Долину. Эрцог то и дело пробегал через поляны, и лапы взрывали мягкий снег: на него и падать здорово, он даже чудится теплым, вот бы еще был черным или хотя бы синим. В тени, например, он синий.

Спустились с горы уже после заката и отправились по дороге, что тянулась через моллитанский лес. Каменные глыбы и листья деревьев были только чуть припорошены: большим снежным тучам стало лень перебираться через горы, и Эрцог рассказал про это Луи.

Очень скоро фонари погасли. Заланта встретила темнотой актария, и, конечно, инрикта лучше именно так и встречать, но чуть не решил, что впереди не дома, а заросли огромных растений, не известных даже авторам книги про моллитанские леса. Людьми пахло сильно — город не забросили, просто там отключился свет.

Интересно, Акреон до сих пор считает — да и моллитанцы тоже — что Моллитану нужен инрикт?

У калитки курил человек. Луи негромко позвал его рыком, а Эрцог в тусклом свете звезд увидел у моллитанца ружье, и сразу напряглись лапы. Человек посветил на Эрцога и Луи фонарем, и Эрцог подал знак инариса, Луи тоже.

— Да наконец-то, — раздался хриплый голос. Ага, тирниски здесь все-таки нужны. Человек положил на землю оружие.

— Алодис к вам еще не собирается? — спросил Эрцог как можно увереннее.

— До всех не доберешься, — ответил человек. — Тут еще места-то какие. Болото. Иллаты там шастают, да еще мало ли что шастает. Там лесника они сгубили, на болоте. Часто людей губят. Раньше так у нас с иллатами не бывало, чтобы так на нас нападали: а вы поможете, получается?

Согрело, точно прижался к теплому зверю. Нужен. Хотя, конечно, лишь потому что местные люди в опасности.

Им нужна помощь, как семье Каи.

Раньше звери Долины редко убивали людей еще и из-за того, что здесь часто зарождались вьорты, даже когда Легония был сильным. Слишком тут отделены животные от людей в сравнении с остальной Ориентой. Вот местные звери и знали, насколько опасны вьорты. А теперь, похоже, не очень-то они тревожат зверей.

У птиц был интересный вьорт — но из-за интересности вьортов не уменьшается их опасность. И мирным он выглядел лишь потому что рядом не было соперников.

— Когда этот Алодис… — добавил человек. — Мы вам мясо вон, гасочье есть, коза есть, последняя, правда, но все равно зарубили, кормить нечем. Кантокрида с сагалудой лезут, всю тербету задушили.

— Алодис, — произнес Луи. — Любопытно, чем именно он помогает. А легонийцы не пытались помочь?

— Так мы и сами легонийцы. Лафенграс какая-то — это нет, это все не наше. Так что, козу отведаете?

***

От крови козы все еще пекло́ в голове, и порой разумные мысли вытеснялись азартными и неразборчивыми, как мошкара облепляет и гонит лося. Но разум все равно сильней: и Эрцог отмахивался внутри себя от диких рваных мыслей, как от мошек. Напоминал про себя-настоящего. Разумный зверь, бывший и будущий тирниск, соперник и друг Луи, много придумал в разных льетах, победил ганродицу, и очень нравится история. Зверей нравится защищать, а не убивать зря — как бы ярость ни подсказывала обратное.

Неяркий звездный свет давал различать растения, а в черных лесных тенях не помогали и ночные глаза. Всюду шуршали и переговаривались звери, и лучше всего удавалось понять язык вангуров.

Луи отметил, что съел бы полосатого оленя-неманга. Конечно, так рисковать он не станет, на самом деле. Мясо немангов вряд ли слишком вредное — правда, люди едят его лишь после того, как сильно вываривают — но, если не съесть внутренности, половину добычи выбросишь зря, да и мало от нее будет пользы. В Талис Эрцог ел у рыб-маревок лишь мясо, но одно дело — выбрасывать часть рыбы, когда нет выбора, а другое — ловить добычу в Моллитане, когда выбор есть.

Вангуры иногда говорили о том, что люди могут использовать штуку еще более ядовитую, чем весь моллитанский лес. Скорее всего, имели в виду радиацию. А еще от них услышал, что далекий человек придет, и что Долина — его земля. Эрцог все перевел для Луи, заметив, что наверняка они говорят про Алодиса. Луи согласился.

Нос дышал все хуже, в горле першило. В лесу Луи часто чуял тулвангу первым, и поэтому часто удавалось уйти вовремя, но пару раз ветер подул с ее стороны, когда оказались к ней слишком близко.

Отдыхали на одном из склонов большого утеса, на камнях. Ветер тащил с болота затхлые тинные запахи, как волк тащит падаль. Над лесом пробился лунный обломок, будто коготь сквозь мех на пальце, и показалось, кто-то огромный за горизонтом решил поохотиться на звезды. Эрцогу охотиться, кроме как на Луи, было не на кого, и Луи сначала поддался, а потом стиснул передними лапами и ударил задними. Сразу отпустил, недовольно фыркнул и лег теплой спиной к боку Эрцога.

Чуть начинал дремать — и сразу казалось, что когти Луи продирают лапу и грудь, обжигают огневикой. Когда небо стало синеть, Эрцог резко вскочил с камней.

Болото, судя по запахам, недалеко.

— Я на разведку, — предупредил Эрцог, а Луи шевельнул ухом в ответ. — Выступы здесь неудобные, легче пробраться по ним одному.

— Объявлю тебя главой разведки, когда стану тирниском.

— Облезешь.

Эрцог с осторожностью прошел по узким выступам, и скоро удалось разглядеть болото, темно-серое, с взъерошинами моллитанских хвойников по краям. Вблизи него, у подножия утеса, виднелся небольшой бревенчатый дом — похоже, именно там иллаты загрызли лесника. Эрцог, принюхиваясь, стал к нему спускаться, и нос забивало, но немангов, вангуров и холтонгов все еще чуял, пускай и приглушенно.

Камни посыпались из-под лап. Мелькнула стена утеса, зажмурились глаза, ветки полоснули по морде, ударились подушечки пальцев — и горький хвойный запах заполнил голову, охладил. Угодил в тулвангу. Вот же удачливый.

Эрцог задержал дыхание и осторожно, чуя камни вибриссами лап, отступил и развернулся. По выступу пробирался долго и пытался не дышать, но все равно несколько раз не вытерпел и опять вдохнул тулвангу.

Наконец, забрался наверх, а потом прошел чуть вперед и стал спускаться к избушке. Назад все равно идти дальше, чем до нее. Тулвангу Эрцог уже не чуял, но в голову точно сложили промороженные хвойные ветки, и на выдохе воздух отдавал горечью. Очертания камней размывались.

— Ну и зачем ты травишь зверей? — сказал Эрцог. — Что я тебе сделал плохого? А тех, кто тебя ест, не травишь. Вот и расти там одна, и пускай тебя съедят.

Дверь, черное окно, каменистая тропинка — все размазывалось, как под водой. Эрцог толкнул дверь и попал в чулан.

Силуэты коробок, граблей, канистр и затхлый пыльный запах — или это нос внутри стал затхлым и пыльным. Впереди — проход в комнату, и вторую входную дверь видно в сумерках.

Эрцог сгреб лапой коробку: в такой уютно свернуться. Не поместился, зато кое-как разломал — а все кругом кренилось и туманилось — и лег на картон передними лапами. Теперь дождаться, когда все пройдет — и к Луи. Надо ему притащить коробки.

Дверь, что впереди, заскрипела, и в груди ощутился рывок, а вот лапы не двинулись, будто тулванга их превратила в свои побеги, и они теперь шевельнутся только от ветра. Дверь, конечно, скрипнула от ветра, от чего же еще. Наверное. Конечно, было бы здорово, если бы кто-то пришел, но драться сейчас ничуть нет сил.

Дверь распахнулась с тонким протяжным воем. За ней — никого.

Ветер, да? Эрцог, выпустив когти, притиснулся к полу. Если иллат, иди сюда. Теплый азарт проник под шкуру — почти как противоядие. Раз не удалось укрыться, надо сражаться.

Серый зверь с сияющими зеленью глазами прыгнул на порог, и в лохматой лисьей шкуре, окутанной лианами, взвилось пламя. Ага, Лафенграс. Она грызет лишь вьортов, только лезть к ней все равно почему-то не хочется — как к льдозубру в Гахарите. Уже и в пол немного вдавливает мощь лаохорта.

— Ух ты. Ко мне пришли. Они приглашали кейнорских, а кейнорские — вот они.

Она говорила по-человечески, хотя поймет и львиный.

Интересно же про нее побольше узнать. Какой сейчас толк от злости? Доверять ей и так не собирался. Правда, уже здорово ее изучил, в какой-то степени, только чем это поможет — расскажешь ей про ее же растения, и что?

— Привет, — и закружилась голова, когда Эрцог попытался встать. Лапа зацепилась за край коробки. Лафенграс уже стояла очень близко — и что-то закатила лапой за канистру?

Она может двигать предметы? Наверное, показалось из-за тулванги. Да и зачем ей дверь открывать, лаохори и так пройдет насквозь. Или вдруг она отчасти материальная? Раз так, ей можно дать отпор. Сердце колотилось, точно его заперли в клетку.

— По запаху тебя узнала, — голос звучал весело и хрипло.

В сумерках и в отблесках пламени видно — морда у нее перечеркнута раной, возникшей, когда Лафенграс укусила вьорта.

Если удастся что-нибудь от нее узнать, тогда от Талис и подавно.

— Лаохори со звериным нюхом?

— Чужим существам мне легче это открыть. Не страшно, если оттолкнут. Ты не уйдешь? Мои уходят. Легония грел их своим огнем. Он их греет и сжигает меня.

Легония, как бы странно себя ни вел, не нападает все-таки на сородичей.

Лафенграс шагнула ближе. Шерсть на загривке у Эрцога встала дыбом — а раз она может, то почему и самому не подняться. Эрцог заставил себя это сделать, чувствуя, как подушечки пальцев вжимаются в пол.

— Такой храбрый. И совсем молодой. Очень похож на моего зверя. Не уходи. У меня почти не бывает гостей.

— А с другими зверями ты совсем не общаешься?

Она и правда что-то выкатила. Череп, вроде оленьего, рогатый — и в голове все точно заледенело, Эрцог протянул морду к черепу — ага, он вьортский, от него еще веет холодом. Ничего она не материальная, обычный лаохортовьорт.

— Голову вьорта нельзя оторвать, — Лафенграс опустила острую морду. — А череп можно. Здесь человек защищался от зверей, все пропитано духом его защиты. Он из-за меня погиб, наверное, — она осеклась и уселась, обвив хвостом лапы, а огонь в ее шерсти съежился, потускнел и исчез. — Он мне не сказал.

— Почему из-за тебя? — поинтересовался Эрцог, а в шерсти Лафенграс опять пробились огоньки. Голова закружилась, и Эрцог опять лег — на коробку.

— Я от животных пряталась с самого начала. Поняла, что из-за зверя со мной что-то не так. Некоторые звери и птицы все равно меня увидели. Одни испугались, другие не поверили, — ее голос стал жестче, зато и внятнее. — А одни говорят моим людям, что те скрывают про меня правду. И потом эти звери убивают моих людей. Я одного успела защитить, а он испугался меня, потому что зверь меня изменил. Если убью того зверя, я стану какой надо. Я тогда все пойму. Потому что сейчас я ничего не понимаю.

Эрцог чуть не огрызнулся и стиснул клыки. Она точно ненормальная, и Луи нужно предупредить.

Но она быстрей всех зверей, как любые лаохорты или вьорты, а хотела бы — уже бы ему навредила, она же чувствует, что Луи совсем рядом. Она его легко отыщет на своей земле, как любого своего человека или зверя, которого знает лично. Надо узнать от нее побольше — и задержать.

— Знаешь, а я понимаю, как это трудно, когда тебя не принимают, — и это честно.

— Ты от мыслей не умираешь, — и у Лафенграс стали заметны шрамы на боку, окутанном призрачными лианами. — А от пуль ты сбежал. Я от тех, кто меня убивают, сбежать не могу.

— Слушай, неужели все люди тебя не приняли? Не могут все думать одинаково. Ты просто поищи, есть же те, кому ты нравишься. Они же — ты.

— Но я — это не только они.

— Ты понравилась Луи, а это непросто, знаешь. С ним тебе не будет одиноко.

— Я не хочу его ненавидеть, — она выскочила в комнату, метнулась там в сторону, в другую, вся в огне, а потом — к Эрцогу. И ничего от ее огня не поджигается — так чудно это выглядит. — Ты похож на него, но с тобой у меня нет противоречий. Но мне нужны люди. Они его роль не примут, меня еще сильней отторгнут, а это все сложно, хочу жить с трепангами, — она прикусила себя за хвост — ладно еще не до крови.

С трепангами. Хм.

— Может, у тебя есть еще животные, сильно с тобой связанные?

С ней больше общего, чем думал, в общем-то. И тоже творил ту еще ерунду. Луи угрожает казнь, вообще-то. Из-за того, что весной его сверг.

Внизу горла возник холодный ком. Как-то и не задумывался всерьез про смерть Луи, когда его свергал. Казнь тирниска — это же что-то отдаленное, неизвестное, в это даже не верилось.

Если бы сам был лаохортом, не знающим лаохортских правил, то разве не бросился бы защищать территорию от вьортов? А больше она их не трогала, интересно?

— Нет, — наконец-то ответила лисица. Как будто ответила и на вопрос, который озвучить не успел.

— Мне нравится, что я инрикт. Ты тоже необычная, и есть те, кто это оценят.

— Я синнаяра. Меня так назвала одна девушка, чужая, но мне понравилась, — она смешно потерла нос лапой. — Знаешь, да, есть люди, которые относятся лучше прочих, но и они не совсем меня принимают. Свойство менталитета у нас такое. Мы даже далеко в леса не ходим.

— А в последнее время забираетесь.

— Моих растений все равно никогда не коснутся незащищенными руками. Не примут их. Как и меня. Когда появляется что-то слишком новое, это означает опасность, и мои люди это отторгают. Это свойство нам нужно, чтобы выжить, и меня оно убивает.

— Меня же они приняли, — отчасти.

— Тебя убить можно, если вдруг что. Моллитанские яды так просто не уничтожить. И меня.

Здорово наблюдать за Лафенграс, да и жаль ее, вообще-то, но рядом с ней постоянно кажется, что рядом случится обвал или вырастет роща из тулванги.

— Когда они выберут Легонию, я стану быстрей умирать. Я из-за Луи пришла сейчас. Недавно много ходила к людям, но это сделало только хуже. А я все равно хочу узнавать у них новости, которые не могу ощутить. Толку от того, что я чувствую важные события? — она рассеянно смотрела вниз, помахивая хвостом. — Это либо радость, либо тревога без причины, а сути не знаю. Слушаю новости под окнами, но они лишь отчасти правда. Улыбаюсь, когда чувствую тепло людей. Они ощущают мое и не знают, почему. Убегаю, как только они выглядывают из окон. Луи — мой лучший зверь, но я его ненавижу.

— Если убьешь Луи, ты себя не изменишь, еще и своего зверя потеряешь, — только не умчись сейчас вихрем. Ты не умчишься, нет. Когти сильно выдвинулись, а челюсти показались раскаленными. — Да и тирниска, проходящего испытательный срок, нельзя вообще-то убивать.

— Это тоже меня ранит? Почему раны из-за катаклизмов и болезней возникают именно на тех частях тела, на которых они, ну, возникают? Может, другие знают? Я не знаю ничего. Я не знала, что нельзя никого кусать, а то и лаохорта бы покусала, а за такое меня к морским звездам и порвать на пять лучей, это ужас, оказывается. Люди говорят, я от радиации такая, а сами с трудом в это верят. От радиации вот, — лисица вытянула лапу, и на ней, под лозами, показался окровавленный мех. — Зачем нам пол, если мы не умеем любить друг друга, как люди? А лапы, хвост зачем? Почему мы похожи на зверей, даже обычные лаохорты? Я не могу всегда скрываться. Устала.

— Я тоже, — такая чужая — и такая похожая.

Как предупредить Луи?

— Раз с тобой и чужие общаются, то и свои сумеют, — Эрцог заставил себя улыбнуться, и показалось, что лоза Лафенграс сейчас прорастет через шкуру, как прорастает и сквозь ее тело. От одного взгляда на эти лозы сводит зубы.

Может, зарычать по-вангурьи? А если Луи неправильно поймет и двинется сюда? Упадет же, и, может, в ту же тулвангу.

— А ты не уйдешь? Не уходи. Мне скучно тут одной все изучать, — Лафенграс метнулась в комнату, а Эрцог, когда поравнялся с порогом между чуланом и комнатой, сразу об него споткнулся. Затем все-таки прошел дальше, но очень медленно.

Вокруг Лафенграс взмыли легко, как птичий вьорт Олаан, палки, моток веревки и нож с остатками засохшей крови на лезвии. Ощутилось, как из-за интереса и нетерпения задергался кончик хвоста. Лафенграс управляет не самими вещами, конечно, а чем-то, что для них общее. Лаохорт ведь не может просто двигать предметы.

Веревка медленно разматывалась и падала, и Эрцог задел лапой ее конец. Подбросил веревку, чтобы дольше полетала, раз ей так нравится. Луи бы точно все это понравилось, только нельзя ему здесь быть, опасно — и это несправедливо.

— Ты умеешь управлять тем, что принадлежит людям?

— Почти! Тем, что они использовали как оружие. Я защищаю, помнишь? Я в Арме говорила при тебе.

— Что, даже дверь была оружием?

— Представь.

— Ух ты, — Эрцог повел кончиком хвоста. — Как ты узнала про дар? А если оружие использовали десять лет назад, но люди, которые стали потом твоими — сработает?

— Теперь тебя точно не выпущу, — ее улыбка стала хитрой и совсем дикой. Эй, когда мечтал оказаться с самкой наедине или когда хотел в человеческий дом, хотел не такого. Никто не отменял самосохранение, вообще-то. Да и не бывает у лаохортов домашних животных.

— Мне есть будет нечего, — с усмешкой предупредил Эрцог.

И отступил на шаг, а голова сильней закружилась. Лафенграс отпрыгнула к выходу, и на улице в воздух взмыли камни, ветки, а в комнате — ружье, пустая консервная банка. Ядерное оружие ей точно нельзя. Ветки метнулись к Эрцогу и окружили. Вроде клетки — условной, но прикасаться к этим веткам отчего-то не хотелось.

Она умеет стрелять? Может ли убить Луи из ружья? Из горла едва не вырвалось рычание.

А она увлеченная, эта лисица — совсем как Луи, когда замечает снегоход или хищное растение. Ага. Луи очень нравится то, что сделали люди. И у Лафенграс, наверное, те же интересы.

Наверняка ей приходило в голову то, что сейчас придумал. Правда, сосредоточиться ей непросто, и она даже, наверное, почти теряет рассудок — вот и не задумалась сама.

— Если моллитанец кинет в кого-нибудь банкой с тушенкой, я тебе принесу, — Лафенграс усмехнулась. — Мы просто сразу знаем, какой у нас дар, — а это она сказала по-львиному — и будто острым камнем провели внутри черепа.

Ясно теперь, почему Луи не нравятся переходы с одного языка на другой. Но, конечно, от лисицы такое слышать странней, чем рык на разных языках от инрикта.

— Хоть что-то я знала, — продолжила она: по-человечески. — Будто кто-то сказал мне с рождения, пусть я и не помню слов. Иногда кидают камень, и я через полчаса поднять его не могу. То, что сделали как оружие, могу использовать всегда. Но не всё проверяла, — эта фраза опять прозвучала на львином. — Человек умер два дня назад, а все равно дар держится, точно ярость осталась в вещах.

Лапы Эрцога уже окрепли.

— А сможешь управлять военными кораблями?

Лафенграс сильно вздернула уши и уронила пару веток из тех, что окружили Эрцога.

— Кстати, точно. Попробую.

— Тогда я приду посмотреть. А как я приду, если ты меня не выпустишь?

Лафенграс пронеслась по комнате, и огонь в ее меху вздыбился, как от ветра, а лианы распрямились и опутали пол под лисьими лапами.

— А если удастся поднять затонувший корабль? А вдруг там вьортский скелет?

— И трепанги, — Лафенграс взъерошила огненный загривок.

— Точно. И трепанжьи вьорты.

— Но я вернусь. А ты не уходи. Зачем тебе уходить? Ты зверей из моих лесов видел? Гахаритским ты, может, и понравился, а насчет этих — сомневаюсь.

Все, что держалось в воздухе, рухнуло на пол, когда Лафенграс выскочила в болотный лес.

Повезло, что море в противоположной стороне от Луи.


Глава 6

21 веланы, Скадда


Занавеску из сплетенных тонких веток Скадда отпихнула лапой, и на землю слетели две мордочки, вырезанные из листков. Захотелось стряхнуть с занавески все такие листки, но вообще-то на задании, и нельзя лениться, как ларгуты, спящие днем. Или как Ньёлин. Она лежала на спине под солнцем: сине-оранжевые крылья раскинулись по мягкой травяной подстилке, рядом валялись куски фруктов, и над ними вились мошки. Даже гвардейцы-нарушители такого поведения, как у нее, себе не позволяют.

У дома есть тонкий скелет из бамбуковых стеблей и шкура из прочной коры, а между ее длинными волокнистыми кусками светлеют щели, и прохладный ветер залетает внутрь, чтобы слиться с сонным застоялым воздухом, кисло-землисто-фруктовым. Вместо пола — земля, а перегородки из дерева отделяют тесные спальни, кладовую, мастерскую. Скадда направилась вперед, огибая лавки со спящими людьми, корзинки, стопки одежды. Сразу в нескольких комнатах пол застилала грязно-бурая шкура, и Скадда замерла у ее головы: это животное и правда в три раза крупнее самого большого тура. Зверей, носящих такие шкуры, видела вживую.

Подбежала к гамаку из пальмовых волокон, где спал Ра́мул, и толкнула человека клювом. Это совсем молодой человек, разве ему не скучно спать?

Выйдя, Рамул осторожно поднял все листки-силуэты, что упали из отодвинутой им занавески. Показал Скадде птицу, сказал, что тому, кто ее уронил, обещается хорошая погода, а если уронил змею, значит, надо остерегаться укусов. Змея у него тоже упала.

Как у экерийцев: они думают, что записи в книге над дверями библиотеки предсказывают будущее. Но будущего нет, как о нем можно узнать? Вот Дайгел никогда не верил в приметы, и правильно.

Рамул взял мазь, что отпугивает змей, потом растер лицо большим пахучим листом, и комары стали реже подлетать, а Скадду и так почти не кусали: трудно достать сквозь перья и мех. Только морда немного чесалась от их укусов.

Скадда фыркнула на развалившуюся Ньёлин и помчалась с земляного холма. Странная желтая почва осыпа́лась под лапами, в глаза летели комары: но зачем, на них ведь совсем не интересно смотреть, они как кейнорские.

— Привет тебе, птичность звериная! — раздался голос Кардела Веннамура. Он кейнорец, хотя фамилия у него и моллитанская. Когда к нему подбежала, он накинул на шею Скадде ремешок маленькой сумки, а для Рамула выставил рюкзак.

Рядом с ним еще кейнорцы из экспедиции, живые исторические личности: общаются, едят, читают, записывают. Все в знакомой кейнорской одежде, а у ларгутов она непривычная, мешковатая, хотя некоторые, и Рамул тоже, носят вещи из искусственной ткани, которую привезли легонийцы. Рамул еще повязал на шляпу обрывок кассетной пленки.

А вот отца Жермела здесь нет, он давно у басмаданцев. К ним пока нельзя, но скоро это поменяется: хотя переговоры и так уже идут пятый день. Каждый вечер басмаданцы отпускают трех переговорщиков из шести: днем они возвращаются в город, а потом наступает очередь следующих трех.

Серые пальмовые крыши ларгутских жилищ выглядели пернатыми, а сами дома прижимались к земле, как грифонята, которым надо затаиться, пока нет родителей. Кроме басмаданских растений у домов виднелась кейнорская тербета и земляника. Скадда взлетела на одну из крыш, прошлась по ней вверх до ребра, соединяющего два ската, а спустившись, проскочила мимо охранников поселения и бросилась под деревья, чьи кору и листья покрывал густой ворс.

Под деревьями почти нет ни трав, ни кустарников. Между стволами — темная мокрая листва, почва липнет к пальцам. Одинокий куст напомнил кантокриду, и Скадда свернула до того, как обеспокоенно шикнул Рамул. Моллитан и Басмадан раньше были одной землей, и в Басмадане кое-где живут растения вроде моллитанских.

Все плотней смыкались кроны над головой, а торчащие листья пальм подрагивали, будто деревья хотели вспорхнуть, как ванланки. На маленькой поляне Скадда с разбега взмыла на ветку.

Мимо мелькнули оранжевые крылья и, сложившись, сделались синими, а запахи листьев разбавились фруктовостью. Ньёлин глядела, широко распахнув зеленые глаза: вот пускай и смотрит, как ведут себя настоящие хищники.

Кейнор не так и далеко, а земля, вода и небо везде одинаковые: но здесь нет других грифонов. Из-за этого Басмадан неполноценный, как грифон без цветного… нет, без цветного зрения тоже есть хорошие грифоны.

Скадда поднималась по веткам, как по лестнице, в трескуче-свистяще-жужжащую джунглевую зелень; при этом внимательно смотрела и слушала, чтобы не пропустить ни одной опасности. Уши подергивались, прогоняя басмаданских мошек и комаров. Скадда замечала любую змею за много шагов от себя и сразу предупреждала Рамула, что карабкался позади. Воздух застыл, и им так же трудно было дышать, как и слишком быстрым. Обрывок пленки на шляпе Рамула повис, как увядшая лиана. Под деревьями хрустели низко растущими ветками ханкерму, по чьим светлым шкурам будто размазался джунглевый полумрак. Говорят, это грызуны, хотя и похожи на копытных, по вкусу тоже.

Надо снова высматривать халгурнитов: они могут сломать и высокие ветки.

Ньёлин порхала рядом: ее крылья более заостренные, чем грифоньи, и она все-таки интересная, но пусть себя ведет достойно. Вспорхнула стая других тавиамов, пятнистых, цветных. Почему-то никогда не видела, чтобы они дрались, но хищники ведь не могут не драться. Взлетела и пара серых: таких кейнорцы описали первыми и считали, что все тавиамы такие.

Красно-фиолетовый тавиам опустился рядом с Ньёлин, и они потерлись клювами, сцепились ими: некоторые птицы, когда они пара, так передают друг другу еду. Люди поступают похоже, но бессмысленно, потому что пищу они так не передают. Грифоны просто стукаются клювами, а еще своего избранника можно трогать крыльями, и об него можно греться.

Ветки утолщились, на них появился оранжевый и салатовый мох: такой есть и в Моллитане, Эрцог про него рассказывал. Скадда промчалась по ветке, что оказалась пошире многих троп на горах, и с пути отпрянули фехо, древесные оленьки: по их каштановой шерсти будто бы кто-то разложил плоскую крупную белую гальку. Обезьяньи стаи подражали воде, лягушкам и птицам.

По тонкой ветке поднялась ратуфа, большая толстая белка с вечно удивленной мордой, шкурой как тлеющий уголь и песочными лапами. Ее шерсть мягко блестела, огромный хвост плыл, будто туча. Красный тавиам застрекотал на нее и, когда белка унеслась скачками, с прищуром поглядел на Ньёлин. Ньёлин весело засвистела.

Красный не приближался к Скадде и сторонился Рамула. Все-таки Ньёлин храбрая, если не избегает грифоницу: или просто слишком ручная и слишком верит людям.

Прямо на крупных ветках росли лианы и кустарники, и маленькая сумка, висящая на шее у Скадды, за них цеплялась. Скадда показывала на каждое незнакомое растение, а Рамул всё называл. Ветки сильно хотелось погрызть, проверить на прочность: но вдруг их кора может как-нибудь навредить грифону, если ее попробовать? Поэтому Скадда время от времени царапала кору, проверяя, насколько она крепкая.

Узнав очень много, Скадда расстегнула клювом молнию на сумке, достала листок и ручку, прижала бумагу лапой и записала важное. Скорее бы рассказать все стае и Рагнару. И Дайгелу.

Ньёлин вертелась рядом, клекотала раздражающе-мягко, по-птичьи, и эта мягкость будто наполняла голову липким соком. Обхватив большой фрукт лапами, тавиама кивнула на Скадду и на свою еду: еще бы предложила вместе поваляться. Рамул полил на Ньёлин водой из фляжки, и Ньёлин сощурилась.

Среди зелени появились новые тавиамы: красные, фиолетовые, желтые, изумрудные, голубые, как отметины на моторных лодках, за чьими гонками Скадда проследила с Лиррой и Керсетом, когда прилетела с ними в отдаленный город по заданию Рагнара.

Отсюда до стен басмаданского города — сто километров. Туда-обратно в первые два дня Скадда летала по два раза в сутки, а вчера — трижды, и преодолела шестьсот. Никто из других учеников так не сумеет в ближайшее время: день в Кейноре сейчас короче, чем здесь, и летать там сложнее.

— Малугарайя, — сообщил Рамул, показывая на одну из лиан. Ньёлин капнула соком на записи Скадды: но ведь она ничего не понимает в письме, зачем лезть и портить. — Ей басмаданцы красят ткани. Мне в детстве рисовали ею по еде, чтобы я ел что-нибудь.

По-легонийски он говорил понятно и правильно.

Листья малугарайи изгибались, как лапки, и растение будто шагало ими по стволу. Цветы были розовые и мелкие в синюю крапинку, а в них пушились синие тычинки, будто веера. От их пыльцы кора и листья рядом с малугарайей посинели.

— Чир-р, — сказала Ньёлин, показывая на небольшой росток. — Чир-рат.

Просто повторяет жесты за человеком. А имя ей дали сородичи или люди?

Скадда ее отпихнула, а на следующем дереве потрогала оранжевые ягоды, съедобные для человека. На них извивались белые узоры: Шилли бы понравилась такая расцветка. Скадда сорвала кисточку ягод и попросила Рамула их засушить.

Одни жуки напоминали капли росы, другие носили рога. Скадда показала на лохматого темно-зеленого паука, и Рамул сказал, что он не ядовитый, так что Скадда начала его подбрасывать, чтобы изучить повадки. Изучала до тех пор, пока не уронила паука на ярус пониже. Записала, как он себя вел, и покосилась на тавиаму. Она не пробовала изучать свой лес? Только валяться и умеет.

Из зарослей красного кустарника, растущего на ворсистых ветках, взмыла вдруг бабочка с крыльями, как узорчатые лосиные рога: с огненно-сумеречными вихрями и угольными росчерками.

— Тархидивис, — обрадовался Рамул. — Дед говорит, появляется из солнечного света, когда он попадает под кроны. Никто не видел их гусениц.

Скадда с недоумением фыркнула. Даже грифонята знают, что все животные рождаются только от других животных, а люди иногда придумывают очень странное. Бабочка тоже оказалась странной: она двигалась очень быстро, но удалось рассмотреть, что тело у нее совсем как у муравья.

Скадда прошла туда, где над ветками очень низко нависали другие вместе с лианами: человеку не протиснуться, но у небольшой грифоницы такое получалось уже много раз. Получилось и сейчас: правда, задела ветку маховым пером, и в крыльях сжало. Скадда проверила, что перья целые, затем фыркнула, подняла эту слишком низкую ветку клювом, зацепила ее за соседнюю и уже хорошо протиснулась.

В глубине зарослей запутались маховые перья Тагала.

Ржаво-рыжие соцветия в виде перьев. Словно Тагал здесь пронесся по пути в очень далекое небо вслед за белокрылым грифоном. Скадда клювом достала из сумки защитные штуки, похожие на маленькие перчатки, и натянула их на лапы. Прижала ветку странного куста, отломала лапой побег с рыжим соцветием, потом с семенами, и оба засунула в сумку: правда, один из побегов сильно топорщился и не сразу влез.

Тагал не хотел, чтобы его имя рода знали, но он уже добился всего сам, а не потому что его предок был героем. Он стал достойным грифоном, и можно теперь называть его полным именем: Тагал Деклимел. Он придумал прозвище «Скай», соединив имена «Скадда Корфай». И тоже придумалось новое слово: «Тамелия». Можно так назвать этот кустарник.

Ньёлин сунула Скадде жука: совсем не разбирается, притащила скучного, потому что не знает, чем занята грифоница. Скадда отпихнула ее и ощутила при этом вибриссами мягкий густой перье-мех. У грифонов мех жесткий, хищнический, и перья тоже.

— Такой не знаю, — Рамул, когда Скадда принесла ему побеги, взял их рукой в нитяной перчатке и положил в бумажный кулек, а кулек — в рюкзак.

А он ведь знает всё, что известно его племени. Просто туда, где живет тамелия, людям не забраться. Открыла растение. Сама. Темнота в лесной глубине потянула к себе еще сильнее, и крылья Скадды развернулись. Вот и первая победа над этим лесом.

Скадда взмыла. Лес, как пещера, темнел с глубиной; его наполняли крики, хруст веток и хруст костей, шелесты змей и обезьян, хлопки крыльев тавиамов и пальмовых листьев. В неподвижном воздухе крылья Скадды хотели бить очень часто, но Скадда заставляла их взмахивать размеренно. Грифоны не могут долго летать в лесах, но, с другой стороны, это не слишком отличается от ночных или дождевых полетов. Только на пути побольше препятствий.

Где бы еще увидела такую замечательность? Не лес, а природная высотка, и по этажам у нее ходят тавиамы, фехо, обезьяны и древесные ежики, висят ленивцы. Там, где солнце упрозрачнило лиственный полог, мелькают многочисленные мошки.

Высота терялась, а Ньёлин с посвистыванием кружила рядом. Крылья обожгло: душная безветренность — отличная соперница. Скадда ворчанием пообещала ее победить и взлетела на ветку.

Когда вернулась к Рамулу, что-то прикоснулось к крылу, и Скадда развернулась: задела листья? Нет, это Ньёлин специально оставляла лапой синие следы на перьях Скадды. Красила их в свой цвет пыльцой малугарайи. Кто разрешал? Совсем не такая, как тавиамы. Скадда заворчала и цапнула Ньёлин за шею.

— Чи-и-и! — раздалось в ответ. Ньёлин отшатнулась, прижав уши. Зачем возмущаться? Все хищники кусаются, если недовольные. Скадда стерла синь с крыла, но не совсем, и еще запачкала лапу. Ньёлин спорхнула вниз, а Рамул сказал:

— Как же дружить?

И прошел вдоль ветки, раскинув руки и пытаясь удержать равновесие. В одной ладони он подкидывал фрукт, на котором синим нарисовал перечеркнутую змею. На рюкзаке он тоже оставил рисунки пыльцой, но в виде зачеркнутых комаров.

— Предки общались со зверями, а мы здесь забыли, как с мирными вами дружить. Кейнорцы напомнили. Таким пернатым зачем между собой не дружить? — и, размахнувшись, Рамул кинул фруктом в зеленую блестящую змею на соседнем дереве. — Не ядовитая, но еду у нас крадет. Я еду покрасил, эта змея потом ползала с синим языком.

Скадда отвернулась. Друзья уже есть.

***

В поселении Скадда отдала защитные «звериные перчатки» в стирку, а сумку с записями спрятала в моторной лодке и отправилась разыскивать Ньёлин.

Ньёлин лежала рядом с Карделом, поджав под себя лапы. Нужно было испытать, как далеко она может пролететь, так что Скадда позвала ее клекотом, а Ньёлин вздернула уши с короткими мягкими белыми кисточками. И полетела следом.

Скадда неслась вдоль реки, а не прямо над ней, чтобы не помогали речные термики. Парила искаженно, вверх-вниз, вправо-влево. По течению быстро достигла океана и судна, а затем передала двум кейнорцам, что остались на борту вместе с саа-денцами, все новости: хотя нового было мало. Чуть-чуть пролетела и над морем, а Ньёлин, конечно, не стала.

Зато она без проблем летела к городу, иногда игралась в воздухе, переворачивалась. От Скадды обиженно держалась подальше, но, стоило ускориться, бросалась догонять. Пару раз у нее даже вышло, но Скадда в это время замедлялась, высматривая халгурнитов. Когда люди плыли на моторных лодках к басмаданскому городу, Скадда два раза увидела с высоты этих зверей и сказала людям переждать. Послушали.

Халгурнитов Скадда не нашла, зато проследила, как тавиамы ныряли и взлетали из воды, держа в когтях рыбу. Тавиамы не сильно меньше грифонов, значит, и у грифона может так получиться?

Ньёлин иногда подлетала к реке, но в воду не бросалась: начинала клекотать, и почему-то грустно. Интересно, память у нее как у грифона? Нужно не забывать развивать свою.

Всех преступников, живущих рядом с Экерой, Скадда часто повторяла в уме. Львов, оленей, волков. Вспоминала и преступников из округи Ниеса, и нескольких моллитанских.

Сейчас никак не проследить, все ли у Рагнара хорошо, так что тревожиться бесполезно. Рагнару можно помочь, если сделать все правильно в Басмадане. Это лучше всего покажет другим, что он отлично обучает грифонов.

Листья пальм хлопали на ветру, как драконьи крылья, и, казалось, хотели соперничать в полете. Мелькнуло грязно-бурое между веток, и горло стиснуло от восторга. Дерево встряхнулось, будто под ним возникло небольшое землетрясение, и затрещало ветками. Стыдно затрещала от страха Ньёлин, а Скадда чуть подтолкнула себя крыльями к халгурниту.

Он выше молодых деревьев. Выше всех зверей, которых видела раньше: но люди все равно на него охотятся. Этот зверь может пробить когтями ствол до середины. Язык у него длинный, как змея. Халгурнит — гигантский ленивец, но не похож на мохнатых сонных существ, что живут на ветках. Хотя он тоже медленный, конечно, и это хорошо. Но опасный.

Нацелились вверх крыши-конусы басмаданского города, открылась каменная стена, отступили леса от пашни, пастбищ и внегородских домов. Ньёлин теперь летела ближе к Скадде.

Подумаешь, пролетела сто километров: так умеют все.

Скадда повернула к поселению ларгутов, что виднелось на маленькой поляне: с его жителями кейнорцы тоже общаются. Снизилась, ловя слабый термик, и над деревьями раскричались атлины, зеленые с фиолетовыми и розовыми пятнами, похожие на ворон. Один взлетел к Скадде от гнезда, попытался клюнуть, но не настиг.

А город, Ваграхиса, стремился в небо остриями красных, бурых, оранжевых крыш, и дома из кирпича и камня будто собирались поймать небо на гарпуны. С серых далеких стен следили чернильно-синие орнаменты-глаза: человеческие, звериные, фасеточные насекомьи. Домашние атлины взлетали вдоль стенных выступов: по ним можно подняться на любой этаж, если нет крыльев.

На улицах Ваграхисы есть и маленькие водопады, и рынки, где продаются шкуры тавиамов: только сейчас эти рынки не видно.

***

На закате опять возвратились трое из тех, кто вели переговоры с басмаданцами: Олла, Далганг и один из ларгутов поселения, приютившего экспедицию.

Скадда вытащила сумку с сиденья моторной лодки и показала записи. Осознанно открыла новый вид — первая из грифонов, из всех зверей. Люди читали чересчур медленно, и лапы Скадды взъерошивали землю, словно перелистывая.

— Какая ты молодчина.

Конечно, и без Оллы это знала, и не надо хвалить. Другие похвалили тоже, но говорили очень мягко, улыбчиво, как с детенышем. Скадда постаралась не взъерошиться.

— Это тамелия, — сказала Скадда измененно. — Я ее открыла и так назвала. И я не детеныш, не надо со мной снисходительно общаться.

Люди не ответили. Сзади слышались голоса из поселения, и так странно было узнавать легонийские слова в ларгутском языке: то привычные, то чуть измененные. Словно на ветках басмаданского леса попадалась бы кейнорская трава.

Вот под лапами как раз растет настоящий одуванчик: но уже слышала, что одуванчиком он только притворяется.

— Все будет как надо, не беспокойся, — из-за улыбки рядом с уголками губ Оллы появились морщинки.

— Это в честь моего друга. Его звали Тагал Деклимел. Он обязательно должен быть.

Другие двое так и молчали, потом Далганг что-то сказал ларгуту. Скадда навострила в их сторону уши, развернула: почему они не говорят про тамелию?

— Устали мы, вот что, — сказала Олла Аверанг: спокойно, тепло, но ведь люди лучше зверей умеют все скрывать. — Тагал — зверь хороший. А ты, зверь наш хороший, иди, расскажу чего.

— Я не просто хорошая, — предупредила Скадда. — Я опасная и полезная.

Спутники Оллы удалились, и Скадда следила за ними, насторожив уши. Поднимаясь по сыпучей желтой тропинке к поселению, что переливалось изумрудно-желтым и закатно-оранжевым, люди шептались, и даже с грифоньим слухом не удалось узнать, о чем.

— Басмадан проснулся, — сообщила Олла, и Скадда нацелила уши уже на нее. — После того, как басмаданцы узнали про экспедицию, он уже просыпался, а потом уснул.

Теперь, раз многие из его людей волнуются, он опять не спит.

— С той частью экспедиции точно все хорошо? — особенно с отцом Жермела. — Может, басмаданцы обманывают, что кейнорцы им тоже помогли лечиться?

— Дар Басмадана определяет, правдивы ли его люди. А у нас-то нет дара, определяющего, правдив ли Басмадан.

К Ваграхисе ведет несколько дорог, а людей из экспедиции везут издалека, на повозках, куда запрягли животных. Или не везут, просто тянут время? Могла бы слетать к столице Басмадана, но кейнорцев оттуда вывезли быстро, их уже не найдешь. Хочется верить, что все хорошо, но ведь с бдительностью и так проблемы, терять ее нельзя.

— Но нас они приняли, — Олла уселась на траву. — Не особо, сказать по совести, приветливые, но отпускают вот, и подарки им приглянулись.

Басмаданцам сейчас привезли лекарства, ткани, распознаватели и саженцы. Люди из экспедиции, когда пришли в город, тоже подарили местным много нужных вещей.

В Ваграхисе уже знают про свободный Кейнор, знают, что Легония забирал почти все, добытое в Басмадане, и что кейнорцы были против раскопок: это не совсем правда, но понятно, почему басмаданцам так сказали. Чтобы не злить.

А басмаданцы торгуют только с какими-то маленькими соседними странами. Кардел еще рассказал, что южнее Басмадана местные ничего не исследовали. От этих мыслей в крыльях стало очень легко, а в горле заложило от восторга, как от сильного ветра.

— Почему басмаданцы бросили свои древние ценности? Они же для них важны.

— Важны, еще как. Скажем так, те земли они давно потеряли, всякие были междоусобицы. А теперь не захотели тревожить мертвых, но чужим их тревожить особенно нельзя, понимаешь?

Тагал, когда умер, стал совсем другим. Тому Тагалу уже все равно: но полетела бы туда, где он умер? Под перьями защипало, будто их очины стали слишком острыми.

— Понимаю, — Скадда легла рядом с Оллой. — А у тебя остались в Кайрис друзья и семья, да? Сколько детенышей?

Олла подтолкнула к Скадде жука, а Скадда его перевернула. Затем подставила ему коготь, чтобы заполз, и перенесла насекомое на руку Олле. Олла посадила на себя еще пару мелких жуков.

— Многих жуки раздражают или пугают, а мне вот такая ползучесть нравится. Землю они оживляют. Ползает что-то такое. У нас земля почти без этой жизни, а в Кейноре ее навалом, здесь тоже. А что до моей жизни, у меня два близнеца в Кайрис и муж.

Олла, рассказала, что, когда сидела с детьми дома, писала работы по политологии, а потом муж предложил ей учиться на пилота: увидел в газете объявление, что открылось летное училище. На его постройку Дея Бентанг, правительница Кайрис, сама давала деньги в память об отце.

— А я начала летать в полтора года, но тогда получалось плохо.

— Я бы и в год начала летать, будь крылья у меня, — усмехнулась Олла.

— Нет, не начала бы, — Скадда ее слегка укусила.

Потом послушала про учебу в летном: так необычно, людей учили летать, и им это тоже давалось трудно, хотя и не надо было взмахивать крыльями и искать потоки. Олла, правда, отметила, что гражданская авиация проще. Есть еще военная, и девушкам там совсем тяжело.

— У тебя будут еще детеныши? — спросила Скадда. — А ты их брала в аалсоты? Грифонята могут цепляться за шерсть и летать с родителями, а маленьким людям даже проще.

— Не брала, не давали. Новых уже не будет, — ответила Олла. — Возраст не тот.

Скадда нашла еще одного жука из точно не вредных и загнала его Олле на подставленную ладонь.

— У нас не бывает так, у нас даже старые приносят детенышей. А ты даже не старая.

— Я тоже так думаю, — подмигнула Олла.

Потом она позвала Скадду есть жареное на костре мясо. Скадда согласилась, это ведь еще одно исследование для Рагнара и стаи: надо же получше изучить вкус басмаданских животных. Хотя нет, на самом деле оно просто очень вкусное, и просто его очень захотелось.

***

Масляные лампы у прилавков давали многое разглядеть: правда, люди постоянно проверяли их и закрывали вид. Вот продают пряности, из-за которых, даже когда крадешься далеко, в клюве щиплет. Вот ткани, а вот шкуры тавиамов. Не страшно, люди всегда брали шкуры у зверей, хотя и непривычно. В Ориенте это запретили только недавно.

А рядом со шкурами, на прилавке — крылья. Тавиамы взлетают даже с воды, и эти крылья — присвоить? Человек никогда на них не взлетит. Как трофеи? Скадда царапнула когтями стену. Снова взглянула на мертвые крылья, лежащие на прилавке, и удержалась от рыка, только клюв скрежетнул.

Позади, в темноте, зашуршало, и послышались хриплые голоса, что-то стукнуло о брусчатку. Бездомные люди. В Ориенте их обычно увозят и дают простую работу, или устраивают в приюты, а здесь даже тем басмаданцам, у кого есть дом и деньги, не уехать далеко. Людей заперли в каменных стенах, вот они и завидуют свободе тавиамов.

Загремела повозка, запряженная фардаллами, и ее силуэт мелькнул в фонарном свете. По стене проехала теневая повозка, длинная и черная.

Не возмущалась, когда узнала, что гахаритцы изредка вешают головы травоядных на стены. Звери могут быть опасны для людей, а люди, вынужденные убивать зверей для защиты и еды, начинают их убивать и для развлечения. Хищники ведут себя точно так же.

Быстро поняла, живя среди людей, что они, с одной стороны, обычные существа и могут совершать плохое. Много плохого. Но при этом не перестала осознавать, что они особенные. Потому что всюду видела доказательства их разума.

Картины на одном из прилавков показывали улицы города: хотя бы так, воображением, люди смогли убрать с них грязь. Скадда дернула лапой, отряхиваясь. Хорошо, что нюх грифоний, лучший, и не чует всякую гадость слишком остро.

Вот и книга: на яркой зеленой ткани с кисточками, подсвеченная фонарем. В этом свете бумажно-желтая кожа рук торговца казалась скомканной.

Художественные книги и фильмы не нравятся, там не настоящее. Но и удивительное: очень непонятно, как так можно сделать. Стихи, которые нравятся, похожи на небо: его всегда видишь, в нем летаешь, но до него не дотронешься. Люди тоже и привычные, и далекие. Дайгел и друг, и человек: изобретатель, инженер. Но в том, что привычное, люди такие же, как звери. Хотят защититься, и в том числе от природы.

Увидев разум грифона, басмаданцы задумаются. Зауважают зверей. Охотиться, конечно, им нужно, но не ради трофеев. Даже если не сразу поверят, что разумная, будет интересно их переубедить. А если не согласятся с кейнорцами на встречу с грифоном, надо будет самой к ним выйти: все равно басмаданцы знают, что вместе с кейнорцами приплыл такой зверь. Вот.

Если только кейнорцы от них не скрывают. Они даже не помешали саа-денцам, убивающим дельфинов.

Вот на стене дома, к которой прижимается прилавок, висит басмаданская карта. Горы, реки, города и озеро у границы подписаны стайками неразборчивых извилистых букв: видела подобную карту у алдасаров, но на этой отмечено больше земель. Обведены все границы Басмадана, а к западу — границы еще одной страны, совсем маленькой, и к востоку тоже, но к югу нет ничего, и даже городов на юге Басмадана очень мало.

Когда Скадда взлетела, показалось, что внизу — множество стрел. Огромных, острых, нацеленных на крылья.

Не стрелы, а просто крыши.

***

Утром Олла, раньше времени вернувшись из города, сообщила, что басмаданцы пригласили к себе в том числе и грифоницу.

Она уже рассказывала: кейнорцы сообщили басмаданцам, что есть еще материки с развитыми технологиями, и страны там недружелюбные, кроме Флорента. Басмаданцы на это ответили, что другие материки далеко, и даже крылатые машины кейнорцев не долетели до Хадиера. Кейнорцы уточнили, что аалсоты скоро станут мощнее. И в Ориенте, и во Флоренте, и в Гартии.

Еще они напомнили, что и дальше вывозили бы ценности, уже сами, без Легонии, если бы не дружелюбие к басмаданцам. Пообещали, что не нападут, если басмаданцы откажутся сотрудничать: лишь заберут своих людей. А Басмадан тогда останется без преимуществ.

Лучше, конечно, чтобы Басмадан согласился сотрудничать. Его людям надо по-другому относиться к животным.

В город теперь пришлось не прилететь, а прийти: с людьми, через ворота. Стражники с ружьями, стоявшие у ворот, носили длинную одежду, расписную: в такой ведь запутаешься и никого не арестуешь. А у тех басмаданцев, что сопровождали Скадду, четверых кейнорцев и двоих ларгутов, одежда была свободной и короткой, и еще они надели плетенные из соломы широкие шляпы.

Басмаданцы посматривали на Скадду с удивлением и любопытством, но ничего не говорили. У них кожа цвета карамели, черные волосы, широкие носы: а вот ларгуты и правда похожи на кейнорцев, светлые, только очень загорелые.

Вблизи и на свету оказалось непривычно глядеть на синюю роспись в виде глаз: будто люди и звери замурованы в стены и могут только следить. Голову припекало, от желтых и кирпично-бурых стен словно шел жар, а ветер дул изредка: горячий, мокрый, будто огромный тур дышал в морду. Мошки лезли не только в глаза, но и под мех, и Скадда очень часто встряхивалась.

Пышные деревья с вечерне-синими цветами лиан — и кожура фруктов на тротуарах, там же косточки, помои, помет фардалл. Рисунки мужчины на стенах: с мечом в одной руке и ветвью в другой, обе вещи он скрестил. Что-то такое уже видела, вроде бы в музее Экеры. Если бы этот человек был живой, ему бы не нравились улицы, но он не возмущался, потому что нарисованный и глупый.

Фардаллы, запряженные в стучаще-гремящие повозки, не обращали внимания на Скадду. Силуэтами они напоминали кейнорских оленей, их головы были почти плоскими, а глаза — широко расставленными: наверное, чтобы мошкам их было труднее найти. На бежевых шкурах словно остались отпечатки лап, обмакнутых в черную краску, а внутри них — отпечатки поменьше, светлые. Хвосты фардалл выглядели как травяные колоски. Пальцы заканчивались огромными тупыми когтями. Слышала, фардаллы легко проходят по болотистой земле, переплывают реки, лазают по горам. На лошадей не очень похожи, но вдруг вкусные? Дайгел показывал на записи странную лошадь, тоже бы такую попробовала.

Здесь все женщины гуляли только с мужчинами, а еще закрывали волосы тканью. При виде Оллы и еще одной кейнорки молодые мужчины почему-то отворачивались, а женщины заслоняли своим спутникам глаза и шикали. Олла скоро и сама набросила на волосы ткань.

У рынка Рамул стал отвлекать разговорами, но Скадда все равно посмотрела на крылья, красные и синие: а от вида черных наружу чуть не вырвалось рычание. Местные люди привыкли, что звери — что-то вроде бегающих мохнатых растений.

Злость казалась горячим комком, что застрял в голове.

Прошли охотники с ружьями за спинами: у каждого на тканевом поясе виднелся значок, и Олла сказала, что это знак разрешения на охоту, а если охотник ранит человека, ему навсегда запретят оружие. Злость ослабла от интереса.

Надо еще тех, кто ловит тавиамов, лишать права быть охотниками.

Потом Скадда подбежала к беседке, увитой вьюнком с огромными голубыми цветами, и заглянула сквозь щель между пластинками коры: внутри общались женщины, играли на инструментах, и на их волосах не было никаких накидок. В помещении висело очень много портретов: как все-таки люди так могут передавать настоящее? Пахло пряностями и незнакомо-обволакивающим, горьковато-сладким: Олла сказала, что это шоколад.

— В беседке — женский угол, — объяснила она. — Здесь считают, что искусство творится для женщин, и женщин должно окружать искусство. А обсуждать проблемы с женщинами для местных — дикость, но с нами выбора у них нет. Те, что общались с нашими из экспедиции, поняли, что у нас все не так. Есть еще женщины из басмаданских Собраний, но то другое.

Басмаданцы уязвимые, а люди сложнее размножаются, чем животные, поэтому отчасти ясно, почему у басмаданцев все именно так. Женщины у них скучно живут: но у них все на самом деле живут скучно.

— Предупреди, что я укушу, если меня захотят запереть в беседку.

— Тебя не запрут, ты шоколад не любишь.

— Вдруг люблю?

— Я его тебе не дам, жадная я.

— А роспись на стенах — для бездомных женщин? — Скадда глянула в подворотню, где пряталась худая басмаданка в грязном голубом платке. Олла пожала плечами.

Путь закончился у дверей одного из зданий, приземистого, с большими окнами и квадратными выступами на крыше. Охранники пропустили. Потом люди пробирались по коридорам, нагнув головы, а Скадда бежала быстрее всех из-за самого лучшего маленького роста. На коврах, покрывавших стену, как разноцветный мох, то и дело замечала мужчину с мечом и веткой.

Потолок плавно становился выше, и, когда он совсем поднялся, все остановились у окованных дверей. За ними было Малое Собрание.

Узнала от кейнорцев, что оно есть в каждом регионе Басмадана, а еще есть Большое Собрание, и многое в стране решает именно оно. Местный правитель — не настоящий, просто символический, хотя кейнорцы его и называют королем. Главных городов в басмаданских льетах нет, и Малое Собрание ездит по всему региону. Оказалось, что пять дней назад оно находилось далеко, но поспешило прибыть сюда, узнав о посланниках Кейнора.

Двери, наконец, открыла охрана, и в глаза ударил блеск солнца, отраженный в каменном полу зала. Люди из Собрания сидели вдоль дальней стены и спинами к окну, куда проникали побеги басмаданского винограда с мелкими белыми плодами, бутанхалы и диронии: ее золотистые лепестки сыпались на блюда с едой.

В боковую дверь зала очень быстро затащили что-то, свернутое в рулон. Конечно, шкуру: могли и оставить, тем более по размерам не тавиамья.

Гости выстроились вдоль ближайшей стены, напротив Собрания, и Скадда остановилась рядом с Оллой. Рамул перевел басмаданские слова приветствия, затем — слова кейнорцев. Потом гости сели рядом с Собранием на низкие и на вид мягкие штуки, обитые тканью: на каждой уместилось по два человека. Люди из Собрания сидели на таких же, и Скадда тоже на такую легла: стыдно, но надо же показать, что к зверям в Кейноре относятся почти как к людям. Ковер у Георга не такой удобный: ему в квартире нужна эта басмаданская вещь.

Кейнорцам жестами предложили еду, и каждый взял понемногу: сыр с небольшого стола, плоды прямо с веток, как и басмаданцы. Олла схватила шоколад, опередив Далганга, а потом отломила Скадде.

Странный вкус, сладкий и мажущийся. Запах лучше, хотя все-таки тоже приторный. Цвет интересный, как у шкуры Венти: и немного темнее, чем кожа басмаданцев. Необычная у них кожа, не знала, что у людей бывают такие разные цвета. А если басмаданец заведет детей с кейноркой, они будут еще интереснее?

Глава земледельцев региона, главы охраны городов, поддержки городов, образования, духовной власти, медицины, суда, искусства: у всех одежда белая с золотистыми геометрическими узорами и поясами такого же цвета. Плетеные чистые сандалии. Как такие люди ходят по местным улицам и не боятся испачкаться? Еще есть женщина, старик и ребенок: каждого из них выбирают только на одно заседание.

Наконец, басмаданцы заговорили, а Рамул стал переводить. Он сообщил, как люди из Собрания удивляются связи кейнорцев со зверями, и как люди из экспедиции рассказали о даре лаохорта Империи, который помог укрепить эту связь. Басмаданцам, конечно, не сообщили, что инарис дает видеть зверей в человеческом облике. Такое пугает даже флорентцев.

— Проверим, с наивысшим возможным уважением к вам, — это были слова строгого басмаданца с бородой, обрезанной наискосок. — Пусть один, кто пользуется дарами двух лаохортов, с охраной дойдет до выхода.

Вышла женщина-кейнорка, а потом басмаданцы попросили Скадду заговорить измененно, и Скадда в инарисе сказала Аверанг:

— Шоколад мне не понравился, но ханкерму в джунглях вкусные: правда, я ела только жареных. Еще мне не понравилось, как выглядят стражники. Как здесь готовят стражников для службы, и почему они носят неудобное?

Олла Аверанг передала все Рамулу, и он перевел. Потом Скадде пришлось выйти, и показалось, что выгнали: но это просто была часть испытания, а они здесь гораздо проще, чем у Рагнара. Про шоколад, ханкерму и стражников Скадда повторила для кейнорки, которую басмаданцы увели к выходу. Затем вернулась с ней, и кейнорка передала все правильно. Собрание долго шепталось, а ребенок при этом показывал на виноград, дергал одного из Собрания за одежду и хныкал.

— Мы удивлены, — сказал Рамул, хотя удивленным не выглядел. Зато он выглядел очень юным, если сравнивать со многими из Собрания. — Вы даже так сотрудничаете с другими странами материка. Хотя это может быть и основным даром вашего лаохорта.

Почему же они такие недоверчивые? Скадда нахохлилась.

Потом Скадда вышла на улицу со стариком из Собрания, с кейнорцем и с переводчиком, а в это время на высокой крыше показали рисунок размером с ноготь мизинца. Скадда в инарисе рассказала кейнорцу, сколько на рисунке узоров, какие они и какого цвета. Рамул перевел, а когда человек, державший рисунок, спустился и его показал, все, конечно, совпало. Как же могло быть по-другому, и как можно видеть хуже? Старик покачал головой.

Люди из Собрания опять очень долго совещались, иногда смотрели на Скадду с опаской. А ребенок уже каждого из Собрания подергал за одежду: он точно хотел поесть, поиграть и домой. Никто с ним не поиграет? Женщина смотрела лишь перед собой: наверное, она как Данри, которой нравятся только свои.

Скадда подошла к ребенку, разрешила ему дотронуться до клюва, затем побегала с ним по залу, дала себя поймать и зарыться головой в мех. Он все равно не гладит, почти дерется, так что можно. Люди из Собрания пару раз улыбнулись.

Рамул переводил все увереннее.

Раньше еще узнала от Оллы, что после того, как люди из экспедиции вылечили двух басмаданцев, ларгуты признались местным, что общались с легонийцами и знают их язык. С кейнорцами лесные люди договорились об этом заранее.

После этого признания ларгутам приходится отдавать басмаданцам больше денег. Из тех, что лесные люди получают за товары. Но зато ларгутам теперь много платят за переводы, так что они, получается, даже победили.

Оказалось, алдасары еще и вернули басмаданцам древний кувшин с Набувисом, тем самым героем с мечом и ветвью: поэтому сумели пройти в город до приезда Собрания. Басмаданцы в знак благодарности про это напомнили, а затем заговорили о том, как Кейнор им может помочь в судостроении.

Кейнорцы передавали, что раньше Легония укреплял власть над полоской океана между Гахаритом и Басмаданом, и за годы экспедиции там стало меньше вьортов. Теперь Легония эту полосу потерял, и Басмадану это может навредить. Сказали, что Басмадан, когда Кейнор поможет ему с флотом, сам усилит власть над частью океана и создаст морской путь.

В конце высказались женщина, старик и ребенок. По словам Рамула — взгляд сердца, опыта и невинности. Женщина боялась перемен, старик тоже, а ребенок хотел побегать с «большим тавиамом» и конфет: ну вот, хотя бы один захотел сблизиться с животными, так что в чем-то переговоры удались. Наконец, басмаданцы передали, что все обсудят и в Большом Собрании, а потом там утвердят, нужен ли Басмадану Кейнор.

Их мнение можно изменить хотя бы насчет зверей. Уже многое показала басмаданцам, но слишком они недоверчивые. Надо показать им еще и письмо, но они не должны решить, будто кейнорцы не читают осмысленные записи зверя, а передают что-то свое. Скадда кивком позвала одного из басмаданцев, потянула Рамула за рукав и, когда дали все нужное, стала записывать.

«Вам тяжело принять перемены. Мне тоже: но люди эмоциональнее нас, зверей. Я с людьми очень долго жила и хорошо их понимаю. Для вас сейчас все резко изменилось. Ведь одно дело — знать, другое — увидеть. У меня было то же самое».

Записывала до ломоты в клюве, которая перешла в тянущую теплоту: как в крыльях, если много летаешь. Писала про жизнь с Дайгелом, про гахаритцев, кейнорцев. Так, чтобы басмаданцы поняли: нельзя столько всего написать неосознанно. Рамул читал, а Скадда подняла голову лишь спустя много времени.

Басмаданцы смотрели так, будто глаза на стенах их домов заглянули вовнутрь. Один из Собрания протянул Скадде руку, а Скадда положила на нее лапу. И потом приписала — с полным ощущением, что это правильно, и с теплотой в крыльях:

«В Собрание можно добавить зверя?»


Глава 7

26 веланы, Дайгел


— Это что у вас? — спросил охранник Ваммельхола, глядя на вещи, которые Дайгел еще не вынул из сумки.

— Видеокамера и кассеты, — ответил Дайгел.

Обе толпы — та, что в замковом саду, и та, что двигалась к воротам — превратились в гремящие моря, вот-вот и смоют все сугробы, похожие на залежи пенопласта. Да и сделают из них корабли, раз уж они такие корабельные мастера.

— Скажите, вас вдохновили на это изобретение пейзажи Далии? — спросил охранник.

— Вам удалось запечатлеть на камеру гартийские произведения искусства? — послышалось рядом.

— А Ташчин, Ташчин?

Дайгел показал охране замка письмо-приглашение от Вестомора Мареза, где тот просил заснять себя с гартийцами. Должно быть, алеартские суеверия гласят, что для тех, кого записывают на одну камеру с тобой, ты станешь приятелем. Как бы алеартский лет-танер не с вьортами сблизился: хотя не ясно, с кем лучше.

За воротами Дайгела, Энкела и Киту вновь окружила неуемная толпа, а Басна умчалась взрывать снег чернотой в глубине ваммельхольского сада.

В замке сейчас идет официальная встреча с астельцами. Туда — кроме зала, где ведут переговоры — все равно пускают людей, но на улице дышится вольнее.

В Далию на днях заявился Акреон: сейчас его здесь нет, зато есть глава внешнеполитического ведомства и председатель правительства. Слышно, что у Легонии будет настоящий посол в Астелнал, но до нее поди доплыви через вьортские моря. Посол, как и посланник, будет сидеть в Ташчине, оккупированном волчицей, что умеет менять людские эмоции, как настройки у прибора. Такие переделки бесследно не проходят, а старикам наверняка пришлось хуже всех.

Кита смотрела вглубь сада и вдруг встрепенулась, как скворец, заметивший спелую черешню в актарии. Дайгел развернулся — прямиком к Астелнал, что неслась меж заваленных снегом кустов с наглой свободой, как по своему материку. Перемахнула через скамейку, а алеартцы отступили с ее пути, лишь Кита осталась на месте.

Астелнал легла у ее ног, замотала хвостом, заелозила мордой по сапогам, будто их начищая, а подскочив, уперлась передними лапами Ките в куртку. Кита задержала руку над волчьей мордой, и ее пальцы дрогнули, точно вот-вот дотронутся до костра. Да и зарылись в жесткую серую шерсть, медленно сжали, потрепали ее.

Будто воды океанской вылили за шиворот. Что еще за непотребщина?

Человека себе заграбастала, вот ты ж дрянь заморская. Заманила ребенка разговорами да гидропланами. Ты бы ей про дар свой для начала взяла да рассказала.

Энкел застыл, и алеартцы, что двинулись к Ките, чуть его не снесли.

— Надо же, она гартийская девушка, а почему вы не с остальными?

Басна рванулась к Ките, а Дайгел свистнул собаке и шагнул к ответвлению тропы. Басна, подбежав к Дайгелу, с непониманием заворчала в сторону новоявленной гартийки.

— Астелнал, видать, не прочь, чтобы алеартцы узнали правду насчет Киты, — шепнул ей Дайгел. — Но и не открывает она эту правду. А ты не гартийская собака, и алеартцы пусть и не мигом, но сообразят, что к чему. Подыгрывать волчиным хитростям не будем, и Кита не будет, если у нее осталось соображение.

Басна скосила глаза так, что стал виден белок, и опустила голову.

— Ты не при делах. Я все то же читал и видел, что и Кита. Не хотела бы она — не связалась бы со всякой поганью.

Вздохнув, Басна легла у ног.

— Глаза у гартийской девочки прямо как у нас, — заметил кто-то из алеартцев.

— Я… — Кита схватилась за Астелнал, как раньше хваталась за Басну. — Здравствуйте. Я просто… ребенок разных народов.

— Астелнал теперь в мире и с другими странами Гартии.

— Так хорошо говорите по-легонийски.

Приложить бы ком снега то ли к своей башке, то ли к их головам, то ли Киту снегом накормить, то ли не снег взять, а чего покрепче. Либо выпивку, либо кирпич. Главное, как Кита с ней связалась-то так быстро?

От Легонии отказалась, вот в чем дело.

Астелнал липла к Ките, как репейник, а когда отлипла, от входа в замок как раз объявили, что закончилась официальная встреча. Дайгел двинулся к дверям. Кита догнала и теперь молча шла рядом, глядя перед собой и сцепив за спиной руки.

— Собаку зачем обидела? — спросил ее Дайгел.

— Я не обидела. Она гуляла, и с Астелнал ей трудно, — Кита огляделась. Басна примкнула к Энкелу, а Астелнал вбежала в замок.

— А тебе, я вижу, с Астелнал легко.

Молчали, пока не подошли ко входу в зал. Кита косилась в сторону Басны, та глядела на нее виновато и поджимала уши, а Энкел водил рукой по этим ушам. По коридору простукала копытами лань, ее в чем-то с улыбкой убеждала служащая.

— Никак Астелнал давала тебе инструкцию по тому, как это все объяснить легонийцам? — спросил Дайгел. — Или по тому, как с ее даром обращаться?

— Она меня все-таки не утопит речкой, — Кита усмехнулась и резко посерьезнела. — Басна не обиделась, я ее знаю, но… она считает, что виновата, но она не виновата.

— Объяснил ей уже. Как и то, что не надо ей покамест к тебе подходить. Тьфу ты, как будто советую, как тебе лучше маскироваться. Хотя что тебе еще делать?

— Плыть в Ташчин. С тобой, конечно.

Взъерошенный скворец. Правде про Астелнал не поверит, и сам бы сейчас не хотел в эту правду верить. Астелнал ей уже без всякого дара мозги промыла, и сеяла вон враждебность к Кейнору.

Может, и Энкела пригласить в Ташчин? Сейчас он уж больно посерьезнел, а Кита все смотрит на него, ища поддержки. Энкелу, как алеартцу, и так без общения сложно, а тут еще и вновь от него уезжать. Ради дружбы приходится чем-то поступаться в разумных пределах, тем более с Энкелом можно толково поговорить.

— Давай с нами на Ташчин, — предложил Дайгел. — Вернешься — клиенты повалят пуще прежнего, раз они так к Гартии тянутся. Да и там подзаработаешь.

— В самом деле, отчего не попробовать, — оживился Энкел: а глаза-то остались задумчивыми. Приблизился, Басна же осталась за его спиной. — Сказать по совести, я не любитель так далеко отправляться, но если уж с вами, то ладно, сколько мы уже ездили, вот да. Насчет тебя, — и глянул на Киту, — я к таким переменам не привык, подумать мне надо, но зато меня введешь в гартийское общество, покажешь, что да как.

— Это похоже на какую-то месть, — пробурчала Кита и подмигнула Басне. Басна упрятала нос в лапы. — Я и общество — это, ну…

— В общество черепах и гидропланов, так и быть, — успокоил Дайгел. — Энкел, а вот каково это — трогать огонь? Ты мне объясни доходчиво.

— Это будто чувства твои для всех открыли, подарили их тепло окружающим, и ты сам свои чувства можешь по-новому постичь, понимаешь или нет, — ни разу, дикость какая-то. — Хотя у тебя по-другому все устроено, вот да, и настоящий дар Кранара должен внутреннее скрывать и защищать. Он с камнями, думается мне, связан, но с такими, внутри у которых интересная начинка, будто вот у опалов и кварцев, кранарских твоих конфет. Скрытые убежища в камнях он может создавать, должно быть.

— А что, я бы не отказался, убежища мне нравятся. Всякие там шалаши, — и ведь ничего на этот счет не лезло в голову, будто нарочно гнал от себя мысли о кранарском даре. Будто стремился цепляться за прошлое.

— Я же тебя не подводил никогда, ну и вот.

— Я тоже, — тихо добавила Кита. Дайгел показал ей кулак одновременно с Энкелом, а Басна недовольно загудела: дескать, не обижайте непутевую.

Когда служащие пригласили в зал, теплый и оформленный в бело-зеленых тонах, Вестомор, ожидавший там с гартийцами, приложил левую ладонь к правому плечу, и Дайгел тоже.

— Разделяю радость ваессена, председателя правительства и всего нашего народа о создании посольства Легонии в Астелнал, на Ташчине, — произнес Вестомор. Вот падлы. А где этот председатель-то? — Соответственно, и в Легонии появилось теперь посольство Астелнал. Снова отправитесь на Ташчин, кордан Эсети? Ваш пример и пример тенны Киты Ренски, а также Керки Варданги и Басны Ренски вдохновил многих легонийцев на то, чтобы посетить землю Астелнал. Разумеется, после голосования. Керка и Басна ведь тоже смогут, гм, проголосовать.

У Киты наконец-то включился мозг, и она скрылась, только мелькнула макушка. Хорошо, фотографии участников поездки не примелькались, кто их там особо запоминает, тем более в зимней одежде узнать непросто. Да и Басна — не единственная собака породы гальм.

Большой котяра, черный с белым, прошел с поднятым хвостом мимо гартийцев, а как только один попытался его погладить, тотчас зашипел.

— Он не дает себя трогать посторонним, — сообщил Вестомор Марез. — Альман Катадор, они просят прощения.

Кот скосил на людей недоверчивый тускло-желтый глаз и заругался, потом замахнулся на Вестомора, ощерился, а вот о лапы Басны потерся и полез к ней обнюхиваться. Басна чуть смерч не создала своим хвостом.

Из зала все отправились в хранилище Ваммельхола, и туда набилось столько алеартцев, сколько во всей Алеарте не сыщешь, да все старались держаться так, чтобы коту на хвост не наступить, притом на ботинки людям порой наступали. Астелнал вскарабкалась на верхние полки хранилища, и Кита то и дело на нее посматривала.

На одном из телевизоров поглядели ташчинские записи Дайгела: про быт да про традиции. Ни председатель правительства, ни глава ведомства на просмотр не явились. А где ж наместник Табон: на Ташчине людей присмиряет, или с легонийцами куда-то поехал?

Легонийцы-то были не против, чтобы кранарец отправился на разведку. Его не жалко. А теперь сами повалят, мореплаватели. Гахаритцы-то, настоящие морские, в Ташчин не повалят, им это даром не надо.

Гахарит. Точно же, Зенрамот: совсем забыл про бывшего начальника. Обещал ведь ему, что изобретение будет гахаритским. Если даже Гахарит отколется, все останутся на одном материке, и лучше уж сотрудничать. Да и какие бы ни были проблемы в том ЛОРТе, но с камерой он подсобил.

А еще самому никак не добыть и не выточить детали для камнеуборочных машин.

— Прошу отметить, что эту камеру я сделал при содействии гахаритского ЛОРТа, — объявил Дайгел, когда закончился показ. — Вот какое у них качество материалов, — правда, картинка прыгает порой, как буквы, написанные Скаддой, но это уже зависит от качества рук.

Алеартцы загалдели про Гахарит: отделится или не отделится. А потом принялись гадать, мастерят ли что-нибудь в Ташчине. Дайгел, как договаривались, записал на видео Вестомора Мареза вместе с гартийцами.

Есть еще одно дело: и заработанного в Ташчине на эту поездку хватит.

***

В приграничном городке автостанция — ларек-переросток с двумя окошками кассы, обшитый досками и прикрывающий людей от снега ржавым козырьком. Керка притащила из лесостепи к автобусам дохлую тварь с четырьмя рогами и, чавкая, объедала, пока люди ее осторожно обходили. По новостям твердили о новых гуманитарных конвоях Талис в Кранаре, о вспышках эпидемии уже в Ледаре, центральном округе.

Мысли — как оголенные провода. Дайгел взял газету у мальчишки: сейчас все опровергнут в статьях, мало ли какие слухи.

Не опровергли.

Зато есть цель, и тревожные мысли-провода ею обмотал, как изолентой. Тирниски были на днях у городка Заланты, в никому больше не нужной горной глуши вблизи от Гахарита. Помогали там разобраться с иллатами. Оттуда кто-то звонил в нормальный моллитанский город, вот и просочилось.

— Если бы ты и не упомянул про наш вклад в твою камеру, никто был бы не против, — врал бывший начальник Зенрамот из трубки телефона-автомата. — Признателен, что нас не забываешь. Новые идеи имеются?

Для Гахарита приобрести новые идеи да назвать их своими — важнее всего.

— Спроектировал пару вещей для моллитанцев, под горные условия, — а у гахаритцев тоже местность горная, им самим пригодятся такие изобретения. — Как тебе идея продвигать в Моллитане гахаритское качество?

— Подойдет, — с осторожной радостью произнес Зенрамот. — Где именно?

— Собирался в Заланту, она как раз на границе с вами и в предгорье. В газете вот как раз о ней читал: там с иллатами проблемы, тирниски разбираются. Людям надо тем более подключиться. Если туда приедут из ЛОРТа, иллаты и подавно подожмут хвосты.

— Договоримся тогда о встрече в Заланте с моллитанским ЛОРТом, я думаю. Опишем ему и местным жителям наше предложение.

Помощь Гахарита будет этому ЛОРТу по душе: не понадобится самим что-то делать, еще и наладится связь с соседом. Уже как с отдельной страной.

А про придуманный вклад тирнисков нужно будет сказать уже при встрече.

Дайгел поинтересовался, как там в ЛОРТе дела, выслушал вранье о том, что коллеги весьма скучают, наврал в ответ и повесил трубку.

Черная машина затормозила с плавностью удара в челюсть и примерно с тем же звуком, а в лобовое стекло ей врезалось вечернее солнце.

— Чего ты волчицу притащил? — выбросила Юнна в открытое окно вместе с окурком. Дайгел закинул окурок ей обратно, Юнна забормотала про кейнорцев и метко закинула мусор в урну.

— Ишь как тебя в форме держу, — сказал Дайгел и облокотился на машину.

— Я заметила. Кстати, грифона приютили. Один приезжал к нам с запада продавать мясо, сказал, что кейнорский зверь в охоте ему уже неплохо помогал.

— Как я понял, тот охотник лесные товары в центр скупки не сдал. Грифоницу-то привлекли считай к криминалу. Но да в Гвардии криминала побольше.

— Понятливый, — Юнна, выбравшись из машины, свистнула волчице, а та бросила дохлятину в снег и подошла. Юнна принялась ей что-то шептать на ухо, а Керка слушала, держа хвост вверх, и этот хвост постепенно опускался.

Дайгел занял место за рулем. Керка потом долго тарахтела с задних сидений, будто там прогревался еще один двигатель. Когда машина двинулась, лапа пихнула в плечо, и когти ощутились сквозь куртку.

— Юнна говорит, у Герти генетическая болезнь, — хмуро сказала Керка в инарисе. — Тогда заводить с ним волчат я не буду. Правда, я давно не говорила с таким умным зверем после Денгара. Герти, как Денгару, интересно искусство. И техника. Мне не интересно, но мне интересны такие звери.

— Так и Луи интересно, — заметил Дайгел. — Езжай со мной в Моллитан, пообщаешься.

— Луи мне не нравится, — Керка повернулась к окну, и солнце лизнуло ее рыжим языком в лицо, как щенок. — Ленивый, запах кошачий, вечно вылизывается. У Денгара не так раздражало.

— А Денгар не пробовал учить тебя писать? — тот тирниск первым из зверей научился письму, и, может статься, часть умений перешла Луи как раз от него.

— Ты шутишь?

Керка теперь выглядит на полтинник, даже на пятьдесят пять: весной смотрелась куда моложе. Ей почти девятнадцать, волки доживают до двадцати пяти. Вот грифоны могут жить хоть до пятидесяти, и Скадду, должно быть, не придется терять.

— Отпусти здесь, — сказала Керка. — Вызнаю, как работают гвардейцы у границы. В Ташчин вернусь в другой раз.

Дайгел ее выпустил, уши ей потрепал, и волчица, играясь, прикусила руку да коряво мотнула хвостом. Пусть бежит себе. По своим соскучилась, а в Ташчине ей тяжко.

— Охотникам не попадись, Талис тебе не Ориента. То бишь, не нормальная Ориента.

После ухода Керки долго чудилось, что машина непривычно просторная.

До границы быстро домчал, потом проходили таможню, и легонийская оказалась куда дотошнее. Хорошо хоть сами были налегке, а ведь другие люди носились и со здоровенными сумками, и с детьми.

Талисская трасса оказалась на удивление ровной, можно было б немного и поговорить, да вот все, что мог бы Юнне сказать, мерещилось сухим и бессмысленным, как старые листья. Знал ли ее когда-нибудь, да и есть ли смысл переться в ее Манскор.

Если не задумываться, то чудится, будто снова едешь на грузовике через весь Кранар, но на пути — живые города и села, вон огни вдалеке рассыпались. Дорога как раз ведет на восток. Вот вновь одна черная мерзлятина вдали, а прямо за фонарной ржавчиной трассы — грязные кляксы деревьев. В восточном Кранаре-то горят фонари?

Завтра День-наоборот, да что в нем теперь толку.

— Я раскапывала имперские города в Талис, — негромко сказала Юнна. — Давала интервью о том, что шибко мне вся эта имперская древняя история нравится, и сама Талис тоже. А Талис прочитала про меня статьи в своих газетах. Ну и прибежала она за мной в Гахарит. Я ей тимису налила, для виду. Кранару твоему тоже бы понравилось. Хотя, может, ему покрепче чего налить, чтоб для здоровья. Он же верит, что на чего глядишь, то на тебя и влияет.

Слова она выбирала, как съедобное из кулька, где перемешаны настоящие камни с кранарским конфетным кварцем и опалом.

— Если что, мне с Кранаром все понятно твое это самое, — добавила Юнна. — Мы опять гуманитарные конвои отправили. К Харгалуву. На северо-восток кранарский — тоже.

Дайгел остановил машину, обхватил Юнну за плечи одной рукой, посидел с ней так немного. Запах у нее древесно-пряный, фиолетовый, как у листьев улибиса: с ним и само время — объемное. Уютная по-своему, вот что ты будешь делать.

— Она провела собеседование, я ей приглянулась, — послышалось спустя время. — Обычный работодатель, вот ага.

А ведь ясно, отчего Талис выходила к немногим. Легония, разумеется, ощущал ее на землях, которые забрал себе, и то, что чужой лаохорт никак не умирал, прибавляло Легонии подозрительности в отношении талисцев. Вот Талис и не хотела давать ему повода закручивать гайки.

До поры до времени.

— А если бы не приглянулась?

— Да она в людях разбирается.

— Может, у нее, напротив, за тысячелетия укоренились всякие там ложные представления, а?

— Ты-то в лаохортах разбираешься, Империю от ее части отличить не можешь. Еще, как выяснилось, Герти сообщил ей, что наслушался моих рассказов про нее. А еще хотел в Талис сделать Гвардию, нашел волчицу, ее медведь задрал. Потом Герти команде Мьенеля раз двести помог, пока его не приняли. Меня им рекомендовал. Перед отъездом ты мне подвернулся. Потом уже, если честно, мне, так, чуть грустно мне было. Но тебя я знала пару дней, а Талис всю жизнь люблю, извиняй. Свали с водительского на минуту.

— В Манскор именно я веду, по договоренности. Так что не лезь давай.

— А это не в Манскор.

Раз такие дела, то пускай.

Она повела машину по тряской дороге мимо когтистых кустов, мимо избушек с блеклыми окнами, и вскорости забрезжили городские огни, а над ними повисло красное зарево. Взметнулось ярче по облакам, ни дать ни взять закат, и медленно погасло, потом опять полыхнуло, будто солнце попятилось. Вышли вместе, да так и глядели на пульсирующий запад.

— Завод сливает шлак, что ли?

— Он самый, — кивнула Юнна.

— Красотища, чего уж.

***

Манскор напоминал гриб, забытый в пакете на пару месяцев. Деревья выбросили в небо ворохи скрюченных веток, как мусор, да скрипели сучьями: «Вывезите».

Юнна шла в зеленой форме народной полиции, с пистолетом в кобуре на поясе. Сосредоточилась на городе, как на здоровущей машине, где требуется отыскать поломку. Ночью она оставила машину недалеко от своего подъезда, кинула ключи на капот и сказала, что никто не уведет этот автомобиль, кроме настоящего владельца.

Город, упаковавший людей в серые коробки своих домов, таращил заспанные глаза невыключенных по утру фонарей. Остановясь у перекрестка, под нервно мигающим рыжим светофором, Юнна прищурила раскосые глаза и сунула Дайгелу в руку свернутый листок.

— Подам знак, разверни тогда.

— Средство усмирения толпы?

— Увидишь.

Тротуары тут вычищены от льда и снега: правда, лед и снег собраны по краям тротуаров в серо-бурые кучи, но то уже иной вопрос. Ребятня в этих сугробах строит дома, подпирает палками и бутылками, бормочет на талисском: местный вариант детсада или яслей. Плакаты и таблички на автобусах — на талисском, названия улиц и вывески на магазинах — тоже. С крыш убирают снег, лед вон скалывают: даже с крыш домов захолустных улиц, похожих на плесень. Вон уже и дороги новые пошли заместо разбитых.

Дайгел немного отметил все это в тетради: камерой ни к чему в глуши светить.

У местных, выходит, появилось прошлое и, вероятно, будущее. За счет Кранара.

Вдоль ограды стройки протянулись косо сбитые из досок прилавки, а по ним продавцы разбросали камни, перекрашенные с разной степенью корявости под цветы шиповника или бархатцев. Знакомая картина, вот только в Кранаре это смотрелось цивилизованнее.

— Наши перенимают кранарские праздники, видишь ли, — сказала Юнна. — Хотя нет, День-наоборот, получается же, исконно наш. Ориентский, древний.

А в голове он чисто кранарский, и все тут.

— Еще у вас сегодня универ открывают, — добавила Юнна. — Наши вложились.

Продавались и куски дерева, и перья, переделанные под гранит или мрамор, и так же выкрашенные цветки: специально их зимой для этого, видать, здесь вырастили.

В Кранаре-то живое давно не изменяют.

Рядом с прилавками толпились манскорцы, а вблизи от толпы дежурила полиция, и Юнна тотчас присоединилась к своим да заговорила с ними. Вынула из кармана лист навроде крапивного, но длиннее да острее: камень, ясное дело, но выглядит прямо-таки листом.

— Кантокрида, — объявила она, и один из ее коллег, высокий и бородатый, отшатнулся:

— Растудыть за горы флорентские, а коль нет гор, пущай повырастут.

— Вот это точно власть над природой, — сказал другой, тот, кого Юнна пару секунд назад звала Беналем. Да присвистнул. Герти встал с ним рядом, как служебная собака.

У кранарцев-то День-наоборот — не праздник власти над природой, а праздник возрождения жизни.

Лист на ладони Юнны изогнулся и дрогнул под ветром, как настоящий, а Юнна коснулась ладонью кисточек на рысьих ушах. И откуда же взялась вдруг эта Талис. Отведя ладонь, Юнна медленно наклонила голову, как и остальные полицейские: да и продавцы, и прохожие.

— Лаохори, империя, — сказал Беналь, прикладывая кулак к груди. — Жить тебе еще столько же и столько же, многократно.

— Да Манскор чтоб поразвертывался вширь да ввысь, — добавил тот, что с бородой.

Юнна подкинула на ладони листок и сообщила своей зверюге, что та выиграла. Талис на нее больно уж долго смотрела, точно видела что-то сквозь саму Юнну, и взгляд у зверюги как будто смягчился: а после она запрыгнула на ограду стройки. Сразу хлопьями повалил снег, замелькал перед глазами.

— Покажи чего, — раздался выкрик.

— Мужику моему покажи, как кран чинить.

Отрывистые фразы, жесткие, многие на талисском — а звучит он как исковерканное отражение кранарского. Юнна кого-то оттеснила, чтобы не задавили друг друга.

Недостроенные дома щетинятся арматурой, а плакаты на заборе показывают, во что эта стройка должна превратиться лет через пять или тридцать пять, как пойдет. У нарисованных зданий — роспись по стенам в виде пиров и битв: древняя имперская.

А за Талис уже не стройка, а дома с тех плакатов. На стенах тонут корабли, копья скрещиваются и впиваются в тела, катятся головы. Толпа огрызнулась, точно звери поприветствовали вожака.

Забора нет, будто взяли да свалили. Рысь сидит в воздухе, за ней видна трава, стылая зелень иллюзорных дубов и лип, турники и горки, беседка, фонтан. Над людьми возник навес от снега, да только снегу без разницы. Как ни считай, будто бы его нет, все равно набьется за шиворот, а летом солнце все равно напечет башку, несмотря на иллюзию тени. Дайгел протянул к навесу руку и поймал снежинку.

— Чего за ерунда? Кто сюда полезет? — женщина махнула рукой в сторону горки, и та превратилась в развалины сарая с торчащими камнями и кусками битого стекла. — Вот, умеешь же нормально.

— С тобой разберем, — говорила другая, показывая на беседку приятельнице. — Дровищи знатные, сосна же?

— Дуб, чего ты. Из дуба лавку надо делать.

— Дуб холодный, отмерзнет все, а в сосне тепло живое. Ты же из дуба не делаешь…

— Псину из него резала, забыла, что ли?

Мелькнули в памяти резные деревянные статуэтки из арнодского музея.

Миг — и снова стройка, да никакого навеса, а на прилавках и в ладонях манскорцев — настоящие листки, цветы и ветки, еще и шиповником несет. Серые перья обратились в камни. Юнне-то подарил окаменевшего аммонита, подходит к празднику, да не хотел бы, чтобы Талис его трогала своими иллюзиями.

Скадда как-то верно сказала, что инарис — не настоящее. Вовсе теперь не жаль, что все так переменилось. Тем более оно всегда так обстояло, а потом развеялась самая крепкая из иллюзиий. Кранарцы лишь малая часть империи — да и что с того. Люди они отменные. Сколько всего добились.

Вон уже в Харгалуве кранарцы выжили наперекор эпидемии. Сами и создадут вакцину: да и лекарство.

Талис приблизилась к Дайгелу, и от чуждости все померещилось отдаленным и тусклым, а перед лицом возникли кислотно-зеленые буквы:

«Я этот праздник придумала, — зеленый переходил в фиолетовый, буквы росли и съеживались, на их место вставали новые. — Это игра. Меня никто не переиграл. Одна лишь пробовала». Известно, кто.

Снова Талис больно уж пристально глядит на Юнну, и будто бы даже улыбается. Никак еще чего-то Юнна скрывает, да политическое?

Дайгел отмахнулся от букв и, едва коснулся, они истаяли. Глядя Талис в глаза, схватил с прилавка цветок: зараза, прямо-таки растение, и красные лепестки махрового шиповника так и вздрагивают от ветра. Сжал покрепче, пока не ощутил вместо растения камень. Потом вернул его, взял обманный камень и сдавливал, пока не появилось перо. Кранарский это праздник, вот и все дела.

Талис шагнула к Дайгелу: с интересом в беззрачковой ржавчине глаз.

«Ты меняешь вид вещей, — стал выводить Дайгел на снегу палкой. Она превратилась в собачью лапу, тогда назвал ее падлой и врезал, чтобы в себя пришла. — А Кранар давно изменил твой праздник».

Талис прищурилась и отошла к своим. Дайгел выцепил взглядом Юнну в толпе, а Юнна подмигнула и махнула рукой. Развернул тогда листок: на нем узнавалась улица, что тянулась впереди, да вот только на месте многоэтажек закручивались древние башни с барельефами. Еще и всякие лестницы, фонтаны там были нарисованы. Альтернативный Манскор.

Подъехала та самая черная машина, в которой Дайгел сюда привез Юнну, а как затормозила, полиция оттеснила людей подальше, и выбрался Олквен Мьенель, глава Талис. Ростом мелкий, одет по-простому, выглядит как обычный работяга.

Город будто прозрачной волной окатило. Впереди — не Манскор, а оживший рисунок Юнны: колонны да зубчатые башни, лестница с перилами в виде замерших водопадов, фонтаны посередине каждой ступени. Скульптуры изо льда: воины в кольчугах, девушки, одна похожа на Юнну, вон и Юнна улыбнулась, но вновь превратилась в полицейскую, строгую, с цепким взглядом.

Один из балконов, весь словно ледяной, то и дело подергивался дымкой, будто по нему проходили помехи. Виднелись сквозь иллюзию настоящие грязные балясины. Дайгел приблизился к Талис и вывел веткой на снегу:

«Иллюзию поправь».

Талис, запрыгнув Мьенелю на плечи, встала прямо-таки горделиво, и Мьенель почудился выше, чем на самом деле, пусть это была и не иллюзия Талис, а обычная человеческая иллюзия.

— А иллюзия выпивки где? — раздалось среди столичных жителей.

— Это самогон, «Белую равию» давай.

Тоже ощутилось, будто выпил чего-то крепкого, причем и впрямь похожего на «Белую Равию». Дайгел сорвал с елки хвоинку да погрыз, чтобы перебить этот вкус — настоящий вкус, прямо что надо, вот сволочь.

Елки поинтереснее, в детстве их ветки разбирал, как конструктор. Да это и есть конструктор: простой, но объемный, продуманный. Шишки на концах веток — прямо-таки лампочки, и елке, прежде чем их зажечь, требуется много деталей соединить последовательно.

Перед лицом шарахнули крылья.

«Ты хочешь его видеть, — красные буквы, как свет орлиных глаз. — У всех праздник. У тебя тоже должен быть».

Вот дрянь-то какая. Люди вне Талис не принимают ее лаохори как свою, а все равно она может дар с ними использовать, раз с древности владела их землями. Паскудно же устроено.

На самом деле, разумеется, Талис на плечах у Мьенеля, и никто больше не видит ни Кранара, ни слов. Она, выходит, изменила личное восприятие. Дайгел снова протянул руку, чтобы разбить иллюзию, а перед глазами вспыхнуло:

«На западе Кранара я превратила камни в цветы и рыб. Я дала его людям праздник. До востока уже не добралась. Но хотя бы один восточный увидел праздник».

Заботливая тварь.

Если вдуматься, по факту она в древности спасла Кранар, да и Кейнору вон недавно помогла. Да мало ли что сделаешь ради дипломатии. Никакой в ней искренности нет.

— Памятник тебе поставим, — слышалось из толпы. — Будешь его оживлять, будет два лаохорта у нас.

Машина Мьенеля удалилась, здания померцали, пошли помехами, да и стали нормальными, а люди все не отходили от Талис. Кто-то интересовался, устраивала ли впрямь Талис — и сразу поправил на Ориенту — пиры, где сырую гнилую тербету маскировали по просьбе правителя под изысканные блюда. Талис кивнула.

Дайгел многое отмечал, чтобы не забыть ничего исторического, а Талис то кивала, то качала головой: не говорила, ведь силы потратила на иллюзию, как получку на дорогущий телевизор. Талисцы спрашивали про древность: об иерархии воинов империи, о системе образования, об отоплении в богатых северных домах. Про слуг из Гартии при дворе: кого-то иноземного, оказывается, и впрямь выносило к нынешним алеартским берегам. Интересовались еще, кого из древних политиков она больше всего ненавидела и может ли умершему родственнику передать, что он тварь, а еще — какая гора ее задолбала больше всего за четыре тысячи лет.

Обычно лаохорты силы сном восстанавливают, но тут у нее такой подъем, что и засыпать, должно быть, не обязательно.

***

За день неплохо прогулялся по городу и под вечер вернулся туда, где оставил Юнну. Юнна как раз оставила работу, и Дайгел, уйдя с ней подальше от толпы, сказал:

— Проверить бы, правда ли, что на Хадиере, в древней Алеарте, те же очертания реки, что и в Алеарте нынешней.

— Серьезно?

Закат расписал лицо Юнны оранжевым, под цвет глаз Талис, и та же рыжесть поблескивала в снегу.

— Вполне вероятно, что и бывают одинаковые речки, раз уж бывают столицы-альбомы. А это вон у вас что? — и Дайгел указал на нелепое здание с прозрачной выгнутой крышей. — Какой-нибудь обрывок иллюзии?

— Теплица, — ответила Юнна. — Мы там растим моллитанскую всякую дрянь, изучаем ее.

Своей дряни как будто у них не хватает.

А вон магазин народного промысла рядом с сараями, как раз в тему творчества. Ну-ка, что там за промысел у недоимперии.

Деревянных фигурок в этом магазине оказалось полно, а на бревенчатых стенах висели головы тахров, настоящие и из дерева, да еще и круг с молниями — дескать, никто тут не боится грозы. Еще и второй круг имелся, со стилизованным черепом. В углу скалилось чучело соболя.

— Добавили кровь косули? — Дайгел щелкнул пальцем по деревянной тахриной морде.

— Скажешь еще, — взвился молодой продавец. — Только тахровская кровь. Все только настоящее.

Тьфу ты, будто дохлятиной от этого дерева несет.

Рядом встала Юнна и облокотилась на прилавок. А за этим-то порядком она следит? Темнота в углах — как городской снег, сдохший и зачерненный выхлопами.

— Тебе Мьенель что сказал? — кинула продавцу Юнна. — Еще давай в Литтисе обо всем раструби.

— Так мужик-то знает, — и продавец осекся.

Деревянная ушастая пичуга медленно, со скрипом, повела крыльями и взлетела; растрепались стружечные перья у нее на груди. Юнна улыбнулась.

— Ориента, иди драным лесом, — сказал, пройдя за прилавок, старик.

Талис вскочила на балку над его головой. Дайгел протянул руку к летающей птичьей погани и впрямь коснулся дерева — да только не влезет Талис в мозги. Протянул руку дальше, а пальцы, разумеется, прошли сквозь пустоту. На деле пичуга так и стояла на прилавке.

Дайгел выбрался на улицу, Юнна следом. Может, и она чего-то такое творит. Допросы-то проводила: хоть и допрашивала тех, кто творили мерзость похуже имперской резьбы по дереву. Взрывчатку, к примеру, закладывали в общественных местах.

— Таких, как он, только под контролем держать, — Юнна и не моргнула. — Кстати, в Кранар эту ерундовину продают, но там считают, что это все легенда. Марте Полесски продали одну дорогущую.

Да вот все равно не держал бы такое дома, хоть легенду, хоть нет.

Рыжий свет заволакивал город в смолу, вот-вот манскорцы в ней застынут на столетия, будто древние муравьи или соринки в глазах у местной лаохори. Недаром такой цвет у глаз Талис — древний янтарь. Экспонатище. Тьфу ты.

— А если комара с кровью словить и по дереву растереть, будет считаться?

— Без понятия.

— У тебя бы резьба по дереву получилась детальная.

Юнна не ответила, и на лице у нее ничего не отразилось. Какая она настоящая-то?

— Твои рисунки лучше всяких иллюзий. Качества должны оставаться в реальности. Это я про ощутимые качества: холод, тепло, фактура. Образ полезен что настоящий, что нарисованный, а качества полезны лишь настоящие, в этом суть.

— Кино передает образ, или качества? — Юнна наклонила голову, а свет перекрасил одну ее прядь да окаймил нос. — Оно же голос передает, характер. Больше, чем это передают картинки.

— Как тебе вариант передать на картинке образ, а потом повторить его качества вживую? Образ, что кто-то поклеил новые обои в твоей комнате, например.

— Чтобы поклеить там новые обои, надо содрать четыре слоя старых. Второй слой — газеты столетней давности, исторические документы, между прочим.

— Талис пригласи, восстановит. Или на дереве эти документы вырежи, пускай так сохранятся.

Юнна сверкнула глазом: оранжевый блик тонул в зрачке, как в полынье, пробитой среди синего льда.

Ерунда какая-то, а не совместная жизнь. Изредка пересекаться сперва-то интересно было, азартно, когда времени толком не хватало, а теперь — нет, не дело.

С ней уютно, да вот только надо, чтобы общение стало постабильнее, а там, глядишь, Юнна побольше откроется. Этот ее талисский менталитет все-таки напрягает. Должно же что-то объединять настоящее, уют-то — абстракция. Лет пятнадцать назад на это не обращал бы внимания, однако тогда и семьи своей не хотелось.

Никак и впрямь захотелось семью? С чего бы вдруг.

Правда, ясное дело — с родственниками матери творится не пойми чего в Кранаре, а со стороны отца давно никого не осталось. С материнскими общался письмами раз в пару-тройку лет, но, главное, знал, что они есть.

— Айда в Ташчин, — предложил Дайгел. — Скажешь своим — на разведку.

Ее, должно быть, уже подрядили туда шпионить, раз в Ташчин теперь отправится много легонийцев.

— Я в деле, — Юнна пихнула сугроб, залитый солнечной смолой. Никак он останется тут на годы, не растает.

Вот и подтвердилось одно подозрение. Впрочем, ничего в этом плохого нет.

Хоть с Юнной не все понятно, однако ж она не совсем чужая. И тянет, зараза.

— Я до Асуры с тобой доеду, кстати, — сказала Юнна. — Считай в командировку. И давай без подозрений твоих кранарских.

— А есть в чем подозревать?

— В связи со всякими подозрительными кранарскими личностями.

— Вот всегда такой честной и будь.

***

Юнна уже звала выходить из поезда, а Дайгел все никак не мог оторваться от астельско-кранарского древнего разговорника.

Легонийский и кранарский давно выучил в равной степени, но легонийский в последнее время использовал чаще. Сейчас это словно бы и несправедливо, раз кранарцев становится все меньше. А читаешь на кранарском — и чудится, что в своей стране все налаживается. Ясное дело, ерунда, а все же подлечивает.

Как вышел на темный, в желтых огнях, перрон, подскочила Еса, будто осенний лист на ветру. Лицо у нее вдруг стало удивленным, и она посильнее схватилась за ручку зонта. Юнна приложила по-быстрому ладонь к правому плечу, Дайгел тоже, потом Есе руку пожал.

— С Юнной ты и так знакома, но теперь это еще и женщина моя любимая. Какое там, говоришь, у тебя ко мне дело?

Юнна глянула в черное небо и улыбнулась краем губ.

— Привет. Держи свой распознаватель, — с этими словами она извлекла из сумки пакет.

— Ага, — Еса сразу прижала его к себе. — Спасибо.

— А вот книгу про моллитанскую зелень не отдам. Ее твоя подруга сама оставила.

Древние имперцы тоже вон исследовали моллитанскую зелень.

— Ага, — кивнула Еса, глядя на Юнну, будто на ручного говорящего вьорта. — Дайгел, слушай, я просто хотела спросить у тебя… с танером Эсети связано.

— Я за сигаретами, — сказала Юнна. Вот всегда она понятливая, этого у нее не отнять.

Когда Юнна скрылась, Дайгел сел на одну из скамеек перрона вместе с Есой. И тепло же тут, в Асуре. Расстегнул куртку.

— Еще я химию сдала на высший и на практику еду послезавтра, — сообщила Еса.

Второй поезд пронесся по соседнему пути, грохоча, мельтеша огнями и сипло подвывая: наверняка он так жаловался на качество рельсов.

— Танеру Эсети не говори, не надо ему волноваться, — шепнула Еса. — Раммел Нитур с коллегами хочет изучать поведение вьортов, и я тоже хочу, — и заговорила бойчее. — Сейчас в Моллитане их стало больше.

А что, дело вполне себе научное: разве что вьортов проблематично исследовать. Но чем меньше загадок и чем больше правды, тем лучше. К тому же вьорты, какими бы ни были тварями, на осознанную подлость не способны, в отличие от кое-каких лаохортов.

— Еще коллеги Нитура хотят у меня твою камеру взять и снимать вьортов. Напиши, пожалуйста, что камеру можно только мне брать и, чтобы не было подозрительно, Раммелу.

— Хочешь, чтобы папаня совсем меня убил, если с тобой чего случится? — усмехнулся Дайгел.

— Не убьет, он хороший. Но ему не понравится, что ты помешаешь его ученице получать ученую степень, — и Еса улыбнулась.

— По вьортоведению?

— По камерознанию.

Она-то наверняка разузнает что-нибудь нужное при помощи этой камеры. Ей не впервые. Хоть и тревожно за нее. Скадда вон тоже где-то среди вьортов: правда, Скадда в Басмадане, а Еса-то хоть останется в Ориенте.

Дайгел написал на блокнотном листе, что лишь Есе Кирлинг и Раммелу Нитуру можно пользоваться камерой — изобретение штучное, как-никак. Приписал, что это еще и гахаритская штуковина, и, если сломается, это навредит отношениям с Гахаритом. Расписался да и вручил Есе бумагу, а Еса заулыбалась.

Вспомнилась одна вещь: вроде бы ерунда, но было больно уж странно. Кто знает, может, оно и сгодится Есе.

— Я однажды видел, как вьорт прикоснулся к кошке и стал на секунду иным. Вот где это было — не скажу, секрет.

— Больше стал похож на кошку? — и посмотрела так изучающе, как будто этого вьорта вживую видела.

Дайгел кивнул.

— Когда я была далеко на севере, в Васкадии, там, где почти нет не только людей, но и животных, то увидела огни, похожие на фонарики. Я их коснулась, и они погасли. Что-то вроде вьортов бактерий. Первые Огни, их там так называют.

— Ничего не боишься, ишь как. А чего ты тогда на Юнну так напуганно глядела? Она же твоя знакомая, да и помогала тебе в Талис.

— Просто мне сама Талис не понравилась, — осторожно сказала Еса. — Люди там совсем не как у нас, хотя я другие народы очень люблю. Про Талис еще такие новости сейчас странные, про Империю: она столько всего скрывала. И Юнну я, ну, узнала плохо.

— Не боись, я ее узнаю получше.

Рассказал еще Есе о том, что узнал про вьортов от Астелнал: про последствия вьортского укуса и так далее. Скоро показалась Юнна, и Дайгел ей кивнул. Еса потом порадовалась идее с камнеуборочными машинами да передала привет Луи.

Проводили ее к остановке, и почти сразу она заскочила в автобус, а оттуда помахала.

— Почему ты мне так не говорил? — улыбка Юнны напомнила разлет чаячьих крыльев. — Про женщину, эту, как ее там, любимую.

— Так тебе же и без того понятно, а Еса-то не знает.

Юнна усмехнулась и поглядела вверх, потом зажгла сигарету.

— Так ты все равно говори.

— Зачем, раз все равно понятно? Одно и то же повторять — чего толку.

— А вот нравится.

— Ночью небо черное. Вон едет автобус, — поддразнил Дайгел, а Юнна не всерьез отмахнулась. — Так тебе ж нравится, когда повторяют то, чего ты знаешь. Поди тебя пойми.


Глава 8

2 кадала, Луи


Тонкие и отчетливые близкие запахи растений Долины присоединяются к отдаленным, размытым, тоже многочисленным, и становится сложно отделить их друг от друга. Главное — не отходить от снегоцвета. Опасные травы рядом с ним не растут.

Никакого предостерегающего фырканья с дерева, откуда наблюдает Эрцог: значит, все в порядке, и иллаты не пытаются схитрить.

Во время драки подруга и помощник вожака иллатов нападали стремительно. Вожак атаковал реже их и готовился дольше. Он бил хорошо, несмотря на старость: однако не был маневренным, скоро это удалось определить.

Дыхание вожака участилось. Луи не разворачивал к этому зверю уши и делал вид, что атаки иллатицы и помощника заботят больше всего, однако обостренный слух улавливал каждый шорох старого вожака, и даже не требовалась особая сосредоточенность.

Сейчас зашуршит трава под подушечками его пальцев. Уже.

Луи развернулся и выбросил вперед лапу. Старый иллат отскочил, запахло кровью. Сразу ударило по спине, и когти иллатицы вонзились в шкуру. Она, разумеется, решила оттолкнуть от снегоцвета. Помощник вожака укусил Луи за лапу и отскочил. Луи запоздало отмахнулся, снес лапой ближайшие ветки и отступил подальше в снегоцвет.

Иллатица грызла спину. Если упасть, противника ранят острые края обломанных веток, но и самому будет легко оцарапаться. Другой зверь избежал бы новых ран во время драки.

Луи стал заваливаться на бок. Иллатица спрыгнула: была готова. Луи выровнялся и сшиб ее лапой, затем прижал: ожидал, что она будет готова. Она знала, что соперник не побоится боли.

Давил ей на горло, игнорируя атаки другого зверя, пока иллатица не прохрипела, что сдается. Помощник вожака метался все быстрее, взволнованнее. Луи дождался, пока дыхание иллата не станет шумным, и сбил зверя с лап.

Вожак вгрызся в гриву Луи. Впрочем, его быстро удалось стряхнуть. Затем Луи замахнулся на вожака правой лапой, но напряг левую. И, когда зверь атаковал, быстро опустил правую и ударил левой: попал прямо в грудь. Вожак захрипел.

— Вожаки-преступники из окрестных стай говорят, что вы не связываетесь, — дыхание Луи теперь тоже сбивалось. — Но вы знали о моих повадках. Полагаю, раз вы скрываете связь, вы охотитесь на людей по сговору между стаями.

Дождался признания от вожака, после чего добавил:

— Другим местным иллатам я ломал кости, но этого недостаточно. Из ваших умрет вот этот зверь, — Луи повел головой в сторону помощника вожака. — Он возглавлял часть стаи во время охоты на человека.

Слишком поздно прочел это по следам.

Вожака придется оставить в живых. Домашних животных в этой местности мало, так что иллаты, разбежавшись без главаря, в поисках легкой добычи неизбежно вновь нападут на людей. У волков-гвардейцев в Кранаре можно было наказывать именно вожаков: гвардейские стаи при этом не распадаются.

Побежденные хрипло дышали. Те иллаты, что не дрались, издали взволнованный стрекот, когда приблизился запах Эрцога. Его и без того почти бесшумные шаги скрадывал легкий снег. Теперь ему придется выполнить гвардейскую работу: гвардейцев из этих лесов давно вытеснили враждебные стаи.

— Я буду драться, — сказал Эрцог и чихнул. Его голос звучал хрипло и несколько растерянно. — По-другому не убиваю.

Раздалось рычание, затем шорох сминаемой травы у снегоцвета. В уши ворвался вой, послышался скрип меха о клыки. Вскоре раздался легкий хруст — Эрцог перегрыз преступнику горло. Иллаты отпрянули.

В окрестных лесах все стаи одинаково преступны, а совсем истребить здесь иллатов было бы неразумно. Однако, если повторятся тяжелые преступления, снова понадобится казнить нескольких иллатов: Луи сказал им об этом.

— Тогда вы уйдете с этой земли и не сможете спуститься с горы, — добавил Эрцог. — С той, где есть Гвардия.

Впрочем, иллаты смогут уйти с места заключения в обход гвардейцев, либо сговориться с ними. Такие меры борьбы с преступниками все-таки ненадежны. Шорис это также хорошо известно.

— Любой гвардеец умрет в кантокриде, — в тоне вожака ощущался оскал.

— Хочешь испытать гвардейцев? — уточнил Луи. — Не упустишь шанса испытать и Алодиса Гремиора, полагаю. Знаю, он хорошо усмиряет иллатов.

— Ни один человек по-честному тут не выживет, — в стрекочущем голосе иллата послышалась усмешка. — Я послушаю Алодиса. Как слушал скулеж тех трусов, что его боятся.

— А что зверей пугает в Алодисе? — спросил Эрцог.

— Хваленый человеческий разум. Какое-нибудь оружие такое. Вы лидерство показали, а Алодис, если даже придет с оружием, одну только трусость покажет. Люди изобретают из-за страха перед природой, а наша природа людей больше всего пугает.

Не согласен, но скучно переубеждать: не с чем тогда будет мысленно спорить.

— Я все же не понимаю твоих целей, — сказал Луи. — Людей ты убиваешь даже не ради исследований. Это не оправданно, но в этом была бы логика.

— А они жили? — затрещал иллат. — Куда теперь делся из черепов их разум, такой расчудесный? А мы живем?

После, отправляясь на охоту, иллаты уточнили, что не убьют никого сверх меры. Следует еще проверить, выполнят ли они обещания.

Следуя к автотрассе, Луи время от времени сосредотачивался на ветре, однако не чуял ничего схожего с ощущениями от Лафенграс. Терся о стволы безопасных деревьев, точил о них когти, на паре стволов оставил метки. Эрцог выбирал другие деревья. Однажды он подошел к стволу, который Луи до этого ободрал, и пришось оскалить в сторону Эрцога клыки. Эрцог фыркнул с оттенком: «Ну и ладно» и убежал.

Иногда он шуршал шишками, и Луи тоже подбросил одну из них, перед этим спросив у Эрцога об ее безопасности. На миг показалось, что она убегает, но потом стало скучно: все-таки не живая.

Здесь, вдали от города, не встречалось людских следов. Местные люди редко охотятся, и лишь рядом с актарием.

— Я вот думаю: мы помогли тем копытным, которых иллаты заставляли драться, а теперь они остались одни, — сказал Эрцог. — Гвардия там никакая. Раньше там недалеко хотя бы был Рагнар.

Что-то неизбежно ухудшится там, где уже помогли зверям. За всем не уследить, можно лишь изменить ситуацию в целом. Постепенно.

Скоро вышли на трассу. До небольших городов, что поблизости от Заланты, по ней добираться удобно, однако все равно есть опасность надышаться ядами. На дальние расстояния так не отправиться.

Луи отыскал вибриссами привядшие цветы уламита, присыпанные снегом: как только потеплеет, они оживут, наблюдал такое и осязанием, и через Эрцога. На ветках деревьев касаниями вибрисс нашел муравьев и продавил для них усами дороги в снегу, покрывшем гладкие листья.

— Приносишь им прогресс? — сразу догадался Эрцог. — А машины сделаешь? Зачем они уже проснулись?

Тоже любопытно.

Луи подставил муравью коготь, но такой стремительный рост прогресса его встревожил, хотя дорогой он потом воспользовался.

Эрцог сообщил местным тирис имена иллатов, приспешников вожаков-убийц, и попросил их позвать. Затем стал рассказывать Луи о лесе, который, оказывается, выглядел так, будто горы отряхнулись и сбросили на него снег. Бело-бурые ветки, по словам Эрцога, выглядели как горностаи, что перевернулись на спину в игре.

— Хотя горностаи сейчас белые, как иллаты, — добавил он.

— Ты не говорил, что иллаты белые. Но теперь я знаю, как представлять их в следующем бою.

— Я опять их сам убью, а то, если ты кого-то казнишь, мне и это будет сниться, — Эрцог задумчиво заворчал. — Не хочу, чтобы тебя казнили.

— Мне это меньше грозит, чем тебе.

— Я казней уже несколько раз избегал, а у тебя нет опыта.

Луи остановился и ощутил, как ветер взъерошивает гриву. Если Эрцог помогал, это не значит, что в решающий момент он не предпочтет себя.

Он отвлек Тень, переставшую быть другом: и отправил к морю. Тень — лаохори, и то отвернулась, когда дело коснулось ее безопасности.

Убивать она все же не стала, хотя ее дар и опаснее талисского.

— Тем более это я тебя сверг, — добавил Эрцог. — И я не допущу, чтобы тебя из-за этого убили. Станешь моим советником, точно.

— Смотри, чтобы сам не помер до моей казни. Я не имею ничего против того, что ты меня тогда сверг, ты действовал по закону и не был мне другом. Впрочем, выживание может оказаться для тебя важнее дружбы, это было бы логично.

— Значит, учишь меня доверять себе, а сам мне не доверяешь? — хитро спросил Эрцог. — Кому после этого в самом деле доверять нельзя?

Справедливо. Луи прикрыл глаза. Но если даже зверь сейчас искренен, он все равно не может знать, как поведет себя в будущем.

— Конечно, зря это я.

Эрцог удивленно и при этом обрадованно фыркнул.

— Зря думал, что ты можешь поступить логично, — добавил Луи.

— Ты из-за Лафенграс так задумался? — Эрцог, подойдя, толкнул боком в бок.

Вновь понимает мысли.

— Перестань ко мне ластиться, когда я подозрительно к тебе отношусь, — Луи огрызнулся, но без серьезности.

— Я вообще-то тебя от кантокриды отталкиваю.

— Интересно, снег обожжет, если упадет с кантокриды?

— Если бы я был снегом, я бы на кантокриду не падал.

— Упал бы, если бы я тебя сшиб. Сейчас докажу, — заметил Луи и сшиб Эрцога: впрочем, на асфальт.

— А я не поверил, что ты сшибешь меня в кантокриду, — усмехнулся Эрцог.

— И правильно, — ответил Луи. — Не верь мне.

***

Эрцог немного хромал после драки с двумя иллатами. Луи скомандовал тирис передать стаям вести о смерти этих зверей и последовал за Эрцогом в актарий.

— Кажется, что местный снег — это белый мох, и он не напа́дал, а вырос, — голос Эрцога звучал теперь глуше, простуженнее, а запах сделался слабее и горчил болезнью. Впрочем, ничего серьезного. — Знаешь, пускай те звери и заслужили смерть по закону, но я больше не хочу ощущать, будто могу управлять чьими-то судьбами. Мерзко. У меня уже такое возникало, когда я терял рассудок.

— Значит, больше не хочешь становиться тирниском, — заметил Луи. — Да, я издеваюсь.

— Я вижу.

— Так, — Луи отряхнул лапу от снега. — Это особо изощренная издевка?

— Не знаю, я с талисскими не сравнивал.

В хлев, стоящий на краю актария, нанесло снега, ведь от двери сохранилась лишь половина. Козий запах оставался на клочьях шерсти в углу, перемешанных с соломой. Луи, вернувшись ко входу, лапой разровнял сугроб у остатка двери, и приблизились звери: вангур, самка холтонга, самка оленя-неманга и лесной конь-катаган. Когда они принялись беспокойно шуметь из-за людей, Луи успокоил их оскалом и коротким рыком.

Известно, что язык людей эти звери понимают, хотя и не безупречно. Они учились понимать людскую речь ради безопасности. На западе Моллитана встречались такие долинные звери, которые понимали человеческий язык гораздо хуже.

— Он договаривался на двух учеников за раз, а тут? — раздался отдаленный человеческий голос.

— Уже можно и четырех, — сказала глава актария. — Сейчас еще ребята придут охранять. Луи, как время придет и как знак подадим, ты зверей сразу гони, пусть не задерживаются.

Больше двух часов занятий все равно сложно вытерпеть.

Хорошо, что люди находятся в отдалении. Не слишком пугают зверей и не видят всего.

Кроме звуков, общих с другими зверями, у долинных есть немало уникальных, и Луи несколько дней назад придумал для их обозначения буквы, напоминающие листья моллитанских растений: заостренный знак листа кантокриды, рассеченный знак листа куварги. Соответствующие им звуки произносил для зверей Эрцог: у Луи не получалось сымитировать их правильно.

Моллитанским животным Луи ранее объяснил происхождение алфавита точно так же, как и гахаритским зверям и птицам. Неизвестно, смогут ли местные звери обучать такому алфавиту сородичей. Гахаритские, вероятно, смогут. Ничего сложного в этом нет. Если те же ганроды поверят в свои возможности, они сумеют научить сородичей и людскому алфавиту.

Начертив знаки, Луи передал задание животным через соек-тирис. Местные птицы порой общаются с волками в Гахарите, так что понимают речь, подстроенную под волчью. В свою очередь, местные звери неплохо понимают тирис. Эрцог еще не слишком хорошо выучил языки местных животных.

Скоро Луи проверил итоги вибриссами. Линии на снегу, вычерченные самкой холтонга, складывались в ровные упрощенные рисунки следов зверей и птиц, моллитанских листьев. У вангура получилось мельче и кривее. Рядом с катаганом и немангом обнаружилось по две кривые линии.

Другие катаганы и неманги тоже не понимают. Им не интересно. Живут лишь чтобы есть, спать и бояться хищников: однако они могут заинтересоваться чем-то еще, все-таки не зря они осознанные звери. Отступать и сдаваться бессмысленно.

Собака принесла книгу, а убегая, похоже, укусила самку холтонга: та зашипела. От пса остался навязчивый запах, напоминающий соленую кашу, и Луи поморщился.

Известно, что холтонги напоминают кошек, у них есть крапины на желтых шкурах, пушистые черно-белые хвосты и огромные когти на пальцах, растущих прямо из боков и оставшихся от средней пары лап. Луи видел этих зверей еще котенком и считал чудовищами, поэтому всегда с интересом на них смотрел.

Тирис трескуче перевела зверям стихи о природе, которые Эрцог прочитал в книге. Птице понравилось. Холтонг сообщила через сойку, что лес в одном из стихотворений описан точно, только неясно, что такое «зеленый». Вангур спросил, почему люди расстроились из-за того, что их пара рассталась, ведь после брачного сезона самки и самцы всегда теряют друг к другу интерес. Неманг поддержала, самка холтонга грустно заворчала и вздохнула. Катаган ел в углу солому, смешанную с козьей шерстью: не так себе представлял их сближение с хищниками.

Собака принесла старый школьный учебник по истории, и Эрцог, пока его пролистывал, нервно огрызнулся.

— Там про казни? — уточнил Луи.

— Да, — ответил Эрцог и чихнул. — С картинкой.

— После Гахарита теперь ты будешь точно так же бояться сугробов.

— Ими нельзя отрубить голову.

— Теми, что смерзаются и падают с крыш, можно.

Эрцог недовольно фыркнул.

Луи опросил зверей насчет истории. Звери знали, что из-за людей возник Легония сколько-то лет назад. Самка холтонга вспомнила, что моллитанцы давно откололись от Империи, затем назвала Паллу Мудрую, Саргона Генлинга и, внезапно, Тарвала Онталоза.

Резко заревел вангур и ударил копытом.

— Неманг тебе не угрожал, — сообщил ему Эрцог, и сразу затрещала тирис. — Это вы поднимаете ногу и нацеливаете копыто, когда злитесь, а у них это дружеское.

Вангур притих.

Эрцог прочитал названия глав учебника: там было и о промышленной революции. Травоядные часто боятся техники, но, если узнают историю ее появления, вероятно, их страх ослабеет. Техника станет для них понятнее.

— Не думаю, что им пригодится, — возразил Эрцог, когда Луи поделился с ним задумкой.

— Ты при своей ранимости все-таки выучился по историческим книгам.

— Сейчас ты будешь ранимый об остаток двери.

— Это слово так не используется.

— Значит, ты меня плохо выучил.

В это время звери общались между собой, и Луи попросил тирис переводить, чтобы лучше узнать их повадки. Катаган просил самку холтонга поделиться найденной кладкой яиц, при этом холтонг шипела, что сама сейчас отложила эту кладку. Неманг спрашивала вангура, зачем изучать историю, если этого больше нет, и едва не сжевала его хвост вместе с сухой травой. Холтонг передала, что с травоядными скучно, и спросила, можно ли съесть.

Хвост Луи смешал снег с соломой.

Хочется вкусного, но лень опять идти на ту сторону горы. Больше хочется уснуть.

Тирис закончила перевод, но храп, мычание и гулкие вскрики животных раздавались до сих пор. Будто затерялся в чаще, где серые ветки срослись и затянули небо, а голоса превратились в множество мелких лесных существ и теперь скребутся в голову жаркими тупыми когтями.

Эрцог толкнул Луи лапой и стал читать о промышленном перевороте: без перевода тирис, для Луи. Луи сосредоточился на его рассказе, и среди серых зарослей будто бы проявилась тропа, на ней — интересный след. Хаос голосов отступил на дальний план.

— Как ты понимаешь, когда мне становится сложно всех слушать? — поинтересовался Луи.

— Твоя морда делается чуть более невыносимой.

— Мою морду ты в любом случае отсюда не вынесешь.

— Если разъешься еще сильнее, то будешь прав.

Луи пересказал для зверей содержание главы из исторической книги.

— Они не поняли, зачем люди придумывают столько нового, — перевела звериные фразы тирис.

— Пусть поразмыслят, почему люди перестали создавать ткани вручную и придумали для этого машины, — передал Луи.

Заворчала холтонг.

— Она говорит, что людям нравится придумывать новое и упрощать себе жизнь, — сообщила тирис. — И я согласна. А еще, думаю, это случилось, потому что людям нравится творить.

Хорошо. Луи прикрыл глаза.

Вангур передал, теперь через Эрцога, что машины страшные, а люди просто хотят создать искусственный мир. Остальные травоядные поддержали его. Понятно. Хорошо, что они хотя бы не боятся сараев.

— Ради чего вы пришли учиться?

Тирис передала, что это благодарность за иллатов. По-настоящему учить знаки не хотел никто, кроме вангура. Самка холтонга поначалу хотела учиться, но теперь шипела на всех, кто делал хоть шаг в сторону ее кладки.

— Допускаю, что вам может быть не интересна история, и постараюсь не слишком вас за это презирать. Настоящее вам интересно? Я поручал вам в точности узнать, где бродят преступники, — Луи повел мордой в сторону травоядных, и в ответ раздалось мычание.

Мохорои в этих краях убивают молодняк вангуров из-за конкуренции за еду: этих преступников Луи все никак не успевал отследить, и Эрцог тоже. При этом взрослым вангурам мохорои навредить не способны.

— Зачем к ним лезть, они говорят, — сообщила тирис. — Говорят, все равно приведете гвардейцев.

— Однажды Гвардия здесь появится, бесспорно, однако ей нужны осведомители. Даже гвардейцы не успеют всего, если им не будут посильно помогать.

В ответ передали, что Гвардия в любом случае должна помогать животным, осведомители они или нет. Стоило запретить иллатам убивать сверх меры, как выявилась наглость и лень местных копытных. Луи наморщил нос и оскалился.

— Еще спрашивают, что ты, похоже, разозлился? — спросила тирис.

— Да, но для вас это угрозы не несет, — Луи лег и положил одну переднюю лапу на другую. — Всего лишь не представляю, как можно так бессмысленно жить.

— Они передают, что ты интересный, но высокомерный, и я согласна.

— Разумеется, я считаю себя лучше их, раз они глупы, — Луи стал умывать лапы, затем, немного, гриву. — Высокомерие считают недостатком, но не могу ничего с ним сделать. Разве что призна́ю: я замечательный скорее биологически, но по характеру — не во всем. Пожалуй, я ленивый и вредный, хотя и это замечательно. Для меня.

— Эй, не надо их злить, — предостерег Эрцог.

Лишь бывшие тирниски могут их защитить от иллатов, так что злость эти звери если и проявят, то лишь словами. Главное, чтобы они уважали как лидеров.

— Неманг спрашивает — и я — тебе больше хочется помочь нам, или выжить? — спросила тирис.

У этих зверей все же есть любопытство и соображение. Так.

— Выжить. При этом выживать и дальше, а для этого вам часто придется помогать, — не слишком честный ответ: скорее захотелось поиздеваться, узнать реакцию.

Травоядные возмущенно забормотали. Луи вымыл еще одну прядь гривы: медленно, чтобы в пасть не набился мех. Затем принялся приводить в порядок шерсть на боку.

— Я точно хочу помочь, — вмешался Эрцог. — И выжить, да, но больше помочь.

Показывает себя с более выгодной стороны, чем соперник, так? Луи повернулся к нему более резко, чем собирался.

— Хочешь сказать, они тебя совсем не раздражают? Хотя в большинстве своем хотят твоей смерти.

— А что, ты можешь сказать, что никому бы не помог, если бы тебе не угрожала смерть? И что у тебя к подданным совсем нет симпатии?

— Симпатии нет, но без видового разнообразия будет пусто и скучно, — как в той серой мути, что в голове. — Это единственный хаос, который не сбивает с толку: пока его объекты не начинают слишком много разговаривать. Только сколопендры и пауки не нужны, пожалуй.

Звери, когда урок закончился, сразу бросились в лес: все, кроме самки холтонга. Эрцог отметил, что людей они обошли подальше. Луи передал тирис, чтобы на следующее занятие пришли только холтонги и вангуры: среди них есть способные.

— Мы же будем голосовать, да? — уточнила тирис. — Акреон согласился?

Луи в ответ кивнул.

— Я точно хочу, — затрещала тирис. — Еще хотят два вангура.

Осталось совсем немного времени: легонийцы сделают выбор десятого числа, в следующий выходной. Тогда решится и судьба Лафенграс.

Выйдя к людям, Луи спросил насчет транспорта.

— Грузовик есть, но вы же хотите Моллитан покинуть, — сказали в ответ. — Бензин подорожал, извиняйте уж меня, я и за охоту столько денег не получу, да и не ездил я так далеко в жизни в своей собственной.

Можно было бы добраться до города, откуда идут поезда, однако Эрцог сможет без опасений ехать в поезде лишь по землям Долины. А следует пересечь и весь Хинсен.

Алодис должен прибыть, ведь известие о том, что Заланте помогают бывшие тирниски, уже разнеслось по Долине. Наверняка и за ее пределами. И Алодис может пригодиться. Хотя бы для того, чтобы без проблем далеко уехать.

— Раз нельзя мне дать грузовик, дайте мне жареную гаску в сметане.

— Да не умею я такое.

Луи потерся мордой о человека и замурлыкал, чтобы помочь научиться.

***

— Ты хочешь править из-за азарта? — уточнил Эрцог, умываясь. От него пахло мокрым мехом, и порой слышалось, как он вгрызается в подушечки лап.

— Исследовательский азарт и вызов себе. Все верно. Правда, мне очень нравится валяться и наблюдать, но полной бездеятельности я не терплю. До смерти Алнира я править не хотел, но потом, когда попробовал, что это такое, от власти сам бы не отказался. Все равно что сдаться.

— А я тебя вынудил сдаться, да?

— Скорее я тебя вынудил вынудить меня сдаться, — Луи усмехнулся. — Я выиграл.

Эрцог фырнул с раздражением. Его интересно выводить из себя, но чтобы он при этом оставался союзником. Раньше не думал, что возможна такая дружба, но, пожалуй, подобного не хватало.

— Потерять власть — все равно что потерять отличную возможность исследовать мир, — добавил Луи. — Утратить часть развития, отойти назад.

— Это точно.

— Я до сих пор ее, впрочем, не потерял. Потеряю лишь если не пройду испытательный срок.

— Тогда и я не потерял.

Меховая хитрая сволочь.

Луи вытянулся на мягком покрывале, принесенном людьми, и, перевернувшись на спину, раскинул лапы. От жареной гаски в сметане остались только кости у входа. Чертежи аалсот, найденных в Валлейне, таким способом не добыть, а жаль.

На улице с криками дрались домашние коты, а в углу мерно дышала холтонг, греющая кладку. Эрцог подошел: переступал он вяло, дыхание было слишком сиплым.

— Кем бы ты был, если бы никогда не правил? — спросил он и взрызся в морду.

Драка вышла недолгой, чтобы не беспокоить людей. Луи отвоевал покрывало и половину сарая.

— Изучал бы механизмы, — и отпихнул Эрцога лапой, чуть выпустив когти.

Эрцог свалился на бок Луи. Так тянется к общению: иногда это странное свойство его характера, пожалуй, не вызывает отторжения, оно занятное, но сейчас он временно надоел.

Он тянется и к подданным, но у них тоже не добьется той дружбы, которая ему нужна.

— Ориента и ее живой мир тоже в какой-то степени механизмы, так что я изучал бы и их тоже, — добавил Луи. — Когда я, исследуя, вижу, вернее, чую, как что-то идет неправильно, мне хочется это изменить.

— Значит, зверям ты сочувствуешь?

— Тем, с кем близко общаюсь, — Луи вскинул голову, огрызнулся, и Эрцог, укусив, отошел на свою территорию. — Остальных терплю. Не обязательно считать кого-то ценным для себя, чтобы ценить его жизнь.

— Хм. Может быть. Да и мне далеко не все нравятся.

— Разумеется. Просто ты подлизываешься к зверям.

Эрцог фыркнул с недовольством, Луи попытался фыркнуть с заинтересованностью, но вместо этого чихнул. Язык келарсов в чем-то сложнее правления.

— Смешно ты делаешь. Слушай, тирис сильней изменились, чем звери. А тирис больше общаются с людьми. Все-таки разум сильней всего зависит от общения с ними? Насколько разум — это наше? Если мы все-таки получили его лишь из-за людей, это даже обидно.

— Я не дал жизнь сам себе, но это не мешает мне жить.

— Зато ты себя разрушаешь, и не спорь. Я еще с этим разберусь. И у Талис еще выспрошу многое. Знаешь, а команда Герти убила умного батахора, он понимал мою речь.

— Верю, что они нарочно избавляются от самых разумных.

— Регон был очень разумный. Интересно, это передается по наследству? Гелес из-за разума проводил эксперименты, или наоборот?

Пожилой человек забрал остатки еды и принес газету: Луи сразу накрыл ее лапой.

— Тут оно про нашу селекцию, — сказал старик. — Пишут, мол, новинки. А то я выводил вон на станции да лет двадцать назад, да лучше этих новинок хваленых: смородину, да вон клубнику, да плетистую, во какую, да сберег у себя сорта.

Клубы темноты перед глазами почудились изгибами побегов, как в шкуре Лафенграс.

— Расскажи.

Пока Луи слушал о выведении сортов, кисти лап сжимались и разгибались. Растения не слишком нравятся, но ведь то, что делают люди — почти создание новых видов.

— Это страшно, — сказала, усевшись рядом, тирис. Луи недовольно дернул ухом: был о тирис лучшего мнения. — Когда меняют неживое, нормально. Но когда живое — получается, и нас могут изменить? Наших потомков?

— Разумные могут изменять сами себя, — сказал Луи.

— А дикая пшеница не плодоносит так, как нужно людям, — заметил Эрцог. — Вам тоже больше нравится ручная.

В Моллитане пшеницу толком не вырастить. Разве что в огромных защищенных актариях Асуры и подобных городов. В малые города хлеб везут оттуда: и из Ламейны.

— А я сажал голубику, — похвастался Эрцог.

— Для соболей в Талис, которая потом вся облетела? — уточнил Луи. Эрцог утвердительно фыркнул и спросил:

— У голубики выводят сорта? Как здорово!

— У всех сорта выводят, — ответил старик. — И у голубики, и у рученики. Всех едят. Со смородиной, полосатая крапчатость, сладишь?

— Вырою яму, а куст — нет. Я корни повреждаю, — судя по шороху, Эрцог вскочил.

— Чего ты повредишь, там лишь саженец. Сам ты саженец кошачий.

— Зимой тоже можно пересаживать?

— Да чего оно тут у нас той зимы. Не шарахайся, не выстрелю я, оно, ружье-то — что с него взять.

Вновь зашипела самка холтонга. Эрцог ворчанием передал ей, что надо перенести кладку, и холтонг огрызнулась. Эрцог перевел для Луи, что ей нравится здесь солома и тепло.

— А вы ж еще сегодня будете зверье учить всякой там истории? Так вон идите ко мне на участок, — предложил старик. — Я тут живу рядом. Ты вон копать поможешь. Эта холтонга пущай сидит, не дадим в обиду.

Луи кивнул и прикрыл глаза. Впервые этих зверей пустят на актарийский участок. Замечательно.

Звери Долины никогда не были против того, что люди почти не пускают их в города и актарии. Они сами всегда опасались людей. Тем более по-настоящему разумных и надежных животных, либо неразумных и безобидных, все-таки пускают в моллитанские города.

Вангуры, чуть позже пришедшие заниматься к сараю старика, хорошо вывели на снегу буквы нового алфавита. Уже несколько дней подряд эти животные делали успехи. Из прохожих кто-то вполголоса бранился, а кто-то напоминал сородичам, что со зверями и так приходится жить бок о бок.

— Весь огород в траве, — сказал Эрцог. — Спасибо, что не в тулванге, — и перешел на речь, имитирующую людскую. — На палках, к которым привязывали тербету — растения-паразиты юнгалы, и у меня к этим палкам много вопросов. Слушай, — он прошел к человеку, — ты выкопай сначала сорняки вокруг куста. Там пять видов ядов, а шестой я не знаю, но черные пятна на листьях какие-то подозрительные.

— Может быть, это гибрид, — заметил Луи. — Вероятно, самки инрикта выглядят именно так. Познакомься.

— А я-то думал, отчего да почему у меня всё язвы-то на руках, — сказал старик. — Палки не из-за гор привезли мне, что ли?

Сегодня Луи впервые начертил, озвучил и объяснил для местных зверей некоторые буквы легонийского алфавита, при помощи тирис, и, когда животные их повторили, исследовал вибриссами начерченное. «М», «р», «а». Кривоватые, но четкие. У каждого из вангуров.

Потом показал и другие буквы.

— Быки передали, что ты высокомерный, но полезный, — усмехнулся Эрцог и перескочил, судя по глухому стуку, с камня на камень. Участки в актариях здесь весьма скалистые.

— Попроси их передать звериными знаками: «Приближается стая холтонгов».

Знак приближающейся угрозы: тревожный крик, переданный листом кантокриды. Она не угрожает зверям Долины, но они знают об ее особой опасности для чужаков. Знак холтонга: упрощенный кошачий след. Знак «несколько» похож на лист юнгалы, ведь ее симбионты не уважают личное пространство.

Два вангура передали все в точности, один перепутал знак кантокриды, но без подсказки стер копытом и начертил новый, правильный. Тогда Луи снова произнес фразу и сказал Эрцогу, чтобы вангуры написали по первой букве из каждого слова, по-человечески.

«П», «с», «х». У двух из троих. Третий начертил только «с». Возникла приятная завершенность. Выходит, когда животные сначала учат звериный алфавит, им становится проще понять, почему звуки можно изобразить знаками. И после этого они с легкостью осваивают менее понятные символы.

Ранее вангуры никогда не осваивали людские буквы с первого раза.

Луи стер легонийские буквы лапой, затем пригласил подойти старика и еще двоих людей. Дыхание быков сделалось быстрым и беспокойным, и они принялись тревожно мычать. Луи показал клыки, а Эрцог что-то сказал животным: похоже, попросил их потерпеть людей.

— Этих зверей можно учить письму и чтению, — сказал Луи. — Они этого хотят.

— Но эти звери же никак интерес не проявляли к буквам, — удивилась женщина. — А это что они вычертили? Какие-то листья?

— Попробуйте их испытать, — произнес Луи. — Человеческий язык они хорошо понимают и знают, что такое буквы. Мы с Эрцогом спрашивали.

— Ну, покажу ему буквы, — это прозвучало с сомнением.

Заскрипела палка по снегу, затем женщина произнесла несколько звуков, соответствующих буквам. Луи настоял на том, чтобы она поручила вангурам сразу же повторить их письменно, и по снегу зашуршали копыта.

— Гляди-ка, — послышался женский голос. — Так быстро усвоили, да ну? Глянь-ка, глянь, они считай все повторили!

Другие люди стали переговариваться: взволнованно, однако и с одобрением. Один из вангуров фыркнул и коротко замычал, и Эрцог перевел, что внимание людей ему понравилось.

Раздался шум грузовика. Вангуры угрюмо и озлобленно взревели, и Луи вскинул уши. Не успел оскалиться, как сразу послышались легкие удары лап: Эрцог метнулся к быкам. Затем заворчал почти по-вангурьи, потрескивающе и мерно. Вангуры на удивление быстро успокоились от этого голоса.

Дышал Эрцог тяжело и сипло: все еще был заложен нос. Когда Эрцог что-то спросил у вангуров, один из быков коротко загудел в ответ.

— А еще ему страшно, что в сарае большая тербета, — сказал Эрцог.

— Он ведь не видел дикую.

— Он ест разные долинные клубни и знает, что таких больших не бывает.

Вне Моллитана, любопытно, кто-нибудь боится селекции?

— Спроси вангуров, не боятся ли они голосования.

Эрцог что-то низко прорычал вангурам, затем перевел их мычащий ответ:

— Нет, и спрашивают, за кого им голосовать, а то не разбираются.

Так. Моллитанцы, перестав быть легонийцами, могут ухудшить отношение к зверям. Но и Лафенграс должна жить.

Если животные выступят против Лафенграс, это не решит ее судьбу напрямую, такое голосование ведь учтут отдельно. Однако не хотел бы убеждать зверей голосовать против своего первого друга, которого сам невольно изменил. Луи, повернувшись к Эрцогу, шевельнул ушами в его сторону. Вместе отошли подальше.

— Знаешь, — тихо сказал Эрцог, — в Гахарите не было выбора между двумя жизнями.

— Именно. Выборы в Моллитане — хороший пример для зверей, которых всегда учили, что лаохорты — лучшее из созданного людьми.

Донеслось протяжное мычание вангура.

— Ага, создать лаохорта и уничтожить. По-моллитански.

Привычка моллитанцев легко уничтожать то, что они сами создают, несправедлива.

— Лафенграс появилась от людей, что поколениями считали себя легонийцами. Она похожа по характеру на Легонию. Ну, должна быть, — Эрцог заговорил быстро, даже радостно, и при этом совсем тихо. — Давай так и скажем, звери же не знают всего. Она, конечно, подозрительная зараза, но не нужно ей умирать.

Луи прикрыл глаза.

Муть перед ними — как осеннее хинсенское небо, переходящее в серую степь. Тень метнулась рядом. Прежняя, друг.

Просто один из клубов темноты.

— К слову, что с твоей смородиной?

— В земле слишком много камней, — ответил Эрцог. Для предгорья не удивительно. — Все равно я отлично справился.

Вангуры встревоженно замычали, и с дороги послышалась брань: насчет того, что звери не должны находиться так близко к людям и к посадкам.

Луи вернулся к животным и напомнил им все самое главное насчет голосования. Затем Эрцог заговорил о Лафенграс как о раненом лаохорте и добавил, что она зародилась из-за тех, кто по духу легонийцы. Просто они решили, что Легония их бросил.

— Голосование за Лафенграс также оставит легонийские законы, — добавил Луи. — Лафенграс близка по духу к Легонии, — что ложь. — И будет благодарна, если вы ей доверитесь, — что правда. — Будет за вас заступаться перед людьми. В любом случае, она долго проживет после голосования, но, если от нее отказаться, станет медленно умирать. Даже если откажутся только звери, это ослабит ее уверенность. Легония останется жив в любом случае, но не берусь брать ответственность за жизнь другого лаохорта.

Переведя все это, тирис передала — от зверей и от себя — что Лафенграс подозрительная и не показывается больше зверям, а каждый раз, когда ее замечали, она была странной.

— Она прячется, потому что ее люди верны Легонии, а она не хочет их тревожить, — ответил Эрцог. — Тем более она ранена. Легония сейчас тоже не показывается людям при свете.

Вангуры ушли, с недоверием о чем-то мыча, наверняка о Лафенграс; а Луи отправился спать.

***

Эрцог, проводив к заброшенным гаражам, подтвердил, что рядом никого нет, и Луи негромко произнес имя Лафенграс. Запах Эрцога затерялся среди ржаво-травяных. Луи нашел вибриссами пустую бутылку на тонком снегу и толкнул ее лапой: вибриссы ощутили скомканную от влаги и времени обертку на стекле.

Снова учуял Эрцога: он взобрался на крышу гаража.

Обдало теплом, и в горло поднялось давящее, колючее — страх. В клубах темноты перед глазами померещилась острая морда серой лисицы в извивающихся лозах, пепле и дыме.

— А ты проголосуешь? — клубы темноты застыли, затем неспешно двинулись вперед, будто стремясь окутать и обездвижить. — Что ты решил насчет меня?

— Разве ты призна́ешь меня своим зверем?

Лафенграс зарычала. Холод ветра перебивал ее тепло, снежинки летели в уши и невидящие глаза Луи. Эрцог приглушенно ворчал: и не подал пока что ни одного знака из условленных.

Луи вполголоса рассказал Лафенграс о том, какой совет дал местным зверям. Тепло, окутанное страхом, метнулось в одну сторону, в другую, и перед глазами металась темнота.

— Не уверен, что они действительно тебя выберут, — добавил Луи.

Лафенграс молчала. Колючее тепло остановилось рядом: Лафенграс будто бы касалась и огнем, и шипастыми лозами, грея и раня.

— Спасибо, — коротко сказала она.

— Нашла интересное в затонувших кораблях? — спросил Луи.

С Лиери часто искал интересное. Наверняка и Лафенграс это нравится.

— Копалась в них, как ты в турьем черепе. Живые дельфины занятнее.

— Лиери была с тобой связана? — не удержался Луи. Лапа приподнялась и застыла в воздухе, отчего-то задержалось дыхание.

— Хватит мне напоминать о прошлом. Не хочу вспоминать своих зверей.

Не удивило. Отчего же она не общалась тогда с Лиери, любопытно.

— Эрцог? — у Лафенграс вырвался охотничье-азартный восклик. — Ты здесь? Останешься насовсем?

Так. Это уже лишнее. Следует ее отвлечь: хорошо, что Эрцог научил.

— Ты все-таки очень человеческая: не ценишь то, что у тебя есть, — Луи потянулся и тряхнул гривой. — Можешь многое исследовать: в том числе под водой, и в том числе технику. Однако не понимаешь, насколько это здорово. Способна ли ты разобрать, скажем, ружье при помощи своего дара? Или старый военный корабль?

— Пойду попробую, — весело ответила Лафенграс со звериным азартом.

Страх исчез, и тепло — вместе с ним.

***

— В актарии — люди из ЛОРТа. А тебе же техника интересна, да? — не умолкала тирис.

Так. Нужно что-нибудь прояснить насчет чертежей аалсот: хотя, конечно, их пока что никто не отдаст в лапы зверю. Странная удача. Любопытно, что этим людям здесь понадобилось.

Оказалось, что они в другом актарии, и Луи вместе с Эрцогом добрался туда примерно за час. У одного из домов поймал отдаленный запах Дорена Лосоти: и Дайгела.

— У меня настолько обострился нюх, что я чую людей за сотни километров? — Луи насторожил уши.

— Я тоже его учуял, хотя у меня нос опять заложило, — сказал Эрцог.

Луи, идя по следу, сторонился заборов: вплотную к ним хватало травы, и вибриссы на лапах порой ее ощущали. Одна из вибрисс потерялась, и, хотя она всего лишь естественно сменилась, представил, что она выпала от касания к моллитанским ядам.

Один из знакомых запахов сам двинулся навстречу, обзавелся шагами и голосом:

— Вот вас-то мне и надо было. А ну-ка сюда.

Луи обнюхал руки Дайгела и на пару мгновений уткнулся в ладони лбом.

— Я тут устроил встречу людей из ЛОРТов Моллитана и Гахарита. Сказал им, что вы меня попросили помочь моллитанским людям, что-то изобрести для них, а я и придумал камнеуборочные машины для актариев.

Очень хотел бы увидеть чертежи его новой техники. Впрочем, в замысле Дайгела есть и недочеты.

— Обсудим наедине, — сказал Луи, вновь чуя тирис.

Вместе с Дайгелом и Эрцогом Луи направился туда, где люди из ЛОРТов, в том числе Дорен, общались с актарийскими работниками. Местные пропустили за калитку, вскоре и в гараж, пахнущий машинным маслом, ржавчиной и сваркой.

— Так. Камнеуборочные машины необходимы людям, бесспорно, — начал Луи, усевшись на тканевый мешок: из-под клубней тербеты, судя по земляному запаху с примесью прохладного привкуса овоща.

— Мне камни часто попадались, когда я копал, — вставил Эрцог.

— Работаешь не по специальности, в общем, — заметил Дайгел.

— Твоя техника даст местным людям расширить актарии, — продолжил Луи. — С ее помощью они смогут обосноваться и в горах: быстрее, чем это обычно происходит.

— Отчего бы и нет. Зверье-то они истреблять не станут.

— Однако местные люди только начали сближаться со зверями. Животные здесь не слишком умны, но неплохо соображают в том, что касается выживания. Они боятся изобретений и не доверяют людям. Все нужно обдумать получше.

— Сам знаешь, такие дела быстро не делаются. Пока создадут, пока опробуют, пока продадут первые модели. Сначала наверняка моллитанскому ЛОРТу, а он уже — местным.

Дайгел сел рядом с Луи. Эрцог приблизился к нему, и шерсть зашуршала о ткань, потом чуть скрипнула: под пальцами. Послышалось мурлыканье. Дайгел усмехнулся:

— Котяра.

Комнатное существо, безусловно.

— Надолго здесь задержаться у нас не получится, — вскоре сказал Эрцог. — А значит, не получится убедить зверей не бояться.

— А разве звери и птицы так уж испугаются этих машин? — задумчиво спросил Дайгел. — Даже вон в алеартской глуши они не шибко боялись. Но здесь-то они дальше от людей, это да. Так ведь явно не рискнут нападать на незнакомую технику.

— Страх может пересилить самосохранение. Такое я уже наблюдал в Гахарите.

— Так-то оно да. Поразмыслим.

Когда вышли к сотрудникам ЛОРТа, Дорен дал обнюхать запястье.

— Со временем сюда наверняка пришлют и другую актартехнику? — поинтересовался Луи.

Так. Без развития актария действительно не обойтись.

— Само собой, — Дорен свистнул, и сильнее запахло тирис. — Птица. А, птица? Ты по-легонийски говоришь, сойка?

Тирис ему произнесла несколько слов по-человечески: вразброс.

— Понадобится рассказывать животным, как работает эта техника, — произнес Луи. — Портить с ними отношения не нужно. Самые разумные из местных — это тирис и вангуры, холтонги тоже.

— Тирис точно разумны?

— Точно. Она может говорить и внятно: сейчас она просто показывала тебе свои умения.

— Так и говори со мной внятно, — строго, но отчасти шутливо произнес Дорен, и сойка затрещала на своем языке. — Резонно, пичуга. Луи, мы ведь приехали и из-за животных, такие вот дела: руководство подумало, что иллаты притихнут, если ЛОРТ обратит на эти края внимание, — оно плохо знает иллатов. — Сразу говорю, я бы вас увез из Долины, но в мою машину вам не уместиться вдвоем. Поезд оплатить не сумею.

— Я по-прежнему в ЛОРТе Кейнора? — уточнил Луи перед тем, как уйти.

— Не до тебя там, я думаю. Такие дела.

Отдалившись, Луи развернул к людям уши. Теперь гахаритцы из ЛОРТа рассказывали, что в Гахарите для животных изобрели подобие алфавита.

— …листья и следы, понимаете. Не алфавит в полной мере, но это обозначает их звуки.

— А мы видели, что они какие-то вырисовывают странные знаки, — присоединился один из актарийских работников. — Это что ж получается, ваши и здесь потрудились?

— Выходит, что так.

Луи, пройдя по тротуару, вытянул лапу влево, и вибриссы снова ощутили траву. Обочины здесь опасны. Нужно сделать небольшие травоуборочные комбаины по типу талисских. К тому же не вредные для зверей: в лесу их не используешь, в этом нет смысла.

Этой идеей Луи поделился с Дайгелом, тот одобрил и передал это людям ЛОРТа. Затем Луи ушел опрашивать людей.

— Конечно, надо расширяться, — отвечали работники актария. — Актарий-то маленький, не развернуться.

— Это нужно объяснить зверям, — сказал Луи. — Если вы это сами сделаете, обретете больше доверия. Стоит поговорить с ними как можно скорее.

— Да, все обсудим, — правда, это произнесли отвлеченно, будто отмахиваясь.

— И следует обучать их дальше. Знакомить с вашими изобретениями.

— Конечно, конечно, — никакой заинтересованности в голосе.

— Почему бы не сказать: «Нет, нам сейчас не до этого»?

— Нет, ну потом-то… потом обязательно познакомим. Гонять не будем их, нет, — это уже прозвучало увереннее. — Учить вот будем, письму-то. Мы и не знали, что они способные-то такие. Письму учить надо.

Уже хорошо. Луи предложил им еще кое-что, и люди отнеслись к этому неплохо.

Справедливо, что для людей в приоритете свое выживание, к тому же им действительно живется здесь непросто, не говоря о том, что иллаты убивали их сородичей. Звери, впрочем, этого не поймут.

Но, как бы ни было тревожно, надо найти способ поскорее покинуть Моллитан. Над изобретениями будут работать явно дольше, чем осталось до конца испытательного срока, и зверей за это время все равно не переубедить. Правда, нельзя перечеркнуть их сближение с людьми. Эта работа принесла опыт, уже неплохо: но хочется большего.

Эрцог увел подальше, к сараям, и там негромко заговорил:

— Не хочу, чтобы люди расширяли актарии.

— Это не преступление. Утверждать, что люди непременно навредят, мы не можем.

— Сам понимаю, — хмуро произнес Эрцог. — Тогда лучше мы все скажем зверям, чем они узнают из слухов.

***

Холтонг раздраженно рычал рядом с неудавшейся добычей, молодым немангом. Неманг что-то говорил ему: также раздраженно. Глухо мычал вангур.

— Гахаритцы дадут моллитанцам технику, — твердила тирис. — Чтобы теснить зверей. Даже в горах. Мне не так страшно, я поселюсь и в городе, если что, ведь…

— Эй, не нагнетай, — оборвал ее Эрцог.

— Да, люди могут расширить актарий, — сказал Луи. — Однако людям нужна подходящая среда обитания. К тому же здесь могут появиться вьорты, если людей станет меньше.

Сейчас рядом с Залантой нет вьортов: в округе много мелких поселений. Алодис сперва наладил дела в той местности, где живет меньше людей и, стало быть, более вероятно появление вьортов. Однако здесь все может перемениться.

Звери передали, что вьорты их не трогают, зато люди, когда приобретут оружие, начнут истреблять.

— Речи не шла об оружии, — серость перед глазами казалась клубящимся болотом. Найдется способ на них повлиять. — Люди получат мирную технику и продолжат вас обучать, а тирис заранее изучат отдаленные земли, и вы отойдете туда, если вас начнут теснить. Однако в ближайшее время этого все равно не понадобится.

— Люди вам сами расскажут, пойдем к ним, — позвал Эрцог.

Звери отказались, и тирис тоже.

— Если сблизитесь с людьми, сможете без проблем ходить по актариям, — добавил Луи, вспомнив о том, что предложил местным людям. — Поедать ядовитые травы на обочинах, чтобы люди не так часто использовали технику, — это одобрили работники местных актариев. — Учиться чтению, чтобы лучше понимать людей.

Шум затих. Они не могли так быстро поверить: здесь что-то иное.

— Человек! — затрещали тирис. — Незнакомый!

Запах оказался знаком. Алодис Гремиор шел уверенно: и один. Наверняка в спецзащите: его запах был отчасти приглушен.

— Тулвангой здесь надышитесь, а голову надо беречь, — хрипловатый голос звучал еще глуше из-за респиратора, и почти весело. — Как твое самочувствие, Луи?

Он быстро исчез в зарослях и больше ничего не сказал.

***

— С ЛОРТом Моллитана я так просто не свяжусь по этому поводу.

Пряно запахло тимисом, когда сито стукнуло о чашку. Дайгел сидел на стремянке, прислоненной к противоположной стене гаража: Луи успел ее изучить.

— Да и кто меня допустит к чертежам аалсот? — добавил Дайгел. — Короче говоря, согласен их добыть, и даже есть идея. Если кого-то из приятелей придется посвятить, не против?

Луи кивнул и слегка улыбнулся. Легонийцам останутся копии, что же.

— Хоть какая-то от тебя будет польза. Лучше бы ты дальше, впрочем, сидел в Алеарте и никуда не вмешивался. Расскажи о своих чертежах.

Потом Луи слушал о просеивании земли, о том, для чего нужна буксировочная стойка, и о скорости камнеуборочных машин: не больше неторопливого шага. О том, что позволит этим машинам дольше не изнашиваться, и о размере камней, с которыми они будут способны бороться.

— Камней в Кранаре полным-полно, сплошь горы, в легендах вон тоже камни, — добавил Дайгел. — Надеюсь, статуи в Ущелье лиц не останутся его единственными жителями.

— Не терплю почти всех сородичей, но, если бы многие львы погибли, было бы непривычно, соглашусь. Не могу тебе полностью сочувствовать, но понимаю, что происходящее неправильно. Тем более я могу бороться за то, что мне нужно, а ты — нет.

Дайгел промолчал. Потом грустно усмехнулся.

— А может статься, и смогу. За Кранар и на Ташчине можно побороться.

В Кранаре умеют возводить огромные скульптуры из мрамора и, изредка, из гранита, однако там нет очень важных изобретений.

— Почему у Кранара нет аалсот?

— Что, интересно, не присвою ли я сам твои чертежи? Да наверняка и делали, и от Легонии скрывали. Может, разработки как раз вели там, где сейчас эпидемия. А вот гляди-ка, — голос чуть отдалился: Дайгел поднял голову. — У лаохорта нет власти над толщей воды, раз человек там не выживет. Над небом, выходит, лаохорт тоже не сумеет утвердить власть. Еще и вьортов там нет, гонять некого: может, только ерунда какая-то слабая, от бактерий.

— Одно время я думал, почему не зарождаются птичьи вьорты над землей. Но птицы все же принадлежат земле. Много времени проводят в воздухе, но не спят там, не делают гнезд.

— Скорее всего. Так вот я о чем: дороги да водные пути распространяют власть лаохорта да усиливают его. А с воздушными путями все не так.

Давно предположил, что он проявит интерес к аалсотам. Не ошибся.

— Именно. Каждым воздушным путем воспользовались бы люди, что не поехали по земле и не укрепили хоть немного власть лаохорта над страной. Да, летали бы не все, но людей и так не слишком много. Возможно, авиацию не развивали в том числе по этой причине, но не хотели лишний раз озвучивать вещи, что выставляют лаохорта уязвимым.

— Особенно Легонию. Уж он-то никак не хочет показывать слабость.

— К слову, давно молчат о моллитанских аалсотах.

— Да тут и бокситов толком нет, из чего корпус аалсоты-то делать. Пару-тройку смастерят, и те разобьются на испытаниях. Отмывание денег.

— У Моллитана относительно много бокситов, вот только до месторождений трудно добраться.

— Много ты читал. И учишь читать-писать, насколько я наслышан.

Он немного об этом спросил: удивленно, однако все же с доверием. Как выяснилось, поверил и Георг: и у него остались записи Дайгела об Алеарте. Затем Дайгел спросил о том, что делал Луи в Талис, и Луи очень кратко рассказал ему о местных зверях, о том, как был в плену у Мьенеля и его людей, о помощи Эрцога и Есы с ее друзьями, об отправке в Кайрис. Дайгел несколько раз удивленно присвистнул.

— Шантажировали иллюзией, которую с тобой провела Талис, говоришь? Что там было-то? Чтобы знать, чего она еще умеет.

Луи сказал вкратце. Без упоминания Эрцога.

— Вот не думал, что она способна иллюзорно толкнуть или развернуть, — отметил Дайгел. — Но все равно иллюзии всегда слабее, чем настоящее.

Разговор уже утомил, от него начало сводить челюсть и показалось, что в голову набился песок.

Однако осталось еще кое-что. Машины напоминают животных, они словно угловатые металлические хищники с фарами глаз, с очень любопытным и сложным внутренним устройством. Они тоже, вероятно, в какой-то мере живые. Ведут себя отчасти как живые существа.

— Вы привязываетесь к машинам? Возможно, оживляете и их тоже? Алдасары дают аалсотам имена птиц. Вы буквально оживляете металл, заставляете его двигаться, питаться топливом, путешествовать.

Возможно, аалсоты в какой-то степени живые. То, что летает, как птица, не может быть совсем уж мертвым.

— Отцова машина — чем не живая сущность, — ответил Дайгел. — Да, так оно и есть. Характер у всех разный. Мы с ними даже вон разговариваем. Я фуру водил, так она как медведь: грузный, не шибко быстрый, но выносливый.

Было интересно послушать про его опыт вождения Дагаты-Восток, а про то, как разбирать двигатель — в особенности.

— Уже надоело, но ты неплохой собеседник, — Луи, наконец, поднялся и потянулся. — Дай мне номер Георга, раз мы должны с ним встретиться в Кейноре. Возможно, с ним понадобится связаться заранее.

— Надоело ему, ишь ты. Выдерну усы.

— Сделай из них антенны. Этим ты оживишь их заново.

Постарался запомнить номер и долго повторял про себя, пока не передал Эрцогу.

***

Вернувшись к кромке леса, Луи поймал след Алодиса. Вскоре появились свежие запахи: вместе с Алодисом приближался иллат-вожак, с которым вчера бился Луи.

— Вожак Долины, — скулил иллат. — Алодис, что нам сделать? Что мы…

— Успокойся, успокойся, — покровительственно повторял Алодис.

Позади иллата и Алодиса подвывала стая: заискивающе, тревожно. Луи сжал когтями землю под лапами. Что бы ни сделал с иллатами Алодис, это можно исследовать, раз оно существует.

— Но если все умирают, — проговорил иллат, — зачем всё? Почему люди могут понимать, что они умрут, и жить? Или они правду говорят, что по правде они не умирают? Теперь мне как? Теперь ты… но ты же меня не убил.

Иллат скулил: и жался к человеку, судя по тому, что их запахи сблизились.

— Не убьешь? — провыл иллат.

— Нет, — Алодис это понял: привык к самым простым словам иллатов. — Один из потомства Ар-Начтала сюда придет, выберет себе в гвардеицы кого-то из твоих. Всё, уже всё прошло.

Ар-Начтала он запугивал, интересно? Хвост Луи метнулся, и рядом послышался мягкий прыжок Эрцога.

— За что проголосуешь, Алодис? — спросил Луи.

— А ты? — ответил Алодис. Знать бы, не забыл ли он, что возглавляет Ламейну, а не Моллитан. — Ты не об этом ли с Лафенграс говорил?

Так. Она ему рассказала.

— И ты здравствуй. Палач тирниска, или какая у тебя должность? — добавил Алодис.

Пусть Эрцог сначала сам за себя вступится: Алодису следует принимать его всерьез.

— Я защитник, — ответил Эрцог. — Ты тоже защищаешь? Как и Лафенграс.

— Вы — вожаки, тирниски, — проговорил иллат. — Но Алодис — больше вожак, чем вы.

— Что ты ему дал вдохнуть? — поинтересовался Луи. — Особый сорт тулванги?

Иллат заскулил, будто бы его ранили. Тихо ворчал Эрцог.

Послышалось, как скрипнула синтетическая ткань под зубами: иллат схватился за рукав куртки. Случалось видеть, как куницы брали за руку людей, с которыми дружили, и вели их показать интересное. Иллаты — куньи, но никогда у них такого не наблюдал и даже не представлял.

Тирис перевела человеку то, о чем спрашивал иллат.

— Хочешь, чтобы теперь Акреон доказал вам силу? — догадался Алодис. В серой мути представилось его круглое лицо. Иллат взвыл в ответ. — Я очень скоро еду к нему. Флорентцы привезли медикаменты льетам Долины, а в столичной льете лекарства и не принять не могут, и неясно, как оформить. Их ведь не Легонии передали, а лично нам, — при этом Моллитану и Ламейне как регионам Легонии запрещено связываться с другими странами самостоятельно. Все понятно. — Будем разбираться. О том, чтобы к вам он приехал, тоже поговорю, это я обещаю.

Укрепляет иллюзию лидерства. Да, самые опасные звери благодаря этому больше не станут угрожать местным людям, но Алодису нет доверия. Нужно выяснить, каковы его методы. Рано или поздно.

— Что ты с ними сделал? — Луи шагнул вперед.

— Вот что вы тут сделали, мне понравилось, — сказал Алодис. Знал бы он правду. Азартно стянуло в горле. — Но я не спрашиваю у вас, как вы иллатов хватаете и душите да как вы в Долине ходите.

— Ты, по крайней мере, догадываешься, что мы делаем. А мы не догадываемся, что делаешь ты, — заметил Эрцог.

Снова окутало страхом — и теплом.

— Он до нее дотронулся, — удивленно произнес Эрцог.

Пропало ощущение теплого, своего и притом тревожащего. При этом почудилось в серой мути, что Лафенграс, убегая, обернулась.

— Ты ее принимаешь, — уточнил Луи.

— Не то чтобы принимаю, — проговорил Алодис с долей задумчивости. — Мы хотим уверенности в будущем, а с Лафенграс ее нет. Я за помощь вас всерьез благодарю, в том числе за голосование. Тот же Ар-Начтал проголосует, а может, и здешние иллаты. Так что вот — не поймет никто, если вас тут оставлю. Местные вас подвезут до ближайшего города, откуда ходят поезда, — как раз грузовик должен туда доехать. — Купе вам выкуплю до восточного Хинсена, на границе с западным. Встретимся у вокзала, в степи.

На это и рассчитывал. У Алодиса много средств: Дайгелу же лучше их приберечь.

В восточном Хинсене Алодиса — и Эрцога, должно быть — уважают за помощь с Долиной, однако западный, что уже воспринимается отдельной льетой, целиком внедолинный, и там у Алодиса нет влияния. Подвох здесь есть, но иного варианта нет.

***

Сухая трава, давно уже мертвая, колола лапы, и морду обдавало непривычно теплым ветром. В той степи восточного Хинсена, где родился Луи, было холоднее.

Алодис дожидался с охраной. Стало быть, внедолинный Хинсен для него опаснее долинного Моллитана.

— Луи, до Литтиса тебе еще дорогу оплатим, пойдем, — сказал Алодис. — Эрцогу я бы тоже оплатил, но здесь меня не поймут.

Темнота заметалась перед глазами: будто бы облаками, бегущими с ветром, заволокло и небо, и землю. Когти разорвали стебли мертвых трав.

До столицы слишком далеко, к тому же слишком мало осталось времени, чуть больше трех месяцев. Но бросить? Бесчестно, к тому же привык к недомерку.

— Ага, — хмуро проговорил Эрцог.

— В Долине никто бы тебя не тронул, но здесь никто ни за какие деньги тебе не согласится дать место в поезде. Это будет означать, что наказания может избежать любой, согласен?

Эрцог молчал.

Темнота в голове — словно бесформенное чудовище с оскаленной пастью. Луи потер морду лапой.

— Почему не идешь к поезду? — собственные слова прозвучали слишком спокойно на фоне мыслей. — Раз Акреон тебя ждет.

Когда Алодис удалился, Эрцог сперва заворчал, потом спросил у Луи с нервным весельем:

— Ну и сколько идти до Литтиса?

— Месяца два.

— Не успеешь — научу выживать. Главное, здесь есть кого съесть. Каких-нибудь хафенов, все равно они все кругом выедают. Подожди. Алодис едет, чтобы… Придумал! Ты не знал, что делать с хафенами, а я знаю.

— Конечно, спустя год можно было додуматься, — ответил Луи.


Глава 9

5 кадала, Еса


Внутри корпуса химической лаборатории на биостанции — как внутри лепестка ромашки: он белый, вытянутый и узкий, и чуть-чуть пахнет травами. Еса заглянула в следующее задание, и мысли о нем замели пыльный комок мыслей о вьортах подальше в угол. Так долго куратор все обсуждает с Раммелом. Правда ли кто-то еще из ученых, кроме Раммела, всерьез задумался о вьортах?

С серной кислотой понадобится работать в вытяжном шкафу. Еса стала менять перчатки, и опять они на пальцы не натягивались с первого раза, одна вообще лопнула у основания. Взяла другую, и в это время танер Соллатур вошел, куратор. Неизвестность окатила кипятком.

С жидким бромом уже работала, так-то, а он при неосторожности хуже обожжет, чем растения Долины. Идею следить за вьортами тогда и совсем не тревожно обсуждать.

— Работается дружно, ребята? — куратор развел руки в стороны и подмигнул пустым колбам, будто видел: в них что-то отличное однажды появится. — Надеюсь, не дружно, а то как тогда отчеты каждому за себя защищать? Еса, далеко убежала по методичке?

— Я установки долго собираю, и они убежать не дают, — ответила Еса.

— На ноги тебе наступают? Это не предусмотрено. Ты их так собирай, чтобы они никак не касались ног.

— Да, они хорошо себя должны вести.

Надо фильтрованную бумагу приготовить заранее, и спиртовку тоже, а потом пробирку для металлической меди, и серную кислоту достать. Каждое подзадание внутри большой задачи ставится на отдельные полочки в голове, и здорово то к одному, то к другому направлять мысль, как парящую платформу в библиотеке Бенора. Нужно много сделать всего, и это классно, потому что интересно. Мысли о работе разбавляют кипяток тревоги прохладной водой.

Когда собирала специальную установку и потом проводила опыты, представляла, что танер Эсети следит. Что на самом деле в лаборатории ЭУЛ ведется работа, в Экере. А когда все закончила на сегодня, теплая завершенность наполнила голову, и Еса поинтересовалась у других, как у них прошли опыты. Все в основном хорошо.

— Почему не все сульфиды растворяются в соляной кислоте? — спросил один парень. — Я что-то уже ничего не соображаю.

Еса ему подсказала, а потом лаборант шутя пригрозил, что все расскажет куратору.

В лаборатории свое небо, низкое, разглаженно-белое, с комнатными солнышками ламп, а на улице темное, и синь сквозь эту темноту просвечивает. Многоотенковая, глубокая, словно мглистым дымом синее стекло заволокло. На западе кусочек неба мрачность облаков прочеркнул, как бело-голубоватая чайка. Выстроились рядами окна-огоньки высоток, что окружают актарий.

В стороне от лабораторного корпуса стоял под фонарем танер Соллатур, и Еса сразу к нему направилась. Если промолчишь, то словно себя запрешь в темную комнату с пылью из тревожных мыслей по углам.

Интересно, за кого проголосует куратор? Всего через несколько дней.

— Установки больше за ноги не хватают? — огонек сигареты подсвечивает лицо куратора еще и снизу, а улыбка похожа на тонкий листок оливы, от ветра изогнувший кончики вверх. — А то у нас тут всякое может по-неожиданному себя повести.

— Я с ними договорилась специально.

— И пришла спросить про вьортов?

Мысли теперь яркие, гладкие, как конфеты-лаккес.

— Завтра к ним пойдем, — добавил куратор, и сразу окутало теплой радостью. — Туда, откуда мы наблюдали за ними издалека.

— Танер Соллатур, спасибо! — ученые правда наблюдали за ними, класс. — А кто-то еще из кейнорцев приехал работать?

— Мало у нас кейнорцев, — это совсем не изменилось. — О неразглашении подпиши, — и вытащил бумагу: прямо вот так, под фонарем подписывать? Но уже все ребята разбежались, и нет ничего особо тайного, так-то: просто листок бумаги в клетку с неразборчивыми записями. — Девушка ты отчаянная, даже не боишься приборов, что тебе наступают на ноги. Никакой местной живности не пугаешься. Откуда к тебе прибежали идеи изучать вьортов?

— Видела в Кайрис и заинтересовалась, — Еса достала ручку и колпачок прикусила. — Потом посмотрела видео Дайгела и подумала, что их ведь можно записать, ну, в более спокойной обстановке. Которая у вас в Кауре как раз.

Дайгел еще и подал надежду. Вдруг, если к вьорту, похожему на чудище, приблизятся его звери, это ему и правда вернет настоящую сущность, как тому кошачьему? Хотя бы на миг.

Разобрала все-таки записи куратора: все очень коротко там было, по делу, а упоминания вьортов смотрелись как вишневые ягоды на елке — внезапные такие, и не веришь в них совсем. Еса оставила подпись. В это время к танеру Соллатуру подошел профессор Итаски, и они руки друг другу пожали.

— Вам еще что-то говорил танер Нитур? — спросила Еса у куратора, когда опять остались одни. — Насчет противоядия от тулванги? — не говоря о задумке про средства от клещей. — Он упоминал, что противоядие можно синтезировать.

А еще Юнна — девушка Дайгела, не верится до сих пор — упоминала, что противоядия станут испытывать на нимлингах.

— Еса, это дорого, долго, у нас много других забот, и не только от нее одной понадобилось бы противоядие. У многих ядовитые запахи. К тому же скоро будет некому учить гвардейцев жить в наших лесах.

Кисло в горле: индикаторная бумага ярко-красной бы сделалась. Эр.

— Но что-то нужно, что сильнее вас сблизит с Кейнором и с Кайрис, и бармелы сблизят как раз, — предложила Еса. — Ведь не откажутся от разработок лекарства из бармелов?

— С бармелами мы как раз и работаем. По рекомендации профессора Георга Эсети. Это вот как раз и сближение с Кейнором. Проверяем твои данные. Так что в этом направлении работа идет, ты не беспокойся. Как универ закончишь, так и присоединишься к исследованиям: у нас вон многие студенты, чьи работы мы использовали, так поступали.

Классно так: но и противоядие очень нужно, и нельзя о нем забывать. Может, в Талис будут делать? Там, слышала, в теплицах стали выращивать моллитанские растения.

Но ведь нимлингов не выбросят, не убьют? Еса уточнила, что будет с нимлингами, и узнала, что бармелы на них испытывают.

Так же было у Гелеса. Но нимлинги хотя бы неразумные, хоть и грустновато.

Со стипендии надо начать копить, чтобы приехать в Кейнор. Заплатить за общагу — и копить. Здесь красиво, здорово, но тянет в Экеру, особенно под вечер: будто птица в груди тоскливо кричит. И дальше тянет, севернее, и кажется, что синь в облачном разрыве отливает фиолетовым, словно оттуда глядит лаохори.

— Пойдем-ка глянем кассету со вьортами, — добавил танер Соллатур. — Подготовилась ты, как и с той бумагой от Дайгела. Что поделать.

***

Мокрый асфальт у общежития блестел голубым, как скорлупки скворчиных яиц. Еса пробежала мимо аккуратного белого куба биостанции, помахала окнам лабораторных корпусов, и лаборантка махнула в ответ из окна.

У хозпостроек почти всё в асфальте, а под плодовыми деревьями и кустами землю засыпали шишками и корой. Кончики молодых веток — красно-фиолетовые, жизнь сквозь них зарей просвечивает. Там, где в асфальте трещины, кое-где пробились травинки, а еще таблички на столбиках: «Траву не трогать», «Кто дотронулся — в ауд. Б-320», «Чудовища — для Р. Итаски в ауд. 15». Ну, разное случается, так-то.

Хозпостройки — бежево-золотистые с зелеными крышами, как растения, превращенные в домики. Кое-где внизу стен виднеются разноцветные пятна: а точнее, следы раздвоенных копыт, будто крупный олень наступил в краску и отпечатки на стенах оставил. Такое изредка встречается в разных районах Кауры. Еса спрашивала у местных, кто же такое нарисовал, но все отвечали, что не помнят или не знают. Нир сказал, что никогда этих рисунков не видел. Вдруг это правда сделали местные олени, а может, вангуры?

Напротив хозпостроек выстроились в ряд скамейки: на одной студентка спала, укрывшись одеялом, а на другой стояла банка, где среди мутно-оранжевого что-то темнело и пульсировало. Еса прошла подальше на всякий случай, но присмотрелась. Ну, симпатично, так-то, отчасти, а хранить секреты давно научилась, тем более у ученых обязательно будут тайны. Главное, чтобы не как в Талис.

Пожилая женщина поспешила к банке и сунула ее в пакет по-быстрому.

— Прошу прощения, — сказала она Есе.

— Ничего, что вы, — ответила Еса, а женщина кому-то в окне погрозила и крикнула:

— Каждый раз одно и то же! Чего ты опять его вытащил?

Еса скоро покинула территорию биостанции, ушла в актарий и отправилась через него по улицам, где раньше не ходила еще.

Участки здесь поменьше самих домов, а ограды у них до колена: из прутьев или бетонных блоков. Для птиц стоят прозрачные загоны, похожие на теплицы с лужайками внутри. В каждом дворе дорожки насыпали гравием, гравий кое-где раскрасили и из него выложили картинки: луки и стрелы, побеги кленов и берез, черепа.

На стене одного из домов, внизу, цветные отпечатки копыт соединились в упрощенный дрожащий рисунок листка и ветки.

Завыла сирена, второй раз за три дня, и из-за забора поспешили предупредить:

— Их быстро поймают.

— Кого? — и вместе с легким страхом возник интерес.

— Быстро, даже не увидите.

Сарай на одном из участков сделали, кажется, из черенков лопат, граблей и вил, разноразмерных, с рыжими пятнами краски, будто дерево смогло заржаветь. Это сбежавший зверь — или о ком там предупреждает сирена — притворился сараем?

Нир рассказывал, что на участке его семьи есть страшный сарай: ну, в Талис деревянные изделия пострашнее, так-то.

А дом рядом с сараем — серый, насупленный из-за козырьков над окнами, и такой одинокий на каменистом участке, что хочется укутать его в сад, как в шарф.

Машины почти не проезжали, только автобус с плакатом за Единство и автомобиль с легонийским флагом. Еса, пусть было и очень неловко, спросила одного из прохожих насчет Лафенграс.

— На Ферру похожа. Непонятно, кто такая эта Лафенграс. Она сама в себе не уверена.

— А вы в ней уверены?

Прохожий нахмурился, и волнение стиснуло изнутри.

— Про Легонию я знаю, что это нормальный лаохорт. Таким лаохорт и должен быть. В нем уверен.

В чужое дело влезла, с одной стороны: но ведь тоже здесь поселилась, так-то, пускай и временно. Важно знать, как тут люди настроены и что ожидает страну. Волнение все еще давило, щипало, но в то же время крепла уверенность и придавала сил.

— Легония сейчас ранен и тоже выглядит непривычно, — сказала Еса.

Больше не ответили. Настаивать не надо, чужое мнение никак ведь не изменить: а все-таки несправедливо, что бросили они свою лису. И горько, что помочь ей не получается. Очень бы хотела помочь.

Местные люди тоже повлияли на личность Лафенграс, вообще-то.

Еса уехала к краю города на трамвае, а потом, стоя у сетки, ограждающей Кауру, смотрела на руины, где Нир несколько лет назад видел тень-Лафенграс. Они поросли травой, кустарниками и молодыми деревцами, а настоящий лес высился вдалеке.

В сетке, отделявшей город от развалин, нашлась прореха.

Ветер дует из города, вряд ли тут надышишься ядами. На ногах — штаны и высокие ботинки, на руках — перчатки. Ничего страшного.

Ноги сами понесли вперед, и лишь остатки мыслей подсказывали, что лазать не стоит. Еса через разрыв в сетке вышла из города и поднялась на древнюю стенку: дыхание перехватило, когда чуть не потеряла равновесие. Но по горам уже часто лазала, так-то, и по Валлейне. Ноги будто знали, как идти, и казалось, мозг в них переместился. В мыслях все сузилось до простейших целей: вот здесь наступать можно уверенно, а вот тут нужно проверить подошвой, не соскользнет ли нога.

Еса, наконец, остановилась.

В небе облака учились правильно загораживать солнце, чтобы лучи симпатично падали и каждый было видно. Кругом трещали сойки-тирис: черные с зеленым отливом, как кусочки темноты из глубин моллитанского леса. Одна опустилась Есе под ноги, и, когда заговорила, перья на ее горле забавно зашевелились.

— Правду про лаохор-рта зверей! Пр-равду! С-смелая, р-раз сюда пр-ришла. Скаж-жешь? Видела лаохор-рта зверей? Легония пр-рогонит. И лаохор-рта пр-рироды, и вьор-ртов.

Пальцы притиснулись к ладони, будто закрывая и защищая ту правду, о которой тирис действительно догадались. А вдалеке кто-то двигался, внизу руин, темный: и послышалось мычание. Вангур. Еса отступила к сетке, держась к быку лицом: убегать нельзя, внимание привлечешь, хотя от этого мычания кости кажутся сухой травой, что тускнеет под руинами.

— Знаю, что вы будете голосовать, — Луи с Эрцогом предложили эту идею Шорис, и Акреон согласился, классно так. — Читала, что некоторые звери за Лафенграс.

— Тир-рис за Лафенгр-рас. Девоч-чка за кого?

— Я из Кейнора сюда приехала, так что я за Кейнор.

— Лафенгр-рас будет за звер-рей. Легония пр-редал. С нами не говор-рил.

— Говор-рил с нами! — тут же затрещали другие. — Но звер-рей пр-ришло мало. Мы пр-рилетели и гр-релись. Лафенгр-рас нехор-рошая. Легония наш-ш. Вьор-рты тр-ревожат.

— Вьор-ртов ж-жаль. Не тр-рогать их.

— Чьи вьорты? — осторожно поинтересовалась Еса. Вангур не приближался. — У вас тоже есть?

— Наш в Асур-ре. Умер-р, — они ведь про Олаана. — Р-рядом вьор-рты есть ч-чужие. Зачем тебе пр-ро вьор-ртов?

— Мне тоже вьортов жалко, — Еса к птицам осторожно протянула руку. Слова — как осторожные шаги по льду: вот-вот и провалишься. — Вы и к ним дружелюбны, и к нам: значит, думаете, вьорты нам не навредят? Эти вьорты мирные? Наверное, их призвали мирные животные?

Одна из тирис повернула черно-блестящую голову набок.

— Люди так не говор-рят.

— А я говорю.

К вангуру бросились гибкие приземистые тени: иллаты, похоже. Оцепенели руки.

Иллаты отгоняли вангура, рявкали: но по-настоящему нападать не собирались, вроде бы. Слышала, здесь иллаты защищают людей. На них Алодис как-то повлиял, глава Ламейны.

Сейчас бы приманку, что подарил танер Эсети. Но она в рюкзаке осталась.

— Мир-рные. Зач-чем гнать, если вьор-рты мир-рные? Зач-чем обижать?

Сирена повторилась с надрывом: теперь уже в городе, не в актарии. Донеслись отголоски слов: а произносили их через громкоговоритель.

— Вер-ришь? Что мир-рные? — птицы заглядывали в лицо с любопытством. — Вр-решь?

Верит ли кто-то из моллитанских ученых, что они могут быть мирными? Допускает ли?

— Я хочу, чтобы вам было спокойно, — сказала Еса. — Как и вы хотите, чтобы люди и вьорты жили мирно. Обещаю, что, если встречу Лафенграс, я ей про вас напишу.

Еса подбежала к сетке и выскочила через разрыв. К нему уже подходили люди: черноволосые кранарцы с немного раскосыми глазами, в зеленой одежде, с оружием.

— Высока вероятность угрозы от зверей, — объявили они, и внутри все замерло. — Отойдите как можно дальше.

Эти кранарцы точно приехали с Мартой в Кейнор, а потом в Моллитан, ведь границу Кранара давно не пересекает никто. И семье Нира они могут угрожать. У Марты есть его адрес в Кауре. Люди, которым она доверяет, удостоверение личности ведь брали и у Нира. Вряд ли они станут открыто вредить, но все равно внутри холодит беспокойство.

Здесь что, согласились на отряды Марты? Не дожидаясь голосования зверей?

— Иллаты там мирные, — сказала Еса и руки сложила на груди.

— Мы знаем, что их здесь приструнили. Дело не в них. Подальше отойдите.

Трамвая дожидалась очень долго, перчатки комкала в руках, и, когда двери открылись, услышала и в вагоне предупреждение об угрозе от зверей. А в актарии Еса узнала, что вангуры в городе убили людей. Четыре человека погибло, или даже пять. Горячей иголкой тревоги царапнуло в ребра.

— Лечить тварей привезли к нам, а лучше бы не везли, — сказала одна актарийская работница из-за ограды из бетонных блоков. И перевернула тележку с гравием, чтобы разровнять его по тропинке.

— Почему такое случилось? — вырвалось у Есы. — Тут ведь не нападали раньше?

— Обезумели. Их вообще хотели просто усыпить, но вышло так, что подстрелили, потом усыпили. Жаль, не добили. Вон теперь лечат, время тратят.

Еса уточнила, где больница для зверей, а то листовку с картой Кауры так и не взяла. Потом поспешила по этому адресу, и дождь стал сшивать землю с небом: сотнями тонких косых прерывистых нитей.

Больницу издалека получилось узнать по описанию: на ее стенах выделялась роспись в виде вишневых веток. Еса спросила одну из медсестер, сюда ли привезли вангуров, а она подтвердила.

Догадка в голове полыхнула, как салатовые вспышки, что окутали вьорта птиц.

Вокруг больницы на деревьях сидели тирис, и Еса их позвала осторожно. Две тирис спустились на мокрую траву и, отряхиваясь от дождя, стали потрескивать, а их потрескивание перешло в слова:

— Пер-редали сор-родичи. Что ч-человеку жалко вьор-ртов. Такому ли ч-человеку?

— Такому, — кивнула Еса. — Вангуры не хотят, чтобы лаохорты прогнали вьортов, — наверняка ведь в лесу есть и вьорт вангуров. — Поэтому они напали, да?

Одна из тирис кивнула.

Вьорты мирные, вот зверям и не хочется, чтобы все менялось. А они мирные, пока Легония к ним не пришел: и Лафенграс. Но вдруг вьорты полезут в город? Они ведь к людям тянутся.

Или вдруг они правда просто меняются с возрастом, озлобляются, и тогда, с Олааном, было лишь совпадение?

Его окутали салатовые вспышки, под цвет глаз лаохори-синнаяры.

— Пр-роследим, убьют ли вангур-риц. Пер-редадим зверям.

— А вы сами летаете сюда лечиться? — уточнила Еса.

Словно теплой волной поволокло навстречу чему-то новому. Вдруг получится им чем-то помочь. Как Тагалу в тот раз помогла.

Тирис посматривали внимательными глазами-пуговками.

— У нас пер-рьям вр-редят нас-секомые. Люди леч-чат. Тепер-рь не довер-ряем. Подстр-релили вангур-риц.

— А есть сейчас среди вас больные?

— А ч-что?

— Я вас подлечу, — пообещала Еса. Надо будет лекарства поискать и купить для них.

Для вангуров должны быть специальные постройки, не в здание же их заводят. Еса за корпус сбегала посмотреть: там ограда поднималась выше человеческого роста, за ней виднелись навесы. Заодно отыскала рядом ветеринарную аптеку и купила лекарство для тирис, еще и семечек — приманить.

Вангуров жалко все равно. Что они понимали? Просто звери испуганные, и понятно, почему их лечат.

Когда вернулась ко входу, из машины, подъехавшей к больнице, вышли кранарцы и заговорили с врачом: а Еса поспешила к ним. Капюшон набросила, а волосы, что выбились из-под него, прилипли к щекам.

Ниру надо узнать про этих кранарцев. Еса прикусила губу.

— Почему вы терпите настолько диких зверей рядом с вашими городами? Почему у вас не развита культура охоты? Спрашиваю как наиболее осведомленного по части зверей, раз местные охотники ничего не знают. Почему вы держите вангуров в лечебнице, если они убивали людей?

Почему кранарцы ведут здесь себя как свои? Раз Кранар теперь слабый, он Моллитан же не захочет присоединять, и дело в чем-то другом?

Кранар тоже жалко, так-то. Особенно тех его людей, кто работали в особняке у Марты. Они ведь не заболели, они успели уехать с Мартой? Или остались в Кранаре?

— Так ведь раньше не было так. Дикие к нам изредка ходили лечиться, обучаться. Ну шуганут кого в лесу, если к детенышам молодежь полезет, ну цапнет кто, но чтобы так…

Плеснула под ботинком лужа. Все кругом серое, будто эти люди принесли с собой ратхорское уныние. Да, неспокойно, и звери правда совершают преступления: но и моллитанцы, и кейнорцы разберутся сами. Тем более разберутся тирниски.

— Здравствуйте, я с биостанции Кауры, студентка из Кейнора, — и на ладони будто пролила кипяток. — Как вы считаете, какова угроза от зверей? — кранарцы ведь любят кейнорцев убеждать в звериной угрозе.

Сердце сильно стучит, и все кажется, что вот-вот проиграешь, что они ответят по-умному и никак им не сумеешь возразить.

Тирис недовольно затрещали, а Еса им сразу подмигнула.

— Кто был во главе стада? — кранарец при этом на Есу взглянул: словно лектор, который хочет донести важное.

— Она научилась читать, вечно все спрашивала у нас, картинами любовалась. Даже отпечатки оставляла. Копыто макала в краску, мы тут все дивились. И вдруг вот так.

Вот, получается, чье это было творчество.

— В последнее время появляются звери с аномально развитым разумом, — от этих слов возникла теплая и чуть-чуть напряженная радость. Луи ведь в их числе? — Хорошо, что их мало, но и в таком количестве они способны натворить дел. Если их станет больше, нам всем придется тяжело.

Пусть заботятся о своей стране. Кто о Кранаре, больном чумой, позаботится, кроме них?

— По своей природе животные должны бы стремиться к покою, нападать лишь на добычу или на агрессора, — отметил кранарец, глядя снова на Есу. — Небольшая разумность, позволяющая общаться с человеком, но не нарушающая естественных процессов, нормальна, в отличие от той, что приводит животных к хаосу.

— Не хотите ли оставить этих животных в клинике, как вылечите? — спросил второй кранарец, который отмалчивался до этого, и правильно делал. — Их, особенно вожака, целесообразно оставлять в живых лишь ради изучения их особой психологии.

Лицо горело. Тирис тревожно трещали и не подлетали совсем. А Луи кранарцы тоже бы изучили?

— Послушайте, — сказал врач.

— Они чрезмерно агрессивны, — отрезал первый кранарец. — Их пугают и разработки, что ведутся на биостанции, так что риск здесь у вас повышенный. Чрезмерная осознанность для зверей противоестественна, вот что вы должны, как специалист, донести людям, и в первую очередь подрастающему поколению.

Жжет под ребрами — как пожар. А голоса стаи тирис похожи на ливень.

— Что, по вашему мнению, надо делать зверям и птицам, которых вы считаете слишком разумными? — голос как будто не свой прозвучал, и что-то слабое в глубине рассудка забилось и закричало: не надо, не лезь.

— Учиться собой владеть, но это человеческий подход, звери такому не научатся. У них не может быть морали, семейных ценностей, настоящего понимания религии. Разум без морали страшен.

Эти люди компетентнее. Намного старше и опытнее. Не надо больше говорить ничего.

Почему изначально кажется, что своих знаний и опыта недостаточно? Откуда знать, что их достаточно у других?

Многое так-то узнала на опыте. Звери могут свергать и пытать своих братьев, вырывать глаза у друзей, покушаться на детенышей. Убивать. Однако они разумные и в том же мире живут, что и люди. В конце концов, никто не призывает убивать талисцев из-за их опасности.

— В Кейноре ваши люди тоже именно так говорят кейнорцам о разумных зверях? — спросила Еса. — Здесь теперь, получается, появились отряды Марты?

— Нет, не появились, мы здесь по другому делу.

Шпионите, да? Марта как раз ведь очень интересовалась каурской биостанцией.

— Приехали осведомиться насчет вакцины от горной чумы, — добавил кранарец. — Эти разговоры отнимают наше время. Потому что вы не хотите слушать, вы хотите настоять на своем.

Слабость разлилась по телу.

Если они возражают, и умело, это не значит, что надо им поддаваться. Хотя они и сильнее, и знаний у них больше.

Надо все прояснить. Нельзя сдаваться, никак.

— Некоторые народы в чем-то даже сильнее друг от друга отличаются, чем мы от зверей. Я из Кайрис. Там два совсем разных народа вместе живут.

— Люди умеют друг друга слушать. Звери отличаются друг от друга и от нас сильнее, чем мы от них. Девушка, вы совсем молодая, я понимаю ваше сочувствие, но если бы вы видели животных вблизи…

— Я видела. Инрикта. И вьортов, — от последнего внутри взвился целый пожар, и словно по тонкому мостику над огнем прошла, а он не обрушился.

— Тогда нам тем более непонятно, почему вы стоите на своем.

— С инриктом я очень хорошо общалась. Вы общались с инриктом?

— Это опасно.

Да. Опасно: и кольнуло внутри, и захотелось сжаться. Ведь сама его опасалась.

Он спас Луи. Зверям сейчас помогает, и Кае помогал очень много.

Эти кранарцы — такие же люди. Так же волнуются. Знаний у них не больше, они и в Кайрис не были. У всех есть предрассудки и слабости. У всех свои цели.

Не переубедят. Они не дружили с инриктом.

— Если хорошо к нему относиться, он отвечает тем же. Да, я знаю, что нельзя всем доверять, и людям в том числе, но постоянно неприязнь разжигать не стоит.

— Вы сейчас не разжигаете неприязнь?

Все мысли как угольки. Ладони — угольки, ребра будто бы сгорели. Словно марганцовку с сахаром растерла внутри себя.

— Спор не означает неприязни. Если я сейчас с вами спорю, это не значит, что буду во всем не соглашаться, — как и если тебе надоело с кем-то говорить, это не значит, что человек или зверь надоел. — Но конфликт должны прекращать те, кто разумнее.

— Так, девушка… — теперь уже врач вмешался.

— Первые конфликты со зверями прекратили люди, это не спор, а исторический факт, — твердо сказала Еса. — А у зверей тогда даже Ферра была. И, если звери приобретают больше разума, значит, это как раз естественно. Мы должны быть ориентиром для них, а не врагами. Мы живем в одном мире.

Мимо больницы шла, будто собственная тень, и здание проплывало мимо, словно ледник далеко на севере. Снежные тени врачей — как ледяные вьорты. Отдаленный запах лекарств и хлорки — будто голову пытаются отмыть от мыслей. И чужие мысли потом вложить.

Кранарцы знали, что тут появляются вьорты. Давно сюда приехали на самом деле: и подгадали момент. Нарочно.

Одна из тирис села на плечо и искоса в лицо заглянула. Еса улыбнулась и достала лекарство.

— У тебя перьям вредят насекомые? — а птица в ответ кивнула. — Ты только не улетай. Я буду лечить и не наврежу.

Все сразу задрожало внутри, и сердце заколотилось: вот-вот птица услышит и испугается. Не бойся, не бойся, сойка. Не навредить бы ей, суметь бы все. Как там надо, побрызгать?

Давай, сейчас. Еса осторожно на перья брызнула лекарством, но сойка раскричалась тут же и улетела. Непонятно, попала или нет?

— Иди сюда, ну пожалуйста, — а руки горят, и тревога сыплет жгучими искрами. Ну нельзя же так. Как собралась других лечить? — Не бойся. Я же тебя лечу.

— Леч-чишь. Щ-щиплет. Стр-рашно. Хоч-чу клюнуть, — птица, сидя на ветке, нахохлилась.

Пришлось ее семечками подманивать, а еще салфетку разыскивать в сумке, брызгать на нее заранее, чтобы тирис не видела. Когда тирис уселась на спинку скамейки, Еса осторожно одной рукой придержала птицу и начала протирать ей перья. Сначала каждое тщательно, потом уже по несколько сразу: а птица недовольно трещала, но не улетала, все-таки.

Потом Еса так же обработала еще двоих. Слишком сильно эти птицы чесались, и перья у них местами слиплись из-за болезни.

Когда возвращалась, внутри разливалась солнцем теплая завершенность, и казалось, что все мысли омыло огромной волной.

***

Пока Еса под потреск тирис набирала Каю, чтобы рассказать про кранарцев, одна из соседок взяла со столика свой альбом с рисунками, а потом на улице выкинула в мусорку у общаги.

Хотя такие у нее там рисунки классные, с домиками. Но закончился — и все, выкидывает.

— Я это не оставлю, раз они так нагло к нам лезут, — хмуро ответила Кая, когда Еса ей про все сообщила. — А Ашенур, кстати, уехал.

Здорово: значит, с репетиторством у Нира все наладилось. Наверное, Кела правда у него стала учиться и пригласила новых учеников.

Потом, чтобы отдохнуть, Еса посмотрела фильм, зауютившись с мороженым под тонкое покрывало. И холодно, и греешься в то же время. А скоро уже уходить.

***

Проехали на машине вдоль лесостепи — в Моллитане, оказывается, такое встречается, очень редко, но эти зоны совсем небольшие.

А потом по размокшим от дождя старым травам отправились в эту лесостепь. Крепкая женщина с ружьем шла первой и, когда замирала, в камуфляже напоминала еще один куст. За ней двое ученых пробирались, а потом Еса. Нацепляла по пути на штаны и куртку огромных репейников, вот бы такая маскировка помогала моллитанским травам считать людей за своих и не обжигать.

Попадалась и зеленая трава, местами припорошенная, будто снежное облако очень низко носилось над землей и где хотело, там и сыпало. Старались держаться поближе к деревцам и кустам, при этом не трогать их, хотя и так все были в перчатках.

Респиратор есть в сумке, но сказали, что сильно пахнущих ядов на открытых местах не бывает. Тут все эфирные масла очень быстро разнесет ветром, а тулванги отказываются зря работать.

Лесостепь — как чужой старый свитер с торчащими нитками. Вечнозеленые кустарники к этому свитеру прицепили, как украшения, но от этого он удобнее не стал.

Если вьорт почует на своей земле человека — вернее, чуждый вьортам разум — то даже, может быть, выйдет к людям. А если бы коснулась морского или снежного вьорта из прошлого, они бы превратились в чудовищ?

Волнение за руки взяло, и ладони у него болезненно-теплые. Сама — как огонь, и способна обжечь вьортов, получается. Мысли такие детские, похожие на фантазии.

Ученые об этом думали? Или просто допустили, что лаохорты могут на вьортов влиять? Еса рассказала Нитуру про Олаана, но просто факты, без теорий. Он мог решить, что злость вьорта была первична.

— Они видят городские огни, — шепнула Еса куратору. — И не идут на них, как морские?

— Морские лезут охотнее, — так же шепотом ответил куратор. В кустах зашуршало, и умчался моллитанский пятнистый заяц. Хорошо, что змеи спят сейчас, не хочется их видеть. — Им будто интересно, что такое суша и, в частности, город. Их на днях наблюдали и рядом с Литтисом, но там никакой угрозы нет, там власть Легонии крепкая. Зверям города не так интересны, но земные к нам тоже выбираются. Рано или поздно.

— Значит, у вьортов есть интересы.

— Как у камнепада или ветра, примерно такие.

Даже для моллитанских ученых вьорты в первую очередь — враги, а не живая природа. Не хотят они всерьез задумываться о вещах, связанных с вьортами: зачем же следить за ними тогда? Это вызов себе, желание природу покорить, почти как у талисцев? И Лафенграс они совсем не смогут принять? Даже не хотят ее узнать получше. Хотя и догадываются, кто она такая. Этот страх сильнее, чем научные стремления, получается.

Один из ученых замер, и женщина с оружием — тоже. Еса осторожно отодвинула ветки кустарника. Поодаль медленно ходил олень, чьи рога напоминали окостеневшую бабочку: он же в лесу цепляется ими, бедный.

На картинках подобное видела. В книге про вымерших животных. А Нитур говорил, что в шкуре Лафенграс вымершие лозы растут.

Двое людей — позади. Женщина чуть ближе к оленю-вьорту, чем Еса. По ногам у оленя травы завиваются, прорастают сквозь шкуру, и то опадают желтизной осенней, то зеленеют опять, и на рогах зеленеет мох, как на древних руинах. Бабочка рогов делается прозрачной, будто вспорхнет сейчас, а узоры мха — уже как окраска настоящих бабочек. Кольцами-глазами, полосками.

Пальцы не сразу отыскали кнопку выхода из спящего режима. Все, теперь снимает камера.

К вьорту из леса темный и косматый прискакал: приземистый, уши длинные. Столкнулись. Словно уронила одну из маминых статуэток: как-то снилось, что так сделала, и потом осколки пыталась собрать. Руки так же подрагивают, как и тогда: тихо ты, снимать же надо.

Разбежались, и даже кустарники не шелохнулись вокруг них: вьорты не поранились. Повыше подняла сумку в прорыв между ветками.

Жучок ползет по футляру, серый, как оживший камушек. На кустарник уселись тирис, тоже за вьортами следят, и за людьми.

А вьорты — ожившая смена сезонов, смена дня и ночи. Олень снежно-белый, в паутине засохших веток: и стряхнулся с него иллюзорный снег, и открылась шерстка, словно мятая желтая трава степей. В шкуре второго, что прыгает вокруг него по-собачьи — темнота и желтые всполохи.

Рядом с вьортами еще показались силуэты, но солнце выглянуло, и от них упали тени: это были просто вангуры. Снова вьорты налетели друг на друга и отпрянули.

Не ранят друг друга, и это ведь правда.

Защелкали тирис в кустарниковых ветках. Волнуются: не надо, есть для них вкусное. Может, скажут, где чей вьорт? Один, наверное, вангуров. Если не успокоить, еще и закричат: а еще у них перья слипшиеся на грудках, и они то и дело чешутся клювами. Еса нашарила лекарство в кармане и кулек.

Осторожно все достала, смесь ягод с семечками высыпала на ладонь в перчатке, и будто переломались ветки, так затрещало:

— Отр-равить!

— Пр-равда отр-равили вангур-ров! Нас тр-равить! За то, ч-что смотр-рели вьор-ртов!

Птицы кинулись над кустарниками, покрикивая. Еса отшатнулась, и липко, холодно от рук по позвоночнику протянулось: что наделала?

— Еса, брысь мгновенно, — процедила женщина и с силой потащила за руку. Какая же дурочка, привыкла, что с птицами так хорошо можно пообщаться. Нашлась ученая: глупая совсем, и руки словно обдало кайрисским морем, а лицо — кейнорским полуденным пеклом. Какое все здесь чужое: очень остро кольнуло под ребра.

К дороге пробирались быстро, но старались не шуметь, а вот те, кто настигали, совсем не старались: грохот такой стоял, будто проваливалась вся лесостепь.

Машина все ближе, но и вангур все ближе ревет.

Мысли — вспышками. Новый грохот — тоже вспышкой. Крик — словно звериный голос смешали с треском дерева. Так бы кричали талисские деревянные скульптуры.

Еса, влетев в машину, прильнула к стеклу. Вангур лежал в траве, бока у него не двигались совсем. Стадо убегало, а к мертвому быку, хромая, шел олень с рогами-бабочками, и лозы в его шкуре пожухли. На траву, что стелилась у него под ногами, капала багровая кровь. Ранило его. Как тогда — морского вьорта.

Камера — словно обломок древней стены, едва подняла ее. Надо. Чтобы люди узнали: но дернулся автомобиль, и кустарники рванулись мимо, будто это они убегали прочь от машины. Не успела заснять. Но горько было бы это снимать, хотя и нужно.

— …и никакой самодеятельности, Еса, — танер Соллатур говорил так, будто Еса начала проводить опасный опыт вне программы: и правильно говорил, так-то. Руки лежали на коленях, как ледышки: еще немного и растают. — Больше не поедем.

— Танер Соллатур, что с теми вангурами, в больнице? — и ладони похолодели сильнее.

— Миопатия. Во время стресса вводить в сон рискованно, мышцам от этого конец.

— Вы же видели, танер Соллатур?

На кресле рисунок ткани похож на степь с кустарниковыми пятнами из тесных темных швов, и пальцы скользят по нему: вот кажется, вьорт там, но просто пятно небольшое. Пальцы осторожно прошли от него подальше: вдруг исказится прямо на ткани.

— Что видел?

Не говори. Не надо. Глупость.

Нет. Скажи, осмелься. Надо же выяснить правду.

— Вангура подстрелили, и вьорт поранился, — тихо добавила Еса. Не получилось сказать всего, и оставшиеся слова застряли в горле холодным комком.

— Он уже был ранен, они же дрались, — спокойно исправил куратор, и мысли развеяло этими словами, как листья — осенним ветром.

Они не дрались. Играли: или просто очень глупая, совершила ошибку, и…

Есть запись. И еще надо верить своей памяти. Люди хотят, чтобы всем им верила, но никак не себе. Как Марта хотела, чтобы ей верили, будто она добра только хочет. Но тогда было легко ей противостоять, и другим кранарцам сегодня — тоже, а здесь — свои, ученые, у них огромный опыт и знания. А сама допустила при них глупую ошибку, и из-за этого сложнее себя отстаивать.

Если обидишь человека — что тогда, он исказится, как вьорт, раз соприкоснется с твоими сомнениями и упрямством? Но если их не проявишь — сама исказишься.

***

Костры на улицах актария плескали крыльями, словно огненные соколы. В Кайрис всегда казалось, что Кейнор из огня, хотя на самом деле это Ферра была огненная: и Лафенграс. Какой же зверь с ней связан?

Один костер выложен в виде головы дракона, над другим развевается плакат с надписью светящейся краской: «Единство». До голосования чуть-чуть осталось, оно в выходной, и неужели Лафенграс после этого умирать начнет? Лисичка.

Еса пролистала тетрадку с записями. «Вьорты сражались», «кровь из-за драки» — на обороте листа почти не продавились эти буквы, хотя их вывела ручкой с густыми чернилами. Кассетную запись несколько раз уже видела, и куратор тоже, но он так и твердит: они сражались. Издалека ведь снимала, и всех деталей не видно на записи. Камера видит хуже, чем глаза.

Чем больше смотрела, тем глубже загонялась заноза беспокойства. Даже показалось при последнем просмотре, что и правда они сражались: но там же рядом стояли вангуры, и не упал из них никто. Еса об этом сказала куратору, а тот ответил, что вьорт просто нанес неглубокую рану, и поэтому из-за нее не погиб никто из вангуров. Могло ли так быть? Жалко, что с вангурами не поговоришь: и люди не поверили бы все равно.

Вангуров и правда не ранили игры вьортов. Надо верить себе: и своей памяти. Другие тоже могут упорствовать в неправде: зачем тогда выбирать чужое, а не свое? Считать, что чужое правдивее? Каждый ведь может ошибаться.

И все-таки здорово, что вьортов засняла.

Очень хорошо удается понять Дайгела. Он говорил, что здорово историческими событиями владеть: со вьортами, конечно, было совсем не историческое, но так классно, что это записала. Поймала необычное событие, и теперь оно не денется никуда.

Люди разговаривают, тирис трещат, а потреск веток все сглаживает, и огонь приманивает теплом, как в Кайрис манил и напоминал о Кейноре. Еса тогда представляла, что оказалась посреди кейнорского лета, а не посреди холодного кайрисского. Там запрещали часто жечь костры: иначе сама бы разводила, хотя бы маленькие.

— Для Легонии! — раздался восклик от одного из костров. — Поддержим его греющий огонь. У него огонь истощается из-за нас, а мы подпитаем.

На куртках у них — «За Легонию», на заборах и дороге то же самое написано мелом. Как будто сами себя убеждают, что Легония — их лаохорт. Костры медленно обгладывают ветки, как невкусную еду.

Один из людей приманивал полосатого оленя-неманга: как классно, звери тут редко ведь ходят. Кто-то сказал, что сотрудники ЛОРТа придумали новый упрощенный алфавит для зверей, и что надо бы узнать о нем получше и научить местных животных.

Свет от огня, от фонарей, от вывесок: «Магазин спортивных луков», «Центр скупки», «Семена» продлевается вглубь асфальта, добавляет ему глубины. Лучи расщепляются на обломки цветной мозаики, яркой, мокро-блестящей.

— А его поймали? — послышался голос прохожей.

— Кого? — спросили рядом.

— Да его.

— Девушка, идите к нам.

Это женщина звала Есу от калитки, от того самого дома, где на участке есть странный сарай: и внутренний огонек к ней потянулся. К ее костру.

— Спасибо, — улыбнулась Еса и подошла.

— С биостанции вы. А то откуда же, я тут всех знаю, вас только не видела, но вот и увидела. Держите, — она миниатюрная, аккуратная, лицо так открыто, будто ни одного отблеска костра не хочет пропустить. Вручила засахаренный имбирь и маленькую булку в сахаре.

— Спасибо, я просто…

— Хотели погреться?

В голове возник бегущий по морю вьорт. Тогда подумала, что он, может быть, погреться хочет.

— Да. И вы тоже, — Еса улыбнулась. — Ну, костром. А вы были у огня Легонии?

Женщина улыбнулась в ответ, кивнула.

На Нира она похожа овалом лица и неуловимым чем-то, внутренним, спокойным и знакомым. А мужчина, который ей махнул из-за дощатого неровного забора, еще больше похож на Нира. Правда его родные, или кажется, потому что соскучилась?

Еса откусила имбирь — природный ручной огонек.

Лаохорты похожи на вьортов. Снова перелистнула тетрадку: к карандашным записям. «Вьорты играли?», «Их ранило убийство вангура». Через две страницы продавилось. Еса вырвала страницу с неправдой, записанной ручкой, и отдала огню.

Почему у вангуров вьорт — олень? Во вьортах отражается то, чего не хватает их зверям: Нир об этом задумался именно здесь, в Кауре.

Китам на сушу немного хочется, птицам — и летать, и погружаться в воду, а при опасности — стать мощными, как далекие предки. Почему Ферра была крылатой, не похожей на котов? Потому что львы хотели больше власти, и крылья обозначали для них власть над небом. Львы хотели грифонов-бунтовщиков покорить. А вангуры хотят быть ловкими, быстрыми, и красивыми рогами, может быть, обладать.

Вьорты часто похожи на древних зверей — это память о далеком прошлом?

У вьортов все отражается в облике, а у обычных лаохортов — в дарах. У Лафенграс — и в том, и в другом. Люди Легонии в древности хотели согреться и прогнать огнем все опасности. В даре Легонии это и выразилось.

Что тут у них, кстати, бегает опасное? Страшно чуть-чуть: правда, страшное и манит в то же время, как вьортов — городские огни.

Еса записывала ручкой все новые мысли. У Кайрис дар — поиск, для ее людей важно находить знания, и еще — подходящие для жизни места. У Лафенграс порыв — защитить, спастись. Какой же дар у нее? Если его не заменили лозы. Еса прикусила колпачок ручки.

Плохо удается вспомнить, какой у единорога-Флорента дар: что-то говорили про очищение. Очищение от ядов, очищение морской воды? У Талис иллюзии — чтобы понять чужие разумы и подчинить. Это Еса тоже записала: а что, с Талис хорошо знакома, вообще-то. Еще вспомнила разговор с Луи про инарис. О том, что усилием воли иллюзию может увидеть лишь человек.

— Огонь исследуешь? — тепло спросила женщина, похожая на Нира.

— Огонь Легонии, — кивнула Еса. — У Легонии такой дар, потому что легонийцам хотелось согреться, а неизвестность холодная, но в ней ведь тоже есть огоньки.

— Тоже, — женщина глянула в небо, где роились звезды. — Там просторная неизвестность.

— У меня мама очень любит про звезды читать.

— А звезды про нас хотят прочитать, и ищут нас светом.

— Интересно: мы про них знаем, а они про нас — нет.

К потреску сучьев новые шаги прибавились: знакомые, чуть сбивчивые, они теплом отдавались внутри. И на дороге появился силуэт со знакомой походкой: а рядом с ним еще кто-то шел.

— Кроме тебя, Ашенур, некому, мы какой час уже ловим.

Нир перевесил рюкзак на другое плечо.

— Ашенур, без тебя будем месяц ловить.

— Профессор Итаски, — сказал Нир. — В прошлый раз я стоял на той лужайке весь вечер, он все равно все съел. Он бегает как скоростной поезд и, наверное, от него произошел.

Еса метнулась к Ниру.

— Но ты все равно его поймал, — уточнил профессор Итаски.

— Если вы поймали меня, который ловит, — он в сторону Есы взглянул и схватился за воротник куртки, замер, — ловит такие вещи, то вы поймаете и… такую вещь.

Уже рядом с ним, и две Нировы ладони греют ладонь лучше любых перчаток, хоть и такие холодные. Еса второй ладонью накрыла одну из них: нет, ну так не пойдет. Свою ладонь высвободила и обхватила сразу две ладони Нира. Тепло — будто уловила весеннюю жизнь в молодых фиолетово-красных ветках.

Нир потом своей маме руку пожал и что-то шепнул одной из девочек, которые выскочили из калитки его дома: а девочка убежала и вернулась с сыром. Интересный вкус у него оказался, и текстура очень мягкая. Однажды пробовала такой, но где?

— Как такой называется? — спросила Еса. Нир попробовал и взглянул на профессора: а он кого-то еще уже просил помочь.

— Это просто, — сказал Нир. — А его давно ловят? Ну, ты сирену слышала, да?

Еса кивнула в ответ и уточнила, что слышала именно сегодня. Какой же огромный день. Нир сел на доску, прикрытую тканью, и Есе махнул рукой. Села рядом и прислонилась к нему: от куртки теплым пахло, уютным.

Иногда смотрела вдаль улицы: вдруг удастся заметить кого-то. Странные тут тайны у них, но нет тревожности, как в Талис: вся таинственность обволакивает, словно дым, и кажется легкой. Дымом, правда, отравиться можно, так-то.

— Про силлин они просто никогда не говорят, — задумчиво сказал Нир. — Если этот убежал, то и силлин. Ты лишних искр на небе не видела? Похожих на птиц.

— Они за тобой полетят говорить, что ты прогульщик?

— Ага, — Нир, такой задумчивый, волосы себе взъерошил ладонью.

— Давай вместе поймаем того зверя, — если он даже опасный. Ниру тогда тем более нельзя его ловить одному.

— Так выслеживать интереснее, но тебя не пустят, — огонь чуть сильней заострил черты лица Нира своим светом.

— А что он ест? — так здорово, что Нир это раскрывает по чуть-чуть. Хотя, конечно, нехорошо сверх меры лезть.

— Землянику, все саженцы.

— Некоторые заборы, — заметила мама Нира. — Например, наш, — и провела рукой по верху забора, как будто обкусанному.

— Тогда большой выбор приманки, — сказала Еса. — Можно приманить вареньем из земляники, намазанным на забор.

Главное, чтобы кранарцев сюда ничего не приманило. Но эти мысли полыхнули в дальнем углу, и все — ничего не грозит, все будет отлично. Надо попозже рассказать, не портить вечер: кранарцы все равно не полезут сейчас вредить.

— Ашенур, идем, — снова позвал профессор Итаски. Этот кранарец вряд ли Ниру захочет навредить, так-то: но он его отдыху вредит.

— Только со мной, — улыбнулась Еса. — Я его поймала, значит, поймаю и зверя.

Нир улыбнулся.

— Нет-нет, — профессор вскинул руки. — Это не зверь, это бедствие. Как хорошо, что сейчас свет приглушенный и вы его не увидите.

— Как будто тот домашний зверь из Талис, помнишь, говорили, что он страшный? — вспомнила Еса и сказала Ниру на ухо: — Крапчатый хелеман, вот.

— Ну, вообще-то, — негромко ответил Нир, — он и есть. Ну, раз ты догадалась. И сыр из их молока. В Талис такой тоже продавали.

— Тогда мы с ним еще и знакомы.

Ну, по крайней мере, тайны тут связаны с селекцией или наподобие того: моллитанцы ведь не вырезают этих хелеманов из живого дерева.

— У меня последний аргумент, чтобы его не ловить, — Нир поднялся. — Если честно, я это сразу хотел, но волновался, а теперь нет, — и на Есу глянул, а Еса кивнула ему. — Лафенграс!

Веселое тепло окутало щеки.

— Ашенур! — возмутился Итаски.

— Я же не Ферру назвал у костра, — возразил Нир, и Еса засмеялась, теперь ведь назвал: а внутри поднялось ожидание, будто мелкие огоньки встали столбиками.

Пролегонийские надписи светились на плакатах, и скалились костры-драконьи головы. И вихрь между ними пронесся. Профессор Итаски всплеснул руками и отшатнулся, а Еса поднялась навстречу Лафенграс, и Нир к лисице шагнул.

Застывший огонь в груди. Затаилось дыхание. Смесь черноты и золотистого света вокруг, смесь пепла и трав в лисьей шкуре. Лафенграс подняла острую морду к Ниру, а Нир ей руку протянул.

Бока у Лафенграс вздымались тяжело и опадали, и зрачки совсем сузились. Шепот прохожих сливался с потреском костра. Нир отошел за костер, Лафенграс за ним, через пламя: пригибаясь, взметая хвост, будто готовясь к прыжку. Шерсть — серая, растрепанная, местами сквозь нее видна короста. В шерсти — репьи и колючие лозы. Будто остатки погасшего костра, что заросли чахлой травой. Еса улыбнулась ей сквозь грусть.

— Лафенграс, — тихо позвал Нир и опустился на корточки, руку опять протянул ей, медленно, будто давал обнюхать. — Лафи. Ты же правда чудо.

Отблеск пламени особенно ярко упал на Лафенграс, а в ее меху пробились огоньки. Асфальт замерцал, как северное сияние, только рыжее. Еса отошла: это очень личное, это для Нира, как бы ни хотелось поближе к нему сейчас быть. Нир обхватил Лафенграс руками, и лисичку огнем окутало — обожжет? Нир? Пронзило тревогой.

Еса к нему кинулась: и огонь опал, превратился в рыжий мех, а Нир уже обычную лисицу поднял на руки, золотую, с черными лапами и белым кончиком хвоста. Лисичка жмурилась и повиливала хвостом, ушами дергала: совсем настоящая, и обычная шерсть у нее, никакой не пепел. Глаза приоткрыла, и в них заплескалось ярко-салатовое, совсем без зрачков.

Нир Есе кивнул: и Еса сразу попыталась потрепать шерсть лисы, а лисичка зажмурилась, хоть рука ее и не касалась ничуть. Что-то Ниру сказала, а Нир отпустил ее, и Лафенграс прошлась мимо своих людей с поднятой головой и вздернутыми ушами. Уже такая толпа собралась, ничего себе: почти весь актарий, наверное.

Через дорогу уже отрывали плакат с надписью «За Легонию», и кто-то куртку с такой же светящейся надписью сбросил.

— Говорит: «Так вы, ненадежные» и смеется, — сказал Нир. И улыбнулся коротко, зато в глазах огненная улыбка так и сияла.

— Всем это говорит, кроме тебя, — заметила Еса.

Он и к Талис тогда, давно, на ее территории, когда она прилетела в облике птицы, отнесся хорошо. Как и к Кейнору и Кранару, к Луи, даже к всяким бактериям. Как и кайрисцы, старается всех понять и новое принять, даже странное.

В одиночку не выжить в Долине. И не получится жить среди таких опасностей, если принимать новое. Даже те, кто принимали Лафенграс, наверняка не могли и себе в этом признаться, ведь так они от общества отказались бы, от безопасности. Нир немножко другой.

В Долине одному не выжить, но Нир не один, и главное, чтобы он это понимал. Особенно сейчас. Еса крепко схватила его за руку.

Лисичка гораздо сложнее, чем просто лаохори, но новое проще сделать обыкновенным, чем принять. Потом начнут говорить, что огонь и лозы всего лишь казались людям, и память начнут убеждать в том, что она исказилась.

— Жалко, — шепотом сказал Нир. — Мне не хочется, чтобы она совсем такой оставалась. Она чуть-чуть вьорт, ну и ладно.

— Она ведь все равно та самая. Просто маскировка такая, чтобы выжить. Как у людей в лесу.

Кошачий вьорт изменился, когда прикоснулся к своему зверю. Об этом рассказал Дайгел. С Лафенграс случилось то же самое, что и с этим вьортом?

А смогут ли люди принять Луи?

Нир крепко сжал ладонь Есы в своих руках, а люди уже с осторожностью гладили лаохори-лисицу.


Глава 10

6 кадала, Эрцог


Тугайный лес, длинный, точно шерстинка из гривы Луи, не отходит далеко от речки — будто опасаясь, что она сбежит с этой засушливой территории. Из-за веток небо выглядит растрескавшимся, как почва в степи, что в паре шагов отсюда. Ежевика встряхивает остатками листьев и сухими ягодами, и в горле так колет, будто съел ее колючки вместо оленя.

А из степи ночной ветер доносит людские запахи и отголоски речи. Местные люди недолго решали, кому из них охотиться на инрикта. Вышли бы лучше один на один, без оружия, и снес бы лапой… эй, еще не хватало утратить разум. Самая полезная штука, из-за него придумал план сразу же, как только уехал Алодис.

Люди в тугайную чащу, конечно, не проберутся.

Ларрис, подойдя, распушил черно-белый хвост. Раз этот грифон не сломал себе перья в тугайных зарослях, по ловкости он точно один из лучших гвардейцев.

— Вот так я скажу, — начал Ларрис. — Я со стаей поговорил о том, как Гвардия разделится по твоим задумкам. Что мы решили. Банхуны и мраморные кони друг друга терпеть не могут, это нам работу осложняет, значит, надо его решить, этот вопрос. Мы с ним разберемся. Выучим получше их повадки, расскажем этим зверям друг о друге. А потом будем в защищающей Гвардии дальше сближать разные виды.

Грифоны много общаются с сородичами из других льет, у них почти нет диалектов, так что Ларрис говорил точь-в-точь как его сородичи из Кейнора.

— Отлично, — ответил Эрцог, а Луи стал умываться.

Надреснуто крикнул фазан, и грифон поднял уши, окаймленные белым, а потом разгладил белые чернокрапчатые перья у себя в крыльях.

— Проследим, чтобы люди не стреляли, — сказал Ларрис. — Потом и в Моллитане зверей сблизим, когда найдется способ не травиться.

Эрцог не удержался и боднул Ларриса в лопатку, а Ларрис в ответ попятился. Ладно, в общем-то, такое и ожидал. Это не Тагал, который хотя и ворчал, и поначалу говорил, что с вожаками Гвардии так себя не ведут, но никогда не отстранялся. Все еще впереди.

— Слышал, раньше у местных гвардейцев были проблемы с ночным полетом, — сказал Луи.

— Меньше, чем у прочих, — с гордостью ответил Ларрис. — Хотя нас обучали этому не очень хорошо, я так скажу вам. Законы мы знаем отлично, из-за них испытания прошли лучше всех, а Гирра скоро проверит наши тренировки и про всё доложит Шорис. Если что, Шорис тоже покажем, как мы умеем, вот так я сказал.

Здесь у них спокойно, и у гвардейцев не очень много работы. Просто в этих местах особенно ничего и не менялось.

Луи отправился вперед. Эрцог последовал за ним, Ларрис тоже, и в горле сильней засаднило из-за простуды.

Едва Луи высунулся из зарослей, люди — заметил их между ветками — опустили оружие. Эрцог замер позади Луи. Как в детстве прятался — правда, без Луи — чтобы не убили. В теле все застыло и хищно напряглось, как перед прыжком, и чудилось, лапы уже согнулись, чтобы распрямиться в атаке.

Люди просто испугались. И не общался с ними, поэтому они не знают, насколько здоровский.

Как же они сейчас злят.

— Неужели объявили награду за убийство инрикта? — поинтересовался Луи измененным голосом.

Когти Эрцога сдирали кору с попавшей под лапы ветки. Когда Эрцог ее отбросил, в кустах огрызнулась камнекрыса.

— Не привечать же нам его, — тихо объяснил один из охотников. — Мы слышали, что он молодец, ну так ведь не по правилам… закон-то…

Эрцог стиснул землю подушечками пальцев.

— По правилам следует отвезти его в столицу Кейнора, как минимум в Литтис. Чтобы с ним разобрались те, кто вправе этим заниматься.

— Мы не хотим убить, мы вынуждены, ведь как его везти живого? — вступила охотница и глянула вверх, а с неба раздался грифоний клекот — ободряющий. Звали Эрцога, по имени, и от этого даже притихла боль, будто на острых ветках, что чудились в горле, появились прохладные листья.

— И коров не режу, и гасок, мясо не едим мы вовсе, и мы не охотимся на самом деле, — дальше говорила женщина. — Если только молочку, овец стрижем, а так — нет. Гасок люблю, лечу их. Скорее бы люди от мяса этого совсем отказались, коровы тоже мыслить научатся, если с ними общаться. Туры ведь…

— То есть, вы еще и неумелые охотники. Собирались застрелить разумное существо, не умея обращаться с оружием. Чтобы он умирал долго и в мучениях.

— Мы не такие, такого не надо, таких ужасов.

— Если отвезете нас с ним в Литтис, вы точно получите награду. Тем более Эрцог поможет заново укрепить связь Легонии с Флорентом. Вы ведь знаете, что с архипелагом-Империей связывается теперь Долина? Она все же может отделиться, а Флорент все еще не хочет иметь дел с Легонией. Не удивлюсь, если отзовет посла.

— С Моллитаном флорентцы по-любому напрямик не свяжутся, — уверенно сказал один из людей. — Только через нас. У Моллитана не хватит сил с Флорентом связь держать.

— Тем не менее, даже если отношения Флорента с Легонией когда-либо наладятся своим путем, это произойдет не скоро. Флорент принципиален. Легония надолго останется у него в подчинении. Он будет вынужден связывать архипелаг с Лафенграс и ничего не получит взамен. Думаю, достаточно вам унизительных условий. Легония мне не слишком нравится, но не следует ослаблять его дальше. Чтобы ускорить воссоединение Флорента с вами, ему должны предложить то, что он никогда не получал. В две заокеанские страны недавно уже отправили посланников-зверей, а в данном случае они смогут повлиять даже на экономику. Мы с Эрцогом говорим о хафенах.

— Нет, слушайте, они же дикие, да и как их везти-то, как связываться нам с флорентцами? И у нас тут только летом хафены. А если их на мясо, мы против.

— Если согласитесь поговорить с Эрцогом, он многое вам объяснит. Это его задумка.

Эрцог улыбнулся. Главное, чтобы не получился оскал.

— Раз сочувствуете зверям, тогда помогите им по-настоящему, — продолжил Луи. — Хафены быстро размножаются, вы сами знаете, как они разоряют поля и степи.

Когда люди согласились, Эрцог ударил по веткам, раздвигая их, и они хрустнули, точно ребра соперника. Морду обдало душным ветром — в носу сейчас та же степная душность.

— Я знаю язык хафенов, — сказал Эрцог. — Во Флоренте они точно пригодятся. На мясо их никто не убьет, у них очень полезное молоко, и они выносливые, могут жить даже в лесах, — Шорис рассказывала про опыт Гелеса. — Море точно вытерпят. Их отвезут те люди, которые недавно привезли моллитанцам лекарства.

Один из людей потянулся к оружию? Эрцог сразу выпустил свое оружие — когти. А, нет, человек просто решил завязать шнурки.

— Столько ехать, — негромко произнес кто-то. — Ерунда какая-то.

Отец Каи тоже так, в общем-то, говорил про задумку с книгой.

— Вы вообще-то первые вмешались в политику, — напомнил Эрцог. — Да и в любом случае вы должны отдать меня Литтису. Проедем сначала к хафенам, как раз в его сторону, а потом и дальше, в столицу.

Рассказал подробнее, а люди пообещали вернуться завтра.

— Может, в Литтисе встретим Легонию, — сказала одна из них. — В Хинсен когда приходил с Талис, мы не смогли приехать, а в Инисе иллюзий еще не было. Вот и поторопимся. Может, как раз придет.

Ларрис приземлился рядом с людьми, и, конечно, для него нашлись листок и ручка. Эрцог заглянул в записи — Ларрис передал, что отправится с тирнисками.

Эрцог вернулся с Луи к речке, по пути пугая фазанов, ганлайг и мелких тугайных зайцев. Камнекрысы от Эрцога шарахались, хотя и ворчали с уважением. Их местный диалект, более смазанный и быстрый, чем кейнорский, Луи еще не очень разбирал, а Эрцог научился понимать. Фыркали тугайные олени — они и днем были серые, и сейчас.

Лес нахохленный, как подмерзшая птица, а сухие соцветия камыша, что видны между ветками, похожи на пшеничные колосья.

— Будто их вовремя не убрали, вот они и выросли такие огромные, — рассказывал Эрцог для Луи.

Скоро будет Литтис. Здорово. Никогда еще не чуял и не видел столицу Легонии. Литтис построили у Кобальтового моря, чтобы он смотрел из Иниса в сторону Кейнора и Алеарты сразу. А еще в знак силы Легонии. Вьорты, пусть в море их и множество, никогда не лезли в столицу, где Легония обычно засыпал.

Эрцог подтащил лапой газету, спрятанную под ветками кустарников, и от ветра она потянулась листами к бывшим сородичам.

— История пишется и на бумагу, которую делают из деревьев, и в сами деревья, годовыми кольцами, — сказал Эрцог, перелистывая. — Интересно.

— Радиоактивное загрязнение там тоже отразится, — Луи положил голову на лапы. — Значит, и появление Лафенграс.

Эрцог пролистал газету при свете луны, расцарапанном тенями ив. Оказывается, Лафенграс выходила к зверям и к людям как обычная лисица, тут даже есть снимок. Зрачков у нее в глазах больше нет. Сказала, раны зажили из-за того, что моллитанцы ее все-таки приняли. А еще — что ее мех превратился в пепел из-за атомного пламени.

Теперь для ее людей не Лафенграс — неизвестность, а то, на что способен Легония, и атомной энергии они боятся теперь еще больше, раз она так влияет на лаохортов. А еще моллитанцы увидели от Талис меньше общего прошлого с Легонией, чем жители прочих льет.

Про Луи, конечно, Лафенграс ничего не сказала. А все равно очевидцы помнят, какой она была — и Эрцог поделился этой мыслью с Луи.

— Людям непривычно было верить в то, что нарушало привычный взгляд на мир, — ответил он. — Сейчас такой удобный повод для отрицания. Правда, некоторые все равно будут верить слухам о правде, но главное, Лафенграс останется жить. Мне хочется разобраться, почему она стала другой. Ведь она не сменила сущность, и я не отказывался от нее.

При встрече многое станет понятно. Главное, чтобы Лафенграс больше никому не угрожала.

***

— Кто хочет законно есть вкусную домашнюю пшеницу? — весело спросил Эрцог, обращаясь к хафенам на их языке, напоминающем белоножий.

Сразу несколько десятков хафенов вскинули головы.

— Это инрикт, — пронеслось среди зверей стада.

Грузовик неудавшихся охотников стоял позади, и хафены к нему подступили, глядя с интересом и топорща длинные уши. Четверо грифонов, что лежали на крыше грузовика, поднялись и расправили крылья.

— Настоящую флорентскую пшеницу, — добавил Эрцог. Хафены переглянулись, все сразу, и в глазах зарябило. Из-за солнца над их головами в глазах щипало точно так же, как в горле. Ага, а морды у них веселые — им понравилось, что инрикт заговорил на их языке.

— Отправить во Флорент? — к Эрцогу и Луи подбежала крупная бурая волчица. — Как в Саа-Ден, что ли, палач тирниска?

Вообще-то с теми гахаритскими порядками как раз боролся. Эрцог оскалился.

Алодис и его люди уже успели разнести новое прозвище. В горле мерзко свело, будто напился из грязной лужи — но, если оправдываться, только покажешься слабым.

— Часть стада отправят прежде всего затем, чтобы показать отношение легонийцев к зверям как к полноценным жителям страны, — голос Луи, подделанный под местный волчий, хафены по большей части поймут, вот только Луи не поймет хафенов.

Эй, а зачем он вмешался? Выдвинулись когти. Но злость удалось сдержать — ладно, поддержка сейчас нужна.

— Керка вернулась благополучно, как бы вы ни относились к Гартии, — добавил Луи. — Считаете, травоядные не справятся с посреднической ролью?

Хафены насторожили уши, и даже их рога, закрученные на концах, как будто насторожились. Потом стадо с интересом забормотало и засвистело.

— Никому нет смысла им вредить, — Эрцог сел и ударил хвостом по сухой траве. — Да и вообще, флорентцы могут рассказать потом про хафенов. Даже передать от них вести.

До Флорента плывут полмесяца. За два весенних месяца его люди точно сделают выводы и свяжутся потом с легонийцами.

***

Хафены первое время ничуть не боялись, что их заперли в кузове грузовика вместе с двумя хищниками, но чем дальше ехали, тем чаще они стучали копытами, фыркали и дергались. Когда они начали между собой драться, Эрцог зарычал, и машина затормозила.

Люди открыли кузов — показалась ночная степь.

— Если вам не повезет увидеть Легонию, все равно повезет услышать о прошлом, — весело сказал им Эрцог. — Разводите легонийский огонь, а я выступлю в роли Ориенты, — ну а что, ей можно было выдавать себя за инрикта, почему и не сделать наоборот.

Луи фыркнул, имитируя келарсью усмешку — и даже получилось. А Эрцог перешел на язык хафенов:

— Услышите о прошлом. Общем с людьми. Первые легонийцы высадились в Инис, — или в Инисе, эту льету называют и в мужском роде, но на языке таннау все-таки в женском. — Думаю, мы уже там.

Люди провезли подальше, потом где-то долго ходили, а когда выпустили зверей, сразу начали огораживать камнями место для костра. Отдаленное поле актария отделяла от степи невысокая сетка, подсвеченная растущей луной, а за полем выстроились дома с лампочно-желтыми окнами.

Огонь напал на газету и ветки — и сразу защипало в носу от дыма, болезненно стянуло горло. Эрцог закашлялся.

Волки и шакалы вдали сообщали воем, куда направилось стадо и кем они считают нарушителей границ из соседних стай. Хафены тянули морды и копыта к огню. Грифоны съели зайца и взлетели на грузовик, а Луи улегся у костра и подобрал под себя лапы.

Горло покалывало, будто мелкими тупыми иглами, а в носу закладывало.

— Но я же их собрался учить, — вспомнил Эрцог и глянул на Луи. — А это ты учишь зверей. Ничего?

— Я могу разрешить тебе заходить на свою территорию. Тем более что ты неплохо знаешь историческое.

Эрцог тогда стал рассказывать. Люди переводили для хафенов, а те к ним ложились поближе, и один вытащил еду у человека из сумки. А вот если бы эти люди ели мясо, хафены бы у них не крали.

— Первый король Легонии — Нальмен Стрелобородый, — с этими словами Эрцог запрыгнул на валун. — Он приносил в Экеру из леса огромные камни, чтобы отгораживать актарии. У большой скалы недалеко от моря Нальмен увидел много камней, но ни одного не сумел поднять. И в знак того, что он нашел там границу своих сил, он эту скалу назвал Нальменовой, чтобы не забывать — у всех есть предел.

Территорию с этой скалой придется опять отвоевывать, но это проще, чем забрать Ориенту. Да и интересно. Давно не сражался за территории, а теперь есть повод заново за них подраться.

— Еще он посадил в городском саду Экеры первое дерево, и оно до сих пор там растет. Это тис, ядовитая штука. Нальмен сказал, что легонийцы хотят дружбы даже с такими дикими существами.

— Есть фильм про то время, там снимали и зверей, — вспомнил Луи, щурясь от тепла и вылизывая лапу.

— Я там играл, — похвастался Ларрис, а двое грифонов фыркнули. — Грифона без имени, которого потом еще убили, но он очень запомнился, я скажу. Его даже все жалели.

— А я бы сыграл инрикта, жившего при Ферре, — сказал Эрцог с нарочитой серьезностью. Тот инрикт загрыз льва-Фернейла, вот и пускай Луи злится.

— Его смерть, так понимаю, записали бы настоящую, — издевательски-спокойно сказал Луи и опять подогнул лапу под себя.

— Что, хочешь в том эпизоде меня подменить? А королем Нальмен стал так. Когда лев Хоргрон получил первый инарис, один из самых уважаемых львов, Саенар, сказал людям, что раз они признали животных равными, то у животных должен быть и правитель, — правда, тирнисков люди не очень-то считают равными, до сих пор. — И еще всем гвардейцам нужен был общий вожак. Фернейлов, звериных вожаков, за годы до того восставших против людей, люди Империи называли тирнисками, а звери переняли это название. Так стали звать и новых звериных правителей, защищающих закон.

Напомнил, что сначала в Гвардии были только грифоны, но, когда гвардейцы стали служить и вдали от Экеры, им пришлось непросто. В Кейноре одна из волчьих стай начала отлично помогать Гвардии, а потом попросила людей, чтобы ее признали гвардейской. Грифоны сначала были против этой Первой стаи.

А потом вернулся к королям и тирнискам. После того, как у зверей появился законопослушный тирниск, люди решили, что и им нужен общий правитель, ведь вожди ласаринов, таннау и алеартцев не всегда могли договориться. Королем стал не один из вождей, а Нальмен, воин и дипломат, который помог Легонии связаться с кранарцами. Главы народов стали первыми лет-танерами и лет-теннами в Инисе, Кейноре и Алеарте. Это все случилось в шестьдесят девятом.

Эрцог бросил в огонь три ветки, и пламя взвилось, как три атакующие лапы. Свет окаймил морду Луи, морды хафенов и человеческие лица.

— Это в честь первых лет-танеров, — и Эрцог махнул лапой в сторону пламенных вспышек.

Рассказал, что в семьдесят втором убили первого законного тирниска, а детеныши у него были еще мелкие, и следующим вожаком признали Колтахара, кранарского льва, чтобы Кранар не думал, будто Легония хочет один властвовать над зверями Ориенты. Колтахар отлично правил, но его часто пытались свергнуть другие львы, а еще они убили всех львят Саенара.

Колтахара тоже убили — через три года после начала правления — а главные вожаки тогда посоветовались с людьми и выбрали в правители келарса. Львам, как слишком жестоким, в то время запретили править. Танурум никому не понравился, его убили волки, и тирниском стал Марлив, черный, как мама. Долго считал, что мама — его потомок. Львы его собирались убить, но гвардейская грифоница Хора раскрыла заговор. Когда Эрцог про нее заговорил, одна из людей взъерошила пламя так, что оно взвилось, точно два крыла.

Львы не одобряли Марлива, чего бы он ни делал. Больше не покушались только из-за ума гвардеицы Хоры. Хотя Марлив был отличный, вообще-то. Когда он умер от болезни, Гвардия раскрыла множество львиных планов по захвату власти, и люди сошлись со зверями на том, что львы не успокоятся. А еще на том, что келарсы слишком хрупкие.

Луи положил голову между передних лап и время от времени поводил ушами. Коснулся огня — и тут же убрал от него лапу. Слишком он привык рисковать, и это не нравится.

Каждый лев так и продолжал бы считать, что должен править лишь его род, а не чужая кровь. Во власти нужен был род, который первым доказал над животными власть и проиграл только людям. И пришлось пригласить Фернейлов. Все-таки уже сменилось несколько поколений в этом роду, и новые Фернейлы поддерживали людей. Все сомневались, что этот выбор остановит слишком амбициозных львов, но все-таки и правда сработало. Даже сейчас Фернейлов трудно убить. Эрцог, сказав про это, подошел к Луи и заметил:

— Это не значит, что ты можешь поджигаться, эй.

— Я же не хрупкий, во мне нет крови келарса, — спокойно ответил Луи. Чудилось, что от огня желтый цвет его радужек перешел в зрачки, огромные из-за яда, и вспыхнул по-настоящему.

— Зато и памяти келарсо-льва у тебя нет. Первый тирниск-Фернейл стал править в семьдесят девятом, — Эрцог наступил Луи на хвост, потом на лапу — никакой реакции. — Ваеран был не очень-то хорошим правителем. Его наследника Шорхола пытались свергнуть, но он долго продержался в бою, пока волки-гвардейцы его не спасли.

Рассказал, как Шорхол первым из зверей решил искать и защищать редких мелких птиц. Так же и Эрцог защищал данхов. Шорхол не обращал внимания, когда его идеи не принимали — как Луи. Правда, люди все-таки оценили задумку Шорхола, в отличие от зверей.

Были и Фернейлы, что дружили с королями Легонии — один из таких львов потребовал себе покои в замке, а король из алеартского рода ему разрешил. Здорово жить в таком огромном уютном доме, да и Луи тоже нравится в замке, пусть и в древнем, в холодном.

Один тирниск, увидев, как кошки оставляют следы на свежем бетоне, решил оставить и свои. А Сеора, первая львица-тирниск, объявила, что гвардейцы должны объединять зверей разных видов, и при ней это даже выполняли. Эрцог, сказав о ней, переглянулся с Ларрисом.

Иногда костер взметался, как львиная голова с кудлатой гривой, и линял шерстинками-искрами — а люди по-быстрому заливали их водой. Хафены слушали человеческий перевод. Один из людей вдруг почесал Эрцога за ухом, а Эрцог улыбнулся и боднул его в ладонь. Теперь это отличные люди.

Вспомнилось, как отдыхал у костра вместе со Скаддой и рассказывал ей про Саргона. Когда она вернется, придет ее очередь рассказывать.

Говорил и про Риагана, захотевшего править халькарскими зверями, и про смелую Раддану Ленкрай, вожака Гвардии, что помогала будущему тирниску — львице Гранис Фернейл. Про Меори Фернейл, которая помогала зверям привыкнуть к аалсотам, как Луи недавно помогал им привыкнуть к технике. В горле все сильнее саднило, но интерес от этого отвлекал.

Меори погибла в Валлейне, куда на переговоры собрались последний король Легонии, последний правитель Алеарты из династии Онталоз и первый правитель свободного Кейнора. Все они умерли от взрыва.

И немало Фернейлов умерло от дара Ориенты.

— Любопытно, задумывался ли кто-то из Фернейлов вот над чем, — Луи поднял голову, а Эрцог с интересом повел ушами в его сторону. — Как самим сделать вкус мяса интереснее.

Он в последнее время все чаще играет, вот и сейчас подкидывает обгоревшую ветку длиной и толщиной с львиную лапу. Она с красными всполохами — наверное, напоминает ему про вступление в должность, если жжется. Или про Лафенграс. Луи даже не морщится, если касается подушечками всполохов. Вот он принюхался, направил уши вперед: ага, точно, приближаются местные люди. Вот только в кузов не хочется.

— Поблизости закусочная, — поднявшись, Луи потянулся и махнул лапой. Большая ветка отлетела от этого взмаха в костер — так, будто превратилась в пушинку. А ведь этого соперника удавалось победить, и не раз.

— Значит, сам мясо улучшать не хочешь? Ленивый, — Эрцог развернулся к людям и подал знак инариса. — А почему вы мясо не едите?

— Мы же можем обойтись. Вы-то нет, но раз мы можем… чего зверей обижать.

— Ага. Значит, вы против насилия над животными? Тогда давайте против метки тирнис…

— Замолчи свою морду, или я тебя накормлю твоими усами, — по-львиному сказал Луи, и Эрцог на него быстро оскалился. — Что. Это блюдо не смутит людей, оно не из мяса.

— А как вообще можно не есть мясо? Это же самое вкусное, да и вряд ли наешься другой едой, даже если ты всеядный человек.

— В Инисе и южном Хинсене мясо портится быстрее, чем в Кейноре. Здесь жарче, и здесь его привыкли заменять.

Прокравшись подальше, Эрцог увидел под холмами стадо: волки его окружили, и турицы сначала сбились вплотную друг к другу, но стае удалось их разбить и погнать детеныша. Он оторвался от волков, но одна из туриц, догоняющих стадо, бросилась на теленка, врезалась, сшибла — хотя вообще-то легко могла обогнуть. Волки, настигнув мелкого, вгрызлись ему в горло и в ноги.

За того, кто уже стал добычей, заступаться и не должны. Но подставлять нарочно? Луи, когда Эрцог ему рассказал, не ответил.

От костра доносились людские голоса, и Эрцог обернулся. Люди из Хинсена рассказывали тем, кто только что пришел к костру, про экерийский сад и про Первую стаю.

— Теперь и мою идею присвоили, не только твою, — сказал Эрцог.

— У нас много общего.

Надо же, до него дошло.

— Легония! — донесся веселый голос. — Хватит уже Инис игнорировать.

— Акреон и сам зовет, а толку.

— Легония, я тебе вкус жареного мяса опишу! С лучком!

— Давайте тербету испечем и опишем ему, давайте?

Закусочная, точно. Сейчас именно она — добыча. Эрцог прокрался к ней вместе с Луи — кинуться бы, повалить эту постройку и вытащить из нее все вкусное.

Подъехал грузовик. Из машины в закусочную утащили большой поднос, пахнущий хлебом, а Эрцог пробрался к раскрытому кузову.

— Хлеб с мармеладом, дынный хлеб, хлеб с ромом, сверчковый хлеб, — прочитал Эрцог. Ух ты, бывает и такое. Наверное, их ночные песни однажды слишком достали Акреона. — Мы все-таки в Инисе.

— Но если с лавандой нет, значит, мы все еще далеко от Литтиса.

С имбирем Эрцог ничего не нашел, хотя у него такой отличный запах. Тепло и пряность одновременно.

В закусочной послышались шаги. Эрцог скрылся за машиной, а потом украдкой понаблюдал за тем, как Луи сел у вышедшего человека на пути и на него взглянул. Человек посмотрел на Луи.

— Какой тебе? — спросил, наконец, человек.

Интересно попробовать тот, что со сверчками. Эрцог фыркнул с удивлением — интересно, Луи поймет, что удивило сильней всего? Луи ненадолго зашел в закусочную, а потом принес оттуда две упаковки — сверчковый хлеб и колбасу с вкраплениями сыра. Первое он подтолкнул Эрцогу.

— Странный выбор, но, возможно, ты наконец-то обнаружил настоящий рацион инриктов, — сказал Луи.

Колбасу он съел один — сказал, что надо было самому ее почуять, и вообще инриктам такое вредно. Эрцог отталкивал Луи от еды, огрызался, укусил, но драться особенно не хотелось из-за простуженного носа, так что принялся лишь за сверчковый хлеб. От обычного он совсем не отличался, только в нем еще попадались семечки — или остатки сверчков, кто их знает. Эрцог подбросил почти весь хлеб перепелке, что бродила в зарослях. Луи эту перепелку поймал, выпросил сыр у одного из посетителей закусочной и, разорвав птицу, кинул сыр Эрцогу. Сыр пах лавандой.

— Я кое о чем задумался после твоих рассказов о наших предках, — голос Луи стал мягче: он что, подумал насчет родства? Подумал про то, как с ним похожи?

Почему-то эти мысли очень понравились, и Эрцог от радости вскинул уши.

— Мясо надо есть не так, как мы обычно едим: все-таки я аристократ, — добавил Луи. Захотелось его укусить за хвост. — Ты хорошо разрываешь на части, так что сделай мне куски сыра помельче.

— Нет, — Эрцог положил лапу на птицу. Лучше сражаться, не хочется больше уступать, да и нос пробило. — Или тогда мне всю перепелку, а то ты уже съел колбасу.

— Ты ел сверчковый хлеб. Для того, чтобы испечь даже самую небольшую его часть, люди использовали больше живых существ, чем пошло на изготовление колбасы. От перепелки тебе положено разве что крыло, чтобы не вышло, будто ты чрезмерно много уничтожаешь животных. И то лишь потому что я терпимо к тебе отношусь.

Эрцог победил в схватке, договорился насчет половины перепелки, половины сыра и на то, чтобы Луи сам разрывал этот сыр. Он и правда оказался с лавандой, со здоровским мягко-сливочным привкусом, но с мясом это было не очень вкусно.

— Жареное было бы вкуснее, — заметил Луи, умываясь после сыра.

— Легония! — позвал Эрцог. — Лети сюда, или окажется, что кандидат в тирниски зря убил перепелку.

Правда, настоящий лаохорт не откликнется на зов животного. Ладно.

Когда ел мясо, хотелось выпустить когти, защитить добычу от всех вокруг, напасть. Ярость пыталась вытеснить мысли, и они делались неразборчивыми — но Эрцог сосредотачивался на них и гнал все лишнее прочь.

Ярость не исчезла — лишь загнал ее подальше, и больше нельзя ей дать одержать верх.

После ухода незнакомых людей Эрцог и Луи вернулись к грузовику. Луи спросил у хафенов, подделываясь под волчий:

— Можете подставить сородича под убийство, лишь бы в охоте не поймали вас?

Ага, запомнил про туров. И ему было ничуть не все равно.

— Конечно, — ответили хафены. — Но не надо, чтобы их жестоко убивали.

Эрцог перевел. Хм, во всяком случае, кого-то другого во Флорент не отправить.

— Во Флоренте пообщайтесь с копытными, — сказал Эрцог и, повернувшись к Луи, заговорил на львином:

— Может, к нам из Флорента привезут единорогов.

— В чем-то они опаснее ганродов. Лаохорт Флорента — единорог и единственный лаохорт, что ранил сородича. Не из-за своей звериной внешности, конечно. Однако задумайся.

***

Уже в Литтисе, это точно. Шумят машины, радостно волнуются хафены, взлаивают, гудят, трещат. Сутки провести с хищниками, ничего себе. Их выпускали время от времени, но все равно. Смелые.

Даже воздух словно выпустил когти, он теперь колючий, чужой. Будто считает, что не должен ты им больше дышать. Мысли нацелились на борьбу, на выживание. Хочется думать про Флорент, про задумку с хафенами — но все это как будто неважное.

Машина затормозила, и Эрцог сразу бросился к створкам. Они — точно выход из пещеры, где ожидал первой казни. Вот только закрытый. Кажется, нос забился именно из-за того, что закрыты двери в кузов. Рядом Луи, как и тогда — и выдвинулись когти.

Эй, он теперь не враг.

Открылись двери, и сильно защипало в глазах — точно и правда попал в тот день, когда впервые собирались казнить. Желтый закатный свет. Слишком яркий. Все мышцы точно деревянные, а мысли — тягучие, напряженные.

За оградой — кипарисовая зелень сада и желтое здание, тонкое и легкое, как ганлайга. Ограду Эрцог легко перескочил, а сверху раздался клекот грифонов.

Сосны и кипарисы сливаются в темную тучу. Найти самую черную тень, затаиться, напасть — эй, на людей нельзя нападать. Сейчас вообще ни на кого нельзя. Плитка под лапами не ощущается — будто она далеко внизу, а лапы бегут по пустоте.

Люди, смотрящие за садом, уходят с пути. Закладывает в горле, болезненно и садняще, и все вокруг точно заволакивает чем-то неуютным, давящим, туманным; хочется отмахиваться лапами с выпущенными когтями, шипеть, огрызаться.

— Вспоминай про то, что вчера рассказывал, — произнес Луи.

Многие из тех Фернейлов со всем отлично справились. Эрцог слегка толкнул Луи в бок.

В здание не пустили — сказали, что главы Иниса, Леатарин Сагай, здесь нет. Грифоны так и кружили над головой — а если спикируют для удара? Лапа чуть не подалась вперед — чтобы самому атаковать.

Неосознанная часть хочет сражаться, нападать и защищаться, а осознанная все-таки управляет и помогает остаться собой. Бывший и будущий тирниск Ориенты. Инрикт. Бывший детеныш Алнира и Кесси. Вспомни историю, вспомни запах Ивири и запах имбиря.

На бумаге, которую дали служащие, Эрцог написал про хафенов. В Инисе понадобится чуть отвыкнуть от дара Талис.

Приземлился Ларрис, написал рядом, что все это он поддерживает — и кости точно сделались крепче.

Подошли охранники — с оружием. Луи спокойно стоял рядом.

В голове возникли картинки того, как отбивался от врагов Шорхол Фернейл, и как Фернейлы придумывали новые законы, искали редких птиц, давали Гвардии новые поручения. Фернейлы умеют выживать. Львы представлялись отчетливо — желтые, с огненными глазами, похожие на Алнира или Луи.

Эрцог долго ждал вместе с Луи — в окружении охранников с оружием. Огромная тень от здания, что падала на сад, слилась с тенями деревьев. Грифоны отошли в сторону, а Луи просто лежал рядом — как после смерти матери. Теперь известно, что он так поддерживает.

— Что, настолько ко мне привык, что даже не уходишь? — с нервной усмешкой поинтересовался Эрцог, глядя в темнеющий сад.

Фонари зажглись там, как гигантские светляки, выведенные будто нарочно для литтисских садов. Каждый фонарь пересвечивает детали, размывает, делает все ненастоящим. Настоящая лишь охотничья напряженность в теле. Надо сосредоточиться на мыслях, на ощущении своей личности — как на клубке уютной темноты в глубине головы. А в саду вся темнота ощетинилась силуэтами сосен, елей и кедров, и деревья тянут косматые многопалые кисти, то и дело задевая друг друга в замедленной драке.

Эрцог про все это рассказал Луи.

— Мне всего лишь интересна твоя задумка насчет хафенов, — произнес он, и в его спокойном тоне под конец фразы появилась издевка. — Именно из-за этого теряю время. Ладно, привык, разумеется. Еще обучу тем знакам Ларриса.

— Отлично, — сделалось спокойней и по-радостному теплей.

Ларрис повел вверх ушами. Смешные они у этого грифона, черные с белыми кончиками. Даже грифоны в темноте увидят, какие знаки подает такими ушами сородич, а значит, он прирожденный вожак.

Луи попросил бумагу и ручку, вычертил знаки нового алфавита, а Ларрис постарался их повторить.

— Ты что, умеешь учить письму? Но это не буквы. А откуда эти знаки? Ты где-то вычитал?

— Выслушал.

Он все коротко объяснил, как для животных Гахарита и Моллитана, а Ларрис больше не задавал никаких вопросов.

У предков было очень много интересов, вот только не все они могли заниматься чем-то, что нравилось.

— Все-таки, чем ты хочешь заниматься по-настоящему? — спросил Эрцог, когда Ларрис отошел к другим грифонам. — Обучать зверей или изучать технику?

— Вероломное существо, — спокойно сказал Луи и усмехнулся. — Править. А ты бы изучал историю, так?

— Конечно. И создавал.

— Шерсть себе нормальную создай.

Возникли новые запахи, пришли новые люди — и осознанность сбилась в комок внутри головы, а лапы и спина так напряглись, будто надо было загнать и уничтожить целое стадо враждебных ганродов.

— Кстати, насчет истории, — в горле пересыхает, язык облизывает губы. В груди — жгучая готовность кинуться. Как на вступлении в должность. Нужно думать о чем-то здоровском. — Не у каждых двух львов есть так много общих предков, как у нас.

Люди все ближе. Вот остановились, говорят с охраной — а все вокруг как будто разваливается прямо под лапами. Уходит, становится чужим, как личная территория в Кейноре — да и как вся Ориента.

А если какому-то явлению даешь название, значит, делаешь это своим. Настоящим. Устойчивым. И живым.

— Слушай, когда есть близкие общие предки, это же у людей называется «брат», да?

Луи медленно развернул ухо к Эрцогу.

— Допустим.

— Значит, буду тебя так называть.

Луи положил лапу на лапу, с недоумением наклонив голову.

— Какой в этом смысл? Что от этого изменится?

Ага, а немного интереса у него в голосе все-таки есть. Научился уже отличать такие интонации. Хотя морда у Луи все равно похожа на булыжник.

— Скажешь «речка» вместо: «Текущая вода, где еда всякая плавает», и уже понимаешь, что это не просто какая-то неизученная непонятная штука. А скажешь «река Алита», например — и в этом еще больше точности. Названия не зря оживляют мир.

— У меня есть имя, есть должность, для чего еще какое-то понятие? — с еще большим интересом спросил Луи. Испытывает, и надо приводить аргументы. Полезный навык для тирниска, отличная тренировка. — Или думаешь, раз слова оживляют, это слово, если понадобится, оживит тебя?

— Память оно точно оживит, — Эрцог улыбнулся. — Эй, подожди, ты его и ко мне решил применить?

— Простая логика. Если ты назвал меня братом, в твоем понимании тогда ты мне тоже брат.

— Ага, ты это признал.

— Замолкни.

Люди позвали к машине. Она оказалась шестиместной, и Эрцог лег на средние сиденья, Луи позади. Когти Эрцога чуть не разорвали ткань обивки.

— Если вдумываться, Регон по отношению ко мне тоже как-то назывался. И Гелес. Но я этого не хочу, — сказал Луи. — Лишнее.

— Гелеса и Регона с тобой тут нет. Главное, чтобы я с ними не оказался.

В темноту салона вмешивался то свет фонарей, то слишком яркий свет вывесок. Когда стояли на светофоре, Эрцог увидел большую больницу для зверей.

Здесь все дворы подсвечены, темноту загнали под деревья, и над одной из улиц, уходящих вбок, светятся силуэты зонтов, а над другой — якорей. Ходят олени со светящимися лентами, едят корм из мисок. Ровные аллеи из пальм и магнолий, кактусы, смесь цветного и черного — все настороженное, чужое, туда не выйти и ни с кем там не пообщаться. Даже ночи здесь не нравится — фонари и вывески ее порвали в клочья.

Не сразу осознал, что все это вслух рассказал для Луи. Уже по привычке.

— Автомобили сильно отличаются по форме от экерийских? — поинтересовался Луи. — Знаю, что в Литтисе есть машины со сглаженными очертаниями.

— Да, здесь есть такие. У обычных машин фары прямоугольные, черты резкие, а эти — гладкие и бесшумные. Как кошки.

Высадили среди частных домов — а вокруг них многоэтажки царапали окнами темноту. Это был ничуть не актарий. Просто такой район.

На улице непривычно тепло, а в горло точно набился песок со всех пляжей Литтиса. Но хорошо, что оно сильней заболело именно сейчас, когда не нужно говорить с людьми. Нос отказывается нормально вдыхать столичный воздух, неужели ему совсем не интересно?

По забору ближайшего дома бежит виноград. В здании четыре этажа, крыша у него подсвечена по краям. Позади особняка шуршит море — и будто перенесся в ночь, когда вступал в должность. Когти Эрцога так втиснулись в прогалы между плиткой, что чуть ее не раздвинули.

Грифоны приземлились рядом.

Дом с виноградным забором похож на санаторий, а санаторий бы как раз пригодился.

— Ваессен Акреон Кардей примет обоих, — сказала охранница, открывая калитку в виноградном заборе. Значит, не санаторий. — Грифоны подождут у двери в зал.

Сад, холл, лестница — все было как размытое. Только у Акреона в зале, где сам Акреон сидел в кресле с росписью в виде драконьих крыльев, Эрцог все осмотрел.

Черно-желтое помещение — в черном хочется скрыться, затаиться, потом напасть. Черный комод, черный деревянный стол с витыми ножками и вырезанным на крышке виноградом. Желтые покрывала с тонкой вышивкой в виде закрученных стеблей и комет. Прозрачные вазы с углями.

— Рад нашей встрече, — сказал Акреон, положив левую ладонь на подлокотник кресла и накрыв ее правой. — Рассудил, что нехорошо мне ни разу не встретить одного из тирнисков, чье правление я застал.

Могли и встретиться в тот раз, на площади, куда потом прилетел Легония, но Эрцог тогда не вышел к Акреону, а смотрел на него с крыши. Собирался спуститься, но из-за того, что случилось с Легонией, не успел.

На столе, рядом с Акреоном — листок бумаги и ручка, будто сделанная из тускло светящейся лампочки. Хищный азарт прорвался сквозь усталость. На этот раз нужно нападать, но только словами.

«Ты подтвердил, что я нужен Моллитану. Спасибо. Я во многом ему помог, и еще помогу».

— Слышал, — Акреон говорил звучно и ясно, — в Моллитане гвардейцы-грифоны больше работать не сумеют.

«Там будет противоядие от тулванги».

— Не слышал. В любом случае, оно появится нескоро. Больше откладывать твою казнь невозможно.

Невозможно, да? Захотелось разбить лапой стол.

«Зато я присмирил в Моллитане многих иллатов и защитил твоих людей. И я честный. Я уже выходил к людям для казни, но она не получилась, и ты потом ее сам отложил, для своей выгоды. А теперь я помог привезти сюда хафенов, предложил тебе идею про Флорент, и я тебе больше не нужен. Благодарить ничуть не выгодно, правильно?»

Все больше ломит в челюстях, точно сжал в них не ручку, а ногу живого лося, и, если отпустишь — ударит. Эрцог быстро рассказал Луи, о чем написал.

А на стене за спиной Акреона — карта Легонии с Кейнором в его составе. Жгуче ощутилась злость.

— Да, мне все передали насчет твоей задумки, — Акреон, переместив руки на другой подлокотник, плавно откинулся на спинку кресла. — Итак. Хафенов завтра отвезут в порт Таладда.

Отлично. А что потом?

Даже если он даст небольшую отсрочку, этим удастся воспользоваться.

Ага. Судно отправится не из Литтиса. Почему? Думай, давай, мысли не должны исчезать. Точно. Литтису, наверное, угрожают вьорты, как ламейнской Арме в тот раз — лаохорт ослабел, а в городе много людей, и рядом с ним очень много судов.

Рядом Луи насторожил уши и вытянул вибриссы.

«Здесь все серьезно с вьортами, раз не хочешь рисковать? Значит, надо уводить зверей», — записал Эрцог.

Скорее затем, чтобы они не тревожились. Или Легония, совсем как Кранар, все-таки не будет избегать смертей своих животных? Эрцог сдержался от оскала.

Акреон молча кивнул.

Людей точно бесполезно увозить. Тогда у Легонии ослабнет власть над землей Литтиса. Ничего не будет угрожать местным людям, если лаохорт умчится отсюда подальше в Кобальтовое море. А если вьорты нападут, он точно убежит далеко от своей столицы.

«Все-таки пусть зайдут грифоны», — добавил Эрцог.

Акреон распорядился впустить Ларриса. Эрцог передал ему весь разговор, а грифон записал, что поможет местным гвардейцам успокоить и увести зверей в безопасные места. Добавил, что умеет объединять зверей разных видов, и у него большой опыт. Несколько часов, правда, но Ларрис это, конечно, не отметил.

Зато отметил, что, если Эрцог умрет, он, Ларрис, никому помогать не станет и не обязан. Все-таки он хинсенский грифон. Эрцог приписал, что ваессен не может безразлично относиться к зверям. Для легонийцев очень важно беречь природу, разве нет?

В горле стучит. Когти — втянуть. Чудится, из этой комнаты, как из пещеры, больше не выпустят.

— Согласен, — сказал Акреон. — Хорошо, что ты, инрикт, относишься к зверям достойно. Но далеко не все звери готовы тебя принять, к сожалению.

«Ты ничуть не сожалеешь, — отметил Эрцог и сильно стиснул ручку в зубах от злости. — Ты просто так говоришь. Из-за вежливости, как все люди».

— Лишние тревоги не будут кстати, — Акреон точно и внимания ничуть не обратил. — Завтра я заявлю, что и Луи, и Эрцог повлияли на нашу связь с Флорентом. При этом пока не сообщу, что Эрцог добрался до Литтиса. Эрцог, ты останешься в этом доме и не пойдешь к зверям.

Подушечки пальцев Эрцога втиснулись в пол. Луи стоял неподвижно, а его зрачки, что разучились сужаться, отражали свет люстры, как до этого — свет костра.

— Один из моих тогда проследит за тобой, Эрцог, я так ему скажу, — Ларрис глядел на Эрцога прямо, чуть распушив перья на крыльях. — Посмотрит, чтобы тебе не навредили. Раз ты Акреона не убедил тебя выпустить, то и у меня убедить не получится, но помочь зверям получится. Так и скажу.

Ага. Он поддался Акреону.

Эй, перестань. Не собрался же на него нападать? Да, вообще-то звери не примут, многие опасаются. Даже Ларрис. Сделал многое, достоин уважения — но и предел своих сил надо знать, как Нальмену. Попробуешь настоять — станет хуже, а сейчас в общем-то многое устраивает. По крайней мере, в этом себя убедил.

— Ты должен дожить до того дня, когда флорентцы увезут хафенов: так будет честно. Они отправятся обратно примерно через четыре дня, когда мы уладим все формальности с лекарствами. Дальше тебя придется казнить.

С потолка будто не люстра свисает, а сталактит. Луи выпустил когти — и лапы точно прожгло, будто с них начали сдирать шкуру.

Он свой. И брат — об этом думается странно, непривычно и в то же время очень тепло. Не уйдет?

Не хочется ждать казни в одиночестве. И вообще про нее лучше сейчас не думать. Все худшие ожидания надо спрятать подальше, как добычу забрасывают листьями. Только к добыче возвращаются, а худшие ожидания — хм, они сами вернутся.

— Я пойду к местным зверям, — сказал Луи. Лапы Эрцога застыли. — Нужно показать им новый алфавит и обсудить с ними голосование.

Вообще-то справедливо. Логично — вот, точно. Да и Ларрис этот алфавит сам не покажет, а о нем должны знать как можно больше зверей. Вот только в горле теперь саднящий ком.

— Ладно, — весело ответить не получилось, получился какой-то простуженный невнятный голос, и Эрцог сразу закашлялся. — Только ты им скажи, что из-за меня увезут хафенов. Вдруг Акреон забудет про это сказать. И возвращайся скорей. У тебя же хватит умений, чтобы быстро всех убедить. Одному мне грустно.

— За малое время я толком ничего не успею сделать, — ответил Луи. — С тобой тут ничего не случится за эти дни. Я от тебя отдохну.

Скоро еще удастся встретиться. В другом плену, в пещере, тоже приходилось ждать Луи: сначала — чтобы не было одиноко, а потом — чтобы в него вцепиться. Ничего, тут будет грифон, и получится связываться через него с Луи.

«Я для тебя не пленник, — отметил Эрцог. — Я был таким же правителем. Надеюсь, обращаться со мной будут достойно».

И хотелось бы опять стать правителем, вообще-то.

***

В носу уже не закладывало, но дыхание стало хриплым и свистящим, будто в горло подселилась птица. Получалось лежать лишь на левом боку, иначе стягивало болью. Есть не хотелось, но часто приходилось просить воду. Голова сделалась такой горячей, что казалось, она вот-вот засветится, как людские искусственные луны и вывески в ночном Литтисе.

Дневной Литтис сейчас видно из окон четвертого этажа — у него светлые высотки-башни, двускатные крыши, и он весь как большой и сложный старинный замок. Ближе всего — особняки самых влиятельных людей в Инисе, да и во всей стране, а за ними — здание правительства Легонии, высокое, на вид кружевное из-за тонкой лепнины, с узорчатым шпилем, со жгучим светом в каждом окне — точно там есть посольства от солнца. Этот город будто сделали из солнечного света, и кажется, он рассыпется, как только солнце зайдет. Только свет не исчезнет — соберется в вереницы огней и зависнет в пустоте, а люди останутся внутри этих огней.

Эрцог все стал рассказывать для Луи, а потом осекся.

Те, что дежурят с оружием у дверей, дали на этот раз не только еду и воду, но и подзорную трубу. Эрцог стал с ней играть, подбрасывать, но она, казалось, весила как труба далекой котельной.

Открыв окно, Эрцог глубоко вдохнул чистый воздух, и в грудь будто шарахнули копытом. Эй, уже и дышать, что ли, нельзя? Посмотрел в трубу, держа ее на подоконнике и чуть приподнимая лапой.

Телу хочется забиться в угол и на всех огрызаться, а разуму — следить, изучать и напоминать телу, что это интересно. Машины бьют в глаза отраженным солнцем, гудят. Прохожих много — сегодня не только выходной, но и день голосования, а сотни легонийских флагов в каждом окне заранее сообщают про выбор местных людей. Что еще может выбрать столица?

В некоторые дворы, что между высотками, люди могут попасть лишь через ворота, сделанные под арками. И в этих дворах есть веревочные лестницы: к домам на деревьях, к нижним этажам, от этажа к этажу. Вот по одной из этих лестниц женщина пришла в гости к подруге, а вот с другой лестницы горработникам передали тимис.

На клумбах много весенних полевых цветов, а вдоль тротуаров живут дикие кустарники — гачатка, сребролистник. Правда, ровно подрезанные.

В груди давило все сильней, будто лось прожевал ребра, приняв их за ветки. Но лучше лежать и вспоминать про виды на столицу, чем лежать и огрызаться. Люди сюда поселили, чтобы на все посмотрел и осознал — больше ко всему этому не подойдешь. Хотя почему же? Удастся подойти. Только идей нет никаких, как отсюда выбраться. В одиночестве ничего не получается придумать.

За окном прошуршали крылья грифона.

— Передай для Луи, — сказал ему Эрцог. Голос оказался хриплым, будто раздробленным. Точно так же раздробятся камни от будущей машины Дайгела. И надо ее увидеть, почуять, потрогать лапой. — Литтис, в общем, весь желтый. Даже Луи бы его увидел желтым, я спрашивал у людей насчет цвета. Его здания напоминают мне ганлайг, а еще…

Рассказал лишь немного — из-за боли в груди и в горле. Грифон, в свою очередь, рассказал, как его сородичи уводили зверей: панику подавили, и Луи помог. Потом он передал послание от Луи.

Новый алфавит — не алфавит, а следы и листья, ага — зверям понравился, и даже банхуны, держа палки в клювах, сумели начертить на песке его знаки. Животные сказали, что люди, придумавшие этот алфавит, отличные. А больше Луи ничего не передал, и, закончив, грифон улетел.

С Луи прошли через многое, и это было бы ничуть не логично, если бы он здесь бросил насовсем. Тем более он не оставил в Хинсене.

Потому что звери осудили бы, вообще-то. Они знают, что инрикт помогал Луи. Посчитали бы Луи нечестным. А так у него просто как будто не осталось выбора, он же должен был работать со зверями, а инрикт сам сдался ваессену, все в порядке. Эй, не надо продирать ковер — его клочки уже застряли между когтями. Ком в груди — горячий, яростный, как в то время, когда хотел разодрать Луи морду за его допрос.

Эрцог пробежал по комнате и чуть не задохнулся от кашля. Из лап точно достали все кости и заменили ветками. Поверил в какую-то дружбу. Еще и братом зачем-то назвал, человеческой выдумкой. Разочарование — жгучее, и кажется, именно оно продирается сквозь грудь вместе с кашлем. Не дашь ему вырваться — самого порвет в клочки. Бывают вообще друзья у тирнисков?

Ладно. Злиться незачем, да и точно ничего не известно. А с ним и правда многое пережили, и Луи не подводил. Лучше отвлечься.

Эрцог опять медленно встал на задние лапы и оперся на подоконник передними, сдвинул подзорную трубу, прижал — и увидел на одной из улиц дракона.

Люди расступались перед Легонией, протягивая к нему руки, а Легония шел, волоча лапу. Видно его было плохо, но сразу стало ясно — он совсем исхудавший. Люди, случайно, не спросят, почему на нем не отразилась радиация так же, как на Лафенграс? Почему у него нет лоз и огня в шерсти, почему мех не сделался пеплом? Хотя они, наверное, объяснят отличия тем, что загрязненная территория прочно принадлежит Лафенграс. Лишь бы не верить в правду.

Желтый дракон скрылся за желтым зданием. Весь город — точно из его шерсти. Эрцог опустился на пол. Значит, если он все-таки сюда пришел, рядом нет вьортов. Лаохорт не станет рисковать столицей.

Прошло очень много времени, прежде чем щелкнул ключ. Эрцог вскочил, резко развернулся, и тут же накатила слабость, точно ударило волной. Лапы как после тулванги, и в горле собирается кашель, рвется наружу. Где же так простыл, еще ни разу такого не было.

— Почти все разъехались из-за морской угрозы, не до тебя всем. На вон, выпей, — лекарство горечью застряло в горле. — Пошли со мной. Выпущу. Чтобы ты знал: про Гахарит и про Моллитан — это я все уважаю.

Разъехались? То есть? Разве что-то может угрожать главным людям Легонии? Ладно. Как здорово. Хотя и странно. Эрцог толкнул охранника мордой в руку — отблагодарил.

Ничего из обстановки не запомнил, пока спускался — все замечал урывками, мельком, и постоянно отвлекался на кашель. В саду узнал от охранника, что Акреона уже увезли. Значит, слишком яростно нападают вьорты — раз уже решили вывозить людей из Литтиса?

Непривычно тихо, даже не слышно птиц. Машины гудят лишь вдалеке.

— Легония раньше нам не показывался днем, — растерянно добавил охранник. — С такими-то ранами. Все, давай, иди. Я к своим. Ты все равно быстрее человека.

Он быстро удалился, его точно и не было никогда — и скоро загудел мотор. Шум исчез — и показалось, что это солнце съело все машины. Оно въедается под шерсть, даже когда лишь на миг встаешь под прорехой в кроне.

Сад покачивался, наскакивали друг на друга тени, мерцали вспышки — солнце вторгалось под кроны, получало отпор и опять набрасывалось на тени. Лапы подкосились, Эрцог ненадолго лег под кустарник на левый бок, а затем заставил себя подняться. Надо уйти подальше от моря.

Грифон клекотал над головой: он разведывал обстановку. И пока еще не заметил ничего опасного.

Когда Эрцог шел мимо виноградника, сквозь духоту забитого носа пробился знакомый запах. Акреон. Охранник же сказал, его вывезли, почему он остался, эй? И нахлынул сковывающий страх. Лапы опять не удержали, Эрцог уткнулся носом в плитку.

На ней пересекались тонкие геометрические узоры, и по ним ровно ползали муравьи. Луи бы оценил.

Зачем Легония пришел к ваессену? Сейчас, во время опасности?

— Зачем я тратил силы, чтобы тебя предупредить?

Над виноградником бросился вверх дракон — по воздуху, не расправляя крылья, будто в небе выстроили прозрачные дороги. Столичные технологии. Ран с такого расстояния не было видно, только удалось разглядеть, как развевается кисть на длинном хвосте. Легония пробежал еще выше и дальше, к шпилю здания правительства Легонии, а потом раздался рокот. Вместе с лаохортом к шпилю скоро поднялся черный дым, и в небе выросло огненное облако, точно сделанное из лавы.

В груди тоже будто возникла огненная вспышка. А Легония промчался сквозь пламя в здание. Рванулся тут же вихрем из окна — к морю и за особняк ваессена. Раздался скрежущущий рык, будто кто-то соскреб весь песок гигантскими когтями, и над крышей дома Акреона медленно раскрылась пасть — рыбы с бронированной мордой, точно в шлеме.

У нее не зубы, а выросты панциря на челюстях, тупые, рубящие. И они сомкнулись.

Эрцог рванулся прочь под грохот и хруст падающих деревьев, а в груди точно тоже что-то ломалось, крушило ребра. Все сильней и болезненней с каждым вдохом.

Все, треска нет. Что там? А грифон? Эрцог развернулся и метнулся назад.

Грифон — на плиточной тропинке, мордой в траве, с раскинутыми крыльями. Лозы, у которых стоял Акреон, залило кровью. Акреона увидеть не удалось. Эрцог рванулся к грифону и стиснул пасть от боли в груди. Толкнул зверя лапой, а на оперении растеклись темные, пахнущие металлом, пятна.

Над разрушенным особняком, как туча, выдвинулась бронированная морда. Эрцог метнулся к ограде, перемахнул ее — и сдавило в груди так, что дошло до спины.

В окнах здания правительства — огонь. Точно они слишком много отражали солнце. Вот и доотражались. Ладно, нужно в степь. Снова хищное напряжение — главное, ни на кого не кинуться. Да и нет никого.

Ребра точно превратились в корни, что силятся выдавить легкие из груди. Царапает в горле. Теперь и тело точно не свое, и оно тоже хочет бросить. Не получится. Больше не выйдет потерять контроль.

Каждый шорох, каждый потреск — уши все улавливают. По обе стороны дороги — пустые дома влиятельных людей, каменные, с узорчато растущими на стенах плющом и виноградом, с запертыми воротами.

Спереди ударило в нос гарью, и Эрцог развернулся. На красной крыше одного из особняков стоял Легония, и у его морды что-то сверкнуло, бросилось к дому напротив и ринулось ему в окно. Крыша под драконьими лапами разрушилась.

Дымом пахло чуть ли не со всех сторон. Эрцог замотал головой. Лапы ломило, пересохло в саднящем горле. Окно ближайшего дома светилось — а сейчас день, да и солнце в другой стороне.

Еще и появился давящий страх — и Эрцог, вскинув голову, навострил уши. Правда, еще и зажмурился — инстинктивно.

Легония, значит, теперь совсем рядом. Не сожжет. В домах он поджигает что-то, что очень легко горит. За секунды он зверя не уничтожит.

Правда, страшно, и хочется удрать.

Эрцог открыл глаза — а рядом стояла рысь. Когти Эрцога впились в землю, поднялась лапа. Империя убивала тирнисков.

Она уже спасала. От своих же людей — и вот опять нашла.

Однажды она почти убила Луи.

— Давай за мной. Сам не выберешься.

И в нос забился густой запах гари.

С лаохори в схватку не вступить — а выживать надо, вообще-то. Эрцог поспешил за Талис, а дыхание стало жарким, будто превращалось в дым. Если обманет — надо бежать другой тропой.

Ей что, Легония сообщил про инрикта?

На следующей улице все полыхало. Талис бежала впереди легкими скачками, и Эрцог чуть не бросился обратно — а Талис как раз свернула за один из домов. Ладно. Глупо убегать, не зная, куда. И голова уже кружится от дыма.

Все-таки и дальше последовал за Талис — туда, где, конечно, тоже горело, но дым относило в сторону.

С каждым вдохом в горло будто набирались горячие камни, которыми люди недавно окружили костер в степи.


Глава 11

10 кадала, Луи


— Я его нашла в саду, — сообщила грифоница, и Луи пронзил когтями землю. — Он умер. От удара вьорта. Там и особняк весь разрушился.

Голову точно прожгло.

— Гвардеец был хороший, умелый, — с грустью добавила она.

Жар схлынул. Снова — настороженная пустота.

— Про особняки рассказывать будешь Шорис, а про мертвых гвардейцев — вожаку стаи, — Луи поднялся. — Я просил тебя разыскать Эрцога. Где Эрцог?

— Там все горит, и…

Когти всех четырех лап погрузились в почву.

— Я должна была найти Чиррета, — серьезно добавила гвардеица. — Эрцога высматривала, потому что они вместе.

— Эрцог — зверь, которого следует увести, — голос оставался спокоен, хотя в голове звучал рык. — Гвардия увела не всех. Стало быть, не справилась.

— Он приговорен, зачем тратить время…

— … на разговоры? Соглашусь.

Пропажу тирниска, проходящего испытательный срок, ей не простят, а остановить она не сможет. Луи ускорил шаг по направлению к городским улицам, и грифоница недовольно заскрипела.

В городе слабей пахло людьми, чем в актарии. Луи чуял дым, но хвоя и цветущие растения пока что напоминали о себе сильнее. По улицам бежал, вовремя улавливая препятствия вибриссами. Время казалось вязким, и лапы словно бы застывали в нем. Серость металась перед глазами, как дым, и казалось, именно она отдает гарью.

Запах грифоницы отдалился, смешался с дымным, словно зверь растворился в дыму. Она стала высматривать Эрцога, разумеется. У нее не осталось выбора.

— Опять что-то рухнуло, — донесся крик грифоницы.

— Не можешь отличить дом от дерева? Слышал, вас учили особенностям архитектуры. Значит, ты и это изучала плохо.

Оптимизм, впрочем, не слишком помог. Остается надеяться, что он до сих пор помогает Эрцогу.

— Не могу понять, что в этом доме находилось. Вроде, прокуратура, или…

— Ты не на испытании. Правда, это не помешало тебе его провалить.

Мимо пронеслась, завывая, скорая. На следующей улице оказалось, судя по запахам, слишком много людей, собак и котов. Раздался гудок, приглушенный расстоянием — сигналил эвакуационный автобус. Человеку не услышать, даже собаки не обратили внимание.

Люди говорили, что не знают, куда идти, и Луи, быстро попросив лист и ручку, подсказал им направление сигнала.

— Улица Северная, десять, — дополнил, приземляясь, Ларрис. Луи приписал этот адрес и бросился дальше.

— Я найду Эрцога, — добавил Ларрис. — А ты улетай, я так сказал. Вьортов сразу пять, и… — грохот обрушения оборвал его речь, затем грифон добавил: — Двое вдалеке, еще двоих Легония ведет на край города, к морю.

Гарью пахло все сильнее, метались запахи и голоса людей, стучали подошвы, так, что вот-вот в тротуаре должен был возникнуть провал. Обрывки запахов духов и выпечки пытались напомнить о мирной жизни, но никто им не верил.

Из-за мыслей о цели все лишние запахи и голоса теряли четкость: точно так же слова Эрцога упорядочивали хаос в голове во время разговоров со зверями. Подушечки лап горели от ударов-прыжков.

— Вижу. Эрцог у моря. Порядок.

Луи остановился так резко, что лапы засаднило: и снова рванулся вперед. Эрцог не стал бы идти туда, где небезопасно. Ему известно, что рана Легонии его убьет. Или же он потерял рассудок от плена, ожидания казни и нападения вьортов?

В квартале, где еще вчера жили люди из правительства Легонии, дымом пахло так, что дышать стало трудно, однако Ларрис подсказал, где воздух чище. Он то и дело подтверждал, что все в порядке, Эрцог лежит на берегу моря и умывается. Мелкая исчезнувшая сволочь.

— С ним еще Ориента, лаохори, — удивленно заворчал Ларрис. — В первый раз вижу рысь.

С ней ты в первый раз увидишь все, что захочешь. В темноту перед глазами, клубящуюся, как мертвый обесцвеченный огонь, точно ворвалась вспышка.

Морской ветер перебил всю гарь, и воздух словно бы превратился в невесомую соленую воду. Лапы заскользили по мокрой гальке и чешуе многочисленных рыб, выброшенных волнами; затем вскопали песок. Эрцога удалось учуять не сразу, его запах относило в сторону. Навязанный холодный страх из глотки пробрался во внутренности.

Легкие сбивчивые шаги метнулись навстречу. Эрцог дышал хрипло, свистяще, его нос оказался горячим и сухим. Мордой толкнуло в лоб, Луи ответил и шагнул к Талис. Волны, с шорохом накатив, боднули в лапы, хотя море, разумеется, вовсе не скучало.

— Думал, не придешь, — хрипло, но все же весело произнес Эрцог, и его слова перешли в сухой кашель.

— Решил, что приплыву?

— Слушай, точно, — Эрцог усмехнулся, но кашель перебил его смех. — Не в первый же раз.

— Талис тоже не в первый раз приходит к Фернейлам, — от страха окутало холодом кисти лап, и Луи пригнул голову, как перед началом схватки. — Странно такое внимание к Эрцогу. Понятно, что рядом с тобой ему не грозит попасть под схватку вьортов. Тем не менее, зачем ты привела его к морю?

— Пускай все думают, что он погиб, — слова Талис прозвучали глухо и отдаленно, хотя она находилась близко, судя по ощущениям.

— Ни за что никому не расскажу, что Эрцог жив, — уверил Ларрис.

— Думала, никто не рискнет лететь к морю. Смелый зверь.

Ларрис довольно заклекотал, но затем с настороженностью скрипнул клювом.

Так. Доверия Талис нет, однако предлагает она разумную вещь. Можно объявить, что Эрцог погиб на развалинах правительственных домов, и тогда на него перестанут охотиться.

Ранее задумывался над тем, чтобы Георг кому-либо дал свою машину и отправил в Хинсен, однако вариант с хафенами быстро приглянулся больше. Эта задумка действительно оказалась полезной: и хафены сейчас в безопасном порту. Флорентцев произошедшее в Литтисе вряд ли затронуло, Легония не хотел бы им навредить.

Теперь только Георг способен помочь, и Дайгел сообщал номер его телефона. Эрцог должен помнить.

— А потом к Георгу, — голос Эрцога повторил мысли.

В Литтис ехать намного ближе, чем в восточный Хинсен, однако Георгу будет непросто найти того, кому он доверит машину. Сам он приехать не сможет: из-за работы. У Дайгела, вероятнее всего, не получится прибыть в Кейнор, у него много других дел.

Но все равно Георг захочет помочь другу: и спрятать Эрцога, которому вдобавок нужно лечение. Он отыщет способ. В конце концов, у него много учеников.

— Вот так ты и станешь домашней кошкой, — сказал Луи, когда Эрцог напомнил номер.

— Вылечусь и буду дальше бороться за власть. Просто с болезнью не очень удобно, знаешь.

Хорошо. Когда у соперника есть амбиции, это усиливает азарт.

— И все твои свершения, сделанные втайне, посчитают моими.

Эрцог лишь фыркнул.

Слово, которое он недавно применил, действительно, привносит больше точности. Брат. Скорее это будет емкое название для соперника, за которого беспокоишься. И с которым связан кровно, ладно.

— Благодарен за помощь, — произнес Луи, развернувшись к Талис.

— В том, что я спасла твоего врага?

— Моего брата.

Хвост Эрцога взволнованно забил по камням.

— Ты бы еще квантовой гравитацией его назвал. Все равно не поймешь, что это такое. Твой голос звучит очень тихо и отдаленно, Луи. Странно.

— Но не считай, что, раз я не могу физически тебя отогнать, ты можешь вокруг него вертеться. Наглость я не терплю. Ты сделала свое дело. Ступай же, набирайся сил: чтобы потратить их не на иллюзии, а на что-нибудь нужное.

— Говорит мне зверь, что тратил силы на лазание по Валлейне, — слова Талис звучали все тише, как будто она уходила: однако страх не ослабевал. — И поиски аалсот. Легония сказал мне, здесь появятся кейнорские аалсоты, поисково-спасательные, и не зря. На море пострадало немало судов. Хочешь — прыгни им на крылья и замерзни потом в высоте.

— На высоте полета аалсот холоднее, чем в Гахарите? Неужели ты сравнивала? — от интереса зашевелился кончик хвоста. — А, да, у твоего вида ущербные органы чувств.

— Ага, спасибо, Талис, Ориента, как там тебя, — хрипло сказал Эрцог. — Еще поговорим. Я тебе не доверяю из-за того, что ты сделала с моим родом, но ты все-таки опять меня спасла.

Страх, казавшийся проглоченной льдиной, усилился, чтобы затем исчезнуть.

— Там правда вдалеке что-то затонуло, — Эрцог опять закашлялся. — Акреон, похоже, умер, я чуял его в саду, и потом видел кровь. А еще, знаешь, здорово, — опять его слова сменились кашлем. — То, как ты меня назвал. Все-таки брат. Хитрый.

— Ты неплохой зверь, и я действительно беспокоюсь о тебе, хотя и не без инстинктивной неприязни.

— У меня то же самое. Но это ничего.

— Я исследую, до какой степени ее возможно подавить. К тому же исследую, будет ли толк от твоего нового названия, — сказал Луи и лег, чтобы немного отдохнуть. — От Талис больше не будет толка. Слишком подозрительное покровительство.

— А ты больше не оставляй меня одного в том доме, — кашель повторился: хриплый, протяжный. Такого у Эрцога раньше не было.

Луи напряг уши. Все же он не окреп в Гахарите: лишь собрал все силы, когда это потребовалось.

— Знаю, что тебе было одиноко, но я все же от тебя устал, и ты знал, что я вернусь. У тебя слишком подозрительный кашель.

— Еще и болит в груди. После Гахарита какая-то ганродская простуда.

Все хуже, чем думал.

— Воспаление легких, — Луи поднялся, и когти выдвинулись, словно могли бы вцепиться в болезнь. — В Кейнор нужно попасть как можно скорее.

— Я буду ловить аалсоту, чтобы туда попасть. Я птиц хорошо ловлю.

— Лови их во сне.

Зашуршали ветки, запахло листвой: Эрцог ушел спать в заросли сребролистника у моря.

Луи сказал Ларрису отправиться на поиски уличного телефона и вернулся на опустевшие улицы.

В городе вскоре вновь почувствовал страх, идущий от лаохорта: у сгоревшей машины, откуда пахло металлом, паленой плотью и сгоревшей тканью. Голос Легонии звучал слишком тихо, с искажениями, словно это была передача на радио, при этом радиоволны плохо ловило.

— Я это сделал не в первый раз. И вы готовились — не в первый. Почему меньшинству нравится называть себя мной, особенно когда оно убивает моих людей?

Луи ненадолго задержался, вслушиваясь в его речь, затем отправился дальше.

Несмотря на то, что имелась другая цель, возникло любопытство. Когда он в самом деле запускает реакцию горения, это отнимает слишком много сил, должно быть. Еса тоже над этим задумывалась, разумеется.

Легония способен поджечь лишь то, что прочно ему принадлежит, однако люди и звери, не принадлежащие лаохорту, разумеется, тоже погибнут, если окажутся в зоне его пожара. Таким образом Легония уничтожил три гартийских корабля во время войны, когда те стали его территорией.

Страх, вызванный присутствием лаохорта, уже почти пропал, когда Легония тихо произнес:

— Она здесь? Или это Кранар, Кейнор? Они не пришли бы с юга. Это она? Кто из людей знает? Что вы еще от меня скрывали?

Это звучало слишком странно: слишком растерянно для лаохорта. Луи, шевельнув ухом, прислушался: но ощущение чуждой силы уже совсем исчезло.

— Бросился куда-то на юг, — сказал, снизившись, Ларрис.

Он сообщил, где находится телефон. У человека, как ни в чем не бывало курившего в подворотне, Луи попросил мелочь, и вставить ее в автомат было непросто, но очень интересно. После многих попыток, в том числе попыток монеты укатиться, это удалось. Георг быстро взял трубку, и Луи заворчал.

— В каждый выходной кому-нибудь я да понадоблюсь. Все-то с вами понятно. Могу у себя Эрцога оставить, — как замечательно, когда человек понимает без слов. — Вас обоих-то не увезти на машине, но своим ходом добраться сумеешь. У Есы приятель водит машину, да и не только. Он ездил в Талис, с тобой там был: Одвин, помнишь такого? Ты мне попозже тогда перезвони, а я у него уточню. Я весь день дома. Если не выйдет с Одвином, придется найти лазейку и мне самому приехать, подыскать для декана аргументы.

После звонка Луи отправился изучать ближайшие улицы и нашел на одной из них, у невысокой постройки — похоже, у магазина — свежие человеческие запахи. В том числе Одвина Танети. На миг показалось, что собственный нюх обманывает.

Хлопнула дверь.

— Столицы сравниваешь? — спросил Одвин.

— Я планировал тебя использовать. Ты прибыл на аалсоте, как понимаю, — Луи шевельнул хвостом. — Для чего?

— Эти мне говорили, пригодишься, — уловилось рассечение воздуха: Одвин махнул рукой. — За сигаретами бегать, как выяснилось. Хотя я запасной пилот. Я из кейнорских самый способный, а эти, алдасары, как раз хотели инисцам показать, как наших пилотов обучают. Чтобы инисцы потом сами шли обучаться. Дык за сигаретами инисцы и сами бегать могут. Хотя, мож, столичных и надо учить. Думал, лимонад тут хоть будет нормальный. А он что в столице, что у нас — одна и та же ерунда.

На аалсоте Эрцога можно было бы доставить в Кейнор куда быстрее, чем наземным транспортом.

Рядом приземлился Ларрис.

— У меня вон еще и опыт, — добавил Одвин. — Вьорта в Кейноре высмотрел. У нас тут две аалсоты в степи, еще есть над морем. Спасательный катер десантировали. Хочешь аалсоту посмотреть, по знакомству?

— Если меня на ней подбросят в Кейнор, с инриктом, — ответил Луи.

— Думаешь, меня совсем выперли из команды и мне уже терять нечего?

— Какова сейчас основная цель кейнорцев?

— Акреона все ищут. Пронесся слух, будто он не уехал.

— Эрцогу известно, где он. Ты найдешь Акреона с нашей помощью, — сказал Луи. — Но взамен поможешь нам.

***

Остаток пути Эрцог шел совсем медленно и перед оградой попросил продолжать без него. Он только уточнил, где именно в последний раз чуял Акреона.

Одвин по улице шел неспешно, однако через сад-парк продирался с нетерпением, и под его ботинками ломались ветки. Металлический запах крови быстро ударил в нос. Скоро остановились вместе с Одвином у виноградника: Луи нашел вибриссами лозы. Одвин долго молчал.

— Да уж, — сказал он. — Че теперь. Сигнал нашему катеру подай.

Ларрис сразу унесся и клекотом сообщил, что разыщет ближайший.

Вместе с Одвином Луи перенес тело Акреона к морю, за разрушенный особняк, и скоро послышался отдаленный грифоний крик: Ларрис нашел катер и звал людей.

— Знаешь, — сказал Одвин, с легким стуком подкидывая ногой камень, — котяра этот пятнисто-полосатый не солгал, когда мы тебя вытаскивали в Манскоре. Я прям удивился. Но его же грохнут наши.

Позади, из зарослей, раздалось негромкое ворчание, и Луи, направившись к Эрцогу, убрал лапой с его пути вечнозеленые ветки.

— А пусть на мне проверят лекарство из бармелов, — тихо сказал Эрцог, и фраза закончилась кашлем.

Луи вдавил ветку в землю.

— Ты хочешь стать подопытным?

— Нет, конечно, — огрызнувшись, Эрцог вскинул голову. — Это же хитрость. Это Кейнору и Моллитану для сотрудничества, в общем. Георг свяжется с Нитуром, — дыхание Эрцога с каждым словом становилось все более сбивчивым и хрипящим. Голос, впрочем, звучал до странности весело. — Расскажет ему, как мне эта штука поможет. А что, тебе можно всякое пить, а мне нельзя съесть бармел? Они мне уже помогали. Вообще пить очень хочется. Но вода, зараза, вся соленая.

Слишком опасно. Хотя Эрцог в любом случае рискует.

Никто не станет проводить настоящие эксперименты над настолько больным зверем, это не рационально. Дальше, когда Эрцог выздоровеет, все можно будет решить. С помощью Георга в том числе.

После того, как прибыл катер, Луи долго дожидался, пока люди поговорят. Одвину сказал не признаваться, что тело помог отыскать бывший тирниск. Пусть это окажется лишь заслугой Одвина: тогда люди лучше отнесутся к его предложениям.

Потом тело забрали на катер, в очередной раз поблагодарили Одвина, и тогда он отозвал в сторону одного из людей. Привел ему аргументы и уточнил, что хорошо знаком с профессором Эсети.

— Эрцог якобы умер в Литтисе, а на деле попросил, чтобы над ним ставили эксперименты, — произнес человек. — Понял. И не понял. Он жить хочет, или нет? Лекарство, говоришь, не опасное? Нет, если профессор Эсети будет не против, и если это свяжет Кейнор и Моллитан, я согласен, это само собой, но он точно на такое согласится?

— Разумеется, — сказал Луи, подойдя к людям.

Экипажи поисковых аалсот немногочисленны. Похоже, на одной из них будет лишь Одвин вместе с пилотом, которому он все рассказал.

***

Спасатели располагались в актарийской сторожке, но теперь все люди ее покинули и столпились поблизости, у аалсот, ожидая вылета. Из этой сторожки Одвину удалось дозвониться до Георга и передать ему предложение.

Эрцог теперь тоже зашел в сторожку: до этого он ждал в укрытии. Добираться до окраины актария ему пришлось пешком, долго и медленно, но хорошо, что актарии рядом с Литтисом небольшие. Хоть в чем-то пригодилась неплодородность местных почв.

Георг не слишком хорошо отнесся к задумке, но Эрцог передал, что ему уже помогали бармелы, и что он все равно сейчас болен, а значит, дать бармелы ему все равно понадобится. От мыслей про эксперимент у Луи едва не вырвалось рычание.

Георг, наконец, согласился, и ему сообщили время прилета. Пилот из спасательной команды, с которым договорился Одвин, также все обсудил с Георгом, и скепсиса в его голосе поубавилось после общения с профессором. Затем Эрцог записал согласие на листке бумаги, и, судя по комментариям Одвина, писал он криво. После того, как Луи узнал о содержании, Одвин забрал листок.

Эрцог письменно согласился, чтобы кейнорцы и моллитанцы испытали на нем действие лекарства из бармелов, либо же действие самих плодов: лекарство ведь сделают не скоро.

Лишь выйдя из временного штаба на улицу, Луи осознал, что удастся полететь в аалсоте.

***

Разместиться в ней пришлось на узкой полоске пола: здесь точно не удалось бы покататься. Впрочем, и не хотелось. Эрцог ничего не говорил и хрипло дышал: правда, несколько раз фыркнул — с усмешкой.

— Ориенту с высоты тебе не опишу, — с трудом сказал Эрцог. Теперь он задыхался даже от простого разговора. Следовало поспешить. — Не дам изучить и присвоить. Она моя.

— Нет. Она же Ориента, а не пневмония.

Когти Луи никак не втягивались.

— Расскажи Шорис все-все про мою идею разделить Гвардию.

— Разумеется. Но Шорис будет считать, что это моя идея.

— Это будет значить, — Эрцог опять закашлялся, — что ты нечестно ухаживаешь за самкой. А с ними так нельзя.

— Если Шорис узнает правду, не страшно. Она про меня много всего знает, не менее мерзкого.

Во время взлета азартно перехватило в горле. Позже, когда аалсоту потряхивало, напрягались мышцы в спине и лапах, как перед прыжком. В эти мгновения появлялась хищная радость.

Так высоко над землей. Захватило дыхание — и Луи ненадолго отвлекся от тревоги. Серость перед глазами казалась облаками, под ней мерещились изгибы рек, горных хребтов — и тела Шорис. Скоро она опять будет рядом.

Эрцог дышал очень часто и неглубоко, порой кашлял. Иногда явно сдерживал кашель, но он все равно вырывался наружу.

Сегодня еще и решится судьба Лафенграс. И зверей в различных льетах.

***

После посадки Луи долго ждал, когда выпустят, и хвост колотился о пол, иногда о шкуру Эрцога. Наконец, до ушей донесся далекий голос Георга, и вскоре вернулся пилот.

— Одвин Танети все отдал. Рядом — никого, вылезайте.

Эрцог выходил слишком медленно, словно это он давно мечтал побывать в аалсоте. Воспоминание о ней уже сделалось отдаленным, обыденным. По-странному сдавливало горло с каждым сбивчивым шагом Эрцога.

Аэродром находился на границе города и актария, за низким забором из сетки: Эрцог с трудом, но все же перескочил ограду. Георг ожидал рядом с ней, на пустыре.

— С Раммелом уже переговорил, — сказал после приветствий Георг.

— Что будет, когда Эрцог выздоровеет?

— Раммел уже о задумке сообщил коллегам-фармацевтам и людям из биологического НИИ. Немногим, само собой. Ждет итогов моих наблюдений: но для меня это, ясное дело, не эксперимент. Какие уж тут эксперименты. Еса ему безопасную дозу уже давала.

— Она даже помогла.

— Тем более. У нас тут никто пока не знает об этом замысле. Вот Есе я сообщил, она сперва расстроилась, но поняла. Раммел просит, чтобы Эрцога ему потом прислали. Раммелу я доверяю: хоть он порой и больно увлекающийся, но уж ничего опасного не совершит.

Уже был один, кто собирался экспериментировать над Эрцогом. Давно. Когти Луи разрезали сухую траву, лапы сломали ветку.

По крайней мере, Эрцог будет жив. А моллитанцы, зная об осведомленности Георга, не станут проводить над Эрцогом лишних экспериментов.

***

— Дам ему бармелы, когда все пойдет на спад, — сказал Георг.

Луи сидел в углу комнаты. Здесь пахло деревом, старыми бумагами и, немного, лавандой: словно находился между страницами огромной книги, и эти страницы медленно сдавливали. В горле сбился холодный ком, вовсе не логичный, однако свой, в отличие от навязанного страха перед лаохортами. Бурлила вода в аппарате, увлажняющем кислород, и казалось, это в пораженных легких что-то клокотало, отторгалось. Сквозь кислородную маску дыхание Эрцога слышалось совсем приглушенно, в нем прослеживались хрипы.

Георг заранее принес и кислородный баллон, и лекарство для инъекций. Ранее он уже лечил кого-то из зверей от пневмонии.

И он упоминал, что, если еще кому-то из зверей срочно потребуется его помощь, зверя придется привести в университет.

— В этой комнате у меня жила грифоница, когда ты приходил поговорить о чертежах аалсот, — добавил Георг. — Мать Скадды.

Детская связь с родителями вспоминается хорошо. Привязанность, тепло и защищенность. Но отец предал мать, и защита быстро перестала быть с ним связана.

Георг увел Луи в гостиную и там спросил об обучении Эрцога. Луи все подтвердил, затем рассказал про саргов и показал на бумаге новый алфавит: Эрцога предупредил об этом заранее.

Не самое занимательное из того, что показывал Георгу: чертежи аалсот были намного сложнее и удивительнее. Дайгелу следует изобрести рельефные чертежи, чтобы удалось их изучать на ощупь.

— В университете упоминали что-то такое, — с задумчивым интересом произнес Георг. — Что сотрудники моллитанского ЛОРТа прознали, будто бы в моллитанском городке какой-то умелец выдумал такой алфавит, да в авторстве никто так и не признался. А оно вот что. Вот ты какой.

Объяснив Георгу несколько основных знаков, Луи выбрался в коридор, прошел мимо двери в комнату профессора и об нее потерся. Из комнаты слышалось хриплое дыхание, но было непонятно, заснул Эрцог или нет. Георгу пришлось проверить.

— Спит, — сообщил он.

Эрцог так ничего сегодня и не съел. Как давно он уже не ел, узнать бы.

— Ночь уже глубокая, а как тут спать. Ты ведь и впрямь новый этап развития, Луи, — сказал Георг, когда вернулись в гостиную.

Теперь в его голосе не осталось задумчивости, сохранился лишь удивленный интерес, и к нему добавился азарт, будто Георг нашел ценную добычу.

Он старый человек, не такой уж сильный, однако полностью владеет территорией и разумом, и у него есть любимое дело. Замечательное старение.

— Люди так же удивлялись, когда звери начинали понимать сущность эстетики или интересоваться техникой?

— Когда первый зверь научился читать, а потом и писать, говорили, что для вас это не естественно. Я-то помню. Зверей ведь алдасары учили читать, и другие народы поначалу не особо-то им в этом доверяли. В то время я сам проверял звериные способности, общался с Меори Фернейл, покойный Акреон тогда еще не родился. Сейчас я вернулся в то время, — у него и вправду помолодел голос. — Вместе с Эрцогом, говоришь, придумали, но потом ты алфавит изменил по-своему? Сдается мне, Эрцог такой же, вот только специализация у него несколько иная.

Да, полезный зверь. И Георг полезен. Живая история, помимо прочего.

Спустя три года после того, как тирниск Меори первая из зверей научилась читать, она превратилась в пепел. «Я это сделал не в первый раз», так сказал Легония. Он казнил в Литтисе кого-то из своих людей, так? Что они собирались сделать «не в первый раз»? Собрать атомную бомбу? Лапы напряглись.

— Только вот звериное письмо и чтение приняли, раз это удобно. А ты вот рискуешь, — добавил Георг. — Да ведь времена сейчас такие: чего бы мы ни делали, оно будет опасно. А если станешь сторониться всего тревожащего, то и жизни не будет.

В целом согласен.

— Вы-то долго теперь живете: и львы, и волки. Как раз я завершил работу о том, как это влияет на экосистемы, и как надо бы волков расселить. Все лишь теория, а ты-то можешь проверить и на практике.

Очень полезно. Луи прищурил глаза.

— Мы проверим. С Эрцогом. Он надоедливый, но неплохой. Расскажи, у тебя есть то, что вы называете братьями или сестрами?

— Были, трое. В начале первой Кейнорской революции мне стукнуло одиннадцать, им — по восемнадцать-двадцать. Двое моих братьев и сестра погибли за свободу Кейнора.

— Эрцог назвал меня братом. Я пока не совсем понял, что это, но постарайся его сберечь. Лиери я уже потерял.

— Семьи надо беречь, конечно, — проговорил Георг, и в его голосе прибавилось удивления. — Слушай, что бы для тебя сделать? Есть у меня вещи интересные, но их оценить можно только со зрением. Опишу-ка я их.

Луи кивнул.

Щелкнул выключатель. Георг протянул Луи руку, попросил найти на ней часы, и Луи быстро разыскал их вибриссами и носом.

— Стрелки светятся, — сказал Георг. — Из-за алюмината стронция. Зеленые такие, выделяются в темноте.

Любопытно, как бы рассказал про них Эрцог, но по описанию Георга представилось тоже неплохо.

С Эрцогом все в порядке, насколько это возможно, так что стоит сейчас задуматься о другом. Обучение животных нужно сделать более упорядоченным и привлечь к нему людей. По-настоящему.

— Расскажи еще, как ты обучаешь людей. Как планируешь занятия, как заинтересовываешь студентов. Мне пригодится с животными.

— В первую очередь требуется опыт, — ответил Георг. — Но основы тебе скажу, так и быть.

***

— Зверям нужны школы, — сказал Луи.

— Здесь? — спросила Шорис, и шорох меха сообщил о том, что она потерлась о каменную стену замковой комнаты.

Стена холодная, не лучший выбор того, обо что стоит тереться. Луи потерся о бок Шорис, она замурлыкала, легла, и тревога отступила от ее тепла, как темнота от костра. Пришел горячий азарт, особый, что бывает лишь в присутствии Шорис. Сжал клыками ее загривок.

Позже Шорис зашипела и инстинктивно напала, поцарапала Луи бок, вгрызлась, после чего легла рядом и, мурлыча, уложила голову на лапы Луи.

— Здесь вполне подходящее место, чтобы учить историю, — сказал Луи. — Но пока что я просто покажу зверям новые знаки. Гахаритские подойдут для многих. Чайки и совы водятся везде.

Дыхание, ставшее общим, постепенно успокаивалось, и камни под лапами уже не казались холодными.

— Они все больше хотят, чтобы люди отменили охоту, — сказала Шорис, отдохнув. Ее голова улеглась на гриву. Луи поудобнее развернулся, запрокинул голову и подогнул передние лапы. — Копытные, имею в виду. Но ее нельзя отменить резко, а вот твои школы могут помочь. И еще осведомителей нужно учить распознавать болезни у разных видов: травоядные этим как раз могут заняться, и их будут со временем за это уважать и люди, и звери.

— Кранарцы здесь, надеюсь, не охотятся?

— Нет, но Марта сюда приходила. Хочет, чтобы Берроут вернули людям, правда, как это сделать, не сказала никому. С тобой она встречаться не хочет. Я с ней тоже особенно не хочу встречаться: вот с Есой хочу. Она мне понравилась. Особенно по твоему рассказу.

Еще бы.

— Про то, что ты придумала с отрядами Марты, пока не расскажешь, верно? Впрочем, я догадываюсь.

Наверняка она тоже задумывалась о ненадежности некоторых методов борьбы с преступниками.

— Конечно. Не люблю повторять дважды. Луи, знаю, что у тебя сильно обострился нюх: и осязание тоже, я так думаю. Рисунок трещин на плитах сумеешь различить. Что мне напоминает плита, к которой я притронулась?

Луи, протянув лапу, коснулся ее вибриссами меха на лапе Шорис: напряженной, сильной. Нашел на ней полосу без шерсти: метку тирниска.

Когда Шорис станет советницей и больше не будет возглавлять Ориенту, ей все равно нельзя будет посещать другие материки без согласования с главами стран. Шорис это может угнетать: ей многое интересно.

— Пятнистого оленя. Твоя лапа так напряжена, словно держит добычу, но без той нетерпеливости, с какой ты хватаешь муфлонов.

Шорис мягко усмехнулась.

— Да. Но надо было проверить плиту.

— Не могу ослушаться тирниска, так что я правда проверил ее, но через твою лапу.

— Раз через нее ты прощупал плиту, это означает, что у меня очень тощая лапа?

— Да. Ты заботишься о подданных, оставляешь им всю добычу. Правда, получается, что ты заботишься только о хищниках, так?

— Будешь критиковать мои методы, когда вернешь власть.

Шорис поднялась, прошлась мимо и, судя по шороху меха, принялась кататься.

— Что еще. В Палагете не стало спокойнее, я там была. Им нужен все-таки новый вожак, этим палагетским гвардейцам. Рагнар мне обещал много рассказать про грифонов, собирает про них сведения, — Шорис чуть мурлыкала, и Луи, подойдя, наклонил к ней голову. — Все-таки эти звери для меня понятны не во всем. Правда, есть львица, которая хорошо их понимает.

Луи положил на Шорис лапу и толкнул лбом в лоб. Ее запах обволакивал, грел, сбивал с толку и теперь мешал размышлять о многих других важных вещах.

— Тауран принадлежит твоему роду, — сказал Луи. — Хотелось бы, чтобы это признали. Он не Эскран. К тому же глава рода Эскран — преступник.

— Скоро признают, только от Ласферов надо обезопаситься, совсем. Я бы приказала даже казнить Фелана, он и в плену может что-то совершать, но нет законного повода, вот в чем дело, — Шорис недовольно фыркнула.

— Какая тирания. Впрочем, я ожидал от тебя.

— Какие-то речи, намекающие на переворот. Тогда никуда тебя отсюда не выпущу.

Звериные голоса за стенами замка стали намного громче и ближе, но на время Луи от них отвлекся, заслонил Шорис от всего, в том числе от холодных замковых стен, и, когда вышел с ней за ворота, под скалой, судя по запахам, уже собралось немало оленей, муфлонов и коз. Также Луи учуял харз и лисиц.

— В Кейноре люди нас не выслушали, — донеслись голоса. — Везде звери голосовали за Легонию, а как же мы? Кейнор ушел от Легонии без нас. А как же отряды Марты? Они уже скоро будут у нас в лесах, да?

— Ты ничего не сказала против отрядов Марты, Шорис, — звонко высказалась косуля.

— Ликис, — спокойно произнесла Шорис, и звери притихли. — Мы с Тернески уже долго это обсуждаем, и я настаиваю на особом решении. Он уже согласен. Я давно с этими отрядами знакома и больше многих знаю, сколько с ними проблем. Но людские отряды будут работать.

Вновь раздались слова — недоумевающие, озлобленные, тихие. Что же, после внезапного разочарования внезапное воодушевление будет весьма сильным.

— Звери становятся умнее, хитрее, — дополнила Шорис. — Еще несколько лет назад я расследовала то, как преступники убегали с гор, где им надо было жить в наказание. Гвардейцы даже помогали им в этом. Теперь таких случаев точно больше. Звери умнеют. Преступники придумывают новые способы, чтобы убегать или сговариваться с Гвардией.

Действительно разгадал ее замысел.

Звери недовольно забормотали.

— Раз мы теперь разумнее, нам нужны тюрьмы для самых опасных преступников, — продолжала Шорис. — Отряды людей могут нам в этом помочь.

Звери зашумели, и Луи оскалил клыки. Алнир не смог защитить свою львицу, когда на нее набросились обозленные звери, но Шорис не должен никто угрожать.

— Но люди только клетки дадут, — спокойно добавила Шорис, прохаживаясь рядом с Луи. — Ловить зверей-преступников будут гвардейцы. Отряды будут ловить зверей, вредящих людям, лишь в актариях, а гвардейцы станут проверять, насколько это справедливо и как содержат заключенных.

Множество радостных выкриков — и вновь бормотание.

— Но ты им пошла на уступки! — раздался голос косули.

— Даже тех закроют в клетки, кто не ранил людей?

Это необходимо. Луи коснулся хвостом лап Шорис и ощутил, как к задней лапе легко прикоснулась ее лапа. Сейчас будет уместно высказаться.

— Я тоже наблюдал немало преступников, которых нельзя было наказать привычными нам способами, — сказал Луи.

Звери все равно бормотали и взлаивали, и их голоса уже начинали утомлять.

— Как же так? А в городах тоже будут ловить зверей? Нам нельзя будет в города?

— Можно, — сказала Шорис. — Но кое-что изменится. Гвардейцы не работали там каждый день, чтобы слишком в жизнь людей не вмешиваться, но теперь, раз люди вынуждены в нашу жизнь вмешаться, то и мы в стороне не останемся. В городах отряды работать не будут, а гвардейцы будут, и каждый день. Тем более преступники все чаще покушаются на людей.

— А здесь травоядные гвардейцы будут? — спросила Ликис.

— Здесь не выйдет повторить то же самое, что и в Гахарите, однако Эрцог решил разделить Гвардию, и Шорис с этим согласна, — ответил Луи. — На атакующую и защищающую, для начала.

— Защищающая будет много заниматься травоядными, — добавила Шорис. — На этом все, я пойду.

Копыта Ликис дробно-дрожаще ударили по камням.

— А что с Феланом? — спросил олень. — Его не пытают, мы наблюдаем, нас к нему пускают. Мы ему помогли. Почему его не отпустят, или хотя бы не расследуют… как следует? Его же не закроют отряды Марты?

Надо бы закрыть.

— Ты видишь в нем угрозу, Шорис? — с интересом высказался второй олень. — Поэтому он в плену?

— Вижу, — ответила Шорис. — Нет, не поэтому.

— Она справедлива. Меня ведь она в плен не берет, хотя я больше угрожаю ее положению, чем Фелан, — заметил Луи и ощутил, как пушистый бок Шорис коснулся бока.

— Про Ласферов интересно. Ласферы угрожали в первую очередь вам, — произнесла Шорис. — Фелана я уважаю, но он мне не нравится, он подозрительный. Не могу подвергать вас такой опасности.

— Гелес запретил на нас охотиться, — раздался смутно знакомый голос лисицы. — Луи, я тебя просила запретить на нас охоту, а запретил Гелес, вот так, он заботился.

— Он и охоту на травоядных бы запретил, — высказалась коза. — А то люди нас сейчас кормят, а потом опять охотиться начнут.

В Кейноре охотятся всегда очень мало, и в основном лишь в отдаленных северных городах. Эти звери произносят все больше нелепых вещей. Луи вместе с Шорис направился к замку.

— Фелан бы тоже совсем запретил охоту людей! — доносилось вслед, и от этих голосов подергивались уши. — Он обещал, что отменит, если будет править!

— Потому что всех бы нас извел этот Фелан.

— Ты что! Фелан о нас заботился, когда уходил Гелес. Он про наши проблемы узнавал! А мы сможем за него голосовать?

Луи остановился. Так. Здесь еще не распространились точь-в-точь такие же идеи, как в Гахарите: которые, какими бы осторожными ни были их носители, все равно напрягают. Однако иные идеи не лучше, и Фелан подозрителен.

— Да, мы его выберем. Фелана. Звери в Гахарите же смогли выбрать, что им лучше. И в Моллитане. А мы не голосовали. Но если многие выберут одного из бывших тирнисков, мы, конечно, не будем против!

Голова уже казалась огромным горячим ульем, а голоса зверей — либо пчелами, либо вовсе шершнями.

— В Моллитане точно не было лаохорта зверей? — раздалось от оленей. — Мы в такое не верили! Но такой лаохорт бы нас защищал. А Лафенграс не дралась с вьортами?

Одно не лучше другого.

***

— Этих халькарцев я уже чуяла, — послышался голос львицы со стороны входа в здание правительства Кейнора. Луи сразу принюхался: правда, халькарцев вряд ли удалось бы отличить по запаху от прочих незнакомых людей.

Об их прибытии сообщили птицы. А также о том, что гости захотели встретиться с тирниском: и с бывшим тирниском тоже.

— Это Ивири Савадейл, — сообщила Шорис. — Отличная осведомительница, не хуже Юлали. Помогала мне следить за испытаниями гвардейцев, потому что мне надоело.

— Как они могут надоесть, они все летают по-разному. На это можно смотреть целый день. И то так мало лишь потому что грифоны устают. Когда они переворачиваются — это самое красивое. А когда синхронно летают — вообще. Луи, не считай, что я их всех хвалю: я разбираюсь в плохой технике полета. И некоторых мне хочется укусить.

— Вот поэтому ты и полезная, — сказала Шорис.

Послышался шорох меха: Ивири и Шорис потерлись мордами.

— Эрцог точно погиб? — голос Ивири прозвучал тихо и жестко. — Ну расскажите. Вообще я старалась привыкнуть к тому, что Эрцога тоже потеряю. Но еще я про него все новости слушала. И я не верю, что он погиб. Совсем не верю.

Эрцога бы такое порадовало: однако риск слишком большой. Впрочем, Луи вместе с Шорис в свое время доверил львице Юлали большую тайну: отчего бы не доверить тайну Ивири. Она не связана с Ласферами. Шорис давно проверила эту львицу.

— Я приду к дому Георга и все расследую, — совсем тихо произнесла Ивири. — Буду обнюхивать его вещи и найду запах Эрцога. Или попрошу соек посмотреть в окно.

— Профессор примет меры, — сказал Луи. — Ведь Ласферы или кто-то, присланные ими, тоже могут так проверять следы у дома Георга. Окна он занавесит.

— Значит, — голос Ивири стал удивленно-радостным, с надеждой, — есть что скрывать. Он, Эрцог, такой, — львица осеклась. — Очень мне нравится. Передай, хорошо, Луи? И он очень симпатичный.

Странно. Эрцог всегда был похож на побитую молью шапку.

— Ивири его ждет, — отметила Шорис.

— Ага, — сказала Ивири.

— Постоянно мне о нем говорила.

— Не постоянно. Во время докладов — нет.

— Сравнивала местных зверей с гахаритскими, а потом сразу: «Эрцог в Гахарите».

— Что я могу поделать, если он был во всех льетах, — голос Ивири прозвучал при этом глухо: она уткнулась мордой в лапы.

Эрцогу нужна такая компания, и ценно, что Ивири его действительно хочет встретить, но пока что не стоит ему об этом говорить. Пусть сначала выздоровеет, наберется сил. Все равно у Георга ему с ней не пообщаться как с львицей. Это вызовет у Эрцога лишь беспокойство и злость.

— Ивири, — позвал Луи. — Если бы он был жив, какую вещь он бы мог тебе передать? Что тебе нравится?

Дыхание Ивири участилось.

— Мне розмарин нравится, — весело сказала она. — Вообще-то мне нравится находить новые земли и изменять свою территорию, но сейчас надо что-то попроще.

— Розмарин с новой территории. Запомню.

— А ему имбирь нравится, я как-то Тагала спрашивала. И история ему нравится. И его личные территории.

Все, она уже утомляет.

— Мне не нравится подолгу разговаривать, — сказал Луи. — И у меня есть более важное дело.

Потом отправился к двери для гостей из леса, рядом с которой стояли охранники. Они сообщили, что скоро Луи пригласят в правительственное здание.

Легония и Халькар воевали чуть меньше двухсот лет тому назад: Эрцог сейчас бы многое об этом вспомнил, но и без него известно немало. Королева Легонии Нарата, прибыв в Халькар с войском и заявив о своих претензиях на его землю, встретила сильный отпор. Легонийцы проиграли, однако во избежание позора для Легонии до сих пор утверждают, что Нарата была права.

Ранее считал, что Легонии было бы неплохо расшириться за счет Халькара, но, если подумать, до тех земель тяжело добираться, и они засушливы.

Вскоре Луи вместе с Шорис пригласили внутрь и привели в зал для собраний, где собралось очень мало людей. В том числе там находился Тернески: сперва он подвел Луи к халькарцам и дал ознакомиться с их пыльно-горьковатыми запахами. Никто не описал, как выглядели эти люди, но известно, что халькарцы смуглые, при этом их волосы будто бы выжжены солнцем.

Луи сел в стороне от трибуны, рядом с Шорис, и Тернески коротко рассказал о цели визита чужаков. В Легонии на факультетах международных отношений изучают халькарский язык, а в Халькаре, похоже, изучают легонийский, так что переводчики нашлись.

— Они прибыли этим утром на полуостров Харну, — он находится в льете Инис и засушлив почти как сам Халькар. — Сюда их привезли на аалсоте. Легонийцы согласились, что гостей примут в Кейноре, и халькарцы хотели именно этого. Ранее они проследили за тем, как вьорты ринулись к легонийским берегам. Подозрительное поведение морской угрозы давно настораживало халькарцев.

Они следили за вьортами далеко от собственного побережья, стало быть. Рядом с халькарским берегом вьорты не могли узнать, что Легония слабеет.

— Халькарский лаохорт следил за вьортами? — уточнил Луи. — У берегов Легонии?

— Примерно так. Лаохори, да. Ради безопасности, по их словам. Халькар встретилась с Легонией сразу после трагедии в Литтисе, и после этого ее люди отправились в Харну.

Из-за произошедшего в Легонии то, что осталось от правительства этой страны, не было готово к встрече и могло согласиться на любые условия, лишь бы не натравить на Инис еще и Халькар. Разумеется.

Послышался голос одного из халькарцев: слова, словно бы сплетаемые в сеть, звучали мягко и шелестяще.

— Предложение дипломатов, присланных царем Халькара, таково, — произнесла переводчица. — Халькар в свете последних событий, связанных с активностью вьортов, собирается занять инисский полуостров Харну и просит нашей поддержки. В перспективах он готов налаживать экономические отношения с Кейнором. Кейнору не потребуется извиняться перед Халькаром за нападение Легонии, если мы помощью подкрепим отказ от легонийского наследия.

Не может быть и речи. Это слишком навредит Легонии, который и так изранен. Тем более близкое соседство с Халькаром опасно: в том числе для зверей. Халькарцы точно не относятся к ним так же, как ориентцы.

Тернески заговорил в ответ осторожно-дипломатично: из его речи удалось сделать вывод, что он не очень согласен, однако рад встретить халькарцев, и все в этом духе. Шорис, когда до нее дошла очередь, произнесла:

— Я против.

— У нас теперь больше общего с вами, чем раньше, жители Кейнора. Страж Пустыни — первый друг царя Халькара и разумный надежный зверь, — передала переводчица. — Поэтому мы захотели видеть тирниска, и бывшего тирниска тоже.

Звучит любопытно, и более чем: если это правда. Но, разумеется, ни на что не влияет.

— Напоминаем, что дело не только в нашем общем сопернике, Легонии. В Харне мало населения, и со слабостью Легонии там появится много вьортов. Таннау не так приспособлены к жизни в засушливых местах, как мы. Харну требуется орошать, и для этого у нас есть необходимые технологии. Мы не собираемся вредить Кейнору, наше присутствие в Ориенте может лишь помочь вам.

Халькарцы, разумеется, не смогли бы присоединить Кейнор, но это не уменьшает их опасности.

— Мы оказываем помощь Легонии, это не враждебная страна, — произнес Тернески. — В данный момент мы относимся к вашему предложению со скепсисом, прошу понять. При этом мы не отказываемся налаживать с вами отношения.

Впрочем, Тернески способен и пойти на уступки Халькару. Вполне.

Вскоре после того, как все замолкли, появилась идея: основанная на исторических событиях. Когда-то давно обсуждал их с Эрцогом. От новых мыслей возник азарт: почти охотничий.

Луи подал знак инариса, и Тернески позволил говорить.

— Раз теперь вы отчасти дружны со зверями, стало быть, вы меня выслушаете, — произнес Луи. — Не стоит дальше ослаблять Легонию, его сила важна для всей Ориенты. Как последний взрослый лев-Фернейл, я сражусь со Стражем Пустыни, чтобы ответить за проступок предка, и, если смогу победить, Халькар будет сотрудничать с Кейнором без каких-либо условий. Бой пройдет незадолго до конца испытательного срока. Травма может помешать мне решать проблемы в Ориенте.

Шорис затаила дыхание, и Луи осторожно наступил своей лапой на ее.

— А я это хочу увидеть, — сказала она. — Пускай и тревожно. Но мне нравится смотреть, как ты дерешься. Ты победишь. Только не рискуй слишком сильно, я тебя знаю. Не поранься о жало. Несмотря на всю эту твою… неприязнь к себе, что ли.

От этих слов сделалось теплее. Что же, очень бы хотел узнать, каковы в бою мантикоры. Заодно получше исследовать свои силы.

Из людей первыми заговорили халькарцы, и переводчица сказала:

— Мы на это согласны.

Возможно, на это они и рассчитывали.

— Луи, — негромко позвал Тернески, когда закончилось собрание. — Если ты передумаешь, скажи сразу. Позором твой отказ не будет, мы сами все решим, это наша ответственность.

Луи тряхнул головой.

— Ты знаешь, какой у мантикоры яд? — добавил Тернески.

— Как у кантокриды, — ответил Луи. — Очень болезненный, и боль не проходит месяцами. У Риагана она не прошла до конца жизни. Знаю.

Но слепота — это не только увечье.


Глава 12

12 кадала, Скадда


Почтовые атлины, похожие на зелено-фиолетовые джунглевые цветы, спустились к ларгутским хижинам, к Олле Аверанг и басмаданцу-стражнику. Он снял письма с лап, передал одно Олле, а та позвала переводчика, и Рамул, прибежав, прочитал, что повозка с кейнорской экспедицией прибудет послезавтра.

— А это переводить не понадобится, — и Олла подмигнула Скадде. — Пишет Онлон Тарети, — крылья согрело, будто порывом летнего степного ветра. Это же отец Жермела. Он живой. Правда? — «Приветствую вас, знакомые мои ребята и пока еще незнакомые ребята-алдасары, а с ними и грифон. Жду не дождусь, когда в Кейнор мы возвратимся вместе. Все у нас хорошо, маленько вымокли, зато я фруктов по пути набрал и от басмаданцев припрятал. Рамулу скажи, чтобы басмаданцам это не передавал».

Рамул кивнул. Скадда заглянула в письмо: почерк такой, будто напечатали на машинке, но все-таки видно, что это чернила ручки. Басмаданцы не написали бы по-легонийски, а ларгуты на нем пишут не так аккуратно. Получается, это точно передал Онлон Тарети, и можно честно улететь.

— Я здесь на работе, — сказала Скадда. — На работе должны быть выходные и отпуск, мне Дайгел рассказывал, так что сегодня и завтра я не буду летать к кораблю. Если вам нужно передавать сведения, пусть вместо меня поработает Ньёлин.

Ньёлин сразу закрутилась рядом, откуда только взялась? Даже с отличным зрением не сразу ее заметишь.

— А если не дадим отпуск? — хитро спросила Олла.

— Улечу.

— А если дадим, что делать будешь?

— Улечу.

— Тогда улетай по-человечески, с отпуском.

***

Ньёлин сначала долго летела следом, и Скадда уже хотела на нее защелкать, но тавиама, издав ворчащий веселый клекот, сама унеслась на север, к городу. Скадда ринулась дальше на юг.

Холмы, вскосмаченные джунглями, плавно перетекали друг в друга, и казалось, что любые два соседних склона — огромные распахнутые шерстяные крылья, а термики для них слишком слабые: они выжидают ураганных ветров, чтобы взлететь. Река изгибалась рыбой-угрем, пойманной в косматые лапы; дороги расчеркивали лес, как старые шрамы от гигантских когтей, а далеко впереди возвышались башни еще двух городов, и их крыши перемигивались, будто обмениваясь посланиями через солнце.

Лес скрывал в полумраке почти всех обитателей, как белка скрывает в дупле запасы: главное, чтобы никого из них не съел. Грифона он точно не съест. Скадда отыскала прогал между ветками, покружила над ним, все внизу проверила взглядом и снизилась.

Тут, под ветвями, будто дышишь невесомыми мелкими растениями и частицами земли: в этом воздухе, наверное, могли бы прорастать семена, если бы не сила притяжения. Столько ярусов, столько слоев, будто это океан, превращенный в лес. Вверху кроны тонут в солнечном свете, как в тумане. Чуть ниже — ярус темнее и насыщеннее, с синью малугарайи. У земли — черно-изумрудность джунглевого мрака.

Где вьорты? В Басмадане людей не очень много, но он древний и сильный, и это, конечно, мешает появляться чудовищам. А еще им мешают лесные люди.

Скадда спускалась, избегая веток, будто когтистых соперничьих лап. Увернувшись от всех атак, приземлилась у речки: над ней распускались цветные узоры тавиамьих клекочущих стай. Тавиамы кидались в воду с разлета и наполняли брызги солнцем, много плескались, мыли перья и мех в реке.

Друг в друга брызгаются, но никогда не дерутся. Хотя и хищники: ловят рыбу, мелких грызунов.

Скадда запомнила, как они ставят крылья, взлетая из-под воды, а затем невысоко взлетела с разбега, спикировала и углубилась в воду. Взмахнув под ней, бросила себя вверх крыльями, сгибая их так же, как тавиамы. Сумела только вынырнуть: под удивленный клекот. Крылья не подняли в воздух из воды. А хотела бы ловить рыбу и сразу с ней взмывать: например, в океане. Почему это нельзя? Тавиамам же можно.

Почему у них все-таки такой необычный и мягкий на вид мех? Он лежит густо и объемно, будто между перьями-шерстинками — воздух. Может, тавиамы не могут долго без воды, не зря Рамул в джунглях лил воду на Ньёлин. А их мирность как-то с этим связана?

Дальше Скадда полетела не над кронами, а прямо через лес, стараясь заострять крылья по-тавиамьи: эти звери ведь отлично маневрируют. Они еще умеют поворачиваться так, чтобы острие одного крыла смотрело в небо, а другого — в землю: это помогает пролетать между тесно растущими стволами. Через три попытки у Скадды тоже так получилось. Сразу после этого Скадда чуть не ударилась о большое странное дерево, но все-таки сумела его обогнуть, а потом обернулась. Прямо на коре у дерева росли многочисленные мелкие черные плоды: надо рассказать про такое Шилли.

В этот раз, заостряя крылья, взмахивая и вовремя огибая деревья, Скадда долго продержалась в лесном полете. Потом летела искаженно, над кронами, а иногда отдыхала на прочных ветках и перекусывала рыбами.

На пути порой мелькали города: на стенах домов виднелись знакомые росписи в виде глаз, на улицах удавалось рассмотреть рынки, повозки с фардаллами. Там где лес редел, Скадда замечала и хижины ларгутов.

Облака появились на небе, как далекие небесные джунгли с белыми листьями и синей глубиной. Защипало под шкурой, сдавило в ушах, зазвенело: приближалась долгая гроза.

Сначала Скадда старалась ее перегнать. Время от времени проверяла по Веннте, не потеряла ли ощущение Ваграхисы, и подмечала ориентиры: самые высокие деревья с кронами, как будто обкусанными ветром, или, наоборот, ровные и пирамидальные. Вместе с Ваграхисой ощущалась еще одна точка, в стороне от города: место, где стоял корабль. Главное — не перепутать. Если запоминать без ориентиров, то в местах, ощущаемых по Веннте, легко запутаться.

Иногда играла в полете, вытягивала вниз лапы, пролетая низко над кронами, и касалась имагасы, красного кустарника с верхних веток. Солнце игралось на куполах басмаданских городов, и Скадда догоняла его отражения, а позади догоняла гроза. Словно разросся нижний ярус облачных джунглей, потемнел, поглотил все прочие ярусы и силится теперь прорваться выше аалсот, туда, где небо и само темнеет.

Во время дождя ветер сильно гнул перья. Из-за молний, что били пока еще вдалеке, Скадда все-таки спустилась и полетела уже между стволов, смешивая тактику Рагнара с тактикой тавиамов. Наставник учил огибать скалы, а местные деревья на них иногда похожи.

Дождь не проникал под кроны. Стемнело так, будто ночь раньше срока отбила у дня территорию.

Скадда отдохнула, а когда перестало щипать под шкурой от напряжения в Аренне-электрическом поле, взмыла над лесом. Свет солнца, прорываясь через тучи, обдавал леса рыжиной, и на западе джунгли словно растворялись в прозрачно-золотом. Когда после грозы становится солнечно, кажется, что это не день и не вечер, а какое-то особое время суток.

Города перестали попадаться, и шрамы-дороги с хижинами ларгутов тоже, а ощущение Ваграхисы тускнело, как солнечный свет и пятна земли под кронами. Может, здесь никогда и не было людей?

Будто метнулась с отвесной скалы в океан.

Не надо останавливаться там, где много деревьев: вьорты могут их обрушить. Иногда встречались поляны, но Скадда летела дальше и дальше: пока лес не оборвался в луг, а луг — в море?

Другой край Хадиера? Океан, который никогда не видели люди? Вода лежала, как опрокинутое небо, и на западе в нее перебиралось солнце.

Но все-таки впереди виднеется другой берег, а вот по бокам уже нет: значит, это огромное озеро. Такое было на басмаданской карте, и оно у самой границы страны. Скадда весело заклекотала и распушилась.

А еще было бы очень здорово найти здесь новые виды. В труднодоступных местах у Ваграхисы Скадда нашла еще несколько надземных трав и лиан, неизвестных людям, и собрала семена. Но в одиночку никак не постираешь перчатки для грифоньих лап.

Все равно здесь отыщется интересное.

Поймала и съела на ветке оленька, пронеслась над темнеющим травянистым побережьем и опустилась на камни у воды. Вот бы сделать гнездо, но а если отравишься какой-нибудь травой и даже потом не взлетишь?

Непогоды ночью не будет, но может напасть кто-то из животных, воющих и кричащих в джунглях. Здесь даже крики обезьян незнакомые и клокочущие. Скадда легла на камни.

От воды тянуло прохладой. В голове мелькали рваные сны, лапы дергались, от каждого шороха вскидывались уши. Когда зашумело в роще, Скадда вскочила и распахнула крылья: над гигантским озером и ночью найдутся потоки. Но никто не вышел.

Потом подходили существа вроде белоногов с черными «масками» вокруг глаз. Скадда, когда надоело просыпаться, нашла большой камень, торчащий прямо из озера, и уплыла к нему. Вода оказалась пресная и очень вкусная, и под ее плеск удалось уснуть.

***

Вокруг свистели, потрескивали и кликали многочисленные птицы, а на берегу стояло чудовище. Крылья сразу напряглись, и Скадда выпустила когти.

Тени нет, это вьорт. Огромный, с халгурнита, похожий на странную птицу. Голова как у аиста, с клювом, похожим на расщепленное дерево. Крылья — самое странное, они без перьев, с перепонками, и будто сломанные: кажется, у них есть лишний сустав. Существо на них опирается. И глядит то одним, то другим блестящим глазом, поворачивая голову набок. Если бы это было настоящее животное, клюв бы его перевешивал.

Никакой усталости, только немного щиплет в глазах: хорошо рассчитала силы.

Скадда осторожно шагнула вперед, а рядом вынырнула из воды голова вроде ящеричной, но размером больше Скадды, и волны открыли тело, напоминающее гигантский камень. Длинная шея вместе с головой не отбросили тени на берег. Скрипучий протяжный рев отразился эхом в голове, будто она превратилась в каньон, а птица-чудовище ответила треском и гулким клекотом. Будут сражаться?

Когда птицы закружили над гигантским ящером, его шкура изменилась, как после набега волны меняются песок и сухие водоросли. Чешуя превратилась в перья, желтые с черными кончиками, с сине-зелеными водными узорами. Раздался гулкий вздох, и, когда хвост замахнулся по камню, Скадда подставилась специально и ощутила только холод. В горле перехватило от восторга: будто кинулась в глубокую пропасть, понимая, что там не разобьешься.

«Аист» высоко взметнул крылья, но не взлетел. Ящер подплыл к нему, уткнулся мордой в клюв, и этот клюв прикусил длинную шею. Дерутся. Скадда приоткрыла напряженные крылья и расставила лапы, чтобы получше удержаться.

От легкого укуса «аиста» завяла трава на берегу, и вьорты разошлись. Ящер, погрузившись в волны, покрылся водорослями и мхом, а вьорт-птица посмотрел на Скадду.

Не дерутся? А что тогда? Скадда повернула голову набок.

Птицы садились на спину озерному ящеру, чистили свои перья и пели. Под крылья к вьорту-птице прибежали тавиамы, потерлись о них, засвистели, потом умчались. Тавиамы избегают местных ядовитых растений, так что, раз они бегали по траве, она безопасная. Скадда перелетела на берег.

Лаохорты могут общаться так, чтобы их никто не слышал. Вдруг звери, у которых есть вьорты, умеют этих вьортов слышать? Хотя разумные звери, у которых появлялись вьорты, точно пытались с ними общаться, и, если бы вьорты отвечали, об этом точно разнеслись бы слухи. Нет, у вьортов не может быть никакого разума.

Вьорт, шагая передними ногами-крыльями, приблизился к Скадде. От него шел холодок: совсем не враждебный, скорее изучающий и осторожный. Скадда коснулась лапой узорчатого шерстяного крыла, и она прошла насквозь.

Наверное, вьорты лишь на время присмирели. А тавиамы просто глупые. Скадда прислушалась: они клекотали один и тот же набор звуков, совсем не как Ньёлин и ее стая. Смотрели неосмысленно, будто мимо Скадды, и на их мордах не было никакого удивления, ничего разумного. Звери, живущие с вьортами, никогда не умнеют: наоборот, с каждым поколением теряют разум. Даже грифоны бы поглупели на вьортских землях. Скадда взъерошилась.

Глаза вьорта-птицы отражали воду: казалось, что смотришь с высоты на горные озера. Перед глазами — и в их отражении — мелькнул тархидивис и, взмахнув сильно разрезанными крыльями, спикировал к упавшему дереву.

Скадда побежала за ним, поддела дерево лапой, и часть коры отпала, открыв труху, изъеденную ходами. Внутри сновали муравьи, а тархидивис, чьи крылья сильно прижались к телу, прополз внутрь по узкому ходу: точно такой же, как и эти муравьи, только с крыльями. Люди просто посчитали его бабочкой из-за сходства и не захотели думать о нем по-другому. Но если не сказать им правду, не будет никакого открытия.

А что же правда про вьортов?

Взлетев, Скадда окинула взглядом окрестный лес: все деревья здесь живые, зеленые, а значит, вьорты тут не дерутся. Так правда бывает? Может, и с вьортами примерно так же, как с бабочкой-муравьем. Люди не хотят про них думать по-другому, и не подумают, если им не сказать.

Конечно, разумным зверям нельзя жить со вьортами, и от некоторых чудовищ надо избавляться для безопасности: но, если в будущем вьортов совсем не останется, это же будет несправедливо. Людям надо найти способ за ними понаблюдать.

Перелетев через озеро, Скадда чуть-чуть посмотрела, что там в другой стране. Но там росли точно такие же джунгли, как в Басмадане.

Здесь нет и не может быть никаких законов. Но здесь же, получается, нет и преступлений? Звери, живущие здесь, не понимают, что такое жестокость: и даже смерть.

***

Вечером этого же дня Скадда вернулась к Ваграхисе. На его крышах моргали солнечные отблески, со стен смотрели неподвижные глаза, а кисточки торговых палаток у городских ворот трепало ветром.

Казалось, солнце днем устроило в джунглях много гнезд и грело их лучами, а теперь вылупились его детеныши-блики и, сидя на листьях, смотрят на улетающую маму. Холмы выглядели как большие теплые кошачьи, свернувшиеся клубками, с пятнами и полосками солнечного света. Водопады неслись по склонам холмов, будто вожаки всех речек. Воздух был густым и пряным, хотелось мчаться по лучам солнца, по солнечному туману, приглушающему изумрудность косматых джунглей.

Сначала Скадда поделилась с Далгангом и с еще одним кейнорцем новостями про мех тавиамов, и оказалось, что люди из экспедиции уже об этом знали.

— Ее и кусать не надо, — сказал, подойдя, Кардел. — Так ты повредишь ее особую водонепроницаемость, и плавать она после этого какое-то время не сможет. Такой мех им еще и сберегает тепло.

Наверняка у нее уже восстановился мех: нечего было раздражать грифона.

Скадда рассказала, что тархидивисы — самки басмаданских муравьев, и предложила:

— Надо, чтобы у местных людей в распознавателях были халгурниты.

Правда, в лесу очень часто безветренно, и там никто не уловит запахи вовремя, но распознаватели хорошо помогают тем, кто живет рядом с городом и возделывает землю. А еще здорово найти и арестовать халгурнита. Он ведь не должен ходить недалеко от людей, это неправильно.

Ларгуты не поверили про тархидивисов, но Рамул обрадовался и предложил поселить муравьев на окраине поселения, чтобы за ними проследить и убедиться. Алдасары тоже такое одобрили. Потом все стали советоваться насчет халгурнитов.

— Живого такого зверюгу сюда не притащить, — отметил Кардел. — Запах мертвого тоже можно поймать, но тут он быстро начнет портиться, да и убить его — задача еще та. Я ни разу в таком не участвовал.

Позже Скадда высматривала халгурнита, рыская высоко по веткам знакомых деревьев недалеко от поляны, а Ньёлин бегала рядом, крутилась, переворачивалась вниз головой, и ее очень хотелось скинуть, все равно она тут хорошо взлетит. Внизу уже потемнело, будто ночь выбиралась из-под корней и карабкалась по стволам к солнечным бликам, дрожащим и маленьким. Вот уже несколько бликов исчезли.

Ночные ханмины, похожие на куниц с лысыми головами и полосами жесткой гривы на шеях, сновали и яростно поглядывали на Скадду, и их голоса напоминали глухое чихание. Коричнево-зеленая ящерица изображала растение: ее лапы напоминали ветки с сучками-пальцами. Она открыла пасть, красную с желтым языком, как цветок, и захлопнула ее, как только села бабочка.

Скадда переступила через сонную медлительную змею и перебралась на бутанхалу: ее плоды в виде бочонков очень любят халгурниты. На конце у каждого из ее длинных черешков по пять листьев, расположенных так же, как и страницы книги. Они растопырены, но можно их прижать друг к другу и сложить, правда, они тогда все равно раскроются.

Темнота так сильно поднялась по стволу? Нет, она не густо-зеленая, она бурая, лишь чуть позеленённая тенью листвы. Скадда напряглась. Ньёлин замерла. Скадда показала ей повыше, и Ньёлин перелетела: быстро, с легким шорохом.

Лапы пригнулись. Скадда вдохнула немного ветра, несущего джунглевую пряность. Люди на них охотятся. Грифоница тогда сумеет точно. В клюве возникла горечь: неужели страх?

Надо увести его на поляну и ударить с воздуха. На первых уроках Рагнар рассказывал, что так можно справиться с опасными лесными зверями. Скадда заклекотала, и зверь вскинул морду. В голове будто плеснуло горячим.

Кинулась в темноту, расчеркнутую ветками — и мимо халгурнита, который из нее поднимался. Раздался треск кустарников.

Скадда примчалась к одному из огромных деревьев на краю поляны: совсем маленькой. Зверь молча несся следом, и за ним трещал лес. Лапы Скадды встали на широкую ветку: одна из них промахнулась, зависла в воздухе, и Скадда поспешила поставить ее как надо.

Халгурнит ворвался на поляну, встал на дерево лапами, и оно встряхнулось, а когти Скадды сильно впились в кору.

Прямо сейчас получилось бы ударить. Надо бить. Но в клюве — стыдная горечь. Надо улететь, он очень большой.

Он не достанет. Главное — не упасть. Опять тряхнул дерево: а Скадда примерилась, присмотрелась. Понятно, как можно его ударить, чтобы не убить: все уже рассчитала. Надо атаковать посильнее, чем тура или лошадь. Чуть-чуть посильнее.

Вот сейчас можно. Он чуть отстранился. Внутри возник азарт, и показалось, что взметнулись крылья: и при этом они остались прижаты к бокам.

Кинуться, или нет? Глупо, или нет?

Когда на миг сделалось все равно, Скадда кинулась, почти не осознавая: и показалось, что отдалились все мысли. Крылья вот-вот сломаются?

Они сильные. Вот сейчас надо чуть замедлиться. И ударить.

Зверь рухнул, хрустнули кустарники. Подушечки лап врезались в мокрую почву — а она вот-вот разъедется, растает, исчезнет.

Оглушила, чтобы еще и показать, какие умелые бывают гвардейцы, как обучают своих учеников. А если убила? В горло и в морду кинулся радостный азартный жар. Если убила, это самая большая грифонья добыча в мире. Значит, самая сильная грифоница, хотя и мелкая.

Он дышит. Не самая сильная: но зато умелая, отлично рассчитала силы, показала, как учит Рагнар, и теперь у людей получится добыть неискаженный запах халгурнита. Скадда рванулась вверх, метнулась над лесом к поселению: и показалось, что крылья двигаются замедленно.

Халгурниты — одиночки, никто к нему не придет, а еще он будет себя ужасно чувствовать, когда очнется. Будет злой, но и слабый, и его легко присмирят.

Добравшись до людей, Скадда быстро все объяснила.

— Чего удумала? — вскочил Кардел.

Затем, снова оказавшись над поляной, Скадда сначала не хотела приземляться, но нарычала на себя из-за этого страха и нарочно спустилась к халгурниту. Потом отслеживала его дыхание и следила за тем, чтобы он не поднял голову. Земля казалась зыбкой, лапы — тонкими, примятыми, как растения под огромным зверем.

Люди очень долго не показывались, и Скадда уже хотела полететь на поиски, но решила не бросать халгурнита. Наконец, все пришли, и, когда халгурнит дернулся, отпрянули: но потом связали лапы зверю. Лучший арест.

— Наставник научил так оглушать, — пояснила Скадда.

Ньёлин взволнованно и радостно клекотала над головой: теперь будет знать. Издавая клювом очень много самых разных звуков, она говорила что-то осмысленное. Вот бы понять.

А потом, взлетев на ярусы повыше, Скадда посмотрела на первые звезды: показалось, что блики, которые ночь не успела съесть, научились летать, как их мама.

***

— Местные работники тебе благодарны. И распознаватели захотели себе еще. Но еще раз такое сделаешь… да хотя что мы тебе сделаем в ответ? Но ты ведь нарушительница, а? — сказала Олла у входа в зал Собрания.

— Рагнар не выгонит меня из стаи, потому что он меня ждет.

— Скажу, что ты все с нами согласовала, — предложила Олла.

— Нет, тогда Рагнар выгонит тебя из Кейнора.

И Олла, и другие кейнорцы, и Рамул смотрели на Скадду с одобрением, а в шепоте, когда они между собой переговаривались, слышалась похвала, от которой теплели уши.

— Я летала очень далеко в джунгли и разыскала огромное озеро, — сообщила тогда Скадда. — Видела вьортов, они не сражались. Вообще у них там совсем не разрушенный лес: может быть, они даже мирные. А еще на их земле живут совсем глупые тавиамы.

Как раз охранники пропустили к Малому Собранию, и пришлось ждать, пока люди не поздороваются. Басмаданцы в своих бело-золотых одеждах будто закутались в облака: и казалось, что эти облака поймали местными гарпунами-крышами.

— Ты храбрая, но вьорта с высоты не оглушишь, — тихо сказал Далганг по пути к сиденьям: их выставили очень много. — Того халгурнита хоть теперь и заперли в клетку, но его не приручить. Вьорта и подавно.

Опять открылась дверь. Вошли двое басмаданцев и встали от входа по обе стороны, а потом появились кейнорцы, несколько мужчин и женщин. Оставшаяся часть экспедиции. Скадда насторожила уши. Кто из них — отец Жермела?

Не сказать, чтобы кто-то похож, но у одного мужчины такие же серые глаза. Он улыбается, лицо у него немного морщинистое, нос крупный и округлый, и есть светлая короткая борода.

Люди из экспедиции тоже поприветствовали Собрание, а потом, по-кейнорски — тех, кто пришел их выручать, и остальную часть экспедиции. Никогда еще в этом зале не видела столько народа. А когда все заняли места, тот, кто напоминал глазами Жермела, сел рядом со Скаддой. Скадда поставила лапу на лапу, а человек отвел взгляд.

— Онлон Тарети? — уточнила Скадда.

— Хорошо работает гвардейская разведка.

— Она еще и хочет сделать Гвардию у вьортов, — негромко заметила Олла, и Скадда недовольно дернула ухом.

Зато Онлон Тарети правда жив, и выглядит хорошо: от этого в крыльях возникло больше силы. Но не понравилось, что люди упомянули Гвардию. Она совсем не хорошая.

— Э, пусть будет у вьортов Гвардия, — сказал Онлон. — Главное, чтобы не Собрание.

Участники Собрания смотрели на всех добродушно. Делали вид, что им нравятся все собравшиеся в зале: но ведь так не бывает.

— Твой сын помог свергнуть одного из тирнисков, — сообщила Скадда. — За последний год у нас правило сразу четверо. Жермел сильно болел, но поправляется. А я никакая не гвардейская.

Онлон Тарети задумчиво глянул на стенную роспись.

— Он такими путями, небось, ничего нового мне и не расскажет? Все-то ты сообщила.

Затем Скадда, лежа между Оллой и Онлоном Тарети, слушала Рамула и еще одного ларгутского переводчика. И басмаданцев, хотя их совсем не понимала.

Так ничего и не решили насчет сотрудничества Кейнора и Басмадана, люди из Собрания постоянно к чему-то придирались: и внутри возникло стылое разочарование. Отпустили кейнорскую экспедицию — и все? Решили, что кейнорцам больше ничего не понадобится? В том числе кейнорским животным.

Басмаданцы передали, что с участниками Большого Собрания сюда уже едет правитель, но ничего нового он не скажет. При этом говорили очень мягко. Скадда нахохлилась. У зверей все решается жестоко, но и искренне. Зверь сразу скажет, что хочет драться, и что собеседник ему не нравится. Почему люди не могут сказать, что им не нравятся собеседники? Это же не означает вражду.

— В одиночку Басмадан не хочет укреплять морской путь, пространство для освоения слишком большое. Саа-Дену не верим, — закончил переводить Рамул.

В силу Кейнора они тоже не верят. Только прямо не говорят.

Когда люди на время замолчали, Скадда не удержалась и спросила у Оллы, что решили насчет зверей в Собрании Басмадана. Олла передала слова Скадды ларгутам, те — басмаданцам, и Рамул протянул Скадде силуэт, вырезанный из листка. Это был грифоний или тавиамий профиль, очень упрощенный.

— Разумных возьмут, — перевели в ответ. — Это мы тоже сегодня окончательно решим.

Скадда насторожилась. Басмаданцы не могли согласиться так просто.

Впустили Ньёлин: она нервно оглядывалась и топорщила перья на шее. За ней вошел ее красно-фиолетовый тавиам. К басмаданцам они не приблизились, защелкали клювами и заворчали, а Ньёлин еще и начала драть когтями стенку и сколола небольшой кусок.

Что с ней такое? Скадда недовольно заклекотала, но тавиамы из-за этого только заметались, и один из Собрания, хмурясь, медленно поднял руку. Рамул прошел к тавиамам, вытянул ладонь, и Ньёлин его клюнула, но ларгут успокоил зверей тихим бормотанием, а потом вывел. Тавиамы, уходя, взъерошивались и вскрикивали. Другой ларгут перевел слова человека из Собрания:

— У нас нет достаточно разумных местных зверей.

Ньёлин просто боится, прикидывается глупой: басмаданцы ведь охотятся на ее вид. Скадда сказала об этом Олле, а та передала. Басмаданцы ей мягко, но уверенно возразили.

Любое препятствие можно преодолеть, только надо подумать.

— Мне удастся убедить Ньёлин, — сказала Скадда. — Рамул же ее почти убедил. Я пойду за ней.

Выйти разрешили, и, когда Скадда достигла дверей, показалось, что люди просто хотят, чтобы зверя здесь не было. Потом возник сильный страх.

Скадда повернула голову к Собранию: а все люди развернулись к окну.

Оно теперь закрыто, а растения не настоящие, это витраж, картины из цветного стекла в виде веток, лоз, цветов, виноградных ягод и плодов бутанхалы. Но это неправда. Видела живые лозы своими глазами. Все иллюзия: и вот откуда страх, вот почему прижимает к каменному полу. Только откуда здесь Талис?

Скадда направилась к окну, зажмурилась, потом взглянула снова: солнце все равно просвечивало через стекла-листья и стекла-ягоды. Неправда. Скадда громко заклекотала и встопорщила перья на загривке. А от страха в груди стало холодно.

— Талис, — послышались раздосадованные голоса кейнорцев. Онлон Тарети совсем не выглядел удивленным: ему уже передали?

Скадда протиснулась между окном и людьми из Собрания.

Новый рисунок на витраже: рысь в середине, с поднятой лапой. Вот уже настоящая, с пятнистым серым мехом, с яркими оранжевыми глазами, и теперь она стоит на подоконнике.

Зрение обманывает грифоницу: ту, у кого лучшее зрение. Несправедливо. Значит, надо присмотреться еще лучше. И коснуться лоз. Талис не могла наложить на них иллюзию, она просто изменила зрение, и все. Басмаданцы, конечно, не видят неправды.

А если кейнорцы скажут им про эту иллюзию, басмаданцы решат, что их гости просто сговорились?

Лозы коснулись щек Скадды, а Скадда заворчала и ударила их лапой. А потом ушла к кейнорцам.

Все участники Собрания вдруг сложили ладони, склонили головы и встретили возгласами огромного халгурнита: он пролез сквозь окно и встал рядом с Талис, а потом что-то непонятно и гулко произнес. Крылья Скадды тесно прижались к телу от страха, лапы не двигались. Глаза халгурнита сверкали изумрудным.

— Басмадан говорит, — Рамул переводил слова людей из Собрания, и его голос при этом подрагивал, — что не понимает речь лаохорта-гостя, но признателен ему.

Страх мешал думать как следует, и злило, что его нельзя выкусить, как блоху.

— Скадда, раз ты тут одна меня слышишь, передай всем.

Скадда повторяла ее слова, не упуская ни единого и глядя при этом на Талис с подозрением. Отступила от обоих лаохортов подальше: все-таки сильно давило.

Талис сказала, что встревожилась, ведь люди, которые отправились на помощь экспедиции, давно не возвращались. Она отметила, что не хотела беспокоить Басмадана и так заявляться на чужую землю, но выбора не было. Талис давно знала: суда ходили от Онвады кратчайшим путем. Поэтому просто помчалась напротив Онвады, так и нашла корабль. Хотя, скорее всего, у нее еще были шпионы. Еще Талис сообщила, что от Легонии отделился Гахарит и, неожиданно, Долина: Моллитан, Ламейна и половина Хинсена.

Раз лаохори доверила грифонице такую роль, значит, и басмаданцы приглядятся к зверям получше. Какой бы Талис ни была подозрительной, все-таки она спасла Рагнара. Скадда еще раз на нее взглянула: искоса. И задумчиво чиркнула клювом.

Еще Талис подтвердила, что иллюзии — это ее дар, и что кейнорцы их видят, хотя с Талис напрямую не связаны. Все потому что она очень древняя лаохори. И, подойдя к кейнорским людям, Талис дала им себя коснуться: руки прошли насквозь.

Басмаданцы поверят, что Талис очень древняя, в отличие от Кейнора. Кейнор бы не выдержал такое путешествие и не стал бы так рисковать.

Даже если бы он очень быстро помчался над морем, вьорты все равно бы его почуяли и догнали, а древнюю Талис они боятся больше, чем прочих лаохортов. А еще его быстрее потянуло бы назад, и он быстрее начал бы терять силы вдали от своей земли. Вихрем тоже нельзя мчаться очень долго.

Конечно, Талис не сказала, что Кейнора еще и ранил вьорт.

— С Рагнаром все хорошо? — спросила Скадда, когда Талис остановилась. Талис кивнула.

Ничуть не сомневалась.

Басмаданцы все сообщали своему лаохорту, и тот посверкивал джунглево-зелеными глазами, произнося непонятные гулкие слова, от которых будто замирала кровь.

Басмаданцам ведь этого хватит? Или они не поверят, что иллюзии создает Талис?

Затем Олла попросила передать Талис план о морском пути, и Скадда передала.

— Мне то же самое написали те, что остались на корабле. И я успела кое-что для вас сделать, жители города Ваграхисы. После того, как Басмадан почуял меня и пришел ко мне, он показал мне одну опасность. Угрозу, которая скоро бы обрушилась на ваши города. Он решил воспользоваться случаем, чтобы не сражаться с ней в одиночку.

За окном раздался крик: почти птичий, но искаженный. Он словно переходил в шум обрушения горной породы, в грохот раскола земли.

Скадда, выбежав на улицу, взмыла в небо. Существо шло по крышам, опираясь на огромные передние лапы-крылья: сделанное из земли, поросшее кустарником, похожее на джунгли Басмадана. С мордой, в чьих очертаниях едва угадывался клюв. Люди прятались: словно вьорт мог их съесть.

Рядом свистнула Ньёлин. Скадда щелкнула на нее клювом и бросилась к чудовищу: увидеть его глаза. Голову изнутри словно сковало льдом. Мимо пронесся страх, точно по костям провели льдиной.

Он вот-вот должен был сойти с ума, как все вьорты. Стать чудовищем. А Талис его вовремя нашла — но зачем привела сюда? Вот Талис и вьорт уже на площади между домами, и лаохори бегает вокруг вьорта — а Басмадан скалится, обхватив лапами крышу дома, где заседает Собрание.

Скадда сильнее ударила крыльями, приближаясь к Талис и вьорту: и ничуть не безрассудно. Если он ей и навредит, никого это здесь не ранит.

Ньёлин неслась следом — Скадда ее заметила, глянув назад. Заворчала на нее: но при этом с одобрением. Тавиама — смелое существо, пусть сегодня она и повела себя очень глупо.

Красный тавиам взлетел наперерез синей Ньёлин. Скадда все быстрее летела дальше к вьорту, а вслед раздавался клекот тавиамы.

Вьорт то выл, то скрипел, будто ломались древние железные ворота. Талис к нему медленно подступала. Но вьорт же совсем не нападает, что она делает? Почему именно в городе?

Почему Рагнар заслонял от нее крыльями? Что он знал?

Скадда приземлилась рядом с вьортом, как с ожившим холмом, что вырвался из джунглей.

У него темные мутные глаза, неразумные — и мечущийся взгляд. Вьорты опасные, их надо гонять в морях, но кому он мешал в этих джунглях? Он жил очень далеко от людей, он бы точно сюда не прилетел, зачем же ему? Он даже сейчас не кидается на лаохори.

Вслед за Скаддой он не летел, это точно: и никак бы не ощутил вдалеке чужого зверя. Даже если бы ему стало вдруг интересно, что это за зверь.

— Он боится, — крикнула Скадда и сама чуть не сжалась от страха. — Ты нашла самого безобидного. Как вангур в Моллитане, когда мстил за своих, ударил Кенну. Мне не нравятся вьорты, но никого он не трогал!

Талис взглянула на Скадду — жгуче-солнечными закатными глазами. Как на самого скучного мотылька или муравья. И отвернулась.

— Я его увидела раньше тебя, и пробыла здесь дольше. Я знаю. Он живет далеко от людей.

Вьорт скулил перед ней, прижимаясь к камням: крылатое существо, забывшее, что у него есть крылья.

— Ты нашла вьорта, чтобы доказать свою мощь, — вырвалось у Скадды. — То, что ты можешь связать Басмадан и себя.

Зрачки вьорта расширились. Крылья бились, похожие на куски отслоившейся от скалы породы. Растения в шкуре завяли и подгнили.

— Что со вторым вьортом, птичьим? Что с ним произошло?

В глазах Талис наконец-то мелькнуло удивление: как если бы она нашла жука с интересной расцветкой.

— Ему здесь тяжело, отпусти его. Он никого не трогал, правда! Он ведь живой!

Вьорт мотнул головой и вытянул морду к Скадде, щелкнув клювом. Будто узнавал, будто даже старался что-то сказать. Внутри будто родился теплый поток, как под клубящимся облаком. Взгляд вьорта стал чистым, блестящим.

Лаохори метнулась между ним и Скаддой — и обдало страхом. У Скадды подкосились лапы. Вьорт отчаянно крикнул и, распахнув крылья, рванулся в небо, а Талис кинулась за ним вихрем.

Не догнать — даже крыльями. Ничего не сделала. Как тогда, с друзьями, убившими телят. Если бы тогда не промолчала, Тагал бы не умер?

Спустя миг Талис опять возникла на площади: из вихря. Басмаданцы обступали ее, радостно вскрикивали, кто-то из них склонял головы, кто-то играл на инструментах. Скадда взмыла высмотреть вьорта, но ничего не увидела.

Басмадан следил с крыши, щуря настороженные ярко-зеленые глаза.

Уходя с кейнорцами к воротам, Скадда слышала, как они хвалили Талис, как говорили, что теперь басмаданцы точно согласятся на морской путь. Рамул переводил слова местных людей: Талис сильна, Талис помогла Басмадану. Басмаданцы свяжутся с Кейнором, а Гахарит с Талис получат выгоду от посредничества. Талис сможет иногда гонять вьортов на морском пути поближе к Ориенте, пока у Гахарита не появится лаохорт. А еще упоминали, что басмаданцы теперь готовы к переменам: то есть, согласились пользоваться тем же, чем и кейнорцы. Оставалось еще, конечно, встретиться с Большим Собранием.

Рядом растерянно клекотала Ньёлин.

Лаохорту Гахарита будет трудно с вьортами. А морской путь людям нужен поскорее. Талис заберет Гахарит, а может, и часть Кранара? Расширит территорию, докажет силу, совсем как обычный зверь, совсем как говорила Венти? Как говорят призыватели.

Вьорт же опять становился почти нормальным? Вдруг он не стал чудовищем, а облик просто поменял из-за страха? Тавиамы мирные, и вьорт у них тоже может быть мирным. Надо слетать и посмотреть, что со вторым. Запомнила там Веннту.

Онлон Тарети говорил про сосуды, которые выкопал, и про деревья, о которых раньше не знали даже ларгуты, а он нашел. Тут же возник интерес, и Скадда, развернув уши к Онлону, подбежала поближе.

— А ты еще и халгурнита повалила, — он прищурил глаза. — Вот это ты хорошее дело сделала, а. Ньёлин, иди-ка сюда. Ньёлин, лапка. Самая смышленая из них. Самая первая к нам пришла, ушастая, интересная. Скадда, а ее ж правда так зовут.

Ньёлин щурилась, когда ее гладили, и Онлон даже ненадолго поднял ее на руки. Потом тавиама подошла к Скадде и глянула немного растерянно, с непониманием. Осмысленно. В отличие от тех тавиамов, что жили с вьортом.

Если он не дает тавиамам стать разумными, значит, он не нужен? Но это же не значит, что его можно мучить.

Скадда пригнула уши.


Глава 13

14 кадала, Еса


Сначала понадобилось поработать с серебрянкой, порошком алюминия: летающего металла, из которого делают аалсоты. Скоро магниевая лента зажглась от смеси шустрым огнем, чьи языки плели пламенную веревку, стремясь вот-вот вырваться из вытяжного шкафа. Если ленту вытащить, они не тронут ту, кто их призвала: эта мысль загорелась в глубине головы, будто и там проводился опыт. Еса погасила ее поскорей.

— Отвлекло тебя от вьортов? — поинтересовался куратор, когда Еса закончила последнее задание в практикуме.

Еса кивнула. А пока собирала вещи, размышляла про вьортов.

Тех, кто живут рядом с Каурой, Лафенграс гоняет уже часто. Птицы о вьортах теперь молчат: лишь пару дней назад сказали, что вьорты злые, дерутся, а Лафенграс и правда никакой не звериный лаохорт.

Вьорты опасные, но и опасное для чего-то нужно, как тот же огонь. Вьорты правда могут быть мирными. Ученым это надо признать. И надо исследовать, как долго это мирное состояние может продлиться и от чего на самом деле зависит.

Моллитанцы считали Лафенграс полувьортом: но сейчас, конечно, все мысли об этом убирают в самый темный чулан внутри головы. А ведь Лафенграс доказала, что сущность вьорта — это точно не что-то запретное и не что-то однозначно плохое.

— Приезжай к нам еще в Кауру, — сказал, когда прощались, танер Соллатур. — А еще хотят у нас провести аналог объединяющей Аттестации, вон как. Надо ведь, чтобы к нам все-таки почаще ездили. Особенно кейнорцы. А ты Кейнор уж очень хорошо знаешь, только ко вьортам лезть там не надо, уговор?

Это классно, так хочется в Кейнор: правда, огонек радости дымит и гаснет, будто бросили туда неподходящую бумагу. Например, газету со статьей про Марту.

С противоядием ничего так и не сдвинулось с места: но грифонам никак без него нельзя. А Моллитану очень нужна грифонья Гвардия. И надо попробовать на это повлиять, хотя бы чуть-чуть.

— Танер Соллатур, а можно от вас рекомендацию в лабораторию Асурского универа? — и Еса улыбнулась. — Ведь если я не буду изучать состав растений, вернее, помогать в этом, то навыки растеряю.

— А время не растеряешь? — подмигнул куратор.

— Я больше на экономику его не трачу.

— Будет рекомендация, как знаешь. Но, если слишком будешь задерживаться в лаборатории, имей в виду, на меня свои прогулы не скидывай.

Еса кивнула. Вот и здорово получилось.

На вечерних улицах — тишина. Тирис молча сидят, нахохлившись, и наблюдают блестящими крапинками глаз. Перья у всех блестят: черно-зеленые, здоровые, симпатичные. Все-таки получилось птицам помочь.

Дороги плавятся в бело-золотом каурском вечере, а прохожие от этого света как будто все загорелые: или смуглые, как халькарцы, зачем-то приехавшие в Кейнор. Уже так не хочется переживать из-за всей этой политики, а все равно каждый раз новости включаешь вечером: борясь с тревогой.

Флаги на заборах и в окнах — темно-зеленые с желтой и салатовой полосами. Цвет Долины и цвета Лафенграс, теперь уже совсем независимой.

— Ламейна в выигрыше, зараза такая, — говорили прохожие. — Правитель-то у нас будет ее.

— Мы же теперь один регион, какая разница. Алодис хорош, мало ли чей.

— Слушай, а чего там больше вьортов считай нет, на побережье, а? В Ламейне-то? Лезли же так, а теперь как будто боятся. Алодис Гремиор, что ли, и с ними договорился, как с иллатами?

Гахарит теперь тоже страна, и говорят, про зверей там все законы останутся прежними: из-за Луи. А жители еще одной северной льеты, Феаллин, голосовали за Легонию, но непонятно, как связываться с ним теперь будут. Между Феаллин и другими льетами — Гахарит и Лафенграс.

Лаохорту Легонии совсем теперь плохо. Очень сильно ему досталось. Он отчасти похож на Лафенграс: она тоже вредила сама себе.

Нир рядом со своим домом дожидался, у столба, и Еса к Ниру побежала, а он — навстречу.

— Еса, у нас кранарцы, — сказал Нир на ухо.

Беспокойство пронзило вспышкой. Зато и Нир, и его семья не одни. И хорошо, что они про Марту все знают: как она у себя удерживала и как пыталась заставить шпионить. Когда уже она успокоится? Еще хорошо, что в Кейноре все-таки будут не настоящие отряды Марты, а немного другое. Нельзя ей вмешиваться в чужие дела, и в том числе — в дела зверей.

Мягко-затхлый воздух дома у Нира — успокаивающий какой-то, и почему-то все здесь знакомо, даже роспись колосками на вешалке будто уже видела где-то. А голоса кранарцев, идущие из-за застекленной двери — тяжелые, чужие. Валуны настоящие.

Из маленького коридора, где каждый раз хочется, как в детстве, домик себе сделать из курток и сумок, Еса с Ниром зашла в кухню — просторную, с маленькими окнами в соседние комнаты и зачем-то в шкаф, а еще с огромным окном на веранду. Кранарцы сидели на стульях у этого окна: те самые, что общались с врачом. Кисло вспыхнуло в голове: будто пошла химическая реакция и сейчас поднимется дым.

А рядом с родителями Нира за столом сидит незнакомец: светловолосый, с бакенбардами, усталый и хмурый. Еса и Нир подвинули себе табуретки к столу.

В маленьком окне, закрытом курткой, эта самая куртка шевельнулась, и появилось лицо девочки, одной из сестренок Нира.

— Кела мне ее напоминает, — усмехнулся Нир. — Кела — моя ученица, я вас познакомлю, хорошо так все схватывает.

Еса улыбнулась. Сама к нему эту ученицу и привлекла.

— Мы хотели бы знать, какое у вас дело к танеру Ашенуру и тенне Виланар, — заявил один из кранарцев: Еса в тот раз, у больницы, говорила именно с ним. Сейчас он обращался к незнакомцу.

— Кордан Марански, — тихо сказал Малет Ашенур, отец Нира. Девочка в окошке исчезла и поправила куртку. — Хотел знать бы причины этого вашего поведения. Вы такой же гость, как и танер Холленур.

Это же фамилия Каи. Вдруг ее родственник? Он даже похож на нее чертами лица.

— Понимаю, это может выглядеть неуважительно, танер Ашенур, — Марански снял куртку с сиденья одного из стульев: под ней оказалась коробка. — Но мы, в свою очередь, хотим знать причины вот этого, и думаем, что вы с супругой можете объяснить, как бывшие сотрудники биостанции Кауры. Мы это поймали недалеко от биостанции.

Не смущает их собственный шпионаж ничуть. Еса стиснула холодные пальцы и глянула на Нира, а он к коробке внимательно присмотрелся. Оттуда выпустили птицу, бело-голубую, мягко светящуюся даже под лампочкой, как снежинка, и она по комнате замерцала, села затем на ветку домашнего деревца и стала покусывать пальцы на лапе. Синна Виланар, мама Нира, выключила лампочку. Птица, конечно, очень слабо светилась, по краям перьев, но и от этого затененная комната показалась волшебной. А на веранде сиял ярко-янтарный солнечный свет.

Нужен атлас птиц, ведь атлас бабочек дома есть, а птичьего нет. Если это вообще природная птица, так-то. Таких птиц ведь могли как-нибудь вывести.

— Птица, причины биологические, — сказала Синна.

— В коробке что находилось до птицы? — негромко поинтересовался Малет Ашенур. — Может быть, в этом дело. Если она съела что-то важное, боюсь, не возместим. В Моллитане, сами знаете, нужно быть поосторожнее.

Нир улыбнулся краем рта, а Еса коснулась стола кончиками пальцев. Мягко-снежный свет птицы хотелось себе забрать и укутаться в него, как в одеяло.

— Такое оперение невозможно с точки зрения биологии, — подал голос второй кранарец.

— Очень хорошо, что вы в состоянии общаться с биологией и узнавать ее точку зрения, — ответила Синна, разливая тимис с малиновым запахом. — Предлагаю вам тимис, но, может, вы заподозрите, что это не малина в нем. Сказать по совести, это и правда не малина.

Птица насвистывала, вертелась и смотрелась на себя в оконное стекло, словно понимая, какая она замечательная.

— Они умные? — шепнула Еса. — Я про таких птиц.

— Они хорошие, — ответил Нир.

— Вы заявляете, что это обычная природная птица, — медленно сказал Марански и кивнул, будто невидимому собеседнику чего-то подтверждал. Словно Марта прямо сейчас могла за ним следить.

— У нас много странных существ, — Малет, подойдя к деревцу, осторожно накрыл птицу руками, а когда поднял ее, она неподвижно сидела на ладони: как замирают ящерица или краб, если их на ладонь сажаешь. Наверное, поэтому и в коробке спокойно сидела. — Это эндемики.

— Не сомневаемся. Однако вы не связаны сейчас напрямую с биостанцией, не обязаны хранить ее тайны.

— Мы беспокоимся за себя и за Кейнор, — добавил второй кранарец. — Если вы сможете нас ввести в курс дела относительно рисков, связанных с нашим соседом-Моллитаном и его, скажем так, разработками, то будем признательны.

Танер Холленур покосился на кранарцев — так же как Кая смотрела на кранарские продукты и лекарства в Талис.

— Имеете в виду риски от светящихся птиц, правильно понимаем? — спросил Малет.

— В том числе.

Нир забрал у отца птичку, а потом, приглаживая ей перья, к Есе принес, и Еса забрала себе маленький огонек, живой и тепло-пернатый. На стенке теперь жил закатный отблеск, только с тенями веток, как будто солнце нарисовало картину. Еса подняла птичку, и она, отбросив тень, эту картину дополнила. Нир улыбнулся по-лисьи симпатично и остро.

— Для вот этого можно использовать и обычных птиц, — Марански забросил свои слова в тишину, как камень в воду.

— Точно так же бы не вышло. Когда свет отбрасывает тень, это интересно, — заметила Еса. С какой-то особой легкостью.

— Это не пустые тревоги, — невозмутимо продолжал Марански. — В Талис мы видели существ, которых присылали с биостанций Моллитана.

— Судя по дару Талис, вы могли увидеть там вообще все, что угодно, — сказал Малет Ашенур.

— Хорошо, если не хотите озвучивать при молодых людях и при вашем госте, мы поговорим без них. И нам в любом случае нужно поговорить с танером Холленуром.

— Не нужно, — отметил танер Холленур.

— Вы уже убедили нас в том, что говорить нам не о чем, — отметил Малет. — Мы вас, в свою очередь, убедить не сумели. До свидания.

В конце концов кранарцы ушли, а родители Нира с танером Холленуром удалились в другую комнату.

На биостанциях Моллитана наверняка есть и что-нибудь даже опасное. Но люди из этой моллитанской семьи — друзья, и не обязательно они связаны с какими-нибудь опасностями. А Марта уже доказала, что ей нельзя доверять.

Птичка так и грела ладони.

— Силлин? — вспомнилось название.

— Силлин, — ответил Нир. — Пошли, я тебе про них расскажу.

Еса вместе с Ниром вышла под последнее тепло уходящего дня. Маленькая жизнь дремала в ладонях. Подступающая ночь казалась протекшей ручкой, и ее синие чернила смешивались с акварелью солнца.

— Холленур с моими посоветуется насчет каких-то актарийских дел, — негромко сказал Нир. — Сейчас что-то пришлют из Ламейны в Тофир, новое оборудование, скорее всего. А нам уже такое присылали.

Птица шевельнулась в ладонях и голову спрятала под чуть светящееся крыло.

— Эти птицы же — селекция?

— У нас тут есть, в общем, новые способы селекции, — Нир почесал затылок и сел на дощатый пол веранды.

— Просто их не принимают, — Еса кивнула. — Как Лафенграс.

— Ну, все-таки это научно объяснимое, многие из наших это примут, но там сложно. В других льетах — странах — не примут. Поэтому, хотя людей за это и награждали, но все тайно. Мама с папой напрямую над таким не работали, они просто выращивали всякие саженцы, но они кое-что знают.

Рыжий закатный свет, кажется, в мысли проник и осветил их — так сделалось радостно. Прикоснулась к настоящей тайне. И Нир доверяет. Еса к нему подсела.

— Птицу отнесем на биостанцию?

— Да, давай. То есть, когда расскажу.

О том, что удалось расшифровать записанное в генах, давно уже читала, но это казалось тем, чем ну очень серьезные люди занимаются, до которых как до солнца. А теперь будто и правда до солнца достала.

Здесь, на биостанции, пару лет назад научились искусственно менять генотип живых существ, будто книжку по чуть-чуть переписывать. Всего пару строчек. В целом понятно: и жутковато, и интересно очень. Еса об этом сказала Ниру.

— Вот родители так и подумали, что ты так отнесешься. Поэтому я и рассказал. Но там ничего такого прям серьезного, на самом деле. У этих птиц просто мицелий, что ли, на перьях может жить. Что-то такое. От основного вида они мало отличаются, он серый с зеленым, живет в глубине Долины.

— Интересно, получится ли бармелы так поменять, чтобы их можно было нормально есть? Но тогда другие их свойства могут исказиться, так-то. Если сильно вмешиваться, это же как сильно разжигать костер.

— У нас считают, что человек так, ну… благодарит. Когда так изменяет. Свои возможности, что ли, использует на полную, и природные — тоже. Сам я не знаю. Птички симпатичные. Но вот если в природу таких выпустить, то в природе они только помешают. Никто к таким светящимся там не готов, и не будет готов. Пусть лучше просто у нас такое будет, раз оно уже есть.

— Хелеманы тоже такие измененные?

— Да, но про них я мало чего знаю. В общем, с ними получается пока что не очень.

Очень верится, что семья эта — искренняя: и при этом не хочется быть глупой, не хочется обманываться. Но у каждого есть свои тайны, все-таки. И своими очень хочется делиться с Ниром.

Не успела ему рассказать свои идеи про вьортов, на прогулках было совсем не до того, и еще как-то все волновалась. Хотя Нир все, конечно, поймет. Правда, о том, что люди, наверное, могут изменять вьортов, говорить ему неловко, все-таки.

Птичка уснула. Это ведь побочное действие от «новой селекции» — что она такая спокойная, когда в руках?

— Вы с хелеманами совсем не осторожные, — улыбнулась Еса.

Как и Лафенграс поначалу не была осторожной. Думала, все ее примут.

На одной ладони птичка спала, а другая ладонь Есы медленно приближалась к руке Нира. Нир поймал пальцы, и в них потеплело сразу же.

— Иногда слишком осторожные, — задумчиво сказал Нир. — А иногда, ну, думаем, что все обойдется. Как будто осторожности хватает только на Долину, и с более познаваемым осторожничать уже надоедает.

— С птицей обязательно надо осторожнее.

— Ты ей не навредишь. Я знаю.

Его лицо — неожиданно близко. На лбу у Нира — чуть-чуть закатных отблесков. Совсем уже нет расстояния, и внутри шарахает, как крылья огромной птицы. Силлин, что выросла до горизонтов, как лаохорт или вьорт, и крылом по морю задела, мягко волной в лицо плеснула, в губы.

Когда опять появилось расстояние, губы остались теплые, как костерок. На лбу у Нира не сохранилось света, и Еса к нему лбом прижалась — будто так опять появится отблеск.

— Проверил, точно ли не наврежу?

— Нет, я раньше это понял. Поэтому повел себя, ну, таким образом.

— Это я себя так повела.

— Нет, — улыбнулся Нир.

— Потому что это общая задумка была. Одновременная.

— Да.

В груди тоже костерок плескал, а рядом метнулась лисичка-синнаяра, обнюхала силлин, фыркнула беззвучно и блеснула глазами-северным сиянием. Нир, прислоняясь к Есе теплым плечом, наклонил голову к лисице, а та приоткрыла пасть.

Мысли пробивались через теплую пелену.

Надо как раз сейчас Ниру все рассказать про мирных вьортов. И кое-что проверить. Еса достала листок и ручку из кармана штанов: рядом с Каурой, конечно, вряд ли кто-то из диких животных умеет писать, но привыкла с собой носить.

«Это научно важно, и я никому не скажу. Ты мне и так доверила важнейшую тайну. Вьорты до тебя превратились в чудовищ, или потом? — Еса записывала очень быстро. — Я ведь уже видела, как изменился Олаан».

И Ниру все об этом рассказала, правда, коротко: он не любит, когда мучают птиц, а Олаан был все-таки птичьим вьортом. О том, что вьорты могут быть мирными, Еса тоже ему сообщила: и о теории, что, может быть, люди и лаохорты невольно изменяют их своим разумом. Неожиданно легко получилось об этом сказать. А Нир очень внимательно слушал, с интересом, как будто звездочки вот-вот зажгутся в глазах: вот такого от местных ученых и ожидала.

Нир кивнул своей лисице, положил Есе руку на ладонь и коротко все пересказал Лафенграс, а она отвернулась, и хвост у нее взметнулся. По ее шерсти огонь пробежал и потух.

Она и правда не изменилась, просто смогла утаить свою сущность, получается. Смогла приобрести из-за Нира облик лаохорта.

— Говорит, что Олаан просто изменил вид, как все вьорты, — передал Нир. — Лафи, не уходи.

Ей интересно, и она не уйдет, конечно. Но злится она, не хочет, чтобы ей напоминали про ее сущность. А если присутствие живой страны и правда может вьортов изменить, превратить их в чудовищ, неужели никто из других лаохортов за тысячелетия этого не заметил? Еса прикусила колпачок ручки.

Лаохорты — как люди. Верят лишь в то, что не нарушает их картину мира, даже если обратное доказывают им много раз. Им сложно поверить, что они могут на кого-нибудь плохо влиять. А Кайрис смогла бы принять, что лаохорты искажают вьортов?

Синь сгущалась, и глаза Лафенграс все сильнее горели ярко-салатовым. Она — лаохори, у которой нет человеческих границ. Ожидание взмахнуло крыльями, сияющими сквозь темноту.

— Она знает про эту работу с генами? — уточнила Еса, а Нир кивнул. — А Кае скажем?

— Да, думаю. Она же наша. Может, ее родители знают.

«Лафи, я понимаю тебя очень, — записала Еса. — Если лаохорты влияют на вьортов, такое, конечно, нельзя знать зверям. Многим людям тоже нельзя. Но ты ведь стремишься к научным знаниям. Твои люди и так очень много хранят секретов».

Лафенграс, отгибая уши, что-то сказала.

— Слушай, она говорит, один местный вьорт был спокойный, когда она за ним следила издалека, — произнес Нир. — При ней сразу изменился. Она думает, это потому что вьорты по природе злятся на лаохортов. Второй уже был обозленный, когда она его встретила. Такой, вроде оленя. Передает, что все может быть.

Как классно.

Она — лаохорт, больше многих других стремящийся к знаниям. Она в этом очень похожа на Кайрис.

«Ты можешь за вьортами опять издалека проследить, — предложила Еса. Научный смелый интерес сжигал всю неловкость. — Чтобы узнать правду. Изменятся они спустя много времени, если к ним лаохорты так и не подойдут, или нет».

Лафенграс ответила кивком и приоткрыла пасть. Интерес полыхал костром.

«Слушай, а вот этот огонь, — ну как здесь остановиться? — У тебя в шкуре. Он появляется от эмоций?»

Лафенграс резко вскинула острую морду.

— Она про это говорить не хочет, а собирается к морю, к кораблям. Не хочет без нас. В Саконес, не очень далеко, — сказал Нир. — Давай туда с ней рано утром поедем на электричке. А сейчас вот птичку отнесем.

Классно. Завтра ведь выходной.

— Я тогда скажу своим, — добавил Нир, — и скажу, что ты моя девушка.

Дыхание перехватило. Еса подмигнула Ниру — а он наклонился к бумаге — и записала:

«Мы не поедем к морю».

Лафенграс прочитала, и шерсть у нее сразу вспыхнула — так просвечивал вьортский облик. Значит, правда он проявляется от эмоций? А у вьортов особенности внешности тоже от эмоций зависят? Всякие лианы и огоньки. Еса шепотом передала все это Ниру.

— Но если покажешь лианы на лапах, поедем, — сказал он, и у Лафенграс — в свете ее огоньков — шерсть на лапах сделалась серой, в ней возникли лианы. Еса заулыбалась. Иногда Лафенграс все-таки такой зверек.

Забежали в дом, и опять в груди сильно шарахало, пока Нир объяснял все своим.

— Хорошо, не проспи, — ответил ему Малет Ашенур.

— Это морю от меня, — сказала Синна, передавая Ниру несколько тонких веток домашнего деревца. И Есе улыбнулась, а Еса — ей.

***

— Тут ей нравится бывать больше всего, — объяснил Нир, когда спускались к докам по лестнице, обвившей склон, как каменная лиана.

Перила тонкие, железные, и холод идет от них к ладоням, а настоящими перилами кажутся скалы. Ноздреватая порода, желтая и слоистая, будто скалы кто-то набросал друг на друга: но в то же время они устойчивые, и лестницу берегут. Все в изъединах, с мшистыми островками жизни и стебельками мховых спор, с нерасчесанными травяными макушками. На земляных наносах раковины улиток перемешивались с галькой, бывшее живое роднилось с неживым, и все оживало, умытое белым солнечным светом.

А внизу, там, куда ведет лестница — морская синь, корабли, катера, плавучие доки, краны. Море тихое, гладкое, но в этом спокойствии обманчивость, море ведь лишь на время дает уют. Здесь, в бухте, не бывает сильных штормов, но вне ее, за острыми скалами, видно, как сражается с ними море. Выйдешь из бухты — и захлестнет, изрежет о скалы. Море и правителя Легонии убило. Никто им не может править. Кейнор с Легонией спорит о принадлежности Каргосского моря, но у всех морей есть четкий ответ: они принадлежат лишь себе.

У причала, куда спустились, никого не было, и только на одном из судов Еса увидела фигурки людей. От асфальта к плавучему доку шла ржавая цепь и канат, а на доке высился кран, как древний усталый зверь. Пахло свежестью и теплым металлом, и гул все заполнял: тихий, но уши от него закладывало, все-таки. Слева — травяной пустырь и вдающиеся в море скалы, справа — ограда войсковой части и ворота, и домик дежурного электрика, обнесенный сеткой. Серые деревья над ним сплетались ветками и выглядели старыми истрепанными кисточками, которыми небо покрасили в голубой цвет.

Эхом разносится здесь стук, идущий с противоположного берега, и ему вторят чайки. Суда справа — белоснежные, и мачты у них известково-белые, будто нашли и возродили огромных древних иглокожих, и теперь они служат людям. Военные суда подальше видны: серые, грозные.

Слева, у бьющихся о ворота в бухту волн, ржавел еще один корабль, большой: когда-то он тоже, наверное, был военным.

От Кауры до моря ехать всего три часа, и это уже льета Хинсен, вернее, бывший долинный Хинсен, восточный, отошедший Лафенграс.

— А ты сюда ездил часто? — поинтересовалась Еса.

— Я море не очень люблю. Больше лес нравится. Что-то мшистое, травянистое, темное и пронизанное солнцем.

— Как шерсть Лафенграс.

Нир кивнул.

— Но иногда очень тянет сюда, — добавил он.

Есть молодой человек. Нир. Ничего себе. Вроде и не поменялось ничего, это же Нир, тот самый Нир. А как себя теперь вести? Еще же ничего не добилась, чтобы иметь семью. Хотя он за руки просто держал и поцеловал. Ладно, ну успокойся, это же Нир, он совсем прежний, такой он и понравился.

Лисица кинулась со скал на ограду войсковой части, а потом и к морю. Золотисто-солнечная, совсем без лиан. Нир перед ней сел на полоску асфальта, обхватил лисицу рукой. Лафенграс поставила ему лапы на ладонь, а Еса рядом уселась и голову к ней наклонила, дотронулась пальцами до когтей. Они насквозь прошли, конечно.

— Она здесь общается с дельфинами, — передал Нир, когда лисичка открыла пасть. — Но они ее боятся. У нас тут дельфинов приручают, есть специальные загоны. И про боевых дельфинов тоже слышал, они могут обнаруживать мины. Их отсюда увозят, чтобы работать ближе к Халькару.

— А если погибнут? Жалко их.

Нир кивнул.

Но зато прирученные дельфины много общаются с людьми: и со своими сородичами тоже. К людям их приводят. И так у их вида развивается разум.

Нир опустил в море ветки, которые ему мама передала, и волны их унесли, а потом Еса вместе с Ниром и Лафенграс ушла на травяной пустырь. Дельфины играли в бухте, иногда выныривали у самых катеров, а за катерами сердились разбуженные пенные полоски воды. Лафенграс отправилась в море.

У берега, вокруг камней, сновали рыбки, и крабы выбегали боком, чтобы погреться на солнце. Такое чудо, так хочется за ними следить: и так хочется взять в ладонь, рассмотреть поближе. Еса руку осторожно протянула к крабам, а они клешнями срывали крошечные кусочки водорослей и тянули себе в рот. Быстро умчались от руки: и Еса воды коснулась. Щиплющее, теплое возникло в горле, в голову отдало: вот бы сейчас их поймать, какие же они ловкие.

— Она ранила морского вьорта, — шепнул Нир. — Сказала, что тебе это тоже можно сказать.

Только это случилось в Арме.

— А эти дельфины знают?

— Может быть.

Нир очень быстро схватил рыбку, положил ее себе на ладонь, а потом протянул Есе. Еса осторожно ее в руки взяла, подержала и отпустила.

— Мне рыбачить нравится, — сказал Нир. — И для еды, и так просто.

— А я не пробовала. Жалко их как-то, крючком же цепляют.

— Не знаю, интересно очень. В Кайрис рыбачат в полыньях, да?

— Ага, я видела. Нир, ты рыб тоже рисуешь, или только птиц?

— Рыб тоже, да. Добыл справочник по кейнорским рыбам и оттуда рисую, показать?

— Конечно! Слушай, ты рисунки потом не выкидываешь?

— Ну да, выбрасываю, когда надоедают.

— Мне оставь обязательно, не выбрасывай, — ну вот как их выкинуть можно? У него же так красиво все получается. — Ты и Ферру, которую нарисовал, выкинул?

— Я бы тебе оставил, ну, если бы знал, что тебе нужна, — Нир задумчиво почесал затылок и показался каким-то растерянным. Еса не удержалась и улыбнулась: а вот рисунок жалко.

— Знаешь, а вангуры тоже умеют рисовать.

— Это как?

Еса рассказала. А рыбьи стаи, бросаясь прочь от лисицы, блестели, как алюминиевый порошок-серебрянка, вот-вот и помогут море зажечь. Дельфины уплыли от лаохори, и Лафенграс уходила все дальше, к воротам бухты, а ее шкура поблескивала огнем. Еса оглянулась, но рядом людей совсем не было.

Лафенграс встала прямо над морем, глядя вниз, будто могла рассмотреть глубину. Развернулась к мертвому ржавому кораблю, и медленно стали отделяться от него фрагменты: куски обшивки, может быть, даже штурвал? Или что-то из кают? Корабль распадался, превращаясь в ржавый решетчатый скелет, и его фрагменты погружались в море, как новые дельфины: медленные, искусственные. Словно ими Лафенграс заменяла живых существ. Она просто так использует дар, для интереса, получается?

Фрагменты ложились на дно.

Надо получше описать этот дар. Еса бросилась к кораблю, заметила на бегу полянки желтых крокусов и перескочила их осторожно, а потом забежала на возвышенность, над природными воротами в бухту: и Нир догнал. Словно островок тепла такой рядом, и, если скроется солнце, все равно будет казаться, что рядом с Ниром оно светит.

Еса по-быстрому все самое главное отметила в блокноте. Части корабля, искаженные прозрачной водой, темнели под лапами Лафенграс, на дне, и Лафенграс на них глядела. Уже без всякого огня в шерсти.

У Лафенграс точно есть какая-то задумка: а Луи тоже придумывает интересные вещи. Он даже интересуется техникой.

Его законы считали странными и долго не принимали. Не приняли то, что он может обучать зверей письму и чтению. А еще он родился в восточном Хинсене: кажется, теперь понятно, кто ее зверь. Правда, это уже чужая тайна.

***

— Вы это будете исследовать? — преподавательница по химии, тенна Волманур, заградила собой свет всех лампочек лаборатории Асурского универа. — Танер Соллатур не предупреждал.

— Да, перед парой можно начать, — кивнула Еса.

— Ужас.

— Нормальный ужас.

Еса спокойно все пакеты с опасными растениями — каждый был подписан — разложила по маленькому столу.

— Можно же выяснить, какое вещество блокирует яд тулванги, — сказала Еса. — Вдруг оно в природе все-таки есть. Вот я и набрала побольше образцов всяких разных малоизученных растений из ваших лесов. В спецзащите, так что все со мной хорошо, — и еще в библиотеке Асуры посмотрела книгу про моллитанские растения: правда, не дали ее с собой.

— Давайте так. Я дам вам спички, а еще бумагу, сожгите это все. Мне, конечно, студенты их приносят. Но чтобы столько.

Еса улыбнулась. Новая, малоизученная, как моллитанские растения, веселая наглость заливала голову янтарным вечерним светом.

— Вы же сотрудничаете с Кейнором, ну и вот я решила с вами посотрудничать, как кейнорка. Сблизим кейнорских грифонов с Моллитаном. Слушайте, мы можем научную работу вместе сделать. Мою первую отклонили на конференции в Кейноре, потому что я предложила лечить зверей, а дасуле центрального округа Кранара это не понравилось, — должно сработать, моллитанцы ведь кранарцев обычно не любят.

Вот только совсем не хочется, чтобы моллитанцы на Эрцоге всерьез какие-то опыты проводили из-за бармелов. Стало тревожно из-за этой мысли. Нужно с ним обязательно поговорить.

— А это уже интриги, — сказала тенна Волманур. — Это мне уже нравится. Я бы тоже хотела с дасулой Кранара повздорить. Хорошо, приносите долинную мерзоту, но понемногу. И я не думаю, что вам стоит изучать их состав. Может быть, я что-то сама попробую сделать, спустя дней так пять.

— Нет-нет, я тоже буду изучать, — сказала Еса. Еще чего, пять дней. — Знаю, что я сейчас не смогу одна провести полноценный анализ, но это ведь моя задумка, нельзя же ее на вас сваливать. Я смогу вам уже серьезнее помочь, чем помогала танеру Эсети. И уже знаю, что одни антидоты реагируют прямо с ядами, действуют из-за реакций замещения и двойного обмена, а другие с ядами не реагируют, но устраняют последствия.

— Уговорила. Но по химии поставлю тебе пять из десяти.

— Нечестно, — подмигнула Еса.

— За прогул. Если ты будешь медлить, мы пропустим пару. Себе я тогда тоже поставлю пять.

Еса с улыбкой кивнула.


Глава 14

16 кадала, Дайгел


«В округе Олкаравес подтверждены первые десять случаев заболевания».

Смятая газета отправилась в урну. Стоило два дня подряд врать, что в западных округах никакой чумы? Ничего, сделают кранарцы эту вакцину. Дрянь дальше не продвинется. Поддержать надо своих хоть этой кривой надеждой.

Дайгел повернулся к морю, к теплоходу, что повезет в Ташчин. Все записи об Алеарте отдал отцу, и без них от этой льеты осталась оболочка, гудящая отдаленными голосами ее жителей. Голос Табона тоже слышался: вон он, стоит на палубе, весь в белом. Решил и местным деревьям показать, что на них похож. Они уже распускаются, не дожидаясь конца зимы: а раз такие безмозглые, то могут ему и поверить, что он сородич.

В Алеарте ничем не подсобишь Кранару, а вот в Ташчине — можно. Есть кое-какой замысел на будущее.

Рядом с Табоном уже собрались те алеартцы, что отправятся в плавание. Не видел, чтобы на палубу поднимались легонийцы других народностей.

— И благодарим еще раз за теплый прием в столичном регионе, — с улыбищей закончил гартиец. Стоп, это когда астельцы успели побывать в Инисе?

Вот уж кому Легония устроил теплую встречу, так это своим чиновникам. Пожал бы ему лапу или крыло, пусть он и неосязаемый.

— В каком смысле — столичный регион? — спросил Дайгел у Энкела, который все разглядывал фотокарточку да улыбался. Хоть и претит лезть в чужие дела, но Энкелу интерес как-никак важен. — Что, твои?

Энкел сунул фотокарточку: на ней улыбались вихрастые паренек с девчонкой, оба алеартски-светлые и синеглазые.

— Посмотрел им радиоприемники, оказались исправные, но они говорят, это все равно благодаря мне, — сказал Энкел. — Признались: если бы я в ближайшие дни не пришел, сломали бы нарочно, тогда я точно пришел бы чинить.

Алеартцы, решившие остаться на берегу, тем временем тянули к теплоходу ящики с письмами. Никак и халькарцам теперь начнут писать. Тьфу ты, отстали бы уже все от Кейнора.

— Твои ничего не передают в Астелнал?

— Нет, но попросили привезти оттуда сказки. Разве не знаешь, почему столичный регион?

— Далия теперь столица Легонии, — подала голос Кита, а Энкел кивнул.

Кита стояла на краю пирса да глядела через море, высматривая за горизонтом свою драную Астелнал. Басна лежала с ней рядом и стучала хвостом, пугая рыб в ведре. После Талис-Ориенты, халькарцев и Киты новость про Далию из той же серии, как если бы узнал, что вон те две рыбы — из одной кладки икры. Никакого интереса.

В кранарском Арноде этой рыбой все кишело, да и тут, если приглядеться, она то и дело мелькает на фоне песка и отсвечивает боками, как мутное стекло. Лучше уж рыбный дух, чем чумной.

Море гнало астельцев тычками в кораблиные бока. Пора уже на борт. Где ж там Юнна?

— Мы тогда у меня дома выполняли заказ, а Легония в это время взял и снова пришел к Ваммельхолу, — сказал Энкел, положив Ките руку на плечо. — Кто увидел, тот прибежал. Легония объявил, что мы всегда хотели, чтобы в стране все стало лучше, и что мы не предавали его никогда.

Особенно во время первой Кейнорской революции, когда Алеарта объявила о независимости.

Звери тоже бродят рядом с причалом. Безобидные, ясное дело: лисицы, лани, пара молодых волков. Но уж эти не поведутся на заискивания заморских гостей.

— В Далию надо съездить! — удалось разобрать в нелепо-восторженных выкриках, доносящихся из алеартской толпы. — В столице закупимся! Сапоги там должны быть самые лучшие, столичные! И пряники.

Пряников им. Даже местные чайки и то не такие беспечные.

Дайгел все-таки вырвал лист из новой тетради, чтобы немного записать про настроения в Неламе. А на краю листа чужой карандаш изобразил волну, да прямо-таки настоящую. Правда, не такой уж и чужой.

— Явилась, — Дайгел нарисовал на этой волне кривой корабль из двух треугольников.

— Вклад Кранара в талисское кораблестроение? — поинтересовалась Юнна, сзади обхватив за плечи.

— В кранарское. Это кранарская волна, листок-то мой.

***

— Это моя, — Дайгел взял Юнну за руку и перевел взгляд на Табона, — специалистка по аммонитам.

На теплоходе познакомиться они не успели: Табон все крутился вокруг алеартских гостей, да и правильно делал.

— Я тебя убью, — сказала Юнна шепотом, и края ее губ чуть заострились в улыбке.

Табон вопросительно приподнял бровь. Порыв ветра шарахнул в лицо, и рядом пронеслась, что-то уронив на крышу, грязно-серая чайка.

— Юнна Эсколь сказала это на своем родном талисском, — сообщил Дайгел. — Говорит, ей до того нравятся аммониты, что хочет, чтобы и я их напоминал.

— Счастлив познакомиться, — кивнул Табон. — Кордан Эсети, тен… карин Эсколь, скоро придут люди для проведения контроля качества, это займет много времени, а я бы не хотел, чтобы вы здесь скучали.

Дайгел, пройдясь по краю крыши, окинул ее взглядом — та еще подделка под море из-за своего волнистого шифера — и пнул брошенную чайкой коробку из-под астельского печенья.

— Айда проверим качество местного моря, — сказал Дайгел, развернувшись к Юнне.

— Рыбы до сих пор здесь мало, — с благодушно-искусственным выражением лица произнес Табон.

И нет никаких пограничных катеров между северным и южным Ташчином. Видать, Астелнал в этом смысла не видит, ведь северному Ташчину по уровню развития до нее далеко. Все равно ее паскудный дар — влияние на людские эмоции — не даст сблизиться ташчинцам с разных берегов. А еще она, должно быть, хочет показать островным, что никто их не отделяет от сограждан силой. Дескать, это их выбор — не связываться с соседями. Хитрющая дрянь.

Спустились с Юнной по пожарной лестнице, затем по деревянной, приставленной к ней. Внизу ожидала Кита, а рядом с ней торчали несколько искусственно-добродушных астельцев.

— Там есть вьорт? — с каменным лицом спросила Кита и скрестила руки на груди.

— Нет, у тебя в сумке поселился, в бутылке с лимонадом, — ответил ей Дайгел.

Расскажет Астелнал своим людям-то про Киту, или нет?

— Иди борись с морскими, — добавил Дайгел.

— На лодке, — кивнула Кита. — Уже знаю, где ее можно взять.

Юнна чиркнула зажигалкой, а Дайгел махнул Ките и сел на скамью. Часть перекладин в сиденье — из дерева, часть — из металла, а у ташчинского дома-новостройки и двери железные, и балконы. Астельский металл вытесняет на Ташчине дерево, и Кита сама сейчас будто бы металлическая, даже лицо и то все серое, точно Астелнал из нее выпивает жизнь.

Энкел эту девчонку старается поддерживать, а толку: мало у них точек пересечения. Басна ей друг, но Ките нужны не только лишь письменные беседы. Дайгел с ней по душам толком и не общался.

Вот в морде лица Астелнал компанию Кита и обрела. Да ничего. Отец-то с тем же Раммелом Нитуром нашел общий язык, а Кита менее замороченная, чем Нитур.

— Океан ты уже получше пережила, это я хвалю. Поняла, что он как лимонад, но здоровущий да соленый, в бутылке из берегов? Теперь растянешь власть Астелнал по волнам, а если тебя притопить, то и вглубь моря. Шучу, ясное дело.

— Я знаю, — улыбнулась Кита и, когда Басна поставила ей черные лапищи на колени, взялась за эти лапы да провела пальцем по каждому когтю.

— Ездила хоть на моторках когда-нибудь? Ты ж моторную лодку приглядела, а не народную?

— Я научусь. А если что-то сломаю, я починю, — эдакая взволнованная серьезность.

— Я езжу на моторках, — сказала Юнна. — Покажу тебе, чего и как, но буду орать, учти.

— Учту, — теперь уже бойко ответила Кита.

— Занимайтесь тогда, а я позже подойду, — сказал Дайгел, поднимаясь со скамьи. Занятия лишними не будут: ведь сама Кита не будет лишней в сегодняшнем заплыве. А вернее — Басна.

***

Воздух душно-бумажный, никак все письма из северного Ташчина, что здесь хранились, рассыпались в мелкие частицы вместе с упрятанной в них дружбой. Дайгел указал наугад на одну из полок, что, расширяясь, поднимались к потолку, в итоге его почти перекрывая. Где-то там и дремали письма. Старик Шаклебех, сидящий на краю полки-кровати, не шелохнулся, а Дайгел отметил в тетради дату зимнего солнцестояния да ему протянул. В ту ночь ведь старик из ярого противника Астелнал сделался противником мирных бунтов против нее, противником связи между северным и южным Ташчинами. А ведь на северном, должно быть, до сих пор живет его друг.

Взгляд деда скользнул по листу. Дайгел наметил очертания двух ташчинских островов и волнистой линией обозначил слева побережье Астелнал. Личность-то она человеку переменить не могла, на такое лаохорт не должен быть способен.

Дед потянулся к чемхону. Не дотянулся, и Дайгел ему передал инструмент. Полилась мелодия двух островов. Дед показал их на схематичной карте поочередно, и южный звучал пронзительно, бережно и летяще, а северный — похоже, но более грустно. Когда Шаклебех указал на Астелнал, из-под его пальцев вырвалась быстрая злобная мелодия. Так с дедом все-таки порядок?

Затем он ткнул в дату солнцестояния, в северный Ташчин, и мелодия северного острова зазвучала, как сама разлука, получившая форму музыки. Палец Шаклебеха перенесся к Астелнал, и злость все звучала, усиливалась, пока вдруг не оборвалась. А нет, лишь затихла: дед вон еле-еле перебирает по струнам.

Вновь нарастая, мелодия Астелнал изменялась. Вливались в нее оттенки горечи, сомнения, затаенной благодарности. Как он такое в музыке-то передает: и столько же труда в это вложено.

Астельцы ему свет провели. Дают ташчинцам рабочие места, привозят товары. Оно-то верно. Никак в эту музыку проникло коварство самой Астелнал?

В ночь солнцестояния, еще до того, как Астелнал вмешалась людям в мозги, было ясно, что ташчинцы ее слышат, Шаклебех в том числе. Не прими они Астелнал, не смогла бы она на них повлиять. Не смогла бы стравить два братских острова, поселив у южан неприязнь к северным ташчинцам.

Вот уже повторяется и музыка северного Ташчина, да измененная. Читается без слов: грустит дед по северным, но, если связаться с ними, будет лишь хуже. Страх перемен рассыпа́лся по мелодии, как морская галька, смоченная штормом.

Если бояться, то, ясное дело, будет хуже, но ведь даже Кита теперь не боится морей.

Осторожность стариковскую можно понять. Одно дело — злиться на Астелнал, пока до дела не дошло, а другое — когда твои сограждане уже считай перешли к действиям. Тут легко пойти на попятный.

Дайгел, как Шаклебех закончил, кивнул ему. Тут еще предстоит разобраться, что из благодарности к Астелнал и страха перемен у него настоящее, а что — напускное. Как эта Астелнал эмоции-то может менять? А ну как полностью подменяет их лживыми, и люди, даже когда проходит ее влияние, решают, что, раз у них эти эмоции возникли, значит, они настоящие.

А Табону и прочим астельцам, впервые прибывшим вместе с ним в Алеарту, лаохори ведь тоже подкрутила эмоции. Это из-за нее гартийцы стали такими веселыми, махали руками по-алеартски, смеялись и болтали. Мерзота, не иначе. Из-за этого Астелнал и приобрела тогда раны, а вовсе не из-за каких-то пожаров.

Начертив карандашом схематичную лодку, Дайгел показал от южного Ташчина к северному да подмигнул. Старик, вздохнув, уставился в циновочный пол. Стало быть, повидать друга — это с дедом не сработает. Дайгел тогда изобразил кривого орла и показал на северный Ташчин. Песью морду — и туда же. Гигантские орлы-то там есть, само собой, и местным с ними можно помочь.

Дед медленно выстучал на полке мелодию северного Ташчина.

***

Коня удалось придержать, и в грязь он наступить не успел. А потом он тут же послушался узды: правда, хотелось думать, что Каргос понял не только ее, но и свое имя, и: «Ступай-ка правее». Яблоко, отцов подарок, ему пришлось по нраву, да и без него он порадовался Дайгелу при встрече — морду потянул и запрядал ушами.

— Так отчего же вьорты — дети луны? — донесся от гаража для моторных лодок голос Энкела.

Энкел стоял в солнечных очках, хоть солнца особо и не было. При первой встрече он в них же шастал по Ваммельхолу.

— У нас в традиции лаохорты связаны с солнцем, — ровно-пластиковым голосом объяснял Валтон, гид-переводчик. — С теплом и жизнью. Луна — с неизведанным, с ночным, с неприятным, еще и подтвердилось, что у нее отраженный заимствованный свет. Так и у вьортов нет разума и настоящей жизни.

Как и в астельской речи — никакой настоящей жизни. А вьорты-то живые, и не зря их теперь исследуют. О луне, далеком да здоровенном небесном булыжнике, со временем узнали побольше, то же самое получится и со вьортами.

Дайгел остановил коня у воды. В морскую даль, в безрыбную синь помчался вихрь: Астелнал отчалила гонять местных вьортов.

На их территории она лазает, а вот на землю другого лаохорта не пойдет, если то не Легония и не Кейнор. Тем более раз уж у нее такой нейтралитет с Ташчином. Она сама рассказывала, что гартийские лаохорты не шастают по чужим территориям. Ориента — другое дело, но с Ташчином у Астелнал свои отношения, и провоцировать лишний раз она его не станет.

Дайгел привязал коня, а тот заскреб копытом и всхрапнул. Гартийцы пустили к моторным лодкам: видать, рассчитывали, что удастся там чего-нибудь починить. Скоро Дайгел высмотрел лодку в море, и в это время к воде подошел старик Шаклебех.

Теперь ведь, если ранят Астелнал, может пострадать и Кита, а волчина без проблем ее пустит в расход. Осторожнее надо бы с вьортами.

Изредка раздавался Баснин лай. Валтон рассказывал Энкелу всякие астельские сказки о Деве-из-песка, покровительнице земель, что временно уходят под речки в половодье, и о Деве сосновой смолки, что птицей прилетела в дом бездетной старухи, прожила у нее пятнадцать лет и все эти годы вытягивалась да покрывалась ветками, пока деревом не проросла сквозь крышу. Старуха на это дерево вешала куски ткани, чтобы получилось платье: до тех пор, пока сама не умерла. Смысл последнего не понял ни Энкел, ни сам Валтон, но Валтон уверял, что образы там прям глубокие. Веяло от этих рассказов ржавым железом и мокрым песком.

Пока моторная лодка причаливала, Дайгел взял сухих водорослей с берега и кое-как сплел, а когда Кита — как выяснилось, она и вела эту лодку — вышла на берег, протянул ей символическую дорогу за горизонт: с праздником смены года-то ее не поздравил толком.

— Тебя и так унесло за горизонт, так что это не предвестник путешествий, это вон пусть в море тебя хранит. Не люблю эти дурацкие суеверия, но алеартцам, ладно уж, можно.

Кита улыбнулась, а Юнна глянула на нее с одобрением да толкнула в плечо.

— Иди, подарю за труды кое-чего поважнее, раз водишь хорошо, — сказал Дайгел. — Консультацию.

И, отведя Киту подальше от Валтона, который впаривал Энкелу какую-то муть про ручейного стрелка, остановился у заброшенной сторожки, в чье окно царапался куст.

— Ты новые приборы всегда сначала тестируешь перед тем, как применять?

— Конечно, — сказала Кита, пригладив колючки куста и шерсть подбежавшей Басны.

— Вот и Астелнал тебе следует протестировать. Пусть покажет свой дар, хотя бы на каких-нибудь ручьях. Уж больно лаохорты хитрят, а тебе самой бы стать похитрее.

— Правда, спасибо тебе, и ты не думай, что я прям во всем верю Астелнал. Ты же не знаешь, о чем я думаю. Она правда для меня, если честно, важная, но не значит же, что я абсолютно все приму… и тебя я побольше знаю, ты так много для меня сделал, — ее голос из задумчивого стал поживее. — Большущее тебе спасибо, и, если честно, я хочу тебя обнять.

Кто бы сомневался насчет этих алеартцев.

— Только тебе не нравится, и твоя девушка может понять не так, но я честно только по-дружески, — очень серьезно сказала Кита. — Ты всегда был преподом, что ли. Или старшим братом. Можно?

— Давай, чего уж, — едва удержался от комментария, что Кита слишком похожа на пацана, чтобы к ней ревновать.

Кита никак приняла за древний прибор, от которого отваливаются детали, и надо бы их так прижать, чтобы ненароком не рассыпались без клея. Басна чуть не сшибла Дайгела с ног, помахивая своим хвостищем.

— В первый и последний раз, — прибавил Дайгел. — Ты еще сегодня покажешь преподу, как научилась водить. Съездим с тобой и с Басной, а куда — вот это уже от всех скрываем. Дело особо важное.

Кратко рассказал Ките о том, что случилось на побережье в самую долгую ночь: притом гартийскую версию. Дескать, южные ташчинцы собирались в ту ночь у берега, чтобы наладить связь с северянами. Ностальгия у них возникла, не как-нибудь, ведь этот праздник всегда объединял их народ. Потом прибежала Астелнал, раненная вьортом, а люди, проникнувшись к ней, не захотели ее дальше ранить да разошлись по домам. Отметил, что Табон про все знает и все подтвердит, если его спросить.

И не забыл упомянуть, что северяне играли с лодок для южных сограждан.

— Да все равно ведь нужно связать местных с северными. Не дело им порознь жить со своим же народом, — закончил Дайгел. — Мне, как отделенному от своего народа, это особо ясно. Вот я и хотел бы узнать, как там эти северные живут, и, главное, что у них с орлиной угрозой.

Здесь-то все уже решилось, и орлы не нападали даже без Басны с Керкой: правда, скоро подрастет у них новое непуганное поколение.

Басна слушала, держа уши прямо, как два островерхих холма с пещерой в каждом.

— У Асти не было тогда раны, ну, у костра, — сказала Кита: доверчиво, спокойно. — Скорее, ее укусили прямо там, рядом с ташчинцами. Но тогда они бы поранились. Странно. Ты видел вьорта?

Не до конца ее Астелнал к себе перетащила, как и Шаклебеха. Кита никакая не предательница, ей лишь захотелось тепла, да и Легония ее разочаровал. Не получит волчица лебеденка.

— Чего видел, о том и говорю. Астелнал подбежала и все разбежались.

— Я у Табона ничего не буду спрашивать, я тебе верю. А ты точно хочешь на северный Ташчин? Вдруг, ну, что-то не то случится.

— У меня для них кое-что есть, — и Дайгел хлопнул по сумке, куда, помимо камеры и карты, положил приемник с нужными кассетами.

— А если астельцы…

— Тебе запрещал кто-то? Мне тоже нет. Помешать-то могут, если узнают. А Басна мне там особо нужна с орлами.

Басна тотчас согласилась, но с беспокойством поглядела на Киту.

— Я хочу, потому что, ну правда, это один народ, и мне интересно, — кивнула Кита.

— Энкела с Юнной посвятим и возьмем, как убедимся, что все безопасно, — добавил Дайгел. — А Шаклебеха-то те ташчинцы точно не тронут. Пусть у северных и была стычка с южными, но наверняка все загладилось, раз они так тянутся друг к другу.

Юнна, когда к ней вернулся, зарисовывала лошадь и ташчинские пейзажи, в том числе далекий берег северного острова: а Шаклебех смотрел на ее рисунки с улыбкой, и даже цвет лица у него посвежел.

— Чемхон, — сказал он, показав на рисунки Юнны. И впрямь мелодия на бумаге. Взглянув на нее, затем на Дайгела, дед чего-то произнес, а Юнна махнула рукой Валтону, который так и общался с Энкелом.

— Для деда переведи, что я специалистка по общению с древностями, — сказала она и улыбнулась краем рта, для Дайгела. — А то этот кранарец мне выдумал слишком узкую специализацию.

На дальнем пирсе собрались алеартцы и загомонили как чайки. Сегодня они отправятся на другой остров-колонию. Дайгел к ним украдкой подошел поближе, вслушался: вдруг им астельцы тоже мозги промывают.

— Ты тоже за независимость Алеарты?

— А то я думал, никто уже мою позицию не разделяет, и вот как вышло.

— Нам бы правителя, да нашего, настоящего…

За независимость проголосовало всего процентов пять из всех алеартцев, и все пять процентов — на Ташчине?

Вот и Энкел приблизился, да хмурится.

— Неспроста, — сказал ему Дайгел. — Нарочно таких понабрали.

— Или Легония таким образом продолжает от тех людей избавляться, которым не нужен.

— А вот вариант.

Валтон и сам направился к алеартцам, а те тотчас свернули разговоры. Гартиец встал к ним поближе, чем Дайгел с Энкелом.

— Скоро отправимся, — сообщил он. Вот любопытно, на другом острове он тоже будет переводчиком? Ему знакомы языки многих народов, или на том острове народ уже слился с астельцами да себя позабыл? — Плыть долго, но куда поменьше, чем до Легонии. Скучаете по родине?

Ему ответили, что да.

— Вы ведь всегда были верными, — продолжал Валтон. — Вас поэтому и выбрали столичным регионом, такая ответственность и счастье.

Энкел добродушно улыбается, а рука-то у него сжимается в кулак.

— Ничего, не развалят они твою страну с концами, — сказал ему Дайгел вполголоса. Легония чужой, но оно-то известно, каково это, когда родной стране плохо. — Алеарта свой выбор уже сделала, а этих — единицы.

— Оно-то да, — задумчиво произнес Энкел.

— В очках-то чего? Чтобы не видели по глазам, как ты к ним относишься?

— Это конечно.

Алеарту не оторвешь, но кто знает, какие последуют провокации.

— Вам повезло, что вам предоставилась возможность сделать выбор и высказаться за судьбу своей страны, — пластиково-улыбчато говорил Валтон. — Даже дважды. Рад, что именно вы решили получше познакомиться с нашими землями.

— Так себя ведет, будто Легония на продажу предложил им этих людей, — процедил Энкел с непривычным металлом в голосе. — Однажды мы уже откололись, но, правда, и тогда были преданными, а теперь не повторится такого, никак.

Странно, что так запросто Алеарте это простили.

— У вас и язык ваш используют без проблем, и символ лаохори, — хотя этот язык у них был еще в Хадиере, и Легония из принципа его сохранял, но в то же время язык таннау слился с общелегонийским да превратился в диалект.

— Легония нам доверяет, а доверие мы не предадим, вот да.

Если встретил бы сам кого-то, кто за Кранар в составе Талис — врезал бы.

— Вы так и не хотите с нами, танер Талез, кордан Эсети? — спросил Валтон, приближаясь к Дайгелу и Энкелу.

— Пока что осваиваемся здесь, — ответил Дайгел. — А у Киты еще и морская болезнь.

— Никакой у тебя совести, — усмехнулся Энкел.

В стороне от всех Дайгел все-таки кратко сказал ему о плане с северным островом.

— Спасибо, что поделился, — улыбнулся Энкел. — Никому, молчок, молчать я тоже умею, не думай. Камерой-то ты тоже поделился не сразу.

Когда Дайгел вернулся к моторной лодке, дед глядел на море, не двигаясь, будто завис. Дайгел сообщил Юнне, что решил проверить ее навыки наставничества и навыки вождения Киты.

— Без проблем, — ответила Юнна и подмигнула Ките.

— Мы и с дедом прокатимся, а то раскис совсем. Аммонитов привезти? — усмехнулся Дайгел, забираясь в лодку.

От Юнны прилетела улыбка, а еще — удачно запущенный по ветру кусок листка бумаги с нарисованным камнем. Дайгел сунул его в карман и сел за штурвал.

— А я? — раздался растерянный голос Киты.

— Астельским шпионам не доверяю, — негромко сказал ей Дайгел. — Ладно, веди, но если что — тебя обвиню.

Волны хлестали по бортам, накрапывал дождь, и в этом новоявленном воздушном море тоже порой возникали волны из-за ветра. Ударяли брызгами в лицо — будто все неурядицы смывает и уносит в море. Где ж там вьорты, и смоет ли вода их неурядицы?

Скадде бы приглянулось такое море. Каких она крабов ловит там, в Басмадане? А может, уже возвратилась, дружище пернатое?

Кита увела моторную лодку подальше, а за скалами развернула ее к берегу северного Ташчина. Вся белая, с прилипшими ко лбу черными волосами, девчонка сводила брови и стискивала челюсти, сражаясь с водой. Слишком дергано порой вела да больно напряженно держалась, но справлялась все равно.

Басна щетинилась на волны, старик Шаклебех уставился в пол. Дайгел, пока выдалось время, почитал астельско-кранарский разговорник, закрывая от дождя, и скоро упрятал во внутренний карман куртки.

Лодку скоро начало уводить вбок, силенок у ученицы недоставало, так что пришлось перехватить управление.

Моторку шатало, как машину в гахаритских актариях. Спустя долгую водно-пенную круговерть, ставшую рутиной — даже ни вьорта не мелькнуло — причалили к пустынному берегу, а дождь как раз притих.

Басна молчит — стало быть, нет тут никаких свежих человеческих запахов. Разве что пахнет жаренным на костре мясом: точь-в-точь гусятиной в день неудавшегося единения севера с югом.

Та же чахлость трав, та же чахлость отдаленных домов: неужто приплыли обратно на южный Ташчин, заплутали в дождь? Да нет, другое все. Неуловимо, но другое. Дайгел привязал лодку к дереву, как морского коня, а Шаклебех выбрался первым и долго молча стоял, подставив лицо под дождь. Кита в лодке что-то скормила Басне: та ворчала, ругалась, однако послушалась.

— Когда тебе надо таблетки, мне кажется, что ты превращаешься в щенка, — сказала Кита, потрепав здоровенную черную собаку за густой мех на шее. — Я понимаю, что не вкусно, но ты меня сама заставляла пить лекарства. Я тебя слушать должна, потому что ты большая и грозная, а вот ты меня нет? Скоро еще капли на холку повторить.

Басна, заскулив, заслонила белую морду лапой.

— Тогда опять будешь с блохами. Будешь чесаться.

Басна вздохнула.

Полазали по кустарникам, что окружали городок, и по роще, где каждый ствол был толщиной с карандашный росчерк Юнны. Басна не подала ни единого сигнала насчет орлов. Без Керки не стоит ей к ним лезть всерьез, но одного нерасторопного она могла бы прижать: для острастки и затем, чтобы местные поняли, каковы у нее умения. В конце концов собака попросила лист и ручку у Киты, прижала клочок бумаги к земле и отметила:

«Гнезд нет. Даже далеких криков не слышу».

Вполне их здесь могли истребить. Этот остров меньше южного собрата, судя по картам, и орлов наверняка тут изначально водилось меньше.

— Тогда план такой: завозим орлов как представители Ориенты, ратующие за сбережение экосистем, а потом завозим собак, чтобы их сдерживать, — придумал Дайгел.

Басна отметила, что чует людей и еду, а Дайгел взял из сумки приемник и поставил кассету с записью кранарского камьета. Птиц-ташчинцев, любящих музыку, должно привлечь пение, и у самих местных должны быть приемники. На сколько лет-то они отстают от южного Ташчина? Старые астельские технологии должны были сохраниться. Электричество на северном острове есть, это гартийцы упоминали, а еще они в свое время научились у Ориенты передавать радиосигналы: значит, приемник здесь не должны посчитать какой-нибудь мистической дрянью.

Ручьем полилась по чаще песня камьета. Такой водой Астелнал бы управлять не могла, даже обладай она этим даром. Шаклебех сел у приемника да прикрыл глаза, словно где-то в своем мире высматривал сюжеты для новых мелодий. Уж где в самом деле мистика, так это в его песнях.

Басна подвыла, легла и, опустив морду на лапы, грустно насупилась.

— Керку вспоминаешь? — шепнула ей Кита. Последовал кивок. Скучает по волчице, вся в хозяйку.

Скоро Басна загудела, отмечая, что сюда идут люди, и дважды царапнула по земле. После чего спряталась, чтобы зря не пугать. Из двоих приблизилась лишь пожилая женщина, смуглая, черноволосая, точь-в-точь южная ташчинка да в ташчинской народной бесформенной одежде. Дед сейчас был в такой же. Ташчинка, присмотрясь к Дайгелу и Ките, нахмурилась: но она точно не примет чужаков за астельцев, глаза не те. А вот потом она остановила взгляд на Шаклебехе, и ее губы шевельнулись.

Дайгел протянул к женщине обе руки ладонями вперед, и Кита повторила приветственный жест. Женщина вручила мятый комок: изолента, вот те на. Намотана косо-криво, но все-таки она самая. Забота-то — дело хорошее, вот только камьет — не поломанный чемхон, который надо лечить изолентой. Вот то, что они пользуются такими вещами — это хорошо, и значит, с этими людьми удастся сработаться.

Дайгел показал ташчинке приемник, который и пел камьетом, а она убрала изоленту в прореху между полусшитыми складк